Страница:
посольства".37
Как показал впоследствии Лацис,
"Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения...
контрразведки и не раз подавал в комиссию проекты... Единственное дело, на
котором он сидел -- это дело Мирбаха-австрийского. Он целиком ушел в это
дело, просидел над допросами свидетелей целые ночи".38 Здесь было
где развернуться молодому чекисту. Дело было не банальным прежде всего
потому, что Роберт Мирбах, кажется, не был не только племянником германского
посла, но и вообще австрийцем.
Насколько позволяет судить один из источников,39 мирно жил в
революционном Петрограде "исполняющий должность члена Совета по
хозяйственной части Смольного института" обрусевший барон Р.Р.Мирбах. Увы,
почти никаких сведений не просочилось о нем в историю.40 И не
вспомнил бы никто никогда об однофамильце германского посла. А вот
Бонч-Бруевич о нем вспомнил. Бонч-Бруевич в то время имел со Смольным
постоянный контакт, в том числе и хозяйственного характера, и не знать
Р.Р.Мирбаха просто не мог. Быть может отсюда, от Бонч-Бруевича, по линии
Бонч-Бруевич -- Дзержинский -- Блюмкин, и исходила легенда.
Исчез обрусевший барон Р.Р.Мирбах, член Совета по хозяйственной части
Смольного института, а появился вместо него племянник германского посла,
военнопленный австрийский офицер, дальний родственник графа-посла Мирбаха, с
которым, как признавали все, посол ни разу в жизни не встречался. По
сведениям чекистов, Роберт Мирбах служил в 37-м пехотном полку австрийской
армии, был пленен, попал в лагерь, но освободился из заключения после
ратификации Брест-Литовского мирного договора. В ожидании отъезда на родину
он снял комнату в одной из московских гостиниц, где проживал до начала июня,
когда остановившаяся в той же гостинице шведская актриса
Ландстрем неожиданно наложила на себя руки. Было ли это самоубийство
подстроено чекистами или нет, судить трудно. ВЧК, тем временем, заявило, что
Ландстрем покончила с собой в связи с ее контрреволюционной деятельностью, и
арестовало всех обитателей гостиницы. Среди них, дескать, оказался и
"племянник германского посла" Р. Мирбах.
Дальнейшие действия чекистов, в первую очередь Блюмкина, нужно по
крайней мере признать находчивыми. Об аресте графа Роберта Мирбаха ВЧК
незамедлительно сообщило датскому консульству, представляющему в России
интересы Австро-Венгрии. В ответ, 15 июня датское консульство вступило с ЧК
в переговоры "по делу арестованного офицера австрийской армии графа
Мирбаха". Во время этих переговоров чекисты и подсказали представителю
консульства Евгению Янейке версию о родственности Роберта Мирбаха и
германского посла. И 17 июня, через день после начала переговоров -- и
очевидно, что за этот срок никакой информации нельзя было ни собрать, ни
проверить, - датское консульство вручило чекистам именно тот документ,
которого те добивались:
"Настоящим королевское датское генеральное консульство доводит до
сведения Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, что арестованный офицер
Австро-Венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению
германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на
имя датского генерального консульства, в действительности состоит членом
семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в
Австрии".41
Поскольку первый документ датского консульства датирован 15 июня, а
второй -- 17-м, логично предположить, что письменный ответ германского
посольства на запрос датчан был дан 16 июня, сразу после получения датского
запроса, и преследовал гуманитарные цели: в германском посольстве решили
посчитать неведомого графа Роберта Мирбаха родственником германского посла в
надежде, что это облегчит участь несчастного австрийского офицера и он будет
немедленно освобожден, тем более, что и выдвинутые против него обвинения
казались Рицлеру мелочными.
Причастность же германского посла к делу "племянника" ограничилась,
видимо, данным им разрешением зачислить Роберта Мирбаха в свои родственники.
В германском посольстве о деле уже забыли. В датском -- ожидали
освобождения Роберта Мирбаха из ВЧК. Но прошла уже неделя, и больше, а
Роберта Мирбаха все не освобождали. Тогда 26 июня генеральный консул Дании
Гакстгаузен обратился в ВЧК с официальной просьбой
"освободить из-под ареста австрийского военнопленного графа Мирбаха при
условии гарантии со стороны консульства о том, что упомянутый граф Мирбах по
первому требованию впредь до окончания следствия [по делу Ландстрем] явится
в Чрезвычайную Комиссию".42 Но просьба Гакстгаузена удовлетворена
не была. И не случайно: дело "племянника посла" -- легло в основу досье
против германского посольства и лично Мирбаха. Основной уликой в руках
Блюмкина стал сфабрикованный чекистами документ, подписанный (то ли
добровольно, то ли по принуждению) графом Робертом Мирбахом:
"Я, нижеподписавшийся, германский подданный, военнопленный офицер
австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию,
доставить [ВЧК]... секретные сведения о Германии и германском посольстве в
России. Все написанное здесь подтверждаю и [обязуюсь] добровольно исполнять.
Граф Роберт Мирбах.
На подлинном есть аналогичная надпись на немецком языке. Подлинник
хранится в несгораемом ящике при Всероссийской Чрезвычайной
Комиссии".43 Документ, однако, представлял собой самую дешевую
фальшивку. Ни австрийский офицер, ни хозяйственник Смольного не мог
считаться "германским подданным* и сообщить чекистам "секретной информации о
Германии и германском посольстве в России". Такой поворот событий заставил
побеспокоиться и немцев. Германский посол отрицал теперь всякую связь со
своим "родственником", а в фабрикации "дела" усматривал провокацию. О суете
чекистов вокруг германского посольства
и о фабрикации дела теперь знали даже в Берлине. Поэтому вскоре после
убийства Мирбаха в советском полпредстве в Германии стало известно, "что
германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими
большевиками".44 А старейший посольства Германии в Москве
откровенно доносил в Берлин, что "покушение готовилось заранее. Дело об
австрийском офицере Роберте Мирбахе было только предлогом для работников ВЧК
проникнуть к послу кайзера".45 Сам Блюмкин, однако, отрицал это,
утверждая, что "вся организация акта над Мирбахом была исключительно
поспешная и отняла всего 2 дня, промежуток времени между вечером 4-го и
полднем 6 июля".46 Блюмкин привел и "косвенные доказательства":
"Еще 4 июля, утром, я передал тов. Лацису, зав. отд. по борьбе с
контррев. ВЧК, то самое нашумевшее дело арестованного мною в середине июня
немецкого шпиона г. Роберта Мирбаха, племянника германского посла, которое 6
июля послужило мне предлогом для свидания с гр. Вильгельмом Мирбахом. Таким
образом, вне всякого сомнения, что за два дня до акта я не имел о нем ни
малейшего реального представления. Кроме того, вся моя работа в ВЧК по
борьбе с немецким шпионажем, очевидно в силу своего значения, проходила под
непосредственным наблюдением преде. Комиссии тов.Дзержинского и тов. Лациса.
О всех своих мероприятиях, как, например, внутренняя разведка в
пос[ольстве], я постоянно советовался с Президиум[ом] Комиссии, с
комисс[аром] по иностранным делам тов.Караханом, с предсе[дателем] Пленбежа
тов.Уншлихтом".47
Но никакого противоречия в германском донесении и показаниях Блюмкина
нет. Вечером 4 июля началась реализация плана убийства Мирбаха, но
подготовка всего предприятия могла начаться именно в первых числах июня,
когда Блюмкину поручили заняться "делом Роберта Мирбаха", когда отстранили
его по инициативе большевиков, прежде всего Лациса,48 от всей
остальной работы, дав ему сосредоточиться на фабрикации дела против
германского посольства. А о том, что в планы стоящих за спиной Блюмкина
противников Брестского мира входило
убийство германского посла, Блюмкин в те дни мог и не знать -- до
самого вечера 4 июля, когда, судя по его показаниям, его уведомили о
предстоящем покушении, причем заявление Блюмкина о том, что его работа в ВЧК
проходила под непосредственным наблюдением Дзержинского и Лациса, при
консультациях с Караханом и Уншлихтом, лишний раз подтверждает
предположение, что к убийству Мирбаха были причастны и большевики.
Уже после убийства Дзержинский в своих показаниях пробовал снять с ВЧК
какую-либо ответственность за смерть Мирбаха. Он утверждал, что в самом
начале июля (но непонятно, когда именно) Блюмкин был отстранен от ведения
дела Роберта Мирбаха. Основанием для отстранения Блюмкина Дзержинский
называл жалобу на произвол Блюмкина, с которой пришли к Дзержинскому за
несколько дней до убийства посла Осип Мандельштам и Лариса Рейснер (жена
Раскольникова). Впрочем, эту часть своих показаний Дзержинский начал со лжи.
Для придания веса своему разговору о произволе Блюмкина Дзержинский
представил все так, будто с жалобой приходил сам нарком Раскольников, а не
его жена. Между тем Раскольников только устраивал эту встречу, а при беседе
Дзержинского и Мандельштама присутствовала именно Лариса
Рейснер.49 История этой встречи в изложении Дзержинского такова:
"За несколько дней, может быть за неделю до покушения, я получил от
Раскольникова и Мандельштама... сведения, что этот тип (Блюмкин -- Ю. Ф.) в
разговорах позволяет говорить себе такие вещи: жизнь людей в моих руках,
подпишу бумажку -- через два часа нет человеческой жизни... Когда
Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что если
он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами... В тот же день
на собрании Комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку
распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений
от ЦК левых с.-р, я решил о данных против Блюмкина Комиссии не докладывать.
Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся".50
На снятие Блюмкина с работы указывал в своих показаниях и Лацис:
"Я Блюмкина особенно недолюбливал и после первых жалоб на него со
стороны сотрудников решил его от работы удалить. За неделю до 6-го июля
Блюмкин уже у меня в отделе не числился, ибо отделение было расформировано
по постановлению Комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий. Это
решение должно быть запротоколировано в протоколах Комиссии в первых числах
июля или в последних числах июня".51 И все-таки, в самом начале
своих показаний Лацис назвал Блюмкина "заведующим секретным отделом", а не
"бывшим заведующим". И выписки из протоколов ВЧК об отстранении Блюмкина
"Красная книга ВЧК" не опубликовала, а наоборот, взяла Блюмкина под свою
защиту, убрала из документов компрометирующий лично Блюмкина материал. В
заметке "От редактора" по этому поводу говорится:
"...Мы вовсе не поместили показаний Зайцева, ввиду того, что свидетель
говорит исключительно о личности Якова Блюмкина, причем факты,
компрометирующие личность Блюмкина, проверке не поддаются. Опущено несколько
строк из показаний Ф.Э.Дзержинского, в которых он передает рассказы третьих
лиц о том же Блюмкине, также не поддающиеся проверке".52
Большевикам важно было представить Блюмкина (теперь уже
чекиста-коммуниста) не анархиствующим авантюристом, а дисциплинированным
членом партии, совершавшим террористический акт по постановлению ЦК ПЛСР. И
для этого не останавливались перед купированием показаний Дзержинского.
Показания Лациса и Дзержинского о расформировании отдела Блюмкина
довольно интересны. Прежде всего из них следует, что Блюмкин был оставлен в
ЧК. А вот расформирование большевиками за несколько дней до убийства Мирбаха
отдела "немецкого шпионажа" не может казаться случайным совпадением. Похоже,
что речь шла о простой формальности: отдел объявили несуществующим. (Может
быть Дзержинский обеспечивал себе алиби на случай осуществления убийства
Мирбаха?) Но каждодневная работа
Блюмкина от этого вовсе не изменилась. Наверно, именно поэтому о
расформировании отдела Блюмкин ничего не пишет в своих показаниях. Да и 6
июля, как свидетельствует Лацис, в 11 часов утра Блюмкин получил у Лациса из
сейфа дело Роберта Мирбаха,53 чего, конечно же, никак не могло
произойти, если б Блюмкин на деле был бы отстранен от работы. Таким образом,
скорее права Н. Мандельштам, которая пишет, что
"жалоба Осипа Мандельштама на террористические замашки Блюмкина
осталась, как и следовало ожидать, гласом вопиющего в пустыне. Если бы тогда
Блюмкиным заинтересовались, знаменитое убийство германского посла могло бы
сорваться, но этого не случилось: Блюмкин осуществил свои планы без малейшей
помехи..."54 Блюмкиным не заинтересовались, так как это было не в
интересах Дзержинского. Последний, безусловно, знал о готовящемся покушении
на Мирбаха уже потому, что незадолго до убийства Карахан предупредил его о
предстоящем убийстве. В письменных показаниях по делу об убийстве Мирбаха,
данных 10 июля, Дзержинский коснулся этого вопроса более подробно. Он
сообщил, что о возможных террористических актах против Мирбаха германское
посольство извещало его дважды. Так, примерно в середине июня представители
германского посольства сообщили Карахану и через него Дзержинскому:
"о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства... Это
дело было передано для расследования тт.Петерсу и Лацису... Я был уверен,
что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для
шантажирования их или для других более сложных целей... Затем в конце июня
(28-го) мне был передан т. Караханом новый материал, полученный им от
германского посольства, о готовящихся заговорах..."
Дзержинского же во всем этом более всего заинтересовали не заговорщики,
а имена информаторов германского посольства; и председатель ВЧК сказал
германским дипломатам, что, не зная имен информаторов, он не сможет помочь
посольству в разоблачении готовящихся заговоров. Дзержинский, кстати,
намекал, что
и он имеет своих информаторов (отдел Блюмкина), которые сообщают ему о
настроениях сотрудников посольства и их отношении к председателю ВЧК.
Дзержинский продолжал:
"Для выяснения своих сомнений я попросил т. Карахана познакомить меня
непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром
Рицлером и лейтенантом Миллером... Д-р Рицлер указал, что шантаж трудно
предполагать, так как денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я
указал, что могут быть политические мотивы... Что здесь какая-то интрига я
тем более убежден, что я получил вполне достоверные сведения, что именно
д-ру Рицлеру сообщено, будто я смотрю сквозь пальцы на заговоры,
направленные непосредственно против безопасности членов германского
посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к
себе я объяснял тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии
заговорщиков и интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о
готовящихся покушениях... Очевидным для меня было, что это недоверие было
возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть
настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся
у меня данных, я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха...
Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки..."
Поддавшись на уговоры Дзержинского, Рицлер открыл председателю ВЧК их имена
и даже устроил встречу с одним из них. Дзержинский продолжал:
"Некая Бендерская, видимо, соучастница заговора, была, как мне (и
т.Карахану) было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей
посольства... Через т. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с
осведомителями. Фамилия главного осведомителя не была названа... Рицлер,
наконец, согласился познакомить меня со своим осведомителем. За пару дней до
покушения (дня точно не помню) я встретился с последним... После
свидания с этим господином (В. И. Гинчем -- О. Ф.) у меня больше не
было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден... В конце разговора,
когда я встал, чтобы уйти, он просил меня [о] пропуске ко мне в Комиссию,
что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушивать,
что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. После этой встречи я
через т. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и
Бендерской необходимым, но ответа я не получал..."55
С. Далинский обращает внимание на то, что информация Гинча "по каким-то
причинам" не привлекла внимания Дзержинского.56 Но очевидно, что
она потому и не привлекла его внимания, что он был в курсе готовящегося
покушения на жизнь германского посла. Это достаточно определенно следует и
из показаний Мюллера:
"...Скажу относительно Гинча... Недели четыре--пять тому назад, (т.е. в
самом начале июня, когда только-только начинали фабриковать дело Роберта
Мирбаха -- Ю. Ф), а может быть и больше, утвердительно сказать затрудняюсь,
в посольство наше явился этот Гинч и передал заведующему канцелярией г.
Вухерфенику, что на графа Мирбаха партией "Союз Союзов" готовится покушение
на убийство. Об этом доктором Рицлером было сообщено в комиссариат по
иностранным делам, который в свою очередь уведомил Чрезвычайную Комиссию.
Там же не придавали этому заявлению никакого значения. Прошло некоторое
время, и Гинч снова явился в посольство с однородными сведениями. Я и Гинч
ездили в Метрополь для переговоров с председателем Чрезвычайной Комиссии
Дзержинским, который отнесся с недоверием к заявлению Гинча, хотя тот прямо
говорил ему, что в этом деле замешаны и члены Комиссии. Не далее как вчера,
6 июля, доктор Рицлер ездил в комиссариат по иностранным делам и просил
Карахана обратить особое внимание на не перестающие циркулировать слухи о
покушении на убийство графа Мирбаха. Это тем более
явилось настоятельным в глазах чинов посольства, что дней 10 тому назад
являлся тот же Гинч и говорил определенно, что между 5 и 6 июля может
случиться покушение".57
Дзержинский, следовательно, безусловно знал, что Мирбах будет убит на
днях. Но ничего не предпринял. И более того, Дзержинский знал, что 6 июля
Блюмкин отправится к Мирбаху. А скорее всего знал и то, что во время этой
встречи Блюмкин Мирбаха убьет. Вот что написал в своих показаниях Лацис:
"О смерти Мирбаха я узнал в комиссариате вн[утренних] делв 3 1/2 часа
дня. Сейчас жеяотправилсявВс.Чр.К.,где узнал, что т.Дзержинский подозревает
в убийстве Мирбаха - Блюмкина, заведующего секретным отделом
контррево[люционного] отдела. Самого тов. Дзержинского уже не застал. Он
отправился на место преступления. Оттуда меня запрашивали, кончилось ли у
нас дело Мирбаха, племянника посла, и у кого оно находится, ибо оно
обнаружено на месте преступления... Отсюда мне стало ясно, что покушение на
Мирбаха произведено действительно Блюмкиным".58
Но Лацису это стало ясно после того, как в посольстве нашли папку с
делом Мирбаха, а Дзержинскому -- еще до того, как он отправился в
посольство. И здесь сами собой напрашиваются два вывода, одинаково
невыгодные для Дзержинского и по существу равнозначные: либо Дзержинский
собственноручно подписывал пропуск Блюмкина и Андреева и знал о визите
чекистов к Мирбаху, а значит, наверняка знал и о предстоящем убийстве; либо
Дзержинский пропуска не подписывал (обеспечивая себе алиби), но о приказе
Блюмкину "одного члена ЦК" убить 6 июля Мирбаха знал, а потому и обвинил
Блюмкина в убийстве, лишь только узнав о нем. И в том и в другом случае
причастность Дзержинского к убийству не может вызывать сомнения.
Ленин о готовившемся убийстве скорее всего не знал. Доказательств его
участия в организации покушения нет. Американский историк Адам Улам считает
поэтому сомнительным, чтобы лично Ленин был серьезно замешан в
террористическом акте.59 Но кто
бы ни стоял за убийством Мирбаха, фактом является то, что большевики
оказались к нему готовыми больше, чем сами левые эсеры, которые, по
заявлению большевиков, этот террористический акт готовили. Так или иначе, с
момента первого сообщения о реализации покушения на Мирбаха роль Ленина в
разгроме ПЛСР была однозначной. Интересный эпизод описывает в связи с этим в
своих воспоминаниях советский сотрудник полпредства в Берлине Г. А. Соломон.
Он пишет, что вернувшийся в Германию вскоре после июльских событий
Л.Б.Красин рассказывал ему "с глубоким отвращением":
"Я хорошо знаю Ленина, но такого глубокого и жестокого цинизма я в нем
не подозревал... Рассказывая мне об этом предполагаемом выходе из положения,
он с улыбочкой, заметьте, с улыбочкой, прибавил: "словом, мы произведем
среди товарищей товарищей эсеров внутренний заем... и таким образом и
невинность соблюдем, и капитал приобретем..." Г. Соломон продолжает:
"В этот свой приезд Красин неоднократно в разговорах со мной, точно не
имея сил отделаться от тяжелого кошмарного впечатления, возвращался к этому
вопросу и несколько раз повторял мне эти слова Ленина. Затем, уже много лет
спустя, в Лондоне, Красин как-то вновь возвратился в одном разговоре со мной
о Ленине к этому факту, почему он и врезался в мою память острым
клином".60
Как справедливо указывает Д. Кармайкл, " предполагаемым выходом из
положения" или "внутренним займом" было "обвинение простодушных левых эсеров
в убийстве Мирбаха".61 Но свидетельство Соломона отнюдь не
единственное. Вот как описывает в своих воспоминаниях Айно Куусинен, жена
Отто Куусинена, обстоятельства, при которых она узнала о непричастности
левых эсеров к убийству Мирбаха:
"Многие эсеры были расстреляны после того, как Ленин заявил, что
убийство посла явилось прелюдией к восстанию против большевистского режима.
Однако вскоре я узнала, что на самом деле эсеры не были виновны. Когда
я однажды вернулась домой, Отто [Куусинен] был в своем кабинете с
высоким бородатым молодым человеком, который был представлен мне как товарищ
Сафир. После того, как он ушел, Отто сообщил мне, что я только что видела
убийцу графа Мирбаха, чье настоящее имя было Блюмкин. Он был сотрудником ЧК
и вот-вот собирался уехать за границу с важным поручением от Коминтерна.
Когда я заметила, что Мирбах был убит социалистами-революционерами, Отто
разразился громким смехом. Несомненно, убийство было только лишь поводом,
чтобы убрать эсеров с пути, поскольку они были самыми серьезными оппонентами
Ленина".62
Все сходится на том, что кроме подготовки убийства Мирбаха, какие бы
партии и лица ни стояли за его организацией, в Москве большевиками
подготавливалась и другая акция: разгром партии левых эсеров во время
предстоящего Съезда Советов. О подготовке большевиками разрыва с левыми
эсерами и о предстоящем разгроме ПЛСР советская историография пишет
фактически открыто, только по установившейся уже "традиции" она объясняет
действия большевиков не желанием нанести превентивный удар по левым эсерам,
а имеющейся у большевиков информацией о намерении левых эсеров или просто
контрреволюционеров поднять в Москве восстание против советской власти.
На подготовку большевиками разрыва с ПЛСР и ее разгрома
указывают многочисленные источники. Так, командующий
московским военным округом Н.И.Муралов, в распоряжении
которого находился левоэсеровский "отряд особого назначения",
некое подобие большевистской Красной гвардии, во второй
половине июня получил от Ленина указание внимательно следить
за отрядом. Вот как описывает Муралов свой диалог с Лениным:
"--Что это у вас какой-то отряд левых эсеров, вы ему
доверяете?
Да, этот отряд хорош..,
Гм, гм... На всякий случай следите за ним зорко..."
И Муралов все понял:
"Почему, подумал я, Ильич взял под сомнение левых эсеров? ... Неужели
дело дойдет до вооруженного
столкновения? На всякий случай решил часто проверять его (отряд -- Ю.
Ф.), присматриваться и постепенно заменять ком[андный] состав".63
С середины июня подготовка к разгрому ПЛСР под предлогом опасений
контрреволюционного выступления велась фактически открыто. Советский историк
Б. Томан пишет:
"В середине июня органы ВЧК получили сведения, что контрреволюционеры
готовят вооруженное выступление. Латышские полки были приведены в боевую
готовность, 18 июня И.Вацетис приказал командиру 2-го полка держать полк в
боевой готовности, а один батальон с пулеметами выделить в распоряжение
военного комиссариата Москвы".64
Несколько позже в Москву с юга страны был переброшен 3-й полк латышской
дивизии. Большевики стягивали силы. И об этом, ссылаясь на ожидаемое
восстание, пишет в своих мемуарах сам Вацетис:
"Знал ли кто-нибудь, что в Москве готовится восстание, и
имелись ли об этом конкретные указания? На этот вопрос
я могу ответить совершенно утвердительно О гото
вящемся восстании знали и имели об этом конкретные
указания... Я сделал доклад комиссару [латышской]
дивизии тов.Петерсону К.А., в котором указал, что
в Москве готовится что-то неладное... Тов.Петерсон
отнесся к моему докладу с некоторым недоверием, но
Как показал впоследствии Лацис,
"Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения...
контрразведки и не раз подавал в комиссию проекты... Единственное дело, на
котором он сидел -- это дело Мирбаха-австрийского. Он целиком ушел в это
дело, просидел над допросами свидетелей целые ночи".38 Здесь было
где развернуться молодому чекисту. Дело было не банальным прежде всего
потому, что Роберт Мирбах, кажется, не был не только племянником германского
посла, но и вообще австрийцем.
Насколько позволяет судить один из источников,39 мирно жил в
революционном Петрограде "исполняющий должность члена Совета по
хозяйственной части Смольного института" обрусевший барон Р.Р.Мирбах. Увы,
почти никаких сведений не просочилось о нем в историю.40 И не
вспомнил бы никто никогда об однофамильце германского посла. А вот
Бонч-Бруевич о нем вспомнил. Бонч-Бруевич в то время имел со Смольным
постоянный контакт, в том числе и хозяйственного характера, и не знать
Р.Р.Мирбаха просто не мог. Быть может отсюда, от Бонч-Бруевича, по линии
Бонч-Бруевич -- Дзержинский -- Блюмкин, и исходила легенда.
Исчез обрусевший барон Р.Р.Мирбах, член Совета по хозяйственной части
Смольного института, а появился вместо него племянник германского посла,
военнопленный австрийский офицер, дальний родственник графа-посла Мирбаха, с
которым, как признавали все, посол ни разу в жизни не встречался. По
сведениям чекистов, Роберт Мирбах служил в 37-м пехотном полку австрийской
армии, был пленен, попал в лагерь, но освободился из заключения после
ратификации Брест-Литовского мирного договора. В ожидании отъезда на родину
он снял комнату в одной из московских гостиниц, где проживал до начала июня,
когда остановившаяся в той же гостинице шведская актриса
Ландстрем неожиданно наложила на себя руки. Было ли это самоубийство
подстроено чекистами или нет, судить трудно. ВЧК, тем временем, заявило, что
Ландстрем покончила с собой в связи с ее контрреволюционной деятельностью, и
арестовало всех обитателей гостиницы. Среди них, дескать, оказался и
"племянник германского посла" Р. Мирбах.
Дальнейшие действия чекистов, в первую очередь Блюмкина, нужно по
крайней мере признать находчивыми. Об аресте графа Роберта Мирбаха ВЧК
незамедлительно сообщило датскому консульству, представляющему в России
интересы Австро-Венгрии. В ответ, 15 июня датское консульство вступило с ЧК
в переговоры "по делу арестованного офицера австрийской армии графа
Мирбаха". Во время этих переговоров чекисты и подсказали представителю
консульства Евгению Янейке версию о родственности Роберта Мирбаха и
германского посла. И 17 июня, через день после начала переговоров -- и
очевидно, что за этот срок никакой информации нельзя было ни собрать, ни
проверить, - датское консульство вручило чекистам именно тот документ,
которого те добивались:
"Настоящим королевское датское генеральное консульство доводит до
сведения Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, что арестованный офицер
Австро-Венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению
германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на
имя датского генерального консульства, в действительности состоит членом
семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в
Австрии".41
Поскольку первый документ датского консульства датирован 15 июня, а
второй -- 17-м, логично предположить, что письменный ответ германского
посольства на запрос датчан был дан 16 июня, сразу после получения датского
запроса, и преследовал гуманитарные цели: в германском посольстве решили
посчитать неведомого графа Роберта Мирбаха родственником германского посла в
надежде, что это облегчит участь несчастного австрийского офицера и он будет
немедленно освобожден, тем более, что и выдвинутые против него обвинения
казались Рицлеру мелочными.
Причастность же германского посла к делу "племянника" ограничилась,
видимо, данным им разрешением зачислить Роберта Мирбаха в свои родственники.
В германском посольстве о деле уже забыли. В датском -- ожидали
освобождения Роберта Мирбаха из ВЧК. Но прошла уже неделя, и больше, а
Роберта Мирбаха все не освобождали. Тогда 26 июня генеральный консул Дании
Гакстгаузен обратился в ВЧК с официальной просьбой
"освободить из-под ареста австрийского военнопленного графа Мирбаха при
условии гарантии со стороны консульства о том, что упомянутый граф Мирбах по
первому требованию впредь до окончания следствия [по делу Ландстрем] явится
в Чрезвычайную Комиссию".42 Но просьба Гакстгаузена удовлетворена
не была. И не случайно: дело "племянника посла" -- легло в основу досье
против германского посольства и лично Мирбаха. Основной уликой в руках
Блюмкина стал сфабрикованный чекистами документ, подписанный (то ли
добровольно, то ли по принуждению) графом Робертом Мирбахом:
"Я, нижеподписавшийся, германский подданный, военнопленный офицер
австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию,
доставить [ВЧК]... секретные сведения о Германии и германском посольстве в
России. Все написанное здесь подтверждаю и [обязуюсь] добровольно исполнять.
Граф Роберт Мирбах.
На подлинном есть аналогичная надпись на немецком языке. Подлинник
хранится в несгораемом ящике при Всероссийской Чрезвычайной
Комиссии".43 Документ, однако, представлял собой самую дешевую
фальшивку. Ни австрийский офицер, ни хозяйственник Смольного не мог
считаться "германским подданным* и сообщить чекистам "секретной информации о
Германии и германском посольстве в России". Такой поворот событий заставил
побеспокоиться и немцев. Германский посол отрицал теперь всякую связь со
своим "родственником", а в фабрикации "дела" усматривал провокацию. О суете
чекистов вокруг германского посольства
и о фабрикации дела теперь знали даже в Берлине. Поэтому вскоре после
убийства Мирбаха в советском полпредстве в Германии стало известно, "что
германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими
большевиками".44 А старейший посольства Германии в Москве
откровенно доносил в Берлин, что "покушение готовилось заранее. Дело об
австрийском офицере Роберте Мирбахе было только предлогом для работников ВЧК
проникнуть к послу кайзера".45 Сам Блюмкин, однако, отрицал это,
утверждая, что "вся организация акта над Мирбахом была исключительно
поспешная и отняла всего 2 дня, промежуток времени между вечером 4-го и
полднем 6 июля".46 Блюмкин привел и "косвенные доказательства":
"Еще 4 июля, утром, я передал тов. Лацису, зав. отд. по борьбе с
контррев. ВЧК, то самое нашумевшее дело арестованного мною в середине июня
немецкого шпиона г. Роберта Мирбаха, племянника германского посла, которое 6
июля послужило мне предлогом для свидания с гр. Вильгельмом Мирбахом. Таким
образом, вне всякого сомнения, что за два дня до акта я не имел о нем ни
малейшего реального представления. Кроме того, вся моя работа в ВЧК по
борьбе с немецким шпионажем, очевидно в силу своего значения, проходила под
непосредственным наблюдением преде. Комиссии тов.Дзержинского и тов. Лациса.
О всех своих мероприятиях, как, например, внутренняя разведка в
пос[ольстве], я постоянно советовался с Президиум[ом] Комиссии, с
комисс[аром] по иностранным делам тов.Караханом, с предсе[дателем] Пленбежа
тов.Уншлихтом".47
Но никакого противоречия в германском донесении и показаниях Блюмкина
нет. Вечером 4 июля началась реализация плана убийства Мирбаха, но
подготовка всего предприятия могла начаться именно в первых числах июня,
когда Блюмкину поручили заняться "делом Роберта Мирбаха", когда отстранили
его по инициативе большевиков, прежде всего Лациса,48 от всей
остальной работы, дав ему сосредоточиться на фабрикации дела против
германского посольства. А о том, что в планы стоящих за спиной Блюмкина
противников Брестского мира входило
убийство германского посла, Блюмкин в те дни мог и не знать -- до
самого вечера 4 июля, когда, судя по его показаниям, его уведомили о
предстоящем покушении, причем заявление Блюмкина о том, что его работа в ВЧК
проходила под непосредственным наблюдением Дзержинского и Лациса, при
консультациях с Караханом и Уншлихтом, лишний раз подтверждает
предположение, что к убийству Мирбаха были причастны и большевики.
Уже после убийства Дзержинский в своих показаниях пробовал снять с ВЧК
какую-либо ответственность за смерть Мирбаха. Он утверждал, что в самом
начале июля (но непонятно, когда именно) Блюмкин был отстранен от ведения
дела Роберта Мирбаха. Основанием для отстранения Блюмкина Дзержинский
называл жалобу на произвол Блюмкина, с которой пришли к Дзержинскому за
несколько дней до убийства посла Осип Мандельштам и Лариса Рейснер (жена
Раскольникова). Впрочем, эту часть своих показаний Дзержинский начал со лжи.
Для придания веса своему разговору о произволе Блюмкина Дзержинский
представил все так, будто с жалобой приходил сам нарком Раскольников, а не
его жена. Между тем Раскольников только устраивал эту встречу, а при беседе
Дзержинского и Мандельштама присутствовала именно Лариса
Рейснер.49 История этой встречи в изложении Дзержинского такова:
"За несколько дней, может быть за неделю до покушения, я получил от
Раскольникова и Мандельштама... сведения, что этот тип (Блюмкин -- Ю. Ф.) в
разговорах позволяет говорить себе такие вещи: жизнь людей в моих руках,
подпишу бумажку -- через два часа нет человеческой жизни... Когда
Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что если
он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами... В тот же день
на собрании Комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку
распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений
от ЦК левых с.-р, я решил о данных против Блюмкина Комиссии не докладывать.
Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся".50
На снятие Блюмкина с работы указывал в своих показаниях и Лацис:
"Я Блюмкина особенно недолюбливал и после первых жалоб на него со
стороны сотрудников решил его от работы удалить. За неделю до 6-го июля
Блюмкин уже у меня в отделе не числился, ибо отделение было расформировано
по постановлению Комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий. Это
решение должно быть запротоколировано в протоколах Комиссии в первых числах
июля или в последних числах июня".51 И все-таки, в самом начале
своих показаний Лацис назвал Блюмкина "заведующим секретным отделом", а не
"бывшим заведующим". И выписки из протоколов ВЧК об отстранении Блюмкина
"Красная книга ВЧК" не опубликовала, а наоборот, взяла Блюмкина под свою
защиту, убрала из документов компрометирующий лично Блюмкина материал. В
заметке "От редактора" по этому поводу говорится:
"...Мы вовсе не поместили показаний Зайцева, ввиду того, что свидетель
говорит исключительно о личности Якова Блюмкина, причем факты,
компрометирующие личность Блюмкина, проверке не поддаются. Опущено несколько
строк из показаний Ф.Э.Дзержинского, в которых он передает рассказы третьих
лиц о том же Блюмкине, также не поддающиеся проверке".52
Большевикам важно было представить Блюмкина (теперь уже
чекиста-коммуниста) не анархиствующим авантюристом, а дисциплинированным
членом партии, совершавшим террористический акт по постановлению ЦК ПЛСР. И
для этого не останавливались перед купированием показаний Дзержинского.
Показания Лациса и Дзержинского о расформировании отдела Блюмкина
довольно интересны. Прежде всего из них следует, что Блюмкин был оставлен в
ЧК. А вот расформирование большевиками за несколько дней до убийства Мирбаха
отдела "немецкого шпионажа" не может казаться случайным совпадением. Похоже,
что речь шла о простой формальности: отдел объявили несуществующим. (Может
быть Дзержинский обеспечивал себе алиби на случай осуществления убийства
Мирбаха?) Но каждодневная работа
Блюмкина от этого вовсе не изменилась. Наверно, именно поэтому о
расформировании отдела Блюмкин ничего не пишет в своих показаниях. Да и 6
июля, как свидетельствует Лацис, в 11 часов утра Блюмкин получил у Лациса из
сейфа дело Роберта Мирбаха,53 чего, конечно же, никак не могло
произойти, если б Блюмкин на деле был бы отстранен от работы. Таким образом,
скорее права Н. Мандельштам, которая пишет, что
"жалоба Осипа Мандельштама на террористические замашки Блюмкина
осталась, как и следовало ожидать, гласом вопиющего в пустыне. Если бы тогда
Блюмкиным заинтересовались, знаменитое убийство германского посла могло бы
сорваться, но этого не случилось: Блюмкин осуществил свои планы без малейшей
помехи..."54 Блюмкиным не заинтересовались, так как это было не в
интересах Дзержинского. Последний, безусловно, знал о готовящемся покушении
на Мирбаха уже потому, что незадолго до убийства Карахан предупредил его о
предстоящем убийстве. В письменных показаниях по делу об убийстве Мирбаха,
данных 10 июля, Дзержинский коснулся этого вопроса более подробно. Он
сообщил, что о возможных террористических актах против Мирбаха германское
посольство извещало его дважды. Так, примерно в середине июня представители
германского посольства сообщили Карахану и через него Дзержинскому:
"о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства... Это
дело было передано для расследования тт.Петерсу и Лацису... Я был уверен,
что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для
шантажирования их или для других более сложных целей... Затем в конце июня
(28-го) мне был передан т. Караханом новый материал, полученный им от
германского посольства, о готовящихся заговорах..."
Дзержинского же во всем этом более всего заинтересовали не заговорщики,
а имена информаторов германского посольства; и председатель ВЧК сказал
германским дипломатам, что, не зная имен информаторов, он не сможет помочь
посольству в разоблачении готовящихся заговоров. Дзержинский, кстати,
намекал, что
и он имеет своих информаторов (отдел Блюмкина), которые сообщают ему о
настроениях сотрудников посольства и их отношении к председателю ВЧК.
Дзержинский продолжал:
"Для выяснения своих сомнений я попросил т. Карахана познакомить меня
непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром
Рицлером и лейтенантом Миллером... Д-р Рицлер указал, что шантаж трудно
предполагать, так как денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я
указал, что могут быть политические мотивы... Что здесь какая-то интрига я
тем более убежден, что я получил вполне достоверные сведения, что именно
д-ру Рицлеру сообщено, будто я смотрю сквозь пальцы на заговоры,
направленные непосредственно против безопасности членов германского
посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к
себе я объяснял тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии
заговорщиков и интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о
готовящихся покушениях... Очевидным для меня было, что это недоверие было
возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть
настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся
у меня данных, я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха...
Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки..."
Поддавшись на уговоры Дзержинского, Рицлер открыл председателю ВЧК их имена
и даже устроил встречу с одним из них. Дзержинский продолжал:
"Некая Бендерская, видимо, соучастница заговора, была, как мне (и
т.Карахану) было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей
посольства... Через т. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с
осведомителями. Фамилия главного осведомителя не была названа... Рицлер,
наконец, согласился познакомить меня со своим осведомителем. За пару дней до
покушения (дня точно не помню) я встретился с последним... После
свидания с этим господином (В. И. Гинчем -- О. Ф.) у меня больше не
было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден... В конце разговора,
когда я встал, чтобы уйти, он просил меня [о] пропуске ко мне в Комиссию,
что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушивать,
что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. После этой встречи я
через т. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и
Бендерской необходимым, но ответа я не получал..."55
С. Далинский обращает внимание на то, что информация Гинча "по каким-то
причинам" не привлекла внимания Дзержинского.56 Но очевидно, что
она потому и не привлекла его внимания, что он был в курсе готовящегося
покушения на жизнь германского посла. Это достаточно определенно следует и
из показаний Мюллера:
"...Скажу относительно Гинча... Недели четыре--пять тому назад, (т.е. в
самом начале июня, когда только-только начинали фабриковать дело Роберта
Мирбаха -- Ю. Ф), а может быть и больше, утвердительно сказать затрудняюсь,
в посольство наше явился этот Гинч и передал заведующему канцелярией г.
Вухерфенику, что на графа Мирбаха партией "Союз Союзов" готовится покушение
на убийство. Об этом доктором Рицлером было сообщено в комиссариат по
иностранным делам, который в свою очередь уведомил Чрезвычайную Комиссию.
Там же не придавали этому заявлению никакого значения. Прошло некоторое
время, и Гинч снова явился в посольство с однородными сведениями. Я и Гинч
ездили в Метрополь для переговоров с председателем Чрезвычайной Комиссии
Дзержинским, который отнесся с недоверием к заявлению Гинча, хотя тот прямо
говорил ему, что в этом деле замешаны и члены Комиссии. Не далее как вчера,
6 июля, доктор Рицлер ездил в комиссариат по иностранным делам и просил
Карахана обратить особое внимание на не перестающие циркулировать слухи о
покушении на убийство графа Мирбаха. Это тем более
явилось настоятельным в глазах чинов посольства, что дней 10 тому назад
являлся тот же Гинч и говорил определенно, что между 5 и 6 июля может
случиться покушение".57
Дзержинский, следовательно, безусловно знал, что Мирбах будет убит на
днях. Но ничего не предпринял. И более того, Дзержинский знал, что 6 июля
Блюмкин отправится к Мирбаху. А скорее всего знал и то, что во время этой
встречи Блюмкин Мирбаха убьет. Вот что написал в своих показаниях Лацис:
"О смерти Мирбаха я узнал в комиссариате вн[утренних] делв 3 1/2 часа
дня. Сейчас жеяотправилсявВс.Чр.К.,где узнал, что т.Дзержинский подозревает
в убийстве Мирбаха - Блюмкина, заведующего секретным отделом
контррево[люционного] отдела. Самого тов. Дзержинского уже не застал. Он
отправился на место преступления. Оттуда меня запрашивали, кончилось ли у
нас дело Мирбаха, племянника посла, и у кого оно находится, ибо оно
обнаружено на месте преступления... Отсюда мне стало ясно, что покушение на
Мирбаха произведено действительно Блюмкиным".58
Но Лацису это стало ясно после того, как в посольстве нашли папку с
делом Мирбаха, а Дзержинскому -- еще до того, как он отправился в
посольство. И здесь сами собой напрашиваются два вывода, одинаково
невыгодные для Дзержинского и по существу равнозначные: либо Дзержинский
собственноручно подписывал пропуск Блюмкина и Андреева и знал о визите
чекистов к Мирбаху, а значит, наверняка знал и о предстоящем убийстве; либо
Дзержинский пропуска не подписывал (обеспечивая себе алиби), но о приказе
Блюмкину "одного члена ЦК" убить 6 июля Мирбаха знал, а потому и обвинил
Блюмкина в убийстве, лишь только узнав о нем. И в том и в другом случае
причастность Дзержинского к убийству не может вызывать сомнения.
Ленин о готовившемся убийстве скорее всего не знал. Доказательств его
участия в организации покушения нет. Американский историк Адам Улам считает
поэтому сомнительным, чтобы лично Ленин был серьезно замешан в
террористическом акте.59 Но кто
бы ни стоял за убийством Мирбаха, фактом является то, что большевики
оказались к нему готовыми больше, чем сами левые эсеры, которые, по
заявлению большевиков, этот террористический акт готовили. Так или иначе, с
момента первого сообщения о реализации покушения на Мирбаха роль Ленина в
разгроме ПЛСР была однозначной. Интересный эпизод описывает в связи с этим в
своих воспоминаниях советский сотрудник полпредства в Берлине Г. А. Соломон.
Он пишет, что вернувшийся в Германию вскоре после июльских событий
Л.Б.Красин рассказывал ему "с глубоким отвращением":
"Я хорошо знаю Ленина, но такого глубокого и жестокого цинизма я в нем
не подозревал... Рассказывая мне об этом предполагаемом выходе из положения,
он с улыбочкой, заметьте, с улыбочкой, прибавил: "словом, мы произведем
среди товарищей товарищей эсеров внутренний заем... и таким образом и
невинность соблюдем, и капитал приобретем..." Г. Соломон продолжает:
"В этот свой приезд Красин неоднократно в разговорах со мной, точно не
имея сил отделаться от тяжелого кошмарного впечатления, возвращался к этому
вопросу и несколько раз повторял мне эти слова Ленина. Затем, уже много лет
спустя, в Лондоне, Красин как-то вновь возвратился в одном разговоре со мной
о Ленине к этому факту, почему он и врезался в мою память острым
клином".60
Как справедливо указывает Д. Кармайкл, " предполагаемым выходом из
положения" или "внутренним займом" было "обвинение простодушных левых эсеров
в убийстве Мирбаха".61 Но свидетельство Соломона отнюдь не
единственное. Вот как описывает в своих воспоминаниях Айно Куусинен, жена
Отто Куусинена, обстоятельства, при которых она узнала о непричастности
левых эсеров к убийству Мирбаха:
"Многие эсеры были расстреляны после того, как Ленин заявил, что
убийство посла явилось прелюдией к восстанию против большевистского режима.
Однако вскоре я узнала, что на самом деле эсеры не были виновны. Когда
я однажды вернулась домой, Отто [Куусинен] был в своем кабинете с
высоким бородатым молодым человеком, который был представлен мне как товарищ
Сафир. После того, как он ушел, Отто сообщил мне, что я только что видела
убийцу графа Мирбаха, чье настоящее имя было Блюмкин. Он был сотрудником ЧК
и вот-вот собирался уехать за границу с важным поручением от Коминтерна.
Когда я заметила, что Мирбах был убит социалистами-революционерами, Отто
разразился громким смехом. Несомненно, убийство было только лишь поводом,
чтобы убрать эсеров с пути, поскольку они были самыми серьезными оппонентами
Ленина".62
Все сходится на том, что кроме подготовки убийства Мирбаха, какие бы
партии и лица ни стояли за его организацией, в Москве большевиками
подготавливалась и другая акция: разгром партии левых эсеров во время
предстоящего Съезда Советов. О подготовке большевиками разрыва с левыми
эсерами и о предстоящем разгроме ПЛСР советская историография пишет
фактически открыто, только по установившейся уже "традиции" она объясняет
действия большевиков не желанием нанести превентивный удар по левым эсерам,
а имеющейся у большевиков информацией о намерении левых эсеров или просто
контрреволюционеров поднять в Москве восстание против советской власти.
На подготовку большевиками разрыва с ПЛСР и ее разгрома
указывают многочисленные источники. Так, командующий
московским военным округом Н.И.Муралов, в распоряжении
которого находился левоэсеровский "отряд особого назначения",
некое подобие большевистской Красной гвардии, во второй
половине июня получил от Ленина указание внимательно следить
за отрядом. Вот как описывает Муралов свой диалог с Лениным:
"--Что это у вас какой-то отряд левых эсеров, вы ему
доверяете?
Да, этот отряд хорош..,
Гм, гм... На всякий случай следите за ним зорко..."
И Муралов все понял:
"Почему, подумал я, Ильич взял под сомнение левых эсеров? ... Неужели
дело дойдет до вооруженного
столкновения? На всякий случай решил часто проверять его (отряд -- Ю.
Ф.), присматриваться и постепенно заменять ком[андный] состав".63
С середины июня подготовка к разгрому ПЛСР под предлогом опасений
контрреволюционного выступления велась фактически открыто. Советский историк
Б. Томан пишет:
"В середине июня органы ВЧК получили сведения, что контрреволюционеры
готовят вооруженное выступление. Латышские полки были приведены в боевую
готовность, 18 июня И.Вацетис приказал командиру 2-го полка держать полк в
боевой готовности, а один батальон с пулеметами выделить в распоряжение
военного комиссариата Москвы".64
Несколько позже в Москву с юга страны был переброшен 3-й полк латышской
дивизии. Большевики стягивали силы. И об этом, ссылаясь на ожидаемое
восстание, пишет в своих мемуарах сам Вацетис:
"Знал ли кто-нибудь, что в Москве готовится восстание, и
имелись ли об этом конкретные указания? На этот вопрос
я могу ответить совершенно утвердительно О гото
вящемся восстании знали и имели об этом конкретные
указания... Я сделал доклад комиссару [латышской]
дивизии тов.Петерсону К.А., в котором указал, что
в Москве готовится что-то неладное... Тов.Петерсон
отнесся к моему докладу с некоторым недоверием, но