Конюшня была такой, какой она помнила ее по прошлым годам: полупровалившийся навес, липкий от навоза и грязи настил, дурно пахнущая солома. Пен подвела лошадей к колоде с водой, разбила рукояткой хлыста тонкую корку льда. Вода там зазеленела, от нее несло гнилью.
   — Чего нужно? — послышался голос.
   Она повернулась и очутилась лицом к лицу с парнем, который показался ей чем-то знакомым. Если и так, то несколько лет назад он был почти мальчишкой.
   — Нужно свежей воды для лошадей, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как можно грубее, хотя из этого, она чувствовала, мало что получалось.
   — Вода в колодце на лугу, — небрежно бросил парень. — Ведра вон там.
   Он указал, куда-то в угол двора.
   Пен все больше утверждалась в мысли, что знает этого человека, а вернее, того, на кого тот похож, — его отца или, быть может, дядю. В свое время она не раз беседовала с кем-то из них, и не без удовольствия.
   — Здесь много чего изменилось в последнее время, — сказала она, направляясь за ведром.
   Парень сплюнул на землю.
   — Ага, — подтвердил он. — Эти, из поместья… Ничего больше для нас не делают.
   Помимо воли ее задели его слова.
   — Ну, почистить-то конюшню можно и без них, — заметила она.
   Парень сделал угрожающий жест в ее сторону.
   — Придержи язык, ты! — крикнул он.
   Пен поспешила подхватить ведро и отправиться за водой. Первый блин оказался комом: попытка общения с народом провалилась.
   Она с трудом тащила ведро от колодца, развлекая себя мыслью о том, что сказали бы дамы из окружения принцессы Марии, увидев ее в эти минуты, — согнувшуюся под тяжестью ведра, чуть не по колено в навозной жиже.
   Напоив лошадей, она поставила их под навес, подбросила ржавыми вилами несколько охапок влажного сена и поспешила в таверну, подальше от не слишком любезного конюха. Кроме того, ей самой очень хотелось пить.
   Когда она вошла туда, то первым делом увидела Оуэна возле пивной стойки, окруженного множеством мужчин — все с кружками в руках, все принимающие самое деятельное участие в разговоре.
   — ..Значит, выходит, для того и понадобилась вам старуха Уордел, так, сэр? — спрашивал у Оуэна хозяин, пока Пен пробиралась через дымную полутемную залу. — Такому джентльмену, как вы?
   — Я же стряпчий, понимаешь, друг? — отвечал ему Оуэн на отменном английском, но с акцентом, которого Пен никогда раньше не слышала. — У меня для нее кое-какие сообщения имеются. Для ее пользы.
   При этом он многозначительно подмигнул.
   — Боже правый! — воскликнул один из крестьян. — Уж не получила ли наша Нелли от кого наследство?
   — Не совсем, — осторожно сказал Оуэн. — Но если поможете мне увидеться с ней…
   Он заметил Пен и легким движением дал понять ей, чтобы она оставалась в отдалении.
   — Хозяин, — обратился он к трактирщику, — подтолкни-ка кружку пива моему слуге. Вон он там… И получи с меня.
   Хозяин принял монету и передал по прилавку кружку с пивом для Пен.
   Утоляя жажду, она вспоминала, что имя Нелли Уордел было первым в ее списке, взятом из расчетной книги семейства Брайанстон. Сама Пен об этой женщине никогда не слышала, но, судя по всему, здесь, в селении, ее хорошо знали. Пен попыталась напрячь память и вспомнить лица женщин, окружавших ее во время родов, слова, которые те произносили. Была ли среди них такая, кого они называли между собой старухой Уордел? Ничего такого она припомнить не могла. От тех дней в воспоминании остались только боль и страх. Страх и боль.
   Отойдя от стойки, Оуэн приблизился к ней и, кивнув, дал понять, чтобы она следовала за ним. Допив пиво, она вышла из таверны.
   — Сейчас мы едем навестить эту старуху, — негромко сказал Оуэн. — Она живет в двух милях отсюда.
   — Я приведу коней, сэр, — прикладывая руку к шапке, произнесла Пен. — Тем более что в этой конюшне стыдно держать таких благородных животных.
   Когда они уже тронулись в путь, Пен спросила насчет остальных имен из списка — известны они кому-нибудь здесь? Оуэн покачал головой.
   — Насколько я мог понять, все остальные — жители других мест. Здешние их не знают и знать не хотят.
   — Это в характере не только обитателей Хай-Уикома, — попыталась их защитить Пен. — Варятся в собственном соку и лишь в базарные дни встречаются с соседями, да и то яростно не доверяют друг другу во время торговых сделок.
   — Что ж, так, устроен человек, — философски заключил Оуэн, однако Пен заметила, что думает он сейчас о другом, и не стала отвлекать его разговорами.
   Они миновали три обширных поля, разделенных рядами Кустарника, пока не приблизились к небольшому коттеджу с прудом неподалеку, в котором среди тонких льдин плавали утки. Коттедж был окружен аккуратным садиком. Все это разительно отличалось от домов, которые они видели в деревне.
   Оуэн повернулся к Пен.
   — Можете зайти вместе со мной, но если увидите, что женщина вам знакома, немедленно уходите под любым предлогом, не раскрывая рта. Помимо всего прочего, это послужит для меня сигналом, что хозяйка — одна из тех, кто присутствовал при рождении вашего ребенка.
   Пен молча наклонила голову: она была чересчур взволнованна, чтобы говорить вслух.
   Привязав лошадей к живой изгороди, они направились по тропинке к дому. Оуэн постучал в дверь. Пен скромно, как положено слуге, стояла позади него.
   С легким скрипом дверь приотворилась. Из щели на них смотрела женщина с худым, морщинистым лицом.
   — Что надо? — спросила она не слишком приветливо.
   — Мистрис Уордел? — любезно осведомился Оуэн.
   — А кому она понадобилась?
   — Эсквайр Росколин, — представился он с тем же акцентом, с каким разговаривал до этого с людьми в таверне.
   «Валлийский! — осенило Пен. — Он говорит, как и его мать, с валлийским акцентом. И имя себе придумал на валлийский манер».
   Женщину, открывшую дверь, она разглядеть как следует не могла: щель была слишком узкой.
   — Если я могу поговорить с вами, мистрис… — продолжал с улыбкой Оуэн. — У вас брат в Хайгейте, не так ли?
   — Чего? — Дверь открылась шире. — Что-нибудь случилось с Недом?
   — Он просил меня, мистрис, кое-что передать вам. Я стряпчий… Ходатай по некоторым делам. Можно войти?
   — Заходите.
   Теперь Пен хорошо видела женщину и узнала ее. Старуха Уордел была в тот памятный день возле ее постели, обтирала ей лоб лавандовой водой во время очередных схваток. Пен ясно это помнила.
   Оглянувшись через плечо, Оуэн увидел, как Пен отступила подальше от двери, и вошел один в уютный и чистый однокомнатный домик.
   Пен осталась в саду, с волнением вспоминая отчаяние и ужас тех часов… Да, эта женщина определенно была там. И она должна все знать. Все…
 
   Оуэн появился примерно через полчаса. Выражение его лица было бесстрастным, вес кошелька немного меньше, чем до начала разговора с хозяйкой дома.
   — Что она сказала? Говорите же! — воскликнула Пен, едва они вышли за калитку. — Знает она, что случилось с ребенком?
   Оуэн покачал головой.
   — Ее не было в момент родов, но, по ее мнению, ребенок родился мертвым.
   — Нет! — крикнула Пен. — Нет! Она лжет! Я слышала его крик.
   На нее было больно смотреть: вся жизнь будто ушла из ее существа.
   Тихо и ласково Оуэн произнес:
   — У нас с вами есть еще один адрес, Пен. Думаю, он принесет нам больше удачи.
   — Мы едем сейчас? Куда?
   — Уиком-Марш. Вы должны знать это селение. В районе болот.
   — И кто же там?
   — Ее зовут Бетси Кошем.
   Третье имя в списке, который Пен помнила наизусть.
   — Ей было заплачено за услуги больше, чем всем остальным, — сказала Пен.
   — Я почему-то подумал так же после беседы с мистрис Уордел, — сказал Оуэн. — Эта женщина просветила меня во многом. — Они снова ехали через поле. — Скажите, Пен, вам что-нибудь говорит имя мистрис Гудлоу?
   Пен сдвинула брови.
   — Кажется… Да, конечно. Она знаток и собирательница трав. Травница. Торгует ими. Снабжала чуть не весь наш дом. Ее очень ценила леди Брайанстон, мать Филиппа.
   — Эта травница присутствовала при ваших родах?
   — Не помню. Она вообще часто бывала у постели заболевших, поэтому я привыкла к ней и могла не заметить в те часы… Но во время беременности, по рекомендации леди Брайанстон, я пользовалась ее советами и настойками. О ней что-то говорила мистрис Уордел?
   — Только мимоходом. Я сделал вывод, что в округе ее любят не больше, чем Бетси Кошем. Одного поля ягода, или, как выразилась мистрис Уордел, варево из одного котелка… Обеих считают чуть ли не колдуньями, независимо от того, приносят они добро или зло своей помощью. К сожалению, одно очень быстро переходит в другое в людском понимании.
   — Вижу, мистрис Уордел немало успела порассказать вам, — сказала Пен повеселевшим голосом. — Чем вы ее так привлекли?
   — О, — ответил ей в тон Оуэн, — помимо собственного обаяния, небольшим количеством золотых соверенов, которым под силу развязать и не такие языки. Но чтобы она не подумала, будто я лично заинтересован в каких-то сведениях, я вручил ей деньги как бы от лица ее брата Неда, давно исчезнувшего из ее жизни, однако испытавшего вдруг угрызения совести и решившего оказать посильную помощь старой сестре.
   — Я должна буду возместить вам расходы, сэр, — сказала Пен поспешно. — У меня есть с собой деньги… Ой, только они остались в гостинице, в моей одежде.
   — Сегодня ночью мы подсчитаем все расходы, мадам, — пообещал Оуэн. — И, надеюсь, придем к согласию.
   — Конечно, — подтвердила она, сделав вид, что не поняла намека.
   Они уже въехали в Уиком-Марш, и Оуэн решительно направил коня к самому большому и ухоженному дому.
   — Здесь определенно должен жить человек, не слишком стесненный в средствах, — объяснил он свою уверенность, — который мало считается с отношением к нему соседей.
   Привязывая лошадей к столбу у калитки, Оуэн повторил то, что говорил возле дома мистрис Уордел:
   — Пойдем вместе, но, если опознаете ее, немедленно уходите.
   Бетси Кошем открыла дверь после первого же удара дверного молотка. Это была дородная женщина средних лет, ее маленькие пронзительные глазки внимательно рассматривали прибывших.
   — Что вам угодно, сэр? — спросила она. — У меня уйма дел, но я могу отложить их ради вашего прихода.
   Было видно, она привыкла к посетителям и знала, как с ними себя вести.
   — Могу я войти? — Оуэн вновь перешел на валлийский диалект.
   Она кивнула и шире открыла дверь, еще пристальнее вглядываясь в Пен.
   — Заходите оба.
   В гостиной, когда все расположились у стола, она, изобразив подобие улыбки, спросила, кивая в сторону Пен:
   — Девушка в неприятном положении, да? — И, не дожидаясь ответа, продолжила:
   — Из хорошей семьи, верно? Потому и пожаловала к тетушке Бетси переодетая юношей? — Откинув назад седую голову, она зычно расхохоталась. — А? Каково? Вам не перехитрить меня, притворись вы хоть нищим, хоть королем! Еще никто не обвел вокруг пальца Бетси Кошем!
   Стараясь не поднимать головы, изображая испуг и смущение, Пен думала в то же время о том, что не узнает женщину, хотя это вовсе не означает, что той не было при родах. Да и мистрис Кошем, если и видела тогда Пен, вряд ли могла узнать в ней, теперешней, ту, с искаженным от боли лицом, корчившуюся на постели.
   Оуэн решил продолжить разговор, начатый хозяйкой.
   — Чем вы можете помочь? — спросил он.
   — Зависит от срока, сэр. — Бетси поднялась со стула и подошла к полкам у стены, уставленным баночками и коробками. — Сколько у тебя, девушка, а? Меньше трех месяцев? Тогда все будет легко и просто.
   Пен неопределенно мотнула головой, а Оуэн проговорил:
   — Шесть.
   — Не смешите меня, сэр! — воскликнула Бетси. — Такая стройненькая, и шесть!
   — Это случилось не с ней, а с ее сестрой, — пояснил Оуэн. Пронзительные глазки сузились еще больше.
   — Что ж, у меня найдется кое-что и на этот случай. Только стоит подороже. Но жить он не будет…
   Пен показалось, что она застыла от холода и сейчас умрет — прямо здесь, в этой сумрачной комнате, возле полок со страшными снадобьями. В комнате, где, возможно, бывала мать Филиппа, получая из рук хозяйки дьявольское средство для нее, для Пен, чтобы вызвать преждевременные роды. Или подобное средство приносила ей мистрис Гудлоу, сотворив его из невинных трав?.. Какая разница?..
   — А что, если он будет жить?
   Вопрос, который задал хозяйке Оуэн, вывел Пен из оцепенения.
   — Что, если ему больше шести, — повторил Оуэн уже без всякого валлийского акцента, — и он остался в живых? Что тогда?
   — Это уже не мое дело, сэр, — пробормотала Бетси, и внезапно в ее глазах мелькнул огонек подозрения, как вспышка молнии, озарившей угрюмую комнату.
   И еще в ее взгляде Оуэн увидел опасение. Страх.
   — Сядьте, мистрис Кошем, — сказал он властно.
   Она не могла не подчиниться звуку его голоса. В комнате наступила напряженная тишина.
   — Вы сказали «не мое дело», мистрис Кошем, — вновь заговорил Оуэн. — Поговорим о вашем деле… — Он выдержал зловещую паузу. — Давайте представим, что года три назад был насильно произведен на свет ребенок, пробывший всего около восьми месяцев во чреве матери. И вопреки ожиданиям некоторых людей остался жить… Как вы полагаете, мистрис Кошем… — голос Оуэна зазвучал угрожающе, — что могло статься с этим ребенком?
   Лицо женщины сделалось бледным как мел. Она неотрывно смотрела на Оуэна, словно кролик на удава.
   — Не понимаю, о чем таком вы говорите, — наконец выдавила она, облизывая сухие губы. — Ума не приложу.
   — Не понимаете? — повторил Оуэн.
   Неспешным движением он достал из камзола кошелек и кинул на стол. Монеты в нем зазвенели. После чего вынул кинжал из ножен, прикрепленных к поясу, и аккуратно положил его рядом с кошельком.
   — Я помогу вам понять, женщина, — сказал он спокойно.
   Глаза Бетси Кошем метались по предметам, лежащим на столе. Видела она также и холеные белые руки, в которых крылись угроза и сила.
   — Предлагаю выбор, — продолжил Оуэн. — Ответьте честно на мой вопрос, и кошелек ваш… Но можете предпочесть то, что лежит рядом с ним.
   Он сложил на столе руки в ожидании ответа.
   Пен тоже смотрела на стол. На лежащий там кинжал — простой, с обычной рукояткой, но обоюдоострым лезвием. Неужели он готов пустить его в ход? Нет, это только угроза, которую он никогда бы не осуществил. Собственно, и угрозы прямой не было. Она только предполагалась.
   Внезапно Пен подумала — хотя для таких мыслей было не слишком подходящее время, — что профессия Оуэна предполагает применение оружия в любых случаях и по отношению к любым людям, какого бы пола или возраста они ни были. Даже к детям, если те помогают врагам его страны… О нет! Нет!..
   И она поняла… ощутила страх этой старой женщины, которая знала, что сидящий перед ней человек в черной одежде, с темными глазами и мягким голосом, ни минуты не колеблясь, пустит в ход свое оружие.
   — ..Спрашиваю еще раз, Бетси Кошем: как вы думаете, что могло случиться с этим ребенком после его рождения?
   Она снова облизала губы, глаза у нее бегали, лицо приняло серый оттенок.
   — Есть такие места… — проговорила она. — Такие… где могут держать этих… ненужных детей. Если за них платят, ясное дело.
   Ненужных!.. Платят!.. Слова, будто железные колючки, впивались в мозг Пен, не давали дышать.
   — Кто взял этого ребенка? Кто?..
   Пальцы Оуэна, будто невзначай, притронулись к клинку. Женщина задрожала, всхлипнула.
   — Милорд, — сказала она. — Его забрал милорд… Завернул в одеяло и взял… Больше ничего не знаю! — вдруг вскрикнула она. — Клянусь Богом! Они… они прикончат меня, если узнают, что я сказала!
   — Они ничего не узнают, женщина. Перестаньте дрожать!.. Куда они отдали его?
   — Не знаю! Честно, не знаю! — Она опять всхлипнула. — Клянусь!
   Оуэн был неумолим.
   — Подумайте! — Молниеносным движением он схватил кинжал и вонзил его в стол. — Подумайте как следует!
   Мистрис Кошем чуть не упала со стула от ужаса.
   — В Лондон! — закричала она. — Они чего-то говорили про Лондон… Больше я ничего… Ничего…
   Она разрыдалась.
   Оуэн медленно вложил кинжал в ножны. Так же медленно протянул ей кошелек с деньгами и встал из-за стола. Не произнося больше ни слова, не прощаясь, он направился к двери, возле которой остановился, пропуская вперед Пен. Во дворе он обнял ее за плечи, и так они подошли к воротам, где были привязаны лошади.
   — Вы сделали бы это… сделали? — Это были первые слова, которые она произнесла с той минуты, как они зашли в дом к мистрис Кошем.
   — Что именно?
   — Ударили бы ее кинжалом?
   — Я знал, этого не потребуется, — сухо ответил он. Ее сознание медленно вернулось к тому, что она только что услышала из уст этой женщины.
   — Ребенок… мой ребенок… Она сказала, он был живой.
   — Да, — проговорил Оуэн и не сразу продолжил:
   — Это может не означать, что он жив сейчас.
   — Он жив! — В ее голосе не было надрыва, только уверенность. — И я должна его найти.
   Оуэн понимал: такую уверенность ничто не поколеблет. На обратном пути Оуэн сказал:
   — Итак, следует начать поиски ребенка в Лондоне.
   — Но где именно? — В голосе Пен не было прежней убежденности, а напротив, растерянность и печаль. — Город так велик.
   — Это верно, я буду думать, — сказал он.
   В его тоне можно было уловить неопределенность, на самом же деле у него сразу появилась мысль о том, в каком месте следует искать ребенка, если тот жив. Он вспомнил свою случайную встречу с Майлзом Брайанстоном в районе публичных домов Саутуорка, на одной из неприглядных улиц. С какой целью мог оказаться такой человек, как Майлз, в этих опасных для жизни и здоровья местах? Конечно, если он ко всем своим достоинствам еще и тайный лиходей… В конце концов, сам Оуэн тоже оказался в том районе…
   И все же необходимо расследовать, что там делал лорд Майлз Брайанстон в тот зимний день.

Глава 16

   Герцог Нортумберленд нервно ходил по приемной перед покоями, где находился больной король. Дверь туда была закрыта. Окна королевской опочивальни выходили на площадь, откуда раздавался неумолчный гул голосов: там собрались жители Лондона, желавшие выразить почтение и любовь, а также пожелания здоровья своему властелину. Они приходили сюда каждый день в надежде увидеть лицо короля хотя бы в окне. И уже много недель уходили разочарованные: король не появлялся.
   — Мы должны, должны показать его! — чуть не каждый день говорил Нортумберленд.
   И сегодня он произнес ту же фразу.
   Королевские врачи не отходили от постели больного, члены Тайного совета с нетерпением ожидали их очередного решения (если не приговора) по поводу здоровья юного монарха. Будет он наконец в состоянии появиться перед народом?
   Герцог Суффолк приблизился к Нортумберленду.
   — Народ требует своего короля, — сказал он, привычно дернув себя за короткую бороду.
   — У меня есть уши, — раздраженно отозвался Нортумберленд. — Могу сам слышать.
   Нортумберленд не слишком умел сдерживать себя, а в этом случае не считал особенно нужным. Он знал, что медлительный тугодум Суффолк не примет его раздражение за обиду: не к такому еще привык, общаясь со своей злобной супругой.
   — В конце концов, ничего страшного, — примирительно произнес Суффолк. — Пусть покричат. Нужно чаще объяснять им, что зимой королю делается хуже, он плохо переносит холод. Людям надоест ожидать его, стоя на улице.
   — Пожалуй, вы правы, — согласился его собеседник. — А через несколько месяцев мальчишка умрет. И тогда у нас будет Мария, которая выйдет замуж за Филиппа Испанского и потянет страну обратно в католицизм.
   Оба замолчали, размышляя о том, что в этом случае потеряют лично они, каких доходов и привилегий лишатся. Ведь после того, как прежний король, Генрих VIII, совершил в стране церковную реформацию, порвал с папой римским и заменил католицизм новой, англиканской, религией, став ее главой, многие сторонники короля захватили и поделили между собой несметные богатства католической церкви: земли, поместья, ценности. А также получили новые титулы, права и власть. Им всем было что терять, если на престол взойдет сестра нынешнего короля принцесса Мария, оставшаяся ревностной католичкой.
   — Необходимо заставить Эдуарда назвать своей преемницей не Марию, а Елизавету, — высказал их давнюю цель Суффолк. — Она хотя и моложе на семнадцать лет, но зато никогда не была католичкой. Эдуард тоже весь в отца — терпеть не может католиков. Разве он захочет, чтобы на трон уселась его старшая сестрица и начала все поворачивать вспять? Да, Елизавета из настоящих протестантов. Она…
   — Она, — перебил его Нортумберленд, — слишком молода, и никто из нас не знает ее толком, потому что она чертовски хитра и скрытна. И что там таится в ее рыжей голове — одному Богу известно.
   — Итак, вы полагаете, что она тоже не вполне подходящая особа для трона?
   — Лучше, чем ее сестра, но я бы отверг обеих.
   Суффолк посмотрел на него с испугом: такого тот так прямо еще не говорил.
   — Не будете же вы отрицать право наследования, герцог?
   — Я не буду, — спокойно сказал Нортумберленд. — Но если мы сумеем уговорить нашего несчастного больного юношу… Умирающего…
   Внезапно Суффолк с хитрецой взглянул на него и, дернув себя за бородку, проговорил:
   — Если лишить наследственного права обеих сестер, то следующей в этом ряду будет моя супруга. Как-никак она племянница покойного Генриха. Что вы на это скажете?
   — Ого-го! — Этим восклицанием Нортумберленд заменил прямой ответ. А потом добавил с улыбкой:
   — В этом случае хоть каким-то утешением для меня будет некая свадьба.
   — Моей дочери Джейн и вашего сына, милорд? — уточнил Суффолк, тоже улыбнувшись.
   — Совершенно верно, милорд.
   В это время отворилась дверь из покоев короля и оттуда показалась целая процессия одетых в черное лекарей. Один из них нес в вытянутых руках сосуд, накрытый крышкой, горестно покачивая над ним головой.
   — Плохо, милорд герцог, его величество совсем плох, — провозгласил главный из лекарей, обращаясь к Нортумберленду. — Лекарство, которое мы дали раньше в надежде, что оно поднимет его хоть ненадолго с постели, не помогло. Больному стало хуже.
   — Как это так? — рявкнул герцог. — Если не помогло, то почему же хуже?
   — У короля началось воспаление кишок, — уклонился от прямого ответа врач. И добавил, указывая на сосуд в руках другого врача:
   — Его величество потерял много крови. Это явилось следствием…
   — Можно его подвести к окну? — не слушая объяснений, спросил герцог.
   — Я бы не советовал этого делать, ваша милость.
   — К черту ваши советы! — Громкий крик Нортумберленда привлек внимание всех находившихся в комнате. Наступила тишина. — Пемброк! — продолжал герцог. — Прикажите служителям короля хорошенько завернуть его и поднести к окну.
   — Я протестую, ваша милость! — повысил голос главный врач. — Его величество может не выдержать этого, его состояние ухудшится.
   Граф Пемброк поспешил исполнить приказание герцога.
   — Хуже! — передразнил врача Нортумберленд. — Сколько мы уж слышим от вас эти слова! О Господи, сохрани нас от лекарей!
   Врач выпрямился с видом незаслуженно оскорбленного человека.
   — Меня считают, милорд, — сказал он, — весьма умудренным в своем ремесле.
   — Значит, мне жалко и вас, и ваше ремесло, — отрезал герцог, отворачиваясь от него.
   Обиженные врачи поспешили покинуть помещение.
   Нортумберленд услышал, как кто-то вежливо кашлянул за его плечом, и произнес:
   — Милорд…
   Обернувшись, он нахмурился: человек был ему незнаком. Во всяком случае, имени его он не помнил.
   — Майлз Брайанстон, милорд герцог, — подсказал тот с заискивающей улыбкой.
   — А… да… Что привело вас в приемную короля?
   Майлз прекрасно знал, что входить в святая святых положено исключительно членам Тайного совета, но не мог же он пойти против матери, а она велела ему направить свои стопы именно сюда. И не в одиночестве, а прихватив с собой одного человечка. Майлз осмелился возражать матери, он опасался, что это может вызвать гнев Нортумберленда и прочих, однако гнев матери был для него страшнее и он покорился.
   — Милорд герцог, — сказал он, немного заикаясь от волнения, — мы… я подумал, что, быть может, врачи его величества не знают… зашли в тупик… как лечить короля. — Он нервно потер влажные руки. — Думаю, милорд, вы разделяете мои чувства.
   — Ну и что, если так? — нетерпеливо спросил Нортумберленд. — Что вы хотите?
   — Хочу сказать, милорд, что есть другие способы лечения. Вот… — Он отодвинулся, и из-за его широкой спины появилась старая женщина с твердым взглядом серых глаз. — Наша семья, милорд, — продолжал Майлз, — давно пользуется услугами этой искусной целительницы, знающей множество лечебных секретов и желающей оказать услуги королю.
   Нортумберленд посмотрел на женщину, которая не отвела взора и продолжала внимательно смотреть на него. Что-то в ней показались ему заслуживающим доверия.
   — Как твое имя, женщина? — спросил он.
   — Мистрис Гудлоу, ваша светлость, — ответил за нее Майлз. — Она знает все о травах, об их целебных свойствах, и моя мать говорит…
   — Меня мало интересует ваша мать, пускай женщина сама про себя расскажет.