почему я не чувствовал того, что предполагал, могут чувствовать люди в
данных обстоятельствах. Конечно, я не испытывал удовольствия, но и чувства
ужасного опустошения тоже не было, возможно, потому, что все семь лет я
знал, что это когда-нибудь должно случиться.
Я не знал, с какими лицами встретят меня все мои друзья в Лос-Аламосе.
Я не хотел видеть эти скучные вытянутые лица, выражение соболезнований.
Когда я вернулся назад (по дороге назад сдулась еще одна шина), они спросили
меня, что случилось.
"Она умерла. А как здесь идут дела?"
И они отлично поняли, что я не хочу об этом говорить.
(Видимо что-то изменилось в моей психологии. Реальность казалась мне
такой важной, (психологически, я прекрасно осознавал, что случилось с Арлин)
и я не плакал все те долгие месяцы, пока находился в Окридже. Я проходил
мимо магазинов, видел платья в витринах и думал: наверное, ей могло бы
понравиться одно из них. И этого было мне достаточно.)
Когда я вернулся к работе над нашими вычислительными программами, то
обнаружил там суету и беспорядок: белые перфокарты, синие перфокарты, желтые
перфокарты. Я стал возмущаться: "Мы же договорились, что будем работать
только над одной задачей!" Мне ответили: "Да отвяжись ты! Уйди! Отстань!
Подожди немного, и мы тебе все объясним".
Я подождал. И вот что там происходило. Когда перфокарту пропускали
через компьютер, машина иногда делала ошибку или ставила неверное число. В
таких случаях нужно было вернуться назад и повторить операцию. Но они
заметили, что сбой происходил в определенный момент цикла, и это влияло
только на соседние числа, в определенный момент следующего цикла - на
соседние числа и так далее. Это отражалось на множестве перфокарт. Если у
вас пятьдесят перфокарт и сбой произошел на карте номер тридцать девять, это
повлияет на номера тридцать семь, тридцать восемь и тридцать девять. В
следующий раз - на номера тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь,
тридцать девять и сорок. Ошибки множились, словно под действием вируса.
Они решили провести вычисления лишь с небольшим количеством карт и
пропустить их через цикл, в котором был сбой. Поскольку десять карт можно
было пропустить сквозь машину быстрее, чем пятьдесят, они могли быстро
обработать эту "колоду", скрепить ее и исправить, в то время, пока шла
работа с другой колодой из пятидесяти карт, которые уже были заражены сбоем.
Толковое решение.
В то же время им нужно было не снизить скорость работы. У них не было
другого пути. Если бы они остановили процесс для того, чтобы разбираться и
исправлять машины, они бы потеряли время, которое мы не наверстали бы потом.
Вот чем они занимались.
Теперь вы понимаете, что случилось, пока они это делали. Они обнаружили
сбой в голубой колоде и загрузили желтую колоду с меньшим количеством карт,
которая должна была пройти быстрее, чем голубая. Они чуть не сошли с ума,
потому что после завершения работы с этой колодой они должны были уже
исправить белую: но тут явился босс.
"Оставь нас в покое!"- закричали они. Я оставил их в покое, и у них все
получилось. Таким образом, мы решили задачу в срок.
В начале я был подчиненным. Позже я стал ведущим группы. Я познакомился
с потрясающими людьми. Благодаря знакомству с этими удивительными физиками я
приобрел огромный жизненный опыт.
Конечно же, среди них был Энрико Ферми. Однажды он приехал из Чикаго,
как консультант, чтобы помогать решать наши задачи. Мы беседовали с ним: в
то время я работал над некоторыми подсчетами и получал определенные
результаты. Расчеты были очень сложными, и работа давалась тяжело. Вообще-то
я был экспертом в таких делах: я всегда мог сказать, на что будет похож
ответ или объяснить, почему получился такой ответ. Но эта задача оказалась
настолько сложной, что я никак не мог понять, что к чему.
Я рассказал Ферми, над какой задачей работаю, и стал описывать
результаты своих трудов. Он остановил меня: "Подождите! Прежде, чем вы
расскажете мне о результатах, позвольте мне немного подумать. Из этого
следует то-то и то-то (он был прав). Из этого следует то-то и то-то, по
причине того-то и того-то. И наиболее вероятным объяснением этому
является..."
Он в десять раз лучше делал то, что я только предполагал делать и
считал хорошим решением. Это был прекрасный урок для меня.
Затем там оказался великий математик- Джон фон Нейман (Neuman). Обычно
мы гуляли по воскресеньям в сопровождении Бете (Bethe) и Боба Бехера (Bob
Bacher). Это было огромным удовольствием. Фон Нейман высказал мне как-то
интересную идею: ты не должен быть в ответе за мир, в котором находишься. Я
ответил целой теорией о возможности возникновения социальной
безответственности как результата совета Неймана. Я был счастлив своими
открытиями, как никогда. Но именно Нейман посеял это зерно, которое проросло
в мою теорию безответственности.
Я также встречался с Нильсом Бором. Тогда его звали Николас Бэйкер, он
приехал в Лос-Аламос со своим сыном- Джимом Бэйкером, настоящее имя которого
было Аги Бор (Aage Bohr). Они приехали из Дании, и, как вам известно, были
очень знаменитыми физиками. Даже на фоне всех остальных Бор казался богом.
Когда он впервые приехал, у нас состоялось собрание. Все хотели увидеть
Бора. Собралось очень много народу, и все обсуждали проблемы, связанные с
бомбой. Я был где-то в задних рядах, а он расхаживал по залу и все, что я
мог увидеть - это его голову среди голов присутствующих.
Утром того дня, когда он должен был приехать в следующий раз, мне
позвонили.
"Здравствуйте. ... Фейнман?"
"Да"
"Это Джим Бэйкер. - Это был его сын. - Мой отец и я хотели бы
поговорить с вами".
"Со мной?! Я Фейнман. Но я только..."
"Очень хорошо. В восемь часов вас устроит?"
Итак, в восемь часов утра, пока все еще спали, я направился к месту
встречи. Мы вошли в офис в техническом секторе, и он сказал: "Мы думали о
том, как сделать бомбу более эффективной и у нас появились следующие идеи"
Я ответил: "Нет же! Это не сработает. Это не будет эффективно... ла,
ла, ла..."
Тогда он продолжил: "А как тогда насчет того-то и того-то?"
"Это звучит немного лучше, но здесь все равно присутствует эта
идиотская идея".
Так мы спорили около двух часов, испробовав множество идей, возвращаясь
к предшествующим аргументам. Великий Нильс курил свою трубку, которая была
его атрибутом, и говорил очень неразборчиво - мамбл-мамбл - трудно было его
понять. Его сына я понимал лучше.
"Хорошо, - сказал он, наконец, раскуривая свою трубку, - думаю, мы
можем узнать мнение (big shots = ? ) остальных". И он стал звонить всем и
обсуждать с ними все эти идеи.
Позже его сын рассказал мне, что произошло. В прошлый приезд Бор сказал
ему: "Помнишь, как зовут вон того маленького парня, который стоит позади
всех? Он единственный, кто не боится меня и скажет, если мои идеи окажутся
безумными. В следующий раз, когда мы приедем сюда обсуждать наши идеи, будет
бесполезно обсуждать их с этими парнями, которые всегда отвечают: да,
конечно, мистер Бор. Сначала мы найдем его и поговорим с ним".
Я всегда вел себя так. Меня не интересовало в такие моменты, с кем я
говорю, меня волновала только физика. Если идея казалась мне бессмысленной,
я говорил: она кажется мне бессмысленной. Если она звучала разумно, я
говорил: это звучит разумно. Дело нехитрое.
В моей жизни все было так. Это здорово и приятно, когда можно так
делать. И мое счастье, что я умею так поступать.
После того, как мы сделали все вычисления, следующей ступенью, конечно,
шли испытания. Меня в тот момент отправили в отпуск на короткое время (это
было как раз после смерти моей жены) и я находился дома. Я получил
телеграмму следующего содержания: "Ждем рождения малыша в такой-то день".
Я прилетел назад и приехал как раз в тот момент, когда автобусы только
что выехали. Я облюбовал себе место и стал ждать, находясь в двадцати милях
оттуда. У нас была рация, по которой они должны были передавать о начале и
ходе испытаний, но она не работала, и мы вообще не знали, что там
происходит. Но вдруг она заработала за несколько минут до начала
эксперимента и для тех, кто, как мы, находились далеко, передали, что
осталось двадцать секунд до начала. Остальные были гораздо ближе - в шести
милях от места взрыва.
Нам выдали темные очки, с помощью которых можно было наблюдать за
происходящим. Темные очки! За двадцать миль невозможно разглядеть это через
темные очки. Я решил, что настоящий вред глазам может причинить только
ультрафиолетовое излучение, но просто яркий свет не принесет вреда. Я уселся
в грузовике и стал наблюдать сквозь ветровое стекло, потому что
ультрафиолетовое излучение не проникает сквозь стекла. Оттуда было безопасно
смотреть на это чертово зрелище.
Время пришло, и этот ужасающий взрыв был настолько ярким, что я
пригнулся и видел уже только лиловые пятна на полу грузовика. Я сказал себе:
"Это не может продолжаться так долго. Это уже послесвечение". Я снова
посмотрел наверх и увидел белый свет, переходящий в желтый, а затем в
оранжевый. Облака формировались и исчезали снова из-за сжатия и расширения
взрывной волны.
Наконец он превратился в большой оранжевый шар, центр которого был
ослепительно ярким. Оранжевый шар начал расти и колебаться, постепенно
чернея по краям. А затем я увидел большой шар дыма со вспышками внутри, с
раскаленным плавящимся пламенем, вырывающимся наружу.
Все это происходило в течение минуты. Это был ряд последовательных
превращений от ослепительно яркого света до тьмы, и я это видел. Я едва ли
не единственный, кто видел своими глазами этот проклятый взрыв- первое из
трех испытаний. Все остальные были в темных очках, а люди находящиеся в
шести милях от эпицентра не могли ничего видеть, поскольку (как они
рассказывали потом) все лежали ничком на земле. И я единственный смотрел на
все это обычным человеческим взглядом.
Спустя полторы минуты внезапно раздался ужасающий шум- БАХ!- а затем
словно раскат грома, очень убедительный. Никто не произнес ни слова во время
всего этого действа. Достаточно было только смотреть. Но звук этого взрыва
вывел всех из оцепенения. Он потряс меня особенно, потому что такая сила
звука на таком расстоянии обозначала, что все это действительно работает.
Кто-то, стоящий позади меня спросил: "Что это?"
Я ответил: "Это была бомба".
Этим человеком был Вильям Лоренс. Он приехал сюда, чтобы написать
статью обо всем, что здесь происходит. И, предполагалось, что только я могу
ввести его в курс дела. Это оказалось для него слишком сложно технически,
так что позже сюда приехал Х. Д. Смит, и вот что я ему показал. Мы вошли в
одну из комнат, в конце которой на узком пьедестале располагался небольшой
обшитый серебром шар. Можно было дотронуться до него, он был теплым. Внутри
него содержался радиоактивный элемент- плутоний. Мы стояли в дверях этой
комнаты и говорили о нем. Это был новый элемент, открытый человеком, никогда
раньше он не существовал на земле, исключая, вероятно, лишь короткий период
в самом начале. И вот он был здесь, изолированный, радиоактивный,
сохраняющий все свои свойства. И его создали мы. Он представлял невероятную
ценность.
Тем временем (знаете, как обычно люди ведут себя во время разговора:
покачиваются немного и тому подобное) он упирался ногой о дверной косяк и я
заметил: "Кстати, дверной упор здесь особенный, специально сделанный для
этой двери". Между прочим, дверной упор был изготовлен из десятидюймовой
полусферы желтоватого позолоченного металла.
Вот как появилась эта дверь. Мы должны были провести эксперимент -
посмотреть, как отражается на нейтронах соседство с различными материалами.
Мы не использовали много материала, чтобы сохранить нейтроны, но испытания
проводили с различными металлами. Мы испробовали платину, цинк, медь и
золото. И когда мы ставили эксперимент с золотом, у нас был слиток, и кто-то
предложил хорошую идею - сделать из этого внушительного шара дверной упор
для двери в комнату, где помещен плутоний.
После того, как все наши испытания завершились, в Лос-Аламосе царило
невероятное возбуждение. Все устраивали вечеринки, и мы присутствовали на
каждой. Я разъезжал на джипе, играл на барабанах и все такое прочее. Но один
человек (я помню, это был Боб Вильсон) все время оставался угрюмым.
Я спросил его: "Чем ты недоволен?" Он ответил: "То, что мы сделали -
ужасно".
"Но ведь ты же это начал, и ты втянул нас в это".
Понимаете, что случилось со мной и со всеми нами: Мы начинали все это с
хорошими намерениями, а потом работали, вкладывая в это все силы, доводя все
до совершенства. Это доставляло удовольствие и воодушевляло, и мы перестали
думать о чем-то еще. Просто остановились. Боб Вильсон был единственным, кто
все еще продолжал думать об этом до настоящего момента.
Я быстро возвратился к цивилизации после работы в Лос-Аламосе и поехал
преподавать в Корнелл. Первое мое впечатление было очень странным. Не смогу
это хорошо объяснить, но мои чувства и переживания стали гораздо сильнее,
чем раньше. Например, я мог сидеть в ресторане в Нью-Йорке, смотреть на
соседние здания и думать, насколько велик был радиус поражения от бомбы в
Хиросиме и тому подобное... Как далеко отсюда 34-ая улица?.. Все эти здания,
если они разлетятся в прах... Я шел по улицам, видел людей, которые строили
мост или новую дорогу, и думал: они безумцы, они совершенно не понимают, для
чего делают все это, ведь это бесполезно и бессмысленно.
К счастью, это "бесполезность" продолжается уже почти сорок лет, не так
ли? Я был не прав, когда полагал, что строить новые мосты бессмысленно и я
рад, что те люди тогда думали иначе и могли осмысленно заглядывать в
будущее.
(Главы в переводе М. Шифмана)
(Перевод главы М. Шифмана)
В то время, когда я преподавал в Корнелле, меня попросили прочитать
небольшой курс лекций раз в неделю в аэронавтической лаборатории в Баффало.
У корнелла была договоренность с лабораторией о том, что по вечерам там
будут проходить лекции по физике, которые будет вести кто-то из
университетского состава преподавателей. Там уже кто-то преподавал, но на
него стали поступать жалобы, и на его место предложили мою кандидатуру. Я
был тогда еще молодым профессором и не мог так просто сказать "нет", поэтому
я согласился.
В Баффало можно было попасть одним-единственным самолетом, из которого
и состояла маленькая авиакомпания. Тогда это была авиакомпания Робинзон
(позже она стала называться Мохак (mohawk airlines)). Помню, когда я первый
раз полетел в Баффало, пилотом самолета был сам мистер Робинзон. Он отколол
лед с крыльев самолета, и мы поднялись в воздух.
Но мне совершенно не нравилась эта идея - вечером каждого вторника
летать в Баффало. Университет доплачивал мне за это 35$ командировочных. Я
был из числа Детей времен Депрессии, и решил, что 35$- это порядочная
надбавка для того времени.
У меня вдруг возникла идея. Я представил, что эти 35$ могут сделать
путешествия в Баффало намного привлекательнее, для этого нужно лишь
научиться тратить эти деньги. Так я решил тратить 35 $, чтобы порадовать
себя, всякий раз, как отправлялся в Баффало и посмотреть, будут ли эти
путешествия иметь для меня больший смысл в этом случае.
У меня не было еще большого опыта в подобных вещах, и я не знал, с чего
следует начинать. Я попросил таксиста, который подобрал меня в аэропорту
повозить меня туда-сюда по Баффало, просто так, ради развлечения. Он был
очень любезен, и я запомнил его имя - Маркусо - и номер его машины- 169.
Теперь каждый свой вечерний визит по вторникам я искал его в аэропорту.
Перед тем, как я собирался прочитать свою первую лекцию, я спросил
Маркусо: "Есть тут какой-нибудь интересный бар, в котором происходит всякая
всячина?" Я считал, что все интересное может происходить в барах.
"Алиби Рум". - Ответил он. - Это живенькое место. Там вы встретите
самых разных людей. Я отвезу вас туда сразу после лекции". После лекции
Маркусо заехал за мной и отвез меня в "Алиби Рум". По дороге я спросил:
"Слушай, я бы хотел выпить чего-нибудь. Как здесь называется хороший виски?"
"Спроси "Черно-белый, воду отдельно сделай",- посоветовал он. "Алиби
Рум" оказалось элегантным местом, многолюдным и полным жизни. Женщины были
одеты в меха, все казались дружелюбными и телефоны звонили не переставая. Я
подошел к стойке бара и заказал "Черно-белый, воду отдельно сделай". Бармен
был очень любезен. Он быстро нашел красивую даму, предложил мне подсесть к
ней и представил ее мне. Я заказал для нее напитки. Мне понравилось там, и я
решил вновь заглянуть в это место в следующий свой приезд через неделю.
Каждый вторник я приезжал в Баффало, и такси No169 доставляло меня на
лекцию, а после в "Алиби Рум". Я заходил в бар и заказывал свой
"Черно-белый, воду отдельно сделай". Через несколько недель меня стали
считать постоянным клиентом. Как только я заходил в бар, на стойке уже ждал
меня мой виски и бармен приветствовал: "Вам, как обычно, Сэр".
Я выпивал целый стакан залпом, чтобы показать, какой я крутой парень
(такое я видел в кино) и потом сидел около двадцати секунд прежде, чем
запить его водой. В последствии мне уже даже не надо было запивать его
водой.
Бармен следил за тем, чтобы быстренько посадить рядом со мной
какую-нибудь красотку, и все начиналось чудесно, но перед тем, как бар
закрывался, им всегда нужно было куда-то идти. Возможно, это происходило
потому, думал я, что я к тому времени был уже довольно пьян.
Однажды, когда бар уже закрывался, девушка, которую я в тот вечер
угощал выпивкой, предложила мне пойти с ней в другое место, где у нее было
много знакомых. Это место находилось на втором этаже другого здания. На
здании не было никакой вывески, свидетельствующей о том, что там находится
бар. Все бары в Баффало закрывались в два часа ночи, и все оставшиеся люди
просачивались из баров в этот большой зал на втором этаже, нелегально,
конечно, чтобы продолжить свое веселье.
Я попытался представить, что будет в том случае, если я останусь в
баре, буду смотреть, что там происходит, но не буду при этом брать себе
выпивку. Однажды я заметил парня, который довольно часто подходил к стойке и
заказывал стакан молока. Всем было известно, что с ним. У бедняги была язва.
Когда я увидел его, мне в голову пришла одна мысль.
В следующий раз я пришел в "Алиби Рум" и бармен спросил меня: "Вам, как
обычно, сэр?"
"Нет, мне кокаин. Чистый кокаин", - сказал я с выражением разочарования
на лице.
Другие парни окружили меня с одобрением и симпатией. Один сказал: "О, я
был под кайфом, три недели назад". А другой добавил: "Вот что действительно
круто, Дики! Вот, что на самом деле круто".
Я снискал уважение, теперь и я "был под кайфом" и оказался своим в этом
баре со всеми его "соблазнами" и заказывал кокс только для того, чтобы
пообщаться со своими друзьями. Так продолжалось целый месяц! Я был чертовски
крутым ублюдком.
Однажды я зашел в мужской туалет бара и там, около писсуара, стоял один
из парней, уже изрядно надравшийся. Он сказал многозначительным тоном: "Мне
не нравится твое лицо. Думаю, что сейчас двину тебе как следует".
Я был ужасно напуган, но ответил тоном столь же угрожающим: "А ну уйди
с дороги, а то сейчас пущу струю прямо сквозь тебя!"
Он сказал что-то еще, и я решил, что дело неминуемо завершится дракой.
Я никогда до этого не дрался и поэтому не знал, точно, что должен делать и
боялся, что меня здорово побьют. Я подумал только, что должен отойти от
стены, потому что, если он нанесет удар, то я тут же получу еще один удар
сзади. Затем я почувствовал удар в глаз с каким-то довольно смешным хрустом.
Я не почувствовал, чтобы это особо сильно мне навредило. Следующее, что я
осознал - это то, что я тут же, автоматически, дал сдачи этому сукину сыну.
Это было замечательное открытие для меня: мне не пришлось думать, "механика"
моего тела знала, что делать.
"Око за око, - сказал я, - хочешь продолжить?"
Он развернулся и вышел. Возможно, мы бы убили друг друга, если бы он
оказался таким же тупым, каким был тогда я.
Я стал умываться. Мои руки оказались разбиты, из десен текла кровь
(десны были моим слабым местом), а глаз был подбит. После того, как я
успокоился, я вернулся в бар, небрежной походкой подошел к стойке и сказал:
"Черный и Белый, воду отдельно сделай". Я думал, это успокоит мои нервы.
Я не заметил этого сначала, но парень, с которым у меня произошла
схватка в туалете, находился в другом конце бара и разговаривал с тремя
другими. Очень скоро эта троица больших крепких парней подошла к столику, за
которым я сидел, и склонилась надо мной. Они посмотрели сверху вниз
угрожающе и заявили: "Что за идея затевать драку с нашим другом?"
Я был настолько глуп, что не сообразил сразу, что меня запугивают: я
лишь знал, кто прав, а кто нет. Я просто вскочил и возмущенно ответил:
"Почему бы вам сперва не разобраться, кто первым задумал эту драку, прежде
чем делать глупости?"
Эти большие парни были настолько поражены тем фактом, что их угрозы не
действуют, что отстали от меня и вернулись обратно.
Спустя какое-то время один из них снова подошел ко мне и сказал: "Ты
прав, Карли всегда так делает. Сначала он влезает в драку, а потом просит
нас заступиться за него".
"Верно говоришь, черт возьми, что я прав!" - ответил я и он сел рядом
со мной.
Карли и двое оставшихся ребят тоже подошли и сели по другую сторону от
меня. Карли сказал что-то о том, что мой глаз не очень-то хорошо выглядит, и
я ответил, что по нему тоже не скажешь, что он в лучшей форме.
Я продолжал разговаривать в стиле крутого парня, потому что считал, что
это лучший способ поведения в баре и так принято вести себя здесь настоящим
мужчинам.
Ситуация накалялась все больше и окружающие стали беспокоиться о том,
что же произойдет дальше. Бармен сказал: "Только не драться здесь, ребята. А
ну остыньте!"
Карли прошипел: "Конечно, мы достанем его, когда он соберется отсюда
уйти".
И тут явился гений. В каждой области найдется свой первоклассный
эксперт. Именно такой парень подошел ко мне и сказал: "Привет Дэн! Я и не
знал, что ты в городе! Как я рад тебя видеть!"
Потом он сказал, обращаясь к Карли: "Эй, Пол! Я бы хотел познакомить
тебя со своим отличным другом! Вот это Дэн! Думаю, вы оба друг другу
понравитесь. Почему бы вам ни пожать друг другу руки?"
Мы пожали друг другу руки, и Карли сказал: "Приятно познакомиться".
Потом этот гений наклонился ко мне и очень спокойно прошептал: "Ну а
теперь убирайся отсюда, да побыстрее!"
"Но они же сказали, что будут..."
"Уходи, я сказал!", - повторил он.
Я забрал свое пальто и быстренько вышел. Я специально шел поближе к
домам, на случай, если им вздумается меня отыскать. Но никто не вышел вслед
за мной, и я отправился в свой отель. Тем вечером как раз была моя последняя
лекция, и я никогда больше не возвращался в "Алиби Рум", по меньшей мере,
последующие несколько лет.
(Я все же оказался в "Алиби Рум" спустя десять лет, но там все
изменилось. Там не было так мило и изысканно, как прежде. Бар выглядел
неопрятно и был заполнен опустившимися людьми. Я разговорился с барменом,
прежнего бармена там тоже не оказалось, и рассказал ему о старых временах.
"О, да! - сказал он. - Это был бар, где обычно собирались букмекеры со
своими девушками". Я понял, почему там было столько вежливых и элегантных
людей, и почему постоянно звонили телефоны.)
Когда я посмотрел на себя в зеркало следующим утром, я обнаружил, что
черный фингал под глазом чудовищно разросся за несколько часов. Когда же я
вернулся на Итаку в тот день, я должен был отнести кое-что в кабинет к
декану. Профессор философии, увидев мой черный глаз, воскликнул: "О, мистер
Фейнман! Только не говорите мне, что вы заработали это, когда проходили в
дверь!"
"Не совсем, - ответил я, - я заработал это в драке в мужском туалете
одного из баров в Баффало".
Он от души рассмеялся.
После этого возникла проблема с проведением лекций на моем постоянном
курсе. Я входил в класс с опущенной головой, якобы изучая свои конспекты.
Когда же наступало время начать лекцию, я поднимал голову, смотрел прямо на
студентов и говорил то, что всегда говорил перед началом каждой своей
лекции, только теперь я произносил это тоном крутого парня и характерным
голосом: "Есть вопросы?"
Пока я находился в Корнелле, я часто ездил к себе домой в Фа-Роквей.
Однажды, когда я находился дома, зазвонил телефон. Это был междугородний
звонок издалека, из Калифорнии. В те дни междугородний звонок обозначал
что-то очень важное. Это было редкостью, чтобы кто-то специально позвонил из
такого чудесного места, как Калифорния, находящегося за миллион миль отсюда.
Парень на другом конце провода спрашивает: "Это профессор Корнельского
Университета Фейнман?"
"Да, это я"
"Вам звонит мистер такой-то из такой-то авиаконструкторской компании".
Это была большая компания в Калифорнии, к сожалению, я не помню ее названия.
Он продолжает: "Мы планируем начать разработку ядерных ракетоносителей
(nuclear-propelled rocket airplanes). Годовой бюджет будет составлять
данных обстоятельствах. Конечно, я не испытывал удовольствия, но и чувства
ужасного опустошения тоже не было, возможно, потому, что все семь лет я
знал, что это когда-нибудь должно случиться.
Я не знал, с какими лицами встретят меня все мои друзья в Лос-Аламосе.
Я не хотел видеть эти скучные вытянутые лица, выражение соболезнований.
Когда я вернулся назад (по дороге назад сдулась еще одна шина), они спросили
меня, что случилось.
"Она умерла. А как здесь идут дела?"
И они отлично поняли, что я не хочу об этом говорить.
(Видимо что-то изменилось в моей психологии. Реальность казалась мне
такой важной, (психологически, я прекрасно осознавал, что случилось с Арлин)
и я не плакал все те долгие месяцы, пока находился в Окридже. Я проходил
мимо магазинов, видел платья в витринах и думал: наверное, ей могло бы
понравиться одно из них. И этого было мне достаточно.)
Когда я вернулся к работе над нашими вычислительными программами, то
обнаружил там суету и беспорядок: белые перфокарты, синие перфокарты, желтые
перфокарты. Я стал возмущаться: "Мы же договорились, что будем работать
только над одной задачей!" Мне ответили: "Да отвяжись ты! Уйди! Отстань!
Подожди немного, и мы тебе все объясним".
Я подождал. И вот что там происходило. Когда перфокарту пропускали
через компьютер, машина иногда делала ошибку или ставила неверное число. В
таких случаях нужно было вернуться назад и повторить операцию. Но они
заметили, что сбой происходил в определенный момент цикла, и это влияло
только на соседние числа, в определенный момент следующего цикла - на
соседние числа и так далее. Это отражалось на множестве перфокарт. Если у
вас пятьдесят перфокарт и сбой произошел на карте номер тридцать девять, это
повлияет на номера тридцать семь, тридцать восемь и тридцать девять. В
следующий раз - на номера тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь,
тридцать девять и сорок. Ошибки множились, словно под действием вируса.
Они решили провести вычисления лишь с небольшим количеством карт и
пропустить их через цикл, в котором был сбой. Поскольку десять карт можно
было пропустить сквозь машину быстрее, чем пятьдесят, они могли быстро
обработать эту "колоду", скрепить ее и исправить, в то время, пока шла
работа с другой колодой из пятидесяти карт, которые уже были заражены сбоем.
Толковое решение.
В то же время им нужно было не снизить скорость работы. У них не было
другого пути. Если бы они остановили процесс для того, чтобы разбираться и
исправлять машины, они бы потеряли время, которое мы не наверстали бы потом.
Вот чем они занимались.
Теперь вы понимаете, что случилось, пока они это делали. Они обнаружили
сбой в голубой колоде и загрузили желтую колоду с меньшим количеством карт,
которая должна была пройти быстрее, чем голубая. Они чуть не сошли с ума,
потому что после завершения работы с этой колодой они должны были уже
исправить белую: но тут явился босс.
"Оставь нас в покое!"- закричали они. Я оставил их в покое, и у них все
получилось. Таким образом, мы решили задачу в срок.
В начале я был подчиненным. Позже я стал ведущим группы. Я познакомился
с потрясающими людьми. Благодаря знакомству с этими удивительными физиками я
приобрел огромный жизненный опыт.
Конечно же, среди них был Энрико Ферми. Однажды он приехал из Чикаго,
как консультант, чтобы помогать решать наши задачи. Мы беседовали с ним: в
то время я работал над некоторыми подсчетами и получал определенные
результаты. Расчеты были очень сложными, и работа давалась тяжело. Вообще-то
я был экспертом в таких делах: я всегда мог сказать, на что будет похож
ответ или объяснить, почему получился такой ответ. Но эта задача оказалась
настолько сложной, что я никак не мог понять, что к чему.
Я рассказал Ферми, над какой задачей работаю, и стал описывать
результаты своих трудов. Он остановил меня: "Подождите! Прежде, чем вы
расскажете мне о результатах, позвольте мне немного подумать. Из этого
следует то-то и то-то (он был прав). Из этого следует то-то и то-то, по
причине того-то и того-то. И наиболее вероятным объяснением этому
является..."
Он в десять раз лучше делал то, что я только предполагал делать и
считал хорошим решением. Это был прекрасный урок для меня.
Затем там оказался великий математик- Джон фон Нейман (Neuman). Обычно
мы гуляли по воскресеньям в сопровождении Бете (Bethe) и Боба Бехера (Bob
Bacher). Это было огромным удовольствием. Фон Нейман высказал мне как-то
интересную идею: ты не должен быть в ответе за мир, в котором находишься. Я
ответил целой теорией о возможности возникновения социальной
безответственности как результата совета Неймана. Я был счастлив своими
открытиями, как никогда. Но именно Нейман посеял это зерно, которое проросло
в мою теорию безответственности.
Я также встречался с Нильсом Бором. Тогда его звали Николас Бэйкер, он
приехал в Лос-Аламос со своим сыном- Джимом Бэйкером, настоящее имя которого
было Аги Бор (Aage Bohr). Они приехали из Дании, и, как вам известно, были
очень знаменитыми физиками. Даже на фоне всех остальных Бор казался богом.
Когда он впервые приехал, у нас состоялось собрание. Все хотели увидеть
Бора. Собралось очень много народу, и все обсуждали проблемы, связанные с
бомбой. Я был где-то в задних рядах, а он расхаживал по залу и все, что я
мог увидеть - это его голову среди голов присутствующих.
Утром того дня, когда он должен был приехать в следующий раз, мне
позвонили.
"Здравствуйте. ... Фейнман?"
"Да"
"Это Джим Бэйкер. - Это был его сын. - Мой отец и я хотели бы
поговорить с вами".
"Со мной?! Я Фейнман. Но я только..."
"Очень хорошо. В восемь часов вас устроит?"
Итак, в восемь часов утра, пока все еще спали, я направился к месту
встречи. Мы вошли в офис в техническом секторе, и он сказал: "Мы думали о
том, как сделать бомбу более эффективной и у нас появились следующие идеи"
Я ответил: "Нет же! Это не сработает. Это не будет эффективно... ла,
ла, ла..."
Тогда он продолжил: "А как тогда насчет того-то и того-то?"
"Это звучит немного лучше, но здесь все равно присутствует эта
идиотская идея".
Так мы спорили около двух часов, испробовав множество идей, возвращаясь
к предшествующим аргументам. Великий Нильс курил свою трубку, которая была
его атрибутом, и говорил очень неразборчиво - мамбл-мамбл - трудно было его
понять. Его сына я понимал лучше.
"Хорошо, - сказал он, наконец, раскуривая свою трубку, - думаю, мы
можем узнать мнение (big shots = ? ) остальных". И он стал звонить всем и
обсуждать с ними все эти идеи.
Позже его сын рассказал мне, что произошло. В прошлый приезд Бор сказал
ему: "Помнишь, как зовут вон того маленького парня, который стоит позади
всех? Он единственный, кто не боится меня и скажет, если мои идеи окажутся
безумными. В следующий раз, когда мы приедем сюда обсуждать наши идеи, будет
бесполезно обсуждать их с этими парнями, которые всегда отвечают: да,
конечно, мистер Бор. Сначала мы найдем его и поговорим с ним".
Я всегда вел себя так. Меня не интересовало в такие моменты, с кем я
говорю, меня волновала только физика. Если идея казалась мне бессмысленной,
я говорил: она кажется мне бессмысленной. Если она звучала разумно, я
говорил: это звучит разумно. Дело нехитрое.
В моей жизни все было так. Это здорово и приятно, когда можно так
делать. И мое счастье, что я умею так поступать.
После того, как мы сделали все вычисления, следующей ступенью, конечно,
шли испытания. Меня в тот момент отправили в отпуск на короткое время (это
было как раз после смерти моей жены) и я находился дома. Я получил
телеграмму следующего содержания: "Ждем рождения малыша в такой-то день".
Я прилетел назад и приехал как раз в тот момент, когда автобусы только
что выехали. Я облюбовал себе место и стал ждать, находясь в двадцати милях
оттуда. У нас была рация, по которой они должны были передавать о начале и
ходе испытаний, но она не работала, и мы вообще не знали, что там
происходит. Но вдруг она заработала за несколько минут до начала
эксперимента и для тех, кто, как мы, находились далеко, передали, что
осталось двадцать секунд до начала. Остальные были гораздо ближе - в шести
милях от места взрыва.
Нам выдали темные очки, с помощью которых можно было наблюдать за
происходящим. Темные очки! За двадцать миль невозможно разглядеть это через
темные очки. Я решил, что настоящий вред глазам может причинить только
ультрафиолетовое излучение, но просто яркий свет не принесет вреда. Я уселся
в грузовике и стал наблюдать сквозь ветровое стекло, потому что
ультрафиолетовое излучение не проникает сквозь стекла. Оттуда было безопасно
смотреть на это чертово зрелище.
Время пришло, и этот ужасающий взрыв был настолько ярким, что я
пригнулся и видел уже только лиловые пятна на полу грузовика. Я сказал себе:
"Это не может продолжаться так долго. Это уже послесвечение". Я снова
посмотрел наверх и увидел белый свет, переходящий в желтый, а затем в
оранжевый. Облака формировались и исчезали снова из-за сжатия и расширения
взрывной волны.
Наконец он превратился в большой оранжевый шар, центр которого был
ослепительно ярким. Оранжевый шар начал расти и колебаться, постепенно
чернея по краям. А затем я увидел большой шар дыма со вспышками внутри, с
раскаленным плавящимся пламенем, вырывающимся наружу.
Все это происходило в течение минуты. Это был ряд последовательных
превращений от ослепительно яркого света до тьмы, и я это видел. Я едва ли
не единственный, кто видел своими глазами этот проклятый взрыв- первое из
трех испытаний. Все остальные были в темных очках, а люди находящиеся в
шести милях от эпицентра не могли ничего видеть, поскольку (как они
рассказывали потом) все лежали ничком на земле. И я единственный смотрел на
все это обычным человеческим взглядом.
Спустя полторы минуты внезапно раздался ужасающий шум- БАХ!- а затем
словно раскат грома, очень убедительный. Никто не произнес ни слова во время
всего этого действа. Достаточно было только смотреть. Но звук этого взрыва
вывел всех из оцепенения. Он потряс меня особенно, потому что такая сила
звука на таком расстоянии обозначала, что все это действительно работает.
Кто-то, стоящий позади меня спросил: "Что это?"
Я ответил: "Это была бомба".
Этим человеком был Вильям Лоренс. Он приехал сюда, чтобы написать
статью обо всем, что здесь происходит. И, предполагалось, что только я могу
ввести его в курс дела. Это оказалось для него слишком сложно технически,
так что позже сюда приехал Х. Д. Смит, и вот что я ему показал. Мы вошли в
одну из комнат, в конце которой на узком пьедестале располагался небольшой
обшитый серебром шар. Можно было дотронуться до него, он был теплым. Внутри
него содержался радиоактивный элемент- плутоний. Мы стояли в дверях этой
комнаты и говорили о нем. Это был новый элемент, открытый человеком, никогда
раньше он не существовал на земле, исключая, вероятно, лишь короткий период
в самом начале. И вот он был здесь, изолированный, радиоактивный,
сохраняющий все свои свойства. И его создали мы. Он представлял невероятную
ценность.
Тем временем (знаете, как обычно люди ведут себя во время разговора:
покачиваются немного и тому подобное) он упирался ногой о дверной косяк и я
заметил: "Кстати, дверной упор здесь особенный, специально сделанный для
этой двери". Между прочим, дверной упор был изготовлен из десятидюймовой
полусферы желтоватого позолоченного металла.
Вот как появилась эта дверь. Мы должны были провести эксперимент -
посмотреть, как отражается на нейтронах соседство с различными материалами.
Мы не использовали много материала, чтобы сохранить нейтроны, но испытания
проводили с различными металлами. Мы испробовали платину, цинк, медь и
золото. И когда мы ставили эксперимент с золотом, у нас был слиток, и кто-то
предложил хорошую идею - сделать из этого внушительного шара дверной упор
для двери в комнату, где помещен плутоний.
После того, как все наши испытания завершились, в Лос-Аламосе царило
невероятное возбуждение. Все устраивали вечеринки, и мы присутствовали на
каждой. Я разъезжал на джипе, играл на барабанах и все такое прочее. Но один
человек (я помню, это был Боб Вильсон) все время оставался угрюмым.
Я спросил его: "Чем ты недоволен?" Он ответил: "То, что мы сделали -
ужасно".
"Но ведь ты же это начал, и ты втянул нас в это".
Понимаете, что случилось со мной и со всеми нами: Мы начинали все это с
хорошими намерениями, а потом работали, вкладывая в это все силы, доводя все
до совершенства. Это доставляло удовольствие и воодушевляло, и мы перестали
думать о чем-то еще. Просто остановились. Боб Вильсон был единственным, кто
все еще продолжал думать об этом до настоящего момента.
Я быстро возвратился к цивилизации после работы в Лос-Аламосе и поехал
преподавать в Корнелл. Первое мое впечатление было очень странным. Не смогу
это хорошо объяснить, но мои чувства и переживания стали гораздо сильнее,
чем раньше. Например, я мог сидеть в ресторане в Нью-Йорке, смотреть на
соседние здания и думать, насколько велик был радиус поражения от бомбы в
Хиросиме и тому подобное... Как далеко отсюда 34-ая улица?.. Все эти здания,
если они разлетятся в прах... Я шел по улицам, видел людей, которые строили
мост или новую дорогу, и думал: они безумцы, они совершенно не понимают, для
чего делают все это, ведь это бесполезно и бессмысленно.
К счастью, это "бесполезность" продолжается уже почти сорок лет, не так
ли? Я был не прав, когда полагал, что строить новые мосты бессмысленно и я
рад, что те люди тогда думали иначе и могли осмысленно заглядывать в
будущее.
(Главы в переводе М. Шифмана)
(Перевод главы М. Шифмана)
В то время, когда я преподавал в Корнелле, меня попросили прочитать
небольшой курс лекций раз в неделю в аэронавтической лаборатории в Баффало.
У корнелла была договоренность с лабораторией о том, что по вечерам там
будут проходить лекции по физике, которые будет вести кто-то из
университетского состава преподавателей. Там уже кто-то преподавал, но на
него стали поступать жалобы, и на его место предложили мою кандидатуру. Я
был тогда еще молодым профессором и не мог так просто сказать "нет", поэтому
я согласился.
В Баффало можно было попасть одним-единственным самолетом, из которого
и состояла маленькая авиакомпания. Тогда это была авиакомпания Робинзон
(позже она стала называться Мохак (mohawk airlines)). Помню, когда я первый
раз полетел в Баффало, пилотом самолета был сам мистер Робинзон. Он отколол
лед с крыльев самолета, и мы поднялись в воздух.
Но мне совершенно не нравилась эта идея - вечером каждого вторника
летать в Баффало. Университет доплачивал мне за это 35$ командировочных. Я
был из числа Детей времен Депрессии, и решил, что 35$- это порядочная
надбавка для того времени.
У меня вдруг возникла идея. Я представил, что эти 35$ могут сделать
путешествия в Баффало намного привлекательнее, для этого нужно лишь
научиться тратить эти деньги. Так я решил тратить 35 $, чтобы порадовать
себя, всякий раз, как отправлялся в Баффало и посмотреть, будут ли эти
путешествия иметь для меня больший смысл в этом случае.
У меня не было еще большого опыта в подобных вещах, и я не знал, с чего
следует начинать. Я попросил таксиста, который подобрал меня в аэропорту
повозить меня туда-сюда по Баффало, просто так, ради развлечения. Он был
очень любезен, и я запомнил его имя - Маркусо - и номер его машины- 169.
Теперь каждый свой вечерний визит по вторникам я искал его в аэропорту.
Перед тем, как я собирался прочитать свою первую лекцию, я спросил
Маркусо: "Есть тут какой-нибудь интересный бар, в котором происходит всякая
всячина?" Я считал, что все интересное может происходить в барах.
"Алиби Рум". - Ответил он. - Это живенькое место. Там вы встретите
самых разных людей. Я отвезу вас туда сразу после лекции". После лекции
Маркусо заехал за мной и отвез меня в "Алиби Рум". По дороге я спросил:
"Слушай, я бы хотел выпить чего-нибудь. Как здесь называется хороший виски?"
"Спроси "Черно-белый, воду отдельно сделай",- посоветовал он. "Алиби
Рум" оказалось элегантным местом, многолюдным и полным жизни. Женщины были
одеты в меха, все казались дружелюбными и телефоны звонили не переставая. Я
подошел к стойке бара и заказал "Черно-белый, воду отдельно сделай". Бармен
был очень любезен. Он быстро нашел красивую даму, предложил мне подсесть к
ней и представил ее мне. Я заказал для нее напитки. Мне понравилось там, и я
решил вновь заглянуть в это место в следующий свой приезд через неделю.
Каждый вторник я приезжал в Баффало, и такси No169 доставляло меня на
лекцию, а после в "Алиби Рум". Я заходил в бар и заказывал свой
"Черно-белый, воду отдельно сделай". Через несколько недель меня стали
считать постоянным клиентом. Как только я заходил в бар, на стойке уже ждал
меня мой виски и бармен приветствовал: "Вам, как обычно, Сэр".
Я выпивал целый стакан залпом, чтобы показать, какой я крутой парень
(такое я видел в кино) и потом сидел около двадцати секунд прежде, чем
запить его водой. В последствии мне уже даже не надо было запивать его
водой.
Бармен следил за тем, чтобы быстренько посадить рядом со мной
какую-нибудь красотку, и все начиналось чудесно, но перед тем, как бар
закрывался, им всегда нужно было куда-то идти. Возможно, это происходило
потому, думал я, что я к тому времени был уже довольно пьян.
Однажды, когда бар уже закрывался, девушка, которую я в тот вечер
угощал выпивкой, предложила мне пойти с ней в другое место, где у нее было
много знакомых. Это место находилось на втором этаже другого здания. На
здании не было никакой вывески, свидетельствующей о том, что там находится
бар. Все бары в Баффало закрывались в два часа ночи, и все оставшиеся люди
просачивались из баров в этот большой зал на втором этаже, нелегально,
конечно, чтобы продолжить свое веселье.
Я попытался представить, что будет в том случае, если я останусь в
баре, буду смотреть, что там происходит, но не буду при этом брать себе
выпивку. Однажды я заметил парня, который довольно часто подходил к стойке и
заказывал стакан молока. Всем было известно, что с ним. У бедняги была язва.
Когда я увидел его, мне в голову пришла одна мысль.
В следующий раз я пришел в "Алиби Рум" и бармен спросил меня: "Вам, как
обычно, сэр?"
"Нет, мне кокаин. Чистый кокаин", - сказал я с выражением разочарования
на лице.
Другие парни окружили меня с одобрением и симпатией. Один сказал: "О, я
был под кайфом, три недели назад". А другой добавил: "Вот что действительно
круто, Дики! Вот, что на самом деле круто".
Я снискал уважение, теперь и я "был под кайфом" и оказался своим в этом
баре со всеми его "соблазнами" и заказывал кокс только для того, чтобы
пообщаться со своими друзьями. Так продолжалось целый месяц! Я был чертовски
крутым ублюдком.
Однажды я зашел в мужской туалет бара и там, около писсуара, стоял один
из парней, уже изрядно надравшийся. Он сказал многозначительным тоном: "Мне
не нравится твое лицо. Думаю, что сейчас двину тебе как следует".
Я был ужасно напуган, но ответил тоном столь же угрожающим: "А ну уйди
с дороги, а то сейчас пущу струю прямо сквозь тебя!"
Он сказал что-то еще, и я решил, что дело неминуемо завершится дракой.
Я никогда до этого не дрался и поэтому не знал, точно, что должен делать и
боялся, что меня здорово побьют. Я подумал только, что должен отойти от
стены, потому что, если он нанесет удар, то я тут же получу еще один удар
сзади. Затем я почувствовал удар в глаз с каким-то довольно смешным хрустом.
Я не почувствовал, чтобы это особо сильно мне навредило. Следующее, что я
осознал - это то, что я тут же, автоматически, дал сдачи этому сукину сыну.
Это было замечательное открытие для меня: мне не пришлось думать, "механика"
моего тела знала, что делать.
"Око за око, - сказал я, - хочешь продолжить?"
Он развернулся и вышел. Возможно, мы бы убили друг друга, если бы он
оказался таким же тупым, каким был тогда я.
Я стал умываться. Мои руки оказались разбиты, из десен текла кровь
(десны были моим слабым местом), а глаз был подбит. После того, как я
успокоился, я вернулся в бар, небрежной походкой подошел к стойке и сказал:
"Черный и Белый, воду отдельно сделай". Я думал, это успокоит мои нервы.
Я не заметил этого сначала, но парень, с которым у меня произошла
схватка в туалете, находился в другом конце бара и разговаривал с тремя
другими. Очень скоро эта троица больших крепких парней подошла к столику, за
которым я сидел, и склонилась надо мной. Они посмотрели сверху вниз
угрожающе и заявили: "Что за идея затевать драку с нашим другом?"
Я был настолько глуп, что не сообразил сразу, что меня запугивают: я
лишь знал, кто прав, а кто нет. Я просто вскочил и возмущенно ответил:
"Почему бы вам сперва не разобраться, кто первым задумал эту драку, прежде
чем делать глупости?"
Эти большие парни были настолько поражены тем фактом, что их угрозы не
действуют, что отстали от меня и вернулись обратно.
Спустя какое-то время один из них снова подошел ко мне и сказал: "Ты
прав, Карли всегда так делает. Сначала он влезает в драку, а потом просит
нас заступиться за него".
"Верно говоришь, черт возьми, что я прав!" - ответил я и он сел рядом
со мной.
Карли и двое оставшихся ребят тоже подошли и сели по другую сторону от
меня. Карли сказал что-то о том, что мой глаз не очень-то хорошо выглядит, и
я ответил, что по нему тоже не скажешь, что он в лучшей форме.
Я продолжал разговаривать в стиле крутого парня, потому что считал, что
это лучший способ поведения в баре и так принято вести себя здесь настоящим
мужчинам.
Ситуация накалялась все больше и окружающие стали беспокоиться о том,
что же произойдет дальше. Бармен сказал: "Только не драться здесь, ребята. А
ну остыньте!"
Карли прошипел: "Конечно, мы достанем его, когда он соберется отсюда
уйти".
И тут явился гений. В каждой области найдется свой первоклассный
эксперт. Именно такой парень подошел ко мне и сказал: "Привет Дэн! Я и не
знал, что ты в городе! Как я рад тебя видеть!"
Потом он сказал, обращаясь к Карли: "Эй, Пол! Я бы хотел познакомить
тебя со своим отличным другом! Вот это Дэн! Думаю, вы оба друг другу
понравитесь. Почему бы вам ни пожать друг другу руки?"
Мы пожали друг другу руки, и Карли сказал: "Приятно познакомиться".
Потом этот гений наклонился ко мне и очень спокойно прошептал: "Ну а
теперь убирайся отсюда, да побыстрее!"
"Но они же сказали, что будут..."
"Уходи, я сказал!", - повторил он.
Я забрал свое пальто и быстренько вышел. Я специально шел поближе к
домам, на случай, если им вздумается меня отыскать. Но никто не вышел вслед
за мной, и я отправился в свой отель. Тем вечером как раз была моя последняя
лекция, и я никогда больше не возвращался в "Алиби Рум", по меньшей мере,
последующие несколько лет.
(Я все же оказался в "Алиби Рум" спустя десять лет, но там все
изменилось. Там не было так мило и изысканно, как прежде. Бар выглядел
неопрятно и был заполнен опустившимися людьми. Я разговорился с барменом,
прежнего бармена там тоже не оказалось, и рассказал ему о старых временах.
"О, да! - сказал он. - Это был бар, где обычно собирались букмекеры со
своими девушками". Я понял, почему там было столько вежливых и элегантных
людей, и почему постоянно звонили телефоны.)
Когда я посмотрел на себя в зеркало следующим утром, я обнаружил, что
черный фингал под глазом чудовищно разросся за несколько часов. Когда же я
вернулся на Итаку в тот день, я должен был отнести кое-что в кабинет к
декану. Профессор философии, увидев мой черный глаз, воскликнул: "О, мистер
Фейнман! Только не говорите мне, что вы заработали это, когда проходили в
дверь!"
"Не совсем, - ответил я, - я заработал это в драке в мужском туалете
одного из баров в Баффало".
Он от души рассмеялся.
После этого возникла проблема с проведением лекций на моем постоянном
курсе. Я входил в класс с опущенной головой, якобы изучая свои конспекты.
Когда же наступало время начать лекцию, я поднимал голову, смотрел прямо на
студентов и говорил то, что всегда говорил перед началом каждой своей
лекции, только теперь я произносил это тоном крутого парня и характерным
голосом: "Есть вопросы?"
Пока я находился в Корнелле, я часто ездил к себе домой в Фа-Роквей.
Однажды, когда я находился дома, зазвонил телефон. Это был междугородний
звонок издалека, из Калифорнии. В те дни междугородний звонок обозначал
что-то очень важное. Это было редкостью, чтобы кто-то специально позвонил из
такого чудесного места, как Калифорния, находящегося за миллион миль отсюда.
Парень на другом конце провода спрашивает: "Это профессор Корнельского
Университета Фейнман?"
"Да, это я"
"Вам звонит мистер такой-то из такой-то авиаконструкторской компании".
Это была большая компания в Калифорнии, к сожалению, я не помню ее названия.
Он продолжает: "Мы планируем начать разработку ядерных ракетоносителей
(nuclear-propelled rocket airplanes). Годовой бюджет будет составлять