— Пен… Пен, я знаю, ты здесь. Мне очень нужно с тобой поговорить…
   Он открыл дверь и стоял, держась за дверную ручку, как бы ожидая позволения войти. Никогда раньше между ними не существовало таких церемоний, вернее, препятствий, но сегодня вечером они появились — в душе у Робина. Потому что он знал: женщина, к которой он вошел, уже не та, что прежде, она изменилась, а вместе с ней, вполне возможно, должны измениться и правила их общения. К тому же то, что он хотел рассказать, ради чего пришел, могло быть для нее таким неприятным, просто убийственным, что ему было бы легче промолчать. Но как мог он это сделать? Как мог не предупредить ее?
   Пен снова взглянула на часы. Было около семи. Через полчаса она должна выйти, ей не хотелось, она не считала себя вправе опаздывать.
   — Я ужасно устала, Робин, — сказала она, откидываясь на спинку кресла. — Мы не можем отложить разговор до завтра?
   — Он не займет много времени:
   Робин вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
   — Неужели настолько важно? — с отчаянием спросила она. Какую противную настырность проявляет порой ее любимый братец!
   — Да. Поверь, Пен, мне самому не хотелось бы об этом говорить, но я не могу поступить иначе. Я слишком люблю тебя, чтобы…
   Она раздраженно перебила его:
   — Значит, опять об Оуэне д'Арси? Я уже говорила тебе, кажется, что это исключительно мое дело.
   — Куда ты с ним ездила?
   — Тоже мое дело. Если ты пришел говорить о Нем, я не стану тебя слушать! Не хочу ссориться, но разговаривать с тобой о нем не буду.
   — Тебе и не придется говорить. Это буду делать я, а ты должна выслушать. — И, не давая ей возможности возразить, прибавил:
   — Д'Арси — французский тайный агент, Пен. Он работает на французского посланника.
   — Я знаю это, Робин, — спокойно ответила она. — Он мне сам сказал. Видимо, чтобы предварить возможные кривотолки.
   Робин покраснел от гнева.
   — Это не кривотолки, а сущая правда, Пен! Что ж, если он так откровенен с тобой… А говорил он тебе о своей жене и детях?.. О том, что…
   Сердце у нее сжалось.
   — Он говорил, что не женат.
   — Это верно. Сейчас — нет. — Робин видел, что завладел вниманием сестры, но не торопился — ему самому было нелегко рассказать все, что знал. — Прости, Пен, ты все-таки должна выслушать меня.
   — Я слушаю.
   Голос у нее был бесстрастный, ровный, и только она знала, чего это ей стоило. Она поднялась, словно решила принять удар стоя, и сложила руки перед грудью, как для защиты.
   Робин не стал садиться. Шагая по комнате, он пересказывал ей то, что услышал от Симона Ренара. Все, о чем тот поведал.
   — Значит, он объявил своих собственных детей незаконнорожденными? — медленно произнесла Пен, когда Робин закончил свой рассказ.
   Произнесла для себя, не ожидая ответа, но Робин ответил:
   — Да, я так понял, во всяком случае.
   — И не видел их с тех пор?
   — По мнению того, кто рассказал мне это, именно так.
   — А кто он, я могу узнать?
   — Вполне надежный человек.
   — Тоже агент?
   — В каком-то роде.
   — Их мир стал твоим, — с грустью констатировала она. Теперь их с Робином сближает и принадлежность к этому цеху. Или сословию — как лучше сказать?
   Не отвечая ни да ни нет, Робин произнес:
   — Прошу тебя это суждение держать при себе.
   Пен возмущенно тряхнула головой, и он понял, что говорить об этом не следовало: она никогда не предаст его. Ни в чем.
   Она знала, что все, о чем он рассказал ей, чистая правда. Во всяком случае, он сам не преуменьшил, но и не преувеличил факты, изложенные ему кем-то.
   То, что она услышала, несомненно, отвечает на некоторые вопросы, возникавшие у нее по поводу Оуэна. Неужели он способен на такие жестокие поступки? По отношению к женщине — что бы та ни сделала?.. По отношению к невинным детям?.. Но ведь она сама не так давно крикнула ему в сердцах, что он использовал ее несчастье в своих целях. Разве не так? Да он и не оспаривал ее утверждения… И не захотел отвечать на ее вопрос о детях, сказав, что для них в его жизни нет места. Но в то же время как он был потрясен, как напуган, когда его конь едва не сбил маленькую девочку на деревенской улице…
   Чувство вины… раскаяние… сожаление… воспоминание о чем-то страшном… Что испытывал он в те минуты, когда выглядел таким потерянным, почти больным?..
   Ее глаза невольно остановились на часах. Они как раз пробили половину… К дьяволу все вопросы! Какая ей разница? От него, от него одного зависит сейчас весь смысл ее жизни… Разве может она упустить эту возможность? Ни за что!
   — Пен? — с тревогой произнес Робин, следя за ее лицом, и сделал несколько шагов к ней.
   Она предостерегающе подняла руку.
   — Нет… Уходи! Уходи, я прошу. Со мной все в порядке.
   — Пен, я так сожалею, что расстроил тебя.
   — Да… знаю, Робин. Но сейчас уходи! — Она сделала рукой движение, как бы отталкивая его. — Я должна побыть одна.
   Он колебался. Ему было невмоготу уйти и оставить ее одну — несчастную, бледную, отчаявшуюся. Он хотел остаться с ней, по крайней мере до того времени, когда она немного придет в себя.
   Пен взглянула на часовую стрелку, неумолимо двигавшуюся вперед.
   — Уходи же!
   Он повернулся и вышел, не произнеся больше ни слова.
 
   Сразу после его ухода она лихорадочно начала одеваться: теплый плащ, дорожная обувь, перчатки…
   Кем бы ни был Оуэн д'Арси, каким бы он ни был — он ей необходим сейчас! И до той поры, пока ее собственный ребенок не окажется у нее на руках, она должна забыть о всех грехах Оуэна, о всех его винах! Сейчас он для нее не человеческое существо, а средство. Орудие.
   Почему, о Господи, Робину понадобилось именно в этот вечер сообщить ей то, что он узнал?!
   Нет, она больше не будет думать об этом! Она клянется себе!..
   Пен глубже натянула на голову капюшон, открыла дверь, выглянула в коридор. Он был пуст. Слава Богу, Робин не задержался возле двери.
   Из дворца она вышла так же, как вошла в него: через боковой вход, которым пользовались главным образом слуги. На улице моросил мелкий холодный дождь, небо было затянуто тучами, и она с испугом подумала, не помешает ли погода планам Оуэна. Или, успокоила она себя, наоборот: ненастье окажется на руку тайному агенту, привыкшему действовать в кромешной тьме. Она понятия не имела, что именно он придумал, как будет поступать и какую роль отведет ей. Роль пажа она уже сыграла — правда, не очень успешно, пользы это не принесло. Слава Богу, вреда тоже.
   Она торопливо шла по выложенной красным кирпичом дорожке посреди аллеи, обсаженной тисами, с голых ветвей которых падали дождевые капли. Путь ей освещали врытые в землю факелы. Она шла к берегу реки, откуда были видны многочисленные огоньки на лодках и баржах. Движение по реке не прекращалось и ночью.
   Оуэна она увидела сразу: узнала в полутьме его силуэт, еще не видя лица. Он стоял у края причала, глядя в сторону тропы, по которой она должна была прийти. Заметив ее, поднял руку, что могло означать и приветствие, и предупреждение. Пен поняла это как последнее.
   В небольшой группе людей, ожидавших переправы, она, к своему облегчению, не обнаружила никого из знакомых. Надвинула капюшон еще ниже и прошла туда, где находился Оуэн, делая вид, что не знает его.
   До того как она приблизилась, он повернулся и взошел на борт большой красивой лодки с роскошной каютой, похожей на настоящий дом. Интересно, чья она?
   Пен последовала за ним. Гребцы мельком взглянули на нее; как только ее ноги коснулись палубы, рулевой прорычал какую-то команду, и прежде, чем она спустилась в каюту, лодка уже закачалась на волнах, отплывая от пристани.
   — Хорошо, что не опоздали, — сказал Оуэн. — У нас будет больше времени в запасе.
   Он стоял посреди каюты, освещенной свисавшей с низкого потолка непрерывно раскачивающейся масляной лампой. Его голос показался ей напряженным, одежда необычной. Она была рада, что он не проявляет намерения приблизиться, обнять, поцеловать. Этого бы она сейчас не выдержала.
   Но больше всего ее поразило его лицо, когда на него упал неровный свет лампы. Оно было чужим! Другое очертание рта, форма подбородка. На щеке появился заметный шрам. Она была потрясена: он выглядел совершенно иным человеком — простым грубым малым. Куда подевался изящный, элегантный француз? Никаких следов от него в этом сомнительном типе. И одежда под стать, и манера держаться.
   Именно такой человек способен унижать женщин и предавать детей!
   Она попыталась успокоиться, сказала себе, что нужно думать только о том, что им предстоит в этот вечер, и не поражаться, а восхищаться способностью этого человека к перевоплощению. Если оно к тому же на пользу дела.
   — Чье это судно? — спросила она.
   — Французского посланника, — ответил Оуэн. — Но его на борту нет.
   Она кивнула. Ей было все равно: пускай здесь будут все посланники и короли на свете, армия тайных агентов из всех стран мира, лишь бы они не мешали ей найти своего ребенка!
   В каюте было тепло и душно, она расстегнула плащ. Оуэн внезапно улыбнулся, и сквозь чужие, сделанные черты проступил прежний, хорошо знакомый человек.
   — Вы одеты как для приема у вашей принцессы, дорогая, — сказал он. — Совсем не подходит для той роли, которую я на сегодня уготовил вам.
   — Какую же?
   Она сжала кулаки, ногти впились в ладони. Только бы он не прикасался к ней! Она не вынесет этого!
   Он не сдвинулся с места, когда ответил:
   — Роль проститутки… Кстати, я захватил более подходящую одежду для вас.
   — А какую роль играете вы? — спросила она, оставаясь натянутой, как тетива лука.
   — Сводника, — ответил он таким тоном, словно это само собой разумелось.
   Пен перевела дыхание, сумела немного расслабиться. Собственно, чему удивляться? Там, куда они пойдут, лучше будет, видимо, пребывать именно в такой роли и в таком обличье. Ей не приходилось знавать тех, кого так называют, но она готова была дать голову на отсечение, что Оуэн сейчас тот, за кого хочет себя выдать. Интересно, насколько правдоподобно будет выглядеть она?
   — Вы серьезно говорите? — спросила она на всякий случай.
   — Серьезней некуда. Если нам предстоит посетить низкопробные публичные дома, лучше всего выглядеть соответственно.
   Она в ужасе уставилась на него.
   — Мой ребенок в таком доме?
   — Если я верно рассчитал, то да…
   Спокойным, сдержанным тоном он рассказал ей о том, как случайно встретил Майлза Брайанстона в Саутуорке, в районе публичных домов, и какое подозрение тот у него вызвал.
   — В этих местах, — сказал он в заключение, — насколько мне известно, содержится немало детей, от которых хотят по тем или иным причинам избавиться. Люди, у которых есть деньги, неплохо платят за это, и за молчание, конечно, что для здешних обитателей стало неплохим приработком.
   Пен до боли сжала руки.
   — И каков же ваш план?
   Он усмехнулся:
   — Попробую продать вас тому, кто больше заплатит.
   — Что вы имеете в виду? — спросила она, оценив его не вполне уместный юмор.
   — Зайдем в ряд притонов, в каждом я буду предлагать вас за определенную сумму. Попутно постараюсь выяснить то, что нам нужно.
   — О детях?
   — Обо всем, что может помочь в розыске. На предложения о цене я, разумеется, соглашаться не буду, таким образом, мы сумеем значительно сузить район поиска. А дальше решим, что делать.
   — Если мы найдем моего мальчика, — сказала она с лихорадочным блеском в глазах, — я сразу заберу его. Деньги я взяла.
   — Вы сможете его узнать? — мягко спросил он, понимая всю бесцельность вопроса.
   Она скорбно покачала головой:
   — Не знаю… наверное, нет. — Глаза у нее потухли. — Я ведь его никогда не видела. Он… Боже!.. Какой он?..
   — Не надо сейчас об этом, — поспешно сказал Оуэн. — Будем решать проблемы по мере их возникновения. Договорились? А сейчас начнем готовиться.
   Он водрузил на стол кожаный мешок, валявшийся в углу каюты.
   Пен с невольным интересом наблюдала, как он вынимал из мешка старые потрепанные вещи: синее холстяное платье, черную юбку.
   — Это для меня?
   Она не могла сдержать отвращения и не сморщить нос от затхлого запаха.
   — Отберите, если сможете, — сказал он. — Вам помочь? Ей пришлось согласиться, ибо сама она была бы не в силах ни расшнуровать корсет, ни рыться в этих мерзких одеждах.
   — Откуда их взяли? — спросила она с дрожью в голосе. — Быть может, они заразные?
   — Уверяю вас, они выглядят хуже, чем есть на самом деле. Все вещи стираные. Смело надевайте их.
   Он помог ей завязать ленты на синем платье с таким глубоким вырезом, что оно едва прикрывало соски грудей.
   Склонив глаза на свою вздымающуюся из декольте грудь, она не могла удержаться от замечания:
   — Никогда не думала, что я так щедро наделена природой. На что Оуэн не замедлил ответить:
   — Большую роль в этом сыграл фасон вашего нового наряда.
   Обмен репликами немного уменьшил напряжение.
   Тем временем Оуэн вытащил из мешка какую-то коробочку, открыл ее и попросил Пен подойти ближе к свету лампы.
   В коробке оказались кисточка, темная пудра и густая сероватая паста. Он повернул к себе лицо Пен и принялся за работу.
   — Что вы делаете? — не выдержала она, когда он кончиками пальцев втирал ей пасту под глазами.
   — Стараюсь, чтобы вы стали похожи на шлюху, с которой, помимо всего, плохо обращаются, — ответил он.
   Пен передернулась и больше ни о чем не спрашивала. Наконец Оуэн завершил свой труд, отступил на два шага и оглядел сделанную работу, как художник законченную картину.
   — Думаю, так подойдет, — изрек он. — Будете вне подозрений.
   — Хотелось бы взглянуть в зеркало, — сказала она.
   — Боюсь, вам не очень понравится то, что увидите, но если настаиваете, что ж, пожалуй.
   Все из того же мешка он достал кусок медного листа, подал ей и придержал качающуюся под потолком лампу.
   На Пен смотрела женщина с болезненным, посеревшим лицом, под глазами были мешки, на щеке царапина. Губы припухли не то от лихорадки, не то от обиды.
   — Ужасно, — прошептала она.
   — Так задумано, — сказал он тоном творца, убежденного В своем таланте. — Напомню, женщины попадают в эти места не по доброй воле, а большей частью оттого, что им некуда деваться. Их подбирают, или они сами приползают, с улицы, из канавы. Если у вас будет более или менее нормальный вид, это сразу вызовет подозрение и вся наша миссия потерпит неудачу… Говорить вам ничего не надо, держите рот на замке, Старайтесь выглядеть до предела запуганной, боязливой. Не отходите от меня ни на шаг. Стойте рядом. Следите за каждым моим движением.
   Наставление не вселило в нее спокойствия, тем не менее она послушно кивнула и снова уставилась в свой страшный облик на медном диске.
   Перед ней вдруг открылась явь — словно до этой минуты она пребывала в каком-то смутном сне и в ней, в этом сне, не переставая думала о своем ребенке, искала его, ездила по деревням, а потом вознамерилась найти в огромном Лондоне… И вот только теперь она очнулась от сна, и душа ее наполнилась страхом. Даже если ребенок жив, где и как она его найдет? Как распознает?.. И в каком он будет состоянии?.. Что, если…
   Боже правый! Она не хочет… не может думать об этом…

Глава 18

   — О, Робин! Рад, что вижу тебя. Нам надо побеседовать. Герцог Нортумберленд показался из-за колонны огромного дворцового зала так внезапно, словно стоял в засаде.
   Робин остановился, довольный, что может хоть с кем-то поговорить в этом скучном дворце, кто поможет развеять невеселые мысли, связанные с Пен.
   — Милорд, я к вашим услугам.
   Нортумберленд посмотрел вокруг. Зал был заполнен людьми даже в этот вечерний час.
   — Лучше приходи минут через тридцать в мою уединенную комнату, — сказал он с кривоватой улыбкой и пошел вперед, не оглядываясь на Робина.
   Тот, пожав плечами, направился в другую сторону. К чему такая таинственность, он не вполне понимал. Поговорить так, чтобы никто не услышал, можно при желании и здесь, и в любом другом месте.
   Приказ есть приказ, и через полчаса Робин стоял перед стражем, охраняющим комнату герцога. Предупрежденный заранее, страж пропустил его без лишних слов, открыв дверь, за которой Робин увидел троих беседующих.
   — Итак, свадьбу назначаем на Троицын день, — услышал он слова и смешок Нортумберленда. — А молодые пускай пока получше познакомятся друг с другом. Гилфорд будет ожидать Джейн завтра или послезавтра у нас дома… А, Робин, вот и ты! Садись.
   Нортумберленд указал ему на стул недалеко от своего массивного кресла.
   Робин поклонился стоявшим у окна собеседникам Нортумберленда, Суффолку и Пемброку, и сел. Те тоже уселись. В воздухе ощущалось напряжение, как бывает, когда говорить не хочется, но нужно.
   О том, что Нортумберленд собирается женить своего младшего сына на дочери герцога Суффолка, Джейн, Робин не знал, но догадывался, а сейчас получил подтверждение. Что в этом может быть значительного, кроме простого союза двух герцогских домов, он не представлял. Впрочем, просто так Нортумберленд ничего не делает.
   — Нам предстоит праздновать бракосочетание вашего сына, милорд герцог? — осмелился спросить он.
   — Да, мой сын женится на Джейн Грей. — Нортумберленд вгляделся в присутствующих. — Король дал свое благословение.
   — Мои поздравления обеим сторонам, — пробормотал Робин, представляя, как бедная юная Джейн встретит эту новость, и заранее сочувствуя ей.
   Но неужели трое самых влиятельных членов Тайного совета сидят здесь, словно заговорщики, с одной целью — поговорить о предстоящей свадьбе?
   Словно отвечая на невысказанный вопрос, Нортумберленд сказал с присущей ему резкостью:
   — Ладно, довольно об этом. Робин, мы желаем поговорить о твоей сестре.
   Робин никак не ожидал такого и был встревожен, но сумел не показать виду и внешне спокойно воспринял слова герцога.
   — Леди Пен, — продолжал герцог, — завязала тесные отношения с шевалье д'Арси. Это началось с Рождества.
   — Да, очень тесные отношения, — посчитал нужным вмешаться Суффолк. — Она проявляет чрезмерный интерес к этому человеку.
   — И что из этого, милорды? — спросил Робин.
   Его тон был на грани неучтивости.
   Нортумберленд отмахнулся от Суффолка и сказал, обращаясь к Робину:
   — Шевалье д'Арси французский агент.
   Ага, мелькнуло в голове у Робина, наконец-то Нортумберленд приближается к деловому разговору. Сейчас возьмет быка за рога.
   Тот оперся о стол, наклонился в сторону Робина.
   — Она знает, кто он такой?
   — Разумеется, нет, милорд, — ответил Робин, глядя на герцога ясными глазами.
   Ему было нетрудно лгать: он считал, что таким образом защищает Пен. Для пущей убедительности нужно что-нибудь добавить.
   — Моя сестра ничего не знает о шпионах. Ей не до того. Она пережила большую трагедию в личной жизни совсем недавно, вы знаете, и, как мне кажется, шевалье в какой-то мере отвлекает ее. Семья леди Пен не находит в этом ничего предосудительного.
   При желании в его словах можно было обнаружить подспудный вызов, но по форме они были сама любезность.
   Нортумберленд не слушал. Он барабанил пальцами по столу, огромный рубин на одном из них сверкал и переливался в свете свечей. Наконец произнес решительным, не терпящим возражений тоном:
   — Мы думаем сейчас о том, как повернуть сложившееся положение к нашей большей выгоде. У нас появилась срочная необходимость передать французам некое сообщение… — Он пристукнул по столу. — Сообщение, которое не является подлинным… правдивым…
   Робин догадался, о чем пойдет речь.
   Герцог продолжил, делая жест в сторону Суффолка и Пемброка:
   — Милорды и я решили воспользоваться услугами леди Пен. Она невзначай, ненароком должна сообщить шевалье кое-какие факты, которые тот не замедлит передать своим хозяевам, поскольку они, эти факты, затрагивают французские интересы и заставят французов на некоторое время забыть о наших делах и заняться своими собственными. — Он издал звук, похожий на смех, и облизнул губы. — Робин, — сказал он тоном приказа, — ты передашь сестре то, что ей предстоит сообщить своему любовнику. Хочешь спросить, что же именно? Отвечаю. — Он снова потер руки и заговорил уже не властным, а назидательным тоном:
   — С помощью твоей сестры мы желаем заверить французский двор, что собираемся осуществить близкий их сердцу прожект: брак между принцессой Марией и герцогом Орлеанским. Кроме того, твоя сестра станет регулярно уведомлять шевалье о здоровье короля… которое с каждым днем становится лучше, и уверять, что сама принцесса все больше склоняется к брачному союзу и дружбе с Францией, а не с Испанией, как якобы намеревалась ранее.
   — Хитроумный план! — воскликнул Суффолк. — Французы ни о чем так не мечтают, как сплясать на могиле союза Англии с Испанией!
   Робин поправил воротник, который стал сдавливать горло как железный. Интересно, каким образом то, что он сейчас услышал, может быть связано с браком между Джейн и Гилфордом? Такая связь скорее всего есть: Нортумберленд не из тех, кто делает один шаг, не подготовив второго. Но главное не это. Главное, они намереваются втянуть Пен в свои интриги.
   — Позволю себе спросить, милорд, — обратился он к Нортумберленду, — в чем главный смысл этого хода?
   Герцог взглянул на него с пренебрежительным удивлением.
   — Всему свое время, Робин. Оно придет, и все узнаешь. И сам примешь участие. А сейчас дело за твоей сестрой…
   В последнее время Робину стало все труднее выносить высокомерие и грубость Нортумберленда, его посягательства на роль первого лица в государстве. Возмущало даже не поведение этого человека, а то, что за всем этим Робин не видел радения за благополучие страны, только личные амбиции, а куда они могут завести — один Бог знает. В число людей, приближенных к Нортумберленду, он попал не по собственному желанию или зову души, а лишь потому, что в свое время был тесно связан с семьей герцога Суффолка и в ранней юности много счастливых дней провел в его поместье.
   Теперь и этой привязанности пришел конец. Робин больше не чувствовал, что у него остались обязательства перед этими людьми. Возможно, он еще не созрел как их противник, но уже перестал быть сторонником.
   Он поднялся со стула и спокойно произнес:
   — Моя сестра, милорд, не предназначена для подобной роли. Я не стану делать из нее агента. Исполнителя чьей-то воли. Пусть даже моей.
   Нортумберленд воззрился на него с неподдельным изумлением. Он отвык от того, чтобы кто-то смел не подчиниться ему, возразить.
   — Что ты сказал? — спросил он. — Правильно ли я услышал?
   В подтверждение вопроса он даже приложил согнутую ладонь к уху.
   — Я сказал, милорд герцог, что не хочу, чтобы моя сестра умышленно или неумышленно принимала участие в подобных делах.
   Послышался всеобщий вздох — удивления, возмущения, — после чего наступила полная тишина, в которой было слышно, как потрескивали поленья в камине и капли воска падали со свечи на стол.
   Робин спокойно стоял под злобным взглядом Нортумберленда. После паузы тот заговорил тихо и угрожающе:
   — Смотрите не совершите ошибки, де Бокер. Если ваша сестра не сделает того, о чем я говорю, она рискует оказаться в Тауэре. Я не стану рассказывать вам, сколько поводов можно найти, чтобы она там очутилась. Хотя бы то, что она любимица принцессы Марии. И если не докажет нам своей преданности, вполне может быть обвинена в предательстве и получить соответствующее наказание. Ваша семья ее не спасет, уверяю вас.
   Робин ни минуты не сомневался, что герцог выполнит то, о чем сказал. Этот опасный человек знает, что делает: угроза по адресу Пен гораздо страшнее для ее брата, чем собственная безопасность.
   И этим было все сказано: Робин встал, слегка поклонился и молча покинул комнату.
   Некоторое время Нортумберленд, не произнося ни слова, смотрел на закрывшуюся дверь. Потом покачал головой, как бы не веря, что его угроза не возымела ожидаемого действия.
   После чего как ни в чем не бывало обратился к соратникам:
   — Король сейчас, как мы хорошо знаем, работает, не без нашего участия, над тем, что будет называться «План наследования». Он выразил намерение оставить престол дочери герцога Суффолка. И этот документ должен быть одобрен и подписан всеми членами совета. Разумеется, еще до кончины короля.
   Граф Пемброк громко вздохнул.
   — Сомневаюсь, — сказал он, — что будет легко получить всеобщее одобрение.
   — О, не сомневайтесь, милорд, — желчно парировал Нортумберленд. — У них перед глазами будет наглядный пример его светлости графа Пемброка, одного из авторов нашего проекта.
   Тот покраснел, однако ничего не ответил и через какое-то время поднялся с кресла, буркнул: «Доброй ночи, милорды» — и вышел из комнаты.
   После еще одной недолгой паузы заговорил Суффолк:
   — Как вы полагаете, эта целительница… как ее?.. Гудлоу… она поможет королю?
   Нортумберленд скривился, подчеркивая этим всю нелепость вопроса.
   — Ему делается только хуже, вы же сами знаете. Благодарение Богу, он пока еще в состоянии придерживаться мысли о том, что нельзя вновь ввергать страну в пучину католицизма. А потому вопрос о Марии отпадает. Она не должна находиться даже близко от трона.
   Суффолк наклонил голову.
   — Об этом не может быть речи. Но как он страдает, бедный юноша!
   — Зато когда отойдет в иной мир и обретет заслуженный покой, — сказал его собеседник, не утруждаясь тем, чтобы казаться огорченным, — тогда я наконец избавлюсь от этого болвана Брайанстона, который ходит за мной по пятам и нашептывает всяческие глупости и просьбы мне на ухо. Воображает, что чуть ли не излечил короля и уж по крайней мере стал моим ближайшим другом, приведя во дворец эту глупую старуху.