рассказал моему отцу всю свою работу. Мой отец был коммивояжер. Он мог
разговорить людей в подобных ситуациях, чего я, напротив, никогда не умел
делать.
Когда я был ребенком, у меня была своя лаборатория. Не такая
лаборатория, где бы я проводил эксперименты и делал различные вычисления,
нет.
Вместо всего этого я играл: я соорудил мотор, сделал
приспособление-сенсор для фотокамеры, которое срабатывало, когда что-то
появлялось перед объективом, я играл с селеном, - в общем, все время
занимался какими-нибудь пустяками. Я разработал "ламповое устройство":
несколько выключателей и электрических лампочек я использовал в качестве
резисторов, чтобы контролировать напряжение. Но все это делалось лишь из
интереса к игре, я никогда не делал в своей лаборатории никаких
экспериментов.
У меня также был микроскоп, и я любил разглядывать в него различные
вещи. Это требовало терпения. Можно было положить что-нибудь под микроскоп и
разглядывать это бесконечно. Я видел много интересных вещей, которые видел
каждый, - диатомею, медленно двигавшуюся по стеклу микроскопа и тому
подобное.
Однажды я разглядывал Инфузорию Туфельку (Парамеция = =paramecium,
paramecia), и я увидел нечто, что не было описано в книгах, которые я читал
в школе и даже в колледже. В этих книгах всегда все упрощают, чтобы мир
более походил на то, каким его хотят представить. Когда описывают поведение
животных, обычно начинают так: "Инфузории чрезвычайно просты и ведут себя
крайне просто. Они вращаются в воде, поскольку имеют обтекаемую форму, пока
не натыкаются и не отскакивают от чего-либо, после чего продолжают также
вращаться уже под другим углом".
На самом деле, это не правильно. Прежде всего, и это знает каждый,
Инфузории время от времени соединяются друг с другом. Они встречаются и
меняются ядрами. Как они могут определить, в какое время это делать? (не
беспокойтесь, это не мое наблюдение.)
Я наблюдал, как Инфузория ударяется обо что-либо, отскакивает, меняет
угол направления и снова продолжает двигаться. Не похоже, чтобы это
происходило механически, словно компьютерная программа. Они проходят разные
расстояния, столкнувшись, отлетают на разные расстояния и, в каждом случае,
под разными углами. Они не всегда вращаются вправо, они очень непостоянны.
Это выглядит случайным, потому что неизвестно, с чем они сталкиваются,
неизвестно, какими химикалиями они "дышат" или еще что-нибудь.
Одно я хотел узнать: что происходит с Инфузориями, когда вода, в
которой они находятся, высыхает. Это, возможно бы, означало, что они также
высохнут, и превратится во что-то, напоминающее затвердевшее зерно (споры).
На стекле под моим микроскопом была капля воды, в которой находились
Инфузории и какая-то "трава" вокруг них. Все это выглядело как ничтожная
паутинка. По мере того, как капля воды испарялась (в течение пятнадцати или
двадцати минут), Инфузории попадали во все более затруднительное положение.
Они все больше приближались друг к другу, пока двигаться стало слишком
трудно, и, наконец, эти "палочки", прижатые друг к другу, совсем слиплись.
Затем я увидел то, что никогда не видел и о чем никогда не слышал:
Инфузории потеряли свою форму. Они могли сгибаться, как амеба. Они стали
наталкиваться на одну из палочек и пытались разделиться на две заостренные
части. Когда деление доходило до половины, они понимали, что это не самая
лучшая идея и возвращались назад.
У меня осталось впечатление, что поведение этих простейших животных
слишком упрощенно описывается в книгах. Они не являются абсолютно
механическими и одномерными (one-dimentional), как о них говорят. Должно
правильно и более полно описать поведение этих простейших форм жизни. Пока
мы не увидим, сколько существует возможностей в поведении даже
одноклеточного животного, мы не сможем полностью осознать и понять поведение
более сложных животных.
Я также получал удовольствие, наблюдая за жуками. Когда мне было
тринадцать, у меня была книга о насекомых. В ней я вычитал, что стрекозы
безвредны и не способны жалить. В нашем окружении, напротив, было каждому
известно, что укусы стрекоз (мы их называли "штопальные иглы") очень опасны.
И если мы играли на улице в бейсбол или еще во что-нибудь, а рядом пролетала
стрекоза, все, как один, бежали в укрытие, размахивая руками и вопя:
"Штопальные иглы! Штопальные иглы!"
Один раз на пляже (а я только что прочитал эту книгу, в которой
говорилось, что стрекозы не жалят) появилась одинокая стрекоза, и все
забегали вокруг с воплями. Я один остался сидеть на месте. "Не беспокойтесь,
- сказал я, - стрекозы не жалят".
Стрекоза опустилась на мою ступню. Все кричали, и поднялся большой
переполох из-за того, что у меня на ноге сидела стрекоза. И я сам испытывал
"научное удивление", заявляя, что стрекоза вовсе не собирается ужалить меня.
Вы думаете, что эта история должна завершиться тем, что стрекоза все же
ужалила меня? Нет. В книге все было верно. Но тогда я немного боялся.
У меня был еще маленький ручной микроскоп. Это был игрушечный микроскоп
и увеличивал он лишь в сорок или пятьдесят крат, но, несмотря на это, я
вытащил из него увеличивающее устройство и держал его в руках, словно
увеличительное стекло. С большим трудом можно было с его помощью поймать
что-либо в фокус. Я носил его с собой и разглядывал разные вещи прямо на
улице.
Во время учебы в колледже в Принстоне, однажды, я вытащил из кармана
свой микроскоп, чтобы разглядеть муравья, ползущего по плющу. Я громко
вскрикнул (так я был взволнован увиденным): я увидел муравья и тлю, о
которой муравей заботился. Муравьи переносили тлю с листка на листок, если
предыдущий листок погибал. А потом муравьи жадно всасывали сок, оставшийся
от тли, зовущийся "медвяной росой". Я знал об этом. Мне рассказывал отец. Но
сам я этого никогда раньше не видел.
И вот, здесь была эта тля, к ней подполз муравей и обхватил ее своими
лапками. Это было ужасно волнующе! Затем из спинки тли стал выделяться сок.
И поскольку все это было в увеличении, это выглядело, словно большой
красивый блестящий шар, словно воздушный шарик, благодаря его линии
поверхностного натяжения. Из-за того, что микроскоп был не очень хорошим,
через линзу цвет капли просматривался с искажениями, она выглядела яркой и
разноцветной!
Муравей взял этот шар двумя передними лапками, отделил его от тли и
удерживал в воздухе. Мир так различен в своих проявлениях, что можно вот так
собрать воду и удерживать ее на весу! Возможно, у муравьев на лапках имеется
жир или слизь, которая не дает разрушить линию поверхностного натяжения
воды, когда они держат ее. Затем муравей приблизил к поверхности шара свой
хоботок, и поверхностное натяжение лопнуло, а капля пролилась прямо в него.
Было очень интересно увидеть, как происходит весь этот процесс, от начала и
до конца.
Моя комната в Принстоне находилась в Эркере, и подоконник имел
U-образную форму. Однажды там появились муравьи. Я был заинтересован тем,
как они умеют находить различные вещи. Знают ли они, куда им следует
направляться? Могут ли они сообщать друг другу, как пчелы, где находится
пища? Ориентируются ли они в пространстве?
Это было лишь любопытство любителя. Все знают ответы на эти вопросы,
только я не знал. Первое, что я сделал- натянул нитку через U-образную форму
своего окна и повесил на нее кусочек согнутого картона с сахаром с
внутренней стороны. Моей задачей было изолировать сахар от муравьев, чтобы
они не наткнулись на него случайно. Я хотел держать под контролем весь
эксперимент.
Затем я нарвал несколько клочков бумаги и тоже их согнул, чтобы можно
было подбирать муравьев и переносить их с места на место. Я разложил
согнутые клочки бумаги в двух местах: одни - под сахаром, свисающим с нитки,
а другие - в определенном месте, неподалеку от муравьев. Я просидел там весь
вечер с книгой, периодически поглядывая на окно, пока, наконец, кто-то из
муравьев не набрел на один из моих бумажных обрывков. Я перенес его поближе
к сахару. После того, как несколько муравьев уже оказались возле сахара,
один из них случайно забрался на бумажку, лежащую в этой стороне, и я
перенес его обратно, на прежнее место.
Я хотел увидеть, сколько времени понадобится другим муравьям, чтобы
получить информацию о моем "транспортном средстве". До них сначала доходило
очень медленно, но затем они очень скоро приспособились, так что я чуть не
сошел с ума, таская их взад-вперед.
Внезапно, когда эксперимент уже набрал силу, я стал переносить муравьев
от сахара в разные незнакомые места. Вопрос теперь состоял в том, может ли
муравей научиться возвращаться туда, откуда прибыл, или туда, где он
находился еще раньше?
Спустя какое-то время ни один муравей не вернулся на прежнее место (то,
где находился сахар), зато многие муравьи смогли вернуться на второе (где
они находились изначально). При этом они беспрестанно ползали кругами,
пытаясь найти сахар. Я понял, что они могли зайти не дальше того места,
откуда они пришли.
В следующем эксперименте я разложил множество стекол от микроскопа и
позволил муравьям разгуливать по ним туда обратно, а сахар положил на
подоконник. Потом, заменяя старое стекло новым или передвигая стекла, я мог
демонстрировать, что у муравьев отсутствует чувство пространственной
ориентации. Они не могли определить, где находится что-либо. Если они вдруг
все же набредали на сахар, и существовала короткая дорога обратно, они никак
не могли найти этот короткий путь.
При перемещении стекол становилось совершенно ясно, что муравьи теряют
некий след. Затем последовало множество простых экспериментов, чтобы
выяснить, за какое время может высохнуть след, можно ли его просто-напросто
вытереть или сделать что-то еще. Я также выяснил, что след не являлся
направляющим. Если я подхватывал муравья на кусочек бумаги, крутил его в
разные стороны какое-то время, а потом возвращал на тот же след, он мог
совсем не понимать, что пошел неправильным путем, до тех пор, пока не
встречал другого муравья. (Позже, в Бразилии, я обнаружил
муравьев-листорезов (Leaf-cutting ants) и проделал над ними тот же
эксперимент. Они могли с нескольких шагов определить, в каком направлении
нужно двигаться к еде. По-видимому, они руководствовались следом и рядом
определенных запахов: А, В, воздух, А, В, Воздух, и т. д.)
Я как-то пытался заставить муравьев двигаться по кругу, но у меня не
хватило терпения довести это до конца. Я не видел ни одной причины, по
которой это не могло бы не получиться, кроме отсутствия терпения.
Правда, одна вещь делала эксперименты затруднительными: дыхание,
попадающее на муравьев, делало их неуправляемыми, они начинали убегать.
Возможно, это была инстинктивная реакция на животных, которые ими питаются
или беспокоят их. Не знаю, что именно им докучало - тепло, влажность или
запах моего дыхания, но я всегда старался задерживать дыхание или дышать в
сторону, чтобы не испортить эксперимент, пока переправлял муравьев.
Вопрос, который меня удивлял: почему муравьиный след всегда выглядел
таким прямым и даже красивым. Муравьи ведут себя так, как будто они всегда
знают, что делают и куда направляются, как будто умеют ориентироваться в
пространстве. Но пока эксперименты, которые я проводил, и которые могли бы
продемонстрировать это, не работали.
Много лет спустя, когда я проживал в Калтеке на улице Аламеда в
маленьком доме, вокруг моей ванны стали появляться муравьи. Я подумал тогда:
"Это большая удача!" Я положил на другой конец ванны кусочек сахара
(подальше от муравьев) и просидел в ванной комнате целый вечер, пока один из
муравьев, наконец, не обнаружил сахар. Дело было лишь в умении терпеливо
ждать.
В момент, когда муравей нашел сахар, я взял цветной карандаш, который
приготовил заранее (Я предварительно экспериментировал и обнаружил, что
муравьи никак не реагируют на отметки, сделанные карандашом, они ползают
прямо по ним, не смущаясь. Я знал, что это не может помешать дальнейшему
ходу эксперимента), и провел линию вслед за муравьем, прямо по его следу.
Муравей немного поплутал, прежде чем вернуться обратно в свою норку, так что
линия получилась немного странной- нетипичной для муравьиного следа.
Когда следующий муравей нашел сахар и начал свой путь назад, я отметил
его след другим цветом. (Кстати, он последовал по следу первого муравья,
предпочитая ему свой собственный, которым он пришел. Моя теория состояла в
следующем: когда муравей находит пищу, он оставляет след намного сильнее и
значительнее, чем тогда, когда просто бродит вокруг.)
Второй муравей очень торопился и бежал по проложенному следу. Но
поскольку он двигался очень быстро, он прошел свой путь прямо. Хотя он мог
бы также поплутать, потому что, проделанный след немного петлял. Часто, если
даже муравьи "заблудились", он снова выходил на след. Было очевидно, что
второй муравей возвращался более прямой дорогой. Подобное
"совершенствование" следа бывает у удачливых муравьев, благодаря их
поспешному и беззаботному "следованию".
Я прочертил своими карандашами восемь или десять муравьиных следов,
пока они не слились в одну тонкую линию, проходящую вдоль ванны. Это
напомнило мне рисование эскизов: сначала ты проводишь линию, и она
получается отвратительной; но после того, как ты проведешь поверх нее еще
несколько раз, она, в конце концов, становится гораздо лучше.
Помню, когда я был ребенком, отец говорил мне, какие удивительные
существа муравьи и как они умеют сотрудничать. Я видел, как бережно три или
четыре муравья несли в свой муравейник маленький кусочек шоколада. На первый
взгляд это был эффектный, изумительный, заслуживающий множества похвал
пример сотрудничества. Но если приглядеться внимательнее, можно увидеть, что
это совсем не так. Они ведут себя так, как будто шоколад поддерживает что-то
еще, со стороны. Они тянут его то в одну, то в другую сторону. Какой-нибудь
муравей может заползти на шоколад сверху, в то время, пока другие продолжают
его нести. Они шатаются, разбегаются в стороны, сталкиваются, все время
путают направление. Шоколад доставляется в муравейник не наилучшим образом.
Бразильский муравей-листорез удивляет другим. С этими муравьями
ассоциируется интересная глупость, по которой, к моему удивлению, нельзя
судить об их высоком эволюционном положении. Я был весьма удивлен этим
фактом: муравью требуется проделать огромную работу, чтобы добыть кусочек
листа, отрезая его кругу. После того, как процесс отрезания завершен, есть
лишь пятьдесят шансов из ста, что муравей станет тащить только что
отрезанную часть листа в верном направлении. Он также может уронить ее на
землю. В другой половине случаев муравей может тащить кусочек своего листа в
ненужном направлении, пока не сдастся и не примется отрезать новый. Он не
делает больше попыток собрать эти кусочки или другие кусочки, нарезанные
другими муравьями. Вполне очевидно, если быть внимательными, что это не
самый лучший способ нарезать листья и уносить их с собой. Они приползают на
лист, прорезают на нем дугу и в половине случаев тянут за другую часть
листа, позволяя отрезанной части преспокойно падать на землю.
В Принстоне муравьи забрались ко мне в кладовку, где хранились хлеб,
повидло и всякая еда. Кладовка находилась на внушительном расстоянии от
окна. Муравьиная тропа проходила по полу через всю гостиную. Это случилось
как раз в то время, когда я проводил эксперименты с муравьями. Я подумал
тогда: "Что я могу сделать, чтобы отвадить муравьев посещать мою кладовку,
не убивая их? И не используя яда, ведь я должен относиться к муравьям
гуманно!"
И вот что я сделал. Сначала я положил кусок сахара в шести или восьми
дюймах от их входа в комнату, о котором они еще не знали; затем я вновь
наладил свой транспорт для переброски муравьев; и как только муравей,
возвращавшийся с едой, попадал на мой маленький "транспорт", я переносил его
и сажал на кусочек сахара. Тех муравьев, которые еще только направлялись к
кладовке, но также попадали на мои бумажки, я тоже переносил к сахару. В
итоге, муравьи нашли дорогу от сахара к своей норке, и их новый след
приобретал все большую силу, в то время как старый все меньше и меньше
пользовался популярностью. Я знал, что по прошествии примерно получаса
старый след высыхает, а через час их уже не было в моей кладовке. Я не мыл
пол, я не делал ничего, только переносил муравьев.
"ВЗЫВАТЕЛЬ, КОТОРЫЙ ШИПИТ, НО НЕ ВЗРЫВАЕТСЯ"
(Глава в переводе М. Шифмана)
Во время моего пребывания в Лос-Аламосе, если у меня появлялось
свободное время, я часто навещал свою жену, которая лежала в госпитале в
Альбукерке. Это было в нескольких часах езды оттуда. Один раз я приехал к
ней, но попал не вовремя, и чтобы скоротать время, направился в больничную
библиотеку.
Я читал статью в "Науке" об ищейках и о том, как хорошо у них развито
обоняние. Авторы описывали различные эксперименты, которые проводили над
собаками - собака всегда опознавала того, кто до нее дотрагивался и тому
подобное - и я стал думать: это так замечательно, что ищейки обладают
превосходным нюхом и могут нападать на след людей, но чем же тогда хуже или
лучше люди?
Когда же подошло время посещения моей жены, я вошел к ней и сказал:
"Давай проведем эксперимент! Вот те бутылки из-под кока-колы, (там стояли
шесть упаковок пустых бутылок из-под кока-колы, которые она собиралась
выбросить) ведь ты не дотрагивалась до них несколько дней, так?"
"Так".
Я принес эти упаковки к ней поближе и сказал: "Хорошо. Сейчас я выйду,
ты возьмешь одну из бутылок, подержишь ее в руках пару минут, а потом
поставишь обратно. А я попробую угадать, какую из бутылок ты брала".
Итак, я вышел, а она взяла одну из бутылок, подержала ее в руках
какое-то время - значительное время, потому что я не ищейка! Согласно
статье, они могут вычислить тебя, если ты даже только дотронулся до нее.
Затем я вернулся, и это было абсолютно ясно! Мне не пришлось даже
нюхать их, потому что эта бутылка, конечно же, отличалась от других по
температуре. Ее можно было также просто определить по запаху. Как только я
поднес его к своему лицу, я сразу почувствовал отличие ее запаха: он был
влажнее и теплее. Эксперимент не сработал, потому что это было слишком уж
очевидно.
Тогда я посмотрел на книжную полку и сказал: "Ты ведь не заглядывала в
эти книги долгое время, да? Сейчас, когда я выйду, возьми какую-нибудь книгу
с полки, только открой ее и закрой, и снова поставь на место. И все".
Я снова вышел из комнаты. Она взяла книгу с полки, открыла ее, закрыла
и поставила обратно. Я зашел, и что же? Это было просто! Я лишь понюхал
книги. Это трудно объяснить, потому что мы обычно не используем слов для
объяснения подобных вещей. Я поднес каждую книгу к носу, понюхал какое-то
время, и уже мог сказать, какую из них она трогала. Она здорово отличалась
от других. Та книга, что стояла на полке давно, была сухой и пахла не
особенно интересно. Но книга, к которой недавно прикоснулась рука, издавала
особый запах и была чуточку влажной.
Мы провели еще ряд экспериментов, и я сделал открытие: если ищейки, в
действительности, обладают такими способностями, то люди не так уж
безнадежно неспособны, как они о себе думают. У людей лишь нос расположен не
так низко от земли!
(Я заметил, что моя собака может правильно указать, какой дорогой я
возвращался домой, особенно, если я был босой, и она обнюхивала подошвы моих
ног. Я пробовал делать следующее: я ползал на четвереньках по ковру, пытаясь
определить разницу в запахах там, где ходил, и где нет. И я понял, что это
невозможно. Собака умеет это делать гораздо лучше меня.)
Много лет спустя, когда я впервые приехал в Калтек, в доме профессора
Бахера проходила вечеринка, на которой собралось много гостей из Калтека. Не
знаю уж, как это случилось, но я рассказал им историю с обнюхиванием бутылок
и книг. Они не поверили не единому слову, поскольку все считали меня
выдумщиком. Тогда я продемонстрировал им это.
Мы осторожно сняли с полки восемь или девять книг, не дотрагиваясь до
них руками, и я вышел из комнаты. Трое разных людей выбрали себе по книге,
открыли их, закрыли и поставили обратно.
Я вошел, понюхал руки у каждого из присутствующих, понюхал книги (не
помню, что я делал сначала) и правильно определил все три книги, но ошибся в
их принадлежности одному из гостей.
Но они все еще не верили мне. Они думали, что это один из фокусов. Они
пытались вычислить, как же я это сделал. Существуют известные фокусы такого
рода, в которых у фокусника есть сообщник среди присутствующих, который дает
ему сигналы о том, что делать. Они пытались определить, кто из них является
моим сообщником. С тех пор я часто думаю, что так мог бы получиться хороший
карточный фокус: нужно вытащить колоду карт, попросить кого-нибудь выбрать
любую карту из колоды и положить ее обратно, в то время как фокусник
находится в другой комнате. Он говорит: "Сейчас я скажу тебе, какая это была
карта, потому что я ищейка: я обнюхаю все карты и скажу, какую из них ты
выбрал". Естественно, если нести всю эту ахинею, люди ни на минуту не
поверят, что именно так ты и собираешься поступить!
Руки у каждого человека пахнут совсем по-разному, вот почему собака так
легко определяет, кто до нее дотронулся. Сами можете попробовать! Все руки
имеют влажный запах; руки курильщиков пахнут совсем иначе, чем руки тех
людей, которые не курят; дамы часто пользуются различными духами и т. д. и
т. п. Если у кого-то в кармане лежат монеты, и он трогает их, этот запах
тоже сразу можно определить.
Запись речи с Первых Ежегодных Чтений в Санта-Барбаре по Науке и
Обществознанию в Калифорнийском Университете Санта-Барбары в 1975 году.
"Лос-Аламос снизу" была одной из девяти лекций, опубликованных в сборнике
"Воспоминания о Лос-Аламосе: 1943-1945гг." // под редакцией Л. Бадаша и др..
сс. 105-132. 2-е изд.: Дордрехт, Голландия- "Паблишинг Компани", 1980.
( предшествующий отрывок в переводе М. Шифмана здесь отсутствует)
(...)
Случались и другие истории. И как в случае с дырой в заборе, я всегда
пытался обратить внимание на вещи не совсем впрямую. На одну вещь я хотел
обратить внимание. В самом начале у нас были невероятно важные секреты. Мы
обрабатывали множество материалов, относящихся к бомбе и к урану; мы
вычисляли, как все это будет работать и так далее. Вся эта информация
хранилась в деревянных бюро, которые запирались на обычные маленькие
серийные висячие замки. Конечно, были свои меры предосторожности: например,
прут, проходящий по всем ящикам вниз и скрепляющий замки, но от этого они не
переставали быть обыкновенными висячими замками. Дальше - больше! Можно было
достать содержимое из ящиков, даже не открывая их. Достаточно было только
заглянуть в ящик с обратной стороны. На дне каждого ящика находился
небольшой стержень, предназначенный для скрепления бумаг, а под ним -
длинный широкий зазор. Можно было вытягивать бумаги снизу, прямо через него.
Я все время пытался вскрывать замки, и я обратил внимание, что это
очень просто делается. С тех пор каждый раз на собрании я поднимался и
говорил: у нас такая важная и секретная информация и мы не должны хранить
ее, таким образом, нам нужны лучшие запоры. Однажды на собрании поднялся
Теллер и обратился ко мне: "Я не храню свои наиважнейшие секреты в моем
бюро, они хранятся в моей конторке с выдвижными ящиками. Разве это не
лучше?"
Я сказал: "Не знаю. Я не видел Вашей конторки".
Он сидел близко к кафедре, а я гораздо дальше, в самом конце зала. Пока
продолжалось собрание, я тихонько вышел, чтобы спуститься и посмотреть на
его конторку с выдвижными ящиками.
Мне даже не пришлось взламывать замок. Вместо этого я стал вытаскивать
бумаги из щели с обратной стороны ящика. Один лист тянулся за другим, как
будто я разматывал рулон туалетной бумаги. Так я опустошил весь ящик,
отложил бумаги в сторону и вернулся наверх.
Собрание только что закончилось, все выходили из зала. Я собрал
компанию свидетелей, догнал Теллера и сказал: "Кстати, можно посмотреть на
вашу конторку?"
"Конечно", - ответил он и показал мне свое бюро.
Я посмотрел и сказал: "Выглядит довольно мило. А можно посмотреть, что
вы в нем храните?"
"Буду очень рад показать вам, - сказал он, вкладывая ключ в замочную
скважину и открывая ящик, - если вы этого еще не видели".
Единственная неприятность в розыгрыше такого интеллектуала, как мистер
Теллер, была в том, что ему потребовалось слишком мало времени с момента,
когда он увидел, что что-то не так до момента, когда понял, что именно не
так. Я не успел даже толком получить удовольствие.
Некоторые проблемы, с которыми я сталкивался в Лос-Аламосе, были весьма
интересными. Одна из них была связана с тем, как обеспечить безопасность на
заводе в Окридже (Теннеси). Лос-Аламос собирался сделать атомную бомбу, но в
Окридже пытались отделить изотопы урана, - уран 238 и уран 235- которые были
взрывоспособными. Они только начинали получать бесконечно малые величины из
разговорить людей в подобных ситуациях, чего я, напротив, никогда не умел
делать.
Когда я был ребенком, у меня была своя лаборатория. Не такая
лаборатория, где бы я проводил эксперименты и делал различные вычисления,
нет.
Вместо всего этого я играл: я соорудил мотор, сделал
приспособление-сенсор для фотокамеры, которое срабатывало, когда что-то
появлялось перед объективом, я играл с селеном, - в общем, все время
занимался какими-нибудь пустяками. Я разработал "ламповое устройство":
несколько выключателей и электрических лампочек я использовал в качестве
резисторов, чтобы контролировать напряжение. Но все это делалось лишь из
интереса к игре, я никогда не делал в своей лаборатории никаких
экспериментов.
У меня также был микроскоп, и я любил разглядывать в него различные
вещи. Это требовало терпения. Можно было положить что-нибудь под микроскоп и
разглядывать это бесконечно. Я видел много интересных вещей, которые видел
каждый, - диатомею, медленно двигавшуюся по стеклу микроскопа и тому
подобное.
Однажды я разглядывал Инфузорию Туфельку (Парамеция = =paramecium,
paramecia), и я увидел нечто, что не было описано в книгах, которые я читал
в школе и даже в колледже. В этих книгах всегда все упрощают, чтобы мир
более походил на то, каким его хотят представить. Когда описывают поведение
животных, обычно начинают так: "Инфузории чрезвычайно просты и ведут себя
крайне просто. Они вращаются в воде, поскольку имеют обтекаемую форму, пока
не натыкаются и не отскакивают от чего-либо, после чего продолжают также
вращаться уже под другим углом".
На самом деле, это не правильно. Прежде всего, и это знает каждый,
Инфузории время от времени соединяются друг с другом. Они встречаются и
меняются ядрами. Как они могут определить, в какое время это делать? (не
беспокойтесь, это не мое наблюдение.)
Я наблюдал, как Инфузория ударяется обо что-либо, отскакивает, меняет
угол направления и снова продолжает двигаться. Не похоже, чтобы это
происходило механически, словно компьютерная программа. Они проходят разные
расстояния, столкнувшись, отлетают на разные расстояния и, в каждом случае,
под разными углами. Они не всегда вращаются вправо, они очень непостоянны.
Это выглядит случайным, потому что неизвестно, с чем они сталкиваются,
неизвестно, какими химикалиями они "дышат" или еще что-нибудь.
Одно я хотел узнать: что происходит с Инфузориями, когда вода, в
которой они находятся, высыхает. Это, возможно бы, означало, что они также
высохнут, и превратится во что-то, напоминающее затвердевшее зерно (споры).
На стекле под моим микроскопом была капля воды, в которой находились
Инфузории и какая-то "трава" вокруг них. Все это выглядело как ничтожная
паутинка. По мере того, как капля воды испарялась (в течение пятнадцати или
двадцати минут), Инфузории попадали во все более затруднительное положение.
Они все больше приближались друг к другу, пока двигаться стало слишком
трудно, и, наконец, эти "палочки", прижатые друг к другу, совсем слиплись.
Затем я увидел то, что никогда не видел и о чем никогда не слышал:
Инфузории потеряли свою форму. Они могли сгибаться, как амеба. Они стали
наталкиваться на одну из палочек и пытались разделиться на две заостренные
части. Когда деление доходило до половины, они понимали, что это не самая
лучшая идея и возвращались назад.
У меня осталось впечатление, что поведение этих простейших животных
слишком упрощенно описывается в книгах. Они не являются абсолютно
механическими и одномерными (one-dimentional), как о них говорят. Должно
правильно и более полно описать поведение этих простейших форм жизни. Пока
мы не увидим, сколько существует возможностей в поведении даже
одноклеточного животного, мы не сможем полностью осознать и понять поведение
более сложных животных.
Я также получал удовольствие, наблюдая за жуками. Когда мне было
тринадцать, у меня была книга о насекомых. В ней я вычитал, что стрекозы
безвредны и не способны жалить. В нашем окружении, напротив, было каждому
известно, что укусы стрекоз (мы их называли "штопальные иглы") очень опасны.
И если мы играли на улице в бейсбол или еще во что-нибудь, а рядом пролетала
стрекоза, все, как один, бежали в укрытие, размахивая руками и вопя:
"Штопальные иглы! Штопальные иглы!"
Один раз на пляже (а я только что прочитал эту книгу, в которой
говорилось, что стрекозы не жалят) появилась одинокая стрекоза, и все
забегали вокруг с воплями. Я один остался сидеть на месте. "Не беспокойтесь,
- сказал я, - стрекозы не жалят".
Стрекоза опустилась на мою ступню. Все кричали, и поднялся большой
переполох из-за того, что у меня на ноге сидела стрекоза. И я сам испытывал
"научное удивление", заявляя, что стрекоза вовсе не собирается ужалить меня.
Вы думаете, что эта история должна завершиться тем, что стрекоза все же
ужалила меня? Нет. В книге все было верно. Но тогда я немного боялся.
У меня был еще маленький ручной микроскоп. Это был игрушечный микроскоп
и увеличивал он лишь в сорок или пятьдесят крат, но, несмотря на это, я
вытащил из него увеличивающее устройство и держал его в руках, словно
увеличительное стекло. С большим трудом можно было с его помощью поймать
что-либо в фокус. Я носил его с собой и разглядывал разные вещи прямо на
улице.
Во время учебы в колледже в Принстоне, однажды, я вытащил из кармана
свой микроскоп, чтобы разглядеть муравья, ползущего по плющу. Я громко
вскрикнул (так я был взволнован увиденным): я увидел муравья и тлю, о
которой муравей заботился. Муравьи переносили тлю с листка на листок, если
предыдущий листок погибал. А потом муравьи жадно всасывали сок, оставшийся
от тли, зовущийся "медвяной росой". Я знал об этом. Мне рассказывал отец. Но
сам я этого никогда раньше не видел.
И вот, здесь была эта тля, к ней подполз муравей и обхватил ее своими
лапками. Это было ужасно волнующе! Затем из спинки тли стал выделяться сок.
И поскольку все это было в увеличении, это выглядело, словно большой
красивый блестящий шар, словно воздушный шарик, благодаря его линии
поверхностного натяжения. Из-за того, что микроскоп был не очень хорошим,
через линзу цвет капли просматривался с искажениями, она выглядела яркой и
разноцветной!
Муравей взял этот шар двумя передними лапками, отделил его от тли и
удерживал в воздухе. Мир так различен в своих проявлениях, что можно вот так
собрать воду и удерживать ее на весу! Возможно, у муравьев на лапках имеется
жир или слизь, которая не дает разрушить линию поверхностного натяжения
воды, когда они держат ее. Затем муравей приблизил к поверхности шара свой
хоботок, и поверхностное натяжение лопнуло, а капля пролилась прямо в него.
Было очень интересно увидеть, как происходит весь этот процесс, от начала и
до конца.
Моя комната в Принстоне находилась в Эркере, и подоконник имел
U-образную форму. Однажды там появились муравьи. Я был заинтересован тем,
как они умеют находить различные вещи. Знают ли они, куда им следует
направляться? Могут ли они сообщать друг другу, как пчелы, где находится
пища? Ориентируются ли они в пространстве?
Это было лишь любопытство любителя. Все знают ответы на эти вопросы,
только я не знал. Первое, что я сделал- натянул нитку через U-образную форму
своего окна и повесил на нее кусочек согнутого картона с сахаром с
внутренней стороны. Моей задачей было изолировать сахар от муравьев, чтобы
они не наткнулись на него случайно. Я хотел держать под контролем весь
эксперимент.
Затем я нарвал несколько клочков бумаги и тоже их согнул, чтобы можно
было подбирать муравьев и переносить их с места на место. Я разложил
согнутые клочки бумаги в двух местах: одни - под сахаром, свисающим с нитки,
а другие - в определенном месте, неподалеку от муравьев. Я просидел там весь
вечер с книгой, периодически поглядывая на окно, пока, наконец, кто-то из
муравьев не набрел на один из моих бумажных обрывков. Я перенес его поближе
к сахару. После того, как несколько муравьев уже оказались возле сахара,
один из них случайно забрался на бумажку, лежащую в этой стороне, и я
перенес его обратно, на прежнее место.
Я хотел увидеть, сколько времени понадобится другим муравьям, чтобы
получить информацию о моем "транспортном средстве". До них сначала доходило
очень медленно, но затем они очень скоро приспособились, так что я чуть не
сошел с ума, таская их взад-вперед.
Внезапно, когда эксперимент уже набрал силу, я стал переносить муравьев
от сахара в разные незнакомые места. Вопрос теперь состоял в том, может ли
муравей научиться возвращаться туда, откуда прибыл, или туда, где он
находился еще раньше?
Спустя какое-то время ни один муравей не вернулся на прежнее место (то,
где находился сахар), зато многие муравьи смогли вернуться на второе (где
они находились изначально). При этом они беспрестанно ползали кругами,
пытаясь найти сахар. Я понял, что они могли зайти не дальше того места,
откуда они пришли.
В следующем эксперименте я разложил множество стекол от микроскопа и
позволил муравьям разгуливать по ним туда обратно, а сахар положил на
подоконник. Потом, заменяя старое стекло новым или передвигая стекла, я мог
демонстрировать, что у муравьев отсутствует чувство пространственной
ориентации. Они не могли определить, где находится что-либо. Если они вдруг
все же набредали на сахар, и существовала короткая дорога обратно, они никак
не могли найти этот короткий путь.
При перемещении стекол становилось совершенно ясно, что муравьи теряют
некий след. Затем последовало множество простых экспериментов, чтобы
выяснить, за какое время может высохнуть след, можно ли его просто-напросто
вытереть или сделать что-то еще. Я также выяснил, что след не являлся
направляющим. Если я подхватывал муравья на кусочек бумаги, крутил его в
разные стороны какое-то время, а потом возвращал на тот же след, он мог
совсем не понимать, что пошел неправильным путем, до тех пор, пока не
встречал другого муравья. (Позже, в Бразилии, я обнаружил
муравьев-листорезов (Leaf-cutting ants) и проделал над ними тот же
эксперимент. Они могли с нескольких шагов определить, в каком направлении
нужно двигаться к еде. По-видимому, они руководствовались следом и рядом
определенных запахов: А, В, воздух, А, В, Воздух, и т. д.)
Я как-то пытался заставить муравьев двигаться по кругу, но у меня не
хватило терпения довести это до конца. Я не видел ни одной причины, по
которой это не могло бы не получиться, кроме отсутствия терпения.
Правда, одна вещь делала эксперименты затруднительными: дыхание,
попадающее на муравьев, делало их неуправляемыми, они начинали убегать.
Возможно, это была инстинктивная реакция на животных, которые ими питаются
или беспокоят их. Не знаю, что именно им докучало - тепло, влажность или
запах моего дыхания, но я всегда старался задерживать дыхание или дышать в
сторону, чтобы не испортить эксперимент, пока переправлял муравьев.
Вопрос, который меня удивлял: почему муравьиный след всегда выглядел
таким прямым и даже красивым. Муравьи ведут себя так, как будто они всегда
знают, что делают и куда направляются, как будто умеют ориентироваться в
пространстве. Но пока эксперименты, которые я проводил, и которые могли бы
продемонстрировать это, не работали.
Много лет спустя, когда я проживал в Калтеке на улице Аламеда в
маленьком доме, вокруг моей ванны стали появляться муравьи. Я подумал тогда:
"Это большая удача!" Я положил на другой конец ванны кусочек сахара
(подальше от муравьев) и просидел в ванной комнате целый вечер, пока один из
муравьев, наконец, не обнаружил сахар. Дело было лишь в умении терпеливо
ждать.
В момент, когда муравей нашел сахар, я взял цветной карандаш, который
приготовил заранее (Я предварительно экспериментировал и обнаружил, что
муравьи никак не реагируют на отметки, сделанные карандашом, они ползают
прямо по ним, не смущаясь. Я знал, что это не может помешать дальнейшему
ходу эксперимента), и провел линию вслед за муравьем, прямо по его следу.
Муравей немного поплутал, прежде чем вернуться обратно в свою норку, так что
линия получилась немного странной- нетипичной для муравьиного следа.
Когда следующий муравей нашел сахар и начал свой путь назад, я отметил
его след другим цветом. (Кстати, он последовал по следу первого муравья,
предпочитая ему свой собственный, которым он пришел. Моя теория состояла в
следующем: когда муравей находит пищу, он оставляет след намного сильнее и
значительнее, чем тогда, когда просто бродит вокруг.)
Второй муравей очень торопился и бежал по проложенному следу. Но
поскольку он двигался очень быстро, он прошел свой путь прямо. Хотя он мог
бы также поплутать, потому что, проделанный след немного петлял. Часто, если
даже муравьи "заблудились", он снова выходил на след. Было очевидно, что
второй муравей возвращался более прямой дорогой. Подобное
"совершенствование" следа бывает у удачливых муравьев, благодаря их
поспешному и беззаботному "следованию".
Я прочертил своими карандашами восемь или десять муравьиных следов,
пока они не слились в одну тонкую линию, проходящую вдоль ванны. Это
напомнило мне рисование эскизов: сначала ты проводишь линию, и она
получается отвратительной; но после того, как ты проведешь поверх нее еще
несколько раз, она, в конце концов, становится гораздо лучше.
Помню, когда я был ребенком, отец говорил мне, какие удивительные
существа муравьи и как они умеют сотрудничать. Я видел, как бережно три или
четыре муравья несли в свой муравейник маленький кусочек шоколада. На первый
взгляд это был эффектный, изумительный, заслуживающий множества похвал
пример сотрудничества. Но если приглядеться внимательнее, можно увидеть, что
это совсем не так. Они ведут себя так, как будто шоколад поддерживает что-то
еще, со стороны. Они тянут его то в одну, то в другую сторону. Какой-нибудь
муравей может заползти на шоколад сверху, в то время, пока другие продолжают
его нести. Они шатаются, разбегаются в стороны, сталкиваются, все время
путают направление. Шоколад доставляется в муравейник не наилучшим образом.
Бразильский муравей-листорез удивляет другим. С этими муравьями
ассоциируется интересная глупость, по которой, к моему удивлению, нельзя
судить об их высоком эволюционном положении. Я был весьма удивлен этим
фактом: муравью требуется проделать огромную работу, чтобы добыть кусочек
листа, отрезая его кругу. После того, как процесс отрезания завершен, есть
лишь пятьдесят шансов из ста, что муравей станет тащить только что
отрезанную часть листа в верном направлении. Он также может уронить ее на
землю. В другой половине случаев муравей может тащить кусочек своего листа в
ненужном направлении, пока не сдастся и не примется отрезать новый. Он не
делает больше попыток собрать эти кусочки или другие кусочки, нарезанные
другими муравьями. Вполне очевидно, если быть внимательными, что это не
самый лучший способ нарезать листья и уносить их с собой. Они приползают на
лист, прорезают на нем дугу и в половине случаев тянут за другую часть
листа, позволяя отрезанной части преспокойно падать на землю.
В Принстоне муравьи забрались ко мне в кладовку, где хранились хлеб,
повидло и всякая еда. Кладовка находилась на внушительном расстоянии от
окна. Муравьиная тропа проходила по полу через всю гостиную. Это случилось
как раз в то время, когда я проводил эксперименты с муравьями. Я подумал
тогда: "Что я могу сделать, чтобы отвадить муравьев посещать мою кладовку,
не убивая их? И не используя яда, ведь я должен относиться к муравьям
гуманно!"
И вот что я сделал. Сначала я положил кусок сахара в шести или восьми
дюймах от их входа в комнату, о котором они еще не знали; затем я вновь
наладил свой транспорт для переброски муравьев; и как только муравей,
возвращавшийся с едой, попадал на мой маленький "транспорт", я переносил его
и сажал на кусочек сахара. Тех муравьев, которые еще только направлялись к
кладовке, но также попадали на мои бумажки, я тоже переносил к сахару. В
итоге, муравьи нашли дорогу от сахара к своей норке, и их новый след
приобретал все большую силу, в то время как старый все меньше и меньше
пользовался популярностью. Я знал, что по прошествии примерно получаса
старый след высыхает, а через час их уже не было в моей кладовке. Я не мыл
пол, я не делал ничего, только переносил муравьев.
"ВЗЫВАТЕЛЬ, КОТОРЫЙ ШИПИТ, НО НЕ ВЗРЫВАЕТСЯ"
(Глава в переводе М. Шифмана)
Во время моего пребывания в Лос-Аламосе, если у меня появлялось
свободное время, я часто навещал свою жену, которая лежала в госпитале в
Альбукерке. Это было в нескольких часах езды оттуда. Один раз я приехал к
ней, но попал не вовремя, и чтобы скоротать время, направился в больничную
библиотеку.
Я читал статью в "Науке" об ищейках и о том, как хорошо у них развито
обоняние. Авторы описывали различные эксперименты, которые проводили над
собаками - собака всегда опознавала того, кто до нее дотрагивался и тому
подобное - и я стал думать: это так замечательно, что ищейки обладают
превосходным нюхом и могут нападать на след людей, но чем же тогда хуже или
лучше люди?
Когда же подошло время посещения моей жены, я вошел к ней и сказал:
"Давай проведем эксперимент! Вот те бутылки из-под кока-колы, (там стояли
шесть упаковок пустых бутылок из-под кока-колы, которые она собиралась
выбросить) ведь ты не дотрагивалась до них несколько дней, так?"
"Так".
Я принес эти упаковки к ней поближе и сказал: "Хорошо. Сейчас я выйду,
ты возьмешь одну из бутылок, подержишь ее в руках пару минут, а потом
поставишь обратно. А я попробую угадать, какую из бутылок ты брала".
Итак, я вышел, а она взяла одну из бутылок, подержала ее в руках
какое-то время - значительное время, потому что я не ищейка! Согласно
статье, они могут вычислить тебя, если ты даже только дотронулся до нее.
Затем я вернулся, и это было абсолютно ясно! Мне не пришлось даже
нюхать их, потому что эта бутылка, конечно же, отличалась от других по
температуре. Ее можно было также просто определить по запаху. Как только я
поднес его к своему лицу, я сразу почувствовал отличие ее запаха: он был
влажнее и теплее. Эксперимент не сработал, потому что это было слишком уж
очевидно.
Тогда я посмотрел на книжную полку и сказал: "Ты ведь не заглядывала в
эти книги долгое время, да? Сейчас, когда я выйду, возьми какую-нибудь книгу
с полки, только открой ее и закрой, и снова поставь на место. И все".
Я снова вышел из комнаты. Она взяла книгу с полки, открыла ее, закрыла
и поставила обратно. Я зашел, и что же? Это было просто! Я лишь понюхал
книги. Это трудно объяснить, потому что мы обычно не используем слов для
объяснения подобных вещей. Я поднес каждую книгу к носу, понюхал какое-то
время, и уже мог сказать, какую из них она трогала. Она здорово отличалась
от других. Та книга, что стояла на полке давно, была сухой и пахла не
особенно интересно. Но книга, к которой недавно прикоснулась рука, издавала
особый запах и была чуточку влажной.
Мы провели еще ряд экспериментов, и я сделал открытие: если ищейки, в
действительности, обладают такими способностями, то люди не так уж
безнадежно неспособны, как они о себе думают. У людей лишь нос расположен не
так низко от земли!
(Я заметил, что моя собака может правильно указать, какой дорогой я
возвращался домой, особенно, если я был босой, и она обнюхивала подошвы моих
ног. Я пробовал делать следующее: я ползал на четвереньках по ковру, пытаясь
определить разницу в запахах там, где ходил, и где нет. И я понял, что это
невозможно. Собака умеет это делать гораздо лучше меня.)
Много лет спустя, когда я впервые приехал в Калтек, в доме профессора
Бахера проходила вечеринка, на которой собралось много гостей из Калтека. Не
знаю уж, как это случилось, но я рассказал им историю с обнюхиванием бутылок
и книг. Они не поверили не единому слову, поскольку все считали меня
выдумщиком. Тогда я продемонстрировал им это.
Мы осторожно сняли с полки восемь или девять книг, не дотрагиваясь до
них руками, и я вышел из комнаты. Трое разных людей выбрали себе по книге,
открыли их, закрыли и поставили обратно.
Я вошел, понюхал руки у каждого из присутствующих, понюхал книги (не
помню, что я делал сначала) и правильно определил все три книги, но ошибся в
их принадлежности одному из гостей.
Но они все еще не верили мне. Они думали, что это один из фокусов. Они
пытались вычислить, как же я это сделал. Существуют известные фокусы такого
рода, в которых у фокусника есть сообщник среди присутствующих, который дает
ему сигналы о том, что делать. Они пытались определить, кто из них является
моим сообщником. С тех пор я часто думаю, что так мог бы получиться хороший
карточный фокус: нужно вытащить колоду карт, попросить кого-нибудь выбрать
любую карту из колоды и положить ее обратно, в то время как фокусник
находится в другой комнате. Он говорит: "Сейчас я скажу тебе, какая это была
карта, потому что я ищейка: я обнюхаю все карты и скажу, какую из них ты
выбрал". Естественно, если нести всю эту ахинею, люди ни на минуту не
поверят, что именно так ты и собираешься поступить!
Руки у каждого человека пахнут совсем по-разному, вот почему собака так
легко определяет, кто до нее дотронулся. Сами можете попробовать! Все руки
имеют влажный запах; руки курильщиков пахнут совсем иначе, чем руки тех
людей, которые не курят; дамы часто пользуются различными духами и т. д. и
т. п. Если у кого-то в кармане лежат монеты, и он трогает их, этот запах
тоже сразу можно определить.
Запись речи с Первых Ежегодных Чтений в Санта-Барбаре по Науке и
Обществознанию в Калифорнийском Университете Санта-Барбары в 1975 году.
"Лос-Аламос снизу" была одной из девяти лекций, опубликованных в сборнике
"Воспоминания о Лос-Аламосе: 1943-1945гг." // под редакцией Л. Бадаша и др..
сс. 105-132. 2-е изд.: Дордрехт, Голландия- "Паблишинг Компани", 1980.
( предшествующий отрывок в переводе М. Шифмана здесь отсутствует)
(...)
Случались и другие истории. И как в случае с дырой в заборе, я всегда
пытался обратить внимание на вещи не совсем впрямую. На одну вещь я хотел
обратить внимание. В самом начале у нас были невероятно важные секреты. Мы
обрабатывали множество материалов, относящихся к бомбе и к урану; мы
вычисляли, как все это будет работать и так далее. Вся эта информация
хранилась в деревянных бюро, которые запирались на обычные маленькие
серийные висячие замки. Конечно, были свои меры предосторожности: например,
прут, проходящий по всем ящикам вниз и скрепляющий замки, но от этого они не
переставали быть обыкновенными висячими замками. Дальше - больше! Можно было
достать содержимое из ящиков, даже не открывая их. Достаточно было только
заглянуть в ящик с обратной стороны. На дне каждого ящика находился
небольшой стержень, предназначенный для скрепления бумаг, а под ним -
длинный широкий зазор. Можно было вытягивать бумаги снизу, прямо через него.
Я все время пытался вскрывать замки, и я обратил внимание, что это
очень просто делается. С тех пор каждый раз на собрании я поднимался и
говорил: у нас такая важная и секретная информация и мы не должны хранить
ее, таким образом, нам нужны лучшие запоры. Однажды на собрании поднялся
Теллер и обратился ко мне: "Я не храню свои наиважнейшие секреты в моем
бюро, они хранятся в моей конторке с выдвижными ящиками. Разве это не
лучше?"
Я сказал: "Не знаю. Я не видел Вашей конторки".
Он сидел близко к кафедре, а я гораздо дальше, в самом конце зала. Пока
продолжалось собрание, я тихонько вышел, чтобы спуститься и посмотреть на
его конторку с выдвижными ящиками.
Мне даже не пришлось взламывать замок. Вместо этого я стал вытаскивать
бумаги из щели с обратной стороны ящика. Один лист тянулся за другим, как
будто я разматывал рулон туалетной бумаги. Так я опустошил весь ящик,
отложил бумаги в сторону и вернулся наверх.
Собрание только что закончилось, все выходили из зала. Я собрал
компанию свидетелей, догнал Теллера и сказал: "Кстати, можно посмотреть на
вашу конторку?"
"Конечно", - ответил он и показал мне свое бюро.
Я посмотрел и сказал: "Выглядит довольно мило. А можно посмотреть, что
вы в нем храните?"
"Буду очень рад показать вам, - сказал он, вкладывая ключ в замочную
скважину и открывая ящик, - если вы этого еще не видели".
Единственная неприятность в розыгрыше такого интеллектуала, как мистер
Теллер, была в том, что ему потребовалось слишком мало времени с момента,
когда он увидел, что что-то не так до момента, когда понял, что именно не
так. Я не успел даже толком получить удовольствие.
Некоторые проблемы, с которыми я сталкивался в Лос-Аламосе, были весьма
интересными. Одна из них была связана с тем, как обеспечить безопасность на
заводе в Окридже (Теннеси). Лос-Аламос собирался сделать атомную бомбу, но в
Окридже пытались отделить изотопы урана, - уран 238 и уран 235- которые были
взрывоспособными. Они только начинали получать бесконечно малые величины из