Страница:
посторонний наблюдатель не мог не обратить внимание на то, что "мятежники"
не отдавали себе отчета в происходящем. 10 июля Смидович указал следственной
комиссии:
"Полагаю, что люди эти не управляли ходом событий, а логика событий
захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни
системы, ни плана у них не было".58
Наконец, как военная сила, отряд Попова просто бездействовал, и это не
осталось незамеченным для Вацетиса:
"Сведения о восставших были крайне скудны и сбивчивы. Определенно было
известно, что штаб и резиденция... расположены в особняке Морозова.
Все-таки... левоэсеровские вожди пропустили момент для решительных
действий... Я считал положение большевиков весьма прочным. Что же касается
эсеров, то сил у них было мало, особенной боеспособностью таковые не
отличались, энергичного и талантливого командира у них не оказалось; если бы
таковой у них был, то он и левые эсеры не провели бы в бездействии 6 июля и
всю ночь на 7 июля. Кремль для левых эсеров был неприступной
твердыней..."59
Левые эсеры в действительности не помышляли ни о каких наступательных
акциях. Саблин пишет, что
"в ответ на поступавшие в ЦК [ПЛСР от отдельных левых эсеров]
предложения об активном поведении по отношению к Совнаркому,
предпринимавшему явно враждебные к ЦК [ПЛСР] и отряду Попова шаги, ЦК
отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных
действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого
отрядом".60
На эту пассивность левых эсеров и отсутствие каких-либо наступательных
действий обратили внимание как западные историки,61 так и
советские. Томан, например, пишет, что "главные силы мятежников находились
всего в километре от Кремля и Большого театра, где проходил Пятый съезд
Советов"62 и где была арестована левоэсеровская фракция съезда в
353 человека. Но ни сразу же после убийства Мирбаха, ни позже "восставшие"
не пытались атаковать не только Кремль, что можно было бы объяснить военными
соображениями, но и Большой театр (для освобождения арестованных). Все это
приводит С. Далинского к тому выводу, который напрашивается сам собою:
действия левых эсеров после убийства Мирбаха "нельзя рассматривать иначе,
как самозащиту от большевиков..."63 А Штейнберг еще в 1918 году
писал, что "если бы левые эсеры в самом деле готовили восстание против
большевистской партии, они действовали бы совсем иначе".64
Большевики же, используя в качестве формального повода для репрессий
убийство Мирбаха и неосторожные шаги Попова, громили партию левых
эсеров.65
Но в чем же заключался "мятеж" как таковой (если не считать ареста 27
большевиков во главе с Дзержинским)? На самом деле лишь в том, что
"восставшие", как заявляли потом большевики, "захватили" телеграф, почтамт и
телефонную станцию. Но, во-первых, телеграф и почтамт находились в одном и
том же здании на Мясницкой улице. Во-вторых, "захват" телеграфа проходил
довольно мирно. Саблин пишет:
"На телеграфе стоял караул из Покровских казарм. Тов. Прошьян взял с
собой около 10 человек из отряда Попова и 5 человек из Покровских казарм,
чтобы эти последние объяснили караулу на телеграфе, который был из их же
части, смысл происходящих событий. 10 же человек из отряда Попова были взяты
для охраны по пути. [Т.е. для того, чтобы по дороге не быть арестованными
большевиками -- Ю. Ф.] Как мне известно, караул на телеграфе свободно
пропустил т.Прошьяна, который, отправив телеграммы [левых эсеров об убийстве
Мирбаха], вернулся обратно в штаб Попова".66
Находящийся в этот момент на телеграфе нарком Подбельский тут же, прямо
с телеграфа, позвонил Троцкому и сообщил о происходящем, после чего покинул
здание, посчитав караул неблагонадежным. Троцкий послал к телеграфу две роты
9-го латышского полка, но стрелки были без боя разоружены и отпущены обратно
в Кремль, где полк дислоцировался. Телеграф же продолжал свою нормальную
работу, телеграммы Ленина и Троцкого о "мятеже левых эсеров"
беспрепятственно передавались. Но происшедшее дало Троцкому повод
впоследствии утверждать, что Покровские казармы "присоединились к мятежу
левых эсеров". И это обвинение по сей день кочует из одной советской книжки
в другую.
Не более агрессивно действовали левые эсеры и на телефонной станции.
Следя за ходом событий 6--7 июля трудно не заметить, что все средства связи
работали у большевиков нормально. Бесперебойно работала и телефонная сеть.
Свердлова поэтому и написала в своих воспоминаниях, что "взять телефонную
станцию мятежникам не удалось".67 Между тем, левым эсерам и не
нужно было захватывать телефонной станции. И, как ошибочно указано в ряде
других советских исследований, "восставшие" станцию не захватывали. По
случайному стечению обстоятельств на станции в тот день нес охрану
левоэсеровский отряд.68 Ленин с Троцким то ли не знали об этом,
то ли забыли. Только после звонка Троцкому наркома Подбельского Ленин
распорядился и о замене караула на телефонной станции. Подбельский отправил
туда очередной отряд латышей 9-го полка и члена коллегии наркомата почт и
телеграфов А. М. Николаева. Новая охрана сменила старую без каких-либо
недоразумений, и, отключив все телефоны, кроме телефонов Ленина и Троцкого,
Николаев затем подключил лишь телефоны выданного ему большевистского
списка.69
Понятно, что если бы левые эсеры действительно подняли восстание против
большевиков, отключение телефонов Кремля и большевистских наркоматов было бы
первым актом "восставших". (С опытом октября 1917 года трудно было поступить
иначе). Тогда, потеряв связь друг с другом и внешним миром, большевики
действительно оказались бы в тяжелом положении и не смогли бы быстро
мобилизовать свои силы.
Но ничего этого не произошло все по той же причине: "левоэсеровского
восстания" не было. Именно поэтому "совершенно неиспользованными остались
караул на телефоне, телеграфе" и в ВЧК.70 Петере пишет:
"...Весь караул, который находился в ВЧК, был из левых эсеров и финнов
из отряда Попова, которые ничего не понимали по-русски и шли всецело за
своими командирами -- левыми эсерами".
Без труда, казалось бы, этой силой могли, и притом успешно,
воспользоваться "восставшие". Но караул так и остался на своих местах,
ничего не предпринимая. Именно поэтому Лацис был арестован не левоэсеровским
караулом, но специально явившимися в ВЧК для ареста Лациса членами отряда
Попова.
Петере далее приводит еще один факт, подтверждающий лояльное отношение
левых эсеров к большевикам. Чтобы выманить пришедший в ВЧК отряд Жарова,
Петере позвонил чекисту-большевику Левитану и "предложил ему нагрузить два
грузовика красноармейцами из караула Попова и отправить его в Сокольнический
парк, чтобы там они искали оружие", зарытое, дескать, контрреволюционерами.
"После этого... -- продолжает Петере, -- мы приступили к разоружению караула
человек в 20--30, которые остались еще в ВЧК из отряда финнов".71
"Восставшие", тем временем, проискав в Сокольниках по приказанию большевика
Левитана несуществующее оружие и, разумеется, ничего не найдя, вернулись ни
с чем в здание ВЧК, были разоружены и взяты под арест. Говорят, эту "шутку"
с Сокольниками придумал Свердлов.
Большевистские вожди лучше других сознавали, что сами левые эсеры
рассматривают происходящее как очередную межпартийную склоку. И дело не
ограничилось "забытой" шляпой Лациса; недоумением Закса, который, узнав, что
его приказано арестовать за участие в "мятеже", не нашел ничего лучшего, как
позвонить Троцкому и растерянным голосом пожаловаться на полное непонимание
событий; звонком Подбельского Троцкому на глазах у "восставших" левых
эсеров; визитом члена ЦК ПЛСР Магеровского к арестованным большевикам, чтоб
сказать им, что все происходящее -- "недоразумение",72 или
тем, что фракция левых эсеров во главе со Спиридоновой, дореволюционные
террористы и современные революционеры, в большинстве своем явившиеся на
съезд вооруженными (как и большевики, разумеется), митинговали, запертые, в
Большом театре и даже не пытались вырваться наружу и присоединиться к
"поднятому ими же мятежу". Даже 6--7 июля у левых эсеров был лишь один
главный враг: контрреволюция. Это ясно виделось хотя бы из распространяемых
левыми эсерами листовок и сообщений:
"ЦК ПЛСР предупреждает население гор.Москвы, что всякие попытки темных
и контрреволюционных сил, белогвардейцев, германских и союзных провокаторов
и шпионов, правых эсеров и меньшевиков, направленные к низвержению советской
власти, будут подавляться беспощадным образом... [ЦК ПЛСР] категорически
заявляет, что ни к какому захвату власти он не стремится, а произвел
убийство Мирбаха в целях прекратить в дальнейшем завоевание трудовой России
германским капиталом. Партия коммунистов-большевиков будет играть на руку
контрреволюции, если будет направлять против защищающих советский строй и
[ЦК ПЛСР]... частей советских войск свои обманутые части, направленные для
отмщения за Мирбаха".73
Да и некоторые большевики, тот же Лацис, смотрели на происходящее, как
на инцидент, который скоро будет урегулирован. Когда только что
арестованного Лациса повели по коридору здания ВЧК, он "наткнулся на
бледного как смерть Карелина и смеющегося Черепанова". Лацис продолжает:
"Я обратился к ним с просьбой принять все меры для того, чтобы
контрреволюционеры не воспользовались нашим инцидентом и не подняли бы
восстание против советской власти. На это мне ответили, что все уже
предпринято, а Александрович обещал отправиться в Комиссию, чтобы направить
ее работу".74 Если Лацис относился к событиям как к инциденту, а
восстания против советской власти еще только боялся, да и то не со стороны
левых эсеров, а со стороны "контрреволюционеров", то
понятно, что аналогичным было и отношение к событиям Ленина, Троцкого,
Свердлова и других большевиков. Именно поэтому большевикам, чтобы
правдоподобно было обвинение левых эсеров в восстании против советской
власти, понадобилось создать миф о многочисленности "восставших". Самую
большую цифру "восставших" называет Вацетис:
"Силы левых эсеров определялись в 2 000 штыков, 8 орудий, 64 пулемета,
4--6 бронемашин. Где эти войска и что они делают, известно не было... Общее
впечатление у меня составилось такое, что левые эсеры действуют
нерешительно".75
Вацетис, вероятно, и сам не почувствовал абсурдности своего заявления.
Получалось, что у левых эсеров было 2 000 человек, которые ничем не проявили
своего участия в ими же поднятом "восстании". Причина завышения Вацетисом
числа "восставших", однако, понятна: чем выше число "восставших", тем больше
значение одержанной над ними победы. Понятна и завышенная цифра, указанная в
"Красной книге ВЧК" -- 1700--1800 человек:76 через число
участников доказывалось наличие самого "мятежа". В общем же можно сказать,
что в советской и западной историографии точных сведений о численности левых
эсеров и членов отряда Попова, принимавших участие в июльских событиях, нет.
Указанные Вацетисом две тысячи человек часто ошибочно принимаются
авторами за число "восставших", а иногда и за численность отряда
Попова.77 Обычно советские историки называют несколько меньшую
цифру: 1 300.78 Но и это число следует считать завышенным, так
как скорее всего оно включает в себя войска, находившиеся в Покровских
казармах, и некоторые другие, в событиях участия фактически не принимавшие.
Об этом, в частности, писал в своих показаниях Саблин:
"Ваше указание на то, что в распоряжении левых с.-р, было 1 700--1 800
человек, ошибочно, ибо, как я уже указывал, ни один человек из формируемого
"отряда особого назначения" участия в событиях 6--7 июля не принимал... Что
касается присоединившихся частей, то ничем, кроме заявлений, они своего
присоединения не
выявили. Лишь из отряда Винглинского перешло к Попову около 50
человек".79
Минц называет четвертую цифру: 800 человек.80 И очевидно,
что это не что иное, как максимальная, "штатная" численность отряда Попова.
Ближе к истине стоит сообщение, что у "мятежников" было не более 600 человек
и два орудия.81 Но реальное число "восставших" было, вероятно,
еще меньше. Так, Луначарский 6 июля в разговоре по прямому проводу со
Смольным сказал следующее:
"Левые эсеры захватили Дзержинского и забаррикадировались в числе 400
вооруженных на Покровском бульваре. Имеют два броневика... Мы... надеемся
подавить в Москве это нелепое восстание к утру".82 А Саблин
показал, что в отряде Попова
"было около 600 человек, из которых активное участие принимало не более
200--300 человек, остальные же или были заняты на постах в городе, или
отдыхали после дежурства, или просто шатались, ничего не
делая".83
Но, даже если вслед за советскими историками считать число восставших
равным 1300, "мятеж" вряд ли представлял для большевиков серьезную
опасность. По мнению Вацетиса, самым важным было удержать Кремль, что не
представляло труда, так как в Кремле "был расположен в качестве гарнизона
9-й латышский полк, около 1 500 бойцов. Этих сил было вполне достаточно,
чтобы считать Кремль обеспеченным от захвата штурмом".84 Однако
преданные большевикам силы отнюдь не ограничивались полутора тысячами. В
Москве находилось в те дни свыше 4 тыс. стрелков латышской дивизии, 800 из
которых были коммунистами.85 На эти латышские части и планировали
опереться большевики. В связи с этим Ленин вызвал к себе видных латышских
большевиков -- К.Х. Данишевского, комиссара латышской стрелковой дивизии К.
А. Петерсона и наркома юстиции П. И. Стучку.86 Данишевский
предложил Ленину "хоть на несколько минут" принять "командный состав
латышского полка, расположенного в Кремле... После секундного колебания...
Владимир Ильич согласился".87
Разгром отряда Попова Ленин считал делом пустяковым, что еще раз
подтверждает версию об отсутствии каких-либо "мятежных действий" со стороны
левых эсеров. При этом, однако, перед военными Ленин делал вид, что
относится к мятежу левых эсеров серьезно. Бонч-Бруевич пытается объяснить
такое "странное" поведение Ленина уважением к военной науке:
"Я передал ему (Подвойскому -- Ю.Ф.) приказ Владимира Ильича атаковать
взбунтовавшийся полк войск ВЧК Попова, добившись или сдачи его, или полного
уничтожения с применением беспощадного пулеметного и артиллерийского огня.
Подвойский все это со вниманием выслушал и заявил мне, что он сосредоточит
войска за Москвой-рекой и начнет наступление от храма Христа-Спасителя...
Все это выходило очень гладко, но мне казалось, что это будет исполняться
крайне медленно. Враг вовсе не настолько был силен. Достаточно было бы взять
одну батарею, хороший отряд стрелков, вроде кремлевского, с приданными им
пулеметами и сразу перейти в наступление, окружив этот небольшой район, где
засели левые эсеры, не проявляющие пока никакой деятельности, кроме
выставления небольших застав в своем районе (около Покровских казарм) и
рассылки по ближайшим окрестностям патрулей... Я доложил Владимиру Ильичу о
решениях тов. Подвойского...
-- Да, серьезную штуку затеяли наши главковерхи, -- до
бродушно улыбаясь, заметил Владимир Ильич. -- А нельзя
ли бы как-нибудь попроще? Настоящую войну разы
грывают!..
Часа в два мы получили наконец сведения, что войска, окончив
сосредоточение, развернулись и двигаются по вымершим улицам...
-- Наконец-то продвигаются...88 Вот уж
копуны...88 --
шутил сердясь Владимир Ильич. -- Хорошо, что у нас
еще враг-то смирный, взбунтовался и почил на лаврах,
заснул, а то беда бы с такими войсками..."89
Практическое руководство операцией по разгрому отряда Попова было
поручено Вацетису. Впрочем, не сразу. Большевики
подозревали его в "бонапартизме" и первоначально соглашались доверить
ему лишь составление плана атаки, а не само командование войсками. Но
Вацетису, по-видимому, не хотелось упускать шанс, и он настоятельно попросил
Подвойского и Муралова доверить командование ему. За успех операции он готов
был поручиться головой.90 После долгих переговоров и колебаний
большевики передали командование Вацетису.91
Самая большая опасность для большевиков заключалась в том, что
настроенные антисоветски части Московского гарнизона, несмотря на
удаленность от центра города, могли воспользоваться ситуацией и поднять в
Москве настоящее восстание против советской власти, как против большевиков,
так и против левых эсеров. Опасались этого не только большевики, но и
командиры латышской дивизии, понимавшие, что в случае такого антисоветского
восстания в первую очередь будет перебита латышская стрелковая дивизия,
поскольку именно она была единственной опорой советской власти в столице.
Вацетис пишет:
"Ко мне подошел начальник штаба дивизии, бывший полковник
генштаба,92 и заявил, что он сдает занимаемую должность...
-- Вы революционеры. Вы знаете, за что вы погибаете, а я за что
погибну? ...Весь гарнизон против большевиков, и что же вы думаете -- кучкой
ваших латышей победить?"93
Но сами большевики считали, что хотя на содействие примерно 20 тыс.
войск Московского гарнизона, не входящего в число войск Красной армии,
объявивших нейтралитет и дислоцировавшихся в так называемом Ходынском
лагере, рассчитывать не приходится, важно лишь не сделать в отношении этих
аполитичных войск неправильного шага, важно не спровоцировать эти
нейтральные войска на выступление против советской власти. Между тем
Вацетис, ущемленный недоверием большевиков, рвался доказать свою преданность
и предложил Данишевскому и Петерсу не только разгромить левых эсеров, но и
атаковать Ходынский лагерь, "пока он не занял позицию на боевом фронте"
противников большевиков.94 О предложении доложили Ленину. Но
Ленин, конечно же, его отверг. Во-первых, войска Ходынского
лагеря были необходимы для войны с Германией, а во-вторых, именно так и
можно было повернуть эти войска с нейтральных позиций на
активно-антисоветские. К тому же Ленин знал, что никакого "восстания левых
эсеров" не происходит. И чтобы унять пыл командира латышской дивизии, Ленин
вызвал его к себе. В полночь Вацетис в сопровождении Данишевского прибыл в
Кремль. Войдя в зал, где ожидал его Вацетис, Ленин подошел к нему быстрыми
шагами и спросил таинственно, вполголоса: "Товарищ, выдержим до утра?"
Вацетис пишет:
"Я в этот день привык к неожиданностям, но вопрос тов.Ленина озадачил
меня остротой своей формы... Почему было важным выдержать до утра? Неужели
мы не выдержим до конца? Было ли наше положение столь опасным, может быть,
состоявшие при мне комиссары скрывали от меня истинное положение
наше?"95 Этот эпизод истолковывается советской историографией как
доказательство серьезности левоэсеровского "восстания". Но очевидно, что
Ленин только пугал Вацетиса, чтобы направить его энергию исключительно на
разгром ПЛСР. И Вацетис сконфузился, испугался. О разгроме Ходынского лагеря
он теперь не думал. Вацетис продолжает:
"...Я был убежден в нашей победе. Но я сознаюсь, что вопрос,
поставленный В.И.Лениным, озадачил меня... Хотя наши войска не собраны еще
полностью, ...в наших руках Кремль, неприступный для заговорщиков...
Относительно нашего положения я сказал, что оно вполне прочное, и просил
В.И.Ленина разрешить мне приехать с более подробным докладом через два часа,
т.е. в 2 часа утра 7 июля. Ленин согласился..."96
То, что Ленин именно пугал пришедшего к нему вместе с Данишевским
Вацетиса, подтверждает Стучка. Он пишет:
"Затем офицеры ушли, и Ленин, сохраняя обычную веселость, вступил в
беседу с собравшимися частным образом членами правительства... уверенный в
том, что власть в Москве стоит прочно, как всегда".97 На Вацетиса
же разговор с Лениным подействовал соответствующе: Вацетис стал относиться к
"восстанию" с большей серьезностью.
К двум часам ночи все необходимые приготовления были
произведены.98 В распоряжении большевиков находилось примерно 3
250 человек." Вацетис теперь уже был абсолютно уверен в победе;
100 и с этим прибыл к Ленину, как и было условлено, в два часа
ночи. Вацетис вспоминает:
"Когда я излагал состояние наших войск и указал, что наша артиллерия
может действовать только прямой наводкой, В.И. Ленин улыбнулся и сказал: --
А что она сделает? -- Я... сказал, что дам указание... продвинуть на руках
латышскую батарею как можно ближе к резиденции левоэсеровского
"правительства" и навести пушки так, чтобы выпалить прямо в
окно...101 Наша беседа длилась минут двадцать".102
Ночь в Москве прошла спокойно. Никаких активных действий "мятежники",
разумеется, не предпринимали.103 Редкие перестрелки в городе были
привычным явлением для Москвы 1918 года. В пять часов утра, как и
планировалось, началось наступление латышей.104 Трудно судить о
том, происходили ли военные столкновения между половцами и латышами на
подступах к Трехсвятительскому переулку. Советская историография, например
Томан, утверждает, что столкновения были.105 Но в сообщении
Томана многое не внушает доверия. В ночь с 6 на 7 июля был дождь с
грозой.106 По свидетельству Вацетиса,
"утром 7 июля был густой туман, покрывший город серой непроницаемой
завесой. Видеть вперед можно было шагов на 15--20, а отличить своих от
противников было совершенно невозможно, так как и те и другие были в
сером".107 Томан же пишет, что
"на Чистопрудном бульваре левые эсеры построили баррикады, вырыли окопы
(под грозовым дождем? -- Ю. Ф.), засели в домах и оказали упорное
сопротивление... Боевые действия пришлось вести в узких и кривых переулках
под сильным ружейно-пулеметным огнем. Мятежники находились в окопах, за
баррикадами, на крышах и балконах, против наступающих действовала
бронемашина. .."108
Возможно, какое-то сопротивление поповцы оказали.109 Но
доказательством "упорного сопротивления" левых эсеров были бы, конечно же,
жертвы, понесенные "мятежниками" или латышами. Между тем, в сделанном
вечером 7 июля докладе о подавлении "мятежа" Подвойский и Муралов указывали:
"Сколько раненых и убитых с нашей стороны, еще не выяснено. Называют пока
единичные случаи".110 И это был итог на вечер 7 июля, а не на
раннее утро. Единичными были и жертвы у Попова. Саблин свидетельствует, что
к 10 часам утра 7 июля отряд Попова потерял 2--3 человека убитыми и 20
ранеными.111
Вскоре после начала наступления большевистских частей Попов попробовал
уладить конфликт мирным путем. Комиссар латышской дивизии доносил в связи с
этим Троцкому:
"Только что к нам в дивизию по телефону сообщили, что четыре делегата
из отряда Попова идут к нам выяснить положение. Они говорят, что большинство
их стоит на платформе советской власти и для них совершенно неясны и
непонятны причины восстания. Просим придти к нам, чтобы совместно
переговорить с ними". Когда матросская делегация из отряда Попова прибыла в
штаб латышской дивизии и заявила, что отряд стоит "за советскую власть во
главе с Лениным",112 из штаба запросили мнение Вацетиса, но
Вацетис приказал парламентеров прогнать.
Попытки урегулировать конфликт мирным путем, однако, не прекращались.
Первоначально Троцкий и Ленин склонялись к тому, чтобы не расправляться с
левыми эсерами слишком жестоко. И несмотря на то, что Вацетисом были сделаны
последние приготовления к артобстрелу и атаке, Склянский, по поручению
Троцкого и с согласия Ленина, начал переговоры с левыми эсерами. Их вел
вышедший из особняка Морозова Саблин. Большевики предъявили левым эсерам
ультиматум, срок которого истекал в 11.30. Обсуждавший в особняке Морозова
условия ультиматума ЦК ПЛСР решил не капитулировать, а начать отступление.
Именно в этот момент Склянский и приказал командиру батареи латышских
стрелков Э.П. Берзину начать обстрел занятых левыми эсерами зданий. Как и
предполагалось, обстрел производился прямой наводкой с двухсотметрового
расстояния. Берзин пишет:
"В первые несколько минут нами было выпущено по обоим домам 16 снарядов
с замедлителями, которые великолепно пробивали стены и разрывались внутри...
Всего было выпущено по мятежникам 55--60 снарядов. Прекратились ответные
винтовочные выстрелы со стороны левых эсеров..."113
Удивительнее всего, что и во время обстрела левые эсеры пытались вести
переговоры. Два человека из отряда Попова явились к Петерсону, заявили, что
они коммунисты, что "большинство отряда против этой авантюры", и просили
большевиков, чтобы те "отправили своего делегата разъяснить им, из-за чего
происходит обстрел". Большевики же в ответ одного делегата арестовали, а
второго отправили назад, чтобы передал "мятежникам" требование о
сдаче.114
О находившихся у левых эсеров заложниках, в том числе и о Дзержинском,
большевики в этот момент не думали, даже пошли на расстрел зданий прямой
наводкой, хотя при этом был риск, что погибнет кто-нибудь из арестованных
большевиков.115 Но никто из большевиков не погиб, и даже не был
не отдавали себе отчета в происходящем. 10 июля Смидович указал следственной
комиссии:
"Полагаю, что люди эти не управляли ходом событий, а логика событий
захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни
системы, ни плана у них не было".58
Наконец, как военная сила, отряд Попова просто бездействовал, и это не
осталось незамеченным для Вацетиса:
"Сведения о восставших были крайне скудны и сбивчивы. Определенно было
известно, что штаб и резиденция... расположены в особняке Морозова.
Все-таки... левоэсеровские вожди пропустили момент для решительных
действий... Я считал положение большевиков весьма прочным. Что же касается
эсеров, то сил у них было мало, особенной боеспособностью таковые не
отличались, энергичного и талантливого командира у них не оказалось; если бы
таковой у них был, то он и левые эсеры не провели бы в бездействии 6 июля и
всю ночь на 7 июля. Кремль для левых эсеров был неприступной
твердыней..."59
Левые эсеры в действительности не помышляли ни о каких наступательных
акциях. Саблин пишет, что
"в ответ на поступавшие в ЦК [ПЛСР от отдельных левых эсеров]
предложения об активном поведении по отношению к Совнаркому,
предпринимавшему явно враждебные к ЦК [ПЛСР] и отряду Попова шаги, ЦК
отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных
действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого
отрядом".60
На эту пассивность левых эсеров и отсутствие каких-либо наступательных
действий обратили внимание как западные историки,61 так и
советские. Томан, например, пишет, что "главные силы мятежников находились
всего в километре от Кремля и Большого театра, где проходил Пятый съезд
Советов"62 и где была арестована левоэсеровская фракция съезда в
353 человека. Но ни сразу же после убийства Мирбаха, ни позже "восставшие"
не пытались атаковать не только Кремль, что можно было бы объяснить военными
соображениями, но и Большой театр (для освобождения арестованных). Все это
приводит С. Далинского к тому выводу, который напрашивается сам собою:
действия левых эсеров после убийства Мирбаха "нельзя рассматривать иначе,
как самозащиту от большевиков..."63 А Штейнберг еще в 1918 году
писал, что "если бы левые эсеры в самом деле готовили восстание против
большевистской партии, они действовали бы совсем иначе".64
Большевики же, используя в качестве формального повода для репрессий
убийство Мирбаха и неосторожные шаги Попова, громили партию левых
эсеров.65
Но в чем же заключался "мятеж" как таковой (если не считать ареста 27
большевиков во главе с Дзержинским)? На самом деле лишь в том, что
"восставшие", как заявляли потом большевики, "захватили" телеграф, почтамт и
телефонную станцию. Но, во-первых, телеграф и почтамт находились в одном и
том же здании на Мясницкой улице. Во-вторых, "захват" телеграфа проходил
довольно мирно. Саблин пишет:
"На телеграфе стоял караул из Покровских казарм. Тов. Прошьян взял с
собой около 10 человек из отряда Попова и 5 человек из Покровских казарм,
чтобы эти последние объяснили караулу на телеграфе, который был из их же
части, смысл происходящих событий. 10 же человек из отряда Попова были взяты
для охраны по пути. [Т.е. для того, чтобы по дороге не быть арестованными
большевиками -- Ю. Ф.] Как мне известно, караул на телеграфе свободно
пропустил т.Прошьяна, который, отправив телеграммы [левых эсеров об убийстве
Мирбаха], вернулся обратно в штаб Попова".66
Находящийся в этот момент на телеграфе нарком Подбельский тут же, прямо
с телеграфа, позвонил Троцкому и сообщил о происходящем, после чего покинул
здание, посчитав караул неблагонадежным. Троцкий послал к телеграфу две роты
9-го латышского полка, но стрелки были без боя разоружены и отпущены обратно
в Кремль, где полк дислоцировался. Телеграф же продолжал свою нормальную
работу, телеграммы Ленина и Троцкого о "мятеже левых эсеров"
беспрепятственно передавались. Но происшедшее дало Троцкому повод
впоследствии утверждать, что Покровские казармы "присоединились к мятежу
левых эсеров". И это обвинение по сей день кочует из одной советской книжки
в другую.
Не более агрессивно действовали левые эсеры и на телефонной станции.
Следя за ходом событий 6--7 июля трудно не заметить, что все средства связи
работали у большевиков нормально. Бесперебойно работала и телефонная сеть.
Свердлова поэтому и написала в своих воспоминаниях, что "взять телефонную
станцию мятежникам не удалось".67 Между тем, левым эсерам и не
нужно было захватывать телефонной станции. И, как ошибочно указано в ряде
других советских исследований, "восставшие" станцию не захватывали. По
случайному стечению обстоятельств на станции в тот день нес охрану
левоэсеровский отряд.68 Ленин с Троцким то ли не знали об этом,
то ли забыли. Только после звонка Троцкому наркома Подбельского Ленин
распорядился и о замене караула на телефонной станции. Подбельский отправил
туда очередной отряд латышей 9-го полка и члена коллегии наркомата почт и
телеграфов А. М. Николаева. Новая охрана сменила старую без каких-либо
недоразумений, и, отключив все телефоны, кроме телефонов Ленина и Троцкого,
Николаев затем подключил лишь телефоны выданного ему большевистского
списка.69
Понятно, что если бы левые эсеры действительно подняли восстание против
большевиков, отключение телефонов Кремля и большевистских наркоматов было бы
первым актом "восставших". (С опытом октября 1917 года трудно было поступить
иначе). Тогда, потеряв связь друг с другом и внешним миром, большевики
действительно оказались бы в тяжелом положении и не смогли бы быстро
мобилизовать свои силы.
Но ничего этого не произошло все по той же причине: "левоэсеровского
восстания" не было. Именно поэтому "совершенно неиспользованными остались
караул на телефоне, телеграфе" и в ВЧК.70 Петере пишет:
"...Весь караул, который находился в ВЧК, был из левых эсеров и финнов
из отряда Попова, которые ничего не понимали по-русски и шли всецело за
своими командирами -- левыми эсерами".
Без труда, казалось бы, этой силой могли, и притом успешно,
воспользоваться "восставшие". Но караул так и остался на своих местах,
ничего не предпринимая. Именно поэтому Лацис был арестован не левоэсеровским
караулом, но специально явившимися в ВЧК для ареста Лациса членами отряда
Попова.
Петере далее приводит еще один факт, подтверждающий лояльное отношение
левых эсеров к большевикам. Чтобы выманить пришедший в ВЧК отряд Жарова,
Петере позвонил чекисту-большевику Левитану и "предложил ему нагрузить два
грузовика красноармейцами из караула Попова и отправить его в Сокольнический
парк, чтобы там они искали оружие", зарытое, дескать, контрреволюционерами.
"После этого... -- продолжает Петере, -- мы приступили к разоружению караула
человек в 20--30, которые остались еще в ВЧК из отряда финнов".71
"Восставшие", тем временем, проискав в Сокольниках по приказанию большевика
Левитана несуществующее оружие и, разумеется, ничего не найдя, вернулись ни
с чем в здание ВЧК, были разоружены и взяты под арест. Говорят, эту "шутку"
с Сокольниками придумал Свердлов.
Большевистские вожди лучше других сознавали, что сами левые эсеры
рассматривают происходящее как очередную межпартийную склоку. И дело не
ограничилось "забытой" шляпой Лациса; недоумением Закса, который, узнав, что
его приказано арестовать за участие в "мятеже", не нашел ничего лучшего, как
позвонить Троцкому и растерянным голосом пожаловаться на полное непонимание
событий; звонком Подбельского Троцкому на глазах у "восставших" левых
эсеров; визитом члена ЦК ПЛСР Магеровского к арестованным большевикам, чтоб
сказать им, что все происходящее -- "недоразумение",72 или
тем, что фракция левых эсеров во главе со Спиридоновой, дореволюционные
террористы и современные революционеры, в большинстве своем явившиеся на
съезд вооруженными (как и большевики, разумеется), митинговали, запертые, в
Большом театре и даже не пытались вырваться наружу и присоединиться к
"поднятому ими же мятежу". Даже 6--7 июля у левых эсеров был лишь один
главный враг: контрреволюция. Это ясно виделось хотя бы из распространяемых
левыми эсерами листовок и сообщений:
"ЦК ПЛСР предупреждает население гор.Москвы, что всякие попытки темных
и контрреволюционных сил, белогвардейцев, германских и союзных провокаторов
и шпионов, правых эсеров и меньшевиков, направленные к низвержению советской
власти, будут подавляться беспощадным образом... [ЦК ПЛСР] категорически
заявляет, что ни к какому захвату власти он не стремится, а произвел
убийство Мирбаха в целях прекратить в дальнейшем завоевание трудовой России
германским капиталом. Партия коммунистов-большевиков будет играть на руку
контрреволюции, если будет направлять против защищающих советский строй и
[ЦК ПЛСР]... частей советских войск свои обманутые части, направленные для
отмщения за Мирбаха".73
Да и некоторые большевики, тот же Лацис, смотрели на происходящее, как
на инцидент, который скоро будет урегулирован. Когда только что
арестованного Лациса повели по коридору здания ВЧК, он "наткнулся на
бледного как смерть Карелина и смеющегося Черепанова". Лацис продолжает:
"Я обратился к ним с просьбой принять все меры для того, чтобы
контрреволюционеры не воспользовались нашим инцидентом и не подняли бы
восстание против советской власти. На это мне ответили, что все уже
предпринято, а Александрович обещал отправиться в Комиссию, чтобы направить
ее работу".74 Если Лацис относился к событиям как к инциденту, а
восстания против советской власти еще только боялся, да и то не со стороны
левых эсеров, а со стороны "контрреволюционеров", то
понятно, что аналогичным было и отношение к событиям Ленина, Троцкого,
Свердлова и других большевиков. Именно поэтому большевикам, чтобы
правдоподобно было обвинение левых эсеров в восстании против советской
власти, понадобилось создать миф о многочисленности "восставших". Самую
большую цифру "восставших" называет Вацетис:
"Силы левых эсеров определялись в 2 000 штыков, 8 орудий, 64 пулемета,
4--6 бронемашин. Где эти войска и что они делают, известно не было... Общее
впечатление у меня составилось такое, что левые эсеры действуют
нерешительно".75
Вацетис, вероятно, и сам не почувствовал абсурдности своего заявления.
Получалось, что у левых эсеров было 2 000 человек, которые ничем не проявили
своего участия в ими же поднятом "восстании". Причина завышения Вацетисом
числа "восставших", однако, понятна: чем выше число "восставших", тем больше
значение одержанной над ними победы. Понятна и завышенная цифра, указанная в
"Красной книге ВЧК" -- 1700--1800 человек:76 через число
участников доказывалось наличие самого "мятежа". В общем же можно сказать,
что в советской и западной историографии точных сведений о численности левых
эсеров и членов отряда Попова, принимавших участие в июльских событиях, нет.
Указанные Вацетисом две тысячи человек часто ошибочно принимаются
авторами за число "восставших", а иногда и за численность отряда
Попова.77 Обычно советские историки называют несколько меньшую
цифру: 1 300.78 Но и это число следует считать завышенным, так
как скорее всего оно включает в себя войска, находившиеся в Покровских
казармах, и некоторые другие, в событиях участия фактически не принимавшие.
Об этом, в частности, писал в своих показаниях Саблин:
"Ваше указание на то, что в распоряжении левых с.-р, было 1 700--1 800
человек, ошибочно, ибо, как я уже указывал, ни один человек из формируемого
"отряда особого назначения" участия в событиях 6--7 июля не принимал... Что
касается присоединившихся частей, то ничем, кроме заявлений, они своего
присоединения не
выявили. Лишь из отряда Винглинского перешло к Попову около 50
человек".79
Минц называет четвертую цифру: 800 человек.80 И очевидно,
что это не что иное, как максимальная, "штатная" численность отряда Попова.
Ближе к истине стоит сообщение, что у "мятежников" было не более 600 человек
и два орудия.81 Но реальное число "восставших" было, вероятно,
еще меньше. Так, Луначарский 6 июля в разговоре по прямому проводу со
Смольным сказал следующее:
"Левые эсеры захватили Дзержинского и забаррикадировались в числе 400
вооруженных на Покровском бульваре. Имеют два броневика... Мы... надеемся
подавить в Москве это нелепое восстание к утру".82 А Саблин
показал, что в отряде Попова
"было около 600 человек, из которых активное участие принимало не более
200--300 человек, остальные же или были заняты на постах в городе, или
отдыхали после дежурства, или просто шатались, ничего не
делая".83
Но, даже если вслед за советскими историками считать число восставших
равным 1300, "мятеж" вряд ли представлял для большевиков серьезную
опасность. По мнению Вацетиса, самым важным было удержать Кремль, что не
представляло труда, так как в Кремле "был расположен в качестве гарнизона
9-й латышский полк, около 1 500 бойцов. Этих сил было вполне достаточно,
чтобы считать Кремль обеспеченным от захвата штурмом".84 Однако
преданные большевикам силы отнюдь не ограничивались полутора тысячами. В
Москве находилось в те дни свыше 4 тыс. стрелков латышской дивизии, 800 из
которых были коммунистами.85 На эти латышские части и планировали
опереться большевики. В связи с этим Ленин вызвал к себе видных латышских
большевиков -- К.Х. Данишевского, комиссара латышской стрелковой дивизии К.
А. Петерсона и наркома юстиции П. И. Стучку.86 Данишевский
предложил Ленину "хоть на несколько минут" принять "командный состав
латышского полка, расположенного в Кремле... После секундного колебания...
Владимир Ильич согласился".87
Разгром отряда Попова Ленин считал делом пустяковым, что еще раз
подтверждает версию об отсутствии каких-либо "мятежных действий" со стороны
левых эсеров. При этом, однако, перед военными Ленин делал вид, что
относится к мятежу левых эсеров серьезно. Бонч-Бруевич пытается объяснить
такое "странное" поведение Ленина уважением к военной науке:
"Я передал ему (Подвойскому -- Ю.Ф.) приказ Владимира Ильича атаковать
взбунтовавшийся полк войск ВЧК Попова, добившись или сдачи его, или полного
уничтожения с применением беспощадного пулеметного и артиллерийского огня.
Подвойский все это со вниманием выслушал и заявил мне, что он сосредоточит
войска за Москвой-рекой и начнет наступление от храма Христа-Спасителя...
Все это выходило очень гладко, но мне казалось, что это будет исполняться
крайне медленно. Враг вовсе не настолько был силен. Достаточно было бы взять
одну батарею, хороший отряд стрелков, вроде кремлевского, с приданными им
пулеметами и сразу перейти в наступление, окружив этот небольшой район, где
засели левые эсеры, не проявляющие пока никакой деятельности, кроме
выставления небольших застав в своем районе (около Покровских казарм) и
рассылки по ближайшим окрестностям патрулей... Я доложил Владимиру Ильичу о
решениях тов. Подвойского...
-- Да, серьезную штуку затеяли наши главковерхи, -- до
бродушно улыбаясь, заметил Владимир Ильич. -- А нельзя
ли бы как-нибудь попроще? Настоящую войну разы
грывают!..
Часа в два мы получили наконец сведения, что войска, окончив
сосредоточение, развернулись и двигаются по вымершим улицам...
-- Наконец-то продвигаются...88 Вот уж
копуны...88 --
шутил сердясь Владимир Ильич. -- Хорошо, что у нас
еще враг-то смирный, взбунтовался и почил на лаврах,
заснул, а то беда бы с такими войсками..."89
Практическое руководство операцией по разгрому отряда Попова было
поручено Вацетису. Впрочем, не сразу. Большевики
подозревали его в "бонапартизме" и первоначально соглашались доверить
ему лишь составление плана атаки, а не само командование войсками. Но
Вацетису, по-видимому, не хотелось упускать шанс, и он настоятельно попросил
Подвойского и Муралова доверить командование ему. За успех операции он готов
был поручиться головой.90 После долгих переговоров и колебаний
большевики передали командование Вацетису.91
Самая большая опасность для большевиков заключалась в том, что
настроенные антисоветски части Московского гарнизона, несмотря на
удаленность от центра города, могли воспользоваться ситуацией и поднять в
Москве настоящее восстание против советской власти, как против большевиков,
так и против левых эсеров. Опасались этого не только большевики, но и
командиры латышской дивизии, понимавшие, что в случае такого антисоветского
восстания в первую очередь будет перебита латышская стрелковая дивизия,
поскольку именно она была единственной опорой советской власти в столице.
Вацетис пишет:
"Ко мне подошел начальник штаба дивизии, бывший полковник
генштаба,92 и заявил, что он сдает занимаемую должность...
-- Вы революционеры. Вы знаете, за что вы погибаете, а я за что
погибну? ...Весь гарнизон против большевиков, и что же вы думаете -- кучкой
ваших латышей победить?"93
Но сами большевики считали, что хотя на содействие примерно 20 тыс.
войск Московского гарнизона, не входящего в число войск Красной армии,
объявивших нейтралитет и дислоцировавшихся в так называемом Ходынском
лагере, рассчитывать не приходится, важно лишь не сделать в отношении этих
аполитичных войск неправильного шага, важно не спровоцировать эти
нейтральные войска на выступление против советской власти. Между тем
Вацетис, ущемленный недоверием большевиков, рвался доказать свою преданность
и предложил Данишевскому и Петерсу не только разгромить левых эсеров, но и
атаковать Ходынский лагерь, "пока он не занял позицию на боевом фронте"
противников большевиков.94 О предложении доложили Ленину. Но
Ленин, конечно же, его отверг. Во-первых, войска Ходынского
лагеря были необходимы для войны с Германией, а во-вторых, именно так и
можно было повернуть эти войска с нейтральных позиций на
активно-антисоветские. К тому же Ленин знал, что никакого "восстания левых
эсеров" не происходит. И чтобы унять пыл командира латышской дивизии, Ленин
вызвал его к себе. В полночь Вацетис в сопровождении Данишевского прибыл в
Кремль. Войдя в зал, где ожидал его Вацетис, Ленин подошел к нему быстрыми
шагами и спросил таинственно, вполголоса: "Товарищ, выдержим до утра?"
Вацетис пишет:
"Я в этот день привык к неожиданностям, но вопрос тов.Ленина озадачил
меня остротой своей формы... Почему было важным выдержать до утра? Неужели
мы не выдержим до конца? Было ли наше положение столь опасным, может быть,
состоявшие при мне комиссары скрывали от меня истинное положение
наше?"95 Этот эпизод истолковывается советской историографией как
доказательство серьезности левоэсеровского "восстания". Но очевидно, что
Ленин только пугал Вацетиса, чтобы направить его энергию исключительно на
разгром ПЛСР. И Вацетис сконфузился, испугался. О разгроме Ходынского лагеря
он теперь не думал. Вацетис продолжает:
"...Я был убежден в нашей победе. Но я сознаюсь, что вопрос,
поставленный В.И.Лениным, озадачил меня... Хотя наши войска не собраны еще
полностью, ...в наших руках Кремль, неприступный для заговорщиков...
Относительно нашего положения я сказал, что оно вполне прочное, и просил
В.И.Ленина разрешить мне приехать с более подробным докладом через два часа,
т.е. в 2 часа утра 7 июля. Ленин согласился..."96
То, что Ленин именно пугал пришедшего к нему вместе с Данишевским
Вацетиса, подтверждает Стучка. Он пишет:
"Затем офицеры ушли, и Ленин, сохраняя обычную веселость, вступил в
беседу с собравшимися частным образом членами правительства... уверенный в
том, что власть в Москве стоит прочно, как всегда".97 На Вацетиса
же разговор с Лениным подействовал соответствующе: Вацетис стал относиться к
"восстанию" с большей серьезностью.
К двум часам ночи все необходимые приготовления были
произведены.98 В распоряжении большевиков находилось примерно 3
250 человек." Вацетис теперь уже был абсолютно уверен в победе;
100 и с этим прибыл к Ленину, как и было условлено, в два часа
ночи. Вацетис вспоминает:
"Когда я излагал состояние наших войск и указал, что наша артиллерия
может действовать только прямой наводкой, В.И. Ленин улыбнулся и сказал: --
А что она сделает? -- Я... сказал, что дам указание... продвинуть на руках
латышскую батарею как можно ближе к резиденции левоэсеровского
"правительства" и навести пушки так, чтобы выпалить прямо в
окно...101 Наша беседа длилась минут двадцать".102
Ночь в Москве прошла спокойно. Никаких активных действий "мятежники",
разумеется, не предпринимали.103 Редкие перестрелки в городе были
привычным явлением для Москвы 1918 года. В пять часов утра, как и
планировалось, началось наступление латышей.104 Трудно судить о
том, происходили ли военные столкновения между половцами и латышами на
подступах к Трехсвятительскому переулку. Советская историография, например
Томан, утверждает, что столкновения были.105 Но в сообщении
Томана многое не внушает доверия. В ночь с 6 на 7 июля был дождь с
грозой.106 По свидетельству Вацетиса,
"утром 7 июля был густой туман, покрывший город серой непроницаемой
завесой. Видеть вперед можно было шагов на 15--20, а отличить своих от
противников было совершенно невозможно, так как и те и другие были в
сером".107 Томан же пишет, что
"на Чистопрудном бульваре левые эсеры построили баррикады, вырыли окопы
(под грозовым дождем? -- Ю. Ф.), засели в домах и оказали упорное
сопротивление... Боевые действия пришлось вести в узких и кривых переулках
под сильным ружейно-пулеметным огнем. Мятежники находились в окопах, за
баррикадами, на крышах и балконах, против наступающих действовала
бронемашина. .."108
Возможно, какое-то сопротивление поповцы оказали.109 Но
доказательством "упорного сопротивления" левых эсеров были бы, конечно же,
жертвы, понесенные "мятежниками" или латышами. Между тем, в сделанном
вечером 7 июля докладе о подавлении "мятежа" Подвойский и Муралов указывали:
"Сколько раненых и убитых с нашей стороны, еще не выяснено. Называют пока
единичные случаи".110 И это был итог на вечер 7 июля, а не на
раннее утро. Единичными были и жертвы у Попова. Саблин свидетельствует, что
к 10 часам утра 7 июля отряд Попова потерял 2--3 человека убитыми и 20
ранеными.111
Вскоре после начала наступления большевистских частей Попов попробовал
уладить конфликт мирным путем. Комиссар латышской дивизии доносил в связи с
этим Троцкому:
"Только что к нам в дивизию по телефону сообщили, что четыре делегата
из отряда Попова идут к нам выяснить положение. Они говорят, что большинство
их стоит на платформе советской власти и для них совершенно неясны и
непонятны причины восстания. Просим придти к нам, чтобы совместно
переговорить с ними". Когда матросская делегация из отряда Попова прибыла в
штаб латышской дивизии и заявила, что отряд стоит "за советскую власть во
главе с Лениным",112 из штаба запросили мнение Вацетиса, но
Вацетис приказал парламентеров прогнать.
Попытки урегулировать конфликт мирным путем, однако, не прекращались.
Первоначально Троцкий и Ленин склонялись к тому, чтобы не расправляться с
левыми эсерами слишком жестоко. И несмотря на то, что Вацетисом были сделаны
последние приготовления к артобстрелу и атаке, Склянский, по поручению
Троцкого и с согласия Ленина, начал переговоры с левыми эсерами. Их вел
вышедший из особняка Морозова Саблин. Большевики предъявили левым эсерам
ультиматум, срок которого истекал в 11.30. Обсуждавший в особняке Морозова
условия ультиматума ЦК ПЛСР решил не капитулировать, а начать отступление.
Именно в этот момент Склянский и приказал командиру батареи латышских
стрелков Э.П. Берзину начать обстрел занятых левыми эсерами зданий. Как и
предполагалось, обстрел производился прямой наводкой с двухсотметрового
расстояния. Берзин пишет:
"В первые несколько минут нами было выпущено по обоим домам 16 снарядов
с замедлителями, которые великолепно пробивали стены и разрывались внутри...
Всего было выпущено по мятежникам 55--60 снарядов. Прекратились ответные
винтовочные выстрелы со стороны левых эсеров..."113
Удивительнее всего, что и во время обстрела левые эсеры пытались вести
переговоры. Два человека из отряда Попова явились к Петерсону, заявили, что
они коммунисты, что "большинство отряда против этой авантюры", и просили
большевиков, чтобы те "отправили своего делегата разъяснить им, из-за чего
происходит обстрел". Большевики же в ответ одного делегата арестовали, а
второго отправили назад, чтобы передал "мятежникам" требование о
сдаче.114
О находившихся у левых эсеров заложниках, в том числе и о Дзержинском,
большевики в этот момент не думали, даже пошли на расстрел зданий прямой
наводкой, хотя при этом был риск, что погибнет кто-нибудь из арестованных
большевиков.115 Но никто из большевиков не погиб, и даже не был