Женщина медленно повернула голову к Пен, все еще обнимающей обоих мальчиков.
   — Лорд принес сюда вот этого.
   Она указала на малыша, который снова засунул в рот палец.
   — Обещал две гинеи в месяц, ей-богу. — Она сплюнула на пол себе под ноги. — Я и половины от этого не видела. Клянусь.
   — Зато теперь видите целых пять.
   Оуэн вытряхнул их на стол.
   Пен неотрывно смотрела в грязное, изможденное лицо ребенка. Ее ребенка. Он по-прежнему сосал палец, глаза то и дело закрывались — хотел спать или от истощения. Ей показалось, они такого же цвета, как у Филиппа, эти глаза. Ей хотелось, чтобы она ощутила сейчас восторг, материнский экстаз, но этого не было. Только удовлетворение, что цель достигнута. И какое-то отчуждение. Отрешенность. Словно мучился все эти годы, мечтал и надеялся найти ребенка один человек, а нашел, добился того, о чем мечтал, — совсем другой.
   Да, она обрела своего ребенка. Он жив и, даст Бог, будет здоров. Почему же вместо радостного успокоения и чувства счастья странное ощущение пустоты… опустошенности?..
   Она взглянула на Оуэна. Он выглядел очень спокойным, но таким равнодушным… безучастным. В тот момент, когда она впервые в жизни держит в руках своего ребенка.
   Он выполнил то, что обещал. За это ему огромная благодарность. Так зачем же требовать от него соучастия в ее переживаниях, чувствах? Тем более что она сама в них еще не разобралась. Кроме того, он сказал, что в его жизни нет места детям, даже его собственным. А Робин в своем рассказе о нем кое-что к этому добавил.
   Она смотрела сейчас на Оуэна — своего любовника, своего возлюбленного — как на чужого человека. Никогда она не знала его, не понимала… Но это он помог ей найти ребенка! И еще (не забыть!) она должна вернуть ему деньги…
   Потом она посмотрела на второго мальчика, который тоже засыпал, прижавшись к ней, и внезапно произнесла, отчетливо и резко:
   — Заплатите ей и за другого ребенка!
   Оуэн уставился на нее и негромко переспросил:
   — Что вы сказали, Пен?
   Она твердо встретила его недоуменный взгляд и так же отчетливо сказала:
   — Я не могу бросить на произвол судьбы это дитя… как, возможно, могли бы поступить вы, Оуэн.
   Последние слова она не хотела произносить, видит Бог, они вырвались сами, по своей воле. Она повторяла себе, что прошлое Оуэна не должно ее касаться, заботить, интересовать. Что в любом случае — сумеет он ей помочь или нет — им суждено вскоре расстаться, и это естественный конец недолговечной любовной истории, в которой перемешались деловая необходимость, чувство и простое вожделение… Почему же все-таки ее так задело то, что она услышала? Почему она захотела узнать от него самого, отчего он сделал то, что сделал? И было ли все это на самом деле?..
   Оуэн продолжал смотреть на нее.
   Откуда она узнала? Кто ей сказал?
   Взгляд его сделался жестче, губы плотно сжались.
   — Заплатите этой мерзкой твари, — повторила Пен, — сколько она потребует за второго ребенка. За обоих.
   — И за девочку тоже? — холодно спросил он.
   — У девочки есть мать. Она служит здесь.
   Хозяйка с хищным интересом прислушивалась к их разговору и решила вмешаться, видимо, боясь, как бы не передумали.
   — Двенадцать гиней за двух, милорд, — почтительно сказала она и добавила как бы в оправдание:
   — Мне же надо будет чего-то отвечать про них, когда спросят, вы ж понимаете…
   — Заплатите же ей! — крикнула Пен. — Пожалуйста! Я не могу слышать эту торговку детскими жизнями!
   Она схватила обоих детей и выскочила с ними на улицу. Только там сообразила, что они почти голые, и, сняв теплый плащ, завернула их в него, отчего держать стало тяжелее и неудобнее. Не дожидаясь, пока Оуэн выйдет из дома, она пошла куда-то по темной улице. Куда угодно, только подальше отсюда!
   Оуэн бросил деньги на стол и направился к выходу. Проходя мимо девочки Нелли, он вложил шестипенсовик в ее костлявую руку, напоминавшую птичью лапку. Что еще мог он сделать? Ни он, ни Пен не в состоянии забрать всех несчастных, полумертвых от голода детей из этого страшного района Лондона.
   Пен нигде не было видно. Бормоча сквозь зубы проклятия, он бросился ей вдогонку, туда, откуда тускло мерцали береговые огни.
   …Кто ей рассказал о нем? И в каком духе представил все, что было? Уж наверняка не в самом истинном.
   Не в истинном хотя бы потому, что всю правду знали только он сам и его мать. Теперь если кто и вспоминает события тех лет, то, пожалуй, лишь с небрежным пожатием плеч. Ведь Эстелла давно умерла, а ее бывший муж многие годы не появлялся при дворе в Париже. То, что было, стало историей полузабытой и мало кому понятной и интересной. Кто же, черт возьми, решил вспомнить и воскресить ее? И с какой целью?..
   Он быстро догнал Пен, неловко шагавшую под тяжестью живого груза. Она вся промокла, платье прилипло к телу, волосы разметались по лицу и спине. Сняв свой плащ, он набросил его ей на плечи и потребовал:
   — Отдайте мне детей!
   И прежде чем она раскрыла рот для протеста, отобрал их и быстро пошел вперед — так, что она еле за ним поспевала, — туда, где их поджидало судно французского посланника.
   Она прыгнула вслед за ним на палубу и прошла в каюту, споткнувшись на пороге и чуть не упав. В тесном помещении ярко пылала жаровня, было почти светло. Не каюта, а чудесная сказочная пещера!
   Оуэн опустил детей на пол, обернулся к Пен, которая скинула с себя его плащ и стояла, не в силах унять дрожь. Тем не менее она сразу кинулась к детям, развернула их, но не знала, что делать дальше, если бы Оуэн, подойдя к стенному шкафу, не достал оттуда несколько полотенец и два одеяла.
   — Вытрите их насухо, — сказал он, — и не забудьте о себе. Переоденьтесь немедленно в собственную одежду.
   Другим полотенцем он вытер волосы, потом снял и бросил на пол промокшую вязаную куртку. За ней последовала рубашка, после чего, подойдя ближе к жаровне, он стал усердно тереть свое смуглое тело.
   Пен не видела этого: она была всецело занята детьми, растирая и укрывая их, ужасаясь немыслимой худобе. Слава Богу, на их телах не было следов от побоев или чего похуже. Посадив завернутых в толстые одеяла детей на скамью, она обернулась к Оуэну.
   — Хотелось бы немного еды… молока… чего-нибудь для них.
   — Насколько я знаю, — ответил он, кивая в сторону другого шкафчика, — там вы найдете хлеб, сыр, молоко и пиво. Но еще раз советую сменить мокрую одежду. Вы не очень сможете помочь этим детям, если схватите воспаление легких.
   Он был совершенно прав, она не могла не признать этого, хотя ей не нравился сухой, недоброжелательный тон, каким он стал с ней разговаривать. Впрочем, чего она ожидала после того, как дала понять, что знает о его прошлых грехах?
   Она скинула промокшее платье, завернулась в полотенце, тоже приблизилась к жаровне, стараясь не смотреть на Оуэна, не сводя глаз с детей.
   Они сидели удивительно тихо, пораженные и, как видно, удовлетворенные происходящим. И, как все дети, находящие в этом интерес.
   — Вот, выпейте немного, — сказал Оуэн, протягивая ей флягу.
   Огненная влага обожгла горло, постепенно тепло распространилось по всему телу, дрожь унялась.
   Теперь можно было надеть то, в чем она пришла сюда из дворца, — сухую теплую одежду. Без помощи она обойтись не могла, и Оуэн с вежливым каменным лицом быстро и ловко стянул ленты корсажа и, пока она застегивала пуговицы на рукавах, достал из шкафчика хлеб, сыр, нарезал и дал детям, которые смотрели на непонятное угощение раскрыв рот, видимо, боясь, что оно сейчас исчезнет или его отнимут.
   — Ешьте, — тихо сказала Пен, подходя к ним. — Ешьте. Вы хотите есть?.. Вы голодные?
   Они дружно закивали головами, поняв, что она сказала, и так же дружно начали запихивать в рот еду.
   — Они еще не сказали ни слова, — с беспокойством проговорила Пен. — Может, они вообще не умеют говорить?
   — Возможно, и так, — бесстрастно сказал Оуэн. — Во всяком случае, не думаю, что с ними много разговаривали.
   Ее снова задело равнодушие его тона, но сейчас было не до выяснения отношений, не до спора о проявлении чувств. Сейчас у нее на руках два голодных, исхудавших и, вполне возможно, больных ребенка, с которыми нужно что-то делать.
   Словно угадав ее мысли, Оуэн спросил все тем же безучастным тоном:
   — Как вы намерены поступить с ними? Куда поместить? Я не смогу долго держать лодку посланника у пристани в Гринвиче.
   Она не знала, что отвечать не только ему, но и самой себе. До этой минуты ей было достаточно мысли, что ее ребенок существует — он жив, он у нее на руках… Разумеется, его следует сразу отвезти к ее родителям… к бабушке и деду. Там он будет в безопасности. Но как это сделать среди ночи?.. А утром она должна, она обещала, быть у принцессы Марии, чтобы помочь той вырваться из дворца, ставшего для нее тюрьмой. И как это сделать, один Бог знает…
   Хорошее отношение принцессы ей сейчас нужно как никогда. Кто, как не Мария, может сыграть решающую роль и перетянуть чашу весов в пользу Пен, когда дело дойдет до признания подлинности существования и происхождения ее сына, которое будет оспариваться со скрежетом зубовным известно кем. В качестве законной наследницы престола одна лишь принцесса Мария вправе принять единоличное решение — объявить сына Филиппа Брайанстона его правомерным наследником. Будучи фактической пленницей герцога Нортумберленда, принцесса не обладает ни достаточной силой, ни влиянием. Только освободившись из его лап, сумеет она собрать сторонников и воспользоваться их поддержкой…
   Так и не ответив Оуэну на его вопрос, Пен снова обратила все внимание на детей, пытаясь напоить их молоком, вкуса которого они, похоже, не знали или давно забыли.
   Но она не забыла, не могла забыть всего, что Оуэн уже сделал для нее, и понимала: хочет она или нет, а придется, видимо, опять обращаться к его помощи. Теперь не для себя лично, а для принцессы Марии и, значит, можно сказать, для Англии и косвенно для Франции. Если этой стране по-прежнему выгодно делать ставку на принцессу и помогать ей взойти на престол…
   Оуэн сидел у стола в центре каюты, закинув ногу на ногу. Он явно не одобрял ее молчания и, не скрывая недовольства, повторил:
   — Итак, мы возвращаемся в Гринвич, если не ошибаюсь? А потом?
   Погруженная в свои размышления, она не сразу ощутила или не поняла его раздражения и немного растерянно ответила:
   — Да… да, в Гринвич. Конечно… По правде говоря, не знаю, что делать… Детей хочу отправить в Холборн к матери, но перед этим должна… обязана помочь принцессе выбраться из дворца.
   Поднявшись со скамьи, она поставила на стол кружку с молоком и повернулась к Оуэну, продолжая говорить.
   — Вы знаете не хуже меня, что Нортумберленд держит принцессу почти как узницу. Он настраивает против нее Эдуарда, и она с минуты на минуту ждет, что под любым предлогом ее арестуют и отправят в Тауэр. Герцог добьется от больного короля разрешения на что угодно… Я подумала, Оуэн… — Она впервые за долгое время посмотрела ему прямо в глаза. В глаза человека, который вдруг, против ее воли, стал казаться ей чужим. — Я подумала, — повторила она, — что мне… нам… необходима ваша помощь… Опять…
   Она стояла с бессильно опущенными руками, не отводя от него глаз. Он молчал. Она заговорила первая, голос ее обрел твердость.
   — Если, как вы утверждали раньше, ваше правительство на стороне принцессы, вы не можете отказать ей в помощи. Не должны.
   Это прозвучало как вызов, как проверка истинности его слов, сказанных некоторое время назад. Совсем недавно.
   Оуэн не ответил на вызов. Возможно, не ощутил его. То, что она услышала, было ответом.
   — Вам не нужно заниматься устройством детей, Пен. Вы сойдете в Гринвиче, а я доставлю их в Холборн к вашей матери. Потом обсудим положение принцессы Марии.
   — Нет! — непроизвольно вырвалось у Пен. — Вы не сделаете этого! Я не хочу…
   Как она может доверить своего чудом найденного ребенка человеку, бросившему собственных детей?
   — Почему нет? — спокойно спросил он. — Вы не верите, что я довезу их туда?
   Она поспешно попыталась объяснить:
   — Теперь, когда я нашла свое дитя, я не хочу сразу же расстаться с ним.
   Она видела, он не принимает ее слова за чистую монету и оскорблен, хотя не показывает этого.
   Отвернувшись от нее, он крикнул гребцам:
   — Мы плывем в Гринвич!
   — Слушаем, милорд.
   И лодка, выплывшая на середину реки, повернула в нужном направлении.
   Приняв прежнюю позу возле стола, Оуэн произнес всего одно слово:
   — Объясните!
   Пен вернулась к скамье, где сидели дети.
   — Я думаю, вы поняли, — сказала она оттуда. — Я узнала… да… О том, что ваша жена… дети…
   — Это не должно вас касаться.
   Презрительные нотки в его голосе поразили ее. Выглядело так, будто он… он уличал ее в чем-то недостойном. Вместо того чтобы защищаться, оправдываться, отрицать то, в чем его, по словам Робина, обвиняли многие, чуть ли не весь высший свет Франции, он стал в позу обвинителя.
   Это возмутило ее.
   — Конечно, — сказала она язвительно, — какое мне может быть дело до вашего прошлого, а также до настоящего? До того, какой вы на самом деле?.. Кажется, я начинаю понимать…
   — Вы? — Короткое слово прозвучало как оскорбление. — Вы не понимаете ничего… Ничего.
   Схватив свой намокший плащ, он выскочил из каюты.
   Пен осталась неподвижно сидеть на скамье рядом с детьми, которые уже уснули.
   Чего она не понимает? И почему, если так, он не хочет объяснить ей, убедить?.. Ведь не мог Робин выдумать того, что она от него услышала, и не стал бы никогда рассказывать ей то, что посчитал бы просто сплетней, пустыми пересудами. Кроме того — как это говорится? — нет дыма без огня. Даже если половина из того, в чем обвиняют Оуэна, правда, — это ужасно. Так поступить с женщиной, с детьми…
   Она поднялась, подошла к скамье взглянуть на спящего сына. Ее сына. О Господи, неужели это правда? Это свершилось?.. Теперь нужно, чтобы он остался жить, чтобы на нем не сохранились следы от первых двух с лишним страшных лет его существования… И еще необходимо, чтобы она по-настоящему, до конца, почувствовала себя его матерью, чтобы в ней родилась и укрепилась любовь к нему, любовь, не знающая границ и предела.
   Она отошла от скамьи, недовольная собой, не удовлетворенная тем, что вынуждена напоминать сама себе о материнских чувствах, нагнетать их.
   …Но все-таки чего она не понимает? В чем Оуэн чуть ли не обвиняет ее?
   Она накинула плащ, вышла на палубу. Оуэн стоял на корме, глядя на мутные огни удаляющегося города.
   Ей стоило некоторых усилий приблизиться к нему и заговорить.
   — Но тогда почему… — словно продолжая начатый разговор, спросила она, — почему вы сделали то, о чем я узнала?
   Он не повернулся к ней, голос его был резок и враждебен.
   — Что вы знаете обо мне и моей жизни? И какое имеете право судить о ней?.. Идите обратно в каюту!
   Она ощутила подлинную боль в его словах и поняла, что совершила ошибку, ужасную ошибку, когда, поддавшись первому впечатлению, поторопилась безоговорочно осудить его. А теперь не ведала, как поправить содеянное.
   Спустившись в каюту, она села рядом со спящими детьми, сложив руки на коленях, и так просидела, пока нос лодки не уткнулся в доски пристани недалеко от Гринвича.
   В небе появились приметы наступающего утра.
 
   Робин, вздрогнув, проснулся, открыл глаза. Все было по-прежнему в комнате: негромко тикали бронзовые часы на каминной полке, стрелки показывали пять утра. Пен не появилась. Где же она?
   Он сразу вспомнил разговор с Нортумберлендом, его угрозы; вспомнил о новости, которую узнал, когда его пригласили в святая святых герцога, — о предстоящем браке его сына и дочери Суффолка, Джейн. Это означало, понял он со всей определенностью, что над принцессой Марией и ее младшей сестрой Елизаветой нависает серьезная угроза. А также над теми, кто близок к ним. Собственно, Нортумберленд несколько часок назад прямо угрожал и ему, и Пен. Черт бы его побрал, этого негодяя!
   Робин вскочил с кресла, в котором задремал, подошел к окну — начинался рассвет, а с ним новые неприятности, необходимость новых решений и поступков.
   Нортумберленд планирует отвлечь французов от возни вокруг английского трона обещанием выдать принцессу за герцога Орлеанского. Совершенно ясно, что, когда он добьется желаемого — то есть посадит на трон Джейн, а через нее и своего сына, — принцесса Мария вместо свадебного пира окажется в тюрьме, и те, кто поддерживает ее, тоже. Пен будет среди них независимо от того, согласится она сейчас помочь герцогу или нет. И ни французы, ни испанцы со всеми своими армиями не помогут ни принцессам, ни их сторонникам…
   Так что же ему делать? Прежде всего предупредить Пен. Она к утру, несомненно, вернется во дворец, и он должен встретить ее… не здесь, нет, а прямо на пристани, где он сразу наймет лодку и немедленно увезет ее в Холборн. Какое-то время она будет там в безопасности… Да, так он и сделает!
   Он выскочил из комнаты, на ходу натягивая плащ. В коридорах и на лестницах уже копошились слуги: гасили светильники, подметали, мыли полы. Никто не обращал внимания на спешащего куда-то придворного. Одного из многих.
   Дождь прекратился, слегка подморозило, дорожка, выложенная кирпичом, была скользкой. На реке в этот час почти не видно лодок, зато их множество стояло у берега в ожидании пассажиров.
   Он обратил внимание на одну из них, шикарную, с гербом Франции на борту, только что пришвартовавшуюся к берегу. С нее сходила Пен. Как удачно! Но что она несет в руках?.. За ней идет Оуэн д'Арси, у него тоже какой-то сверток.
   Робин бросился к ней.
   — Пен!..

Глава 20

   Она с удивлением и испугом смотрела на своего сводного брата. Что он здесь делает в такую рань, под серым неприютным небом? Она неуверенно обернулась к Оуэну, который нес второго, рыжеголового, ребенка. Только бы мужчины не устроили ссору прямо здесь, на берегу! Насколько она могла видеть, лицо Оуэна не предвещало ничего хорошего.
   Ребенок у нее на руках, словно чувствуя ее смятение, проснулся и начал негромко плакать.
   Оуэн остановился, глядя на Робина прищуренными недобрыми глазами: он понял, от кого могли исходить дошедшие до Пен сведения. Конечно, он ожидал какого-то удара с этой стороны, но, по правде говоря, не такого… А она… Она проглотила наживку без всякого сопротивления, ни на секунду не сомневаясь в ее достоверности и, значит, ни на йоту не веря в него… ему…
   Пен тоже остановилась, не дойдя до Робина, успокаивая плачущего ребенка.
   Она вдруг забыла обо всем на свете — о двух враждебно настроенных друг к другу мужчинах, об Оуэне и его обиде на нее, о принцессе и ее делах — обо всем, кроме того, что она держит сейчас на руках своего обретенного сына, который капризничает немного, но ведь все дети так делают?..
   Она уже мчалась навстречу Робину с криком:
   — Я нашла его!.. Нашла моего сына!.. — Остановившись перед ним, она продолжала взахлеб говорить:
   — Смотри… смотри… Как он похож на Филиппа… правда?.. Глаза… Посмотри на его глаза… А носик… лоб…
   Сейчас, под рассветным пасмурным небом, она была абсолютно уверена в этом.
   Робин в замешательстве смотрел на нее, потом перевел взгляд на маленькое существо в ее руках.
   — Пен… — проговорил он испуганно. — Дорогая Пен… О чем ты говоришь? Что это за ребенок?
   Она увернулась от его протянутых рук. Блеск у нее в глазах погас. Упавшим голосом она произнесла:
   — Я же сказала тебе, это мой сын. Я его нашла. Ты не веришь мне? Считаешь, я сошла с ума?
   Поначалу Робин лишился дара речи. Да, он был уверен, его сестра потеряла рассудок, а тот, кто содействовал этому, кто подтолкнул ее к безумию ради осуществления своих гнусных целей, стоит сейчас позади нее.
   Одним прыжком Робин оказался рядом с ним, шпага уже была у него в руке.
   — Как вы смели, — крикнул он, — довести мою сестру до такого состояния? Зачем потворствовали ее болезни? Вы…
   — Робин!
   Это был дрожащий голос Пен.
   — Не будьте глупцом, — холодно и спокойно сказал Оуэн.
   Он поставил на землю ребенка, которого держал на руках, и тот неожиданно подбежал к Пен и, как бы защищая, прижался к ее ногам.
   — Робин, послушай, — умоляюще произнесла Пен. — Я знаю, в это трудно поверить, но это мой ребенок. Мой… Оуэн помог его найти. И когда ты услышишь, как…
   Робин повернулся к ней, не опуская шпаги, нацеленной в сторону Оуэна.
   — Пен, как можешь ты доверять этому человеку после того, что услышала о нем от меня? После того, что я узнал… Это была не помощь с его стороны, но хитрая, коварная игра… Заранее рассчитанная. Разве можно верить хоть в чем-то человеку, который отрекся от собственных детей, человеку, который…
   Он не сумел договорить, ощутив острую боль в правой кисти: сильнейший удар по клинку шпаги вырвал ее у него, и она упала, косо вонзившись в землю. Оуэн стоял неподвижно, опустив свое оружие острием вниз, глаза его исторгали молнии, но он молчал.
   — Милостивый Боже! — проговорила Пен. Она дрожала сама и ощущала дрожь детей, прижавшихся к ней. — Перестаньте, умоляю вас! Прекратите сейчас же!
   Робин тоже молчал, сжимая левой рукой поврежденную кисть. Оуэн вложил шпагу в ножны, отвесил полунасмешливый поклон Пен и Робину и, резко повернувшись, зашагал к лодке.
   — Нет… Нет… Оуэн! — крикнула Пен, бросаясь за ним. Он остановился у самого борта лодки, повернул голову. В его глазах мелькнули ожидание, надежда, но она этого не могла видеть.
   — Оуэн, — задыхаясь, сказала она, подбегая к нему. — , Сейчас не время… Вы… Мы должны помочь принцессе Марии бежать из дворца. Помогите ей… мне… Ради моего ребенка… Умоляю…
   Луч надежды погас в его глазах. Он ничего не ответил.
   Робин, все еще сжимая онемевшую кисть, постепенно приходил в себя, начиная, кажется, немного осознавать происходящее.
   Неужели они ошибались? Все они, кто любил и любит Пен? Ошибались и усиливали ее муки своими сомнениями? Неверием в то, что было для нее главнее всего в жизни? А этот человек, этот французский соглядатай поверил ей и сумел помочь? Отвергнув своих детей, отыскал ребенка посторонней женщины… Но откуда взялся еще один ребенок? И какие они оба изнуренные, страшные! Каким образом сына Пен и Филиппа… если это их сын… довели до такого состояния? Кто это сделал?
   Он приблизился к Пен в поисках ответа хоть на какие-то вопросы из всей массы теснящихся у него в голове, но она не обращала на него внимания. Она смотрела только на Оуэна, взывала только к нему.
   — ..Пожалуйста… Оуэн… — говорила она. — Почему что-то должно встать между нами?.. Я ведь не знаю… почти ничего не знаю о вас. А вы не хотите говорить. Как же я могу понять, где правда, а где ложь?..
   Она остановилась, чтобы перевести дух, надеясь, что Оуэн смягчится, обида растает, он простит ей недоверие, так глубоко задевшее его.
   Но он словно окаменел. Взгляд отстранен и холоден, губы сжаты.
   Она продолжила:
   — Я ведь прошу не только за себя, Оуэн. Помогая принцессе, вы поможете обеим сторонам нашего с вами договора, — проговорила она в отчаянии.
   Обретя наконец дар речи, Робин спросил:
   — Какого еще договора, черт возьми?
   У него голова шла кругом: откуда-то взявшийся ребенок, даже два, внезапные угрозы Нортумберленда и нависшая над Пен опасность, и ко всему — постыдная утеря шпаги из собственной руки. Правда, Оуэн напал внезапно, против всех правил, но все равно…
   Пен повернулась к брату и на этот раз удостоила его ответом.
   — Тебе следует узнать, что в порыве отчаяния, когда никто из вас не хотел мне помочь, я заключила с шевалье соглашение, по которому обязалась сообщать ему кое-какие имеющие политическое значение сведения о принцессе в обмен на помощь в розыске моего ребенка. — И, видя возмущенную реакцию Робина, добавила с вызовом:
   — Надеюсь, ты не считаешь себя вправе бросить в меня за это камень!
   — Мы понапрасну теряем время, — послышался холодный голос Оуэна. — Меня не слишком интересует, простите, ваша семейная перебранка.
   — Это не перебранка, шевалье! — резко сказала Пен. — Победить Нортумберленда, если я вас правильно поняла, в наших общих интересах. Вы сами говорили…
   — Черт возьми, Пен! — прервал ее Робин. — Как раз из-за него я ожидал тебя здесь, на пристани. А до этого всю ночь у тебя в комнате. Нам нужно срочно поговорить.
   Он притронулся к ее рукаву, и потревоженный ребенок захныкал у нее на руках.
   — Если дело касается этого человека, — проговорил Оуэн как бы в воздух, — можете взять в расчет и меня.
   Пен тотчас же откликнулась:
   — Значит, вы поможете мне… нам? Пусть это будет последнее ваше одолжение, Оуэн!
   — Возможно, так. — Он коротко кивнул. — Пойдемте в лодку. Здесь становится все больше народу, кто-нибудь может узнать нас.
   Робин поднял с земли свою шпагу, вложил в ножны и вместе с Пен последовал за ним.
   — Итак, что побудило вас встречать сестру на рассвете у причала? — спросил у Робина Оуэн, как только они оказались в каюте.
   И тот начал говорить:
   — Нортумберленд требует, чтобы Пен… — Он осекся, однако взглянул на нее, на детей и продолжил:
   — Чтобы она сообщила вам ложную информацию для передачи вашему посланнику. Если откажется, грозил предъявить обвинение в государственной измене. Так что ее нужно немедленно отправить в безопасное место.
   Все это Робин проговорил почти скороговоркой, словно опасаясь, что его перебьют. Пен действительно несколько раз порывалась это сделать.