Страница:
— Раз ты едешь верхом, — сказала Пиппа, — тебе понадобятся юбки без фижм, возьми у меня… Еще что?.. Не забудь про деньги.
— Ты, как всегда, права.
Пен достала из ящика кошелек, после чего ступила обеими ногами в нижнюю юбку, а руки вдела в рукава оранжевого платья, которое держала для нее Пиппа. О каком-либо багаже она не хотела сейчас думать: если что-то понадобится, купит по дороге.
— Обязательно возьми оружие, — со всей серьезностью продолжала советовать Пиппа. — Ты ведь едешь одна. Мало ли что может случиться… — Она содрогнулась. — На тебя ведь уже напали не так давно.
— Ну, от целой шайки бродяг ничего не спасет.
Все же Пен согласилась с Пиппой и взяла небольшой серебряный кинжал; его можно спрятать в рукаве, и он давал иллюзию защищенности.
Пен чувствовала волнение, прежнее спокойствие покинуло ее: она впервые предпринимала такое путешествие на собственный страх и риск. В этом, она сознавала, была определенная авантюра.
Она втянула живот, и Пиппа затянула шнурки корсажа.
— Мне страшновато за тебя. Пен, — сказала она.
— А мне за себя, — призналась та со слабой улыбкой.
— Ты не создана для авантюр такого рода, сестра. И я тоже, — констатировала Пиппа, и было непонятно, гордится она этим или сожалеет. — Где твои ботинки?
Пиппа ринулась в гардеробную, а Пен тем временем плотно стянула волосы сеткой, чтобы поместились под капюшоном плаща и не мешали во время езды.
В конце концов экипировка закончилась: оранжевого цвета бархатное платье приоткрывало черную юбку из дамаста, украшенную вышитыми зелеными цветками; рукава платья, свободные от плеч до локтей, ниже плотно обтягивали руки и запястья; ворот платья был круглый, плотный и довольно жесткий; глубокий вырез у шеи манил поместить там какой-нибудь драгоценный камень, но Пен поборола искушение, сказав себе, что не должна ничем привлекать лишнего внимания к своей особе. Тем более — зеркало подтвердило это — она и так выглядела вполне привлекательно.
Пиппа протянула ей перчатки и темный плащ на меху — последние штрихи дорожного наряда.
— Ты не сердишься на меня, Пиппа, за то, что я втравила тебя в эту историю? Скажи правду.
— О Боже, Пен! Скорей отправляйся! Если мы проявим малодушие, то не простим себе этого.
Но Пен знала: такого исхода она ни за что не допустит. Как бы она ни волновалась, какую бы вину ни испытывала перед сестрой за ту невинную ложь, к которой ее принудила, решимости в ней не убавилось. Что задумала сделать, сделает. То, что узнается в результате путешествия, каким бы результат ни был, должно принести успокоение. Стать финалом всех ее помыслов и действий.
Или, быть может, сигналом для начала новых…
Пиппа приоткрыла дверь, высунула голову в коридор.
— Никого… Быстрее!.. Не спускайся по главной лестнице.
— Я и не собираюсь. — Пен сжала ее руку в своей и вышла в коридор, на ходу бросив:
— Вернусь через четыре дня…
Пиппа проследила за сестрой, пока та не свернула на узкую лестницу, ведущую в отдаленные помещения дворца. Вновь оказавшись в комнате, подошла к зеркалу, пристально вгляделась в свое отражение. Что-то в нем ее, видимо, не вполне удовлетворило — она скрутила волосы в узел, потом распустила их и, взяв шпильки, начала колдовать с прической. Но думала при этом не о себе.
Что замыслила Пен?
Почему так легко, даже кротко согласилась с предположением сестры, что все дело в страсти? В жаре любви, которая вспыхнула так внезапно.
Нет, Пиппа не так глупа, чтобы поверить. Во всяком случае, если это правда, то далеко не полная.
Нужно совсем не знать Пен с ее непомерной добропорядочностью и честностью, с ее рассудительным, ясным умом, чтобы не удивиться легкости, с какой она солгала сама и попросила солгать другого человека. Пускай суть не слишком серьезна — подумаешь, захотела куда-то скрыться на четыре дня, — но ведь у всякой лжи, как говорится, длинные ноги и ее последствия непредсказуемы.
«И какой же вывод из всего этого? — спросила себя Пиппа и ответила самой себе:
— Ребенок. Вот в чем дело».
Только что-то связанное с навязчивой мыслью об умершем ребенке могло подтолкнуть Пен пойти на обман. Да, именно так.
А если так, то, помогая ей, не допускает ли Пиппа печальной ошибки? Не может ли случиться, что в результате каких-то своих действий Пен вернется — если уже не вернулась? — в то кошмарное состояние, в каком пребывала первые месяцы после неудачных родов? И она, Пиппа, будет, пускай окольным путем, этому способствовать?.. Ужас!
Лгать матери тоже не самое приятное, но если для Пен все повернется к худшему, Пиппа себе никогда не простит!.. Никогда…
С другой стороны, она ведь обещала помочь и не может нарушить своего обещания — слова, которое дала сестре совершенно добровольно.
И она сдержит его, что бы ни случилось!
Глава 11
— Ты, как всегда, права.
Пен достала из ящика кошелек, после чего ступила обеими ногами в нижнюю юбку, а руки вдела в рукава оранжевого платья, которое держала для нее Пиппа. О каком-либо багаже она не хотела сейчас думать: если что-то понадобится, купит по дороге.
— Обязательно возьми оружие, — со всей серьезностью продолжала советовать Пиппа. — Ты ведь едешь одна. Мало ли что может случиться… — Она содрогнулась. — На тебя ведь уже напали не так давно.
— Ну, от целой шайки бродяг ничего не спасет.
Все же Пен согласилась с Пиппой и взяла небольшой серебряный кинжал; его можно спрятать в рукаве, и он давал иллюзию защищенности.
Пен чувствовала волнение, прежнее спокойствие покинуло ее: она впервые предпринимала такое путешествие на собственный страх и риск. В этом, она сознавала, была определенная авантюра.
Она втянула живот, и Пиппа затянула шнурки корсажа.
— Мне страшновато за тебя. Пен, — сказала она.
— А мне за себя, — призналась та со слабой улыбкой.
— Ты не создана для авантюр такого рода, сестра. И я тоже, — констатировала Пиппа, и было непонятно, гордится она этим или сожалеет. — Где твои ботинки?
Пиппа ринулась в гардеробную, а Пен тем временем плотно стянула волосы сеткой, чтобы поместились под капюшоном плаща и не мешали во время езды.
В конце концов экипировка закончилась: оранжевого цвета бархатное платье приоткрывало черную юбку из дамаста, украшенную вышитыми зелеными цветками; рукава платья, свободные от плеч до локтей, ниже плотно обтягивали руки и запястья; ворот платья был круглый, плотный и довольно жесткий; глубокий вырез у шеи манил поместить там какой-нибудь драгоценный камень, но Пен поборола искушение, сказав себе, что не должна ничем привлекать лишнего внимания к своей особе. Тем более — зеркало подтвердило это — она и так выглядела вполне привлекательно.
Пиппа протянула ей перчатки и темный плащ на меху — последние штрихи дорожного наряда.
— Ты не сердишься на меня, Пиппа, за то, что я втравила тебя в эту историю? Скажи правду.
— О Боже, Пен! Скорей отправляйся! Если мы проявим малодушие, то не простим себе этого.
Но Пен знала: такого исхода она ни за что не допустит. Как бы она ни волновалась, какую бы вину ни испытывала перед сестрой за ту невинную ложь, к которой ее принудила, решимости в ней не убавилось. Что задумала сделать, сделает. То, что узнается в результате путешествия, каким бы результат ни был, должно принести успокоение. Стать финалом всех ее помыслов и действий.
Или, быть может, сигналом для начала новых…
Пиппа приоткрыла дверь, высунула голову в коридор.
— Никого… Быстрее!.. Не спускайся по главной лестнице.
— Я и не собираюсь. — Пен сжала ее руку в своей и вышла в коридор, на ходу бросив:
— Вернусь через четыре дня…
Пиппа проследила за сестрой, пока та не свернула на узкую лестницу, ведущую в отдаленные помещения дворца. Вновь оказавшись в комнате, подошла к зеркалу, пристально вгляделась в свое отражение. Что-то в нем ее, видимо, не вполне удовлетворило — она скрутила волосы в узел, потом распустила их и, взяв шпильки, начала колдовать с прической. Но думала при этом не о себе.
Что замыслила Пен?
Почему так легко, даже кротко согласилась с предположением сестры, что все дело в страсти? В жаре любви, которая вспыхнула так внезапно.
Нет, Пиппа не так глупа, чтобы поверить. Во всяком случае, если это правда, то далеко не полная.
Нужно совсем не знать Пен с ее непомерной добропорядочностью и честностью, с ее рассудительным, ясным умом, чтобы не удивиться легкости, с какой она солгала сама и попросила солгать другого человека. Пускай суть не слишком серьезна — подумаешь, захотела куда-то скрыться на четыре дня, — но ведь у всякой лжи, как говорится, длинные ноги и ее последствия непредсказуемы.
«И какой же вывод из всего этого? — спросила себя Пиппа и ответила самой себе:
— Ребенок. Вот в чем дело».
Только что-то связанное с навязчивой мыслью об умершем ребенке могло подтолкнуть Пен пойти на обман. Да, именно так.
А если так, то, помогая ей, не допускает ли Пиппа печальной ошибки? Не может ли случиться, что в результате каких-то своих действий Пен вернется — если уже не вернулась? — в то кошмарное состояние, в каком пребывала первые месяцы после неудачных родов? И она, Пиппа, будет, пускай окольным путем, этому способствовать?.. Ужас!
Лгать матери тоже не самое приятное, но если для Пен все повернется к худшему, Пиппа себе никогда не простит!.. Никогда…
С другой стороны, она ведь обещала помочь и не может нарушить своего обещания — слова, которое дала сестре совершенно добровольно.
И она сдержит его, что бы ни случилось!
Глава 11
В это яркое солнечное утро дорога из Гринвича в Лондон была запружена пешим и конным людом. Повозки, запряженные лошадьми, мужчины с ручными тележками, заполненными углем с барж из близлежащих доков, женщины с ручной кладью на головах и спинах — все сновали в разные стороны, у всех были свои дела и заботы.
Но находились и такие, которые задерживали свое внимание на женщине, одетой в плащ с капюшоном и сидящей на пегом мерине. Лошадь была определенно благородных кровей, одежда женщины — дорогостоящей и теплой. Лица почти не было видно из-под капюшона, она не смотрела по сторонам, только прямо перед собой.
Всадница ехала не быстрее, чем позволяли обстоятельства, — так, чтобы не привлекать ничьего внимания. Конь Вильям, несмотря на совершенное над ним когда-то надругательство в виде кастрации, обладал упрямым норовом и незаурядной силой и выносливостью. Благодаря последнему качеству на него и пал выбор хозяйки. Кроме того, она считала, что с ним все же легче управляться, нежели с остальными двумя ее лошадьми.
Доказать это самой себе и Вильяму ей пришлось на середине пути, когда он внезапно замер как вкопанный, а потом начал пятиться назад — все потому, что увидел мальчишку, который вел на цепи несчастного медведя со свалявшейся шерстью. Их обоих вовсю облаивали бездомные собаки, а люди добавляли шума и смятения криками и смехом. В конце концов они же помогли мальчишке отогнать собак, дармовое представление с медведем окончилось, и спокойное движение возобновилось.
Пен сумела успокоить своего коня и повернула влево по берегу Темзы, где вскоре стали слышны многочисленные церковные колокола Лондона, звонившие, казалось, без перерыва.
Таверна мистрис Райдер находилась неподалеку от Вестминстера, на другом берегу, конная переправа была уже близко, в наиболее узком месте реки, возле дворца Ламбет. Переехать на тот берег можно было и по Лондонскому мосту, но до него немалый путь, а Пен торопилась и потому направила коня в сторону переправы, где скопилось немалое количество торговцев и паромщиков.
Началась погрузка, сопровождаемая перебранкой пассажиров, громкими наставлениями гребцов, недовольным ржанием лошадей. Вильям был в числе недовольных. Он толкнул стоявшую рядом лошадь, та ответила тем же, паром, и без того нестойкий, опасно закачался.
— Эй! — закричал один из паромщиков. — Держите ваших коней! Они скинут нас в воду!
Пен была вынуждена спешиться, недовольная дурным поведением Вильяма, а также собой — что не может с ним справиться. Как глупо, что не взяла с собой конюха! Поступила так же легкомысленно, как в ту ночь, когда едва не погибла от рук бродяг. Но зато тогда она познакомилась… вернее, скрепила свое знакомство с Оуэном, которое и привело в таверну, куда она намеревается добраться. Если раньше не окажется в водах Темзы по милости Вильяма.
Все же она уговорила его вести себя спокойно, как все остальные добропорядочные кони, и они отплыли от берега.
— Первый раз на конской переправе? — обратился к ней толстый мужчина в короткой куртке из домотканого сукна, кивая на ее коня. — Беспокойный он у вас. Но хороших кровей. — Он с видом знатока похлопал Вильяма по холке и, обратив внимание на седло, прибавил:
— Шикарная кожа, мистрис!
Седло было действительно очень хорошим, а серебряные стремена сверкали под солнечными лучами. И то и другое вызывало сейчас беспокойство у Пен. Словно ощущая напряжение хозяйки, Вильям переступал ногами и вздрагивал всем телом. Паром скрипел, качался, один из гребцов громко и непристойно бранился.
Возможно, толстяк не имел в виду ничего дурного, но Пен чувствовала на себе его пронзительные глазки и сильнее натягивала капюшон.
— И куда же путь держите, мистрис?
Она ничего не ответила, однако толстяк не отставал.
— Не привыкли небось без конюха, верно?
Хозяйским жестом он положил руку на седло ее коня. Пен продолжала хранить молчание, глядя прямо перед собой на мутные воды реки. Кожаный кошелек, спрятанный под плащом, показался ей вдруг ужасно тяжелым и находящимся у всех на виду. Интересно, видел этот человек, как она доставала его, когда платила за переправу?
Мужчина умолк, но руку с седла не снял и тихонько насвистывал сквозь пустоту на месте нескольких передних зубов.
Паром ткнулся в деревянные мостки противоположного берега. Лошади, привыкшие к погрузке и выгрузке, начали выходить на твердую землю. Вильям снова забеспокоился. Пен натянула повод. Она ощущала совершенную беспомощность под неотступным взглядом мужчины, продолжавшего насвистывать. Он казался ей воплощением всего угрожающего, опасного. От него исходила молчаливая угроза… И почему он, черт побери, не снимает руку с ее седла?
Она вынуждена была подождать, пока другие лошади со своими хозяевами не сойдут на берег, потому что боялась, как бы Вильям не помешал спокойной высадке.
— Идем, Вильям, — сказала она в конце концов, натягивая повод.
Конь рванулся вперед, чтобы скорее очутиться На берегу, и Пен, потеряв равновесие, чуть не упала ему под копыта.
— Тихо! — прикрикнул на животное мужчина в домотканой короткой куртке и положил жесткую руку на уздечку поверх руки Пен.
Его лицо было совсем близко, от его дыхания шел запах лука и несвежего пива.
— Давайте подмогну вам, мистрис, как вы совсем одна, — сказал он, ощерившись улыбкой.
Скорее всего он не задумал ничего плохого, но в голове у нее мелькнули события той, предрождественской, ночи, и страх заполнил ее всю.
Она толкнула его локтем в толстый живот и, пока он приходил в себя от удивления, выхватила из рукава свой маленький кинжал и вонзила в мясистую руку, протянутую к уздечке.
Мужчина с проклятием отпрянул, зажав рану другой рукой, из-под пальцев показалась кровь.
Он продолжал осыпать ее руганью, в то время как она тянула Вильяма на пристань, преодолевая его сопротивление. Со всех сторон на них смотрели люди, не сразу поняв, что произошло. А когда поняли, стали приближаться к ней. Двинулись на нее плотной массой.
Не выпуская из руки кинжала, с которого капала кровь, она подтащила коня к лежащему на земле бревну и с его помощью сумела, забыв обо всех правилах приличия и изящества, больно ударившись обо что-то коленом, взгромоздиться в седло.
Вильям был неприятно удивлен, когда она яростно ударила его ногами в бока, но послушно рванул с места и галопом помчался по узкой аллее, ведущей от берега. Сзади слышались крики, топот, но Вильям оторвался от преследователей, которые, надо сказать, не были чересчур настойчивы.
Насколько она помнила, таверна мистрис Райдер стояла совсем недалеко от переправы, но сейчас не хотела сразу туда направляться: нужно было сбить с толку возможных преследователей, подождать, пока уляжется ажиотаж.
Только оказавшись в лабиринте улиц и аллей вдалеке от реки, она ощутила себя в безопасности, да и место было хорошо знакомое: неподалеку от владений Брайанстонов. Страх преследования исчез, но другое чувство, не менее тягостное, возникло со всей неизбывной силой: потребность добраться наконец до основы, до корня страшной тайны, терзающей ее по вине обитателей грандиозного дома, до которого отсюда рукой подать. Ноги ее там больше не будет! Пускай на их доме висят, как сейчас, флажки, сообщающие, что хозяева здесь и готовы к приему визитеров, путь для нее туда закрыт. Во всяком случае, до разгадки… А то, о чем оповещают эти лоскуты материи, очень кстати: значит, этих людей сейчас нет в Хай-Уикоме и они с Оуэном смогут без особых помех попытаться выяснить все, что им нужно.
Еще несколько поворотов, несколько улиц — и она снова повернула к реке, чтобы подъехать к переправе с другой стороны. Перед тем как выехать на берег, Пен остановила коня на углу и выглянула оттуда. Все было спокойно: у воды играли ребятишки, выискивали раковины, пытались поймать угрей и другую рыбешку. Паром плыл посреди реки, возвращаясь в Ламбет с новым грузом.
Пен подъехала к таверне — над соломенной крышей вился дымок, окна плотно прикрыты ставнями от стужи.
У садовой калитки она сошла с коня, подвела его к входной двери, постучала бронзовым молотком.
Сейчас она была совершенно спокойна, до удивления. Четко знала, что делать и как. Знала, что выполнит то, что наметила.
Открыла дверь маленькая девочка — она смотрела во все глаза на Пен, держа палец во рту.
— Дома мистрис Райдер?
Вместо ответа ребенок повернулся и прокричал (палец оставался во рту):
— Мам!
На крик появилась хозяйка.
— Иди к своим игрушкам, Элли, — сказала она и, вглядевшись в Пен, добавила:
— Вы та самая молодая леди, которая была с шевалье? Вас тогда ранили…
— Да, вы правы. Он сейчас здесь, мистрис?
— Еще в постели. Прибыл на рассвете и сразу в постель. Молодой Седрик тоже спит…
Что ж, так она и думала: он не торопится выполнять обещание. Этого она ожидала. Потому и приехала.
Пен вошла в дом.
— Я поднимусь наверх, — сказала она не допускающим возражений тоном. — Прошу сказать Седрику, чтобы он позаботился о моей лошади… Ах да, шевалье придется прервать свой сон и ему потребуется горячая вода, чтобы умыться. Он отправляется в путешествие на несколько дней.
Мистрис Райдер позволила себе выразить некоторое удивление.
— Он ничего не говорил об этом, мадам.
— О, конечно, он ведь был таким усталым на рассвете, не правда ли? Можете мне поверить, именно это он собирается сделать, как только проснется. А до этого пожелает позавтракать, и будет хорошо, если вы пришлете ему то, что он любит. Вы, конечно, знаете его вкусы.
Сказав все это, Пен с ослепительной улыбкой проследовала по лестнице наверх.
Комнату она нашла сразу и не раздумывая властно постучала в дверь.
— Седрик… — раздался голос изнутри. — Какого черта ты ломишься спозаранку? Я тебя не звал.
Пен вошла, раздвинула занавески кровати.
— Доброе утро, Оуэн.
Он сел, мгновенно забыв про сон.
— Пен! Какого… Что вы здесь делаете?.. И почему ножик торчит у вас из рукава?
Какой у него острый взгляд. Она уже успела забыть о своем грозном оружии.
— Ах, это… — ответила она как можно небрежнее и взяла кинжал в руку. — На переправе… там был один мужчина… Мне показалось, у него дурные мысли по отношению ко мне, и я… я постаралась, чтобы они не воплотились в жизнь.
С этими словами она положила кинжал на столик возле кровати.
Оуэн откинул одеяло, поставил ноги на пол. Он был совершенно голый — красивое, сильное тело. Прошлой ночью в маленькой круглой комнате без окон она не видела его обнаженным полностью.
Пен отвела глаза. На двери висел халат, она сняла его с крючка и молча протянула ему. Оуэн не сразу взял его. Наверное, подумал, что вчерашняя ночь, их быстрое расставание не удовлетворили ее — потому и пожаловала сюда, в таверну, с самого утра.
Он слегка улыбнулся, натягивая одежду.
— Какое неожиданное и приятное появление, дорогая. Мог ли я надеяться на что-либо подобное?
— Причина не в том, о чем вы подумали, шевалье.
Она уклонилась от протянутых рук, подошла к камину, помешала кочергой поленья, подложила новые. Даже спиной она ощущала его разочарование, негодование, ярость.
Все эти чувства действительно душили его, он не понимал: зачем она появилась в таверне? Что за игра?
Его взгляд упал на маленький серебряный кинжал, валявшийся на столе. С недоумением и беспокойством он увидел на нем следы крови.
— Вы пользовались им? — строго спросил он, поднимая кинжал со стола.
— Нет смысла носить его с собой и не пускать в ход, — ответила она. Слова показались ему вызывающе дерзкими. — Думаю, вы не можете не согласиться со мной?
Продолжает дурацкую игру! Что за женщина, в самом деле! Какая дьявольская выдержка и холодность наряду с горячностью и страстностью.
— Вы отчасти правы, мадам, — произнес он тоном утомленного учителя, — но только оружие полагается чистить после употребления. Иначе лезвие быстро потускнеет. Об этом должен знать каждый, кто привык вонзать его в людскую плоть.
С этими словами он подошел к умывальнику, смыл кровь с кинжала, насухо протер тряпкой.
— Вот как это делается. — Он тронул лезвие пальцем и воскликнул:
— Ого! Довольно острое, будьте с ним осторожны. — И, отдавая кинжал, спросил:
— Вы всегда носите его в рукаве?
— Нет, — ответила она. — Только в исключительных случаях. Пиппа посоветовала взять с собой, и я рада, что послушалась. На переправе у одного человека были, как мне показалось, недобрые намерения.
Неприятная агрессивность почти уже пропала, она снова становится самой собой. Он спросил:
— И все-таки для чего вы предприняли ваше недолгое, но не вполне безопасное путешествие? Неужели только затем, чтобы разбудить меня и перемешать поленья в камине?
Она не приняла шутливого тона, в ее голосе появились менторские нотки:
— Знаю, вы поздно добрались до постели, шевалье, но все же позволила себе думать, что к этому времени вы будете уже готовы для поездки, — Значит, вы оказались столь любезны, что приехали проводить меня в Хай-Уиком? Помахать рукой?
— Не совсем, шевалье. Я приехала, чтобы сопровождать вас туда.
Эту новость Оуэн принял в молчании. Леди Пен каждый раз удивляла его чем-то. Помимо того, что возбуждала, захватывала, обескураживала. Порой злила. Сейчас она его опять разозлила.
Он смотрел в ее спокойные, уверенные глаза и начинал понимать, что главным действующим лицом в предстоящих розысках будет все-таки она. Ему же предстоит делать то, что она хочет и когда она этого хочет.
Да, он взялся помочь ей, но не подряжался, черт возьми, быть при этом быком в ярме, которого ведут, куда пожелает хозяин!
— Давайте разберемся, мадам, — сказал он досадливо. — Правильно ли я понимаю, что вы не доверяете мне и хотите убедиться, что я не стану вас обманывать и отправлюсь в Хай-Уиком, а не на какое-нибудь еще торжество по случаю Крещения?
Она поняла, что он по-настоящему оскорблен, и поспешила загладить невольную вину.
— Вы совершенно не так меня поняли, Оуэн, совершенно не так! — горячо сказала она. — Я решила поехать, потому что для меня это вопрос жизни. Моей жизни. И значит, я обязана принять участие в поисках правды, а не взваливать их целиком на другого человека. Но без помощи, без вашей помощи мне никак не обойтись.
— Как же вам удалось вырваться из когтей принцессы? — спросил он уже смягчившимся тоном.
— О, это мой большой секрет, — ответила она с улыбкой. Раздался стук в дверь. Вошел Седрик с тазом и кувшином горячей воды.
— Лошадь в конюшне, — доложил он. — Мистрис Райдер послала вам воду, она говорит, мы отправляемся в путешествие, сэр?
— Да, Седрик, приготовь коней.
— Для миледи тоже, сэр?
— Да, и для нее. Леди Брайанстон возвращается в Гринвич. Джон Райдер сопроводит ее туда. Пускай он седлает своего коня.
— Слушаю, сэр.
Мальчик с интересом вглядывался в обоих. По отрывистой речи шевалье он понимал, что тот находится в состоянии, близком к гневу, и был уверен: причиной тому присутствующая леди.
Не успела закрыться за Седриком дверь, как Пен сказала:
— Нет, Оуэн, я поеду с вами.
— Не будьте столь неразумны, — проворчал он, наливая воду из кувшина в таз. — В этом нет никакой необходимости. Я сделаю все, что будет возможно, поверьте мне и возвращайтесь в Гринвич. Вас проводит туда сын мистрис Райдер, и больше никто не посмеет проявить к вам недобрые намерения.
— Нет, — повторила она без особого нажима, как говорят о чем-то окончательно решенном. — Никто не должен делать это вместо меня. Я нуждаюсь в вашей помощи, поверьте мне… в вашем… — Было видно, она ищет наиболее подходящее слово. — В вашем участии… совете… Без них я не смогу, Оуэн…
Он яростно тер лицо влажным горячим полотенцем. Затем вытерся насухо и стал править бритву на широком кожаном ремне.
С некоторым душевным смятением Пен наблюдала за тем, как он бреется. За этим интимным, чисто мужским занятием. Оно лишний раз напомнило ей о Филиппе. Тот носил бороду, аккуратную треугольную бородку, которая очень шла к его худому лицу…
Сейчас она отчетливо представила его себе, вспоминая, как любила смотреть, когда он бреется, подстригает бородку, прикладывает к лицу горячее влажное полотенце. Постепенно она обретала душевное равновесие, тревога оставляла ее.
Она сделает это ради него. Ради памяти о нем… Поедет и узнает все, что можно узнать…
Она спокойно ожидала, когда Оуэн закончит свои приготовления, и они отправятся в путь. Да, он обижен на нее — недоумевает, злится, ну и пусть. Какое это имеет значение в сравнении с тем, что им предстоит разузнать… сделать!..
Итак, решено: она едет с ним!
Возможно, это увеличит разрыв, наметившийся между ними, но это же, безусловно, поможет ей остаться самостоятельной в своем поведении, поможет сосредоточиться только на одном — на достижении намеченной цели.
Оуэн скинул халат, потянулся за рейтузами. Пен упорно смотрела в огонь, стараясь думать о чем угодно, только не о наготе Оуэна д'Арси.
Он повернул голову в ее сторону, и его раздражение растаяло. Он уже научился немного понимать ее и сейчас читал по ней, как по открытой книге, хотя она сидела к нему спиной. В той книге черным по белому было написано, каких усилий стоит ей отталкивать, отторгать его от себя даже сейчас, в преддверии совместного путешествия. Если оно состоится. Хотя он честно пытается сделать все возможное, чтобы она отказалась от своего намерения: для нее это будут лишние тяготы, дополнительные душевные муки.
Зато для него могут открыться кое-какие возможности, и первая из них — укрепление любовного союза. Только не на благо французской дипломатии, а на благо собственного тела. И души…
— Хорошо, — произнес он ей в спину беспечным тоном. — Пускай будет так, как вы считаете нужным.
Она резко повернулась.
— Почему вы вдруг решили сдать свои позиции?
Он поморщился.
— Вам не угодишь, мадам. Вы настаивали, я согласился. И вы опять недовольны.
— Извините, шевалье. Я действительно зарвалась. Рада, что не обиделись на меня.
Он пожал плечами.
— Вы совершенно правильно сказали, Пен: это в первую очередь ваше дело. Ваша забота и ваша печаль. Я согласен.
— Спасибо.
Он кивнул, наступило молчание. Оно продолжалось и когда мистрис Райдер принесла завтрак и он стал есть, жестом пригласив Пен к столу, от чего она также молча отказалась.
Закончив еду, он начал укладываться. Положил в кожаный мешок смену белья, халат, бритву, пару ботинок, а также — ее удивило это — складную чернильницу из кожи. Неужели собирается писать письма в поездке? Интересно, кому?
Вошел Седрик и сообщил, что лошади оседланы и готовы.
— Мы захватим одну из моих птиц, Седрик, — сказал Оуэн. — Возьми клетку. И не забудь мешок.
— Да, сэр.
— Птица? — не удержалась Пен от вопроса, когда мальчик ушел. — Зачем?
— Прирученный голубь. Верите или нет, он неплохо служит моим интересам.
— Вы имеете в виду, доставляет ваши сообщения, депеши и все такое?
— Совершенно верно. Ради благополучия и преуспеяния Франции.
Если своим ответом он хотел смутить ее, показать, что вопросы, которые она задает, зная о его деятельности, бестактны и назойливы, то не достиг желаемого.
Она простодушно произнесла:
— О, вы сможете целый вечер потратить на ваши письма, если надо. И сегодня — когда остановимся, не доезжая до Уикома, и в другие дни. — Ей подумалось, что она сказала что-то не то, и она покраснела. И добавила:
— Боюсь, вечерами я не смогу составить вам компанию.
— В самом деле? — с ухмылкой пробормотал он и поспешил выйти из комнаты, кивком пригласив ее следовать за ним.
Накинув плащ, она спустилась по лестнице, размышляя о том, что, как видно, он не понял ее до конца и придется сказать ему напрямик, что если в нем еще теплятся какие-то глупые надежды, то лучше, чтобы он их сразу и навсегда выбросил из головы.
Мистрис Райдер выскочила из кухни, когда они сошли вниз.
— Надолго отправляетесь, сэр?
— Вернусь через четыре дня.
— Счастливого пути. Наш Джон готов, чтобы сопроводить миледи.
— Спасибо вам и Джону, мистрис Райдер, — сказала Пен, — но я не нуждаюсь в услугах вашего сына, ибо отправляюсь вместе с шевалье.
— Ох, а мы думали… Шевалье говорил…
— Я ошибался, — весело признал Оуэн. — И теперь исправляю ошибку.
На дорожке сада стоял молодой человек, он держал под уздцы крупного гнедого коня. Рядом с ним спокойная серая кобыла пыталась подкормиться жухлой зимней травой. Седрик привязывал мешок своего хозяина к седлу вороного коня. На земле рядом с ним стояла клетка с окольцованным голубем.
Но находились и такие, которые задерживали свое внимание на женщине, одетой в плащ с капюшоном и сидящей на пегом мерине. Лошадь была определенно благородных кровей, одежда женщины — дорогостоящей и теплой. Лица почти не было видно из-под капюшона, она не смотрела по сторонам, только прямо перед собой.
Всадница ехала не быстрее, чем позволяли обстоятельства, — так, чтобы не привлекать ничьего внимания. Конь Вильям, несмотря на совершенное над ним когда-то надругательство в виде кастрации, обладал упрямым норовом и незаурядной силой и выносливостью. Благодаря последнему качеству на него и пал выбор хозяйки. Кроме того, она считала, что с ним все же легче управляться, нежели с остальными двумя ее лошадьми.
Доказать это самой себе и Вильяму ей пришлось на середине пути, когда он внезапно замер как вкопанный, а потом начал пятиться назад — все потому, что увидел мальчишку, который вел на цепи несчастного медведя со свалявшейся шерстью. Их обоих вовсю облаивали бездомные собаки, а люди добавляли шума и смятения криками и смехом. В конце концов они же помогли мальчишке отогнать собак, дармовое представление с медведем окончилось, и спокойное движение возобновилось.
Пен сумела успокоить своего коня и повернула влево по берегу Темзы, где вскоре стали слышны многочисленные церковные колокола Лондона, звонившие, казалось, без перерыва.
Таверна мистрис Райдер находилась неподалеку от Вестминстера, на другом берегу, конная переправа была уже близко, в наиболее узком месте реки, возле дворца Ламбет. Переехать на тот берег можно было и по Лондонскому мосту, но до него немалый путь, а Пен торопилась и потому направила коня в сторону переправы, где скопилось немалое количество торговцев и паромщиков.
Началась погрузка, сопровождаемая перебранкой пассажиров, громкими наставлениями гребцов, недовольным ржанием лошадей. Вильям был в числе недовольных. Он толкнул стоявшую рядом лошадь, та ответила тем же, паром, и без того нестойкий, опасно закачался.
— Эй! — закричал один из паромщиков. — Держите ваших коней! Они скинут нас в воду!
Пен была вынуждена спешиться, недовольная дурным поведением Вильяма, а также собой — что не может с ним справиться. Как глупо, что не взяла с собой конюха! Поступила так же легкомысленно, как в ту ночь, когда едва не погибла от рук бродяг. Но зато тогда она познакомилась… вернее, скрепила свое знакомство с Оуэном, которое и привело в таверну, куда она намеревается добраться. Если раньше не окажется в водах Темзы по милости Вильяма.
Все же она уговорила его вести себя спокойно, как все остальные добропорядочные кони, и они отплыли от берега.
— Первый раз на конской переправе? — обратился к ней толстый мужчина в короткой куртке из домотканого сукна, кивая на ее коня. — Беспокойный он у вас. Но хороших кровей. — Он с видом знатока похлопал Вильяма по холке и, обратив внимание на седло, прибавил:
— Шикарная кожа, мистрис!
Седло было действительно очень хорошим, а серебряные стремена сверкали под солнечными лучами. И то и другое вызывало сейчас беспокойство у Пен. Словно ощущая напряжение хозяйки, Вильям переступал ногами и вздрагивал всем телом. Паром скрипел, качался, один из гребцов громко и непристойно бранился.
Возможно, толстяк не имел в виду ничего дурного, но Пен чувствовала на себе его пронзительные глазки и сильнее натягивала капюшон.
— И куда же путь держите, мистрис?
Она ничего не ответила, однако толстяк не отставал.
— Не привыкли небось без конюха, верно?
Хозяйским жестом он положил руку на седло ее коня. Пен продолжала хранить молчание, глядя прямо перед собой на мутные воды реки. Кожаный кошелек, спрятанный под плащом, показался ей вдруг ужасно тяжелым и находящимся у всех на виду. Интересно, видел этот человек, как она доставала его, когда платила за переправу?
Мужчина умолк, но руку с седла не снял и тихонько насвистывал сквозь пустоту на месте нескольких передних зубов.
Паром ткнулся в деревянные мостки противоположного берега. Лошади, привыкшие к погрузке и выгрузке, начали выходить на твердую землю. Вильям снова забеспокоился. Пен натянула повод. Она ощущала совершенную беспомощность под неотступным взглядом мужчины, продолжавшего насвистывать. Он казался ей воплощением всего угрожающего, опасного. От него исходила молчаливая угроза… И почему он, черт побери, не снимает руку с ее седла?
Она вынуждена была подождать, пока другие лошади со своими хозяевами не сойдут на берег, потому что боялась, как бы Вильям не помешал спокойной высадке.
— Идем, Вильям, — сказала она в конце концов, натягивая повод.
Конь рванулся вперед, чтобы скорее очутиться На берегу, и Пен, потеряв равновесие, чуть не упала ему под копыта.
— Тихо! — прикрикнул на животное мужчина в домотканой короткой куртке и положил жесткую руку на уздечку поверх руки Пен.
Его лицо было совсем близко, от его дыхания шел запах лука и несвежего пива.
— Давайте подмогну вам, мистрис, как вы совсем одна, — сказал он, ощерившись улыбкой.
Скорее всего он не задумал ничего плохого, но в голове у нее мелькнули события той, предрождественской, ночи, и страх заполнил ее всю.
Она толкнула его локтем в толстый живот и, пока он приходил в себя от удивления, выхватила из рукава свой маленький кинжал и вонзила в мясистую руку, протянутую к уздечке.
Мужчина с проклятием отпрянул, зажав рану другой рукой, из-под пальцев показалась кровь.
Он продолжал осыпать ее руганью, в то время как она тянула Вильяма на пристань, преодолевая его сопротивление. Со всех сторон на них смотрели люди, не сразу поняв, что произошло. А когда поняли, стали приближаться к ней. Двинулись на нее плотной массой.
Не выпуская из руки кинжала, с которого капала кровь, она подтащила коня к лежащему на земле бревну и с его помощью сумела, забыв обо всех правилах приличия и изящества, больно ударившись обо что-то коленом, взгромоздиться в седло.
Вильям был неприятно удивлен, когда она яростно ударила его ногами в бока, но послушно рванул с места и галопом помчался по узкой аллее, ведущей от берега. Сзади слышались крики, топот, но Вильям оторвался от преследователей, которые, надо сказать, не были чересчур настойчивы.
Насколько она помнила, таверна мистрис Райдер стояла совсем недалеко от переправы, но сейчас не хотела сразу туда направляться: нужно было сбить с толку возможных преследователей, подождать, пока уляжется ажиотаж.
Только оказавшись в лабиринте улиц и аллей вдалеке от реки, она ощутила себя в безопасности, да и место было хорошо знакомое: неподалеку от владений Брайанстонов. Страх преследования исчез, но другое чувство, не менее тягостное, возникло со всей неизбывной силой: потребность добраться наконец до основы, до корня страшной тайны, терзающей ее по вине обитателей грандиозного дома, до которого отсюда рукой подать. Ноги ее там больше не будет! Пускай на их доме висят, как сейчас, флажки, сообщающие, что хозяева здесь и готовы к приему визитеров, путь для нее туда закрыт. Во всяком случае, до разгадки… А то, о чем оповещают эти лоскуты материи, очень кстати: значит, этих людей сейчас нет в Хай-Уикоме и они с Оуэном смогут без особых помех попытаться выяснить все, что им нужно.
Еще несколько поворотов, несколько улиц — и она снова повернула к реке, чтобы подъехать к переправе с другой стороны. Перед тем как выехать на берег, Пен остановила коня на углу и выглянула оттуда. Все было спокойно: у воды играли ребятишки, выискивали раковины, пытались поймать угрей и другую рыбешку. Паром плыл посреди реки, возвращаясь в Ламбет с новым грузом.
Пен подъехала к таверне — над соломенной крышей вился дымок, окна плотно прикрыты ставнями от стужи.
У садовой калитки она сошла с коня, подвела его к входной двери, постучала бронзовым молотком.
Сейчас она была совершенно спокойна, до удивления. Четко знала, что делать и как. Знала, что выполнит то, что наметила.
Открыла дверь маленькая девочка — она смотрела во все глаза на Пен, держа палец во рту.
— Дома мистрис Райдер?
Вместо ответа ребенок повернулся и прокричал (палец оставался во рту):
— Мам!
На крик появилась хозяйка.
— Иди к своим игрушкам, Элли, — сказала она и, вглядевшись в Пен, добавила:
— Вы та самая молодая леди, которая была с шевалье? Вас тогда ранили…
— Да, вы правы. Он сейчас здесь, мистрис?
— Еще в постели. Прибыл на рассвете и сразу в постель. Молодой Седрик тоже спит…
Что ж, так она и думала: он не торопится выполнять обещание. Этого она ожидала. Потому и приехала.
Пен вошла в дом.
— Я поднимусь наверх, — сказала она не допускающим возражений тоном. — Прошу сказать Седрику, чтобы он позаботился о моей лошади… Ах да, шевалье придется прервать свой сон и ему потребуется горячая вода, чтобы умыться. Он отправляется в путешествие на несколько дней.
Мистрис Райдер позволила себе выразить некоторое удивление.
— Он ничего не говорил об этом, мадам.
— О, конечно, он ведь был таким усталым на рассвете, не правда ли? Можете мне поверить, именно это он собирается сделать, как только проснется. А до этого пожелает позавтракать, и будет хорошо, если вы пришлете ему то, что он любит. Вы, конечно, знаете его вкусы.
Сказав все это, Пен с ослепительной улыбкой проследовала по лестнице наверх.
Комнату она нашла сразу и не раздумывая властно постучала в дверь.
— Седрик… — раздался голос изнутри. — Какого черта ты ломишься спозаранку? Я тебя не звал.
Пен вошла, раздвинула занавески кровати.
— Доброе утро, Оуэн.
Он сел, мгновенно забыв про сон.
— Пен! Какого… Что вы здесь делаете?.. И почему ножик торчит у вас из рукава?
Какой у него острый взгляд. Она уже успела забыть о своем грозном оружии.
— Ах, это… — ответила она как можно небрежнее и взяла кинжал в руку. — На переправе… там был один мужчина… Мне показалось, у него дурные мысли по отношению ко мне, и я… я постаралась, чтобы они не воплотились в жизнь.
С этими словами она положила кинжал на столик возле кровати.
Оуэн откинул одеяло, поставил ноги на пол. Он был совершенно голый — красивое, сильное тело. Прошлой ночью в маленькой круглой комнате без окон она не видела его обнаженным полностью.
Пен отвела глаза. На двери висел халат, она сняла его с крючка и молча протянула ему. Оуэн не сразу взял его. Наверное, подумал, что вчерашняя ночь, их быстрое расставание не удовлетворили ее — потому и пожаловала сюда, в таверну, с самого утра.
Он слегка улыбнулся, натягивая одежду.
— Какое неожиданное и приятное появление, дорогая. Мог ли я надеяться на что-либо подобное?
— Причина не в том, о чем вы подумали, шевалье.
Она уклонилась от протянутых рук, подошла к камину, помешала кочергой поленья, подложила новые. Даже спиной она ощущала его разочарование, негодование, ярость.
Все эти чувства действительно душили его, он не понимал: зачем она появилась в таверне? Что за игра?
Его взгляд упал на маленький серебряный кинжал, валявшийся на столе. С недоумением и беспокойством он увидел на нем следы крови.
— Вы пользовались им? — строго спросил он, поднимая кинжал со стола.
— Нет смысла носить его с собой и не пускать в ход, — ответила она. Слова показались ему вызывающе дерзкими. — Думаю, вы не можете не согласиться со мной?
Продолжает дурацкую игру! Что за женщина, в самом деле! Какая дьявольская выдержка и холодность наряду с горячностью и страстностью.
— Вы отчасти правы, мадам, — произнес он тоном утомленного учителя, — но только оружие полагается чистить после употребления. Иначе лезвие быстро потускнеет. Об этом должен знать каждый, кто привык вонзать его в людскую плоть.
С этими словами он подошел к умывальнику, смыл кровь с кинжала, насухо протер тряпкой.
— Вот как это делается. — Он тронул лезвие пальцем и воскликнул:
— Ого! Довольно острое, будьте с ним осторожны. — И, отдавая кинжал, спросил:
— Вы всегда носите его в рукаве?
— Нет, — ответила она. — Только в исключительных случаях. Пиппа посоветовала взять с собой, и я рада, что послушалась. На переправе у одного человека были, как мне показалось, недобрые намерения.
Неприятная агрессивность почти уже пропала, она снова становится самой собой. Он спросил:
— И все-таки для чего вы предприняли ваше недолгое, но не вполне безопасное путешествие? Неужели только затем, чтобы разбудить меня и перемешать поленья в камине?
Она не приняла шутливого тона, в ее голосе появились менторские нотки:
— Знаю, вы поздно добрались до постели, шевалье, но все же позволила себе думать, что к этому времени вы будете уже готовы для поездки, — Значит, вы оказались столь любезны, что приехали проводить меня в Хай-Уиком? Помахать рукой?
— Не совсем, шевалье. Я приехала, чтобы сопровождать вас туда.
Эту новость Оуэн принял в молчании. Леди Пен каждый раз удивляла его чем-то. Помимо того, что возбуждала, захватывала, обескураживала. Порой злила. Сейчас она его опять разозлила.
Он смотрел в ее спокойные, уверенные глаза и начинал понимать, что главным действующим лицом в предстоящих розысках будет все-таки она. Ему же предстоит делать то, что она хочет и когда она этого хочет.
Да, он взялся помочь ей, но не подряжался, черт возьми, быть при этом быком в ярме, которого ведут, куда пожелает хозяин!
— Давайте разберемся, мадам, — сказал он досадливо. — Правильно ли я понимаю, что вы не доверяете мне и хотите убедиться, что я не стану вас обманывать и отправлюсь в Хай-Уиком, а не на какое-нибудь еще торжество по случаю Крещения?
Она поняла, что он по-настоящему оскорблен, и поспешила загладить невольную вину.
— Вы совершенно не так меня поняли, Оуэн, совершенно не так! — горячо сказала она. — Я решила поехать, потому что для меня это вопрос жизни. Моей жизни. И значит, я обязана принять участие в поисках правды, а не взваливать их целиком на другого человека. Но без помощи, без вашей помощи мне никак не обойтись.
— Как же вам удалось вырваться из когтей принцессы? — спросил он уже смягчившимся тоном.
— О, это мой большой секрет, — ответила она с улыбкой. Раздался стук в дверь. Вошел Седрик с тазом и кувшином горячей воды.
— Лошадь в конюшне, — доложил он. — Мистрис Райдер послала вам воду, она говорит, мы отправляемся в путешествие, сэр?
— Да, Седрик, приготовь коней.
— Для миледи тоже, сэр?
— Да, и для нее. Леди Брайанстон возвращается в Гринвич. Джон Райдер сопроводит ее туда. Пускай он седлает своего коня.
— Слушаю, сэр.
Мальчик с интересом вглядывался в обоих. По отрывистой речи шевалье он понимал, что тот находится в состоянии, близком к гневу, и был уверен: причиной тому присутствующая леди.
Не успела закрыться за Седриком дверь, как Пен сказала:
— Нет, Оуэн, я поеду с вами.
— Не будьте столь неразумны, — проворчал он, наливая воду из кувшина в таз. — В этом нет никакой необходимости. Я сделаю все, что будет возможно, поверьте мне и возвращайтесь в Гринвич. Вас проводит туда сын мистрис Райдер, и больше никто не посмеет проявить к вам недобрые намерения.
— Нет, — повторила она без особого нажима, как говорят о чем-то окончательно решенном. — Никто не должен делать это вместо меня. Я нуждаюсь в вашей помощи, поверьте мне… в вашем… — Было видно, она ищет наиболее подходящее слово. — В вашем участии… совете… Без них я не смогу, Оуэн…
Он яростно тер лицо влажным горячим полотенцем. Затем вытерся насухо и стал править бритву на широком кожаном ремне.
С некоторым душевным смятением Пен наблюдала за тем, как он бреется. За этим интимным, чисто мужским занятием. Оно лишний раз напомнило ей о Филиппе. Тот носил бороду, аккуратную треугольную бородку, которая очень шла к его худому лицу…
Сейчас она отчетливо представила его себе, вспоминая, как любила смотреть, когда он бреется, подстригает бородку, прикладывает к лицу горячее влажное полотенце. Постепенно она обретала душевное равновесие, тревога оставляла ее.
Она сделает это ради него. Ради памяти о нем… Поедет и узнает все, что можно узнать…
Она спокойно ожидала, когда Оуэн закончит свои приготовления, и они отправятся в путь. Да, он обижен на нее — недоумевает, злится, ну и пусть. Какое это имеет значение в сравнении с тем, что им предстоит разузнать… сделать!..
Итак, решено: она едет с ним!
Возможно, это увеличит разрыв, наметившийся между ними, но это же, безусловно, поможет ей остаться самостоятельной в своем поведении, поможет сосредоточиться только на одном — на достижении намеченной цели.
Оуэн скинул халат, потянулся за рейтузами. Пен упорно смотрела в огонь, стараясь думать о чем угодно, только не о наготе Оуэна д'Арси.
Он повернул голову в ее сторону, и его раздражение растаяло. Он уже научился немного понимать ее и сейчас читал по ней, как по открытой книге, хотя она сидела к нему спиной. В той книге черным по белому было написано, каких усилий стоит ей отталкивать, отторгать его от себя даже сейчас, в преддверии совместного путешествия. Если оно состоится. Хотя он честно пытается сделать все возможное, чтобы она отказалась от своего намерения: для нее это будут лишние тяготы, дополнительные душевные муки.
Зато для него могут открыться кое-какие возможности, и первая из них — укрепление любовного союза. Только не на благо французской дипломатии, а на благо собственного тела. И души…
— Хорошо, — произнес он ей в спину беспечным тоном. — Пускай будет так, как вы считаете нужным.
Она резко повернулась.
— Почему вы вдруг решили сдать свои позиции?
Он поморщился.
— Вам не угодишь, мадам. Вы настаивали, я согласился. И вы опять недовольны.
— Извините, шевалье. Я действительно зарвалась. Рада, что не обиделись на меня.
Он пожал плечами.
— Вы совершенно правильно сказали, Пен: это в первую очередь ваше дело. Ваша забота и ваша печаль. Я согласен.
— Спасибо.
Он кивнул, наступило молчание. Оно продолжалось и когда мистрис Райдер принесла завтрак и он стал есть, жестом пригласив Пен к столу, от чего она также молча отказалась.
Закончив еду, он начал укладываться. Положил в кожаный мешок смену белья, халат, бритву, пару ботинок, а также — ее удивило это — складную чернильницу из кожи. Неужели собирается писать письма в поездке? Интересно, кому?
Вошел Седрик и сообщил, что лошади оседланы и готовы.
— Мы захватим одну из моих птиц, Седрик, — сказал Оуэн. — Возьми клетку. И не забудь мешок.
— Да, сэр.
— Птица? — не удержалась Пен от вопроса, когда мальчик ушел. — Зачем?
— Прирученный голубь. Верите или нет, он неплохо служит моим интересам.
— Вы имеете в виду, доставляет ваши сообщения, депеши и все такое?
— Совершенно верно. Ради благополучия и преуспеяния Франции.
Если своим ответом он хотел смутить ее, показать, что вопросы, которые она задает, зная о его деятельности, бестактны и назойливы, то не достиг желаемого.
Она простодушно произнесла:
— О, вы сможете целый вечер потратить на ваши письма, если надо. И сегодня — когда остановимся, не доезжая до Уикома, и в другие дни. — Ей подумалось, что она сказала что-то не то, и она покраснела. И добавила:
— Боюсь, вечерами я не смогу составить вам компанию.
— В самом деле? — с ухмылкой пробормотал он и поспешил выйти из комнаты, кивком пригласив ее следовать за ним.
Накинув плащ, она спустилась по лестнице, размышляя о том, что, как видно, он не понял ее до конца и придется сказать ему напрямик, что если в нем еще теплятся какие-то глупые надежды, то лучше, чтобы он их сразу и навсегда выбросил из головы.
Мистрис Райдер выскочила из кухни, когда они сошли вниз.
— Надолго отправляетесь, сэр?
— Вернусь через четыре дня.
— Счастливого пути. Наш Джон готов, чтобы сопроводить миледи.
— Спасибо вам и Джону, мистрис Райдер, — сказала Пен, — но я не нуждаюсь в услугах вашего сына, ибо отправляюсь вместе с шевалье.
— Ох, а мы думали… Шевалье говорил…
— Я ошибался, — весело признал Оуэн. — И теперь исправляю ошибку.
На дорожке сада стоял молодой человек, он держал под уздцы крупного гнедого коня. Рядом с ним спокойная серая кобыла пыталась подкормиться жухлой зимней травой. Седрик привязывал мешок своего хозяина к седлу вороного коня. На земле рядом с ним стояла клетка с окольцованным голубем.