Фэйзер Джейн. Ключ к счастью

   — В этом путешествии я буду без тебя, дружок. А ты сообщишь посланнику, что я следую к своей путеводной звезде. Не забудешь этих слов? Он их поймет. И еще предложишь ему свои услуги. До моего возвращения… А теперь — на коней! Пен, дайте мне Филиппа, Седрик поможет вам сесть в седло.
   Опечаленный мальчик подсадил ее на крепкую широкогрудую гнедую лошадь, Оуэн возвратил Пен ребенка и вскочил на знакомого ей могучего вороного коня.
   Они разъехались, помахав друг другу на прощание. Седрик направился в Холборн, Пен и его хозяин — в противоположную сторону.
   Пока не выехали на более широкую дорогу, Пен ехала позади Оуэна; оба молчали.
   Потом он сказал, как бы продолжая начатый разговор:
   — Нам предстоит проехать примерно сто пятьдесят миль. Думаю, если вы будете в силах, на это потребуется пять дней. Но сможете ли вы обойтись без няни?
   — Надеюсь, что сумею. Только у меня ничего нет… Того, что необходимо детям.
   — Загляните в корзинки, притороченные к седлу, мадам.
   Она последовала его совету и не могла удержаться от удивленного возгласа: там было все, что нужно для ребенка! Насколько она в этом понимала.
   Она все еще ехала чуть позади Оуэна и думала о том, что за короткое время с ней произошли удивительные, почти нереальные события: она полюбила агента чужой страны, шпиона, о простом сближении с которым не могла бы никогда и подумать; обрела сына, о чем мечтала, но во что, положа руку на сердце, едва ли верила; содействовала побегу принцессы, что поставило ее в положение человека, совершившего государственную измену; и, наконец, едет сейчас со своим ребенком вслед за этим шпионом неизвестно куда, неизвестно зачем и неизвестно на какой срок…
   Вскоре она отбросила эти мысли, и внимание ее всецело захватили сменяющиеся виды Лондона, по которому они ехали — не слишком быстро, чтобы не вызвать возможных подозрений, но и не медленно.
   Только когда выехали за городские стены. Пен ощутила облегчение: до этого ей казалось, что их вот-вот настигнут люди Нортумберленда.
 
   — ..Исчезла, говорите?
   Нортумберленд смотрел на графа Пемброка из-под тяжелых набрякших век. У него был такой вид, словно он всю ночь не спал или посвятил большую ее часть неумеренному употреблению вина.
   Впрочем, его гость выглядел немногим лучше и, хотя сменил ночной халат на камзол, производил такое впечатление, будто еще не совсем проснулся, а уж на то, чтобы причесаться, вообще не хватило времени.
   — Исчезла? — повторил Нортумберленд. — Как это случилось, черт побери?
   И Пемброк с виноватым видом поведал ему, что принцесса вздумала отправиться к ранней мессе в собор Святого Павла.
   — ..Так она делала много раз. Задержать ее не успели, да и возле моего дома собралась… и откуда они только взялись?., такая толпа народу приветствовала ее, что сделать это, поверьте, было невозможно. Я немедленно отправился вслед за ней сам, но, когда прибыл туда, служба уже окончилась, а принцессы нигде не было. И ее придворных дам тоже. Хотя карета осталась на месте.
   — А леди Пен? — спросил Нортумберленд. — Тоже провалилась сквозь землю? Она вчера разговаривала с нами из-за двери.
   — В карете с принцессой ее никто не видел, — ответил Пемброк. — И где она — неизвестно.
   Нортумберленд отвел душу на своем камердинере, помогавшем ему одеваться, после чего возопил, обращаясь к стенам роскошной спальни:
   — Кто стоит за всем этим? Кто, черт побери? Чую, леди Пен приложила ко всему этому руку!
   — И наверное, шевалье д'Арси тоже? — предположил Пемброк. — Определенно тут не обошлось без французов.
   Нортумберленд жестом велел слуге налить вина в кубки и жадно отпил.
   — Да, не без этого, — согласился он, скривив рот. — Не удивлюсь, если тут замешан и Робин де Бокер. И вообще весь проклятый клан Кендалов! — Он со стуком поставил бокал на столик. — Граф никогда не был нашим сторонником. И не изволит делать секрета из своей преданности Марии.
   Издав звук, напоминавший рычание раненого зверя, он выхватил плащ из рук слуги.
   — Едем в Гринвич, Пемброк!
   И первым направился к двери.
   — Будь я проклят, — возбужденно говорил он, когда они уже шагали по коридору, — если не заставлю сегодня короля подписать эту чертову бумагу о престолонаследии! А уж совет должен одобрить ее немедленно! Тогда сможем на законных основаниях арестовать принцессу и всех ее сообщников… Пока же не будем выходить из себя и проявлять излишнюю гневливость. Это не сослужит нам пользы. Наш черед придет, клянусь! И тогда никому из наших врагов не поздоровится… Едем, граф!
   К полудню они прибыли во дворец в Гринвиче, и Нортумберленд, небрежно кивнув незадачливому Пемброку, сразу отправился в святая святых — в королевскую спальню, которую уже давно не покидал медленно умирающий юноша, облеченный божественной властью.
   Тяжелый воздух — запах смерти — почти отбросил его назад, как только он открыл дверь комнаты. Пересилив себя, он подошел к постели, на подушках которой лежало исхудавшее разлагающееся тело, чье дыхание почти не колебало воздух.
   И все же до герцога долетели едва слышные слова:
   — Я сделал это, Нортумберленд. Документ закончен и подписан.
   То, что раньше можно было назвать рукой, протянулось в сторону столика, где лежала пергаментная бумага, испещренная странными дрожащими буквами, словно писалась во время землетрясения.
   Нортумберленд не мог не удивиться, откуда у этого полутрупа взялись силы водить пером по бумаге, а пуще того, в чем он убедился, когда пробежал глазами содержание, как сумел король собраться с мыслями и четко изложить их в документе. Остальное тоже было в порядке — подпись и королевская печать.
   — Прекрасно, ваше величество, — пробормотал он в некотором смущении, совершенно ему несвойственном. — Теперь вы должны хорошенько отдохнуть.
   Он смотрел на это расстающееся с жизнью, гниющее тело со смешанным чувством удивления, жалости и опасения. Опасения, что мальчик умрет раньше, чем соберется Тайный совет, чтобы утвердить новый закон о наследовании престола.
   И хотя герцог почти не сомневался — или делал вид, что нисколько не сомневается, — в одобрении совета, кто знает, как может все повернуться, если король умрет?..

Глава 25

   Леди Джиневра Кендал с недоумением посмотрела на мальчика-пажа, передавшего ей почти слово в слово то, что говорила Пен, и встревоженно сказала:
   — Я все-таки не понимаю: куда она направилась?
   Седрик с искренним отчаянием прижал свою шапку к груди.
   — Так я же не знаю, мадам. Милорд ничего не сказал. Просто леди Пен велела передать вам, как я уже говорил, что она согласна с ним… Ну, с милордом то есть.
   Лорд Хью положил руку на плечо супруги.
   — Мальчик знает ровно столько, сколько ему было сказано, Джиневра.
   Она похлопала мужа по руке.
   — Конечно, Хью. И все же как трудно с этим смириться! Хочется, чтобы Пен была здесь, с нами. И ее сын… наш внук… тоже… Хочу их видеть, говорить с ними… Все это так неожиданно…
   Голос у нее прервался, ее душили слезы.
   — Мы все этого хотим, — мягко подтвердил супруг и кивнул Седрику:
   — Спасибо, милый. Можешь отправляться обратно.
   Мальчик поклонился и поторопился уйти, чувствуя облегчение: ведь он ничем не мог помочь этим, как видно, хорошим людям, которые так беспокоятся за свою дочь и за ее ребенка. А она даже не намекнула, где ее можно найти.
   Джиневра продолжала стоять рядом с мужем, с трудом сдерживая слезы.
   — Возможно, Робин сможет нам что-нибудь объяснить? — беспомощно произнесла она.
   Но Пиппа, тоже присутствующая в комнате, вынуждена была ее разочаровать.
   — Робин знает не больше меня, мама, — сказала она. — Даже меньше. Ведь он не женщина.
   — Что ты имеешь в виду? — спросила мать, глядя на дочь и не вполне узнавая ее: такое напряжение было в ее позе, растерянность на лице.
   Пиппа постаралась объяснить, прямо заявив:
   — Пен влюблена в шевалье д'Арси, понимаете? Ужасно влюблена! Это случилось до того, как он помог ей найти мальчика… Филиппа. А уж теперь она обязана ему всем, всем…
   — Она влюблена во французского агента, — с мрачной прямотой сказал лорд Хью. — Это ей известно?
   — Ой, конечно! — воскликнула Пиппа. — Уверена, она с самого начала знала об этом. Не могу представить, что она собирается делать дальше, но, думаю, именно в этом она и пытается разобраться сейчас.
   Пиппа добралась наконец до какого-то вывода в своих рассуждениях, и он показался ей весьма разумным.
   Родителям, по-видимому, объяснение пришлось по душе. За неимением других.
   — Полагаю, — заметил лорд Хью более благожелательным тоном, — она по крайней мере в надежных руках. Насколько мне известно, шевалье д'Арси обладает репутацией смелого и порядочного человека. Хотя он и тайный агент. Но в сущности, что это означает? Каждый дипломат тоже тайный, а также явный, агент своего правительства, своей страны, не правда ли?
   Леди Джиневра неопределенно качнула головой, не то соглашаясь с ним, не то напрочь отметая его умозаключения. Сама же она пришла к такому выводу:
   — Что ж, нам ничего не остается, как думать о ней и получше заботиться о ее приемыше, которого она назвала Чарлзом. — Леди Джиневра содрогнулась. — Какая ужасная история! Я говорю о ее ребенке, о Филиппе. И как могли мы все…
   — Мы жалели Пен, — мягко перебил жену лорд Хью, — и делали все, чтобы смягчить ее горе. Кто же мог знать, что тут пахнет настоящим преступлением?
   — Да, самым настоящим, отвратительным злодеянием! — подхватила его жена. — Я бы, кажется, убила их обоих своими руками, этих» Брайанстонов!
   Лорд Хью мрачно улыбнулся.
   — Не думаю, дорогая, что ты способна на такое. И Пен также.
   — Они с Робином уже начали кое-что делать, — вмешалась Пиппа. — Закинули удочку, и Нортумберленд, кажется, схватил наживку.
   И она рассказала о намеках, которые те делали герцогу насчет травницы по имени Гудлоу, которую мать и сын Брайанстоны прочили в исцелительницы больного короля и у которой ничего не получилось. Да и не могло получиться… Они хотели таким образом выслужиться перед герцогом и оказаться на виду.
   — Так или иначе, — сделал еще один вывод лорд Хью, — мир должен быть избавлен от таких чудовищ, как Майлз Брайанстон и его мамаша. И тогда, помимо всего, права несчастного младенца будут восстановлены и муки нашей Пен возмещены.
   — Нет, — печально сказала мудрая леди Джиневра, — возместить, увы, ничего нельзя. Этому учит жизнь. — И, помолчав, добавила:
   — А сейчас я пойду в детскую, посмотрю, как Эллен управляется с малышом Чарлзом. Хочу, чтобы к возвращению Пен он был розовощеким, полненьким и болтливым.
   Когда она ушла, лорд Хью подумал, что, в общем, неплохо, если Пен побудет некоторое время одна с ребенком, в отрыве от семьи. Даст Бог, это поможет ей быстрее залечить раны, нанесенные их недоверием, а им самим хотя бы частично избавиться от чувства вины перед ней.
 
   Солнце, шедшее к закату прямо перед глазами, подтверждало, что они движутся на запад. Местность становилась все более безлюдной и дикой; они часто ехали не по дороге, а верховыми тропами через холмы и леса.
   Погода улучшилась, стала совсем непохожей на лондонскую: пи ветра, ни снега, ярко голубели небеса, заметно потеплело. Оуэн не торопил коней и часто останавливался для отдыха.
   Первую ночь они провели в захудалой придорожной таверне, где для ночлега им могли предложить только комнатушку, вернее, чулан на чердаке над конюшней. Взглянув на матрасы, набитые соломой, испещренные следами блох и других насекомых, Пен решительно сказала, что предпочитает спать прямо на полу.
   Оуэн ничего не ответил на это, но, выйдя через какое-то время из убогого помещения, вернулся с охапкой сухих листьев папоротника.
   — Немного колется, зато никаких блох, — сказал он и затем, к молчаливому удивлению Пен, ловко соорудил приличную постель возле обложенного камнями очага, который он искусно разжег.
   После чего принес взятые из мешков и корзин одеяла и детские пеленки, а также флягу с вином.
   — Теперь очередь за ужином, — напомнил он, спускаясь по шаткой приставной лестнице с чердака.
   Пен уложила ребенка на приготовленную постель, сменила ему одежду. Во время этой операции тот на удивление спокойно лежал, посасывая палец и глядя на балки потолка, где мелькали блики света от разгоревшегося очага. Она пощекотала ему живот, и он вдруг рассмеялся — в первый раз на ее памяти. Она наклонилась, чтобы поцеловать его, он протянул к ней ручонки и снова издал что-то похожее на смех.
   — Ты знаешь, я твоя мама, — прошептала она. — Да, ты знаешь, я уверена в этом.
   Она повернулась на звук шагов Оуэна и посмотрела на него со смущенной радостной улыбкой.
   — Я разговаривала с ним, — сказала она. — Вместо слов он ответил смехом. Но надеюсь, вскоре он заговорит со мной и назовет мамой.
   — Ему предстоит многое понять и узнать. — Оуэн поставил на пол принесенный чайник и деревянную бадью. — В чайнике горячая вода. Освежите себя и ребенка. Я умоюсь внизу холодной и заодно принесу еду.
   — И молока, пожалуйста, — попросила она.
   Одевая ребенка после мытья, она с удивлением обнаружила среди принесенного Оуэном детского белья два маленьких одеяла, несколько новых рубашонок и передников. Когда он набрал все это? И, значит, был уверен, что она с ребенком все-таки поедет с ним неведомо куда?
   Мытье ребенок перенес без всякого удовольствия, но сейчас, чистый, сухой и тепло одетый, опять заулыбался.
   Оуэн очередной раз вернулся, принеся хлеб, молоко в кувшинчике и что-то похожее на тушеное мясо в котелке. Пен не переставала удивляться и восхищаться его заботливостью и спокойным умением применяться к обстоятельствам и обстановке.
   Особого времени на эмоции не было — так она устала и хотела спать.
   Все же успела до того, как лечь, выйдя после ужина во двор, полюбоваться звездным небом и невыразимой тишиной, которые ее окружали.
   Все трое разместились на одном ложе, укрывшись одеялами и плащами, ребенок являл собой некую живую преграду между ней и Оуэном. Несмотря на безмерную усталость, она не смогла сразу уснуть и слушала ровное дыхание спящего Оуэна, видела контуры его сильного тела. Ей хотелось, чтобы он хотя бы просто прикоснулся к ней, но знала: этого не произойдет.
   Она провалилась в сон и проснулась, когда за окошком серел рассвет. С ужасом она вдруг поняла, что лежит одна. Ни ребенка, ни Оуэна рядом не было.
   Вскочив на ноги, она кинулась к лестнице и, возможно, упала бы с нее, если бы не услышала снизу, из конюшни, голос Оуэна, произносившего какой-то длинный монолог. Слов она не разобрала.
   Она торопливо спустилась с лестницы и только тогда увидела Оуэна, который держал Филиппа на руках и уговаривал не бояться лошади и погладить ее.
   Ребенок осторожно коснулся шелковистой лошадиной шеи, но тут же отдернул руку и что-то залопотал.
   Оуэн повернулся к Пен. Страх не исчез из ее глаз, и он понял, что она только что испытала. И наверное, будет испытывать еще длительное время.
   — Мы знакомились с лошадьми, — сказал он, отдавая ей ребенка. — Можете начать складывать вещи, я позабочусь о завтраке и еде в дорогу.
   Она прижала ребенка к груди как единственное свое достояние, а он, выйдя из конюшни, направился на кухню.
   Как немыслимо трудно было все это время не прикасаться к ней — особенно сейчас, когда он увидел ее полные страха глаза. Как хотелось броситься к ней, заключить в объятия, утешить, изгнать трепет из глубины ее глаз и души.
   Если она отвернется теперь, после того как узнает от него всю правду, он ничего больше поделать не сможет; но если, он клянется себе в этом, если они еще один раз коснутся друг друга с любовью, это будет не конец, а начало. Начало новой, настоящей, любви…
 
   Странное чувство пребывания в преддверии чего-то — хорошего или дурного, она не знала — жило в ней все дни путешествия. Каждую ночь они проводили в одной постели, вместе с ребенком, не прикасаясь друг к другу, стараясь почти не шевелиться, словно были связаны какой-то диковинной клятвой целомудрия. И говорили между собой тоже мало, и днем, и вечерами.
   Зато с ребенком, сидящим в седле впереди нее, Пен говорила постоянно, рассказывая ему, как называется все то, что видят их глаза и слышат уши. Все, чего он в свои два с лишним года еще не знал, не мог знать, вынужденный обретаться на полусгнившей соломе под крышей непотребного дома.
   Когда ее рука уставала держать мальчика, она ненадолго отдавала его Оуэну, и тот продолжал знакомить его с окружающим миром.
   Пен так вошла в дорожный ритм, что временами казалось: их путешествие длится годы и никогда не кончится. И пускай не кончается…
   На пятый день они подъехали к конной переправе через реку Северн, на другом берегу которой начинался Уэльс. Теперь она знала, куда направляется Оуэн, но по-прежнему ни о чем его не спрашивала, молчал и он.
   Маленький Филипп проявил немыслимый восторг, увидев реку и множество лошадей на плоту, рвался побегать по палубе между ними и очень обижался, что ему не разрешали.
   — Оказывается, он умеет настаивать на своем, — радовалась Пен. — Разве это не прекрасно?
   Оуэн весело смеялся и, казалось, совсем оттаял, но, когда они двинулись дальше верхом в глубь Уэльса, она снова ощутила в нем напряженность, даже большую, нежели раньше.
   Воздух сделался еще мягче и теплее; по берегам широкого Северна расцветала зелень; на фоне чистого неба показались и становились все крупнее скалы горного массива Брекон-Биконс. Пен вспомнила показавшиеся ей странными слова Оуэна, которые тот сказал своему пажу насчет того, что отправляется к своей путеводной звезде, и спросила, не эти ли горы он имел в виду.
   — Да, — ответил тот с улыбкой, — вы разгадали нашу с посланником де Ноэлем маленькую тайну. Если я исчезаю надолго из Лондона и передаю ему эти слова, он знает, где меня можно найти в случае крайней необходимости. Я очень давно не прибегал к этому паролю.
   Ответ Оуэна напомнил ей лишний раз о его жизни, полной приключений и опасностей, и она с тревогой подумала о Робине, о том, как отзовется на нем побег принцессы и ее собственное исчезновение. Ведь от мстительного и жестокого Нортумберленда можно ждать всего. Успокаивала мысль, что Робин не хуже, чем она, знает этого человека и не дастся ему в руки, в крайнем случае укроется в Холборне у отца.
   Еще не наступил вечер, когда, продвигаясь через зеленеющие поля, они подъехали к невысокой каменной ограде и въехали за нее через ворота, образованные двумя каменными глыбами. Там продолжалось холмистое поле с перелесками, но вскоре дорога свернула вправо, и Пен увидела небольшое здание из того же камня, что и стены, под крышей из каменных плиток. Дым выходил из всех четырех труб дома на небольшом дворе перед входом резвились куры, в маленьком пруду чинно плавали утки, на голубятне курлыкали голуби… Сельская идиллия. Умиротворение и безмятежность, так не вяжущиеся со всем обликом Оуэна.
   Пен взглянула на него. Он остановил коня, отпустил поводья и замер, вбирая в себя эту картину.
   Потом глубоко вздохнул и заговорил. Его голос, нарушивший это спокойствие, показался ударом грома.
   — Я уж думал, что не увижу этого никогда.
   Она не стала спрашивать, почему он так думал.
   Дверь дома открылась, на пороге показалась женщина. Она была высокая, худощавая, с седыми волосами под простым чепцом, в платье из домотканого сукна, поверх которого был надет передник. У нее было усталое, полное достоинства лицо, не потерявшее былой привлекательности. Возле ее юбок стояли два зеленоглазых ребенка.
   Женщина поднесла руку к глазам, как бы заслоняя их от слишком яркого света, и сделала один-два шага вперед.
   — Оуэн?
   Голос был негромкий, мелодичный, недоуменный.
   Оуэн соскочил с коня и подбежал к ней.
   — Матушка!
   Он обнял ее, и они надолго приникли друг к другу. На них безмолвно взирали дети с порога дома и Пен, еще не сошедшая с лошади.
   Мать и сын медленно разомкнули объятия. Оуэн подошел к Пен и снял ее с седла вместе с ребенком.
   — Матушка, — сказал он потом, — это Пен Брайанстон и ее сын Филипп. Пен, познакомьтесь с моей матерью, леди Эстер д'Арси. — Повернувшись ко входу в дом, он, понизив голос, добавил:
   — А это мои дети, Люси и Эндрю. Они не знают своего отца.
   Пен смотрела на женщину, на детей, не сводивших любопытных взглядов с приехавших, потом с беспомощным видом повернулась к Оуэну.
   — Матушка, — сказал он спокойно, — я очень хочу, чтобы вы все рассказали этой женщине. И как можно скорее.
   — Ты уверен в этом, Оуэн? — спросила та, глядя попеременно на них обоих кристально чистыми серыми глазами.
   — Да. Сам я не могу этого сделать.
   — Хорошо. — В ее тоне, несмотря на мягкость, была решимость. — Приветствую вас и ваше дитя, Пен Брайанстон, у моего очага. Здесь вам будет так же приятно, как в сердце моего сына. Заходите в дом.
   Она первая пошла к дверям.
   Пен взглянула на Оуэна. В его лице она могла читать сейчас, как в открытой книге, и было в нем одно — облегчение, как если бы он сбросил с плеч и души тяжкий груз.
   — Вы идете? — спросил он негромко.
   — Конечно.
   — Я останусь здесь, — сказал он.
   Пен кивнула и поспешила за его матерью в теплый дом, где пахло свежеиспеченным хлебом, древесным дымом, высушенной лавандой и лепестками розы.
   Леди Эстер провела Пен в небольшую комнату в задней части дома. Здесь в одном из углов стояло детских размеров веретено с клубком шерсти на подставке; с подоконника свешивалась кривобокая тряпичная кукла, а на столике лежал лист бумаги, испещренный крупными буквами алфавита, написанными несмелой детской рукой.
   Заметив внимание гостьи к этим предметам, хозяйка улыбнулась.
   — Дети Оуэна по возможности учатся, — сказала она. — У них пытливый ум, они быстро схватывают многое. В этом смысле они в отца.
   Сейчас она позволила себе открыто разглядывать Пен, после чего заговорила снова:
   — Полагаю, мой сын очень любит вас, иначе не предложил бы приехать сюда. Я благодарна за это Господу. Последние годы были тяжелыми для нас всех.
   С тем же чистосердечием Пен ответила:
   — Я тоже люблю вашего сына, мадам. Но есть вещи… вопросы, которые…
   Она не договорила и повернулась так, чтобы Филипп, по-прежнему сидевший у нее на руках, мог смотреть из окна комнаты.
   — Разумеется, они есть, — согласилась леди Эстер. — Пожалуйста, присядьте. — Она указала на скамейку возле очага. — Выпейте чашку фруктового вина.
   Она налила вино, а Филиппу протянула маленькое румяное яблоко.
   — Он ведь не сын Оуэна? — спросила она мягко.
   — Это сын моего покойного мужа, мадам. Оуэн сыграл огромную и благодатную роль в его и моей жизни, за что я буду всегда обязана ему.
   Леди Эстер снова улыбнулась, отчего ее лицо сразу помолодело и расцвело, и не осталось ни малейшего сомнения в том, какой красивой она была до того, как годы и несчастья изменили ее облик.
   — Думаю, леди Пен, — сказала она, — вы уже отплатили и ему, и мне за то добро, которое он вам сумел сделать. — И пояснила:
   — Тем, что благодаря вам он приехал сюда, в свой родной дом.
   Она тоже села у стола, задумчиво уставилась в окно и после долгой паузы заговорила, глядя прямо в лицо Пен.
   — Оуэн женился около десяти лет назад по настоянию своего отца, который принадлежит к королевской семье де Гиз. Это была хорошая партия, хороший союз для членов той семьи, и для Эстеллы тоже… Опустите ребенка на пол, — прервала она рассказ, видя, как Филипп вертится на коленях у Пен.
   Та послушалась, и мальчик заковылял по комнате, охотно знакомясь с обстановкой.
   Леди Эстер продолжала:
   — Его жена была красива, не очень умна, очень тщеславна. Конечно, она ничего не знала о его делах и занятиях во Франции и в других местах.
   Рассказчица пытливо вгляделась в гостью, но та молчала. Леди Эстер отпила вина и опять заговорила.
   — Естественно, он часто отлучался из дома, где уже родились двое детей. А жена, как я сказала, не знала, чем он занимается, и, я считаю, не видела от него должной заботы и внимания… Она пыталась отвлечься… развлечься… Не знаю, как далеко заходили эти развлечения, и не хочу ничего говорить об этом.
   Снова она умолкла. Пен не прерывала молчания. Обеими руками она сжимала чашку с вином и непрерывно следила за тем, как ее сын продолжает исследовать комнату, готовая каждое мгновение прийти ему на помощь.
   — У Оуэна, — услышала она, — были — и сейчас, наверное, есть — враги. Думаю, не столько личные, сколько связанные с тем, чем он занимается. Вы понимаете это?
   Пен кивнула.
   — Какое-то время назад в его руках оказались сведения об одном лице, близком к испанскому королевскому двору, и этот человек был разоблачен, арестован, потом казнен. Но еще до этого он и его сподвижники, чтобы остановить Оуэна или отомстить ему, устроили ловушку для Эстеллы, познакомив ее с одним обаятельным придворным, которому она, доверчивая душа, безгранично поверила. Ее завлекли на одну тайную встречу и похитили вместе с детьми. Главную роль сыграла в этом новая няня, которую она наняла за несколько недель до этого по рекомендации своего нового друга и советчика… Еще вина?
   — Нет, благодарю вас.
   — Итак, жена Оуэна и дети находились в заложниках. И ему было сказано, что если он не похоронит добрые им сведения и не перейдет на службу к Испании, сделавшись, как это они называют, двойным агентом, то хоронить ему придется свою жену и детей.