Фейст Раймонд. Слуга Империи (Империя - 2)

   - Сегодня же возвращаемся в городской дом. Мидкемиец поклонился ей, как мог бы поклониться настоящий раб, и медленно вышел из огромной Палаты, в которой еще оставались нарядные, загадочные правящие властители. В который раз уже он подумал, что цурани - самая странная раса с самыми странными обычаями из всех, с какими может встретиться человек на своем веку.
   * * *
   В Кентосани вернулось спокойствие. Какое-то время Мара и ее домочадцы отдыхали, залечивая раны и приспосабливаясь к переменам в политике, связанным с восшествием Аксантукара на трон Имперского Стратега. В городском доме то и дело устраивались праздничные вечера для развлечения нескольких влиятельных высокородных, чьи интересы теперь совпадали с интересами властительницы Акомы. Кевин казался более хмурым, чем обычно, но Маре, еще не оправившейся после всего пережитого и поглощенной своими светскими обязанностями, редко выпадала возможность перебороть его мрачное настроение.
   На третье утро после избрания Стратега, когда Мара просматривала послания от властителей, пока еще остающихся в городе, ее отыскал Аракаси. Одетый в чистую ливрею и довольный уже тем, что может не таясь расхаживать с забинтованной рукой, подвешенной на перевязи, он низко поклонился хозяйке:
   - Госпожа, свита Минванаби грузится на барки. Тасайо отбывает к себе в поместье.
   Мара встала, от радости позабыв про перья и бумаги.
   - Значит, и мы можем, не опасаясь, вернуться домой.
   Аракаси снова поклонился, на этот раз еще ниже:
   - Госпожа, я хочу попросить у тебя прощения. Столь быстрое укрепление могущества властителя Аксантукара застало меня врасплох, и я не сумел предугадать, что он станет преемником своего дяди.
   - Ты судишь себя слишком строго, - возразила она. По ее лицу пробежала тень, она беспокойно прошлась по комнате и остановилась у окна. Улица была усеяна облетевшими лепестками отцветающих деревьев. Слуги толкали тележки с овощами, гонцы быстро пробегали мимо. День казался ярким и обыденным, как пробуждение после страшного сна. - Кто из нас мог ожидать такого шквала убийств, который разразился в ту ночь? - Мара помолчала. - Твоя работа спасла жизнь властителям... в том числе и мне. Рискну сказать, что никто не сделал больше, а результат - огромный престиж Акомы.
   Аракаси склонил голову:
   - Моя госпожа великодушна.
   - Я просто благодарна, - уточнила Мара. - А теперь мы будем собираться в дорогу.
   Вскоре после полудня гарнизон Акомы, блистая образцовой выправкой, выступил в путь из городского дома. В середине процессии, надежно охраняемые, передвигались носилки Мары, дорожные сундуки и повозка с ранеными. У причалов уже ожидали барки, готовые принять госпожу со свитой для путешествия вниз по реке. Пристроившись на подушках под балдахином, Мара наблюдала за будничной суетой на пристани. Кевину, неотлучно находившемуся при ней, она сказала:
   - Как тут все спокойно. Можно подумать, что на минувшей неделе ничего особенного не случилось.
   Кевин тоже приглядывался к портовым плотникам, рыбакам и грузчикам, а также к случайно затесавшимся среди них нищему и уличному мальчишке, нарушавшим ровный ритм упорядоченной работы.
   - Простые люди не суются в дела знати... разве что им выпадает такая незадача - оказаться на пути у великих мира сего. Тогда бедняги погибают. А если нет - их жизнь и труд продолжаются, и каждый день похож на другой.
   Обеспокоенная ноткой горечи в его тоне, Мара вгляделась попристальнее в любимое лицо. Ветер ерошил его красновато-рыжие волосы и бороду, к которой она за все эти годы так и не смогла привыкнуть. Он опирался на поручень, но плечи держал неестественно прямо - это давали о себе знать раны, полученные в сражении. Она хотела спросить, о чем он сейчас думает, но в этот момент с берега послышалась короткая команда, и матрос отвязал причальные канаты.
   Гребцы-багорщики затянули свою песню, и судно, скользнув от набережной, повернулось носом вниз по течению и двинулось в путь по реке Гагаджин. Предвечерний ветерок играл флажками, закрепленными над балдахином, и на сердце у Мары понемногу полегчало. Тасайо потерпел поражение, а она, целая и невредимая, была на пути к дому.
   - Знаешь что, - сказала она Кевину, - давай просто посидим и выпьем чего-нибудь прохладительного.
   Барки пересекли южную границу Кентосани, и вдоль берегов потянулись зеленые возделываемые земли. Запах речных тростников смешивался с густым ароматом весенней почвы и пряным дыханием деревьев нгатти.
   Храмовые башни остались позади, Мара погрузилась в блаженную полудремоту, положив голову на колени Кевина.
   Ее вывел из этого состояния возглас с берега:
   - Акома!
   С носа передовой барки отозвался Люджан, слуги сразу же начали указывать друг другу на скопление шатров у берега. Там раскинулся военный лагерь внушительных размеров, и на самом высоком шесте развевалось зеленое знамя с эмблемой Акомы - изображением птицы шетра. По сигналу Мары кормчий взял курс на песчаную косу, и к тому времени, когда барка достигла отмели, тысяча солдат Акомы уже ждала возможности приветствовать свою хозяйку. Мару удивила их многочисленность, и у нее перехватило горло от волнения. Десять лет тому назад, когда к ней перешла мантия правящей госпожи, зеленые доспехи Акомы носили всего лишь тридцать семь воинов...
   Когда Кевин помог хозяйке выбраться из паланкина на твердую землю, ей отсалютовали и поклонились три сотника:
   - Добро пожаловать, властительница Мара!
   Воины были искренне обрадованы тем, что видят госпожу. Трое офицеров выровняли строй и провели Мару вдоль рядов до тенистого навеса командного шатра.
   Там ожидал Кейок, он опирался на костыль, но голову держал высоко. Он сумел церемонно поклониться и произнес:
   - Госпожа, наши сердца наполняются радостью, когда мы видим тебя.
   Борясь с подступающими слезами, Мара ответила:
   - И мое сердце поет, когда я вижу тебя, милый мой боевой товарищ.
   Кейок поклонился, растаяв от такого доброго обращения, и посторонился, чтобы она могла войти и удобно устроиться для отдыха среди подушек, разложенных на толстых коврах. Кевин опустился рядом с ней на колени. Здоровой рукой он растер ей спину, ощущая, что напряжение, Накойившееся в дороге, покидает его любимую, уступая место благодатной расслабленности.
   Стоя у входа, Кейок видел, как разливается по лицу госпожи выражение спокойствия и умиротворенности. Но, так же как при властителе Седзу, он зорко примечал все, что делалось вокруг. И когда к шатру приблизился Люджан в сопровождении Аракаси, сотника Кенджи и немногих воинов, уцелевших после ночи окровавленных мечей и способных передвигаться на собственных ногах, Кейок, улыбнувшись собственным мыслям, поднял руку, преграждая им путь.
   - Военачальник, - сказал прежний обладатель этого звания, - если мне дозволено высказать свое мнение... Бывают такие случаи, когда дела могут и подождать. Вернись к госпоже поутру.
   Люджан доверился опыту Кейока и позвал других, чтобы пустить по кругу кувшины с квайетовым пивом.
   А внутри прохладного шатра Кевин вопросительно взглянул на старого воина, который ободряюще кивнул, а затем освободил завязки, удерживающие входной занавес. Полотнища занавеса упали и сомкнулись. Оказавшись теперь снаружи шатра, Кейок стоял под открытым небом, освещенный яркими солнечными лучами. Его резкие черты оставались бесстрастными, но в глазах светилась гордость за возлюбленного женщины, дороже которой для него не было никого на свете.
   От гонца, которого раньше прислал Аракаси, Кейок уже знал, сколь многим Акома обязана Кевину, его неустрашимости и искусству владения мечом. Сейчас, когда никто не мог видеть Кейока, его суровое лицо потеплело. Ну и дела, размышлял он, да разве мог он хотя бы вообразить, что доживет до такого дня, когда будет благодарить судьбу за наглое бесстрашие этого рыжего варвара?
   * * *
   Вечерние тени застилали мраком большой зал дворца Минванаби в тот час, когда вернулся Тасайо. На нем все еще были доспехи, в которых он проделал путь вверх по реке, единственной уступкой формальностям был шелковый офицерский плащ, наброшенный на плечи.
   Пройдя через широкий главный вход, он удостоверился, что зал набит битком. Для встречи хозяина здесь собрались не только его домочадцы, но и все до единого родственники (включая самых дальних) и вассалы. Тасайо прошествовал между их притихшими рядами, словно в зале никого не было, кроме его самого. Лишь поднявшись на возвышение, он остановился, повернулся и соизволил заметить присутствие всех прочих.
   Инкомо выступил вперед со словами приветствия:
   - Возвращение нашего господина наполняет радостью сердца всех Минванаби.
   Тасайо ответил коротким кивком. Как всегда, не склонный попусту тратить слова, властитель Минванаби обратил на своего советника холодный взгляд:
   - Жрецы готовы?
   - Как ты повелел, господин, - доложил Инкомо. Взгляд, которым Тасайо обвел зал, мог показаться беглым, но от него не ускользнуло ни одно новшество в убранстве огромного чертога - ни черно-оранжевые подушки, украшающие помост, ни ковер, сшитый из шкур саркатов, ни резной столик из костей харулта. Удовлетворенный тем, что от времен правления Десио здесь ничего не осталось, Тасайо вынул из ножен древний стальной меч династии Минванаби, положил его к себе на колени и застыл в неподвижности.
   Последовала тяжелая пауза, и с некоторым опозданием Инкомо сообразил, что именно от него ожидаются какие-то действия и хозяин не намерен ничего ему подсказывать. В отличие от Десио, который считал необходимым лично управлять самыми ничтожными делами, Тасайо просто рассчитывал на неукоснительное исполнение своих приказов. Первый советник дома Минванаби жестом подал знак к началу церемонии.
   К помосту приблизились двое жрецов: один - в красном плаще и в маске смерти на лице - из храма Туракаму, и второй - в белых одеждах с длинными рукавами - из храма Джурана Справедливого. Каждый произнес нараспев благословение от бога, которому служил. За этим не последовало никаких жертвоприношений и никаких впечатляющих ритуалов, до которых таким охотником был Десио.
   Жрец Джурана зажег свечу в знак верности и постоянства и оставил ее гореть в подставке, сплетенной из стеблей тростника, что должно было символизировать бренность человеческого существования пред лицом его бога. Жрец бога смерти не исполнял танцев и не свистел в свисток. Он также не просил своего бога о благоволении. Вместо всего этого он твердыми шагами поднялся по ступеням к помосту и холодным тоном возвестил, что обещанное жертвоприношение до сих пор остается невыполненным.
   - Клятва, принесенная на крови от имени дома Минванаби, - сухо напомнил он, - гласит: семья Акома погибнет во имя бога Туракаму, порукой чему должны стать жизни членов семьи Минванаби. Кто возложит на себя мантию правителя, тот обязан принять на себя также и эту обязанность.
   Тасайо ответил кратко:
   - Я признаю наш долг перед Красным богом. Моя рука на этом мече подтверждение сказанному.
   Красный жрец прочертил в воздухе ритуальный знак:
   - Так пусть же Туракаму потворствует твоим усилиям... или пошлет смерть тебе и твоим наследникам, если ты потерпишь неудачу.
   Он повернулся и покинул помост, когда он проходил мимо свечи Справедливого бога, ее огонек качнулся и погас.
   Новый властитель Минванаби молча сидел с бесстрастным лицом, пока члены его семьи и вассалы по очереди выступали вперед, кланялись и клялись в верности. Когда последний из вассалов засвидетельствовал свою преданность, Тасайо поднялся и приказал сотнику, стоявшему на посту у одной из боковых дверей:
   - Впусти моих наложниц.
   Вошли две молодые женщины в богатых нарядах. Одна, светловолосая, отличалась высоким ростом, стройной гибкой фигурой и широко расставленными зелеными глазами, умело положенные - хотя и в самых малых количествах краски лишь слегка подчеркивали тонкие черты ее лица. Другая была смуглянкой с округлыми формами, которых не скрывало платье из тонкого алого кружева. Боги наделили обеих красотой, приковывающей мужские взгляды. Выступали они короткими плавными шажками, такой походке с детства обучают тех, чье призвание - доставлять наслаждение. Обе поклонились, при этом короткие свободные одежды позволили каждой в самом выгодном свете показать стройные ноги и полную грудь. Хотя такие женщины выбирались из числа самых привлекательных красавиц Империи, обе они занимали в доме весьма незначительное положение - не выше смиреннейшего из слуг. В зале стало тихо: всем было любопытно узнать, чего желает их господин от своих наложниц.
   Перед хозяйским возвышением обе женщины упали на колени и коснулись лбом пола.
   - Смотрите на меня, - распорядился Тасайо.
   Испуганные, но привыкшие к повиновению, они подняли на него глаза:
   - На все твоя воля, господин мой, - с заученно мягкими интонациями ответила каждая.
   Новый властитель Минванаби взирал на них бесстрастными глазами.
   - Инкарна, - обратился он к смуглой наложнице, - твои дети где-нибудь поблизости?
   Инкарна кивнула, но краска сбежала с ее щек. Она подарила своему господину двух внебрачных детей, но продвижение их отца в общественной иерархии могло оказаться для этих детей не к добру. Нередко случалось так, что какой-нибудь человек, став правящим властителем, убивал своих незаконных отпрысков во избежание любых притязаний на наследственные права.
   - Приведи их, - последовал новый приказ.
   В миндалевидных глазах Инкарны сверкнуло что-то похожее на слезы. Однако она быстро поднялась с колен и вышла из зала. Тасайо перевел взгляд на светловолосую женщину, все еще стоявшую на коленях перед помостом.
   - Санджана, ты уведомила моего первого советника, что ждешь ребенка. Это так?
   Сложив руки ладонями перед грудью, Санджана замерла, но предательская игра света на драгоценных бусинках, которыми было расшито платье наложницы, не позволяла скрыть объявший ее трепет.
   - Да, господин, - слегка охрипшим голосом ответила она.
   Тасайо молчал. Его лицо и поза не изменились и тогда, когда в зал вернулась Инкарна, тянувшая за руку маленького мальчика. У него были такие же волосы, как у Тасайо - цвета осенней листвы. Лицом он походил на мать. Сейчас ему, как видно, передалась ее тревога, но он не плакал, хотя и упирался. Второй рукой Инкарна прижимала к груди свое младшее дитя девочку, слишком маленькую, чтобы пройти такое расстояние собственными ножками. Она с удовольствием позволяла себя нести и, засунув в рот пальчики, оглядывалась вокруг янтарными глазами.
   Со своего места на возвышении Тасайо окинул детей придирчивым взглядом, как мог бы рассматривать товары в поисках каких-либо изъянов. Затем, как бы между прочим, сделал знак рукой военачальнику Ирриланди. Указав на Санджану, он сказал:
   - Пусть эту женщину выведут отсюда. Она умрет в моем присутствии.
   Санджана прижала ладонь ко рту. Ее великолепные глаза нефритового цвета наполнились слезами ужаса. У нее не было сил подняться на ноги, она так и простояла на коленях, дрожа всем телом, пока двое приблизившихся воинов не схватили ее за руки. Ее попытки подавить недостойные рыдания имели мало успеха, и отзвуки этих рыданий слышались в тишине, когда воины не то уводили, не то уволакивали ее из зала.
   Инкарна стояла перед помостом, прижимая к себе детей, и от страха на лице у нее выступил пот. Глядя на нее без нежности или сострадания, Тасайо возвестил:
   - Я беру эту женщину в жены и нарекаю этих детей... как их зовут?
   Инкарна моргнула и едва сумела прошептать:
   - Дасари и Илани, господин мой.
   - Дасари - мой наследник. - Слова Тасайо были отчетливо слышны в самых дальних уголках зала. - Илани - моя старшая дочь.
   Тишина взорвалась гулом голосов, и все поклонились молодой властительнице Минванаби. А Тасайо тем временем уже отдавал Инкомо новые распоряжения:
   - Пошли слуг приготовить подобающие покои для властительницы Минванаби и ее детей. - Затем он обратился к Инкарне:
   - Жена, отправляйся к себе в покои и жди там, пока я тебя позову. Завтра сюда пришлют наставников для обучения детей. Им следует объяснить, каковы их обязанности по отношению к роду Минванаби. Настанет день, когда Дасари будет править этим домом.
   Бывшая наложница поклонилась, в ее движениях еще чувствовалась скованность от пережитого ужаса. Она не испытала никакой радости от внезапного возвышения и лишь поспешила покинуть зал вместе с детьми, проложив себе путь мимо сотен глазеющих на нее незнакомцев.
   У Тасайо нашлись слова и для гостей-родичей и вассалов:
   - Церемония бракосочетания состоится завтра. Приглашаю всех вас принять участие в праздновании.
   Длинное лицо Инкомо вытянулось еще больше и застыло: ни в коем случае нельзя было обнаруживать панику. Свадебную церемонию полагалось планировать весьма тщательно, чтобы обеспечить самые благоприятные предзнаменования. Время исполнения каждого обряда, выбор угощений, возведение ритуальной брачной хижины - для всего этого требовалось благословение жрецов и скрупулезное соблюдение традиций. Малейшее отклонение от древних канонов, допущенное по недосмотру, могло навлечь беду на молодую пару и на ее потомков, поэтому среди важных господ было не принято заключать брачный союз второпях.
   Однако Тасайо предпочел обойтись без проволочек, ограничившись кратким приказанием:
   - Устрой все как подобает, первый советник.
   Его обнаженный меч, который он не выпускал из рук все это время, блеснул сталью клинка, когда он повернулся и жестом подал знак Инкомо следовать за ним, после чего, не добавив ни слова, направился к боковой двери.
   Приближаясь к выходу, он не замедлил шаг, уверенный, что два солдата, стоящие на посту по обе стороны от двери, вовремя откроют ее створки перед своим властителем.
   Два других солдата, ожидавшие по ту сторону двери, приняли церемониальную стойку, когда Тасайо вышел из дома в сад. Между ними стояла Санджана, истерзанная страхом. За последние минуты она успела выдернуть из прически все шпильки, и длинные светлые волосы волнами заструились по спине, на солнце их золотистый оттенок был особенно заметен. Глаза у нее были потуплены, но при появлении господина она подняла на него умоляющий взгляд. Даже смертельно напуганная, лишенная какой бы то ни было защиты, она сумела прибегнуть к единственному преимуществу, которым обладала. Санджана приоткрыла алые губы и придала своему гибкому телу такое положение, что любой мужчина сумел бы с первого взгляда определить, что она собой представляет:
   Изысканную безделушку, единственное назначение которой - наслаждение.
   Тасайо не остался равнодушным к чарам красавицы. Его глаза загорелись, когда он обвел медленным взглядом все изгибы ее фигуры и вдохнул аромат сладострастного обещания, которое источала ее призывная поза. Он облизнул губы, наклонился и одарил ее властным и долгим поцелуем, не позабыв при этом приласкать и высокую грудь. А потом отступил на шаг назад и сказал:
   - Ты хорошо послужила мне в постели.
   Когда в глазах Санджаны засветилась надежда, он широко улыбнулся ей, смакуя остроту момента, и решительно распорядился:
   - Убейте ее. Сейчас же.
   Лицо женщины побелело, но ей не оставили возможности взмолиться о пощаде. Один из воинов схватил ее за запястья и резко рванул вверх, так чтобы глаза Санджаны оказались вровень с глазами Тасайо, другой выхватил меч и глубоко всадил клинок ей под ребра.
   Она издала лишь слабый тоненький вскрик, а потом из горла у нее хлынула кровь, и судорога свела ноги. Солдат удерживал ее на весу, пока короткая агония не подошла к концу.
   - Уберите ее, - сказал Тасайо.
   Он часто и неровно дышал. Глаза у него были широко открыты, а на щеках полыхал темный румянец. Потом он глубоко вздохнул, как бы желая успокоиться, и обратился к Инкомо:
   - Я хочу принять ванну. Пришли мне для услуг двух молодых красивых рабынь, желательно, чтобы они были нетронутыми.
   Чувствуя легкую дурноту, Инкомо поклонился:
   - Как пожелает господин.
   Он собрался немедленно приступить к исполнению приказа, но Тасайо остановил его:
   - Это еще не все мои распоряжения.
   Он двинулся по садовой дорожке, сделав Инкомо знак следовать за ним. Когда он заговорил снова, его губы едва заметно изогнулись в отдаленном подобии улыбки:
   - Мне тут пришли в голову кое-какие мысли касательно шпионов из Акомы. Пора извлечь пользу из наших познаний. Пойдем, я объясню тебе твою задачу, а уж потом приступим к омовению.
   Инкомо постарался изгнать из памяти облик умирающей куртизанки: требовалось сосредоточиться на повелениях господина. Тасайо был не из тех, кто спускает подчиненным их промахи. Отдав приказы, он рассчитывает, что они будут выполнены в точном соответствии с его намерениями и что повторять их не придется. Однако первого советника оторопь взяла, когда он увидел, каким воодушевлением блестят глаза хозяина. Руки у Инкомо дрожали, и с этим он ничего не мог поделать, однако постарался, чтобы хотя бы голос не выдал его смятения.
   - Может быть, - осторожно предложил он, - мой господин предпочел бы обсудить эти деловые планы после того, как отдохнет в ванне?
   Тасайо остановился. Он в упор взглянул на первого советника, и его улыбка стала еще шире.
   - Ты хорошо служил моей семье, - сказал он самым бархатным тоном, на какой был способен. - Я последую твоему совету. - И он снова зашагал по дорожке, бросив напоследок:
   - Считай себя свободным, пока я не позову.
   Старый советник остался на месте, сердце у него колотилось так, словно ему пришлось бегом преодолеть немалый путь. Колени дрожали. С необъяснимой уверенностью он сознавал: Тасайо догадался об его слабости, но никак этого не обнаружил.
   Как видно, хозяин понимал: муки, которые причинит старику его собственное воображение, окажутся более жестокими, чем грубые забавы в ванне, которым собирался предаться с молодыми невольницами властитель Минванаби. Еще недостаточно оправившись от потрясения, Инкомо был вынужден признать истину: вопреки его самым потаенным надеждам Тасайо унаследовал фамильные черты - предрасположенность к пороку и склонность к мучительству.
   * * *
   Властитель Минванаби отдыхал у себя в ванне, слуга окатывал его плечи горячей водой. Пока первый советник выполнял подобающий поклон, Тасайо наблюдал за ним, лениво полуприкрыв глаза. Однако Инкомо не обманулся. Поза господина могла казаться расслабленной, но руки, вцепившиеся в борт ванны, свидетельствовали об ином.
   - Я пришел по требованию моего господина.
   Инкомо выпрямился. Ноздри у него расширились: он учуял в воздухе пряный и сладкий запах, происхождение которого стало очевидным уже в следующую секунду. Тасайо потянулся через борт и достал с бокового столика длинную трубку с татишей. Зажав чубук трубки между губами, он глубоко затянулся. Первый советник дома Минванаби сумел скрыть свое изумление. Сок из кустарника под названием татин вызывал у человека необычайный прилив сил и ощущение восторга. Рабы на полях часто жевали татиновые орехи, чтобы скрасить тяготы своей повседневной жизни, но в шелковистых тычинках, собираемых в пору цветения, содержался гораздо более сильнодействующий наркотик. Вдыхание дыма приводило сначала к обострению всех чувств, а затем к искажению любого восприятия, если же на этом не остановиться, то курильщик погружался в оцепенение, достигая вершин экстаза. Первый советник сразу же подумал о том, как может повлиять тяга к подобному зелью на человека, которому нравится причинять боль другим, однако Инкомо тут же одернул себя. Не его это дело - осуждать привычки хозяина.
   - Инкомо, - произнес Тасайо на удивление отчетливо. - Я решил, что нам следует всерьез заняться исполнением планов уничтожения Акомы.
   - Как прикажет господин, - согласился Инкомо. Пальцы Тасайо пробежались по краю ванны.
   - После того как мы этого добьемся, я разделаюсь с этим хвастливым ничтожеством Аксантукаром. - Внезапно его глаза широко распахнулись. Он уставился на первого советника, и было видно, что каждой клеточкой его тела сейчас владеет нескрываемый гнев. - Если бы этот шут - мой кузен Десио исполнил свой долг и покончил с Марой, сегодня я носил бы белое с золотом.
   Инкомо ограничился коротким кивком, поскольку счел за благо не напоминать своему господину, что план разгрома Акомы разработал сам Тасайо, а не Десио.
   Тасайо жестом отослал слугу-банщика.
   Оставшись наедине с советником, окутанный поднимающимися струйками пара, он снова приложился к трубке, а затем объявил:
   - Я хочу повысить в должности одного из тех двоих шпионов Акомы.
   - Господин?..
   Тасайо подтянулся к краю ванны и оперся подбородком на борт:
   - Нужно повторять?
   - Нет, господин мой, - торопливо заверил его Инкомо, уловив искру зловещего огня в глазах властителя. - Просто я не вполне уверен, что правильно понял тебя.
   - Я хочу, чтобы один из шпионов Акомы всегда находился у меня под рукой. - Тасайо созерцал поднимающуюся ленточку дыма с таким вниманием, словно находил в ней разгадку неких тайн. - Я буду постоянно наблюдать за этим слугой. Пусть он поверит, что ему представилась возможность подслушивать наиважнейшие беседы. Мы оба - ты и я - должны следить за тем, чтобы он не услышал ничего недостоверного. Нет-нет, никакого обмана. Но мы также будем помнить, что каждое наше слово достигнет и ушей Мары. А настоящие, глубинные планы мы станем обсуждать, только когда будем одни. Пустячками, о которых пойдет речь в присутствии шпиона, мы пожертвуем... таков будет наш гамбит. Я хочу, чтобы за этим слугой неусыпно наблюдали и следили за каждым его шагом, пока не удастся проникнуть внутрь сети агентов, которых содержит Акома.