Фейст Раймонд. Слуга Империи (Империя - 2)

   Захваченная врасплох в момент слабости, Мара закрыла глаза руками. События раскручивались так быстро, что ей казалось, будто они происходят с кем-то другим.
   - Сядь, - приказала Мара. - Что нового?
   Аракаси поднялся и огляделся:
   - Где Кевин? Он должен услышать это, поскольку ты наверняка захочешь узнать его мнение.
   Мара махнула рукой, и ее посыльный кинулся на кухню, куда мидкемиец незадолго перед тем отправился за горячей чокой. Раб-варвар уже поднимался по лестнице, он вошел почти немедленно.
   - Из-за чего сыр-бор загорелся? - спросил он, устанавливая на столик поднос с кувшинчиком чоки и чашками. - Твой скороход чуть с ног меня не сбил.
   Чтобы наполнить первую чашку, Кевин наклонился, стоя спиной к Маре, он не заметил Аракаси, который, по своему обыкновению, выбрал для себя самый укромный уголок.
   - Во-первых, варвары... - начал мастер тайного знания.
   Кевин повернулся столь круто, что задребезжали тонкие фарфоровые чашки.
   - Это ты!.. - Он кисло улыбнулся. - Что там насчет варваров?
   Аракаси прокашлялся.
   - Люди из другого мира предприняли совершенно неожиданное и мощное контрнаступление. Наши армии в Мидкемии разбиты и отброшены назад, к той долине, где мы управляем Вратами Бездны. Мы только что потерпели самое сокрушительное поражение за всю войну!
   Щадя чувства Аракаси, Кевин подавил радостный смех.
   - Что еще? - принимая от Кевина чашку чоки, поторопила Мара взволнованного мастера.
   Она понимала, что сказано далеко не все.
   - Во-вторых, - продолжил Аракаси, - император согласился встретиться с королем варваров, чтобы обсудить условия мира!
   - Что?! - Мара выронила чашку, и дымящаяся чока растеклась по полу. Мира?..
   Кевин замер на месте.
   Аракаси быстро заговорил:
   - Сегодня утром получено сообщение от моего агента во дворце. Перед последним наступлением Имперского Стратега два эмиссара Партии Синего Колеса проскользнули через Бездну с небольшими отборными отрядами. Это были Касами из Шиндзаваи и раб-варвар, они покинули лагерь и добрались с мирными предложениями к варварскому королю.
   - Так вот почему твой дружок из Шиндзаваи не был на Играх! - вмешался Кевин. - Он не знал, кем окажется - героем или преступником, объявленным вне закона.
   Мара сдвинула с колен намокшую ткань платья, но не позвала горничных навести порядок.
   - Касами... Это брат Хокану. - Ее глаза сузились. - Но Партия Синего Колеса никогда не предпринимала ничего столь дерзкого, не заручившись...
   - Не заручившись монаршим одобрением, - подхватил ее мысль Аракаси. В этом и заключается самая суть. Если Ичиндар отправил туда какое-то посольство, значит, он еще раньше принял решение начать мирные переговоры.
   Мара побледнела:
   - Так вот почему Свет Небес готовился взять правление на себя! - Она медленно повернулась к Кевину. - Возлюбленный мой, кажется, твое суждение о нашем императоре было более верным, чем мы могли предположить. Ичиндар вступил в Большую Игру, и никто даже не заметил этого! - Она недоверчиво покачала головой. - Это идет вопреки всем традициям!
   Кевин взял с подноса салфетку и опустился на колени, чтобы пресечь дальнейшее растекание чоки.
   - Кто бы говорил. Я, кажется, припоминаю, как ты перевернула парочку традиций... до неузнаваемости.
   - Но император... - запротестовала Мара. Ее благоговение было столь очевидным, что каждому стало бы ясно: в ее глазах Свет Небес - это почти бог.
   - Он человек, - сказал Кевин, выпрямившись и зажав в руке тряпку, с которой капала чока. - И он молод. Молодые часто совершают неожиданные и безрассудные поступки. Но неужели он полагает, будто ваши чванливые властители по первому его слову упакуют вещички и отправятся по домам выращивать редиску? Не настолько же он наивен!
   Аракаси сказал:
   - Госпожа, я не знаю, что такое "редиска", но боюсь, что Кевин прав.
   - Тут чувствуется еще чья-то рука, - настойчиво заявила Мара. Она взглянула на свою перепачканную чокой мантию и нетерпеливо сбросила ее. Тонкая ткань приземлилась там, где закончились труды Кевина, но Мара не поинтересовалась, удалось ли уберечь от пятен несколько шелковых подушек. Если бы Альмеко не попал в ловушку, подстроенную Миламбером, то как разворачивались бы дальнейшие события?
   Если вопрос и был риторическим, найти на него ответ не составляло труда. Даже Кевин мог бы предсказать, что Партия Синего Колеса еще раз переменила бы свой политический курс и вышла из Военного Альянса. Тогда у Альмеко остался бы лишь один сторонник, способный оказать ощутимую поддержку, - Минванаби. Но, имея с флангов Акому и Ксакатекасов, которые постарались бы доставлять ему как можно больше неприятностей, Десио не сумел бы прислать на помощь Альмеко серьезное подкрепление. Альмеко и его партия оказались бы в безвыходном тупике после тринадцати лет почти самодержавной власти.
   Энергично отжав над подносом салфетку, которой он вытирал пролитую чоку, Кевин провозгласил:
   - Тогда императору осталось бы лишь прибыть в Высший Совет и огласить там свои мирные предложения, а у Стратега не хватило бы силенок, чтобы ему воспрепятствовать. Очень ловко сработано. - Кевин восхищенно свистнул. Ваш Ичиндар - весьма толковый юноша.
   Аракаси что-то прикидывал в уме.
   - Не думаю, что наш император - даже при таком повороте событий пошел бы на открытое противостояние со Стратегом... если бы не имел в запасе силы, к которой мог воззвать.
   Глаза Кевина широко раскрылись:
   - Маги!
   Мара кивнула:
   - У Альмеко были свои "любимчики", и чтобы их обезвредить, Ичиндару понадобились бы союзники. - Обернувшись к Аракаси, она распорядилась:
   - Ступай, поговори со своими агентами. Выясни, если сумеешь, кто из Всемогущих мог быть вовлечен в эту игру. Поинтересуйся, нет ли у кого-нибудь из них особо тесных связей с любым членом Синего Колеса, особенно с домом Шиндзаваи. Похоже на то, что именно они заправляют всем происходящим.
   Когда мастер тайного знания откланялся и удалился, Мара прищурилась, словно вглядывалась куда-то в даль с головокружительной высоты.
   - Близятся великие перемены, я это чувствую, - сказала она. - Но очень трудно овладеть инициативой, когда плаваешь в луже чоки.
   - Смотря какой инициативой, - возразил Кевин и кольцом сильных рук загородил ее от опасностей жестокого мира.
   * * *
   Громы и молнии Миламбера не привели ни к каким разительным переменам. Когда вода в реке начала прибывать и наладилось судоходство, Мара получила от властителя Кеды сообщение, что ее условия аренды складов приняты. Разрушение ряда портовых сооружений в Кентосани не оставило ему других возможностей, а первая партия зерна, доставленная на рынок во время паводка, награждалась особым призом. Властитель Андеро уступил ей голос дома Кеда при минимуме гарантий: поскольку вызов на собрание Высшего Совета так и не состоялся, такое обещание имело сомнительную ценность.
   Однако Мара послала гонца с подтверждением заключенной сделки. Любое обещание было лучше, чем вообще никакого обязательства, а из сообщений, доставляемых мастером тайного знания, стало известно, что властители, не озабоченные извлечением торговой выгоды из преимуществ момента, были крайне недовольны политикой императора. Мир, говорили они, это акт малодушия, а боги не жалуют слабых народов.
   Затем новости потекли плотным потоком. Мара провела в совещании с Аракаси еще одно утро, тогда как Кевин дремал в саду под сенью дерева. Поэтому он лишь позже, когда поступило официальное уведомление, узнал, что Свет Небес отправился в Равнинный Город с намерением пересечь Бездну и провести переговоры о мире с монархом Королевства Островов - королем по имени Лиам.
   При упоминании этого мидкемийского имени Кевин вскочил:
   - Лиам!
   - Король Лиам, - повторила Мара, похлопав по пергаменту, доставленному имперским посланцем. - Так это здесь написано рукою личного писца императора.
   - Но ведь Лиам - сын лорда Боуррика, - вспомнил Кевин. - Если он сейчас король, это может означать лишь одно: король Родрик, принц Эрланд Крондорский и сам Боуррик - все они мертвы.
   - Что ты знаешь про короля Лиама? - спросила Мара, выбрав одно из сидений рядом с ним.
   - Я не очень хорошо его знаю, - признался Кевин. - В детстве мы как-то играли вместе. Я помню только, что это был рослый и смешливый белобрысый мальчишка. С лордом Боурриком я однажды встречался на военном совете.
   Он замолчал, настигнутый вихрем воспоминаний о родине. Потом любопытство пересилило, и он попросил разрешения прочесть полученный документ. Уразумев смысл послания, Кевин с кривой усмешкой отметил, что император, очевидно, не представляет себе путешествия без половины знатных персон империи. Согласно приказу, в почетный эскорт Света Небес должны входить предводители пяти Великих Кланов и старшие сыновья половины других властителей.
   - Заложники... - Мидкемиец предпочитал называть вещи своими именами. Властители вряд ли нарушат эдикт и затеют тут кровопролитие, пока их наследники пребывают в полевом войске императора. - Внезапно арена политики померкла перед мысленным взором Кевина. Закрыв глаза, он попытался вызвать в воображении образ юноши с каштановыми волосами, одетого в сверкающие доспехи и сидящего за столом напротив другого юноши - Лиама, сына Боуррика... и, как удар в сердце, его пронзила мысль о том, сколько же времени прошло. В его отсутствие продолжалась война и гибли люди. Он даже не знал, живы ли его отец и братья, и далеко не каждый день даже вспоминал о них.
   И сейчас, сидя в прекрасном саду посреди чужих цветов, рядом с женщиной из страны, нравы которой часто казались невообразимо жестокими, Кевин, третий сын барона Занна, глубоко вздохнул, пытаясь определить: кто же такой он сам?
   - Но зачем Ичиндару туда отправляться собственной персоной? размышляла Мара, не подозревая о сумятице чувств своего возлюбленного. Такой риск для нашего Света Небес!
   - А что ж, по-твоему, наш король должен сам явиться сюда? После того как ваша солдатня опустошала его владения в течение девяти лет? "Забудьте, ваше величество, что мы жгли ваши города. Просто шагните через эти Врата в наш мир!" - так, что ли? Ну уж нет! Вспомни, этот король был боевым офицером в армии своего отца почти с самого начала войны. Он знает, с кем имеет дело. Доверие будет весьма редким товаром в Королевстве, пока ваши господа не заслужат его.
   Мара не могла не признать его правоту.
   - Из твоих слов можно сделать вывод, что мы скорей достойны недоверия.
   Такое хладнокровие больно уязвило Кевина главным образом потому, что он ожидал возражений. Он засмеялся холодным и горьким смехом:
   - Я люблю тебя больше жизни, Мара из Акомы, но я тут один такой. Тысячи моих земляков встречаются с людьми Келевана лишь на поле боя и видят в них только врагов, которые вторглись на нашу родину ради кровавого захвата. Все это не сулит легкого мира.
   Мара нахмурилась:
   - Ты хочешь сказать, что от Ичиндара потребуют возврата земель, завоеванных Имперским Стратегом?
   Кевин снова рассмеялся:
   - Эх вы, цурани... Вы верите, что все мыслят так же, как вы. Разумеется, король потребует, чтобы вы убрались. Вы захватчики. Вы чужаки. Вам нечего делать на мидкемийской стороне Коридора.
   Не скрывая желчной иронии, Кевин взглянул Маре в лицо. У нее в глазах он прочел тревогу и даже боль, но сильнее всего в ней говорила забота о нем. Вот такая она была. Она не разделяла его понятий о жестокости, она никогда не могла догадаться, чего ему стоило просить об уступках, которые создавали для Патрика и его сотоварищей-невольников лишь самые необходимые условия для мало-мальски сносного существования. Душа Кевина разрывалась между безмерной любовью и врожденным чувством справедливости. Не в силах больше выносить эти терзания, он стремительно поднялся и ушел.
   Одно из неудобств дома в Кентосани заключалось в том, что здесь не было множества двориков, где можно было бы затеряться. Мара нашла Кевина уже через несколько минут. Он сидел, ссутулившись, на их спальной циновке и бросал маленькие камешки в рыбный прудок, отделявший наружную перегородку от стены, которая была общей с соседним зданием. Подойдя к Кевину сзади, она опустилась на колени и крепко обвила руками его стан. Щекой она прижалась к его спине и спросила:
   - Что ты увидел в рыбном пруду, любимый?
   Ответ был суровым и честным:
   - Я вижу годы притворства. Я позволил себе раствориться в твоей любви и за это благодарен судьбе, но когда я слышу о наступлении мира...
   - Ты вспоминаешь войну, - подхватила она, надеясь, что он не станет отмалчиваться.
   Мара чувствовала горечь за едва уловимой дрожью ярости, которая им владела, когда он подтвердил:
   - Да, вспоминаю. Я помню моих земляков и друзей, пытающихся защитить свои дома от армий, о которых мы ничего не знали, от воинов, которых привели в наш мир непонятные для нас цели и побуждения. Воинов, которые не предлагали провести переговоры, а просто приходили и убивали наших крестьян, разоряли деревни и захватывали города. - Слова рвались из сердца Кевина, и его уже было не остановить. - Я помню, как сражался с вашими людьми, Мара. Я не думал о них как о врагах, достойных уважения. В каждом из них я видел гнусного убийцу. Я ненавидел их всеми фибрами своей души! Она не отстранилась, и он попытался успокоиться. - А потом так получилось, что я узнал тебя и узнал твой народ. Я... я не могу сказать, что какие-то ваши обычаи стали казаться мне более приятными. Но по крайней мере я что-то понял в цурани. У вас есть честь, хотя это совсем непохоже на наше чувство справедливости. У нас тоже есть честь, но я думаю, что вы это не вполне сознаете. И между нами обнаруживается еще что-то общее, как у всех людей. Я люблю Айяки, как любил бы собственного сына. Но нам довелось много выстрадать: тебе - от рук моих соплеменников, а мне - от твоих.
   Мара постаралась облегчить его боль ласковым прикосновением:
   - И все-таки я не стала бы ничего изменять.
   Кевин повернулся в кольце ее рук и взглянул в глаза, где сверкали слезы - бесспорная слабость, с точки зрения ее народа. Он тут же почувствовал себя пристыженным.
   - Ты вернула бы к жизни отца и брата, если бы могла?
   Мара покачала головой:
   - Теперь - нет. И это сознание для меня горше всего, любимый. Если бы я это сделала, я бы избежала былых страданий, но тогда судьба не подарила бы мне ни Айяки, ни нашу с тобой любовь.
   Она умолчала еще об одном, более темном соображении: она никогда не стала бы властительницей и никогда не испытала бы головокружительного упоения собственной силой, которое она познала в Игре Совета. У Кевина сдавило горло - так поразила его откровенность, с которой Мара открыла ему свое сердце. Он тесно прижал ее к себе, и рубаха у него на плече промокла от ее слез. Взволнованный, в смятении всех чувств, он сказал:
   - Но при всей моей любви к тебе, Мара из Акомы...
   Он отстранил ее от себя, но она не отводила взгляда от его лица - и читала на этом лице жестокую правду, которую он уже был не в силах скрывать.
   Страх и непереносимая боль овладели душой Мары - как в тот день, когда ей нежданно-негаданно пришлось стать властительницей Акомы.
   - Скажи мне, - резко потребовала она. - Скажи мне все сейчас же.
   Каждое слово Кевина давалось ему с мучительным трудом:
   - Ах, госпожа моя, я люблю тебя... и буду любить до самой смерти. Но с рабством я никогда не смирюсь. Даже ради тебя.
   Мара не смела взглянуть на него. В эти мгновения она впервые поняла всю глубину его страдания. Отчаянно вцепившись в него, она спросила:
   - Если бы боги так пожелали... ты бы меня оставил?
   Руки Кевина, обнимающие ее плечи, напряглись. Он держал ее так, словно она была единственным средством избавления от смертельной боли... и все-таки он признался в том, чего больше не мог отрицать:
   - Будь я свободным человеком, я хотел бы остаться с тобой навсегда. Но будучи рабом... я воспользуюсь любой возможностью вернуться домой.
   Мара была уже не в силах сдержать прорывающиеся рыдания:
   - Но ты никогда не сможешь стать свободным... здесь.
   - Я знаю. Знаю.
   Он отвел с ее щеки влажную прядь волос и тоже утратил власть над собой. Слезы покатились и по его щекам. Все, что таилось на дне души у каждого, вырвалось наружу, и теперь уже не оставалось иллюзий: хотя они и любили друг друга так нежно и пламенно, ничто не могло исцелить эту открытую рану, широкую как океан и глубокую как пропасть между двумя мирами.
   * * *
   События в Священном Городе разворачивались вокруг предстоящей мирной конференции. До отъезда императора оставалось всего несколько дней, и властители Цурануани оживленно обменивались мнениями о том, на какие условия мира можно будет соглашаться, однако даже с помощью агентов Аракаси не удавалось раздобыть хоть какие-то определенные сведения на сей счет. Мара проводила долгие часы в обществе своих писцов, рассылая союзникам депеши с деликатным подтверждением ранее заключенных соглашений. Время от времени она устраивала небольшие приемы для других властителей, чьи резиденции располагались ближе к внутреннему городу и больше пострадали от разрушений.
   Наряду с мелкими неувязками и неудобствами жизнь отравляли и более значительные трудности. Изготовление новых носилок вместо утраченных потребовало гораздо больше времени, чем можно было ожидать. Все до единого плотники в Кентосани были заняты заменой или укреплением разрушенных опорных колонн, оконных рам и дверных проемов, даже на короткий срок не удавалось оторвать от этих работ ни одного подмастерья, не говоря уж о мастерах. Джайкен не сумел столковаться ни с кем. Императорским указом действие всех частных контрактов приостанавливалось до завершения ремонта портовых складов. Мара покорилась необходимости, изображая радушную хозяйку перед гостями, которых хотела повидать, пока наконец об ее затруднениях не проведал властитель Чипино Ксакатекас и не прислал ей в подарок запасные носилки.
   Они были выкрашены в цвета Ксакатекасов - пурпурный и желтый - и хорошо отшлифованы, так как многочисленные дочери Изашани пользовались ими для путешествий по лавкам и базарам. Пошарив по подвалам дома, Джайкен раздобыл нужную краску, но нанять маляра тоже оказалось неразрешимой задачей. В конце концов дело было поручено рабу-посыльному по имени Тамму, который уже слишком вырос для исполнения обязанностей мальчика на побегушках и был переведен на более высокую должность официального гонца. Но три последующих дня юный Тамму поневоле сидел без дела, потому что руки у него по локоть были вымазаны зеленой краской.
   Зато по крайней мере носилки выглядели вполне терпимо. Мара нанесла несколько визитов и все, что сумела там разузнать, сопоставила с результатами изысканий Аракаси. На поверхностный взгляд, властители империи Цурануани изъявили готовность поддержать императора, вознамерившегося вмешаться в дела правления, они послали своих старших сыновей для службы в имперской делегации и не нарушали мира. Однако под прикрытием показной уступчивости каждый властитель вел свою игру: укреплял собственную позицию, подсчитывал врагов и заключал договоры. Потерпев неудачу в своем стремлении созвать Совет, правители всех Великих Семей строили тайные, выгодные для себя планы.
   Особое внимание Мара уделяла тому, что предпринимали Минванаби. Тасайо оставался в ссылке, на дальних западных островах. Но Десио сумел пристроить другого своего кузена Джешурадо на должность полководца-наместника в армию бывшего Имперского Стратега и таким образом обеспечил себе присутствие союзника в ставке императора. Сам Десио был предводителем клана - одним из тех пяти, которым надлежало присутствовать на переговорах в Мидкемии наряду с главами семей Кеда, Ксакатекас и Тонмаргу.
   Но клан Омекан не назвал пока имени своего предводителя: им еще предстояло решить, кто займет это место, опустевшее после гибели Альмеко. Вначале казалось очевидным, что выбор падет на его старшего племянника Деканто, однако неожиданно сильную поддержку от многих членов клана получил Аксантукар - другой племянник покойного. Поскольку наиболее сильные группировки оказались в тупике, а немалое число других не хотели высказываться ни за одного из этих двух, обоим - Деканто и Аксантукару пришлось уступить спорную привилегию Пимаке, третьему племяннику, чтобы он исполнял обязанности предводителя клана Омекан в почетном эскорте императора.
   Проводимое Марой дознание о роли Всемогущих во всем происходящем не дало мало-мальски ясного ответа. Но Аракаси нащупал связь между Ассамблеей и Партией Синего Колеса.
   Мара наблюдала, как падает серебряными струйками вода из фонтанов у нее в саду, когда мастер завел речь об этом предмете:
   - Оказывается, Всемогущий по имени Фумита был младшим братом властителя Камацу из Шиндзаваи и приходится родным отцом господину Хокану.
   Мара была поражена. В ком бы ни обнаруживался талант чародея, Ассамблея забирала такого человека в обучение и порывала всякие связи с его семейством. Родственники воспитывали его детей как своих, о настоящих родителях полагалось "забыть".
   - Стало быть, Хокану - приемный сын Камацу, а по крови - племянник.
   Хокану было десять лет, когда его мать удалилась от людей, посвятив себя служению в храме богини Индири после расставания с супругом. С тех пор Хокану не знал другой семьи, кроме Камацу и Касами.
   - Ты не знаешь, Фумита когда-нибудь навещает сына? - спросила Мара.
   Аракаси пожал плечами:
   - Дом Камацу хорошо охраняется. Кто знает?..
   Понимая, что для сохранения Акомы самым благоразумным было бы поддерживать интерес Хокану к ее персоне, Мара в то же время не могла воспротивиться искушению - выудить у Хокану все возможные сведения, на тот случай если в отношениях Фумиты с Ассамблеей может отыскаться слабое звено: вдруг он не сумел полностью отрешиться от забот своей семьи и располагает достаточным влиянием, чтобы обеспечить помощь магов дому Шиндзаваи и всему клану Каназаваи?
   Но любая мысль о Хокану неизбежно натыкалась на колючую ограду боли, потому что напоминала о фатальной обреченности любви Мары к Кевину.
   Мара вздохнула. Если она позволит себе отвлекаться на личные горести, то следующий ход в Игре Совета может погубить Акому.
   Свет Небес должен отплыть вниз по реке через четыре дня. Если ему будет сопутствовать успех и он добьется мира с Королевством Островов, это будет потерей в равной мере для всех домов. Но если император потерпит неудачу, то непременно последует вызов на Совет для избрания нового Имперского Стратега. В противном случае Ичиндар, девяносто первый император Цурануани, столкнется с открытым бунтом в Совете. Случаи цареубийства уже бывали в Империи, хотя и в давние времена.
   После недолгого размышления Мара хлопнула в ладоши, подзывая посыльного:
   - Скажи Джайкену, что мы сегодня же перебираемся отсюда в наши покои в наши дворцовые покои.
   - Как прикажешь, госпожа. - Мальчик-раб поклонился и во весь дух помчался исполнять поручение.
   Джайкен воспринял приказ с великой радостью: это значило, что закончились беспросветные дни, заполненные лишь подсчетом убытков. Кевину нашлась работа: выносить дорожные сундуки из дома туда, где дожидались повозки, запряженные нидрами. На ступенях и площадках лестниц громоздились клети с джайгами, стопки документов и шкатулки госпожи, наполненные монетами из морских раковин - цинтиями и димиями. Гарнизон сильно поредел. Половина роты была расквартирована в городских общественных казармах. Пятидесяти солдатам из тех, что еще оставались, предстояло охранять госпожу во время ее путешествия через город, и двадцать из них должны были затем возвратиться, чтобы охранять резиденцию.
   Не принимая участия во всей этой суете, Мара сидела в саду с пером в руке: она писала послание Кейоку и Накойе. Чтобы помешать посторонним совать нос в ее дела, властительница поручила Люджану передать ее послание самому быстроногому из доверенных гонцов гильдии.
   - Добавь к депеше устное сообщение, - велела она. - Я хочу, чтобы основные силы нашей армии были готовы выступить в поход по первому слову и расположились настолько близко к Кентосани, насколько Кейок сочтет благоразумным. Никакой поворот событий не должен застать нас врасплох.
   Одетый в простые доспехи, которые он предпочитал для боя, Люджан принял запечатанную депешу.
   - Мы готовимся к войне, госпожа?
   - Всегда, - подтвердила она.
   Люджан поклонился и без лишних слов отбыл. Мара отложила перо и потерла онемевшие пальцы. Она сделала глубокий вдох, на несколько мгновений задержала воздух в груди, а затем медленно выдохнула, как ее учили в монастыре. Кевин заставил ее иными глазами посмотреть на обычаи цурани, она поняла, что приверженность традициям зачастую служила прикрытием жадности и амбиций, а честь использовалась для оправдания ненависти и кровопролития. Возможно, юный император стремится изменить жизнь своего народа, но Большая Игра не прекратится по декрету монарха. Что бы ни чувствовала Мара, как бы она ни уставала, на какие бы горести ни обрекала себя - борьба будет продолжаться.
   Кевин считал Палату Совета впечатляющей, но комплекс Имперского дворца, расположенный за Палатой, был еще более грандиозным. Свита Мары следовала через порталы, достаточно широкие, чтобы в них могли пройти в ряд три фургона. Позади них с шумом закрывались массивные двери - такие массивные, что управляться с ними приходилось не менее чем десятку рабов. Солнечные лучи не проникали в сухой, синевато-пурпурный полумрак, создаваемый светящимися шарами работы чо-джайнов. Эти шары спускались на веревках с высоченных потолков. Бесконечным казался коридор с полом, вымощенным истертыми каменными плитами, и галереями в два яруса с обеих сторон. Вдоль галерей рядами тянулись ярко окрашенные двери, каждая из которых вела в апартаменты, отведенные для той или иной семьи, имеющей право на представительство в Высшем Совете. Помещения, расположенные ближе всего к наружным стенам, принадлежали господам самого низкого ранга.