Страница:
Они словно только и дожидались, когда он соберется с силами, чтобы вздохнуть, когда соберет последние остатки чести, гордости и жизни, чтобы подтвердить свое торжество и желание. Он слышит, как над сердцем нарастает гром, дробный и несметный. Как протяжный вздох ветра в древесных кронах, начинается этот гром, а затем вылетают они, теперь -- на облаке призрачной пыли. Проносятся мимо, подавшись вперед в седлах, потрясая оружием, а над ними на жадно склоненных пиках трепещут ленты; бурля, с беззвучным гамом, они прокатываются мимо, как вал, чей гребень усажен оскаленными лошадиными мордами и грозным оружием людей -- словно выброшенные жерлом взорвавшегося мира. Они проносятся мимо и пропадают; пыль взвивается к небу, всасываясь в темноту, тая в ночи, которая уже наступила. Но он все сидит в окне, приникнув огромной плоской головой в повязке к двум пятнам рук на подоконнике, и, кажется, все еще слышит их: дикое пение горнов, лязг сабель и замирающий гром копыт.
В восточной части штата живет человек, который занимается починкой и перепродажей мебели; недавно он ездил в Теннесси за старой мебелью, купленной по переписке. Поехал он на своем грузовике, и поскольку машина (это фургон с дверью в задней стенке) еще только обкатывалась, он не хотел ее гнать быстрее пятнадцати миль в час и, чтобы не тратиться на гостиницы, взял с собой все необходимое для ночевок на открытом воздухе. Возвратившись домой, он рассказал жене об одном приключении, на его взгляд достаточно забавном, чтобы о нем стоило рассказать. Возможно, он нашел это приключение интересным и решил, что сможет рассказать о нем интересно потому, что они с женой люди еще не старые, и вдобавок он отсутствовал дома (благодаря весьма умеренной скорости, которой счел нужным себя ограничить) больше недели. Речь шла о двух людях, пассажирах, которых он подобрал по дороге; он называет город в Миссисипи, недалеко от границы с Теннесси.
"Решил заправиться, подъезжаю к станции и вижу, стоит на углу такая молоденькая, приятная с виду женщина -- как будто ждет, чтобы кто-нибудь из проезжих предложил ее подвезти. Что-то в руках держит. Я сперва не заметил, что это такое, и парня не заметил, который с ней был, -- покуда он не подошел и не заговорил со мной. Сперва я решил, что не заметил его, потому что он стоял отдельно. А потом вижу -- это такой человек, что если он один на дне пустого бассейна будет сидеть, его и то не сразу заметишь. Подходит он, а я ему с места в карьер:
-- Если вам в Мемфис нужно, то я не туда. Я еду через Джексон, Теннесси.
А он говорит:
-- Прекрасно. Это бы нас устроило. Вы бы нас очень выручили.
Я говорю:
-- А куда вы все-таки едете? -- А он поглядел на меня, -- вроде, хочет быстренько что-нибудь выдумать, но, видно, врать не привык и знает, что вряд ли ему поверят, -- Наверно, просто осматриваетесь? -- говорю.
-- Да, -- говорит. -- Вот именно. Просто путешествуем. Куда бы вы нас ни подвезли, все равно вы нас очень выручите.
Ну я и сказал ему, чтобы залезали.
-- Надеюсь, вы меня не убьете и не ограбите. -- Он пошел и привел ее. Тут я увидел, что на руках у ней ребенок, махонький, году лет. Он хотел было подсадить ее в кузов, а я говорю: -- Один из вас может сесть в кабину. -Они поговорили немного, потом она залезла в кабину, а он пошел на заправочную станцию, вынес картонный чемодан, -- знаешь, такой, под кожу, -засунул в кузов и сам влез. И поехали -- она в кабине, с ребенком на руках, и то и дело назад поглядывает, не выпал ли он там или еще чего.
Сперва я думал, они женаты. Да, в общем, и не думал ничего, только подивился, как это такая молодая статная девушка -- и вдруг с ним сошлась. Ничего плохого в нем не было. Парень вроде хороший, работник, видно, -- из тех, которые подолгу на месте держатся и прибавки не просят, покуда им разрешают работать. Вот такой примерно парень. Такой, что, кроме как на работе, он всегда где-то сбоку припека. Я себе представить не мог, чтобы кто-нибудь, какая-нибудь женщина запомнила, как спала с ним, -- не говоря уже о том, чтобы такое доказательство на руках имела".
И не стыдно тебе? спрашивает его жена. Говорить такое женщине. Они беседуют в темноте.
Я что-то не вижу, чтобы, ты покраснела, говорит он. И продолжает:
"Я вообще об этом не думал, пока мы не остановились на ночевку. Она сидела со мной в кабине -- ну, разговорились как водится, и немного погодя узнаю, что пришли они из Алабамы. Она все говорила: "Мы пришли", -- и я, конечно, думал, что она -- про того, который в кузове едет. И говорит, что они уже почти два месяца в дороге.
-- Вашему мальцу, -- говорю, -- нет двух месяцев. Если я в цветах разбираюсь. -- А она отвечает, что он родился три недели назад в Джефферсоне, и я говорю: -- А-а, где Нигера линчевали. Это, наверно, при вас еще было, -- и тут она прикусила язык. Как будто он не велел ей про это разговаривать. Я понял, что он. Ну, едем дальше, а как смеркаться стало, я говорю: -- Скоро будет город. Я в городе ночевать не останусь. Но если вы хотите завтра со мной ехать, я заеду за вами в гостиницу, часов в шесть, -а она сидит тихо, как будто ждет, что он окажет, и он немного погодя говорит:
-- Я думаю -- на что нам гостиница, когда в машине дом. -- Я промолчал, а уже в город въезжаем, и он спрашивает: -- А этот городок порядочный или так себе?
-- Не знаю, -- говорю. -- Но думаю, пансион какойнибудь здесь найдется.
А он говорит:
-- Интересно, нет ли тут лагеря для туристов? -- Я молчу, и он объясняет: -- Чтобы палатку снять. Гостиницы эти дорогие -- особенно если людям ехать далеко. -- А куда едут, так и не говорят. Как будто сами не знают, а так, смотрят, куда им удастся заехать. Но я еще этого не понимал. А вот что он от меня услышать хочет, понял -- и что сам он у меня об этом не попросит. Как будто, если Бог положил мне сказать это, я скажу, а если Бог положил ему пойти в гостиницу и заплатить, может, целых три доллара за номер, он пойдет и заплатит. И я говорю:
-- Что ж, ночь теплая. Если вы не боитесь москитов и на голых досках в машине спать...
А он говорит:
-- Конечно. Это будет прекрасно. Это было бы очень прекрасно, если бы вы ей разрешили. -- Тут я заметил, что он сказал ей. И начинаю замечать, что он какой-то чудной, напряженный, что ли. Такой у него вид, будто сам себя накрутить хочет на какое-то дело, которое сделать охота, но боязно. И боится вроде не того, что ему худо будет, а вроде -- само дело такое, что он бы скорее умер, чем на него решился, если бы всех остальных путей не перепробовал и в отчаяние не впал. А я еще ничего не знаю. Никак в толк не возьму, что у них там за история. И если бы не ночевка с этими приключениями, я, думаю, так бы и расстался с ними в Джексоне, ничего не узнавши".
-- А что он сделать-то хотел? говорит жена.
-- Подожди, дойдет черед и до этого. Может, я тебе даже покажу. Он продолжает.
"Остановились мы у магазина. Я еще затормозить не успел, а он уже спрыгнул. Как будто боялся, что я его обгоню, а сам сияет прямо-как мальчишка, когда ему пообещаешь что-то сделать, и он торопится что-нибудь сделать для тебя, пока ты не передумал. Рысцой забежал в магазин и возвращается со свертками, выше головы нагрузился -- и я про себя говорю: "Э, брат. Ты, я вижу, совсем решил поселиться в машине и хозяйством обзавестись". Поехали дальше и скоро нашли подходящее место, я съехал с дороги, под деревья, а он выскакивает, бежит к дверце и помогает ей слезть, да так, как будто они с мальцом стеклянные. А лицо у самого все такое же, как будто он уже почти решился -- не знаю, на что он там решился с отчаяния, -- если только я или она чем-нибудь раньше не помешаем и если она по его лицу не поймет, что он с отчаяния на что-то решился.
-- А на что -- я и тогда еще не знал".
-- А на что все-таки? говорит жена.
-- Я же тебе только что показал. Пора, что ли, второй раз показывать?
-- Я, пожалуй, обойдусь. Но все-таки не понимаю, что тут смешного. И как он умудрился столько трудов и времени на это потратить?
-- А потому что они были неженаты, говорит муж. И ребенок-то был не его. Только я этого не знал. Я это только ночью понял, когда услышал их разговор у костра -- они, наверно, думали, я не слышу. Это еще до того, как он совсем отчаялся. Но и тогда, думаю, отчаяния уже хватало. Просто решил попробовать в последний раз. Он продолжает:
"И вот, значит, бегает он туда-сюда, ночлег устраивает; за все хватается, а с чего начать, не знает, -- такая суматоха, что прямо на нервы действует. Велел ему дров для костра притащить, а сам взял свои одеяла и постелил в машине. И уже зло берет, что с ними связался и что спать теперь придется прямо на земле, ногами к костру, без всякой подстилки. Так что вел себя, наверно, грубовато, ворчал; хожу, все налаживаю, а она сидит спиной к дереву, ребенка под шалью ужином кормит и все твердит, как ей совестно, что из-за нее такие неудобства, и хочет ночевать, сидя у костра, -- она, мол, ни капельки не устала, целый день только ехала и ничего не делала. Потом он вернулся и волочит столько дров, что хватило бы быка, зажарить, она ему что-то сказала, он пошел, вынес из машины чемодан и достает оттуда одеяло. И началась у нас петрушка. Как у этой пары из комиксов, у этих двух французов, которые все кланяются и расшаркиваются, друг друга вперед пропускают, -- вот и мы так, делали вид, будто для того из дому уехали, чтобы дорваться на земле поспать, и каждый норовит разлечься побыстрей да поосновательней. У меня так и просилось на язык: "Ну ладно. Если хочешь спать на земле -валяй. Лично мне это нужно, знаешь как?" Но всетаки, можно сказать, моя взяла. Вернее -- наша взяла. Кончилось тем, что он постелил их одеяло в машине, -- как будто мы с самого начала не знали, что так и будет, -- а мое мы расстелили у костра. Он-то, по крайней мере, думаю, с самого начала знал, что так и будет. Если они действительно из самой Алабамы шли, как он говорил. Иначе зачем он столько дров натащил, если всего-то надо было кофе сварить да подогреть консервы. Потом мы поели, а потом я все узнал".
Что узнал -- что он сделать хотел?
Нет пока еще. Вижу, у нее терпения было побольше, чем у тебя. Он продолжает:
"Значит, поели мы, и улегся я на одеяло. Устал; вытянуться было приятно. И подслушивать их или, там, делать вид, что сплю, я не собирался. А потом, они же сами попросили их подвезти, я их к себе в машину не заманивал. И если им захотелось поговорить при чужом, не отойдя в сторонку, -- это их дело. Так мне и пришлось узнать, что они за кем-то охотятся -- не то ловят его, не то ищут. Вернее сказать -- она. И тут я говорю про себя: "А-а. Вот вам еще одна девица, которая решила в субботу ночью узнать то, про что мама, воскресенья дождавшись, у священника спрашивала". Имени его они не называли. И не знали, куда он от них сбежал. И я так понял, что если бы они знали, куда он направился, то его бы вины тут не было -- этого, который бежал. Это я быстро понял. И вот, слышу, он ей толкует, что они так могут ездить из штата в штат, пересаживаться с грузовика на грузовик до конца дней и следов его не найдут, а она сидит себе с ребенком на бревне и слушает -- тихо и вежливо, как каменная, и, видно, уговорить ее или расшевелить -- примерно так же просто. "Да, брат, -- говорю я себе, -- что она в голове, в кабине ехала, а ты в кузове сидел, на улицу сзади ноги свесив, -- так порядок этот, видно, не сегодня у вас заведен". Но ничего, конечно, не сказал. Лежу, а они разговаривают, -- вернее, он разговаривает, негромко. И о женитьбе даже не поминает. Но говорил-то он, конечно, о ней самой, -- а она себе слушает спокойно, как будто слышала уже не раз, и знает, что ей даже утруждаться не надо отвечать ему да или нет. И улыбается потихоньку. Только он этого не видел.
Потом он как будто сдался. Встал с бревна и ушел.
Но лицо его я видел, когда он повернулся, -- и понял, что сдаваться он даже не думает. Он просто сделал последнюю попытку и теперь до такого отчаяния себя накрутил, что готов был всем рискнуть. Так и хотелось ему сказать, что сейчас он решился на то, что надо было первым долгом сделать. Но, видно, у него были свои резоны. В общем, ушел в темноту, а она на месте сидит, лицо опустила, и все еще потихоньку улыбается. И вслед ему даже не поглядела. Наверно, поняла, что ему хочется одному побыть и накрутить себя на то, что, она ему, может, с самого начала советовала, только не словами -даме это, ясное дело, неудобно; даже такой даме, у которой семья завелась в субботу ночью.
Но скорее дело было и не в этом. А может, ей место или время показалось неподходящим, не говоря уже о зрителях. Словом, встала она немного погодя, посмотрела на меня -- я, конечно, не шевелился -- и влезла в машину, а немного погодя, слышу, все там затихло, -- значит, спать улеглась. А я лежу, -- сна уже ни в одном глазу, -- и довольно эдак долго. Но чувствую, он где-то близко -- ждет, наверно, когда костер потухнет или когда я усну покрепче. И точно, только костер потух, слышу, подходит, тихо, как мышь, стал надо мной, смотрит сверху и слушает. Я -- ни звука; не помню, может, всхрапнул ради него разок-другой. Короче говоря, направляется к машине, да так, как будто по яйцам ступает, а я лежу, смотрю на него и думаю про себя: "Эх, брат, если бы ты сделал это прошлой ночью, ты бы ночевал сегодня на шестьдесят миль южнее. А если бы -- позапрошлой ночью, я бы вас и вовсе не повстречал". И тут я немного забеспокоился. Не от того забеспокоился, что он с ней может что-то сделать, чего она не хочет. По правде говоря, болел-то я за мужичонку. То-то и оно. Я не знал, как мне поступить, когда она закричит, Я знал, что она закричит, а если я вскочу и побегу к машине, это его спугнет, а если не побегу, он сообразит, что я не спал и следил за ним все время, и это его еще скорей спугнет. Только зря я беспокоился. Я мог бы это сразу понять, как только их увидел".
Я чувствую, ты и так, не беспокоился, потому что знал уже, как она поведет себя в таком случае, -- говорит жена.
Точно, -- соглашается муж. Я не хотел, чтобы ты сама про это догадалась. Да-а. Я думал, что на этот раз хорошо запутал следы.
Ну, рассказывай. Что вышло?
А что может выйти с такой здоровой, рослой девушкой, когда ее не предупредили, что это всего-навсего он, а несчастный мужичонка и без того уже расплакаться готов, все равно как второй ребеночек? Он продолжает:
"Никакого крика не было, ничего. Я только видел, как он влез потихоньку в кузов и пропал, потом, -- наверно, до пятнадцати можно было медленно досчитать, -- ничего, потом слышу, такой вроде возглас удивленный -проснулась, значит, но только удивилась, и недовольна слегка, но не испугалась нисколько -- и негромко так говорит:
-- Ай-ай-ай, мистер Банч. Как вам не совестно. Так ведь можно и ребенка разбудить. -- И сам он из задней двери появился. Не быстро, и совсем даже не своим ходом. Плюнь мне в глаза, если мне не показалось, что она подняла его и спустила обратно на землю, как этого ребеночка, если бы ему было, ну, так лет шесть, -- и говорит: -- Подите, ляжьте, поспите. Завтра нам опять ехать.
А мне прямо глядеть на него стыдно, -- не дай бог узнает, что хоть одна живая душа видела или слышала, какая у него вышла осечка. Плюнь мне в глаза, если мне вместе с ним не хотелось провалиться сквозь землю. Правда, я к земле ближе был. А он стоит там, как она его поставила. Костер уж совсем догорел, и я его еле вижу. Но знаю, как я бы там стоял и чувствовал себя на его месте. Голову бы опустил, как будто Судья сейчас скажет: "Уведите его и поскорее повесьте". Но лежу -- и ни звука, и чуть погодя слышу, он уходит. Слышу, кусты затрещали, как будто бросился напролом, очертя голову. Потом рассвело, а его все нету.
Ну, я ничего не сказал. Что тут скажешь? Я все-таки надеялся, что он объявится -- стыдно или не стыдно, но из кустов выйдет. Развел я костер, начал завтрак готовить и немного погодя, слышу, вылезает из грузовика она. Я не оглядываюсь. Но, слышу, стоит так, как будто озирается, как будто угадать хочет по костру или по одеялу моему, тут он или нет. Я -- ни слова, и она -ни слова. Пора уже вроде собираться и ехать. Но, думаю, не бросать же ее посреди дороги. И еще думаю-услышала бы моя жена, что я разъезжаю с хорошенькой деревенской девушкой и младенцем трех недель от роду -- пускай она и говорит, что мужа разыскивает. Или теперь уже -- обоих мужей. Поели мы, значит, и я говорю:
-- Ну, путь у меня не близкий -- надо собираться. -- А она ни слова не говорит. Я на нее поглядел и вижу, лицо у нее спокойное, как ни в чем не бывало. Плюнь мне в глаза, если она хотя бы удивилась или чего-нибудь. Ну и положеньице. Что с ней прикажешь делать -- а она уже и вещи собрала, и кузов веткой вымела, и уж чемодан этот картонный там, и у задней стенки одеяло сложено в виде подушки; и я говорю про себя: "Неудивительно, что ты обходишься. Когда они от тебя сбегают, ты просто подбираешь, что от них осталось и идешь дальше.
Она говорит:
-- Я, пожалуй, тут поеду, сзади.
-- Малышу, -- говорю, -- будет тряско.
-- А я его на руках подержу, -- отвечает.
-- Как хотите, -- я говорю. И поехали, я из окошка высунулся, назад смотрю -- все надеюсь, что он появится, пока мы за поворот не выехали. Нет как нет. Рассказывают про одного, которого поймали на вокзале с чужим ребенком. А у меня мало того, что ребенок чужой, -- еще и женщина, и в каждой машине, которая догоняет, мерещится свора мужей и жен, уж не говоря про шерифов. Мы уже подъезжали к границе Теннесси, и я решил -- либо я этот новый мотор запорю, либо доберусь-таки до большого города, где найдется дамское благотворительное общество, чтобы ее туда сдать. А сам нет-нет да и оглянусь назад -- вдруг он бежит за нами; а она сидит спокойненько, как в церкви, и ребенка держит таким манером, чтобы он и кушать мог, и на ухабах не подскакивал. Нет, с ними тягаться бесполезно". Он лежит в постели и смеется. "Да, брат. Плюнь мне в глаза, если кто-то с ними может потягаться". А что потом? Что она потом сделала?
А ничего. Сидит, и едет, и смотрит так, словно землю первый раз в жизни видит -- дорогу, деревья, столбы телефонные. Она его и не видела, пока он к задней двери не подошел. Да ей и незачем было. Только ждать -- и больше ничего. И она это знала.
Его?
Ну да. Стоял на обочине, когда мы выехали за поворот, Стыдно, не стыдно -- а стоит, побитый, но упрямый -- и спокойный притом, как будто накрутил и довел себя до последнего, последнее средство испробовал и знает теперь, что доводить себя больше не придется. Он продолжает:
"На меня он и не посмотрел. Только я затормозил, а он уже -- бегом к задней двери, где она сидит. Обошел кузов и стал там, а она даже не удивилась.
-- Я слишком далеко зашел, -- он говорит. -- И провалиться мне на этом месте, если я теперь отступлюсь. -- А она смотрит на него, словно с самого начала знала, как он себя поведет, когда он сам об этом еще и не думал, -- и как бы он себя ни повел, всерьез это принимать не надо.
-- А никто вам и не велел отступаться, -- она говорит". Он смеется, лежа в постели, смеется долго. "Да, брат. С женщиной тягаться бесполезно. Ведь знаешь, что я думаю? Я думаю, она просто каталась. По-моему, у ней и в мыслях не было догонять того, кого они искали. И никогда она, по-моему, догонять не собиралась -- только ему еще не сказала. Я думаю, она это первый раз в жизни так далеко от дома ушла, чтоб засветло не успеть вернуться. И благополучно в такую даль забралась, а люди ей помогают. Вот она, я думаю, и решила еще немного покататься, белый свет посмотреть, -- знала, видно, что как осядет теперь, так уж -- на всю жизнь. Вот что я думаю. Сидит себе сзади, и он там при ней, и малыш -- он даже кушать не перестал, все десять миль так и завтракал, чем тебе не вагон-ресторан? -- а сама на дорогу глядит, любуется, как столбы да изгороди назад бегут, словно это -- цирковой парад. Немного погодя я говорю:
-- А вот вам и Солсбери.
А она говорит:
-- Что?
-- Солсбери, -- говорю, -- Теннесси. -- Оглянулся и на лицо ее посмотрел, а она уже как будто приготовилась и ждет, когда ее удивят, и знает, что удивление будет приятное. И, видно, так оно и случилось, как она ждала, и ей это подошло. Потому что она говорит:
-- Ну и ну. Носит же человека по свету. Двух месяцев нет, как мы из Алабамы вышли, а уже -- Теннесси".
КОММЕНТАРИИ
Покахонтас -- поселок в штате Миссисипи близ города Джексона.
вечное движение... на боку греческой вазы -- Реминисценция из "Оды греческой вазе" (1820) английского поэта-романтика Джона Китса (1795-1821). Описанный Китсом рисунок на вазе -- бегущие девы играющий флейтист, влюбленный, застывший "у счастья на пороге" толпа идущая к алтарю, -- для Фолкнера есть символ неизменности самотождественности жизни, вечности, вневременной гармонии, которую он обычно связывает с природным, женским началом. Ср., например парафразы "Оды греческой вазе" в романе "Сарторис".
Армстид и У интерботом -- йокнапатофские фермеры, персонажи нескольких произведений Фолкнера. Армстид Действует или упоминается в романе "Когда настал мой смертный час" (1930) "Трилогии о Сноупсах, рассказе "Дранка для Господа" (1942), Уинтердо лавки Варнера... -- то есть до поселка французова
Балка (см. карту на форзацах тома). В других произведениях иокнапатофского цикла Фолкнер увеличил расстояние между лавкой Ваонера и Джефферсоном до двадцати миль.
голосовать им подавай. -- Девятнадцатая поправка к конституции США, предоставляющая женщинам равные избирательные права, приобрела силу закона 26 августа 1920 г. Некоторые южные штаты, и в том числе Миссисипи, отказались ее ратифицировать.
Его зовут Кристмас -- главный герой романа, Джо Кристмас, символически соотнесен с Христом. Уже сама его фамилия (буквально: Рождество Христово), инициалы (J.С. = Иисус Христос), возраст в момент гибели (тридцать три года) должны вызвать у читателя ассоциации с новозаветным преданием. Кроме того, целый ряд параллелей обнаруживается на уровне сюжета: Кристмаса предает его "ученик", он изгоняет молящихся из храма, ровно неделя проходит со дня убийства Джоанны Берден до страстной пятницы, когда Кристмас прекращает побег, и т.п. К евангельской символике восходят также и два важнейших символических лейтмотива романа, мотив распятия и мотив "света-тьмы", который правда, разработан у Фолкнера не без воздействия повести Дж. Конрада "Сердце тьмы".
...можешь получить бутылку... -- Действие романа происходит в годы полного запрета на продажу спиртных напитков в США 1920-1933) Введение сухого закона привело к появлению множества подпольных торговцев спиртным (бутлеггеров). Бутлеггерст. вом занимался и Джо Кристмас.
Реконструкция -- так в Америке называют период после завершения Гражданской войны (1865-1877), в течение которого федеральное правительство осуществляло перестройку политической и социальной жизни в побежденных южных штатах.
Д. Б -- доктор богословия.
...пресвитерианской церкви... -- Речь идет об одной из самых ортодоксальных кальвинистских церквей США. Пресвитерианская церковь состоит из отдельных общин, которыми управляют избранные старейшины (т.н. пресвитеры). Как отмечают американские исследователи, в этом районе Фолкнер намеренно преувеличил влияние фанатиков-пресвитерианцев на жизнь американского Юга, чтобы заострить тему религиозной нетерпимости. В действительности подавляющее большинство жителей штата Миссисипи принадлежит к баптистской или методистской церквам.
...о горевших в Джефферсоне складах генерала Гранта... -- Фолкнер переносит здесь в мифический Джефферсон реальный эпизод Гражданской войны: налет отряда южан под командованием генерала Эрла Ван Дорна (1820-1863) на город Холли-Спрингс, расположенный в тридцати милях от Оксфорда, в декабре 1862 г. Конфедератам во время рейда удалось уничтожить крупные тыловые склады одной из федеральных армий, которой тогда командовал генерал Улисс Симпсон Грант (1822-1885), впоследствии главнокомандующий всеми войсками северян и президент США.
В восточной части штата живет человек, который занимается починкой и перепродажей мебели; недавно он ездил в Теннесси за старой мебелью, купленной по переписке. Поехал он на своем грузовике, и поскольку машина (это фургон с дверью в задней стенке) еще только обкатывалась, он не хотел ее гнать быстрее пятнадцати миль в час и, чтобы не тратиться на гостиницы, взял с собой все необходимое для ночевок на открытом воздухе. Возвратившись домой, он рассказал жене об одном приключении, на его взгляд достаточно забавном, чтобы о нем стоило рассказать. Возможно, он нашел это приключение интересным и решил, что сможет рассказать о нем интересно потому, что они с женой люди еще не старые, и вдобавок он отсутствовал дома (благодаря весьма умеренной скорости, которой счел нужным себя ограничить) больше недели. Речь шла о двух людях, пассажирах, которых он подобрал по дороге; он называет город в Миссисипи, недалеко от границы с Теннесси.
"Решил заправиться, подъезжаю к станции и вижу, стоит на углу такая молоденькая, приятная с виду женщина -- как будто ждет, чтобы кто-нибудь из проезжих предложил ее подвезти. Что-то в руках держит. Я сперва не заметил, что это такое, и парня не заметил, который с ней был, -- покуда он не подошел и не заговорил со мной. Сперва я решил, что не заметил его, потому что он стоял отдельно. А потом вижу -- это такой человек, что если он один на дне пустого бассейна будет сидеть, его и то не сразу заметишь. Подходит он, а я ему с места в карьер:
-- Если вам в Мемфис нужно, то я не туда. Я еду через Джексон, Теннесси.
А он говорит:
-- Прекрасно. Это бы нас устроило. Вы бы нас очень выручили.
Я говорю:
-- А куда вы все-таки едете? -- А он поглядел на меня, -- вроде, хочет быстренько что-нибудь выдумать, но, видно, врать не привык и знает, что вряд ли ему поверят, -- Наверно, просто осматриваетесь? -- говорю.
-- Да, -- говорит. -- Вот именно. Просто путешествуем. Куда бы вы нас ни подвезли, все равно вы нас очень выручите.
Ну я и сказал ему, чтобы залезали.
-- Надеюсь, вы меня не убьете и не ограбите. -- Он пошел и привел ее. Тут я увидел, что на руках у ней ребенок, махонький, году лет. Он хотел было подсадить ее в кузов, а я говорю: -- Один из вас может сесть в кабину. -Они поговорили немного, потом она залезла в кабину, а он пошел на заправочную станцию, вынес картонный чемодан, -- знаешь, такой, под кожу, -засунул в кузов и сам влез. И поехали -- она в кабине, с ребенком на руках, и то и дело назад поглядывает, не выпал ли он там или еще чего.
Сперва я думал, они женаты. Да, в общем, и не думал ничего, только подивился, как это такая молодая статная девушка -- и вдруг с ним сошлась. Ничего плохого в нем не было. Парень вроде хороший, работник, видно, -- из тех, которые подолгу на месте держатся и прибавки не просят, покуда им разрешают работать. Вот такой примерно парень. Такой, что, кроме как на работе, он всегда где-то сбоку припека. Я себе представить не мог, чтобы кто-нибудь, какая-нибудь женщина запомнила, как спала с ним, -- не говоря уже о том, чтобы такое доказательство на руках имела".
И не стыдно тебе? спрашивает его жена. Говорить такое женщине. Они беседуют в темноте.
Я что-то не вижу, чтобы, ты покраснела, говорит он. И продолжает:
"Я вообще об этом не думал, пока мы не остановились на ночевку. Она сидела со мной в кабине -- ну, разговорились как водится, и немного погодя узнаю, что пришли они из Алабамы. Она все говорила: "Мы пришли", -- и я, конечно, думал, что она -- про того, который в кузове едет. И говорит, что они уже почти два месяца в дороге.
-- Вашему мальцу, -- говорю, -- нет двух месяцев. Если я в цветах разбираюсь. -- А она отвечает, что он родился три недели назад в Джефферсоне, и я говорю: -- А-а, где Нигера линчевали. Это, наверно, при вас еще было, -- и тут она прикусила язык. Как будто он не велел ей про это разговаривать. Я понял, что он. Ну, едем дальше, а как смеркаться стало, я говорю: -- Скоро будет город. Я в городе ночевать не останусь. Но если вы хотите завтра со мной ехать, я заеду за вами в гостиницу, часов в шесть, -а она сидит тихо, как будто ждет, что он окажет, и он немного погодя говорит:
-- Я думаю -- на что нам гостиница, когда в машине дом. -- Я промолчал, а уже в город въезжаем, и он спрашивает: -- А этот городок порядочный или так себе?
-- Не знаю, -- говорю. -- Но думаю, пансион какойнибудь здесь найдется.
А он говорит:
-- Интересно, нет ли тут лагеря для туристов? -- Я молчу, и он объясняет: -- Чтобы палатку снять. Гостиницы эти дорогие -- особенно если людям ехать далеко. -- А куда едут, так и не говорят. Как будто сами не знают, а так, смотрят, куда им удастся заехать. Но я еще этого не понимал. А вот что он от меня услышать хочет, понял -- и что сам он у меня об этом не попросит. Как будто, если Бог положил мне сказать это, я скажу, а если Бог положил ему пойти в гостиницу и заплатить, может, целых три доллара за номер, он пойдет и заплатит. И я говорю:
-- Что ж, ночь теплая. Если вы не боитесь москитов и на голых досках в машине спать...
А он говорит:
-- Конечно. Это будет прекрасно. Это было бы очень прекрасно, если бы вы ей разрешили. -- Тут я заметил, что он сказал ей. И начинаю замечать, что он какой-то чудной, напряженный, что ли. Такой у него вид, будто сам себя накрутить хочет на какое-то дело, которое сделать охота, но боязно. И боится вроде не того, что ему худо будет, а вроде -- само дело такое, что он бы скорее умер, чем на него решился, если бы всех остальных путей не перепробовал и в отчаяние не впал. А я еще ничего не знаю. Никак в толк не возьму, что у них там за история. И если бы не ночевка с этими приключениями, я, думаю, так бы и расстался с ними в Джексоне, ничего не узнавши".
-- А что он сделать-то хотел? говорит жена.
-- Подожди, дойдет черед и до этого. Может, я тебе даже покажу. Он продолжает.
"Остановились мы у магазина. Я еще затормозить не успел, а он уже спрыгнул. Как будто боялся, что я его обгоню, а сам сияет прямо-как мальчишка, когда ему пообещаешь что-то сделать, и он торопится что-нибудь сделать для тебя, пока ты не передумал. Рысцой забежал в магазин и возвращается со свертками, выше головы нагрузился -- и я про себя говорю: "Э, брат. Ты, я вижу, совсем решил поселиться в машине и хозяйством обзавестись". Поехали дальше и скоро нашли подходящее место, я съехал с дороги, под деревья, а он выскакивает, бежит к дверце и помогает ей слезть, да так, как будто они с мальцом стеклянные. А лицо у самого все такое же, как будто он уже почти решился -- не знаю, на что он там решился с отчаяния, -- если только я или она чем-нибудь раньше не помешаем и если она по его лицу не поймет, что он с отчаяния на что-то решился.
-- А на что -- я и тогда еще не знал".
-- А на что все-таки? говорит жена.
-- Я же тебе только что показал. Пора, что ли, второй раз показывать?
-- Я, пожалуй, обойдусь. Но все-таки не понимаю, что тут смешного. И как он умудрился столько трудов и времени на это потратить?
-- А потому что они были неженаты, говорит муж. И ребенок-то был не его. Только я этого не знал. Я это только ночью понял, когда услышал их разговор у костра -- они, наверно, думали, я не слышу. Это еще до того, как он совсем отчаялся. Но и тогда, думаю, отчаяния уже хватало. Просто решил попробовать в последний раз. Он продолжает:
"И вот, значит, бегает он туда-сюда, ночлег устраивает; за все хватается, а с чего начать, не знает, -- такая суматоха, что прямо на нервы действует. Велел ему дров для костра притащить, а сам взял свои одеяла и постелил в машине. И уже зло берет, что с ними связался и что спать теперь придется прямо на земле, ногами к костру, без всякой подстилки. Так что вел себя, наверно, грубовато, ворчал; хожу, все налаживаю, а она сидит спиной к дереву, ребенка под шалью ужином кормит и все твердит, как ей совестно, что из-за нее такие неудобства, и хочет ночевать, сидя у костра, -- она, мол, ни капельки не устала, целый день только ехала и ничего не делала. Потом он вернулся и волочит столько дров, что хватило бы быка, зажарить, она ему что-то сказала, он пошел, вынес из машины чемодан и достает оттуда одеяло. И началась у нас петрушка. Как у этой пары из комиксов, у этих двух французов, которые все кланяются и расшаркиваются, друг друга вперед пропускают, -- вот и мы так, делали вид, будто для того из дому уехали, чтобы дорваться на земле поспать, и каждый норовит разлечься побыстрей да поосновательней. У меня так и просилось на язык: "Ну ладно. Если хочешь спать на земле -валяй. Лично мне это нужно, знаешь как?" Но всетаки, можно сказать, моя взяла. Вернее -- наша взяла. Кончилось тем, что он постелил их одеяло в машине, -- как будто мы с самого начала не знали, что так и будет, -- а мое мы расстелили у костра. Он-то, по крайней мере, думаю, с самого начала знал, что так и будет. Если они действительно из самой Алабамы шли, как он говорил. Иначе зачем он столько дров натащил, если всего-то надо было кофе сварить да подогреть консервы. Потом мы поели, а потом я все узнал".
Что узнал -- что он сделать хотел?
Нет пока еще. Вижу, у нее терпения было побольше, чем у тебя. Он продолжает:
"Значит, поели мы, и улегся я на одеяло. Устал; вытянуться было приятно. И подслушивать их или, там, делать вид, что сплю, я не собирался. А потом, они же сами попросили их подвезти, я их к себе в машину не заманивал. И если им захотелось поговорить при чужом, не отойдя в сторонку, -- это их дело. Так мне и пришлось узнать, что они за кем-то охотятся -- не то ловят его, не то ищут. Вернее сказать -- она. И тут я говорю про себя: "А-а. Вот вам еще одна девица, которая решила в субботу ночью узнать то, про что мама, воскресенья дождавшись, у священника спрашивала". Имени его они не называли. И не знали, куда он от них сбежал. И я так понял, что если бы они знали, куда он направился, то его бы вины тут не было -- этого, который бежал. Это я быстро понял. И вот, слышу, он ей толкует, что они так могут ездить из штата в штат, пересаживаться с грузовика на грузовик до конца дней и следов его не найдут, а она сидит себе с ребенком на бревне и слушает -- тихо и вежливо, как каменная, и, видно, уговорить ее или расшевелить -- примерно так же просто. "Да, брат, -- говорю я себе, -- что она в голове, в кабине ехала, а ты в кузове сидел, на улицу сзади ноги свесив, -- так порядок этот, видно, не сегодня у вас заведен". Но ничего, конечно, не сказал. Лежу, а они разговаривают, -- вернее, он разговаривает, негромко. И о женитьбе даже не поминает. Но говорил-то он, конечно, о ней самой, -- а она себе слушает спокойно, как будто слышала уже не раз, и знает, что ей даже утруждаться не надо отвечать ему да или нет. И улыбается потихоньку. Только он этого не видел.
Потом он как будто сдался. Встал с бревна и ушел.
Но лицо его я видел, когда он повернулся, -- и понял, что сдаваться он даже не думает. Он просто сделал последнюю попытку и теперь до такого отчаяния себя накрутил, что готов был всем рискнуть. Так и хотелось ему сказать, что сейчас он решился на то, что надо было первым долгом сделать. Но, видно, у него были свои резоны. В общем, ушел в темноту, а она на месте сидит, лицо опустила, и все еще потихоньку улыбается. И вслед ему даже не поглядела. Наверно, поняла, что ему хочется одному побыть и накрутить себя на то, что, она ему, может, с самого начала советовала, только не словами -даме это, ясное дело, неудобно; даже такой даме, у которой семья завелась в субботу ночью.
Но скорее дело было и не в этом. А может, ей место или время показалось неподходящим, не говоря уже о зрителях. Словом, встала она немного погодя, посмотрела на меня -- я, конечно, не шевелился -- и влезла в машину, а немного погодя, слышу, все там затихло, -- значит, спать улеглась. А я лежу, -- сна уже ни в одном глазу, -- и довольно эдак долго. Но чувствую, он где-то близко -- ждет, наверно, когда костер потухнет или когда я усну покрепче. И точно, только костер потух, слышу, подходит, тихо, как мышь, стал надо мной, смотрит сверху и слушает. Я -- ни звука; не помню, может, всхрапнул ради него разок-другой. Короче говоря, направляется к машине, да так, как будто по яйцам ступает, а я лежу, смотрю на него и думаю про себя: "Эх, брат, если бы ты сделал это прошлой ночью, ты бы ночевал сегодня на шестьдесят миль южнее. А если бы -- позапрошлой ночью, я бы вас и вовсе не повстречал". И тут я немного забеспокоился. Не от того забеспокоился, что он с ней может что-то сделать, чего она не хочет. По правде говоря, болел-то я за мужичонку. То-то и оно. Я не знал, как мне поступить, когда она закричит, Я знал, что она закричит, а если я вскочу и побегу к машине, это его спугнет, а если не побегу, он сообразит, что я не спал и следил за ним все время, и это его еще скорей спугнет. Только зря я беспокоился. Я мог бы это сразу понять, как только их увидел".
Я чувствую, ты и так, не беспокоился, потому что знал уже, как она поведет себя в таком случае, -- говорит жена.
Точно, -- соглашается муж. Я не хотел, чтобы ты сама про это догадалась. Да-а. Я думал, что на этот раз хорошо запутал следы.
Ну, рассказывай. Что вышло?
А что может выйти с такой здоровой, рослой девушкой, когда ее не предупредили, что это всего-навсего он, а несчастный мужичонка и без того уже расплакаться готов, все равно как второй ребеночек? Он продолжает:
"Никакого крика не было, ничего. Я только видел, как он влез потихоньку в кузов и пропал, потом, -- наверно, до пятнадцати можно было медленно досчитать, -- ничего, потом слышу, такой вроде возглас удивленный -проснулась, значит, но только удивилась, и недовольна слегка, но не испугалась нисколько -- и негромко так говорит:
-- Ай-ай-ай, мистер Банч. Как вам не совестно. Так ведь можно и ребенка разбудить. -- И сам он из задней двери появился. Не быстро, и совсем даже не своим ходом. Плюнь мне в глаза, если мне не показалось, что она подняла его и спустила обратно на землю, как этого ребеночка, если бы ему было, ну, так лет шесть, -- и говорит: -- Подите, ляжьте, поспите. Завтра нам опять ехать.
А мне прямо глядеть на него стыдно, -- не дай бог узнает, что хоть одна живая душа видела или слышала, какая у него вышла осечка. Плюнь мне в глаза, если мне вместе с ним не хотелось провалиться сквозь землю. Правда, я к земле ближе был. А он стоит там, как она его поставила. Костер уж совсем догорел, и я его еле вижу. Но знаю, как я бы там стоял и чувствовал себя на его месте. Голову бы опустил, как будто Судья сейчас скажет: "Уведите его и поскорее повесьте". Но лежу -- и ни звука, и чуть погодя слышу, он уходит. Слышу, кусты затрещали, как будто бросился напролом, очертя голову. Потом рассвело, а его все нету.
Ну, я ничего не сказал. Что тут скажешь? Я все-таки надеялся, что он объявится -- стыдно или не стыдно, но из кустов выйдет. Развел я костер, начал завтрак готовить и немного погодя, слышу, вылезает из грузовика она. Я не оглядываюсь. Но, слышу, стоит так, как будто озирается, как будто угадать хочет по костру или по одеялу моему, тут он или нет. Я -- ни слова, и она -ни слова. Пора уже вроде собираться и ехать. Но, думаю, не бросать же ее посреди дороги. И еще думаю-услышала бы моя жена, что я разъезжаю с хорошенькой деревенской девушкой и младенцем трех недель от роду -- пускай она и говорит, что мужа разыскивает. Или теперь уже -- обоих мужей. Поели мы, значит, и я говорю:
-- Ну, путь у меня не близкий -- надо собираться. -- А она ни слова не говорит. Я на нее поглядел и вижу, лицо у нее спокойное, как ни в чем не бывало. Плюнь мне в глаза, если она хотя бы удивилась или чего-нибудь. Ну и положеньице. Что с ней прикажешь делать -- а она уже и вещи собрала, и кузов веткой вымела, и уж чемодан этот картонный там, и у задней стенки одеяло сложено в виде подушки; и я говорю про себя: "Неудивительно, что ты обходишься. Когда они от тебя сбегают, ты просто подбираешь, что от них осталось и идешь дальше.
Она говорит:
-- Я, пожалуй, тут поеду, сзади.
-- Малышу, -- говорю, -- будет тряско.
-- А я его на руках подержу, -- отвечает.
-- Как хотите, -- я говорю. И поехали, я из окошка высунулся, назад смотрю -- все надеюсь, что он появится, пока мы за поворот не выехали. Нет как нет. Рассказывают про одного, которого поймали на вокзале с чужим ребенком. А у меня мало того, что ребенок чужой, -- еще и женщина, и в каждой машине, которая догоняет, мерещится свора мужей и жен, уж не говоря про шерифов. Мы уже подъезжали к границе Теннесси, и я решил -- либо я этот новый мотор запорю, либо доберусь-таки до большого города, где найдется дамское благотворительное общество, чтобы ее туда сдать. А сам нет-нет да и оглянусь назад -- вдруг он бежит за нами; а она сидит спокойненько, как в церкви, и ребенка держит таким манером, чтобы он и кушать мог, и на ухабах не подскакивал. Нет, с ними тягаться бесполезно". Он лежит в постели и смеется. "Да, брат. Плюнь мне в глаза, если кто-то с ними может потягаться". А что потом? Что она потом сделала?
А ничего. Сидит, и едет, и смотрит так, словно землю первый раз в жизни видит -- дорогу, деревья, столбы телефонные. Она его и не видела, пока он к задней двери не подошел. Да ей и незачем было. Только ждать -- и больше ничего. И она это знала.
Его?
Ну да. Стоял на обочине, когда мы выехали за поворот, Стыдно, не стыдно -- а стоит, побитый, но упрямый -- и спокойный притом, как будто накрутил и довел себя до последнего, последнее средство испробовал и знает теперь, что доводить себя больше не придется. Он продолжает:
"На меня он и не посмотрел. Только я затормозил, а он уже -- бегом к задней двери, где она сидит. Обошел кузов и стал там, а она даже не удивилась.
-- Я слишком далеко зашел, -- он говорит. -- И провалиться мне на этом месте, если я теперь отступлюсь. -- А она смотрит на него, словно с самого начала знала, как он себя поведет, когда он сам об этом еще и не думал, -- и как бы он себя ни повел, всерьез это принимать не надо.
-- А никто вам и не велел отступаться, -- она говорит". Он смеется, лежа в постели, смеется долго. "Да, брат. С женщиной тягаться бесполезно. Ведь знаешь, что я думаю? Я думаю, она просто каталась. По-моему, у ней и в мыслях не было догонять того, кого они искали. И никогда она, по-моему, догонять не собиралась -- только ему еще не сказала. Я думаю, она это первый раз в жизни так далеко от дома ушла, чтоб засветло не успеть вернуться. И благополучно в такую даль забралась, а люди ей помогают. Вот она, я думаю, и решила еще немного покататься, белый свет посмотреть, -- знала, видно, что как осядет теперь, так уж -- на всю жизнь. Вот что я думаю. Сидит себе сзади, и он там при ней, и малыш -- он даже кушать не перестал, все десять миль так и завтракал, чем тебе не вагон-ресторан? -- а сама на дорогу глядит, любуется, как столбы да изгороди назад бегут, словно это -- цирковой парад. Немного погодя я говорю:
-- А вот вам и Солсбери.
А она говорит:
-- Что?
-- Солсбери, -- говорю, -- Теннесси. -- Оглянулся и на лицо ее посмотрел, а она уже как будто приготовилась и ждет, когда ее удивят, и знает, что удивление будет приятное. И, видно, так оно и случилось, как она ждала, и ей это подошло. Потому что она говорит:
-- Ну и ну. Носит же человека по свету. Двух месяцев нет, как мы из Алабамы вышли, а уже -- Теннесси".
КОММЕНТАРИИ
Покахонтас -- поселок в штате Миссисипи близ города Джексона.
вечное движение... на боку греческой вазы -- Реминисценция из "Оды греческой вазе" (1820) английского поэта-романтика Джона Китса (1795-1821). Описанный Китсом рисунок на вазе -- бегущие девы играющий флейтист, влюбленный, застывший "у счастья на пороге" толпа идущая к алтарю, -- для Фолкнера есть символ неизменности самотождественности жизни, вечности, вневременной гармонии, которую он обычно связывает с природным, женским началом. Ср., например парафразы "Оды греческой вазе" в романе "Сарторис".
Армстид и У интерботом -- йокнапатофские фермеры, персонажи нескольких произведений Фолкнера. Армстид Действует или упоминается в романе "Когда настал мой смертный час" (1930) "Трилогии о Сноупсах, рассказе "Дранка для Господа" (1942), Уинтердо лавки Варнера... -- то есть до поселка французова
Балка (см. карту на форзацах тома). В других произведениях иокнапатофского цикла Фолкнер увеличил расстояние между лавкой Ваонера и Джефферсоном до двадцати миль.
голосовать им подавай. -- Девятнадцатая поправка к конституции США, предоставляющая женщинам равные избирательные права, приобрела силу закона 26 августа 1920 г. Некоторые южные штаты, и в том числе Миссисипи, отказались ее ратифицировать.
Его зовут Кристмас -- главный герой романа, Джо Кристмас, символически соотнесен с Христом. Уже сама его фамилия (буквально: Рождество Христово), инициалы (J.С. = Иисус Христос), возраст в момент гибели (тридцать три года) должны вызвать у читателя ассоциации с новозаветным преданием. Кроме того, целый ряд параллелей обнаруживается на уровне сюжета: Кристмаса предает его "ученик", он изгоняет молящихся из храма, ровно неделя проходит со дня убийства Джоанны Берден до страстной пятницы, когда Кристмас прекращает побег, и т.п. К евангельской символике восходят также и два важнейших символических лейтмотива романа, мотив распятия и мотив "света-тьмы", который правда, разработан у Фолкнера не без воздействия повести Дж. Конрада "Сердце тьмы".
...можешь получить бутылку... -- Действие романа происходит в годы полного запрета на продажу спиртных напитков в США 1920-1933) Введение сухого закона привело к появлению множества подпольных торговцев спиртным (бутлеггеров). Бутлеггерст. вом занимался и Джо Кристмас.
Реконструкция -- так в Америке называют период после завершения Гражданской войны (1865-1877), в течение которого федеральное правительство осуществляло перестройку политической и социальной жизни в побежденных южных штатах.
Д. Б -- доктор богословия.
...пресвитерианской церкви... -- Речь идет об одной из самых ортодоксальных кальвинистских церквей США. Пресвитерианская церковь состоит из отдельных общин, которыми управляют избранные старейшины (т.н. пресвитеры). Как отмечают американские исследователи, в этом районе Фолкнер намеренно преувеличил влияние фанатиков-пресвитерианцев на жизнь американского Юга, чтобы заострить тему религиозной нетерпимости. В действительности подавляющее большинство жителей штата Миссисипи принадлежит к баптистской или методистской церквам.
...о горевших в Джефферсоне складах генерала Гранта... -- Фолкнер переносит здесь в мифический Джефферсон реальный эпизод Гражданской войны: налет отряда южан под командованием генерала Эрла Ван Дорна (1820-1863) на город Холли-Спрингс, расположенный в тридцати милях от Оксфорда, в декабре 1862 г. Конфедератам во время рейда удалось уничтожить крупные тыловые склады одной из федеральных армий, которой тогда командовал генерал Улисс Симпсон Грант (1822-1885), впоследствии главнокомандующий всеми войсками северян и президент США.