Страница:
ночь на 5 января рабочие ремонтных мастерских вывели из строя все
бронемашины верного Учредительному собранию броневого дивизиона, на который
рассчитывали эсеры. В казармах преображенцев и семе-новцев все ждали прихода
броневиков для совместного марша к Таврическому, но броневики так и не
пришли. Без них же солдаты не решились выйти на улицу, опасаясь, что
начнутся столкновения. ЦК партии эсеров в это время пассивно ждал
дальнейшего хода событий.
Манифестанты начали собираться утром в девяти сборных пунктах,
намеченных Союзом защиты Учредительного собрания. Маршрут движения
предусматривал слияние колонн на Марсовом поле и последующее продвижение к
Таврическому дворцу со стороны Литейного проспекта. Но "морально
обезоружить" большевиков и левых эсеров не удалось: безоружные демонстранты
были разогнаны вооруженной силой. Были убитые и раненые.27
Ленин в Таврический дворец прибыл не сразу. Он не спешил, все собирал
сведения о разгоне манифестантов, доставляемые Урицким и
Бонч-Бруевичем.28 Около часа дня он приехал в Таврический дворец
(Шпалерная ул., д. 47), но не к главному выходу, а к одним из ворот
внутреннего двора. По условному сигналу ворота открыли, и Ленина провели
безлюдными коридорами в комнату большевистской фракции.29 С часу
до половины четвертого он вел там переговоры со Свердловым, Сталиным,
Урицким и Бонч-Бруевичем, принял участие в заседании ЦК, на котором еще раз
обсуждался вопрос о процедуре открытия Учредительного собрания, а затем в
заседании большевистской фракции, где окончательно решался вопрос о судьбе
Учредительного собрания. Раскольников вспоминает: "Кто-то развивает план
наших работ в расчете на длительное существование Учредилки. Бухарин
нетерпеливо шевелится на стуле и, подняв указательный палец, требует слова.
"Товарищи, -- возмущенно и насмешливо говорит он, -- неужели вы думаете, что
мы будем терять здесь целую неделю? Самое большое мы просипим три дня". На
бледных губах Владимира Ильича играет загадочная улыбка". Решено было
покинуть Таврический в тот же день, если Декларация прав трудящихся не будет
принята Собранием.
Ситуация, однако, была далека от спокойной. Дыбенко писал о нервозности
большевиков:
"В 3 часа дня, проверив с тов. Мясниковым караулы, спешу в Таврический.
В коридоре Таврического встречаю Бонч-Бруевича. На лице его заметны
нервность и некоторая растерянность... Около 5 часов Бонч-Бруевич снова
подходит и растерянным, взволнованным голосом сообщает: "Вы говорите, что в
городе все спокойно: между тем сейчас получены сведения, что на углу
Кирочной и Литейного проспекта движется демонстрация около 10 тысяч вместе с
солдатами. Направляются прямо к Таврическому. Какие приняты меры?" "На углу
Литейного стоит отряд в 500 человек под командой тов. Ховрина. Демонстранты
к Таврическому не проникнут". "Все же поезжайте сейчас сами. Посмотрите
всюду и немедленно сообщите. Тов. Ленин беспокоится".
Только к четырем часам были рассеяны последние значительные группы
манифестантов. Теперь можно было открывать Учредительное собрание. Зал
заполнили делегаты. Вместе с ними большевики и левые эсеры ввели матросские
отряды. Бонч-Бруевич пишет: "Их рассыпали всюду. Матросы важно и чинно
попарно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече в ремне". По бокам
трибуны и в коридорах -- тоже вооруженные люди. Галереи для публики набиты
битком. Впрочем, все это люди большевиков и левых эсеров. Входные билеты на
галереи, примерно 400 штук, распределял среди петроградских матросов, солдат
и рабочих Урицкий. Сторонников эсеров в зале было крайне мало.34
Как всегда, когда решался вопрос быть или не быть большевистскому
правительству, Ленин очень нервничал. По свидетельству Бонч-Бруевича, он
"волновался и был так бледен, как никогда... Он сжал руки и стал обводить
пылающими глазами весь зал..."35 Но вскоре -- так часто будет с
ним на протяжении всего 1918 года -- он оправился от страха, пришел в себя и
подчеркнуто расслабившись полулежал в ложе, то со скучающим видом, то весело
смеясь. Вместе с ним, в той же ложе, справа от председательской трибуны,
заняли места члены СНК. В левом секторе зала разместились большевики и левые
эсеры. В четыре часа дня представитель фракции эсеров Г. И. Лоркипанидзе
указал присутствующим на позднее время и предложил, чтобы старейший из
членов Учредительного собрания открыл Собрание, не дожидаясь появления
отсутствующих большевиков. Фактически старейшим был Е.Е. Лазарев, но по
предварительной договоренности он уступил старшинство С.П. Швецову. Швецов
поднялся на трибуну. Ф. Раскольников вспоминает:
"...Свердлов, который должен был открыть заседание, где-то замешкался и
опоздал... Видя, что Швецов всерьез собирается открыть заседание, мы
начинаем бешеную обструкцию. Мы кричим, свистим, топаем ногами, стучим
кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда все это не помогает, мы
вскакиваем со своих мест и с криком "долой" кидаемся к председательской
трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На
паркетных ступеньках трибуны происходит легкая рукопашная схватка...
Кто-то из наших хватает Швецова за рукав пиджака и пытается стащить его с
трибуны".36 Так началось заседание Учредительного собрания
России. Наверно, дух того дня не могут передать никакие мемуары, никакие
стенограммы Собрания. Вишняк попробовал:
"Стенографический отчет отмечает кратко и сдержанно... На самом деле
было много ужаснее, гнуснее и томительней... Это была бесновавшаяся,
потерявшая человеческий облик и разум толпа. Особо выделялись своим
неистовством Крыленко, Луначарский, Степанов-Скворцов, Спиридонова, Камков.
Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки, заложенные в рот для
свиста пальцы. С хор усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собою
зрелище бесноватых, сорвавшихся с цепи. Не то сумасшедший дом, не то цирк
или зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались,
здесь и пытали: горе побежденным!"37
Растерявшись, Швецов объявил перерыв, как бы сдался. И председательский
колокольчик тут же вырвал Свердлов, объявивший заседание открытым от имени
ВЦИК. Зал ответил ему репликой: "Руки в крови, довольно крови". Но левый
сектор зааплодировал. Свердлов предложил Собранию стать придатком Советов:
"Учредительное собрание считало бы в корне неправильно
противопоставлять себя советской власти... Власть должна принадлежать...
Советам... Поддерживая советскую власть и декреты Совета народных
комиссаров, Учредительное собрание признает, что его задачи исчерпываются
общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства
общества".38
И вот сразу же после этого, чтобы не упустить инициативу, чтобы
скрепить все своей общей "печатью", большевик Скворцов-Степанов, по указке
Ленина, предложил пропеть "Интернационал". Зал дружно запел. Вишняк
вспоминает:
"Все встают и поют. У левых и правых свои дирижеры. У эсеров -- Чернов,
сидящий в первом ряду. Время от
времени он оборачивается лицом к членам фракции и широкой жестикуляцией
силится ее вдохновить и увлечь".39
Наверно, именно во время пения "Интернационала" Ленин окончательно
понял, что победил Учредительное собрание. Разогнать такое Собрание уже не
представляло труда. Такое Собрание, не решившееся на вооруженное
сопротивление большевикам, при полном большинстве над большевиками
прождавшее несколько часов в нерешительности, такое Собрание, которое после
всего еще и соглашалось петь "Интернационал" вместе с большевиками, само
хотело быть разогнанным.
Свердлов настолько торопился открыть Собрание, что забыл предложить
избрать председателя. И эсеры напомнили ему об этом. Требование было
правомерным, Свердлов не возразил, согласился приступить к выборам. Эсеры
выдвинули кандидатуру В.М.Чернова. Большевики -- М.А.Спиридоновой. Избрали
Чернова. За него голосовало 244 депутата против 151. За Спиридонову -
153,против - 244.40
Чернов вышел на трибуну и начал речь. Вряд ли ее кто-либо слышал, так
как в зале не прекращался шум. Как позднее писал Чернов, "кто прочтет
стенографический отчет об этом заседании, не будет иметь даже отдаленного
впечатления о том, что происходило на самом деле".41 Что касается
речи Чернова, то она никого не удовлетворила. Речь, по воспоминаниям М.В.
Вишняка,
"была выдержана в интернационалистических и даже социалистических
тонах, порой до нетерпимости демагогических. Точно оратор умышленно искал
общего языка с большевиками, в чем-то хотел их заверить или переубедить, а
не возможно резче отмежеваться и противопоставить им себя как символ
всероссийского народовластия. Это было не то..."42
Это действительно было "не то". Под всем тем, что говорил Чернов, с
легкостью мог подписаться любой из большевиков или левых эсеров. Поддержав
идею всеобщего демократического мира, выступив с утопичным предложением
созыва в Петрограде совещания социалистов всех стран, поприветствовав
"великую волю" народных масс России к социализму, наконец, привязав
к строительству социализма и само Учредительное собрание, и несколько
раз, при каждом удобном случае, использовав лозунг "под красными знаменами
социализма", Чернов долго еще не вспоминал о советской власти, большевиках и
левых эсерах. А когда вспомнил, но не прямо о них, а о развязанной Советами
гражданской войне, вот тогда ожил задремавший было зал. Стенограмма
заседания 5 января отмечает:
"...Уже фактом открытия первого заседания Учредительного собрания, уже
самим фактом этого открытия провозглашается конец гражданской войне между
народами, населяющими Россию. (Голоса в центре и справа: Браво!
Рукоплескания. Встают в центре и справа...) Граждане, вы позволите мне дать
от имени Учредительного собрания.. .43 (Голос слева: Не позволим)
".
И чтобы утихомирить расшумевшийся левый сектор, Чернов снова заговорил
по-советски: о Советах, о передаче крестьянам земли безвозмездно, об
уравнительном ее распределении, о всеобщей трудовой повинности, о "великой
воле к социализму трудовых масс России". И если из левого сектора зала в
ответ кричали: "Без пули не обойтись вам",44 -- то только из-за
имевшегося у большевиков и левых эсеров общего указания кричать независимо
от того, что будут говорить эсеровские ораторы.
В своей долгой речи Чернов так ни разу и не упомянул большевиков, левых
эсеров или октябрьский переворот, не возмутился беззакониями, террором,
разгоном партии кадетов, арестом членов Учредительного собрания, закрытием
газет. Он искал компромисса на протяжении всей своей речи, хотел "создать
какую-нибудь возможность совместной с большевиками законодательной
работы".45
Большевики отметили примирительный тон речи Чернова. 7 января 1918 г.
"Правда" писала: "То, что лепетал Чернов, -- ведь это были сплошные
(словесные, правда) уступки советской платформе: тут был и мир, и земля, и
рабочий контроль, и даже -- боже! -- Циммервальд".46 Эсеровская
фракция, однако, реагировала на речь своего лидера скорее отрицательно.
Н.П.Ограновский выразил, вероятно, общую точку зрения, когда записал в
дневнике, что "председатель своей речью посадил нас в такие
глубокие калоши, из которых нам, пожалуй, уже никогда не
выбраться".47 О. С. Минор также писал, что речь "многих и многих
не удовлетворила теми уклонами, которые как будто давали исход некоторой
левизне, некоторым уступкам в сторону большевиков".48 А не
связанная партийной дисциплиной горьковская "Новая жизнь" позволила себе и
несколько большую критику:
"Правое большинство избрало своим председателем Чернова -- фигуру
безусловно одиозную для правого сектора и намечавшуюся в "премьеры"
значительной частью большевиков после октябрьского переворота, во время
соглашательской кампании Викжеля и интернационалистов. Далее, устами
избранного председателя оно провозгласило такую программу, изложение которой
прерывалось криками: "Это большевистская программа"!".49
От имени большевиков первым выступил Бухарин. Он долго и нудно
доказывал, что Чернов -- не настоящий социалист, а настоящие социалисты --
большевики. Большевиков поддержали и левые эсеры. Выступавший от их имени
Штейнберг, как и большевики, призывал Учредительное собрание признать
верховенство власти Советов, принять Декларацию ВЦИК в качестве программы
Учредительного собрания и, как следствие этого, добровольно отказаться от
власти, передав ее Советам. Все это было равносильно самороспуску
Учредительного собрания. Вот что пишет советский официальный историк:
"Одобрив Декларацию и тем самым признав власть Советов и ее декреты,
санкционировав введение основ советской конституции, Учредительное собрание
могло считать свои функции исчерпанными".50 Именно это
предусматривалось и первоначальным проектом Декларации:
"...Учредительное собрание, поддерживая власть Совета народных
комиссаров и все декреты и постановления этой власти, считает, что задачи
Учредительного собрания выполнены настоящим провозглашением основ
социалистического переустройства общества и объявляет себя
распущенным".51
"Правая" часть Учредительного собрания все еще не хотела верить, что
большевики и левые эсеры во всех случаях Учредительное
собрание разгонят. Ведь все-таки все они были социалистами, вместе
свергали царскую монархию, вместе захватывали власть. Но не было у эсеров и
меньшевиков понимания хода истории, беспомощно выглядели они в зале
Таврического дворца, где не происходило уже ничего, что принято называть
"Историческим Событием". Там -- как прав оказался Мстиславский -- состоялось
лишь зрелище для "каторжных горилл",52 в которых не осталось уже
ничего высшего, только инстинкты диких зверей, да мечущиеся Чернов с
Церетели.53 Стенограмма заседания 5 января отмечает:
Председатель. ...Слово имеет член Учредительного собрания Церетели.
Церетели входит на кафедру. Рукоплескания на всех скамьях, кроме
крайних левых. Все встают. Сильный шум на левых скамьях.
Председатель. Граждане, покорнейше прошу вас уважать достоинство
собрания... (Шум, свистки.) Покорнейше прошу не мешать мне в ведении
собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную казнь.) Гражданин,
как ваша фамилия? (Голос:Могилев!) Призываю вас в первый раз к
порядку...54 (Шум, крики.) Покорнейше прошу публику не
вмешиваться в дело собрания. Граждане, покорнейше прошу соблюдать
спокойствие... (Шум, свистки.) Граждане, мне придется поставить вопрос о
том, в состоянии ли некоторые члены вести себя так, как подобает членам
Учредительного собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную
казнь!) Гражданин Могилев, вторично призываю вас к порядку... (Шум
продолжается.) Угодно вам, граждане, восстановить порядок собрания и не
шуметь? Граждане, неужели мне придется напоминать, что Учредительное
собрание есть место, где нужно уметь себя вести. (Шум.) Угодно
Учредительному собранию, чтобы его председатель принял меры к тому, чтобы
все соблюдали тишину и достоинство собрания? (Шум слева. Голос: Попробуйте!)
Покорнейше прошу не шуметь. Гражданин Церетели, вы имеете слово. Церетели.
Граждане, представители народа! Я взял слово к порядку, чтобы обосновать
мнение фракции, к которой
я имею честь принадлежать... (Шум. Голоса: Какой фракции?)
Председатель. Покорнейше прошу не переговариваться... Граждане, не
могущие сохранить спокойствие во время речи товарища Церетели, прошу вас
удалиться и не мешать ему говорить. (Шум и возгласы слева: Вот еще,
попробуйте!). Церетели... (Шум) ..."55
Сигналы к крику подавал Дыбенко. И эсеровское большинство было
бессильно противостоять левому сектору даже в этом. Секретарь Учредительного
собрания Вишняк впоследствии вспоминал:
"Голос Чернова, его увещевания, призывы и просьбы терялись в гаме и
выкриках. Многие его не слышали. Мало кто слушал. Кроме беспомощно
звеневшего колокольчика, в распоряжении председателя не было никаких других
средств воздействия против неистовствовавших и буянивших".56
Во время выступления Церетели "каторжные гориллы" наводили на него
винтовки, просто так, попугать. Все это время их предводитель Ленин лежал
растянувшись в правительственной ложе и делал вид, что засыпает от скуки.
После речи Церетели состоялось голосование по повестке дня первого
заседания Учредительного собрания. Большинством в 237 голосов против 146
утверждена была эсеровская повестка, и, таким образом, Собрание отказалось
обсуждать Декларацию ВЦИК первым пунктом повестки дня. Надежды большевиков и
левых эсеров на "самороспуск" окончательно провалились: нужно было Собрание
разгонять. Для окончательного обсуждения этого вопроса большевики и левые
эсеры потребовали перерыва и проведения фракционных совещаний.
Большевистскими и левоэсеровскими лидерами решено было, не прерывая
собрания, "дать возможность всем вволю наболтаться, на другой день не
возобновлять заседание, объявить Учредительное собрание распущенным, а
депутатам предложить вернуться к себе по домам".57 Но нужно было
еще, чтобы на это согласились фракции большевиков и левых эсеров. Перед
большевиками выступил Ленин и предложил с Собрания уйти.
Решение это не было новым, оно обсуждалось еще до открытия
Собрания, но часть фракции большевиков все-таки колебалась.
Вот как описывает происшедшее Н. Л. Мещеряков:
"После некоторого колебания было решено последовать совету Ильича. Для
прочтения резолюции был назначен тов. Раскольников. Мы все стали собираться
к возвращению в зал заседания.
Как, товарищи? Вы хотите вернуться в залу и уйти
оттуда после прочтения нашей резолюции? -- спросил
нас Владимир Ильич.
Да.
Да разве вы не понимаете, что наша резолюция об
уходе, сопровождаемая уходом всех нас, так подействует
на держащих караул солдат и матросов, что они тут же
перестреляют всех оставшихся эсеров и меньшевиков? --
был ответ Ленина.
Многие согласились с ним не сразу. После второй энергичной речи Ленина
его предложение было принято".58
От фракции большевиков в Белый зал Таврического дворца явились Ломов и
Раскольников. Последний прочитал декларацию большевиков об
уходе.59 От имени левых эсеров аналогичное заявление вскоре
сделал Карелин. Это произошло в пятом часу утра.
После ухода из Собрания большевики и левые эсеры приняли постановление
о его роспуске и включении большевистской и левоэсеровской фракций Собрания
в состав ВЦИК. Первоначальный проект тезисов был заготовлен заранее, но для
формального утверждения декрета днем 6 января решили провести новое
заседание, возможно из-за того, что в ночь на 6 января состав СНК не был
собран полностью.60 Дыбенко, тем временем, отдал начальнику
караула дворца А. Г. Железнякову приказ "разогнать Учредительное собрание
уже после того, как из Таврического уйдут народные комиссары".61
Но Ленину нужно было застраховать себя и советское правительство от
обвинений в провоцировании расстрела Собрания. И перед уходом из
Таврического дворца он отдал следующее письменное распоряжение:
"Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную
службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по
отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно
выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых
приказов".62 Вслед за Лениным Таврический покинули и остальные
наркомы.63 После ухода большевиков и левых эсеров фракция ПСР
несколько ожила, начались прения, по предложению Чернова, решено было не
расходиться до тех пор, пока не будет завершено обсуждение подготовленных
эсерами законов о земле, мире и государственном устройстве. Их
предполагалось опубликовать на следующий день от имени Учредительного
собрания.64
Депутатов торопили, грозили потушить свет, и А.Н. Слетова срочно
достала свечи. Нужно было приступать к разгону Собрания, но Дыбенко не
хотелось принимать участия в возможном расстреле. В случае чего
предполагалось свалить вину на Желез-някова. Дыбенко из Собрания решил уйти,
но перед уходом еще раз встретился с Железняковым, у самого выхода из
Таврического дворца. Железняков немедленно понял, чего хочет от него
Дыбенко. Зная о формальном приказе Ленина не применять силы, Железняков
"наивно" спросил: "Что мне будет, если я не выполню приказание товарища
Ленина?" Дыбенко ответил: "Учредилку разгоните, а завтра
разберемся".65 С этими словами Дыбенко ушел, а Железняков
вернулся в Белый зал, подошел к Чернову, оглашавшему в это время проект
закона о земле, немного подождал, а затем тронул Чернова за плечо. Завязался
диалог:
Железняков. Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения,
чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал.
(Голоса: "Нам не нужно караула"). Чернов. Какую инструкцию? От кого?
Железняков. Я являюсь начальником охраны Таврического дворца, имею
инструкцию от комиссара. Чернов. Все члены Учредительного собрания тоже
очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашение
того земельного закона, которого ждет Россия... Учредительное собрание
может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила!..
Железняков. ... Я прошу покинуть зал заседания".66 В зале
эсеры оставались еще минут 10--15. Чернов предложил закончить заседание
принятием законов без прений. Галерки ликовали, а Чернов спешно оглашал
эсеровские законы.67 В 4.40 утра Железняков закрыл Собрание.
Чернову не осталось ничего иного, как объявить перерыв до 5 часов
дня.68
Утром Раскольников и Дыбенко пересказывали эту "веселую историю"
Ленину, который, "сощурив карие глаза, сразу развеселился. -- Неужели Виктор
Чернов беспрекословно подчинился... и не сделал ни малейшей попытки
сопротивления? -- недоумевал Владимир Ильич; и, глубоко откинувшись в
кресле, он долго и заразительно смеялся".69 В общем, как писал
советский исследователь Н.Рубинштейн, "историк, который рассчитывал бы найти
драматические эффекты в день пятого января 1918 г., был бы разочарован.
Внешняя обстановка первого заседания Учредительного собрания и его роспуска
была донельзя проста".70 Заседание, однако, было не только
первым, но и последним. Днем 6 января СНК, с небольшими поправками, принял
тезисы декрета о роспуске Учредительного собрания.71 В ночь с 6
на 7 января декрет был представлен на рассмотрение ВЦИК и после
незначительных редакторских доработок принят большинством голосов при двух
против и пяти воздержавшихся.72 7 января 1918 г. декрет был
опубликован в правительственных газетах.73 А еще через несколько
дней петроградцы похоронили убитых 5 января 1918 г. манифестантов на том же
кладбище, где покоились жертвы несчастного расстрела 9 января 1905
года.74 18 января декретом советского правительства из всех ранее
изданных советских законов были устранены "всякие ссылки на предстоящее
Учредительное собрание".75
Через три дня после разгона Собрания в Петрограде собрался Третий
Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Из 625 его
делегатов только несколько человек не были большевиками или левыми эсерами.
13 января съезд слился с Третьим съездом Советов крестьянских депутатов,
среди делегатов
которого, в свою очередь, большевиками или левыми эсерами не были лишь
16 человек. С отчетом ВЦИК на съезде выступил Свердлов, а с докладом о
деятельности СНК -- Ленин, который, в частности, указал, что после
двухмесячного опыта совместной работы с левыми эсерами между РСДРП (б) и
ПЛСР уже нет разногласий и по большинству вопросов вырабатывается
единогласное решение. По докладу Ленина резолюция, одобряющая деятельность
ВЦИК и СНК, была принята фракцией левых эсеров единогласно. Левые эсеры
голосовали также и за большевистские резолюции о мирных переговорах в
Брест-Литовске и национальном вопросе. Большевики же, в ответ, поддержали
левоэсеровскую резолюцию о принятии первого раздела "Основного закона о
социализации земли"; и этот шаг советский историк Гусев справедливо
рассматривает "как уступку, ... как одну из сторон принятого партией
[большевиков] компромисса" по отношению к левым эсерам.76
Наверно, именно эти дни и были зенитом большевистско-лево-эсеровского
союза, союза настолько тесного и, как казалось левым эсерам, прочного, что
последние начали всерьез поговаривать о слиянии двух партий в одну. Троцкий
пишет:
"В медовые недели коалиции эсеровские народные комиссары не раз
заговаривали о желательности слияния партий. Ленин отвечал на это с
максимальной уверенностью, из-под которой, однако, пробивалась наружу
добродушная ирония: надо еще подождать, надо присмотреться друг к
бронемашины верного Учредительному собранию броневого дивизиона, на который
рассчитывали эсеры. В казармах преображенцев и семе-новцев все ждали прихода
броневиков для совместного марша к Таврическому, но броневики так и не
пришли. Без них же солдаты не решились выйти на улицу, опасаясь, что
начнутся столкновения. ЦК партии эсеров в это время пассивно ждал
дальнейшего хода событий.
Манифестанты начали собираться утром в девяти сборных пунктах,
намеченных Союзом защиты Учредительного собрания. Маршрут движения
предусматривал слияние колонн на Марсовом поле и последующее продвижение к
Таврическому дворцу со стороны Литейного проспекта. Но "морально
обезоружить" большевиков и левых эсеров не удалось: безоружные демонстранты
были разогнаны вооруженной силой. Были убитые и раненые.27
Ленин в Таврический дворец прибыл не сразу. Он не спешил, все собирал
сведения о разгоне манифестантов, доставляемые Урицким и
Бонч-Бруевичем.28 Около часа дня он приехал в Таврический дворец
(Шпалерная ул., д. 47), но не к главному выходу, а к одним из ворот
внутреннего двора. По условному сигналу ворота открыли, и Ленина провели
безлюдными коридорами в комнату большевистской фракции.29 С часу
до половины четвертого он вел там переговоры со Свердловым, Сталиным,
Урицким и Бонч-Бруевичем, принял участие в заседании ЦК, на котором еще раз
обсуждался вопрос о процедуре открытия Учредительного собрания, а затем в
заседании большевистской фракции, где окончательно решался вопрос о судьбе
Учредительного собрания. Раскольников вспоминает: "Кто-то развивает план
наших работ в расчете на длительное существование Учредилки. Бухарин
нетерпеливо шевелится на стуле и, подняв указательный палец, требует слова.
"Товарищи, -- возмущенно и насмешливо говорит он, -- неужели вы думаете, что
мы будем терять здесь целую неделю? Самое большое мы просипим три дня". На
бледных губах Владимира Ильича играет загадочная улыбка". Решено было
покинуть Таврический в тот же день, если Декларация прав трудящихся не будет
принята Собранием.
Ситуация, однако, была далека от спокойной. Дыбенко писал о нервозности
большевиков:
"В 3 часа дня, проверив с тов. Мясниковым караулы, спешу в Таврический.
В коридоре Таврического встречаю Бонч-Бруевича. На лице его заметны
нервность и некоторая растерянность... Около 5 часов Бонч-Бруевич снова
подходит и растерянным, взволнованным голосом сообщает: "Вы говорите, что в
городе все спокойно: между тем сейчас получены сведения, что на углу
Кирочной и Литейного проспекта движется демонстрация около 10 тысяч вместе с
солдатами. Направляются прямо к Таврическому. Какие приняты меры?" "На углу
Литейного стоит отряд в 500 человек под командой тов. Ховрина. Демонстранты
к Таврическому не проникнут". "Все же поезжайте сейчас сами. Посмотрите
всюду и немедленно сообщите. Тов. Ленин беспокоится".
Только к четырем часам были рассеяны последние значительные группы
манифестантов. Теперь можно было открывать Учредительное собрание. Зал
заполнили делегаты. Вместе с ними большевики и левые эсеры ввели матросские
отряды. Бонч-Бруевич пишет: "Их рассыпали всюду. Матросы важно и чинно
попарно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече в ремне". По бокам
трибуны и в коридорах -- тоже вооруженные люди. Галереи для публики набиты
битком. Впрочем, все это люди большевиков и левых эсеров. Входные билеты на
галереи, примерно 400 штук, распределял среди петроградских матросов, солдат
и рабочих Урицкий. Сторонников эсеров в зале было крайне мало.34
Как всегда, когда решался вопрос быть или не быть большевистскому
правительству, Ленин очень нервничал. По свидетельству Бонч-Бруевича, он
"волновался и был так бледен, как никогда... Он сжал руки и стал обводить
пылающими глазами весь зал..."35 Но вскоре -- так часто будет с
ним на протяжении всего 1918 года -- он оправился от страха, пришел в себя и
подчеркнуто расслабившись полулежал в ложе, то со скучающим видом, то весело
смеясь. Вместе с ним, в той же ложе, справа от председательской трибуны,
заняли места члены СНК. В левом секторе зала разместились большевики и левые
эсеры. В четыре часа дня представитель фракции эсеров Г. И. Лоркипанидзе
указал присутствующим на позднее время и предложил, чтобы старейший из
членов Учредительного собрания открыл Собрание, не дожидаясь появления
отсутствующих большевиков. Фактически старейшим был Е.Е. Лазарев, но по
предварительной договоренности он уступил старшинство С.П. Швецову. Швецов
поднялся на трибуну. Ф. Раскольников вспоминает:
"...Свердлов, который должен был открыть заседание, где-то замешкался и
опоздал... Видя, что Швецов всерьез собирается открыть заседание, мы
начинаем бешеную обструкцию. Мы кричим, свистим, топаем ногами, стучим
кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда все это не помогает, мы
вскакиваем со своих мест и с криком "долой" кидаемся к председательской
трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На
паркетных ступеньках трибуны происходит легкая рукопашная схватка...
Кто-то из наших хватает Швецова за рукав пиджака и пытается стащить его с
трибуны".36 Так началось заседание Учредительного собрания
России. Наверно, дух того дня не могут передать никакие мемуары, никакие
стенограммы Собрания. Вишняк попробовал:
"Стенографический отчет отмечает кратко и сдержанно... На самом деле
было много ужаснее, гнуснее и томительней... Это была бесновавшаяся,
потерявшая человеческий облик и разум толпа. Особо выделялись своим
неистовством Крыленко, Луначарский, Степанов-Скворцов, Спиридонова, Камков.
Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки, заложенные в рот для
свиста пальцы. С хор усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собою
зрелище бесноватых, сорвавшихся с цепи. Не то сумасшедший дом, не то цирк
или зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались,
здесь и пытали: горе побежденным!"37
Растерявшись, Швецов объявил перерыв, как бы сдался. И председательский
колокольчик тут же вырвал Свердлов, объявивший заседание открытым от имени
ВЦИК. Зал ответил ему репликой: "Руки в крови, довольно крови". Но левый
сектор зааплодировал. Свердлов предложил Собранию стать придатком Советов:
"Учредительное собрание считало бы в корне неправильно
противопоставлять себя советской власти... Власть должна принадлежать...
Советам... Поддерживая советскую власть и декреты Совета народных
комиссаров, Учредительное собрание признает, что его задачи исчерпываются
общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства
общества".38
И вот сразу же после этого, чтобы не упустить инициативу, чтобы
скрепить все своей общей "печатью", большевик Скворцов-Степанов, по указке
Ленина, предложил пропеть "Интернационал". Зал дружно запел. Вишняк
вспоминает:
"Все встают и поют. У левых и правых свои дирижеры. У эсеров -- Чернов,
сидящий в первом ряду. Время от
времени он оборачивается лицом к членам фракции и широкой жестикуляцией
силится ее вдохновить и увлечь".39
Наверно, именно во время пения "Интернационала" Ленин окончательно
понял, что победил Учредительное собрание. Разогнать такое Собрание уже не
представляло труда. Такое Собрание, не решившееся на вооруженное
сопротивление большевикам, при полном большинстве над большевиками
прождавшее несколько часов в нерешительности, такое Собрание, которое после
всего еще и соглашалось петь "Интернационал" вместе с большевиками, само
хотело быть разогнанным.
Свердлов настолько торопился открыть Собрание, что забыл предложить
избрать председателя. И эсеры напомнили ему об этом. Требование было
правомерным, Свердлов не возразил, согласился приступить к выборам. Эсеры
выдвинули кандидатуру В.М.Чернова. Большевики -- М.А.Спиридоновой. Избрали
Чернова. За него голосовало 244 депутата против 151. За Спиридонову -
153,против - 244.40
Чернов вышел на трибуну и начал речь. Вряд ли ее кто-либо слышал, так
как в зале не прекращался шум. Как позднее писал Чернов, "кто прочтет
стенографический отчет об этом заседании, не будет иметь даже отдаленного
впечатления о том, что происходило на самом деле".41 Что касается
речи Чернова, то она никого не удовлетворила. Речь, по воспоминаниям М.В.
Вишняка,
"была выдержана в интернационалистических и даже социалистических
тонах, порой до нетерпимости демагогических. Точно оратор умышленно искал
общего языка с большевиками, в чем-то хотел их заверить или переубедить, а
не возможно резче отмежеваться и противопоставить им себя как символ
всероссийского народовластия. Это было не то..."42
Это действительно было "не то". Под всем тем, что говорил Чернов, с
легкостью мог подписаться любой из большевиков или левых эсеров. Поддержав
идею всеобщего демократического мира, выступив с утопичным предложением
созыва в Петрограде совещания социалистов всех стран, поприветствовав
"великую волю" народных масс России к социализму, наконец, привязав
к строительству социализма и само Учредительное собрание, и несколько
раз, при каждом удобном случае, использовав лозунг "под красными знаменами
социализма", Чернов долго еще не вспоминал о советской власти, большевиках и
левых эсерах. А когда вспомнил, но не прямо о них, а о развязанной Советами
гражданской войне, вот тогда ожил задремавший было зал. Стенограмма
заседания 5 января отмечает:
"...Уже фактом открытия первого заседания Учредительного собрания, уже
самим фактом этого открытия провозглашается конец гражданской войне между
народами, населяющими Россию. (Голоса в центре и справа: Браво!
Рукоплескания. Встают в центре и справа...) Граждане, вы позволите мне дать
от имени Учредительного собрания.. .43 (Голос слева: Не позволим)
".
И чтобы утихомирить расшумевшийся левый сектор, Чернов снова заговорил
по-советски: о Советах, о передаче крестьянам земли безвозмездно, об
уравнительном ее распределении, о всеобщей трудовой повинности, о "великой
воле к социализму трудовых масс России". И если из левого сектора зала в
ответ кричали: "Без пули не обойтись вам",44 -- то только из-за
имевшегося у большевиков и левых эсеров общего указания кричать независимо
от того, что будут говорить эсеровские ораторы.
В своей долгой речи Чернов так ни разу и не упомянул большевиков, левых
эсеров или октябрьский переворот, не возмутился беззакониями, террором,
разгоном партии кадетов, арестом членов Учредительного собрания, закрытием
газет. Он искал компромисса на протяжении всей своей речи, хотел "создать
какую-нибудь возможность совместной с большевиками законодательной
работы".45
Большевики отметили примирительный тон речи Чернова. 7 января 1918 г.
"Правда" писала: "То, что лепетал Чернов, -- ведь это были сплошные
(словесные, правда) уступки советской платформе: тут был и мир, и земля, и
рабочий контроль, и даже -- боже! -- Циммервальд".46 Эсеровская
фракция, однако, реагировала на речь своего лидера скорее отрицательно.
Н.П.Ограновский выразил, вероятно, общую точку зрения, когда записал в
дневнике, что "председатель своей речью посадил нас в такие
глубокие калоши, из которых нам, пожалуй, уже никогда не
выбраться".47 О. С. Минор также писал, что речь "многих и многих
не удовлетворила теми уклонами, которые как будто давали исход некоторой
левизне, некоторым уступкам в сторону большевиков".48 А не
связанная партийной дисциплиной горьковская "Новая жизнь" позволила себе и
несколько большую критику:
"Правое большинство избрало своим председателем Чернова -- фигуру
безусловно одиозную для правого сектора и намечавшуюся в "премьеры"
значительной частью большевиков после октябрьского переворота, во время
соглашательской кампании Викжеля и интернационалистов. Далее, устами
избранного председателя оно провозгласило такую программу, изложение которой
прерывалось криками: "Это большевистская программа"!".49
От имени большевиков первым выступил Бухарин. Он долго и нудно
доказывал, что Чернов -- не настоящий социалист, а настоящие социалисты --
большевики. Большевиков поддержали и левые эсеры. Выступавший от их имени
Штейнберг, как и большевики, призывал Учредительное собрание признать
верховенство власти Советов, принять Декларацию ВЦИК в качестве программы
Учредительного собрания и, как следствие этого, добровольно отказаться от
власти, передав ее Советам. Все это было равносильно самороспуску
Учредительного собрания. Вот что пишет советский официальный историк:
"Одобрив Декларацию и тем самым признав власть Советов и ее декреты,
санкционировав введение основ советской конституции, Учредительное собрание
могло считать свои функции исчерпанными".50 Именно это
предусматривалось и первоначальным проектом Декларации:
"...Учредительное собрание, поддерживая власть Совета народных
комиссаров и все декреты и постановления этой власти, считает, что задачи
Учредительного собрания выполнены настоящим провозглашением основ
социалистического переустройства общества и объявляет себя
распущенным".51
"Правая" часть Учредительного собрания все еще не хотела верить, что
большевики и левые эсеры во всех случаях Учредительное
собрание разгонят. Ведь все-таки все они были социалистами, вместе
свергали царскую монархию, вместе захватывали власть. Но не было у эсеров и
меньшевиков понимания хода истории, беспомощно выглядели они в зале
Таврического дворца, где не происходило уже ничего, что принято называть
"Историческим Событием". Там -- как прав оказался Мстиславский -- состоялось
лишь зрелище для "каторжных горилл",52 в которых не осталось уже
ничего высшего, только инстинкты диких зверей, да мечущиеся Чернов с
Церетели.53 Стенограмма заседания 5 января отмечает:
Председатель. ...Слово имеет член Учредительного собрания Церетели.
Церетели входит на кафедру. Рукоплескания на всех скамьях, кроме
крайних левых. Все встают. Сильный шум на левых скамьях.
Председатель. Граждане, покорнейше прошу вас уважать достоинство
собрания... (Шум, свистки.) Покорнейше прошу не мешать мне в ведении
собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную казнь.) Гражданин,
как ваша фамилия? (Голос:Могилев!) Призываю вас в первый раз к
порядку...54 (Шум, крики.) Покорнейше прошу публику не
вмешиваться в дело собрания. Граждане, покорнейше прошу соблюдать
спокойствие... (Шум, свистки.) Граждане, мне придется поставить вопрос о
том, в состоянии ли некоторые члены вести себя так, как подобает членам
Учредительного собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную
казнь!) Гражданин Могилев, вторично призываю вас к порядку... (Шум
продолжается.) Угодно вам, граждане, восстановить порядок собрания и не
шуметь? Граждане, неужели мне придется напоминать, что Учредительное
собрание есть место, где нужно уметь себя вести. (Шум.) Угодно
Учредительному собранию, чтобы его председатель принял меры к тому, чтобы
все соблюдали тишину и достоинство собрания? (Шум слева. Голос: Попробуйте!)
Покорнейше прошу не шуметь. Гражданин Церетели, вы имеете слово. Церетели.
Граждане, представители народа! Я взял слово к порядку, чтобы обосновать
мнение фракции, к которой
я имею честь принадлежать... (Шум. Голоса: Какой фракции?)
Председатель. Покорнейше прошу не переговариваться... Граждане, не
могущие сохранить спокойствие во время речи товарища Церетели, прошу вас
удалиться и не мешать ему говорить. (Шум и возгласы слева: Вот еще,
попробуйте!). Церетели... (Шум) ..."55
Сигналы к крику подавал Дыбенко. И эсеровское большинство было
бессильно противостоять левому сектору даже в этом. Секретарь Учредительного
собрания Вишняк впоследствии вспоминал:
"Голос Чернова, его увещевания, призывы и просьбы терялись в гаме и
выкриках. Многие его не слышали. Мало кто слушал. Кроме беспомощно
звеневшего колокольчика, в распоряжении председателя не было никаких других
средств воздействия против неистовствовавших и буянивших".56
Во время выступления Церетели "каторжные гориллы" наводили на него
винтовки, просто так, попугать. Все это время их предводитель Ленин лежал
растянувшись в правительственной ложе и делал вид, что засыпает от скуки.
После речи Церетели состоялось голосование по повестке дня первого
заседания Учредительного собрания. Большинством в 237 голосов против 146
утверждена была эсеровская повестка, и, таким образом, Собрание отказалось
обсуждать Декларацию ВЦИК первым пунктом повестки дня. Надежды большевиков и
левых эсеров на "самороспуск" окончательно провалились: нужно было Собрание
разгонять. Для окончательного обсуждения этого вопроса большевики и левые
эсеры потребовали перерыва и проведения фракционных совещаний.
Большевистскими и левоэсеровскими лидерами решено было, не прерывая
собрания, "дать возможность всем вволю наболтаться, на другой день не
возобновлять заседание, объявить Учредительное собрание распущенным, а
депутатам предложить вернуться к себе по домам".57 Но нужно было
еще, чтобы на это согласились фракции большевиков и левых эсеров. Перед
большевиками выступил Ленин и предложил с Собрания уйти.
Решение это не было новым, оно обсуждалось еще до открытия
Собрания, но часть фракции большевиков все-таки колебалась.
Вот как описывает происшедшее Н. Л. Мещеряков:
"После некоторого колебания было решено последовать совету Ильича. Для
прочтения резолюции был назначен тов. Раскольников. Мы все стали собираться
к возвращению в зал заседания.
Как, товарищи? Вы хотите вернуться в залу и уйти
оттуда после прочтения нашей резолюции? -- спросил
нас Владимир Ильич.
Да.
Да разве вы не понимаете, что наша резолюция об
уходе, сопровождаемая уходом всех нас, так подействует
на держащих караул солдат и матросов, что они тут же
перестреляют всех оставшихся эсеров и меньшевиков? --
был ответ Ленина.
Многие согласились с ним не сразу. После второй энергичной речи Ленина
его предложение было принято".58
От фракции большевиков в Белый зал Таврического дворца явились Ломов и
Раскольников. Последний прочитал декларацию большевиков об
уходе.59 От имени левых эсеров аналогичное заявление вскоре
сделал Карелин. Это произошло в пятом часу утра.
После ухода из Собрания большевики и левые эсеры приняли постановление
о его роспуске и включении большевистской и левоэсеровской фракций Собрания
в состав ВЦИК. Первоначальный проект тезисов был заготовлен заранее, но для
формального утверждения декрета днем 6 января решили провести новое
заседание, возможно из-за того, что в ночь на 6 января состав СНК не был
собран полностью.60 Дыбенко, тем временем, отдал начальнику
караула дворца А. Г. Железнякову приказ "разогнать Учредительное собрание
уже после того, как из Таврического уйдут народные комиссары".61
Но Ленину нужно было застраховать себя и советское правительство от
обвинений в провоцировании расстрела Собрания. И перед уходом из
Таврического дворца он отдал следующее письменное распоряжение:
"Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную
службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по
отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно
выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых
приказов".62 Вслед за Лениным Таврический покинули и остальные
наркомы.63 После ухода большевиков и левых эсеров фракция ПСР
несколько ожила, начались прения, по предложению Чернова, решено было не
расходиться до тех пор, пока не будет завершено обсуждение подготовленных
эсерами законов о земле, мире и государственном устройстве. Их
предполагалось опубликовать на следующий день от имени Учредительного
собрания.64
Депутатов торопили, грозили потушить свет, и А.Н. Слетова срочно
достала свечи. Нужно было приступать к разгону Собрания, но Дыбенко не
хотелось принимать участия в возможном расстреле. В случае чего
предполагалось свалить вину на Желез-някова. Дыбенко из Собрания решил уйти,
но перед уходом еще раз встретился с Железняковым, у самого выхода из
Таврического дворца. Железняков немедленно понял, чего хочет от него
Дыбенко. Зная о формальном приказе Ленина не применять силы, Железняков
"наивно" спросил: "Что мне будет, если я не выполню приказание товарища
Ленина?" Дыбенко ответил: "Учредилку разгоните, а завтра
разберемся".65 С этими словами Дыбенко ушел, а Железняков
вернулся в Белый зал, подошел к Чернову, оглашавшему в это время проект
закона о земле, немного подождал, а затем тронул Чернова за плечо. Завязался
диалог:
Железняков. Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения,
чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал.
(Голоса: "Нам не нужно караула"). Чернов. Какую инструкцию? От кого?
Железняков. Я являюсь начальником охраны Таврического дворца, имею
инструкцию от комиссара. Чернов. Все члены Учредительного собрания тоже
очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашение
того земельного закона, которого ждет Россия... Учредительное собрание
может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила!..
Железняков. ... Я прошу покинуть зал заседания".66 В зале
эсеры оставались еще минут 10--15. Чернов предложил закончить заседание
принятием законов без прений. Галерки ликовали, а Чернов спешно оглашал
эсеровские законы.67 В 4.40 утра Железняков закрыл Собрание.
Чернову не осталось ничего иного, как объявить перерыв до 5 часов
дня.68
Утром Раскольников и Дыбенко пересказывали эту "веселую историю"
Ленину, который, "сощурив карие глаза, сразу развеселился. -- Неужели Виктор
Чернов беспрекословно подчинился... и не сделал ни малейшей попытки
сопротивления? -- недоумевал Владимир Ильич; и, глубоко откинувшись в
кресле, он долго и заразительно смеялся".69 В общем, как писал
советский исследователь Н.Рубинштейн, "историк, который рассчитывал бы найти
драматические эффекты в день пятого января 1918 г., был бы разочарован.
Внешняя обстановка первого заседания Учредительного собрания и его роспуска
была донельзя проста".70 Заседание, однако, было не только
первым, но и последним. Днем 6 января СНК, с небольшими поправками, принял
тезисы декрета о роспуске Учредительного собрания.71 В ночь с 6
на 7 января декрет был представлен на рассмотрение ВЦИК и после
незначительных редакторских доработок принят большинством голосов при двух
против и пяти воздержавшихся.72 7 января 1918 г. декрет был
опубликован в правительственных газетах.73 А еще через несколько
дней петроградцы похоронили убитых 5 января 1918 г. манифестантов на том же
кладбище, где покоились жертвы несчастного расстрела 9 января 1905
года.74 18 января декретом советского правительства из всех ранее
изданных советских законов были устранены "всякие ссылки на предстоящее
Учредительное собрание".75
Через три дня после разгона Собрания в Петрограде собрался Третий
Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Из 625 его
делегатов только несколько человек не были большевиками или левыми эсерами.
13 января съезд слился с Третьим съездом Советов крестьянских депутатов,
среди делегатов
которого, в свою очередь, большевиками или левыми эсерами не были лишь
16 человек. С отчетом ВЦИК на съезде выступил Свердлов, а с докладом о
деятельности СНК -- Ленин, который, в частности, указал, что после
двухмесячного опыта совместной работы с левыми эсерами между РСДРП (б) и
ПЛСР уже нет разногласий и по большинству вопросов вырабатывается
единогласное решение. По докладу Ленина резолюция, одобряющая деятельность
ВЦИК и СНК, была принята фракцией левых эсеров единогласно. Левые эсеры
голосовали также и за большевистские резолюции о мирных переговорах в
Брест-Литовске и национальном вопросе. Большевики же, в ответ, поддержали
левоэсеровскую резолюцию о принятии первого раздела "Основного закона о
социализации земли"; и этот шаг советский историк Гусев справедливо
рассматривает "как уступку, ... как одну из сторон принятого партией
[большевиков] компромисса" по отношению к левым эсерам.76
Наверно, именно эти дни и были зенитом большевистско-лево-эсеровского
союза, союза настолько тесного и, как казалось левым эсерам, прочного, что
последние начали всерьез поговаривать о слиянии двух партий в одну. Троцкий
пишет:
"В медовые недели коалиции эсеровские народные комиссары не раз
заговаривали о желательности слияния партий. Ленин отвечал на это с
максимальной уверенностью, из-под которой, однако, пробивалась наружу
добродушная ирония: надо еще подождать, надо присмотреться друг к