точно решить: не беспокойтесь, такое решение уже ничто не сможет изменить.
Однажды, когда я был студентом МТИ, я уже сделал так. Я ужасно мучился и
утомился, выбирая десерт в ресторане, и, наконец, я решил, что я всегда буду
брать только шоколадное мороженое. Я никогда больше не беспокоился об этом,
потому что расправился с этой проблемой раз и навсегда. Теперь же, я выбрал,
что навсегда останусь в Калтеке.
Однажды некто попытался изменить мое мнение о Калтеке. Только что умер
Ферми, и факультет в Чикаго искал кого-нибудь, кто мог бы занять его место.
Из Чикаго приехало двое людей, и они спросили меня, могут ли они нанести
визит мне домой. Я не знал, зачем они приехали. Они стали рассказывать мне
все доводы, по которым я должен был обязательно поехать в Чикаго: я мог
делать то, я мог делать это, там было много великих людей, у меня появлялись
возможности делать удивительные вещи. Я не спрашивал у них, сколько они
будут мне платить, но они намекали на то, что скажут, как только я
поинтересуюсь. Наконец, они спросили, хочу ли я узнать, какое у меня будет
жалованье. Я ответил: "Нет. Я уже решил оставаться в Калтеке. В соседней
комнате находится моя жена Мэри Лу, и если она услышит, насколько велико
будет мое жалованье, мы обязательно поссоримся. Кроме того, я давно решил
больше не менять своего решения. Я остаюсь в Калтеке". Так я и не позволил
им сказать, сколько денег они хотят мне предложить.
Примерно через месяц после того, я был на собрании, ко мне подошла
Леона Маршал и сказала: "Это странно, что вы не приняли предложение из
Чикаго. Мы все очень разочарованы, и никак не можем понять, как и почему вы
отклонили столь потрясающее предложение".
"Это было очень просто, - ответил я, - я так и не позволил им сказать,
что за предложение это было".
Неделей позже я получил от нее письмо. Я распечатал его, и в первом же
предложении увидел: "Жалованье, которое вам предлагали, составляло... ...
..." И чудовищно огромная сумма, в три или в четыре раза больше тех денег,
которые я получал здесь. Ошеломляюще! Она продолжала свое письмо: "Я
сообщила вам о жаловании, прежде чем вы будете читать дальше. Может быть,
теперь вы пересмотрите свое решение, потому что вакансия еще открыта, и мы
бы хотели видеть на этом месте именно вас".
Я ответил им письмом, в котором говорилось: "После того, как я прочел
сумму своего жалованья, я решил, что должен отказаться. Причина, по которой
я должен отказаться, такова, что на то жалованье, которое вы мне
предлагаете, у меня будет возможность сделать то, что я всегда хотел. Я
заведу себе потрясающую любовницу, поселю ее в блестящую квартиру, буду
покупать ей красивые вещи... С таким жалованьем, какое вы мне предлагаете,
я, действительно, смогу это сделать, и я знаю, что произойдет со мной тогда.
Я буду беспокоиться о ней и о том, что она делает, мы будем ссориться, когда
я буду возвращаться домой и тому подобное. Все это будет доставлять мне
неприятности, и сделает меня несчастливым. Я не смогу заниматься физикой
также хорошо, и в моей жизни наступит большой беспорядок. То, чего я всегда
хотел, окажется губительным для меня. Вот почему я решил, что не могу
принять ваше предложение",
Мое пребывание в Бразилии подходило к концу, когда я получил письмо от
профессора Вилера, в котором говорилось о том, что в Японии будет проходить
международная конференция по теоретической физике, и не хочу ли я туда
поехать. В Японии до войны были такие знаменитые физики, как Лауреат
Нобелевской Премии - профессор Юкава, Томонага и Нишина. Но как только
Япония вернулась к нормальной жизни после войны, мы все думали, что должны
поехать и помочь им. Вилер сослался на множество разговорников и
идиоматических словарей, и писал, что хорошо было бы, если мы все немного
подучили бы японский язык. Я нашел в Бразилии японку и попросил ее помочь
мне и поработать со мной над произношением. Я, также, учился понемногу
писать иероглифы палочкой на бумаге, и много читал о Японии. Тогда Япония
казалась мне очень таинственной, и я думал, что будет очень интересно
поехать в такую загадочную и удивительную страну. Поэтому я занимался очень
старательно. Когда мы прилетели туда, нас встретили в аэропорту и отвезли в
отель, спроектированный Франком Ллойдом Райтом. Это была имитация
Европейского отеля. Внизу нас встречал парень, одетый точно как Филипп
Моррис. Мы не ощущали, что мы в Японии. С таким же чувством мы могли
находиться в Европе или в Америке. Парень, который показал нам наши комнаты,
маячил поблизости, кидая на нас взгляды, выпрашивая чаевые. Все было, в
точности, как в Америке. Наш визит был полностью спланирован. В первый вечер
был дан обед на верхнем этаже отеля. Обед сервировали женщины, одетые в
японские наряды, но меню было в английской традиции. С огромным трудом мне
удалось выучить несколько японских фраз, и в конце приема я сказал
официантке: "Кохи-о моттекайте кудасаи". Она поклонилась и отошла. Мой друг
Маршак дважды переспросил: "Что? Что ты ей сказал?" "Я говорю по-японски", -
ответил я. "Да брось! Ты всегда дурачишься, Фейнман!" "О чем ты говоришь?" -
Спросил я серьезным тоном. "Ну, хорошо, о чем ты ее спросил?" "Я попросил ее
принести нам кофе". Маршак не поверил мне. Он сказал: "Я заключу с тобой
пари. Если она принесет кофе..." Появилась официантка с нашим кофе, Маршак
проиграл спор. Оказалось так, что я был единственным, кто хоть что-то знал
по-японски. Даже Вилер, который сказал всем, что они должны выучить
японский, сам ничего не выучил. И я не мог этого больше выносить. Я столько
читал об отелях в японском стиле, которые должны были сильно отличаться от
того, в котором мы остановились. На следующее утро я позвал в свой номер
японца, который организовывал нам всю программу: "Я хочу переехать в
японский отель". "Я боюсь, что это невозможно, профессор Фейнман". Я, также,
читал, что японцы очень вежливы, но очень упрямы, и что с ними нужно долго
работать. Я решил быть столь же упрямым и таким же вежливым. Это была битва,
которая продолжалась около тридцати минут. "Почему вы хотите переехать в
японский отель?" "Потому что, находясь в этом отеле, я не чувствую, что я в
Японии". "Японские отели не очень хороши для вас. Вам придется спать на
полу". "Это и есть то, чего я хочу. Я хочу увидеть, каковы они". "Там нет
стульев. Вам придется сидеть за столом тоже на полу". "Отлично! Это очень
изысканно. Это, как раз то, что я искал". Наконец, он сказал, в чем, на
самом деле, состоит проблема: "Если вы остановитесь в другом отеле, придется
останавливать автобус лишний раз, и заезжать за вами, чтобы забрать на
конференцию". "Нет-нет! - Возразил я. - Утром я буду приходить к этому отелю
и садиться на автобус здесь". "Ладно, тогда хорошо. Это очень хорошо". И это
было все, из-за чего он не соглашался. Потребовалось целых полчаса, чтобы
выяснить настоящую причину его отказа. Он уже собирался идти к телефону,
чтобы зарезервировать место в другом отеле, как вдруг остановился, - снова
проблема. Все было напрасно. Потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы
обсудить, что в таком случае делать с почтой. Они уже договорились, что вся
почта с конференции будет приходить к ним в отель. "С этим тоже не будет
трудностей, - ответил я, - когда я буду приходить сюда каждое утро, я буду
спрашивать, есть ли для меня какая-нибудь корреспонденция". "Это очень
хорошо", - он добрался до телефона, и мы уже были на полпути к отелю в
японском стиле.
Сразу, как я туда попал, я понял, что это того стоило. Это было
очаровательное место. Прямо перед входом было место, где вам следует снимать
обувь. Затем навстречу вам выходит девушка, одетая в национальную одежду, -
оби - постукивая сандалиями - чит-чит. Она берет ваши вещи, вы следуете за
ней по залу, пол которого устлан матами, проходите через складную бумажную
дверь. Она идет маленькими шажками, и все это просто удивительно. Мы входим
в мою комнату, и парень, который организовывал все это, опускается на пол,
кланяется и дотрагивается носом до пола. Девушка тоже опускается и касается
носом пола. Я нахожусь в большом затруднении, должен ли я тоже дотронуться
носом до пола? Они обменялись приветствиями, и, убедившись, что я принял
комнату, вышли. Это была удивительная комната. Там были обычные стандартные
вещи, которые теперь всем нам хорошо известны, но для меня это было ново.
Там была небольшая расписанная ширма, ваза с искусно подобранной экибаной из
вербы, невысокий стол, циновка рядом с ним, а в конце комнаты - две складные
двери, которые открывались прямо в сад. Женщина, которая должна была
заботиться обо мне, была среднего возраста. Она помогла мне раздеться и
предложила юкатэ - простую широкую одежду, синего и белого цветов, которую
нужно было носить в отеле. Я открыл двери, чтобы наслаждаться прекрасным
садом, и сел за стол, сделать небольшую работу. Не прошло и двадцати минут,
как что-то промелькнуло мимо моего взгляда. Я поднял глаза, и увидел в саду,
немного в стороне от своих дверей, очень красивую молодую японку в
необычайно изысканной одежде. Я много читал о японских костюмах, и у меня
возникла мысль о том, зачем ее послали к моей комнате. Я подумал: "Это может
оказаться очень интересным". Она немного говорила по-английски и спросила:
"Вы не хотите осмотреть сад?" Я надел обувь, которую получил вместе с юкатэ,
и мы вышли в сад. Она взяла мою руку и показала мне все в этом саду.
Оказалось, что администратор направил ее ко мне, потому что она немного
говорит по-английски. Он подумал, что мне будет приятно, если она покажет
мне сад. Только и всего. Я был, конечно, несколько разочарован, но это была
встреча культур, и я знал, что очень просто можно было ошибиться в своих
предположениях. Некоторое время спустя, женщина, которая следила за моей
комнатой, пришла и сказала что-то по-японски о купании. Я знал, что японское
купание может оказаться весьма интересным, и очень хотел это попробовать. Я
сказал: "Хаи". Я читал, что купание в Японии очень усложнено. Они приносят
воду уже подогретой, и в воде для купания нельзя пользоваться мылом, чтобы
не портить ее для следующих купальщиков. Я спустился в банную секцию, и
услышал, как за закрытой дверью в следующее помещение купается кто-то еще.
Внезапно дверь заскользила в сторону и отворилась: человек, принимающий
ванну, похоже, решил посмотреть, кто сюда пожаловал. "Профессор, - сказал он
мне по-английски, - это очень большая ошибка, заходить в купальни, когда там
кто-то есть". Это был профессор Юкава. Он объяснил мне, что женщина,
спросившая меня о купании, не имела в виду, что она уже готова. В случае
моего согласия, она должна была все приготовить и сказать мне, когда
купальня будет свободна. Но люди со всего мира могут допустить такую
серьезную социальную ошибку. Мне повезло, что там был профессор Юкава. Этот
отель в японском стиле был изумительным, особенно, когда ко мне стали
приходить люди, чтобы посмотреть, как я там устроился. Разные парни заходили
ко мне в комнату, усаживались со мной на пол и мы начинали беседовать.
Мы не сидели с ними и пяти минут, как входила дама, и приносила поднос
со свечами и чаем. Это было так, будто я находился в собственном доме, а
обстановка отеля только способствовала хорошему приему гостей. У нас, если в
отеле к вам в комнату приходят гости, об этом никто не заботится, вы сами
должны позвонить в сервисную службу и все такое. Прием пищи в этом отеле
тоже был иным. В то время, пока вы едите, вам в компанию присылают девушку,
чтобы вам не было одиноко. Я не мог достаточно хорошо поддерживать с ней
разговор, но это тоже было хорошо. И еду подавали превосходную. К примеру,
суп подавали в закрытой чаше. Стоило приподнять крышку, и глазам открывалась
чудесная картина: там плавали только маленькие кусочки лука, но как это было
аппетитно. Очень важно, как еда будет выглядеть на тарелке. Я решил, что
останусь жить в Японии столько, сколько смогу. Это значило, что мне придется
есть рыбу. Я терпеть не мог рыбу с детства, но в Японии я узнал, что это
были лишь детские капризы. Я ел так много рыбы, и мне она нравилась. (Когда
я вернулся в Штаты, я первым делом отправился в рыбный ресторанчик. Там было
ужасно, как в детстве. Я не смог оставаться там долго. Позже я узнал, в чем
дело: рыба должна быть очень-очень свежей, если же это не так, она
приобретает характерный привкус, который так раздражает меня.) Однажды за
обедом в японском отеле мне подали странную вещь - в чашке было нечто
желтого цвета, размером с яичный желток. До этих пор я ел в Японии все, но
это блюдо напугало меня. Оно было все скукоженное, и выглядело, как
какие-нибудь мозги. Когда я спросил у девушки, что это такое, она ответила:
"Кури". От такого ответа мне не стало лучше. Я решил, что это могут быть
яйца осьминога или что-нибудь в таком роде. Я съел это с некоторой дрожью, и
лишь потому, что хотел остаться в Японии как можно дольше. (Я до сих пор
помню слово "кури", как будто моя жизнь зависела от этого, я не забыл его и
по прошествии тридцати лет.) На следующий день я спросил японца с
конференции, что это за завернутая в завитки штука. Я сказал ему, что это
было довольно трудно есть. Что же это такое, "кури"? "Это каштаны", -
ответил он.
Некоторые японцы из тех, кого я узнал, произвели на меня довольно
сильное впечатление. Один раз, когда наш автобус стоял уже долгое время и
никак не отправлялся в путь, кто-то сказал мне: "Эй, Фейнман! Ты ведь знаешь
японский, скажи им, чтобы ехали". Я сказал: "Хаяку! Хаяку! Ткимашо!
Ткимашо!" Это означало: "Поехали! Поехали! Быстрее! Быстрее!" Я догадывался,
что мой японский язык был практически бесконтрольным. Я знал эти выражения
из военного словаря, и они, должно быть, звучали очень грубо. Все возле
отеля забегали, словно мыши, говоря: "Да, сэр! Да, сэр!" Автобус тотчас же
тронулся. Конференция в Японии состояла из двух частей: первая проходила в
Токио, а вторая - в Киото. В автобусе по дороге в Киото, я рассказал своему
другу Эбрахаму Пэйсу об отеле в японском стиле, и ему тоже захотелось
попробовать там остановиться. Мы остановили в отеле "Мияко", где были
комнаты и в американском, и в японском стилях. Пэйс разделил со мной комнату
в японском стиле. Следующим утром молодая женщина, следившая за нашим
номером, приготовила ванну, которая находилась прямо в комнате. Немного
позже она вернулась с подносом, на котором был завтрак. Я был еще даже не
совсем одет. Она повернулась ко мне и сказала вежливо: "Охайо, гозаи мазу".
Это значит "Доброе утро". В это время Пэйс вышел из ванной, еще мокрый, и
абсолютно голый. Она повернулась к нему, и с таким же спокойствием
произнесла: "Охайо, гозаи мазу". А затем поставила перед нами поднос. Пэйс
посмотрел на меня и сказал: "Отлично, так значит, это мы нецивилизованные
люди". Если в Америке горничная, доставляя завтрак в номер, увидит там
обнаженного парня, то неминуемо начнутся крики, даже визг, переходящие в
большой шум и раздражение. Но в Японии к этому относятся привычно, так что
мы почувствовали, что они даже более нас цивилизованны и ведут себя
тактичнее в подобных ситуациях.
Я в то время работал над теорией жидкого гелия, и вычислил, как законы
квантовой динамики объясняют странный феномен (перехода в) супер-жидкое
состояние (super-fluidity). Я очень гордился своим достижением, и хотел
сделать доклад о своей работе на конференции в Киото. За день до моего
доклада был обед, и на обеде рядом со мной сидел никто иной, как профессор
Онсэйджер (Onsager) - первоклассный специалист в физике твердых тел и по
вопросам, связанным с жидким гелием. Он был одним из тех парней, которые
говорят очень мало, но если уж они что-то скажут, то это окажется весьма
значительным. "Фейнман, - обратился он ко мне недовольным тоном, - я слышал,
будто вы разобрались с жидким гелием". "Ну, да..." "Хм", - и это было все,
что он сказал мне на протяжении всего обеда. Звучало не очень-то ободряюще.
На следующий день я прочитал свой доклад и объяснил все, связанное с жидким
гелием. В конце я заметил, что существует еще нечто, что я был не в силах
вычислить: является ли переход между фазами жидкого гелия первопорядковым
(фазовый переход первого рода - first-order phase transition) (когда
температура остается неизменной при плавлении твердого тела или испарении
жидкости), или же это переход второго рода (как происходит иногда в
магнетизме, когда температура изменяется). Тогда профессор Онсэйджер
поднялся и суровым тоном заявил: "Профессор Фейнман новичок в нашей области,
и, я думаю, ему необходимо дополнить свое образование. Есть нечто, что он
должен знать, и нам следует сказать ему об этом". Я подумал: "Боже! Что же я
сделал неверно?" Онсэйджер сказал: "Нам следует сообщить Фейнману, что никто
никогда не мог вычислить правильно род любого фазового перехода, по той
причине... Но, несмотря на тот факт, что его теория не позволила ему
правильно определить порядок (род), это не значит, что он не понял другие
аспекты теории жидкого гелия вполне удовлетворительно". (Это походило на
комплимент, но исходя из того, как он начал об этом говорить, я подумал,
что, действительно, был близок к постижению этого.) На следующий день, не
позднее того, в моем номере зазвонил телефон. Это был "Тайм Мэгазин". Парень
на другом конце провода сказал: "Мы очень заинтересованы вашей работой. Есть
ли у вас копия вашего доклада, которую вы могли бы нам выслать?" Я никогда
прежде не печатался в "Тайм", и здорово разволновался. Я был горд своей
работой, и тем, как хорошо меня встретили на конференции, и поэтому сказал:
"Конечно". "Прекрасно, отошлите ее, пожалуйста, в наш филиал в Токио". Он
дал мне адрес. Я чувствовал себя победителем. Я повторил адрес, и парень
сказал: "Правильно. Большое вам спасибо, мистер Пэйс". "О, нет! - Сказал я
испуганно. - Я не Пэйс! Вы хотели говорить с Пэйсом? Извините, я передам
ему, что вы хотели говорить с ним, когда он вернется". Через несколько часов
пришел Пэйс. "Привет, Пэйс! Пэйс! - Заговорил я возбужденно. - Звонили из
"Тайм Мэгазин"! Они хотят, чтобы ты отправил им копию доклада, который ты
делаешь". "А, - сказал он, - продажная пресса". Я был дважды повержен.
Теперь я уже знаю, что Пэйс был прав, но в те дни я думал, что это так
здорово, увидеть свое имя в "Тайм Мэгазин". Это была первая моя поездка в
Японию. Я страстно желал вернуться туда снова, и сказал им, что мог бы
приехать в какой-либо университет, где бы хотели меня видеть. И японцы
предложили мне целый ряд мест, которые нужно было посетить и в каждом из них
предполагалось провести несколько дней. К тому времени я женился на Мери Лу,
и мы решали, куда бы нам поехать. В одном месте, специально для нас, ставили
целую танцевальную церемонию, которая обычно устраивалась только для больших
групп туристов. В другом - нас встречала бы яхта со студентами. В третьем -
нас встречал Мэр. Мы остановились в одном особенном маленьком тихом месте в
лесах, где делал остановку на своем пути император. Это было очаровательное
место, очень красивое, окруженное лесами, через которые текли ручьи. Там
царила тишина и утонченность. То, что император мог останавливаться в
подобном месте, указывало на большую восприимчивость к природе, чем обычно
бывает на западе. Во всех этих местах каждый, занимающийся физикой,
рассказывал мне, над чем он работает, и мы обсуждали это вместе. Они
описывали мне задачу в целом, а затем писали ряд уравнений. "Подождите
минуту, - говорил я, - у этой обобщенной теории есть какой-нибудь конкретный
пример?" "Да, конечно". "Хорошо, тогда приведите мне один пример". Это моя
особенность. Я не могу понять что-либо в общих чертах или в теории, пока не
пропущу через свою голову конкретный пример и не увижу, что он работает.
Некоторые сначала думают, что я медленно соображаю и не понимаю задачи,
потому что я все время задаю множество "бестолковых" вопросов, вроде таких:
"Катод под знаком плюс или под знаком минус? А ионы будут направляться туда
или сюда?" Но потом, когда парень уже напишет половину своих уравнений и
объяснит что-нибудь, я говорю: "Подождите-ка минуту, здесь есть ошибка. Это
не может быть правильным". Он смотрит на свои уравнения, и, конечно же,
через некоторое время находит ошибку, и с удивлением говорит: "Как, черт
возьми, этот парень, который с таким трудом пытался все это понять вначале,
нашел ошибку в этой мешанине из уравнений?" Он думает, что я просчитываю это
последовательно, шаг за шагом, с помощью математики, но это не так. У меня
есть конкретный физический пример того, что он анализирует, и я знаю,
благодаря интуиции и опыту, каковы свойства этого явления. И когда уравнение
показывает, что вещество будет вести себя так-то и так-то, а я знаю, что это
неверно, я вскакиваю и говорю: "Стойте! Здесь есть ошибка". Так в Японии я
не мог понять или обсуждать чью-либо работу, пока мне не приводили примеры
из физики, но большинство не могло найти ни одного примера. А те немногие
примеры, которые мне предлагали, часто оказывались такими слабыми и
неубедительными, что их можно было решить более легким аналитическим
методом. С тех пор я ничего уже не спрашивал о математических уравнениях, но
непрерывно задавал вопросы о физических свойствах того, над чем они
работали. Моему визиту был подведен итог в отчете, который распечатали на
мимеографе и распространили среди ученых. (Это была скромная, но эффективная
система общения, которую стали использовать в Японии после войны.) Бумага
имела название: "Бомбардировки Фейнмана и. Наша реакция". После посещения
ряда университетов, я провел месяц в институте Юкава в Киото. Я получал
настоящее удовольствие, работая там. Все там было очень приятно: приходишь
на работу, снимаешь обувь, кто-нибудь приходит и приносит чай, как раз в то
время, утром, когда этого хочется. Это было просто наслаждением. Пока я
находился в Киото, я старательно пытался учить японский язык. Я работал над
этим очень много, и добился, наконец, того, что мог самостоятельно ездить в
такси и делать в городе различные вещи. Я брал уроки японского у японца,
занимаясь по часу в день. Однажды мы изучали слово "видеть". "Итак, - сказал
он, - вы хотите сказать: 'могу я увидеть ваш сад?' Что вы скажете?" Я
построил предложение со словом, которое только что выучил. "Нет-нет! -
Возразил он. - Когда вы говорите кому-то 'не хотите ли вы посмотреть на мой
сад?' вы используете одно слово "видеть". Но когда вы хотите увидеть чей-то
сад, вы используете другое слово "видеть", оно более вежливое". "Не хотите
ли вы взглянуть на мой паршивый садик?" - вот как, по сути, следовало
говорить в первом случае. Но если вам захотелось посмотреть на садик другого
парня, вы должны были бы сказать что-нибудь следующее: "Могу ли я созерцать
ваш великолепный сад?" Вы должны использовать при этом два совершенно разных
слова. Затем он дал мне еще один вариант: "Вы направляетесь в храм и хотите
осмотреть сады..." Я построил предложение, на этот раз с вежливым "видеть".
"Нет-нет, - возразил он, - в храмах сады требуют еще большей почтительности.
Поэтому вы должны сказать что-нибудь, что соответствовало бы следующему:
"Могу ли я остановить свой взор на ваших изысканнейших садах?" Три или
четыре разных слова для одной идеи, причем, когда я делаю что-то, - это
оказывается презренным и жалким, а когда вы делаете то же самое, - это
становится изысканным. Я учил японский только по техническим необходимостям,
поэтому я решил проверить, существуют ли подобные проблемы в среде ученых.
На следующий день в институте, я спросил у ребят из офиса: "Как сказать
по-японски: 'я решаю уравнение Дирака'?" Они ответили: так-то и так-то.
"Хорошо. А теперь я хочу сказать: 'Не решите ли вы уравнение Дирака?' Как
мне сказать это?" "Вы должны использовать другое слово "решить", - ответили
они. "Но, почему? - Запротестовал я. - Когда я его решаю, я делаю то же
самое, что делаете вы?!" "Ну, да, только это нужно обозначать другим словом,
более вежливым". Я сдался. Я решил, что этот язык не для меня, и прекратил
изучать японский.
Проблема состояла в том, чтобы найти верный закон бета распада. Были
обнаружены две частицы, называемые "Тау" и "Фета". У них была почти одна и
та же масса, но одни частицы распадались на два пи-мезона, (one
disintegrated into two pions) а другие - на три пи-мезона. Эти частицы имели
не только одну и ту же массу, у них был один и тот же период распада
(lifetime = продолжительность жизни), что оказалось забавным совпадением.
Все были заинтересованы этой проблемой. На собрании, куда я пошел, слушался
доклад о том, как вылетают эти частицы из циклотрона: под различными углами
и с различной энергией (energies). Они всегда производятся в одних и тех же
пропорциях - количество Тау-частиц всегда соответствует количеству
Фета-частиц. Это указывало только на одну возможность: это были одни и те же
частицы, но они иногда распадались на два пи-мезона, (decayed into two
pions) а иногда - на три пи-мезона. Но никто не мог допустить такую
возможность, потому что существовал закон, называемый правилом симметрии
(законом четности = parity rule = закон паритета). Он основывался на том
утверждении, что все законы физики зеркально-симметричны. В нем говорилось:
если что-то может распадаться на два пи-мезона, то оно не сможет уже
распадаться на три пи-мезона. В то примечательное время я не очень-то хорошо
Однажды, когда я был студентом МТИ, я уже сделал так. Я ужасно мучился и
утомился, выбирая десерт в ресторане, и, наконец, я решил, что я всегда буду
брать только шоколадное мороженое. Я никогда больше не беспокоился об этом,
потому что расправился с этой проблемой раз и навсегда. Теперь же, я выбрал,
что навсегда останусь в Калтеке.
Однажды некто попытался изменить мое мнение о Калтеке. Только что умер
Ферми, и факультет в Чикаго искал кого-нибудь, кто мог бы занять его место.
Из Чикаго приехало двое людей, и они спросили меня, могут ли они нанести
визит мне домой. Я не знал, зачем они приехали. Они стали рассказывать мне
все доводы, по которым я должен был обязательно поехать в Чикаго: я мог
делать то, я мог делать это, там было много великих людей, у меня появлялись
возможности делать удивительные вещи. Я не спрашивал у них, сколько они
будут мне платить, но они намекали на то, что скажут, как только я
поинтересуюсь. Наконец, они спросили, хочу ли я узнать, какое у меня будет
жалованье. Я ответил: "Нет. Я уже решил оставаться в Калтеке. В соседней
комнате находится моя жена Мэри Лу, и если она услышит, насколько велико
будет мое жалованье, мы обязательно поссоримся. Кроме того, я давно решил
больше не менять своего решения. Я остаюсь в Калтеке". Так я и не позволил
им сказать, сколько денег они хотят мне предложить.
Примерно через месяц после того, я был на собрании, ко мне подошла
Леона Маршал и сказала: "Это странно, что вы не приняли предложение из
Чикаго. Мы все очень разочарованы, и никак не можем понять, как и почему вы
отклонили столь потрясающее предложение".
"Это было очень просто, - ответил я, - я так и не позволил им сказать,
что за предложение это было".
Неделей позже я получил от нее письмо. Я распечатал его, и в первом же
предложении увидел: "Жалованье, которое вам предлагали, составляло... ...
..." И чудовищно огромная сумма, в три или в четыре раза больше тех денег,
которые я получал здесь. Ошеломляюще! Она продолжала свое письмо: "Я
сообщила вам о жаловании, прежде чем вы будете читать дальше. Может быть,
теперь вы пересмотрите свое решение, потому что вакансия еще открыта, и мы
бы хотели видеть на этом месте именно вас".
Я ответил им письмом, в котором говорилось: "После того, как я прочел
сумму своего жалованья, я решил, что должен отказаться. Причина, по которой
я должен отказаться, такова, что на то жалованье, которое вы мне
предлагаете, у меня будет возможность сделать то, что я всегда хотел. Я
заведу себе потрясающую любовницу, поселю ее в блестящую квартиру, буду
покупать ей красивые вещи... С таким жалованьем, какое вы мне предлагаете,
я, действительно, смогу это сделать, и я знаю, что произойдет со мной тогда.
Я буду беспокоиться о ней и о том, что она делает, мы будем ссориться, когда
я буду возвращаться домой и тому подобное. Все это будет доставлять мне
неприятности, и сделает меня несчастливым. Я не смогу заниматься физикой
также хорошо, и в моей жизни наступит большой беспорядок. То, чего я всегда
хотел, окажется губительным для меня. Вот почему я решил, что не могу
принять ваше предложение",
Мое пребывание в Бразилии подходило к концу, когда я получил письмо от
профессора Вилера, в котором говорилось о том, что в Японии будет проходить
международная конференция по теоретической физике, и не хочу ли я туда
поехать. В Японии до войны были такие знаменитые физики, как Лауреат
Нобелевской Премии - профессор Юкава, Томонага и Нишина. Но как только
Япония вернулась к нормальной жизни после войны, мы все думали, что должны
поехать и помочь им. Вилер сослался на множество разговорников и
идиоматических словарей, и писал, что хорошо было бы, если мы все немного
подучили бы японский язык. Я нашел в Бразилии японку и попросил ее помочь
мне и поработать со мной над произношением. Я, также, учился понемногу
писать иероглифы палочкой на бумаге, и много читал о Японии. Тогда Япония
казалась мне очень таинственной, и я думал, что будет очень интересно
поехать в такую загадочную и удивительную страну. Поэтому я занимался очень
старательно. Когда мы прилетели туда, нас встретили в аэропорту и отвезли в
отель, спроектированный Франком Ллойдом Райтом. Это была имитация
Европейского отеля. Внизу нас встречал парень, одетый точно как Филипп
Моррис. Мы не ощущали, что мы в Японии. С таким же чувством мы могли
находиться в Европе или в Америке. Парень, который показал нам наши комнаты,
маячил поблизости, кидая на нас взгляды, выпрашивая чаевые. Все было, в
точности, как в Америке. Наш визит был полностью спланирован. В первый вечер
был дан обед на верхнем этаже отеля. Обед сервировали женщины, одетые в
японские наряды, но меню было в английской традиции. С огромным трудом мне
удалось выучить несколько японских фраз, и в конце приема я сказал
официантке: "Кохи-о моттекайте кудасаи". Она поклонилась и отошла. Мой друг
Маршак дважды переспросил: "Что? Что ты ей сказал?" "Я говорю по-японски", -
ответил я. "Да брось! Ты всегда дурачишься, Фейнман!" "О чем ты говоришь?" -
Спросил я серьезным тоном. "Ну, хорошо, о чем ты ее спросил?" "Я попросил ее
принести нам кофе". Маршак не поверил мне. Он сказал: "Я заключу с тобой
пари. Если она принесет кофе..." Появилась официантка с нашим кофе, Маршак
проиграл спор. Оказалось так, что я был единственным, кто хоть что-то знал
по-японски. Даже Вилер, который сказал всем, что они должны выучить
японский, сам ничего не выучил. И я не мог этого больше выносить. Я столько
читал об отелях в японском стиле, которые должны были сильно отличаться от
того, в котором мы остановились. На следующее утро я позвал в свой номер
японца, который организовывал нам всю программу: "Я хочу переехать в
японский отель". "Я боюсь, что это невозможно, профессор Фейнман". Я, также,
читал, что японцы очень вежливы, но очень упрямы, и что с ними нужно долго
работать. Я решил быть столь же упрямым и таким же вежливым. Это была битва,
которая продолжалась около тридцати минут. "Почему вы хотите переехать в
японский отель?" "Потому что, находясь в этом отеле, я не чувствую, что я в
Японии". "Японские отели не очень хороши для вас. Вам придется спать на
полу". "Это и есть то, чего я хочу. Я хочу увидеть, каковы они". "Там нет
стульев. Вам придется сидеть за столом тоже на полу". "Отлично! Это очень
изысканно. Это, как раз то, что я искал". Наконец, он сказал, в чем, на
самом деле, состоит проблема: "Если вы остановитесь в другом отеле, придется
останавливать автобус лишний раз, и заезжать за вами, чтобы забрать на
конференцию". "Нет-нет! - Возразил я. - Утром я буду приходить к этому отелю
и садиться на автобус здесь". "Ладно, тогда хорошо. Это очень хорошо". И это
было все, из-за чего он не соглашался. Потребовалось целых полчаса, чтобы
выяснить настоящую причину его отказа. Он уже собирался идти к телефону,
чтобы зарезервировать место в другом отеле, как вдруг остановился, - снова
проблема. Все было напрасно. Потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы
обсудить, что в таком случае делать с почтой. Они уже договорились, что вся
почта с конференции будет приходить к ним в отель. "С этим тоже не будет
трудностей, - ответил я, - когда я буду приходить сюда каждое утро, я буду
спрашивать, есть ли для меня какая-нибудь корреспонденция". "Это очень
хорошо", - он добрался до телефона, и мы уже были на полпути к отелю в
японском стиле.
Сразу, как я туда попал, я понял, что это того стоило. Это было
очаровательное место. Прямо перед входом было место, где вам следует снимать
обувь. Затем навстречу вам выходит девушка, одетая в национальную одежду, -
оби - постукивая сандалиями - чит-чит. Она берет ваши вещи, вы следуете за
ней по залу, пол которого устлан матами, проходите через складную бумажную
дверь. Она идет маленькими шажками, и все это просто удивительно. Мы входим
в мою комнату, и парень, который организовывал все это, опускается на пол,
кланяется и дотрагивается носом до пола. Девушка тоже опускается и касается
носом пола. Я нахожусь в большом затруднении, должен ли я тоже дотронуться
носом до пола? Они обменялись приветствиями, и, убедившись, что я принял
комнату, вышли. Это была удивительная комната. Там были обычные стандартные
вещи, которые теперь всем нам хорошо известны, но для меня это было ново.
Там была небольшая расписанная ширма, ваза с искусно подобранной экибаной из
вербы, невысокий стол, циновка рядом с ним, а в конце комнаты - две складные
двери, которые открывались прямо в сад. Женщина, которая должна была
заботиться обо мне, была среднего возраста. Она помогла мне раздеться и
предложила юкатэ - простую широкую одежду, синего и белого цветов, которую
нужно было носить в отеле. Я открыл двери, чтобы наслаждаться прекрасным
садом, и сел за стол, сделать небольшую работу. Не прошло и двадцати минут,
как что-то промелькнуло мимо моего взгляда. Я поднял глаза, и увидел в саду,
немного в стороне от своих дверей, очень красивую молодую японку в
необычайно изысканной одежде. Я много читал о японских костюмах, и у меня
возникла мысль о том, зачем ее послали к моей комнате. Я подумал: "Это может
оказаться очень интересным". Она немного говорила по-английски и спросила:
"Вы не хотите осмотреть сад?" Я надел обувь, которую получил вместе с юкатэ,
и мы вышли в сад. Она взяла мою руку и показала мне все в этом саду.
Оказалось, что администратор направил ее ко мне, потому что она немного
говорит по-английски. Он подумал, что мне будет приятно, если она покажет
мне сад. Только и всего. Я был, конечно, несколько разочарован, но это была
встреча культур, и я знал, что очень просто можно было ошибиться в своих
предположениях. Некоторое время спустя, женщина, которая следила за моей
комнатой, пришла и сказала что-то по-японски о купании. Я знал, что японское
купание может оказаться весьма интересным, и очень хотел это попробовать. Я
сказал: "Хаи". Я читал, что купание в Японии очень усложнено. Они приносят
воду уже подогретой, и в воде для купания нельзя пользоваться мылом, чтобы
не портить ее для следующих купальщиков. Я спустился в банную секцию, и
услышал, как за закрытой дверью в следующее помещение купается кто-то еще.
Внезапно дверь заскользила в сторону и отворилась: человек, принимающий
ванну, похоже, решил посмотреть, кто сюда пожаловал. "Профессор, - сказал он
мне по-английски, - это очень большая ошибка, заходить в купальни, когда там
кто-то есть". Это был профессор Юкава. Он объяснил мне, что женщина,
спросившая меня о купании, не имела в виду, что она уже готова. В случае
моего согласия, она должна была все приготовить и сказать мне, когда
купальня будет свободна. Но люди со всего мира могут допустить такую
серьезную социальную ошибку. Мне повезло, что там был профессор Юкава. Этот
отель в японском стиле был изумительным, особенно, когда ко мне стали
приходить люди, чтобы посмотреть, как я там устроился. Разные парни заходили
ко мне в комнату, усаживались со мной на пол и мы начинали беседовать.
Мы не сидели с ними и пяти минут, как входила дама, и приносила поднос
со свечами и чаем. Это было так, будто я находился в собственном доме, а
обстановка отеля только способствовала хорошему приему гостей. У нас, если в
отеле к вам в комнату приходят гости, об этом никто не заботится, вы сами
должны позвонить в сервисную службу и все такое. Прием пищи в этом отеле
тоже был иным. В то время, пока вы едите, вам в компанию присылают девушку,
чтобы вам не было одиноко. Я не мог достаточно хорошо поддерживать с ней
разговор, но это тоже было хорошо. И еду подавали превосходную. К примеру,
суп подавали в закрытой чаше. Стоило приподнять крышку, и глазам открывалась
чудесная картина: там плавали только маленькие кусочки лука, но как это было
аппетитно. Очень важно, как еда будет выглядеть на тарелке. Я решил, что
останусь жить в Японии столько, сколько смогу. Это значило, что мне придется
есть рыбу. Я терпеть не мог рыбу с детства, но в Японии я узнал, что это
были лишь детские капризы. Я ел так много рыбы, и мне она нравилась. (Когда
я вернулся в Штаты, я первым делом отправился в рыбный ресторанчик. Там было
ужасно, как в детстве. Я не смог оставаться там долго. Позже я узнал, в чем
дело: рыба должна быть очень-очень свежей, если же это не так, она
приобретает характерный привкус, который так раздражает меня.) Однажды за
обедом в японском отеле мне подали странную вещь - в чашке было нечто
желтого цвета, размером с яичный желток. До этих пор я ел в Японии все, но
это блюдо напугало меня. Оно было все скукоженное, и выглядело, как
какие-нибудь мозги. Когда я спросил у девушки, что это такое, она ответила:
"Кури". От такого ответа мне не стало лучше. Я решил, что это могут быть
яйца осьминога или что-нибудь в таком роде. Я съел это с некоторой дрожью, и
лишь потому, что хотел остаться в Японии как можно дольше. (Я до сих пор
помню слово "кури", как будто моя жизнь зависела от этого, я не забыл его и
по прошествии тридцати лет.) На следующий день я спросил японца с
конференции, что это за завернутая в завитки штука. Я сказал ему, что это
было довольно трудно есть. Что же это такое, "кури"? "Это каштаны", -
ответил он.
Некоторые японцы из тех, кого я узнал, произвели на меня довольно
сильное впечатление. Один раз, когда наш автобус стоял уже долгое время и
никак не отправлялся в путь, кто-то сказал мне: "Эй, Фейнман! Ты ведь знаешь
японский, скажи им, чтобы ехали". Я сказал: "Хаяку! Хаяку! Ткимашо!
Ткимашо!" Это означало: "Поехали! Поехали! Быстрее! Быстрее!" Я догадывался,
что мой японский язык был практически бесконтрольным. Я знал эти выражения
из военного словаря, и они, должно быть, звучали очень грубо. Все возле
отеля забегали, словно мыши, говоря: "Да, сэр! Да, сэр!" Автобус тотчас же
тронулся. Конференция в Японии состояла из двух частей: первая проходила в
Токио, а вторая - в Киото. В автобусе по дороге в Киото, я рассказал своему
другу Эбрахаму Пэйсу об отеле в японском стиле, и ему тоже захотелось
попробовать там остановиться. Мы остановили в отеле "Мияко", где были
комнаты и в американском, и в японском стилях. Пэйс разделил со мной комнату
в японском стиле. Следующим утром молодая женщина, следившая за нашим
номером, приготовила ванну, которая находилась прямо в комнате. Немного
позже она вернулась с подносом, на котором был завтрак. Я был еще даже не
совсем одет. Она повернулась ко мне и сказала вежливо: "Охайо, гозаи мазу".
Это значит "Доброе утро". В это время Пэйс вышел из ванной, еще мокрый, и
абсолютно голый. Она повернулась к нему, и с таким же спокойствием
произнесла: "Охайо, гозаи мазу". А затем поставила перед нами поднос. Пэйс
посмотрел на меня и сказал: "Отлично, так значит, это мы нецивилизованные
люди". Если в Америке горничная, доставляя завтрак в номер, увидит там
обнаженного парня, то неминуемо начнутся крики, даже визг, переходящие в
большой шум и раздражение. Но в Японии к этому относятся привычно, так что
мы почувствовали, что они даже более нас цивилизованны и ведут себя
тактичнее в подобных ситуациях.
Я в то время работал над теорией жидкого гелия, и вычислил, как законы
квантовой динамики объясняют странный феномен (перехода в) супер-жидкое
состояние (super-fluidity). Я очень гордился своим достижением, и хотел
сделать доклад о своей работе на конференции в Киото. За день до моего
доклада был обед, и на обеде рядом со мной сидел никто иной, как профессор
Онсэйджер (Onsager) - первоклассный специалист в физике твердых тел и по
вопросам, связанным с жидким гелием. Он был одним из тех парней, которые
говорят очень мало, но если уж они что-то скажут, то это окажется весьма
значительным. "Фейнман, - обратился он ко мне недовольным тоном, - я слышал,
будто вы разобрались с жидким гелием". "Ну, да..." "Хм", - и это было все,
что он сказал мне на протяжении всего обеда. Звучало не очень-то ободряюще.
На следующий день я прочитал свой доклад и объяснил все, связанное с жидким
гелием. В конце я заметил, что существует еще нечто, что я был не в силах
вычислить: является ли переход между фазами жидкого гелия первопорядковым
(фазовый переход первого рода - first-order phase transition) (когда
температура остается неизменной при плавлении твердого тела или испарении
жидкости), или же это переход второго рода (как происходит иногда в
магнетизме, когда температура изменяется). Тогда профессор Онсэйджер
поднялся и суровым тоном заявил: "Профессор Фейнман новичок в нашей области,
и, я думаю, ему необходимо дополнить свое образование. Есть нечто, что он
должен знать, и нам следует сказать ему об этом". Я подумал: "Боже! Что же я
сделал неверно?" Онсэйджер сказал: "Нам следует сообщить Фейнману, что никто
никогда не мог вычислить правильно род любого фазового перехода, по той
причине... Но, несмотря на тот факт, что его теория не позволила ему
правильно определить порядок (род), это не значит, что он не понял другие
аспекты теории жидкого гелия вполне удовлетворительно". (Это походило на
комплимент, но исходя из того, как он начал об этом говорить, я подумал,
что, действительно, был близок к постижению этого.) На следующий день, не
позднее того, в моем номере зазвонил телефон. Это был "Тайм Мэгазин". Парень
на другом конце провода сказал: "Мы очень заинтересованы вашей работой. Есть
ли у вас копия вашего доклада, которую вы могли бы нам выслать?" Я никогда
прежде не печатался в "Тайм", и здорово разволновался. Я был горд своей
работой, и тем, как хорошо меня встретили на конференции, и поэтому сказал:
"Конечно". "Прекрасно, отошлите ее, пожалуйста, в наш филиал в Токио". Он
дал мне адрес. Я чувствовал себя победителем. Я повторил адрес, и парень
сказал: "Правильно. Большое вам спасибо, мистер Пэйс". "О, нет! - Сказал я
испуганно. - Я не Пэйс! Вы хотели говорить с Пэйсом? Извините, я передам
ему, что вы хотели говорить с ним, когда он вернется". Через несколько часов
пришел Пэйс. "Привет, Пэйс! Пэйс! - Заговорил я возбужденно. - Звонили из
"Тайм Мэгазин"! Они хотят, чтобы ты отправил им копию доклада, который ты
делаешь". "А, - сказал он, - продажная пресса". Я был дважды повержен.
Теперь я уже знаю, что Пэйс был прав, но в те дни я думал, что это так
здорово, увидеть свое имя в "Тайм Мэгазин". Это была первая моя поездка в
Японию. Я страстно желал вернуться туда снова, и сказал им, что мог бы
приехать в какой-либо университет, где бы хотели меня видеть. И японцы
предложили мне целый ряд мест, которые нужно было посетить и в каждом из них
предполагалось провести несколько дней. К тому времени я женился на Мери Лу,
и мы решали, куда бы нам поехать. В одном месте, специально для нас, ставили
целую танцевальную церемонию, которая обычно устраивалась только для больших
групп туристов. В другом - нас встречала бы яхта со студентами. В третьем -
нас встречал Мэр. Мы остановились в одном особенном маленьком тихом месте в
лесах, где делал остановку на своем пути император. Это было очаровательное
место, очень красивое, окруженное лесами, через которые текли ручьи. Там
царила тишина и утонченность. То, что император мог останавливаться в
подобном месте, указывало на большую восприимчивость к природе, чем обычно
бывает на западе. Во всех этих местах каждый, занимающийся физикой,
рассказывал мне, над чем он работает, и мы обсуждали это вместе. Они
описывали мне задачу в целом, а затем писали ряд уравнений. "Подождите
минуту, - говорил я, - у этой обобщенной теории есть какой-нибудь конкретный
пример?" "Да, конечно". "Хорошо, тогда приведите мне один пример". Это моя
особенность. Я не могу понять что-либо в общих чертах или в теории, пока не
пропущу через свою голову конкретный пример и не увижу, что он работает.
Некоторые сначала думают, что я медленно соображаю и не понимаю задачи,
потому что я все время задаю множество "бестолковых" вопросов, вроде таких:
"Катод под знаком плюс или под знаком минус? А ионы будут направляться туда
или сюда?" Но потом, когда парень уже напишет половину своих уравнений и
объяснит что-нибудь, я говорю: "Подождите-ка минуту, здесь есть ошибка. Это
не может быть правильным". Он смотрит на свои уравнения, и, конечно же,
через некоторое время находит ошибку, и с удивлением говорит: "Как, черт
возьми, этот парень, который с таким трудом пытался все это понять вначале,
нашел ошибку в этой мешанине из уравнений?" Он думает, что я просчитываю это
последовательно, шаг за шагом, с помощью математики, но это не так. У меня
есть конкретный физический пример того, что он анализирует, и я знаю,
благодаря интуиции и опыту, каковы свойства этого явления. И когда уравнение
показывает, что вещество будет вести себя так-то и так-то, а я знаю, что это
неверно, я вскакиваю и говорю: "Стойте! Здесь есть ошибка". Так в Японии я
не мог понять или обсуждать чью-либо работу, пока мне не приводили примеры
из физики, но большинство не могло найти ни одного примера. А те немногие
примеры, которые мне предлагали, часто оказывались такими слабыми и
неубедительными, что их можно было решить более легким аналитическим
методом. С тех пор я ничего уже не спрашивал о математических уравнениях, но
непрерывно задавал вопросы о физических свойствах того, над чем они
работали. Моему визиту был подведен итог в отчете, который распечатали на
мимеографе и распространили среди ученых. (Это была скромная, но эффективная
система общения, которую стали использовать в Японии после войны.) Бумага
имела название: "Бомбардировки Фейнмана и. Наша реакция". После посещения
ряда университетов, я провел месяц в институте Юкава в Киото. Я получал
настоящее удовольствие, работая там. Все там было очень приятно: приходишь
на работу, снимаешь обувь, кто-нибудь приходит и приносит чай, как раз в то
время, утром, когда этого хочется. Это было просто наслаждением. Пока я
находился в Киото, я старательно пытался учить японский язык. Я работал над
этим очень много, и добился, наконец, того, что мог самостоятельно ездить в
такси и делать в городе различные вещи. Я брал уроки японского у японца,
занимаясь по часу в день. Однажды мы изучали слово "видеть". "Итак, - сказал
он, - вы хотите сказать: 'могу я увидеть ваш сад?' Что вы скажете?" Я
построил предложение со словом, которое только что выучил. "Нет-нет! -
Возразил он. - Когда вы говорите кому-то 'не хотите ли вы посмотреть на мой
сад?' вы используете одно слово "видеть". Но когда вы хотите увидеть чей-то
сад, вы используете другое слово "видеть", оно более вежливое". "Не хотите
ли вы взглянуть на мой паршивый садик?" - вот как, по сути, следовало
говорить в первом случае. Но если вам захотелось посмотреть на садик другого
парня, вы должны были бы сказать что-нибудь следующее: "Могу ли я созерцать
ваш великолепный сад?" Вы должны использовать при этом два совершенно разных
слова. Затем он дал мне еще один вариант: "Вы направляетесь в храм и хотите
осмотреть сады..." Я построил предложение, на этот раз с вежливым "видеть".
"Нет-нет, - возразил он, - в храмах сады требуют еще большей почтительности.
Поэтому вы должны сказать что-нибудь, что соответствовало бы следующему:
"Могу ли я остановить свой взор на ваших изысканнейших садах?" Три или
четыре разных слова для одной идеи, причем, когда я делаю что-то, - это
оказывается презренным и жалким, а когда вы делаете то же самое, - это
становится изысканным. Я учил японский только по техническим необходимостям,
поэтому я решил проверить, существуют ли подобные проблемы в среде ученых.
На следующий день в институте, я спросил у ребят из офиса: "Как сказать
по-японски: 'я решаю уравнение Дирака'?" Они ответили: так-то и так-то.
"Хорошо. А теперь я хочу сказать: 'Не решите ли вы уравнение Дирака?' Как
мне сказать это?" "Вы должны использовать другое слово "решить", - ответили
они. "Но, почему? - Запротестовал я. - Когда я его решаю, я делаю то же
самое, что делаете вы?!" "Ну, да, только это нужно обозначать другим словом,
более вежливым". Я сдался. Я решил, что этот язык не для меня, и прекратил
изучать японский.
Проблема состояла в том, чтобы найти верный закон бета распада. Были
обнаружены две частицы, называемые "Тау" и "Фета". У них была почти одна и
та же масса, но одни частицы распадались на два пи-мезона, (one
disintegrated into two pions) а другие - на три пи-мезона. Эти частицы имели
не только одну и ту же массу, у них был один и тот же период распада
(lifetime = продолжительность жизни), что оказалось забавным совпадением.
Все были заинтересованы этой проблемой. На собрании, куда я пошел, слушался
доклад о том, как вылетают эти частицы из циклотрона: под различными углами
и с различной энергией (energies). Они всегда производятся в одних и тех же
пропорциях - количество Тау-частиц всегда соответствует количеству
Фета-частиц. Это указывало только на одну возможность: это были одни и те же
частицы, но они иногда распадались на два пи-мезона, (decayed into two
pions) а иногда - на три пи-мезона. Но никто не мог допустить такую
возможность, потому что существовал закон, называемый правилом симметрии
(законом четности = parity rule = закон паритета). Он основывался на том
утверждении, что все законы физики зеркально-симметричны. В нем говорилось:
если что-то может распадаться на два пи-мезона, то оно не сможет уже
распадаться на три пи-мезона. В то примечательное время я не очень-то хорошо