экспериментального 235, и в то же время проводили химические опыты. Там
намеревались создать большое предприятие, там же находились контейнеры с
веществом, которое очищали и снова очищали, чтобы подготовить к следующей
стадии обработки. (Нужно было пройти несколько стадий очистки) Вместе с тем
они пытались получить уран 235 экспериментальным путем с помощью
специального оборудования, Они пытались узнать, как испытывать его,
определить, сколько урана 235 содержится в веществе. Они никогда не
выполняли правильно инструкции, которые мы им посылали.
Наконец, Эмиль Зегре сказал, что единственная возможность поправить
дела - это поехать туда и посмотреть, что и как они на самом деле делают.
Армия ответила ему: "Нет, наша политика - хранить всю информацию в одном
месте, здесь, в Лос-Аламосе".
Специалисты из Окриджа не знали, для чего все это было предназначено,
они знали лишь, что они пытаются получить. Даже стоящие выше, и имеющие
представление о том, как вырабатывается уран, не представляли, насколько
могущественна бомба, и как она работает. Люди внизу вообще не знали, что они
делают. Армия хотела сохранить это в секрете. Никакая информация не должна
была туда просочиться. Но Зегре настаивал на том, что никакие испытания не
проводятся ими правильно и поэтому вся работа вылетает в трубу. Наконец, он
сам отправился посмотреть, что они делают. И как только он зашел внутрь, он
увидел, что они закручивают контейнер с водой - зеленой водой- раствором
соли (нитрата, кислоты) урана (uranium nitrate solution).
Он сказал: "Вы собираетесь держать его в таком виде до тех пор, пока он
в достаточной мере не очистится? Это вы собираетесь с ним делать?"
Они ответили: "Конечно! А разве что-то не так?"
"А он не взорвется?!", - заметил он.
Ха! Взорвется!
Потом армия заявила: "Видите ли, мы не должны были допустить утечку
какой-либо информации. Как же был нарушен этот запрет?"
Исключено, что армия догадывалась, сколько вещества нам понадобится,
чтобы изготовить бомбу - двадцать килограмм или сколько бы то ни было - но
они догадывались, что это большой материал и в очищенном виде он никогда не
мог бы находится на заводе, поэтому не было никакой опасности. Но они не
знали, что нейтроны оказывались во много раз эффективнее, когда были
помещены в воду. Если они находились в воде (они замедлялись и), достаточно
было десятой, нет, сотой доли от того исходного материала, чтобы дать ход
реакции, которая создала бы радиоактивность (reaction that makes
radioactivity). Это убивает людей вокруг, это очень опасно, но они не
уделяли никакого внимания тому, чтобы обезопасить себя.
Зегре получил телеграмму от Оппенгеймера: "Обойдите все предприятие.
Отметьте, где предполагается сосредоточить все материалы, и как они намерены
работать с ними. Мы тем временем вычислим, сколько материала необходимо
собрать вместе, чтобы получить взрыв".
Две группы начали работу. Группа Кристи работала над водным раствором,
а моя над сухим порошком в ящиках. Мы вычисляли, сколько материала можно
безопасно собирать (аккумулировать) вместе. Кристи собирался
проинформировать Окридж о наших делах, и мы должны были сделать то же самое.
Я с радостью передал Кристи все свои результаты, и хотел, было отправить его
одного. Но Кристи заболел пневмонией, и пришлось ехать мне.
Никогда прежде я не летал на самолете. Все секреты были закреплены на
моей спине в маленькой вещице. Самолеты в те дни были словно автобусы,
только остановки были значительно дальше. Я останавливал каждого, пока ждал
самолет.
За мной стоял парень, покручивая цепочкой. Он говорил что-то вроде:
"Должно быть, ужасно трудно в наши дни летать самолетами, не имея особых
преимуществ".
Я не мог противоречить и ответил: "Ну, не знаю. У меня есть
преимущества".
Он подождал немного и снова заявил: "Когда генералам куда-нибудь нужно,
они могут лететь вместо каждого третьего из нас".
"Все в порядке, - парировал я, - тогда я второй".
Возможно, он написал своему конгрессмену, если сам не был
конгрессменом, что-нибудь вроде: "Что они делают, посылая всюду этих зеленых
парней с преимуществами номера два во время войны?"
Все же я добрался до Окриджа и первое, что я сделал, - пошел на завод.
Я ничего не говорил, лишь осматривал все вокруг. Я понял, что ситуация была
даже хуже, чем докладывал Зегре, потому что он обнаружил контейнеры в
большом количестве в одной комнате, но не заметил множество таких же
контейнеров в другой, по ту сторону одной и той же стены. Если собрать
слишком много вещества вместе, оно начнет работать, понимаете?
Так я обошел все предприятие. У меня очень плохая память, но когда я
работаю интенсивно, моя оперативная память работает очень хорошо. Тогда я
могу запомнить такие безумные подробности, как: корпус номер 90-207,
контейнер номер такой-то и тому подобное.
Вечером я вернулся в свою комнату и все бродил по ней, объясняя себе,
где кроются все опасности и что нужно сделать, чтобы устранить их. Это
казалось просто. Нужно положить в раствор кадмий, чтобы он поглощал
нейтроны, находящиеся в воде и отделить контейнеры, чтобы они не были
расположены так близко друг от друга. Это безусловные правила.
На следующий день должно было состояться большое собрание. Я забыл
сказать, что прежде, чем я покинул Лос-Аламос, Оппенгеймер сказал мне: "На
собрании будут присутствовать люди, которые отвечают за техническую сторону
проекта в Окридже. Эти люди: мистер Джулиан Вебб, мистеры такой-то и
такой-то. Вы можете рассказать им все по обеспечению безопасности и, Будьте
уверены, они, действительно вас поймут".
Я спросил: "А что я буду делать, если их все-таки не будет на
собрании?"
Он ответил: "Тогда вы должны сообщить: Лос-Аламос не может нести
никакой ответственности за безопасность на заводе в Окридже, если...!"
Я испугался: "Вы полагаете, что я, Маленький Ричард, должен идти туда и
сообщить им ТАКОЕ?"
"Да, Маленький Ричард, вы пойдете туда и сделаете именно так!"
Я, действительно, быстро взрослел!
Мне достаточно было приехать, основное ядро компании уже было в сборе:
техники, которых я хотел увидеть, генералы и все, кто серьезно интересовался
этой проблемой. Это было хорошо, потому что завод мог взлететь на воздух,
если бы никто не уделил внимание этой проблеме.
Там был лейтенант Цумвальт, который взял меня под опеку. Он сообщил
мне, что полковник просил не говорить ничего о работе нейтронов во всех
подробностях, потому что такие вещи нужно сохранить от всех в секрете. Нужно
было сказать им только, что делать, чтобы сохранить безопасность.
Я ответил: "Я считаю невозможным потребовать от них исполнения ряда
правил, если они не поймут, как это действует. По моему мнению, это возможно
лишь в том случае, если я скажу им, ... и далее: Лос-Аламос не несет никакой
ответственности за безопасность на предприятии в Окридже, если они не будут
полностью информированы о том, как все это работает!"
Это было великолепно. Лейтенант привел меня к полковнику и повторил мое
замечание. Полковник сказал: "Дайте мне пять минут". Отошел к окну и стал
думать. В чем они хороши, так это в принятии решений. Я подумал: как
замечательно, что такая проблема - должна или не должна поступить на завод в
Окридже информация о том, как работает бомба - может быть решена и будет
решена в течение пяти минут. Я находился в предвосхищенном ожидании ответа
от этих военных, потому что сам никогда не сумел бы принять столь важного
решения в такой короткий срок.
Через пять минут он сказал: "Хорошо, мистер Фейнман, дерзайте!"
Я сел и рассказал им все о нейтронах и о том, как они работают,
ля-ля-ля, тра-та-та, о том, что слишком много нейтронов собрано вместе, о
том, что нужно хранить материал отдельно, о поглощающем кадмии, и что
медленные нейтроны более эффективны, чем быстрые нейтроны... Это все
казалось элементарным в Лос-Аламосе, а здесь они слышали об этом впервые,
так что я явился пред ними словно грандиозный гений.
В результате они решили собрать небольшую команду, чтобы провести свои
собственные вычисления того, как все это устроить. Они начали проектировать
завод заново. Там собрались все проектировщики: конструкторы, инженеры,
инженеры-химики; - все, кто мог сформировать новое предприятие, где материал
мог храниться отдельно и в безопасности.
Они попросили меня вернуться через несколько месяцев. И я вернулся как
раз тогда, когда инженеры завершили новый проект завода. Я должен был
осмотреть его.
Как осмотреть предприятие, которое еще не построено? Я не знал.
Лейтенант Цумвальт, который все время вертелся вокруг меня, потому что
должен был сопровождать меня всюду, привел меня в комнату, где находились
двое инженеров и длииииииннный стол, покрытый стопкой чертежей,
скопированных на голубую кальку, представляющих различные этажи
предполагаемого завода.
Я изучал черчение в школе, но не так уж хорошо читал чертежи со
светописных синих копий. Они развернули голубоватые чертежи и стали
объяснять мне все, полагая, что я гений. Теперь они избегали одной вещи -
накопления (аккумуляции) вещества на заводе. Раньше у них была проблема:
если во время работы испарителя (evaporator), который накапливает
(аккумулирует) вещество, захлопывается клапан, то там может скопиться
слишком много вещества, что приведет к взрыву. Они объяснили мне, что это
предприятие спроектировано так, что если захлопнется один клапан, ничего не
произойдет. Для угрозы взрыва их должно быть, по меньшей мере, два.
Затем они объяснили, как это все работает. Контейнер с тетрохлоридом
поступает сюда, uranium nitrate отсюда поступает туда, он циркулирует вниз и
вверх, проходит сквозь этаж, поднимается по трубам, поднимается дальше от
второго этажа, - блууууурп - проходит сквозь стопку чертежей на голубой
кальке, вниз - вверх, вниз - вверх, говорят слишком быстро, объясняют
очень-очень сложные технологии химического производства.
Я абсолютно ошеломлен. Хуже всего, что я совершенно не знаю, что
означают символы на чертежах. Там были обозначены какие-то вещи, которые
поначалу казались мне окнами - квадраты с крестиками посередине. Ими были
усеяны все эти проклятые чертежи. Я думал, что это окна. Но нет, они не
могли быть окнами, потому что не всегда оказывались по краям. Я захотел
спросить, что это такое.
Вы, возможно, оказывались в подобной ситуации, когда не могли спросить
о чем-то сразу. Если бы вопрос был задан в самом начале, все было бы в
порядке. Но потом, когда они уже столько всего сказали... Вы так долго
колебались. И если вы спросите об этом теперь, они скажут: "Зачем же мы
потратили столько времени впустую? О чем же вы раньше думали?"
Как-то надо было выбираться из этого положения, и у меня появилась
идея. А что, если это и были клапаны. Я ткнул пальцем в один из таинственных
маленьких крестиков в середине одного из чертежей на странице номер три и
сказал: "А что произойдет, если этот клапан захлопнется? (valve gets stuck)"
Я рассчитывал, что они ответят: "Это не клапан, сэр, это окно".
Один посмотрел на другого и сказал: "Ну, если этот клапан захлопнется
... ..." И он опять отправился бродить по чертежу вверх и вниз, вверх и
вниз, и другой следом за ним, вверх и вниз, вперед и назад, назад и вперед.
И они все время смотрели друг на друга. Они повернулись ко мне, открыли рты,
точно изумленные рыбы и сказали: "Вы абсолютно правы, сэр!"
Они свернули свои чертежи и ушли, а мы вышли вслед за ними. Мистер
Цумвальт, который непрестанно следовал за мной, сказал: "Вы гениальны! Я
понял, что вы гений еще в тот раз, когда вы впервые пришли на завод, а на
следующее утро сказали им об испарителе С-21 в корпусе 90-207. Но то, что вы
сделали только что - фантастика! Я хочу знать, как вам это удалось".
Я рассказал ему, что пытался узнать, так ли обозначаются клапаны на
чертеже.
Была еще одна проблема, с которой мне пришлось столкнуться. Мы должны
были делать множество вычислений и делали мы их на вычислительных машинах
Марчанта. Кстати, это поможет вам представить, на что был похож Лос-Аламос:
Компьютеры Марчант - это ручные калькуляторы с числами. Вы нажимаете на них,
и они умножают, делят, считают, но не так просто, как это можно сделать
сегодня. В них все время ломалась механика, и приходилось отправлять машины
обратно на завод, чтобы их починили. Очень быстро можно было сойти с ума от
этих машин. Некоторые из нас стали разбирать их сами (этого делать не
рекомендовалось. В правилах было сказано: "В случае самостоятельного снятия
корпуса не гарантируется..."). Но мы все же их разбирали и получили
несколько уроков о том, как можно исправлять эти машины. Мы совершенствовали
наше мастерство все больше и все лучше и качественней исправляли неполадки.
Когда мы наталкивались на что-то слишком сложное, мы отсылали машины на
завод, но простые неисправности устраняли самостоятельно. Обычно этой
работой со всеми компьютерами занимался я и еще один парень из механического
цеха, который разбирался в пишущих машинках.
Как-то мы решили большую проблему. Нужно было точно вычислить, что
происходит во время имплозии бомбы (сколько именно выделяется при этом
энергии и все такое прочее), но для этого требовалось гораздо больше
вычислительных мощностей, чем те, какими располагали мы. Умный парень по
имени Стэнли Франкель догадался, что это возможно сделать на Ай-Би-Эм.
Компания Ай-Би-Эм производила машины для деловых надобностей. Это были
арифмометры, называемые табуляторами - для распечатки итоговых сумм,
мультиплексоры (multipliers), куда можно было вставить перфокарту, с которой
они считывали и перемножали два числа, а также сортировочные машины,
коллаторы? (collators) и т. д.
Франкель выработал прекрасную программу. Если у нас в комнате будет
достаточное количество таких машин, мы можем брать перфокарты и пускать их
по кругу (проводить через цикл = put them through a cycle). Каждый, кто
занимался цифровыми вычислениями, точно знает, о чем я говорю, но тогда это
было что-то новенькое - поточное производство с помощью машин. Мы делали это
на арифмометрах. Обычно можно было перешагнуть какую-то ступень, делая все
самостоятельно, но этот процесс был другим. Сначала вы идете к арифмометру,
затем к мультиплексору, затем снова к арифмометру и так далее. Итак,
Франкель спроектировал эту систему и заказал машины у Ай-Би-Эм Компании,
поскольку, мы считали, что это будет наилучшей помощью в решении наших
проблем.
Мы нуждались в человеке, который бы чинил наши машины и следил бы за их
работой. Армия была всегда готова направить к нам такого человека, но он
почему-то медлил появляться, в то время как мы всегда спешили и ничего не
успевали. Что бы мы ни делали, мы старались сделать настолько быстро,
насколько это было возможно. Для нашего особого случая мы выработали
последовательность всех вычислительных операций, которые предполагалось
выполнять с помощью машин: перемножить одно, затем сделать другое, вычесть
третье. Затем мы сделали программу, но у нас не было машины, чтобы
опробовать и проверить ее. Так мы начали работу, задействовав девушек. У
каждой было по Марчанту: у одной - мультиплексор, у другой - арифмометр.
Все, что делала первая- это возводила в куб числа на перфокарте и передавала
ее следующей.
Таким образом, мы проходили весь цикл до тех пор, пока не начинали
сходить с ума. Выяснилось, что скорость, с которой можно было это делать,
намного превышала ту скорость, с которой мог бы работать один человек, если
бы взялся в одиночку пройти все стадии вычисления. Мы достигли такой
скорости в вычислениях с помощью нашей системы, что она приближалась к
скорости вычисления машин Ай-Би-Эм. Различие было лишь в том, что Ай-Би-Эм
могли работать без устали в три смены, а девушки уставали через определенное
время.
В конце концов, мы совсем съехали с катушек от этого процесса, но тогда
привезли Ай-Би-Эм, а механика, который бы следил за ними, так и не прислали.
Это были самые сложные машины самых современных технологий тех дней. Большие
корпуса поступали по частям с множеством проводов и инструкций на чертежах,
указывающих на порядок их сбора. Стен Франкель, я и еще один парень стали их
собирать и тут начались наши неприятности. Самой большой бедой было
постоянное осознание того, что мы можем что-нибудь сломать!
Некоторые из них нам удалось составить правильно, и они работали, а
некоторые не работали, потому что были составлены неверно. Когда я все-таки
начал работу на одном из мультиплексоров, я увидел погнутую деталь внутри,
но побоялся ее выпрямлять, потому что она могла сломаться. Нам все время
говорили: как бы ваши старания не привели к необратимым последствиям. Когда
же, наконец, появился механик, он наладил машины, до которых мы не успели
еще добраться, и все заработало. Но он никак не мог справиться с той
машиной, которую собрал я. Она была последней. Спустя три дня он все еще
возился с ней.
Я подошел и сказа: "Я видел там погнутую деталь".
Он ответил: "Естественно. Она и должна там быть". Хорошо, что я не
взялся ее выпрямлять!
Мистер Франкель, тот самый, кто начал разрабатывать эту программу, стал
страдать компьютерной болезнью. Те, кто теперь работает с компьютерами,
знают, что это такое. Это очень серьезный недуг и он довольно сильно мешает
работе. Беда заключается в том, что вы начинаете играть с компьютером. Это
так увлекательно. Перед вами эти кнопки! С четными числами вы можете делать
одно, с нечетными - другое, и очень скоро вы можете делать с машиной
множество занятных вещей, если вы достаточно сообразительны.
Через какое-то время вся система полетела к чертям. Франкель не обращал
ни на что внимания и не следил за чьей-либо работой. Система вдруг стала
работать очень медленно, в то время как он сидел в той же комнате и пытался
заставить табулятор автоматически распечатывать котангенс от X. Машина
начала печатать, вывела колонку вычислений, а потом - битс битс битс - весь
стол оказался завален бесконечно вылезающими распечатками автоматических
расчетов одной и той же операции.
Абсолютно бесполезное действие. Все наши столы были сплошь покрыты
котангенсами. Но если вы когда-либо работали за компьютером, вы понимаете
эту болезнь- наслаждение тем, как много вы можете сделать. Но он подхватил
эту болезнь с самого начала - бедный парень, который придумал что-то
новенькое. Я всеми силами старался избежать этой болезни
Меня попросили остановить работу, которую я делал со своей группой и
взять группу, работающую на Ай-Би-Эм. Это была хорошая группа, несмотря на
то, что мы решили лишь три проблемы за девять месяцев.
Проблема была в том, что этим ребятам никто ничего не рассказывал.
Армия собирала их по всей стране для проекта, названного Особый Инженерный
Отдел. Это были умные ребята с высшим образованием и инженерными
способностями. Их распределяли в Лос-Аламос, селили в казармах и ничего им
не говорили.
Потом они приходили на работу и все, что должны были делать - это
работать за машинами Ай-Би-Эм, набивая цифры, в которых ничего не понимали.
Никто не говорил им, что они означают. Процесс продвигался очень медленно. Я
сказал, что нужны, по крайней мере, три техника, которые знали бы, что
происходит. Оппенгеймер поговорил со службой безопасности и получил для меня
специальное разрешение на проведение лекции о том, чем же мы тут занимаемся.
Все были крайне возбуждены: "Мы видим, что здесь происходит! Мы тоже
участвуем в войне!" Они знали, что значили эти цифры. Если давление
поднимается, то, соответственно, будет выделяться больше энергии и т. д. и
т. п. Они знали, что они делают.
Все полностью изменилось! Они сами стали изобретать пути и возможности,
чтобы делать работу лучше. Они совершенствовали программы. Они работали по
ночам. В ночные смены они не нуждались в контроле и помощи, они вообще ни в
чем не нуждались. Они все понимали, и сами сделали несколько программ, по
которым мы потом работали.
Мои ребята прекрасно влились в работу. Все, что нужно было для этого
сделать - это сказать им, чем они тут занимались. Раньше им требовалось
девять месяцев, чтобы решить три задачи, теперь они решали девять задач за
три месяца. Они работали почти в десять раз быстрее.
Был один секрет, с помощью которого мы решали все наши задачи. Задачи
состояли из груды перфокарт, которые должны были пройти определенный цикл:
сначала сложение, потом умножение - и так они проходили через ряд машин в
комнате. Это было медленно, поскольку их передавали и передавали по кругу.
Но мы придумали способ закладывать серию разноцветных карточек в один и тот
же цикл, но в разные его фазы. Так мы могли решать две или три задачи
одновременно.
Но мы столкнулись с другой проблемой. Незадолго до конца войны, перед
тем, как мы должны были проводить испытания в Альбукерке, у нас возник
вопрос: сколько энергии может быть выделено? Мы высчитывали это выделение
различными способами, но не могли применить к компьютеру ту специальную
программу, которая единственная идеально для этого подходила. Тогда пришел
Боб Кристи и сказал: "Мы бы хотели получить результаты в течение одного
месяца".
Я ответил: "Это невозможно".
Он возразил: "Но вы же решаете по две задачи за месяц. Вам потребуется
две или три недели на одну".
Я ответил: "Знаю. На самом деле это требует гораздо большего времени,
просто мы делаем эту работу параллельно. Сам процесс занимает много времени
и нет возможности его ускорить".
Он ушел, а я стал думать, существует ли возможность ускорить процесс. А
что если кроме этого ничем не занимать машины, тогда ничто больше не будет
мешать их работе. Я бросил вызов парням, написав на доске: "МЫ МОЖЕМ ЭТО
СДЕЛАТЬ?" И они ответили: "Да! Мы будем работать в две смены! Мы будем
работать сверхурочно! Мы попробуем это сделать!" И все в таком роде.
Мы ввели одно правило: других проблем не существовало, все усилия были
направлены на эту задачу. Они принялись за работу.
Моя жена Арлин была очень серьезно больна туберкулезом. Настолько
серьезно, что в любую минуту могло что-нибудь произойти. Я договорился со
своим товарищем по общежитию, что в случае непредвиденных обстоятельств, я
возьму у него машину, чтобы попасть в Альбукерк в кратчайшее время. Его
звали Клаус Фукс. Он был шпионом и использовал свой автомобиль для вывоза
атомных секретов из Лос-Аламоса в Санта-Фе. Но никто об этом не знал.
И вот непредвиденные обстоятельства наступили. Я взял машину у Фукса и
взял двух попутчиков на случай, если что-то случится с автомобилем по дороге
в Альбукерк. Конечно же, как только мы въехали в Санта-Фе, у нас спустило
шину. Парни помогли мне ее заменить. Но как только мы покинули Санта-Фе,
лопнула другая шина. Мы дотолкали машину до ближайшей бензоколонки.
Служащий бензоколонки в это время уже чинил чью-то машину, поэтому нам
пришлось изрядно подождать до тех пор, пока он освободится и сможет нам
помочь. Я даже и не думал что-то говорить, но мои попутчики подошли к нему и
объяснили ситуацию. Вскоре мы стали обладателями новой шины (но запасную
шину мы так и не получили, во время войны с этим было туго).
За тридцать миль до Альбукерка лопнула третья шина. Тогда я оставил
машину на дороге и оставшуюся часть пути сам проехал автостопом. Я позвонил
на стоянку и попросил их забрать мою машину, пока я буду в больнице у жены.
Арлин умерла спустя несколько часов после моего приезда. Пришел
медбрат, чтобы засвидетельствовать ее смерть, потом он ушел. Я оставался с
ней еще какое-то время. Потом посмотрел на часы, которые подарил ей семь лет
назад, когда она только заболела туберкулезом. Это была очень ценная вещь в
те дни: электронные часы с цифровым табло, цифры которого прокручивались
механически. Часы были восхитительны, но часто останавливались по разным
причинам. Я чинил их время от времени, и они все же продолжали ходить все
эти годы. Теперь они снова остановились, в 9:23. Это время было указано в
свидетельстве о смерти.
Помню, еще во время моего пребывания в МТИ, мне вдруг ясно
представилось (и это ощущение не сопровождалось никакими эмоциями), что
умерла моя бабушка. Сразу после этого раздался телефонный звонок (так же,
как и в этот раз). Но звонили Питу Бернису. Моя бабушка была жива. Я
вспоминаю это, когда кто-нибудь рассказывает мне историю, заканчивающуюся
иначе. Я решил, что такие вещи происходят иногда на удачу (ведь моя бабушка
была очень стара), хотя люди часто могут приписывать их к какому-нибудь
сверхъестественному феномену.
Арлин держала эти часы у своей кровати все время, пока болела, и теперь
они остановились в момент ее смерти. Я могу понять как человек, который лишь
на половину верит в возможность существования подобных вещей и кто обладает
скептическим складом ума (особенно при подобных обстоятельствах), даже не
старается понять, что именно произошло, а вместо этого твердит, что никто не
мог трогать часы, да и вообще не существует возможности объяснить данный
феномен. Часы просто остановились. Вот такой драматический пример этого
фантастического феномена.
В комнате было плохое освещение, и тут я вспомнил, что медбрат брал
часы и подносил их к свету, чтобы получше разглядеть время. Тогда-то они и
могли запросто остановиться.
Я вышел проветриться. Может быть я обманывал себя, но меня удивило,
намеревались создать большое предприятие, там же находились контейнеры с
веществом, которое очищали и снова очищали, чтобы подготовить к следующей
стадии обработки. (Нужно было пройти несколько стадий очистки) Вместе с тем
они пытались получить уран 235 экспериментальным путем с помощью
специального оборудования, Они пытались узнать, как испытывать его,
определить, сколько урана 235 содержится в веществе. Они никогда не
выполняли правильно инструкции, которые мы им посылали.
Наконец, Эмиль Зегре сказал, что единственная возможность поправить
дела - это поехать туда и посмотреть, что и как они на самом деле делают.
Армия ответила ему: "Нет, наша политика - хранить всю информацию в одном
месте, здесь, в Лос-Аламосе".
Специалисты из Окриджа не знали, для чего все это было предназначено,
они знали лишь, что они пытаются получить. Даже стоящие выше, и имеющие
представление о том, как вырабатывается уран, не представляли, насколько
могущественна бомба, и как она работает. Люди внизу вообще не знали, что они
делают. Армия хотела сохранить это в секрете. Никакая информация не должна
была туда просочиться. Но Зегре настаивал на том, что никакие испытания не
проводятся ими правильно и поэтому вся работа вылетает в трубу. Наконец, он
сам отправился посмотреть, что они делают. И как только он зашел внутрь, он
увидел, что они закручивают контейнер с водой - зеленой водой- раствором
соли (нитрата, кислоты) урана (uranium nitrate solution).
Он сказал: "Вы собираетесь держать его в таком виде до тех пор, пока он
в достаточной мере не очистится? Это вы собираетесь с ним делать?"
Они ответили: "Конечно! А разве что-то не так?"
"А он не взорвется?!", - заметил он.
Ха! Взорвется!
Потом армия заявила: "Видите ли, мы не должны были допустить утечку
какой-либо информации. Как же был нарушен этот запрет?"
Исключено, что армия догадывалась, сколько вещества нам понадобится,
чтобы изготовить бомбу - двадцать килограмм или сколько бы то ни было - но
они догадывались, что это большой материал и в очищенном виде он никогда не
мог бы находится на заводе, поэтому не было никакой опасности. Но они не
знали, что нейтроны оказывались во много раз эффективнее, когда были
помещены в воду. Если они находились в воде (они замедлялись и), достаточно
было десятой, нет, сотой доли от того исходного материала, чтобы дать ход
реакции, которая создала бы радиоактивность (reaction that makes
radioactivity). Это убивает людей вокруг, это очень опасно, но они не
уделяли никакого внимания тому, чтобы обезопасить себя.
Зегре получил телеграмму от Оппенгеймера: "Обойдите все предприятие.
Отметьте, где предполагается сосредоточить все материалы, и как они намерены
работать с ними. Мы тем временем вычислим, сколько материала необходимо
собрать вместе, чтобы получить взрыв".
Две группы начали работу. Группа Кристи работала над водным раствором,
а моя над сухим порошком в ящиках. Мы вычисляли, сколько материала можно
безопасно собирать (аккумулировать) вместе. Кристи собирался
проинформировать Окридж о наших делах, и мы должны были сделать то же самое.
Я с радостью передал Кристи все свои результаты, и хотел, было отправить его
одного. Но Кристи заболел пневмонией, и пришлось ехать мне.
Никогда прежде я не летал на самолете. Все секреты были закреплены на
моей спине в маленькой вещице. Самолеты в те дни были словно автобусы,
только остановки были значительно дальше. Я останавливал каждого, пока ждал
самолет.
За мной стоял парень, покручивая цепочкой. Он говорил что-то вроде:
"Должно быть, ужасно трудно в наши дни летать самолетами, не имея особых
преимуществ".
Я не мог противоречить и ответил: "Ну, не знаю. У меня есть
преимущества".
Он подождал немного и снова заявил: "Когда генералам куда-нибудь нужно,
они могут лететь вместо каждого третьего из нас".
"Все в порядке, - парировал я, - тогда я второй".
Возможно, он написал своему конгрессмену, если сам не был
конгрессменом, что-нибудь вроде: "Что они делают, посылая всюду этих зеленых
парней с преимуществами номера два во время войны?"
Все же я добрался до Окриджа и первое, что я сделал, - пошел на завод.
Я ничего не говорил, лишь осматривал все вокруг. Я понял, что ситуация была
даже хуже, чем докладывал Зегре, потому что он обнаружил контейнеры в
большом количестве в одной комнате, но не заметил множество таких же
контейнеров в другой, по ту сторону одной и той же стены. Если собрать
слишком много вещества вместе, оно начнет работать, понимаете?
Так я обошел все предприятие. У меня очень плохая память, но когда я
работаю интенсивно, моя оперативная память работает очень хорошо. Тогда я
могу запомнить такие безумные подробности, как: корпус номер 90-207,
контейнер номер такой-то и тому подобное.
Вечером я вернулся в свою комнату и все бродил по ней, объясняя себе,
где кроются все опасности и что нужно сделать, чтобы устранить их. Это
казалось просто. Нужно положить в раствор кадмий, чтобы он поглощал
нейтроны, находящиеся в воде и отделить контейнеры, чтобы они не были
расположены так близко друг от друга. Это безусловные правила.
На следующий день должно было состояться большое собрание. Я забыл
сказать, что прежде, чем я покинул Лос-Аламос, Оппенгеймер сказал мне: "На
собрании будут присутствовать люди, которые отвечают за техническую сторону
проекта в Окридже. Эти люди: мистер Джулиан Вебб, мистеры такой-то и
такой-то. Вы можете рассказать им все по обеспечению безопасности и, Будьте
уверены, они, действительно вас поймут".
Я спросил: "А что я буду делать, если их все-таки не будет на
собрании?"
Он ответил: "Тогда вы должны сообщить: Лос-Аламос не может нести
никакой ответственности за безопасность на заводе в Окридже, если...!"
Я испугался: "Вы полагаете, что я, Маленький Ричард, должен идти туда и
сообщить им ТАКОЕ?"
"Да, Маленький Ричард, вы пойдете туда и сделаете именно так!"
Я, действительно, быстро взрослел!
Мне достаточно было приехать, основное ядро компании уже было в сборе:
техники, которых я хотел увидеть, генералы и все, кто серьезно интересовался
этой проблемой. Это было хорошо, потому что завод мог взлететь на воздух,
если бы никто не уделил внимание этой проблеме.
Там был лейтенант Цумвальт, который взял меня под опеку. Он сообщил
мне, что полковник просил не говорить ничего о работе нейтронов во всех
подробностях, потому что такие вещи нужно сохранить от всех в секрете. Нужно
было сказать им только, что делать, чтобы сохранить безопасность.
Я ответил: "Я считаю невозможным потребовать от них исполнения ряда
правил, если они не поймут, как это действует. По моему мнению, это возможно
лишь в том случае, если я скажу им, ... и далее: Лос-Аламос не несет никакой
ответственности за безопасность на предприятии в Окридже, если они не будут
полностью информированы о том, как все это работает!"
Это было великолепно. Лейтенант привел меня к полковнику и повторил мое
замечание. Полковник сказал: "Дайте мне пять минут". Отошел к окну и стал
думать. В чем они хороши, так это в принятии решений. Я подумал: как
замечательно, что такая проблема - должна или не должна поступить на завод в
Окридже информация о том, как работает бомба - может быть решена и будет
решена в течение пяти минут. Я находился в предвосхищенном ожидании ответа
от этих военных, потому что сам никогда не сумел бы принять столь важного
решения в такой короткий срок.
Через пять минут он сказал: "Хорошо, мистер Фейнман, дерзайте!"
Я сел и рассказал им все о нейтронах и о том, как они работают,
ля-ля-ля, тра-та-та, о том, что слишком много нейтронов собрано вместе, о
том, что нужно хранить материал отдельно, о поглощающем кадмии, и что
медленные нейтроны более эффективны, чем быстрые нейтроны... Это все
казалось элементарным в Лос-Аламосе, а здесь они слышали об этом впервые,
так что я явился пред ними словно грандиозный гений.
В результате они решили собрать небольшую команду, чтобы провести свои
собственные вычисления того, как все это устроить. Они начали проектировать
завод заново. Там собрались все проектировщики: конструкторы, инженеры,
инженеры-химики; - все, кто мог сформировать новое предприятие, где материал
мог храниться отдельно и в безопасности.
Они попросили меня вернуться через несколько месяцев. И я вернулся как
раз тогда, когда инженеры завершили новый проект завода. Я должен был
осмотреть его.
Как осмотреть предприятие, которое еще не построено? Я не знал.
Лейтенант Цумвальт, который все время вертелся вокруг меня, потому что
должен был сопровождать меня всюду, привел меня в комнату, где находились
двое инженеров и длииииииннный стол, покрытый стопкой чертежей,
скопированных на голубую кальку, представляющих различные этажи
предполагаемого завода.
Я изучал черчение в школе, но не так уж хорошо читал чертежи со
светописных синих копий. Они развернули голубоватые чертежи и стали
объяснять мне все, полагая, что я гений. Теперь они избегали одной вещи -
накопления (аккумуляции) вещества на заводе. Раньше у них была проблема:
если во время работы испарителя (evaporator), который накапливает
(аккумулирует) вещество, захлопывается клапан, то там может скопиться
слишком много вещества, что приведет к взрыву. Они объяснили мне, что это
предприятие спроектировано так, что если захлопнется один клапан, ничего не
произойдет. Для угрозы взрыва их должно быть, по меньшей мере, два.
Затем они объяснили, как это все работает. Контейнер с тетрохлоридом
поступает сюда, uranium nitrate отсюда поступает туда, он циркулирует вниз и
вверх, проходит сквозь этаж, поднимается по трубам, поднимается дальше от
второго этажа, - блууууурп - проходит сквозь стопку чертежей на голубой
кальке, вниз - вверх, вниз - вверх, говорят слишком быстро, объясняют
очень-очень сложные технологии химического производства.
Я абсолютно ошеломлен. Хуже всего, что я совершенно не знаю, что
означают символы на чертежах. Там были обозначены какие-то вещи, которые
поначалу казались мне окнами - квадраты с крестиками посередине. Ими были
усеяны все эти проклятые чертежи. Я думал, что это окна. Но нет, они не
могли быть окнами, потому что не всегда оказывались по краям. Я захотел
спросить, что это такое.
Вы, возможно, оказывались в подобной ситуации, когда не могли спросить
о чем-то сразу. Если бы вопрос был задан в самом начале, все было бы в
порядке. Но потом, когда они уже столько всего сказали... Вы так долго
колебались. И если вы спросите об этом теперь, они скажут: "Зачем же мы
потратили столько времени впустую? О чем же вы раньше думали?"
Как-то надо было выбираться из этого положения, и у меня появилась
идея. А что, если это и были клапаны. Я ткнул пальцем в один из таинственных
маленьких крестиков в середине одного из чертежей на странице номер три и
сказал: "А что произойдет, если этот клапан захлопнется? (valve gets stuck)"
Я рассчитывал, что они ответят: "Это не клапан, сэр, это окно".
Один посмотрел на другого и сказал: "Ну, если этот клапан захлопнется
... ..." И он опять отправился бродить по чертежу вверх и вниз, вверх и
вниз, и другой следом за ним, вверх и вниз, вперед и назад, назад и вперед.
И они все время смотрели друг на друга. Они повернулись ко мне, открыли рты,
точно изумленные рыбы и сказали: "Вы абсолютно правы, сэр!"
Они свернули свои чертежи и ушли, а мы вышли вслед за ними. Мистер
Цумвальт, который непрестанно следовал за мной, сказал: "Вы гениальны! Я
понял, что вы гений еще в тот раз, когда вы впервые пришли на завод, а на
следующее утро сказали им об испарителе С-21 в корпусе 90-207. Но то, что вы
сделали только что - фантастика! Я хочу знать, как вам это удалось".
Я рассказал ему, что пытался узнать, так ли обозначаются клапаны на
чертеже.
Была еще одна проблема, с которой мне пришлось столкнуться. Мы должны
были делать множество вычислений и делали мы их на вычислительных машинах
Марчанта. Кстати, это поможет вам представить, на что был похож Лос-Аламос:
Компьютеры Марчант - это ручные калькуляторы с числами. Вы нажимаете на них,
и они умножают, делят, считают, но не так просто, как это можно сделать
сегодня. В них все время ломалась механика, и приходилось отправлять машины
обратно на завод, чтобы их починили. Очень быстро можно было сойти с ума от
этих машин. Некоторые из нас стали разбирать их сами (этого делать не
рекомендовалось. В правилах было сказано: "В случае самостоятельного снятия
корпуса не гарантируется..."). Но мы все же их разбирали и получили
несколько уроков о том, как можно исправлять эти машины. Мы совершенствовали
наше мастерство все больше и все лучше и качественней исправляли неполадки.
Когда мы наталкивались на что-то слишком сложное, мы отсылали машины на
завод, но простые неисправности устраняли самостоятельно. Обычно этой
работой со всеми компьютерами занимался я и еще один парень из механического
цеха, который разбирался в пишущих машинках.
Как-то мы решили большую проблему. Нужно было точно вычислить, что
происходит во время имплозии бомбы (сколько именно выделяется при этом
энергии и все такое прочее), но для этого требовалось гораздо больше
вычислительных мощностей, чем те, какими располагали мы. Умный парень по
имени Стэнли Франкель догадался, что это возможно сделать на Ай-Би-Эм.
Компания Ай-Би-Эм производила машины для деловых надобностей. Это были
арифмометры, называемые табуляторами - для распечатки итоговых сумм,
мультиплексоры (multipliers), куда можно было вставить перфокарту, с которой
они считывали и перемножали два числа, а также сортировочные машины,
коллаторы? (collators) и т. д.
Франкель выработал прекрасную программу. Если у нас в комнате будет
достаточное количество таких машин, мы можем брать перфокарты и пускать их
по кругу (проводить через цикл = put them through a cycle). Каждый, кто
занимался цифровыми вычислениями, точно знает, о чем я говорю, но тогда это
было что-то новенькое - поточное производство с помощью машин. Мы делали это
на арифмометрах. Обычно можно было перешагнуть какую-то ступень, делая все
самостоятельно, но этот процесс был другим. Сначала вы идете к арифмометру,
затем к мультиплексору, затем снова к арифмометру и так далее. Итак,
Франкель спроектировал эту систему и заказал машины у Ай-Би-Эм Компании,
поскольку, мы считали, что это будет наилучшей помощью в решении наших
проблем.
Мы нуждались в человеке, который бы чинил наши машины и следил бы за их
работой. Армия была всегда готова направить к нам такого человека, но он
почему-то медлил появляться, в то время как мы всегда спешили и ничего не
успевали. Что бы мы ни делали, мы старались сделать настолько быстро,
насколько это было возможно. Для нашего особого случая мы выработали
последовательность всех вычислительных операций, которые предполагалось
выполнять с помощью машин: перемножить одно, затем сделать другое, вычесть
третье. Затем мы сделали программу, но у нас не было машины, чтобы
опробовать и проверить ее. Так мы начали работу, задействовав девушек. У
каждой было по Марчанту: у одной - мультиплексор, у другой - арифмометр.
Все, что делала первая- это возводила в куб числа на перфокарте и передавала
ее следующей.
Таким образом, мы проходили весь цикл до тех пор, пока не начинали
сходить с ума. Выяснилось, что скорость, с которой можно было это делать,
намного превышала ту скорость, с которой мог бы работать один человек, если
бы взялся в одиночку пройти все стадии вычисления. Мы достигли такой
скорости в вычислениях с помощью нашей системы, что она приближалась к
скорости вычисления машин Ай-Би-Эм. Различие было лишь в том, что Ай-Би-Эм
могли работать без устали в три смены, а девушки уставали через определенное
время.
В конце концов, мы совсем съехали с катушек от этого процесса, но тогда
привезли Ай-Би-Эм, а механика, который бы следил за ними, так и не прислали.
Это были самые сложные машины самых современных технологий тех дней. Большие
корпуса поступали по частям с множеством проводов и инструкций на чертежах,
указывающих на порядок их сбора. Стен Франкель, я и еще один парень стали их
собирать и тут начались наши неприятности. Самой большой бедой было
постоянное осознание того, что мы можем что-нибудь сломать!
Некоторые из них нам удалось составить правильно, и они работали, а
некоторые не работали, потому что были составлены неверно. Когда я все-таки
начал работу на одном из мультиплексоров, я увидел погнутую деталь внутри,
но побоялся ее выпрямлять, потому что она могла сломаться. Нам все время
говорили: как бы ваши старания не привели к необратимым последствиям. Когда
же, наконец, появился механик, он наладил машины, до которых мы не успели
еще добраться, и все заработало. Но он никак не мог справиться с той
машиной, которую собрал я. Она была последней. Спустя три дня он все еще
возился с ней.
Я подошел и сказа: "Я видел там погнутую деталь".
Он ответил: "Естественно. Она и должна там быть". Хорошо, что я не
взялся ее выпрямлять!
Мистер Франкель, тот самый, кто начал разрабатывать эту программу, стал
страдать компьютерной болезнью. Те, кто теперь работает с компьютерами,
знают, что это такое. Это очень серьезный недуг и он довольно сильно мешает
работе. Беда заключается в том, что вы начинаете играть с компьютером. Это
так увлекательно. Перед вами эти кнопки! С четными числами вы можете делать
одно, с нечетными - другое, и очень скоро вы можете делать с машиной
множество занятных вещей, если вы достаточно сообразительны.
Через какое-то время вся система полетела к чертям. Франкель не обращал
ни на что внимания и не следил за чьей-либо работой. Система вдруг стала
работать очень медленно, в то время как он сидел в той же комнате и пытался
заставить табулятор автоматически распечатывать котангенс от X. Машина
начала печатать, вывела колонку вычислений, а потом - битс битс битс - весь
стол оказался завален бесконечно вылезающими распечатками автоматических
расчетов одной и той же операции.
Абсолютно бесполезное действие. Все наши столы были сплошь покрыты
котангенсами. Но если вы когда-либо работали за компьютером, вы понимаете
эту болезнь- наслаждение тем, как много вы можете сделать. Но он подхватил
эту болезнь с самого начала - бедный парень, который придумал что-то
новенькое. Я всеми силами старался избежать этой болезни
Меня попросили остановить работу, которую я делал со своей группой и
взять группу, работающую на Ай-Би-Эм. Это была хорошая группа, несмотря на
то, что мы решили лишь три проблемы за девять месяцев.
Проблема была в том, что этим ребятам никто ничего не рассказывал.
Армия собирала их по всей стране для проекта, названного Особый Инженерный
Отдел. Это были умные ребята с высшим образованием и инженерными
способностями. Их распределяли в Лос-Аламос, селили в казармах и ничего им
не говорили.
Потом они приходили на работу и все, что должны были делать - это
работать за машинами Ай-Би-Эм, набивая цифры, в которых ничего не понимали.
Никто не говорил им, что они означают. Процесс продвигался очень медленно. Я
сказал, что нужны, по крайней мере, три техника, которые знали бы, что
происходит. Оппенгеймер поговорил со службой безопасности и получил для меня
специальное разрешение на проведение лекции о том, чем же мы тут занимаемся.
Все были крайне возбуждены: "Мы видим, что здесь происходит! Мы тоже
участвуем в войне!" Они знали, что значили эти цифры. Если давление
поднимается, то, соответственно, будет выделяться больше энергии и т. д. и
т. п. Они знали, что они делают.
Все полностью изменилось! Они сами стали изобретать пути и возможности,
чтобы делать работу лучше. Они совершенствовали программы. Они работали по
ночам. В ночные смены они не нуждались в контроле и помощи, они вообще ни в
чем не нуждались. Они все понимали, и сами сделали несколько программ, по
которым мы потом работали.
Мои ребята прекрасно влились в работу. Все, что нужно было для этого
сделать - это сказать им, чем они тут занимались. Раньше им требовалось
девять месяцев, чтобы решить три задачи, теперь они решали девять задач за
три месяца. Они работали почти в десять раз быстрее.
Был один секрет, с помощью которого мы решали все наши задачи. Задачи
состояли из груды перфокарт, которые должны были пройти определенный цикл:
сначала сложение, потом умножение - и так они проходили через ряд машин в
комнате. Это было медленно, поскольку их передавали и передавали по кругу.
Но мы придумали способ закладывать серию разноцветных карточек в один и тот
же цикл, но в разные его фазы. Так мы могли решать две или три задачи
одновременно.
Но мы столкнулись с другой проблемой. Незадолго до конца войны, перед
тем, как мы должны были проводить испытания в Альбукерке, у нас возник
вопрос: сколько энергии может быть выделено? Мы высчитывали это выделение
различными способами, но не могли применить к компьютеру ту специальную
программу, которая единственная идеально для этого подходила. Тогда пришел
Боб Кристи и сказал: "Мы бы хотели получить результаты в течение одного
месяца".
Я ответил: "Это невозможно".
Он возразил: "Но вы же решаете по две задачи за месяц. Вам потребуется
две или три недели на одну".
Я ответил: "Знаю. На самом деле это требует гораздо большего времени,
просто мы делаем эту работу параллельно. Сам процесс занимает много времени
и нет возможности его ускорить".
Он ушел, а я стал думать, существует ли возможность ускорить процесс. А
что если кроме этого ничем не занимать машины, тогда ничто больше не будет
мешать их работе. Я бросил вызов парням, написав на доске: "МЫ МОЖЕМ ЭТО
СДЕЛАТЬ?" И они ответили: "Да! Мы будем работать в две смены! Мы будем
работать сверхурочно! Мы попробуем это сделать!" И все в таком роде.
Мы ввели одно правило: других проблем не существовало, все усилия были
направлены на эту задачу. Они принялись за работу.
Моя жена Арлин была очень серьезно больна туберкулезом. Настолько
серьезно, что в любую минуту могло что-нибудь произойти. Я договорился со
своим товарищем по общежитию, что в случае непредвиденных обстоятельств, я
возьму у него машину, чтобы попасть в Альбукерк в кратчайшее время. Его
звали Клаус Фукс. Он был шпионом и использовал свой автомобиль для вывоза
атомных секретов из Лос-Аламоса в Санта-Фе. Но никто об этом не знал.
И вот непредвиденные обстоятельства наступили. Я взял машину у Фукса и
взял двух попутчиков на случай, если что-то случится с автомобилем по дороге
в Альбукерк. Конечно же, как только мы въехали в Санта-Фе, у нас спустило
шину. Парни помогли мне ее заменить. Но как только мы покинули Санта-Фе,
лопнула другая шина. Мы дотолкали машину до ближайшей бензоколонки.
Служащий бензоколонки в это время уже чинил чью-то машину, поэтому нам
пришлось изрядно подождать до тех пор, пока он освободится и сможет нам
помочь. Я даже и не думал что-то говорить, но мои попутчики подошли к нему и
объяснили ситуацию. Вскоре мы стали обладателями новой шины (но запасную
шину мы так и не получили, во время войны с этим было туго).
За тридцать миль до Альбукерка лопнула третья шина. Тогда я оставил
машину на дороге и оставшуюся часть пути сам проехал автостопом. Я позвонил
на стоянку и попросил их забрать мою машину, пока я буду в больнице у жены.
Арлин умерла спустя несколько часов после моего приезда. Пришел
медбрат, чтобы засвидетельствовать ее смерть, потом он ушел. Я оставался с
ней еще какое-то время. Потом посмотрел на часы, которые подарил ей семь лет
назад, когда она только заболела туберкулезом. Это была очень ценная вещь в
те дни: электронные часы с цифровым табло, цифры которого прокручивались
механически. Часы были восхитительны, но часто останавливались по разным
причинам. Я чинил их время от времени, и они все же продолжали ходить все
эти годы. Теперь они снова остановились, в 9:23. Это время было указано в
свидетельстве о смерти.
Помню, еще во время моего пребывания в МТИ, мне вдруг ясно
представилось (и это ощущение не сопровождалось никакими эмоциями), что
умерла моя бабушка. Сразу после этого раздался телефонный звонок (так же,
как и в этот раз). Но звонили Питу Бернису. Моя бабушка была жива. Я
вспоминаю это, когда кто-нибудь рассказывает мне историю, заканчивающуюся
иначе. Я решил, что такие вещи происходят иногда на удачу (ведь моя бабушка
была очень стара), хотя люди часто могут приписывать их к какому-нибудь
сверхъестественному феномену.
Арлин держала эти часы у своей кровати все время, пока болела, и теперь
они остановились в момент ее смерти. Я могу понять как человек, который лишь
на половину верит в возможность существования подобных вещей и кто обладает
скептическим складом ума (особенно при подобных обстоятельствах), даже не
старается понять, что именно произошло, а вместо этого твердит, что никто не
мог трогать часы, да и вообще не существует возможности объяснить данный
феномен. Часы просто остановились. Вот такой драматический пример этого
фантастического феномена.
В комнате было плохое освещение, и тут я вспомнил, что медбрат брал
часы и подносил их к свету, чтобы получше разглядеть время. Тогда-то они и
могли запросто остановиться.
Я вышел проветриться. Может быть я обманывал себя, но меня удивило,