Страница:
трибуну Чичерина -- растерялся бы. А Троцкий с Радеком наотрез отказались бы
произнести пораженческую речь, снова в защиту Брестского мира, и доказывать,
что ничего опасного не происходит. Но и сам Ленин никак не мог оправиться от
удара, от того страшного поражения, полученного на Украине, от тех
бесконечных требований немцев. И вот, накануне 9 мая, он спасовал,
дезертировал, как последний трус бежал с линии фронта -- отказался выступать
перед ВЦИК с обещанным докладом (а повестка дня была уже широко
распубликована в газетах). Отдуваться пришлось Свердлову -- тот никогда не
терялся, -- что доклад не готов "по техническим причинам", что Ленин читать
доклада не будет сейчас, но прочтет на следующем заседании ВЦИК. Фракции
протестовали, требовали назначить внеочередное заседание на 10 мая. Но
Свердлов отказал, назначил как планировалось, на 14-е.6 А за те
четыре дня, до 14-го, закрыли еще несколько оппозиционных социалистических
газет, в том
числе газету "Вперед", чтобы не распускали "ложных слухов" о германских
ультиматумах и требованиях, о взятии немцами Курска. А 14-го Ленин выступил
во ВЦИК с речью, поразившей всех своей пустотой и растерянностью,
прикрывавшим демагогию оптимизмом.7
Речь Ленина оставила слушателей в замешательстве. В конце ее
стенограмма не отмечает аплодисментов зала. Было общее ощущение, что Ленин
ничего не сказал, хотя от этой речи, перенесенной с прошлого заседания ВЦИК,
ожидалось многое. Ленин же говорил очень скользко, увертливо, и о том, что
нужно сохранить передышку, и о том, что нужно оттянуть войну, но и о том,
что эта война неизбежна, что армия к ней уже готова, что отпор может быть
дан в любую минуту и -- что сейчас к этому отпору Советы не готовы еще. Так,
запутав советский актив, он и кончил как-то странно, оставив всех в
недоумении.
И конечно же в ответ он был подвергнут резкой критике со стороны
эсеров, меньшевиков и левых эсеров. Критика эта была настолько
неопровержима, что Ленин отказался от своего ответного слова, на которое
имел полное право, и покинул заседание ВЦИК. Заключительное слово прочитал
вместо Ленина Свердлов. Однако большинством голосов, что всегда было
предопределено, ВЦИК принял большевистскую резолюцию, одобряющую доклад
Ленина и текущую политику советской власти.
Вот под этот аккорд протестов проводил Ленин политику сотрудничества с
немцами, отважившись даже на обмен послами. 7 апреля на заседании ЦК РКП (б)
в Берлин решено было послать А. А. Иоффе,8 большевика, сторонника
перманентной революции и противника Брестского мира. Выбор этот не был
случаен. Иоффе считался одним из лучших советских дипломатов и экспертов по
Германии, где все еще предстояло готовить революцию. И готовить ее там
должен был в первую очередь советский посол. Немцы же послали в Москву
Мирбаха, прибывшего 23 апреля. Посольство Германии разместилось в
двухэтажном особняке, принадлежавшем вдове сахарозаводчика и коллежского
советника фон Берга (ныне улица Веснина, дом No 5).
Через три дня германский посол вручил свои верительные грамоты
председателю ЦИК Свердлову. В тот же день советское
правительство дало понять Германии, что оно не намерено
попустительствовать нарушениям германской стороной условий Брест-Литовского
мира: Чичерин передал по радио МИДу Германии ноту протеста. В ней обращалось
внимание на то, что "в южной полосе Российской республики происходит
дальнейшее продвижение к северу германских войск и связанных с ними
украинских отрядов". В ноте также говорилось, что
"ввиду этих обстоятельств советское правительство сочло себя
вынужденным мобилизовать необходимые силы для обеспечения свободы и
независимости Российской республики, угрожаемой ныне в тех пределах, которые
определены были Брест-Литовским договором". 29 апреля Мирбах сообщил
рейхсканцлеру Гертлингу о своих первых московских впечатлениях:
"Как я уже сообщал в телеграмме, наше наступление на Украине --
Финляндия стоит на втором плане - уже через два дня после моего прибытия
стало первой причиной осложнений. Чичерин выразил это только намеками и
скорее в элегической форме, однако достаточно ясно и понятно... Более
сильные личности меньше стеснялись и не пытались скрывать свое
неудовольствие: это прежде всего председатель Исполнительного Комитета
Свердлов..."9
Как человек, Мирбах не симпатизировал коммунистическому режиму.
Официальная советская историография называет его "представителем наиболее
реакционных феодально-аристократических кругов кайзеровской Германии",
считавшим "советский строй в России недолговечным" и связывавшимся "с теми
группами русских контрреволюционеров, которые, как ему казалось, должны были
скоро придти к власти".10 В этой формулировке советского
историка, однако, больше шаблонного, чем конкретного. Как дипломат, Мирбах
был крайне объективен и тонок. Его донесения рейхсканцлеру Г. Гертлингу и
статс-секретарю по иностранным делам Р. Кюльману в целом говорят о верном
понимании им ситуации в России. В своем первом отчете о политической
ситуации в стране Мирбах безошибочно уловил главное -- слабость
большевистского правительства, не опирающегося на какую-либо
массовую поддержку, но лишь на террор: "Власть большевиков, -- писал
Мирбах Гертлингу 30 апреля, -- в Москве поддерживается главным образом
латышскими батальонами и большим количеством автомобилей, реквизированных
правительством, которые постоянно носятся по городу и могут доставить солдат
на опасные места, если нужно".11 "Любое крупное наше выступление,
при этом вовсе нет необходимости занимать обе столицы, -- сразу же
автоматически приведет к падению большевизма".
Взгляды Мирбаха в отношении большевиков разделялись многими германскими
дипломатами и военными. Военный атташе Германии в РСФСР майор Шуберт считал,
например, что "в Москве порядок может быть восстановлен с помощью двух
батальонов германских войск", а генерал Гофман, в принципе находивший
приемлемой политику "поддержания большевиков у власти", был уверен, что
"навести порядок" можно с помощью нескольких дивизий, находящихся в его
распоряжении. К июню это мнение распространилось на всех дипломатов
германской миссии в Москве.
В этих условиях, казалось бы, у немцев был и выбор, и постоянная
возможность в любой момент изменить свою политику по отношению к России и
партии Ленина. "Мне думается, - писал Мирбах 13 мая, -- что наши интересы
требуют сохранения власти большевистского правительства... Было бы в наших
интересах продолжать снабжать большевиков минимумом необходимых средств,
чтобы поддержать их власть".12 Ведь никакое другое правительство
не согласилось бы на соблюдение столь выгодного для Германии мира. Именно в
этом лишний раз убеждал Мирбаха Ленин во время встречи с германским послом
16 мая в Кремле.13 Речь, однако, шла прежде всего о личной власти
Ленина. Ленин подчеркнул, что поскольку оппозиция Брестскому миру сильна не
только в несоветских партиях, но и в самой партии большевиков, как только
Ленин потеряет власть, Брестский мир будет аннулирован. Опасения Ленина
разделялись и германским правительством. 18 мая Кюльман телеграфировал
Мирбаху: "Пожалуйста, тратьте большие суммы, так как весьма в наших
интересах, чтобы большевики удержались у власти".14
Но в июне ситуация резко изменилась. Кроме оппозиционно настроенных по
отношению к Брестскому миру российских политических партий, все сильнее
давал знать о себе еще один серьезный противник Германии и германского
влияния в России - Антанта. Вот что писал 8 июня советник Трауман
статс-секретарю Кюльману:
"Во время недавних усилий Антанты в России убедить Совет рабочих
депутатов принять требование Антанты, что могло бы привести к ориентации
России в сторону Антанты, граф Мирбах вынужден был истратить значительные
суммы, чтобы предотвратить принятие какого-либо решения в этом
направлении... Граф Мирбах донес, что ему нужно теперь три миллиона марок в
месяц для расходов на этот предмет. Однако в случае изменения политической
ситуации может понадобиться сумма в два раза большая. Фонд, который мы имели
в своем распоряжении, весь истрачен. Поэтому необходимо, чтобы секретарь
имперского казначейства предоставил в наше распоряжение новый фонд. Ввиду
указанных выше обстоятельств фонд этот должен быть не менее 40 млн. марок".
Через три дня статс-секретарь министерства финансов Редерн известил
Кюльмана о выделении указанной суммы в распоряжение германского посла в
Москве.15
Как и большевики, немцы вели двойную игру. С первого дня своей
дипломатической службы в Москве Мирбах работал над тем, чтобы в случае
падения большевизма Россия не оказалась союзником Антанты. В донесении от 25
июня германский посол высказал свои опасения: Германия
"в один прекрасный день может столкнуться с наиболее нежелательным
поворотом государственных дел, когда социалисты-революционеры, финансируемые
Антантой и вооруженные чехословацким оружием, открыто поведут новую Россию в
стан наших врагов".16 Чтобы не ошибиться, поставив не на ту
лошадь, Мирбах вступал в контакты с различными антисоветскими организациями.
Этим он хотел, с одной стороны, отнять у Антанты
возможных союзников, а с другой -- подстраховать себя на случай падения
большевизма. Еще чаще сами представители антисоветских организаций искали
встреч с германским послом. 30 апреля Мирбах сообщал канцлеру: "Те самые
круги, которые яростно поносили нас раньше, теперь видят в нас если не
ангелов, то, по крайней мере, полицейскую силу для их
спасения".17 В отношении большинства этих групп посол, однако,
был настроен скептически. Вот свидетельство одного из лидеров кадетов в
Москве князя Долгорукого:
"В середине лета князь X рассказывал мне, приехав прямо от графа
Мирбаха, как он его умолял направить в Москву хоть один германский корпус,
чтобы прогнать большевиков. Граф Мирбах отвечал ему, что ежедневно к нему с
такой же просьбой обращаются несколько человек.
-- Вы, правые, умеете только просить, но за вами ничего не стоит, --
заключил Мирбах".18
Но никто не стоял и за большевиками. И 25 числа Мирбах подвел итог
своим впечатлениям. В личном письме Кюльману он писал:
"После двух месяцев внимательных наблюдений я уже не могу дать
большевизму хорошего диагноза... Если мы уже сейчас соглашаемся с тем, что
большевизм достиг конца своей власти, я думаю, что мы должны позаботиться о
том, чтобы заполнить пустоту, образующуюся после его исчезновения, режимом,
который будет соответствовать нашим планам и интересам... Мы, несомненно,
находимся у постели тяжелобольного, который случайно еще может показать
видимость улучшения, но кончина которого предрешена".19 Понимая
это, Мирбах вынужден был потянуться к "правым".
По мнению посла, политическое значение в России из антибольшевистских
организаций имели три: Правый центр, одним из руководителей которого был
бывший министр земледелия А. В. Кривошеин, организация финансового магната
из Петербурга Ярошинского, и временное правительство в Омске. 13 июня Мирбах
сообщил в Берлин, что после того, как он согласился
установить связь с представителями Правого центра, Кривошеин поручил
предпринять дальнейшие шаги в этом направлении двум членам ЦК партии кадетов
-- барону Нольде, бывшему помощнику министра иностранных дел в кабинете
Львова, и Леонтьеву, бывшему помощнику министра внутренних дел в том же
кабинете. Вскоре Мирбах встретился с Леонтьевым и князем Урусовым. Мирбаха
прежде всего интересовало, "как они представляют себе выступление... против
большевиков". 28 июня Мирбах писал об этой встрече в своем донесении в
Берлин:
"Надежда на удачу переворота, организованного собственными силами, по
их мнению, за последнее время возросла. Не исключается возможность, что его
удастся осуществить через несколько недель. Если переворот удастся, то
группа будет вынуждена, чтобы заставить многочисленные другие группы,
особенно в Сибири, присоединиться и подчиниться ей, заключить с ними
договор, в котором будет оформлено их право выступать от имени монарха.
Затем они собираются опубликовать против большевиков манифест, в котором
объявят программу нового правительства, а также о созыве всеобщего Земского
(Учредительного) собрания и о заключении мира с другими державами. При этом
группа считает нужным выразить пожелание о смягчении Брестского договора,
которое вернуло бы России жизнеспособность. Группа все еще обеспокоена
возможностью, что царь или другой член царской семьи попадет в руки Антанты
и будет использован ею для своих комбинаций. Группа пытается установить
контакты с сибирскими генералами и, как я уже сообщал ранее, удержать
генералов Дона от перехода на сторону держав Антанты и от участия в их
комбинациях".20
Так много сделавшие для прихода большевиков к власти, немцы не захотели
рисковать и снова переигрывать свою "русскую карту", а потому на совещании
высших политических и военных руководителей Германии, состоявшемся в городе
Спа 2--3 июля под председательством Вильгельма Второго и посвященном тактике
и политике Германии в русской гражданской войне,
германское правительство пришло к выводу, что "если даже монархисты и
представляют собою сторонников порядка", оно не должно "предпринимать
попыток свергнуть в настоящее время большевиков".21 Советское
правительство было хорошо осведомлено о деятельности и намерениях
германского посла в Москве, но информировано о результатах совещания в Спа
не было и не знало, что немцы решили не предпринимать усилий для свержения
большевиков. А знали бы, так не поверили. Немцы, кроме того, теперь были
далеки от того военного могущества, которым располагали хотя бы в феврале. И
если решение в Спа было принято в пользу большевиков, то, наверно, еще и от
сознания Германией своей слабости: "предпринимать попытки" без больших
шансов на успех значило лишь толкнуть большевиков в объятия Антанты.
Если Германия, сознавая свою слабость, не торопилась оповещать об этом
своих противников, большевики буквально кричали теперь о слабости держав
Запада, и прежде всего -- Германии. По иронии судьбы, с очередной
программной речью по этому вопросу Ленин выступил на Пятом съезде Советов
почти сразу же после вынесения немцами решения в Спа.
Ленин не только назвал Германию "истекающим кровью зверем", но и
откровенно признался в том, что уже не боится гибели советской республики
из-за германского нашествия. А ведь именно эта боязнь была фундаментом
ленинской платформы поддержки Брестского мира. Но в этой шизофренической
речи Ленина, с многократными повторениями почти одинаковых фраз,
проскальзывало чувство растерянности из-за сознания собственной ошибки. Ведь
если Германия оказалась на краю гибели через три с половиной месяца после
заключения Брестского мира, ведя боевые действия крупного масштаба лишь на
одном фронте, получая продовольственную помощь России и Украины и используя
Красную армию в борьбе с чехословацким корпусом, который, если бы не акции
большевиков, давно бы уже воевал в Европе против немцев, как глубоко на дне
этой пропасти лежала бы кайзеровская Германия, вынужденная воевать на два
фронта? В каком состоянии находились бы теперь страны Четверного союза? Где
проходила бы граница коммунистических государств?
И главное, что ошибка была -- досадная. Ведь не зря же называл Ленин
Брестский мир передышкой. Ведь знал же не хуже других, что воевать придется
совсем скоро. Бонч-Бруевич вспоминает, как он вскоре после подписания мира
принес Ленину присланный из Германии текст договора, в переплете,
отпечатанный по-русски и по-немецки великолепным шрифтом на прекрасной
бумаге. Ленин взял договор и смеясь сказал:
"Хороший переплет, отпечатано красиво, но не пройдет и шести месяцев,
как от этой красивой бумажки не останется и следа. Не было более непрочного
и нереального мира, чем этот... Немцы стоят у последней ступени своего
военного могущества..."22
Большевики вполне сознательно шли на скорый разрыв Брест-Литовского
мирного договора. Они делали это еще и потому, что ошибочно преувеличивали
опасность со стороны Германии. По логике Ленина и Троцкого, основной задачей
капиталистических стран было уничтожение коммунистического режима в
России.23 И поверить в то, что для Германии было важнее всего
любыми средствами, пусть даже через установление в России советской власти,
отвести свое поражение, большевики не могли: этого не допускала марксистская
догма. Поэтому уже через несколько дней после ратификации Брестского мира
секретарь ЦК РКП (б) Е. Д, Стасова указала в письме местным организациям:
"Нет сомнения в том, что Германия, хотя и заключила мир, приложит все усилия
к ликвидации советской власти..."24 Исходя из этой предпосылки,
уже в марте для возобновления войны с Германией началось формирование
регулярной Красной армии. Вот что писал об этом Черчилль:
"Вскоре союзники получили поддержку оттуда, откуда они ее менее всего
ждали. С поразительной энергией создавалась Красная армия для защиты
революции в России. 28 марта Троцкий сообщил Локкарту, нашему представителю
в Москве, что он не возражает против вступления в Россию японских сил для
противодействия германскому натиску, если только в этом выступлении будут
участвовать другие союзники и дадут со своей стороны некоторые гарантии".
Конечно, оптимизм Черчилля был не оправдан. Троцкий лишь прощупывал
почву, хотел выяснить, как могут противодействовать германскому продвижению
в России союзники. Но одно было очевидно: Красная армия создавалась. 22
апреля вопрос о создании регулярной армии был поднят Троцким на заседании
ЦИК, причем Троцкий подчеркнул, что эта новая дисциплинированная и обученная
армия необходима прежде всего для борьбы с внешним врагом, а не
внутренним.26 Многочисленные указания на подготовку РСФСР к войне
с Германией, в частности на формирование войск, мы находим и в воспоминаниях
Вацетиса:
"Основное ядро московского гарнизона составляли войска так называемой
Народной армии, формировавшейся специально для возобновления мировой войны
совместно с Францией и Англией против Германии. Войска эти считались
аполитичными, составленными на контрактовых началах. Формированием их ведал
Высший военный совет под председательством Л. Троцкого, при военном
руководителе генштаба М. Д. Бонч-Бруевиче.27 Войска эти были
расположены в Ходынском лагере, подчиненном непосредственно Муралову...
Народная армия... солидаризировалась со сторонниками разрыва отношений с
Германией... Вождем действующей против Германии армии называли Троцкого... С
Францией и Англией... Троцкий и его военный руководитель [Бонч-Бруевич] вели
переговоры о будущих планах совместных действий... Мне было дано понять в
начале июня, что латышская дивизия будет зачислена в состав Народной армии
приказом Л. Троцкого..." 28
С точки зрения советского правительства, формирование армии,
предназначенной первоначально только для войны с Германией, было вполне
оправданным и необходимым шагом. Международная ситуация для большевиков
складывалась все хуже и хуже. Уже 6 мая было созвано экстренное заседание ЦК
в связи с обострением отношений с Германией, оккупацией Мурманска
англичанами и подготовкой Англией, как совершенно напрасно опасались
большевики, дальнейшего продвижения вглубь
советской России. ЦК предстояло рассмотреть два ультиматума -- немецкий
и английский. Немцы требовали передачи Финляндии форта Ино; и этот
ультиматум, учитывая близость германских войск, был принят. Но ультиматум
англичан, кажется, по требованию немцев, был отклонен. Одновременно с этим
ЦК большевиков принял решение направить все силы на защиту от немцев и
японцев Урало-Кузнецкого района.29
С этой идеей Ленин носился давно. Когда Троцкий спросил его однажды,
что произойдет, "если немцы будут все же наступать", "если двинутся на
Москву", Ленин ответил:
"Отступим дальше, на восток, на Урал... Кузнецкий бассейн богат углем.
Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и
на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и
питерских рабочих, которых удастся увезти с собой... В случае нужды уйдем
еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться.
Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов
Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и
Петербург". Троцкий продолжает:
"Концепция Урало-Кузнецкой республики ему органически необходима была,
чтобы укрепить себя и других в убеждении, что ничто еще не потеряно, и что
для стратегии отчаяния нет и не может быть места".30
Но верил ли в это кто-нибудь, кроме Ленина? Похоже, что нет. Во всяком
случае, идея отступления до Камчатки никого не вдохновляла. Положение было
именно безвыходным. Военные действия Германии, несмотря на заключение
Брестского мира, не прекращались ни на минуту. Еще в апреле немцы захватили
Орел, Курск, Воронеж, а 8 мая заняли Ростов. В результате, как признавал
Чичерин, "путем постепенных захватов германцы сравнительно с момента
Брестского договора во многих местах передвинули демаркационную линию к
востоку".31 Именно поэтому, по заявлению того же Чичерина,
Германия оставалась основным врагом советской России.32 Брестский
договор, таким образом, не принес реального мира, был более всего схож с
формулой Троцкого "ни мира, ни войны" и приводил лишь к постоянным
столкновениям и "кровопусканиям" в пограничной полосе, так называемой
"нейтральной зоне", а то и на советской территории. Подобная передышка,
конечно же, не могла длиться долго. И 10 мая на заседании ЦК РКП (б) был
обсужден написанный в тот день Лениным проект "Тезисов о современном
политическом положении".33 Протокол этого заседания ЦК считается
"необнаруженным",34 что позволяет сделать вывод о поражении на
заседании точки зрения Ленина. Повторное обсуждение тезисов Ленина
состоялось через три дня, 13 мая. Тезисы были приняты и от имени ЦК
выносились на обсуждение Московской городской конференции РКП (б). Против
резолюции большинства ЦК голосовали двое: Сокольников и Сталин. Сокольников
выступил со своей резолюцией, но она была отклонена (текст ее числится в
"ненайденных").35 14 мая по поручению ЦК Ленин выступил с
докладом о внешней политике (основанном на "Тезисах о современном
политическом положении") на объединенном заседании ВЦИК и Московского
Совета; а на следующий день -- на Московской областной конференции РКП (б).
О чем же писал Ленин в своих тезисах?
Прежде всего он указал на чрезвычайное обострение политического
положения в стране в первой декаде мая 1918 г. Относительно
советско-германских отношений Ленин писал, что Германия теперь готова в
любую минуту разорвать Брест-Литовский мирный договор и возобновить войну с
советской Россией, что на Украине была с помощью немцев свергнута советская
власть.36 Ленин считал, однако, что и в этих условиях внешняя
политика советской власти в России "никоим образом не должна быть
изменяема... Военная подготовка еще не закончена..."37 Ленин все
еще выжидал.
Советское правительство не ограничилось одним лишь формированием
Красной армии. Для ослабления военной мощи Германии и подготовки
коммунистического переворота на Украине на заседании ЦК РКП (б) 3 мая были
приняты две резолюции о создании компартии Украины.38 Текстов
этих резолюций в протоколе заседания нет. Впрочем, 9 мая "Правда"
опубликовала следующее сообщение:
"Центральный Комитет РКП, обсудив вопрос о выделении особой Украинской
Коммунистической партии из Российской Коммунистической партии, не находит
никаких возражений против создания Украинской Коммунистической партии,
поскольку Украина представляет собой самостоятельное
государство".39
Это была одна из резолюций, принятых на заседании ЦК РКП (б) 3 мая, --
резолюция, подлежащая публикации. Вторая резолюция обнародованию не
подлежала и была зачислена советскими историками в "ненайденные", так как "в
ней говорилось о том, что КП (б) Украины является составной частью РКП (б)
",40 т.е. прямо противоположное тому, о чем указывала первая
резолюция. Смысл этого маневра был очевиден: громогласно заявив о
независимости украинской компартии, ЦК снял с себя формальную
ответственность за подрывную деятельность большевиков на оккупированной
немцами Украине. Антигерманские и антиукраинские акты могли проводиться
теперь фактически открыто, без риска осложнить и без того худые
советско-германские или советско-украинские отношения. Получаемые в связи с
этим протесты Германии Чичерин просто отклонял. Вместе с тем в запасе
оставалась и вторая резолюция, напоминавшая украинским большевикам, что
самостоятельной партией они не являются, а подчинены единому ЦК российской
произнести пораженческую речь, снова в защиту Брестского мира, и доказывать,
что ничего опасного не происходит. Но и сам Ленин никак не мог оправиться от
удара, от того страшного поражения, полученного на Украине, от тех
бесконечных требований немцев. И вот, накануне 9 мая, он спасовал,
дезертировал, как последний трус бежал с линии фронта -- отказался выступать
перед ВЦИК с обещанным докладом (а повестка дня была уже широко
распубликована в газетах). Отдуваться пришлось Свердлову -- тот никогда не
терялся, -- что доклад не готов "по техническим причинам", что Ленин читать
доклада не будет сейчас, но прочтет на следующем заседании ВЦИК. Фракции
протестовали, требовали назначить внеочередное заседание на 10 мая. Но
Свердлов отказал, назначил как планировалось, на 14-е.6 А за те
четыре дня, до 14-го, закрыли еще несколько оппозиционных социалистических
газет, в том
числе газету "Вперед", чтобы не распускали "ложных слухов" о германских
ультиматумах и требованиях, о взятии немцами Курска. А 14-го Ленин выступил
во ВЦИК с речью, поразившей всех своей пустотой и растерянностью,
прикрывавшим демагогию оптимизмом.7
Речь Ленина оставила слушателей в замешательстве. В конце ее
стенограмма не отмечает аплодисментов зала. Было общее ощущение, что Ленин
ничего не сказал, хотя от этой речи, перенесенной с прошлого заседания ВЦИК,
ожидалось многое. Ленин же говорил очень скользко, увертливо, и о том, что
нужно сохранить передышку, и о том, что нужно оттянуть войну, но и о том,
что эта война неизбежна, что армия к ней уже готова, что отпор может быть
дан в любую минуту и -- что сейчас к этому отпору Советы не готовы еще. Так,
запутав советский актив, он и кончил как-то странно, оставив всех в
недоумении.
И конечно же в ответ он был подвергнут резкой критике со стороны
эсеров, меньшевиков и левых эсеров. Критика эта была настолько
неопровержима, что Ленин отказался от своего ответного слова, на которое
имел полное право, и покинул заседание ВЦИК. Заключительное слово прочитал
вместо Ленина Свердлов. Однако большинством голосов, что всегда было
предопределено, ВЦИК принял большевистскую резолюцию, одобряющую доклад
Ленина и текущую политику советской власти.
Вот под этот аккорд протестов проводил Ленин политику сотрудничества с
немцами, отважившись даже на обмен послами. 7 апреля на заседании ЦК РКП (б)
в Берлин решено было послать А. А. Иоффе,8 большевика, сторонника
перманентной революции и противника Брестского мира. Выбор этот не был
случаен. Иоффе считался одним из лучших советских дипломатов и экспертов по
Германии, где все еще предстояло готовить революцию. И готовить ее там
должен был в первую очередь советский посол. Немцы же послали в Москву
Мирбаха, прибывшего 23 апреля. Посольство Германии разместилось в
двухэтажном особняке, принадлежавшем вдове сахарозаводчика и коллежского
советника фон Берга (ныне улица Веснина, дом No 5).
Через три дня германский посол вручил свои верительные грамоты
председателю ЦИК Свердлову. В тот же день советское
правительство дало понять Германии, что оно не намерено
попустительствовать нарушениям германской стороной условий Брест-Литовского
мира: Чичерин передал по радио МИДу Германии ноту протеста. В ней обращалось
внимание на то, что "в южной полосе Российской республики происходит
дальнейшее продвижение к северу германских войск и связанных с ними
украинских отрядов". В ноте также говорилось, что
"ввиду этих обстоятельств советское правительство сочло себя
вынужденным мобилизовать необходимые силы для обеспечения свободы и
независимости Российской республики, угрожаемой ныне в тех пределах, которые
определены были Брест-Литовским договором". 29 апреля Мирбах сообщил
рейхсканцлеру Гертлингу о своих первых московских впечатлениях:
"Как я уже сообщал в телеграмме, наше наступление на Украине --
Финляндия стоит на втором плане - уже через два дня после моего прибытия
стало первой причиной осложнений. Чичерин выразил это только намеками и
скорее в элегической форме, однако достаточно ясно и понятно... Более
сильные личности меньше стеснялись и не пытались скрывать свое
неудовольствие: это прежде всего председатель Исполнительного Комитета
Свердлов..."9
Как человек, Мирбах не симпатизировал коммунистическому режиму.
Официальная советская историография называет его "представителем наиболее
реакционных феодально-аристократических кругов кайзеровской Германии",
считавшим "советский строй в России недолговечным" и связывавшимся "с теми
группами русских контрреволюционеров, которые, как ему казалось, должны были
скоро придти к власти".10 В этой формулировке советского
историка, однако, больше шаблонного, чем конкретного. Как дипломат, Мирбах
был крайне объективен и тонок. Его донесения рейхсканцлеру Г. Гертлингу и
статс-секретарю по иностранным делам Р. Кюльману в целом говорят о верном
понимании им ситуации в России. В своем первом отчете о политической
ситуации в стране Мирбах безошибочно уловил главное -- слабость
большевистского правительства, не опирающегося на какую-либо
массовую поддержку, но лишь на террор: "Власть большевиков, -- писал
Мирбах Гертлингу 30 апреля, -- в Москве поддерживается главным образом
латышскими батальонами и большим количеством автомобилей, реквизированных
правительством, которые постоянно носятся по городу и могут доставить солдат
на опасные места, если нужно".11 "Любое крупное наше выступление,
при этом вовсе нет необходимости занимать обе столицы, -- сразу же
автоматически приведет к падению большевизма".
Взгляды Мирбаха в отношении большевиков разделялись многими германскими
дипломатами и военными. Военный атташе Германии в РСФСР майор Шуберт считал,
например, что "в Москве порядок может быть восстановлен с помощью двух
батальонов германских войск", а генерал Гофман, в принципе находивший
приемлемой политику "поддержания большевиков у власти", был уверен, что
"навести порядок" можно с помощью нескольких дивизий, находящихся в его
распоряжении. К июню это мнение распространилось на всех дипломатов
германской миссии в Москве.
В этих условиях, казалось бы, у немцев был и выбор, и постоянная
возможность в любой момент изменить свою политику по отношению к России и
партии Ленина. "Мне думается, - писал Мирбах 13 мая, -- что наши интересы
требуют сохранения власти большевистского правительства... Было бы в наших
интересах продолжать снабжать большевиков минимумом необходимых средств,
чтобы поддержать их власть".12 Ведь никакое другое правительство
не согласилось бы на соблюдение столь выгодного для Германии мира. Именно в
этом лишний раз убеждал Мирбаха Ленин во время встречи с германским послом
16 мая в Кремле.13 Речь, однако, шла прежде всего о личной власти
Ленина. Ленин подчеркнул, что поскольку оппозиция Брестскому миру сильна не
только в несоветских партиях, но и в самой партии большевиков, как только
Ленин потеряет власть, Брестский мир будет аннулирован. Опасения Ленина
разделялись и германским правительством. 18 мая Кюльман телеграфировал
Мирбаху: "Пожалуйста, тратьте большие суммы, так как весьма в наших
интересах, чтобы большевики удержались у власти".14
Но в июне ситуация резко изменилась. Кроме оппозиционно настроенных по
отношению к Брестскому миру российских политических партий, все сильнее
давал знать о себе еще один серьезный противник Германии и германского
влияния в России - Антанта. Вот что писал 8 июня советник Трауман
статс-секретарю Кюльману:
"Во время недавних усилий Антанты в России убедить Совет рабочих
депутатов принять требование Антанты, что могло бы привести к ориентации
России в сторону Антанты, граф Мирбах вынужден был истратить значительные
суммы, чтобы предотвратить принятие какого-либо решения в этом
направлении... Граф Мирбах донес, что ему нужно теперь три миллиона марок в
месяц для расходов на этот предмет. Однако в случае изменения политической
ситуации может понадобиться сумма в два раза большая. Фонд, который мы имели
в своем распоряжении, весь истрачен. Поэтому необходимо, чтобы секретарь
имперского казначейства предоставил в наше распоряжение новый фонд. Ввиду
указанных выше обстоятельств фонд этот должен быть не менее 40 млн. марок".
Через три дня статс-секретарь министерства финансов Редерн известил
Кюльмана о выделении указанной суммы в распоряжение германского посла в
Москве.15
Как и большевики, немцы вели двойную игру. С первого дня своей
дипломатической службы в Москве Мирбах работал над тем, чтобы в случае
падения большевизма Россия не оказалась союзником Антанты. В донесении от 25
июня германский посол высказал свои опасения: Германия
"в один прекрасный день может столкнуться с наиболее нежелательным
поворотом государственных дел, когда социалисты-революционеры, финансируемые
Антантой и вооруженные чехословацким оружием, открыто поведут новую Россию в
стан наших врагов".16 Чтобы не ошибиться, поставив не на ту
лошадь, Мирбах вступал в контакты с различными антисоветскими организациями.
Этим он хотел, с одной стороны, отнять у Антанты
возможных союзников, а с другой -- подстраховать себя на случай падения
большевизма. Еще чаще сами представители антисоветских организаций искали
встреч с германским послом. 30 апреля Мирбах сообщал канцлеру: "Те самые
круги, которые яростно поносили нас раньше, теперь видят в нас если не
ангелов, то, по крайней мере, полицейскую силу для их
спасения".17 В отношении большинства этих групп посол, однако,
был настроен скептически. Вот свидетельство одного из лидеров кадетов в
Москве князя Долгорукого:
"В середине лета князь X рассказывал мне, приехав прямо от графа
Мирбаха, как он его умолял направить в Москву хоть один германский корпус,
чтобы прогнать большевиков. Граф Мирбах отвечал ему, что ежедневно к нему с
такой же просьбой обращаются несколько человек.
-- Вы, правые, умеете только просить, но за вами ничего не стоит, --
заключил Мирбах".18
Но никто не стоял и за большевиками. И 25 числа Мирбах подвел итог
своим впечатлениям. В личном письме Кюльману он писал:
"После двух месяцев внимательных наблюдений я уже не могу дать
большевизму хорошего диагноза... Если мы уже сейчас соглашаемся с тем, что
большевизм достиг конца своей власти, я думаю, что мы должны позаботиться о
том, чтобы заполнить пустоту, образующуюся после его исчезновения, режимом,
который будет соответствовать нашим планам и интересам... Мы, несомненно,
находимся у постели тяжелобольного, который случайно еще может показать
видимость улучшения, но кончина которого предрешена".19 Понимая
это, Мирбах вынужден был потянуться к "правым".
По мнению посла, политическое значение в России из антибольшевистских
организаций имели три: Правый центр, одним из руководителей которого был
бывший министр земледелия А. В. Кривошеин, организация финансового магната
из Петербурга Ярошинского, и временное правительство в Омске. 13 июня Мирбах
сообщил в Берлин, что после того, как он согласился
установить связь с представителями Правого центра, Кривошеин поручил
предпринять дальнейшие шаги в этом направлении двум членам ЦК партии кадетов
-- барону Нольде, бывшему помощнику министра иностранных дел в кабинете
Львова, и Леонтьеву, бывшему помощнику министра внутренних дел в том же
кабинете. Вскоре Мирбах встретился с Леонтьевым и князем Урусовым. Мирбаха
прежде всего интересовало, "как они представляют себе выступление... против
большевиков". 28 июня Мирбах писал об этой встрече в своем донесении в
Берлин:
"Надежда на удачу переворота, организованного собственными силами, по
их мнению, за последнее время возросла. Не исключается возможность, что его
удастся осуществить через несколько недель. Если переворот удастся, то
группа будет вынуждена, чтобы заставить многочисленные другие группы,
особенно в Сибири, присоединиться и подчиниться ей, заключить с ними
договор, в котором будет оформлено их право выступать от имени монарха.
Затем они собираются опубликовать против большевиков манифест, в котором
объявят программу нового правительства, а также о созыве всеобщего Земского
(Учредительного) собрания и о заключении мира с другими державами. При этом
группа считает нужным выразить пожелание о смягчении Брестского договора,
которое вернуло бы России жизнеспособность. Группа все еще обеспокоена
возможностью, что царь или другой член царской семьи попадет в руки Антанты
и будет использован ею для своих комбинаций. Группа пытается установить
контакты с сибирскими генералами и, как я уже сообщал ранее, удержать
генералов Дона от перехода на сторону держав Антанты и от участия в их
комбинациях".20
Так много сделавшие для прихода большевиков к власти, немцы не захотели
рисковать и снова переигрывать свою "русскую карту", а потому на совещании
высших политических и военных руководителей Германии, состоявшемся в городе
Спа 2--3 июля под председательством Вильгельма Второго и посвященном тактике
и политике Германии в русской гражданской войне,
германское правительство пришло к выводу, что "если даже монархисты и
представляют собою сторонников порядка", оно не должно "предпринимать
попыток свергнуть в настоящее время большевиков".21 Советское
правительство было хорошо осведомлено о деятельности и намерениях
германского посла в Москве, но информировано о результатах совещания в Спа
не было и не знало, что немцы решили не предпринимать усилий для свержения
большевиков. А знали бы, так не поверили. Немцы, кроме того, теперь были
далеки от того военного могущества, которым располагали хотя бы в феврале. И
если решение в Спа было принято в пользу большевиков, то, наверно, еще и от
сознания Германией своей слабости: "предпринимать попытки" без больших
шансов на успех значило лишь толкнуть большевиков в объятия Антанты.
Если Германия, сознавая свою слабость, не торопилась оповещать об этом
своих противников, большевики буквально кричали теперь о слабости держав
Запада, и прежде всего -- Германии. По иронии судьбы, с очередной
программной речью по этому вопросу Ленин выступил на Пятом съезде Советов
почти сразу же после вынесения немцами решения в Спа.
Ленин не только назвал Германию "истекающим кровью зверем", но и
откровенно признался в том, что уже не боится гибели советской республики
из-за германского нашествия. А ведь именно эта боязнь была фундаментом
ленинской платформы поддержки Брестского мира. Но в этой шизофренической
речи Ленина, с многократными повторениями почти одинаковых фраз,
проскальзывало чувство растерянности из-за сознания собственной ошибки. Ведь
если Германия оказалась на краю гибели через три с половиной месяца после
заключения Брестского мира, ведя боевые действия крупного масштаба лишь на
одном фронте, получая продовольственную помощь России и Украины и используя
Красную армию в борьбе с чехословацким корпусом, который, если бы не акции
большевиков, давно бы уже воевал в Европе против немцев, как глубоко на дне
этой пропасти лежала бы кайзеровская Германия, вынужденная воевать на два
фронта? В каком состоянии находились бы теперь страны Четверного союза? Где
проходила бы граница коммунистических государств?
И главное, что ошибка была -- досадная. Ведь не зря же называл Ленин
Брестский мир передышкой. Ведь знал же не хуже других, что воевать придется
совсем скоро. Бонч-Бруевич вспоминает, как он вскоре после подписания мира
принес Ленину присланный из Германии текст договора, в переплете,
отпечатанный по-русски и по-немецки великолепным шрифтом на прекрасной
бумаге. Ленин взял договор и смеясь сказал:
"Хороший переплет, отпечатано красиво, но не пройдет и шести месяцев,
как от этой красивой бумажки не останется и следа. Не было более непрочного
и нереального мира, чем этот... Немцы стоят у последней ступени своего
военного могущества..."22
Большевики вполне сознательно шли на скорый разрыв Брест-Литовского
мирного договора. Они делали это еще и потому, что ошибочно преувеличивали
опасность со стороны Германии. По логике Ленина и Троцкого, основной задачей
капиталистических стран было уничтожение коммунистического режима в
России.23 И поверить в то, что для Германии было важнее всего
любыми средствами, пусть даже через установление в России советской власти,
отвести свое поражение, большевики не могли: этого не допускала марксистская
догма. Поэтому уже через несколько дней после ратификации Брестского мира
секретарь ЦК РКП (б) Е. Д, Стасова указала в письме местным организациям:
"Нет сомнения в том, что Германия, хотя и заключила мир, приложит все усилия
к ликвидации советской власти..."24 Исходя из этой предпосылки,
уже в марте для возобновления войны с Германией началось формирование
регулярной Красной армии. Вот что писал об этом Черчилль:
"Вскоре союзники получили поддержку оттуда, откуда они ее менее всего
ждали. С поразительной энергией создавалась Красная армия для защиты
революции в России. 28 марта Троцкий сообщил Локкарту, нашему представителю
в Москве, что он не возражает против вступления в Россию японских сил для
противодействия германскому натиску, если только в этом выступлении будут
участвовать другие союзники и дадут со своей стороны некоторые гарантии".
Конечно, оптимизм Черчилля был не оправдан. Троцкий лишь прощупывал
почву, хотел выяснить, как могут противодействовать германскому продвижению
в России союзники. Но одно было очевидно: Красная армия создавалась. 22
апреля вопрос о создании регулярной армии был поднят Троцким на заседании
ЦИК, причем Троцкий подчеркнул, что эта новая дисциплинированная и обученная
армия необходима прежде всего для борьбы с внешним врагом, а не
внутренним.26 Многочисленные указания на подготовку РСФСР к войне
с Германией, в частности на формирование войск, мы находим и в воспоминаниях
Вацетиса:
"Основное ядро московского гарнизона составляли войска так называемой
Народной армии, формировавшейся специально для возобновления мировой войны
совместно с Францией и Англией против Германии. Войска эти считались
аполитичными, составленными на контрактовых началах. Формированием их ведал
Высший военный совет под председательством Л. Троцкого, при военном
руководителе генштаба М. Д. Бонч-Бруевиче.27 Войска эти были
расположены в Ходынском лагере, подчиненном непосредственно Муралову...
Народная армия... солидаризировалась со сторонниками разрыва отношений с
Германией... Вождем действующей против Германии армии называли Троцкого... С
Францией и Англией... Троцкий и его военный руководитель [Бонч-Бруевич] вели
переговоры о будущих планах совместных действий... Мне было дано понять в
начале июня, что латышская дивизия будет зачислена в состав Народной армии
приказом Л. Троцкого..." 28
С точки зрения советского правительства, формирование армии,
предназначенной первоначально только для войны с Германией, было вполне
оправданным и необходимым шагом. Международная ситуация для большевиков
складывалась все хуже и хуже. Уже 6 мая было созвано экстренное заседание ЦК
в связи с обострением отношений с Германией, оккупацией Мурманска
англичанами и подготовкой Англией, как совершенно напрасно опасались
большевики, дальнейшего продвижения вглубь
советской России. ЦК предстояло рассмотреть два ультиматума -- немецкий
и английский. Немцы требовали передачи Финляндии форта Ино; и этот
ультиматум, учитывая близость германских войск, был принят. Но ультиматум
англичан, кажется, по требованию немцев, был отклонен. Одновременно с этим
ЦК большевиков принял решение направить все силы на защиту от немцев и
японцев Урало-Кузнецкого района.29
С этой идеей Ленин носился давно. Когда Троцкий спросил его однажды,
что произойдет, "если немцы будут все же наступать", "если двинутся на
Москву", Ленин ответил:
"Отступим дальше, на восток, на Урал... Кузнецкий бассейн богат углем.
Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и
на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и
питерских рабочих, которых удастся увезти с собой... В случае нужды уйдем
еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться.
Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов
Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и
Петербург". Троцкий продолжает:
"Концепция Урало-Кузнецкой республики ему органически необходима была,
чтобы укрепить себя и других в убеждении, что ничто еще не потеряно, и что
для стратегии отчаяния нет и не может быть места".30
Но верил ли в это кто-нибудь, кроме Ленина? Похоже, что нет. Во всяком
случае, идея отступления до Камчатки никого не вдохновляла. Положение было
именно безвыходным. Военные действия Германии, несмотря на заключение
Брестского мира, не прекращались ни на минуту. Еще в апреле немцы захватили
Орел, Курск, Воронеж, а 8 мая заняли Ростов. В результате, как признавал
Чичерин, "путем постепенных захватов германцы сравнительно с момента
Брестского договора во многих местах передвинули демаркационную линию к
востоку".31 Именно поэтому, по заявлению того же Чичерина,
Германия оставалась основным врагом советской России.32 Брестский
договор, таким образом, не принес реального мира, был более всего схож с
формулой Троцкого "ни мира, ни войны" и приводил лишь к постоянным
столкновениям и "кровопусканиям" в пограничной полосе, так называемой
"нейтральной зоне", а то и на советской территории. Подобная передышка,
конечно же, не могла длиться долго. И 10 мая на заседании ЦК РКП (б) был
обсужден написанный в тот день Лениным проект "Тезисов о современном
политическом положении".33 Протокол этого заседания ЦК считается
"необнаруженным",34 что позволяет сделать вывод о поражении на
заседании точки зрения Ленина. Повторное обсуждение тезисов Ленина
состоялось через три дня, 13 мая. Тезисы были приняты и от имени ЦК
выносились на обсуждение Московской городской конференции РКП (б). Против
резолюции большинства ЦК голосовали двое: Сокольников и Сталин. Сокольников
выступил со своей резолюцией, но она была отклонена (текст ее числится в
"ненайденных").35 14 мая по поручению ЦК Ленин выступил с
докладом о внешней политике (основанном на "Тезисах о современном
политическом положении") на объединенном заседании ВЦИК и Московского
Совета; а на следующий день -- на Московской областной конференции РКП (б).
О чем же писал Ленин в своих тезисах?
Прежде всего он указал на чрезвычайное обострение политического
положения в стране в первой декаде мая 1918 г. Относительно
советско-германских отношений Ленин писал, что Германия теперь готова в
любую минуту разорвать Брест-Литовский мирный договор и возобновить войну с
советской Россией, что на Украине была с помощью немцев свергнута советская
власть.36 Ленин считал, однако, что и в этих условиях внешняя
политика советской власти в России "никоим образом не должна быть
изменяема... Военная подготовка еще не закончена..."37 Ленин все
еще выжидал.
Советское правительство не ограничилось одним лишь формированием
Красной армии. Для ослабления военной мощи Германии и подготовки
коммунистического переворота на Украине на заседании ЦК РКП (б) 3 мая были
приняты две резолюции о создании компартии Украины.38 Текстов
этих резолюций в протоколе заседания нет. Впрочем, 9 мая "Правда"
опубликовала следующее сообщение:
"Центральный Комитет РКП, обсудив вопрос о выделении особой Украинской
Коммунистической партии из Российской Коммунистической партии, не находит
никаких возражений против создания Украинской Коммунистической партии,
поскольку Украина представляет собой самостоятельное
государство".39
Это была одна из резолюций, принятых на заседании ЦК РКП (б) 3 мая, --
резолюция, подлежащая публикации. Вторая резолюция обнародованию не
подлежала и была зачислена советскими историками в "ненайденные", так как "в
ней говорилось о том, что КП (б) Украины является составной частью РКП (б)
",40 т.е. прямо противоположное тому, о чем указывала первая
резолюция. Смысл этого маневра был очевиден: громогласно заявив о
независимости украинской компартии, ЦК снял с себя формальную
ответственность за подрывную деятельность большевиков на оккупированной
немцами Украине. Антигерманские и антиукраинские акты могли проводиться
теперь фактически открыто, без риска осложнить и без того худые
советско-германские или советско-украинские отношения. Получаемые в связи с
этим протесты Германии Чичерин просто отклонял. Вместе с тем в запасе
оставалась и вторая резолюция, напоминавшая украинским большевикам, что
самостоятельной партией они не являются, а подчинены единому ЦК российской