Страница:
— А, наверняка попадет в руки какому-нибудь болвану, и он погубит ее. Я и сам ходил в такую же школу, правда не квакерскую. Директор был бесхарактерным ничтожеством, а его жена — мегерой, которой было наплевать на школьные дела, и в конце концов из-за ее капризов все развалилось. Все так кончается когда-нибудь, — заключил Тобиас бесстрастно.
— Вы, похоже, во всем видите худшее. Я всегда стараюсь найти что-нибудь хорошее.
— Этим мы и отличаемся друг от друга. Я трезво смотрю на вещи, а вы — мечтатель, идеалист. Конечно, было бы хорошо, если бы мир был таким, каким он вам представляется, но я убедился, что он другой, — задумчиво произнес Тобиас.
— И это сделало вас угрюмым одиночкой. Тобиас в ответ только усмехнулся.
— Так что вы хотели мне сказать?
— Вы действительно верите, что уцелеете в той игре, которую затеяли?
Тобиас откинулся на спинку стула и поглядел в сторону.
— Я думаю, у меня неплохие шансы. У меня есть «Оганкит». Он теперь выглядит впечатляюще, не правда ли?
— Похож на «Мерримак», — отозвался Винсент подчеркнуто равнодушным тоном, сделав вид, что это его не интересует.
— Я специально сделал его таким. Я ведь служил инженером-механиком на «Камберленде».
— Вы участвовали в этом сражении? Почему вы никогда не рассказывали об этом?
— А кому это было интересно? — отрезал Тобиас.
Воспоминание о том, как ядро с «Мерримака» взорвалось на палубе его корабля, до сих пор преследовало его. После этого боя его поставили командовать суд-ном — но транспортным, черт бы их побрал. Хотя дисциплинарный совет Адмиралтейства принял к сведению его объяснение причин, по которым он прыгнул за борт прежде, чем была дана команда покинуть судно, он знал, что ему никогда не доверят боевой корабль.
— Я хорошо помню «Мерримак»; когда мы захватили военно-морскую базу конфедератов, я видел чертежи, по которым он был построен. «Оганкит» теперь тоже корабль что надо. Двухдюймовая броня, двенадцать тяжелых орудий — самый мощный броненосец во всем этом забытом Богом мире.
— Вы перестраивали его в Карфагене.
— Я вижу, разведка работает — да, генерал? Винсент улыбнулся обескураживающей улыбкой:
— Вряд ли стоит этому удивляться. Тобиас тоже улыбнулся и покачал головой:
— Да, вы проделали поистине большой путь с тех пор, как я выловил вас из той речки. Генерал, посол… И при этом по-прежнему добрый квакер?
— Не знаю, может быть, и нет. Жизнь изменила всех нас — и вас, и меня.
— Да, приходится приспосабливаться к тем условиям, какие существуют в этом мире.
— Мы нашли возможность жить в нем и помочь миллионам других людей. А вы были когда-то нашим товарищем.
— Неужели вы действительно верите, что помогли людям, Винсент? В ту войну погибла половина всех русских, а Тугары забрали бы только двух из десяти. Умерли почти шестьсот тысяч человек, которые могли бы еще жить. Вы называете это помощью?
— Мы освободили их от тугар.
— Это можно было сделать так, как предлагал я. Затаиться, пока они не уйдут, а потом в течение двадцати лет спокойно готовиться к отпору. Но нет, ваш Кин не желал ждать.
— Вы не могли перенести того, что он вами командует, правда? — спросил Винсент, стараясь, чтобы это не прозвучало как обвинение.
— Да, не мог. С того самого момента, как он ступил на палубу «Оганкита», он относился ко мне с пренебрежением. Это вечная история. Офицеры смотрят на меня с насмешкой из-за того, что я коротышка с большим животом и слишком высоким голосом. А до моих способностей никому нет дела.
Винсент видел, что Тобиасом владеют обида, гнев и страх.
— Эндрю не винил вас тогда за то, что вы оставили нас, — сказал он мягко. — Тугары практически уже захватили город, мы были обречены. У вас был шанс спастись, и вы им воспользовались, только и всего. А потом вы могли бы продолжить борьбу, — добавил Винсент, стремясь привести лишний довод в пользу Тобиаса.
— Я узнал об исходе битвы только через несколько месяцев. Но вернуться? Ради чего? Чтобы меня отдали под трибунал за дезертирство?
Это был бы еще один совет, где на него взирали бы с превосходством. И если даже формально простили бы, в их глазах он прочитал бы насмешку. Мысль об этом привела его в ярость.
— Да я прямо слышу сарказм в голосе Кина, презрительный смех остальных. Он наверняка воспользовался бы этим, чтобы отнять у меня «Оганкит». Я давно уже чувствовал, что он хочет это сделать. Если бы я вернулся, то лишился бы всего, стал бы никем, слугой, подбирающим объедки с его стола. Самое большее, что он доверил бы мне, — водить паровоз где-нибудь на задворках литейного цеха. А я, черт побери, разбираюсь в технике получше вашего Фергюсона, а уж на тяжелых пушках и вообще собаку съел. Все вы только и делали, что взахлеб хвалили друг друга и повышали в званиях, а меня, как всегда, никто и не вспомнил. Точно так же, как и там, в Штатах, где на меня повесили этот вонючий транспорт, в то время как весь флот воевал и я умолял их дать мне военное судно. А я ведь изучал монитор — бронированный военный корабль — по чертежам Эриксона, я знал его до последнего винтика. Я знаю все тяжелые пушки — «родманы», «пэрроты», «дальгрены» — лучше их всех, вместе взятых. Но они раздавали мониторы и пушки своим закадычным дружкам. Нет, для меня не было обратного пути — ни тогда, в их дерьмовый американский флот, ни к вам. Тобиас замолк, тяжело дыша.
«Черт бы его побрал! — подумал Винсент в сердцах. — Обладая всеми этими знаниями, он ни разу не предложил свою помощь». Однако Винсент старался ничем не выдать своих чувств и держался спокойно, как терпеливый учитель, который дает совет ученику и направляет его на путь истинный, не обвиняя и поучая его, а стараясь, чтобы он сам осознал, что не прав.
— Вы могли бы применить свои знания у нас, — попытался он убедить Тобиаса. — Вы сейчас сами распоряжаетесь своей судьбой. Но нам вы тоже нужны, капитан. Подумайте, какие мониторы и пушки вы могли бы построить на наших предприятиях. Вы оснастили бы ими корабли и правили бы на море во благо Республики Русь.
Он подошел к Тобиасу и, глядя ему в глаза, положил руку ему на плечо. Ему пришлось для этого переступить через самого себя, подавить свой гнев, который он не мог не испытывать, вспоминая своих погибших солдат. Может быть, остановив кровопролитие и одновременно обеспечив их республике преимущество над мерками, он хоть немного очистился бы от скверны, искупил бы свою вину.
— Калин стал президентом, — сказал он. — Вы, наверное, знаете.
— Этот крестьянин не дурак, — равнодушно отозвался Тобиас.
— Вы правы, он совсем не дурак. И теперь заправляет всем он, а не Кин. К тому же он мой тесть и прислушается к моему мнению. Капитан, я обещаю, что у вас будет возможность вернуться. Я поддержу вас. Вы однажды спасли мне жизнь, и я этого не забыл. Я клянусь, что не оставлю вас. Будучи русским послом в Риме, я сейчас веду с вами переговоры и от имени нашей республики. Как ее представитель, я гарантирую вам полную амнистию и возвращение официального звания командующего русским флотом.
— Вы действительно стали настолько влиятельны? — еле слышно проговорил Тобиас.
Винсент заставил себя рассмеяться:
— Да. Главное, что республике нужны вы и ваши знания, о которых вы нам никогда не говорили… А также, — добавил он, помолчав, — ваш опыт общения с мерками.
Тобиас поднял голову, их взгляды встретились. У Винсента мелькнул проблеск надежды.
— Какого черта, капитан, они дали амнистию даже Михаилу.
— Я знаю, — ответил Тобиас.
В тоне, каким он это произнес, проскользнул оттенок циничного злорадства, настороживший Винсента. Тобиас продолжал смотреть на него. Винсент молился, чтобы он дал свое согласие, и тогда, если ему удастся предотвратить войну и баланс убитых и спасенных им восстановится, Бог, может быть, простит его.
— Доверьтесь мне, капитан.
Казалось, этот момент будет длиться вечность.
Наконец Тобиас отвел взгляд и, стряхнув руку Винсента со своего плеча, обошел расшатанный стол, как бы возводя тем самым преграду между собой и Винсентом.
— Я не могу, — прошептал он.
В какой-то момент он почти поверил этому мальчишке, глаза которого, казалось, глядели Тобиасу прямо в душу. Но он представил себе, как стоит вот так же перед Кином, Калином, этим проклятым ирландцем О'Дональдом и все они смотрят на него таким же взглядом, каким раньше смотрели другие. Нет, теперь он был хозяином своей жизни, и он больше не позволит другим судить его.
Винсент обессилено повесил голову:
— Капитан, вы же понимаете, что вы орудие в руках мерков. Я не знаю, какие планы вы вынашиваете, но знаю, что вы не раскроете мне правды, как не было правдой и то, что вы сказали мне и Лукуллу. Мерки не знают пощады. Мы для них — непримиримые враги. Они считают нас скотом. И на вас, за вашей спиной, они тоже глядят как на скот.
По вспыхнувшим глазам Кромвеля было видно, что он попал в точку. Не оставалось сомнений, что капитан не просто нашел у мерков убежище, а вступил с ними в сговор.
— Они используют вас, выжмут из вас все, что им надо, и заставят убивать ваших сородичей ради осуществления своих планов, о которых вы даже не подозреваете. Вы для них просто пешка. Они пообещают вам все, что угодно, но попомните мои слова, — его голос звучал теперь с беспощадной резкостью, — в конце концов они бросят вас в одну из своих убойных ям. Мы все тоже можем попасть туда из-за вас, и человеческая раса навсегда останется скотом в этом мире.
— Уходите, — еле слышно прошептал Тобиас.
Но Винсент никак не мог поверить, что все потеряно. Лишь несколько минут назад ему казалось, что еще чуть-чуть, и он уговорит Тобиаса. Но теперь эта надежда рухнула, и он чувствовал себя опустошенным, жестоко обманутым.
«Будь Ты проклят, Господь! — подумал он с отчаянием. — У меня был шанс изменить этот мир, а Ты не помог мне, не подсказал слова, которые убедили бы его. Похоже, Тебе наплевать на нас». Мир казался ему теперь пустым и холодным, лишенным всякой надежды.
Плечи Винсента безвольно поникли. Он поглядел на Тобиаса.
— Может быть, вы были и правы насчет моей школы, — насчет всего.
Тобиас смотрел на него, не находя слов.
— Если вы передумаете, то знаете, где меня найти.
— Я не передумаю! — закричал Тобиас, побагровев. — У Кина был шанс, когда мы впервые встретились, но он предпочел оскорбить меня. Второго шанса я ему не дам. Можете передать своему Кину, чтобы он катился ко всем чертям!
Винсент с достоинством выпрямился и отдал честь.
— Прощайте, капитан Кромвель, — произнес он официальным тоном и, повернувшись, вышел из палатки.
Глядя ему вслед, Тобиас почувствовал болезненный укол в сердце. Он вспомнил мальчика, который стоял на его палубе, дрожа от перенесенного шока и с трудом
сдерживая слезы, но требовал, чтобы его называли полковником. На один миг Тобиас действительно поверил ему. Но только ему, а ведь были и другие.
Он сидел в своем кресле, обмякнув.
Да нет, они не приняли бы его обратно. Ему оставался только один путь, каким бы отчаянным он ни был. Его должны бояться — только тогда будут уважать. «А ведь и мною всегда двигал один лишь страх», — вдруг понял он с пугающей отстраненностью, как будто перед ним распахнулись ворота, за которыми была чернота. В ушах у него звучали вопли, которые он издавал, когда жена директора била его; он вспомнил тот ужас, который пережил, когда директор однажды ночью сделал с ним это, а его жена, обнаружив их, издевалась над ними обоими, а его избила так, что у него по ногам текла кровь.
И всегда, всегда его преследовала презрительная насмешка в глазах окружающих — даже когда они улыбались ему и говорили с ним по-дружески. Лишь теперь у него появилась возможность покончить с этим. Они все будут у него в руках, и тогда-то они будут дрожать перед ним. Даже мерки поймут это в конце концов. Да, он согласен плясать под их дудку, но, когда все это будет позади, он изольет на них свой гнев.
От всех этих воспоминаний ему вдруг в буквальном смысле стало тошно. Он согнулся в кресле, и его вырвало. Ловя ртом воздух, он даже не стирал слез, текущих по его щекам.
Шатаясь, он добрался до своей койки в дальнем углу и без сил повалился на нее. И тут же темнота метнулась к нему из своей норы и обволокла своим ядовитым дыханием.
— И нечего больше об этом говорить! — кричал Марк со стены своему полномочному представителю, едва различимому в сгущавшихся сумерках. — Мы отказываемся. — Это ты отказываешься, — дерзко бросил полномочный представитель и, пришпорив лошадь, растворился в темноте. — Теперь уже мы не пойдем на попятный, — спокойно сказал Винсент.
— Нам осталось продержаться пять дней, если все будет так, как обещал ваш президент.
Винсент всей душой надеялся на это. Никакая военная операция не застрахована от таких неудач, какую потерпели они. К счастью, несколько тысяч рабочих, трудившихся на строительстве железной дороги, тоже входили в регулярную армию, образуя пехотную бригаду под командованием молодого генерала Барри. По всей вероятности, он поставил их под ружье, как только до них докатилась весть о нападении на Рим. Хуже всего была неизвестность: то ли передовые подразделения Эндрю уже прибыли к границам римских владений, то ли застряли где-нибудь в сотнях миль отсюда.
— С вашей стороны было мудро не раскрывать истинного содержания переговоров, — заметил Винсент.
Марк тихо рассмеялся:
— Лукулл доложил о результатах мне одному. Мне не составило труда представить их требования как абсурдные.
— Разумное решение, — сказал Винсент.
— Я не такой уж дурак, чтобы верить всему, что обещает ваш Кромвель, — улыбнулся консул. — Он просто пешка в чужой игре. Но я по-прежнему не намерен следовать вашему совету освободить рабов. Я хочу, чтобы наша страна оставалась в том виде, в каком я получил ее от моего отца. — Помолчав, он обернулся в сторону города и прошептал: — Если на то будет воля богов, я снова женюсь и произведу на свет сына. Ему я тоже хотел бы передать этот город таким, каким он стоял веками. Но я вижу, — добавил он суровым тоном, — что теперь мерки обратили на нас свой взор и рано или поздно нам придется сражаться с ними. И в этом вы — наша единственная надежда.
— Лучники! — раздался крик внизу, и тут же десятки часовых подняли тревогу.
Винсент спрятался за парапет, потащив за собой Марка. Не было никакого смысла демонстрировать свое хладнокровие в темноте. Над их головой, трепеща на лету, описала дугу какая-то белая стрела, нырнувшая в одну из улиц города. За ней пролетела другая, затем еще одна. За стеной послышалось цоканье копыт, и над ними просвистел целый дождь стрел.
Винсент осторожно высунул голову. Стрелы летели довольно необычно: взлетая высоко в воздух, они затем медленно, будто нехотя, снижались по кривой. Обстрел закончился, и раздались предупредительные крики на соседних участках.
— Наверное, просто хотят, чтобы мы о них не забывали, — рассмеялся Винсент, выпрямляясь.
— Первый консул!
По лестнице на бастион взбирался легионер; его подбитые гвоздями сандалии выбивали искры из неровных каменных ступеней. Отдав честь, он протянул Марку обрывок пергамента. В другой руке у него была стрела.
— Эта записка была прикреплена к стреле, — доложил он.
Пригласив Винсента жестом за собой, Марк прошел в закрытую со всех сторон башню и, поднеся записку к колеблющемуся пламени светильника, прочитал ее.
— Скотина! — вырвалось у него.
— Что там?
— Он обращается непосредственно к сенату, выдвигая те же условия и давая щедрые посулы в случае, если они сместят меня.
Винсент покачал головой.
— Да, в умении плести интриги ему не откажешь, — с досадой проговорил он.
И как же поступить ему самому в этой ситуации?
Петроний вышел из-за стола и протянул Лукуллу руку.
— Я был уверен, что в решительный момент могу положиться на тебя, — произнес он, широко улыбаясь.
После некоторого колебания Лукулл пожал протянутую руку.
— Но он все-таки мой двоюродный брат, правитель из рода Грака. Я не хотел бы причинять ему вред. — Ну разумеется, о чем речь? — отозвался Петроний успокаивающим тоном. — Не можем же мы, патриции, улаживать наши разногласия, убивая друг друга. Это послужило бы плохим примером для черни и, кроме того, породило бы совершенно ненужные кривотолки.
— Но времена изменились, друг мой, — вмешался Катулл. — Род Грака правит Римом вот уже несколько столетий, и мы, естественно, не хотим менять заведенный порядок. Именно поэтому мы решили, что первым консулом должен быть ты. К тому же у Марка не осталось сыновей. Даже если они появятся в будущем, то, учитывая его возраст, наверняка будут слабыми и болезненными. Нам же нужен правитель со здоровой кровью, имеющий сыновей, которые могли бы ему наследовать. Не сомневаюсь, что легионеры поддержат твою кандидатуру — ведь в армии ты второй человек после него.
— Я должен идти, чтобы подготовиться, — сухо отозвался Лукулл и вышел из комнаты.
— Суров и неприступен, — насмешливо прокомментировал Катулл, когда дверь закрылась.
— У них в роду все такие, — ухмыльнулся Петроний.
— Ты давно взялся за него?
— Еще до того, как мы установили контакт с Карфагеном, — протянул Петроний, гордый собственной дальновидностью. — Разумеется, я был очень рад, когда Марк прогнал тугар. Каждые двадцать лет они обирали нас до нитки и съедали лучших работников. Теперь, когда их нет, у нас развязаны руки. Но эти янки!… Увидев, что они собой представляют, я сразу понял, что нам с ними не по пути. Я не говорил об этом с Лукуллом напрямик — он слишком чопорен, набит этими дурацкими представлениями о патрицианской чести и тому подобной белибердой. Но семена упали в почву.
Подойдя к столику для закусок, Петроний ухватил ломтик мяса, подслащенного медом, и стал задумчиво жевать его.
— Уже стемнело?
— Наверное.
— Это хорошо. Наши маленькие послания дойдут до черни. Это была поистине блестящая идея. Сделать Марку невинное на вид предложение, которое он непременно отвергнет, а после этого настроить толпу против него.
— Не слишком ли замысловато? — холодно заметил Варий, самый молодой из сенаторов.
Петроний склонил голову набок и посмотрел на Вария прищурившись:
— Идем на попятный? Варий заколебался:
— Я не собираюсь препятствовать вашим планам, если ты это имеешь в виду. Я не хуже тебя понимаю, чем угрожают нам янки. Но давайте не будем забывать, что этот Кромвель и карфагеняне впутались во все это отнюдь не ради нашего блага. Надо выяснить, что они замышляют.
— Опять эти вечные страхи перед мерками и Тугарами? — обронил Катулл.
Варий оставил эту реплику без внимания.
— Угроза со стороны мерков несопоставима с той, какую представляют для нас янки, — продолжил он. — Только вчера мне пришлось казнить раба, болтавшего какой-то вздор насчет всеобщего равенства.
— Вот-вот, с этих разговорчиков все и начинается, — вскинулся Петроний. — А кончится тем, что мы все погибнем.
— Я согласен с этим, — откликнулся Варий.
— Так о чем тогда речь? — примирительно улыбнулся Катулл.
— О мерках.
— Если они действительно придут, — сказал Петроний, понизив голос, — то, понятно, расправятся в первую очередь с янки, тем более что обладают этим новым оружием, которого не было у глупых тугар. Ну а если так, то не разумнее ли заранее стать на сторону победителей? В конце концов, они едят крестьян, а не патрициев, — цинично рассмеялся он.
Варий лишь обескуражено помотал головой:— Порой мне трудно поверить, что я с вами в одной упряжке.
— Тем не менее ты впрягся в нее, — произнес Катулл с мягкой настойчивостью. — И учти, что завтра на месте Марка уже будет Лукулл.
— Бедный глупый Лукулл! — захихикал Петроний. — У него не больше воображения, чем у глыбы камня. Манипулировать им будет легко.
— Но Марк будет по-прежнему здесь, как и янки, — возразил Варий. — А вместе они представляют силу, с которой надо считаться.
— Бедный Марк! — ехидно бросил Катулл.
— Но… Ведь ты, Петроний, обещал Лукуллу, что Марк останется жить.
— Я обещал? — переспросил Петроний невинным тоном. — Не все же от меня зависит. Летом человека подстерегает столько опасностей. Не далее как в прошлом году моя несчастная жена так сильно отравилась какой-то негодной пищей.
— Да, ужасно, — вздохнул Катулл. — Я помню, как ты был безутешен.
— А янки? — прошептал Варий с почти не скрываемым отвращением. — Они ни за что не спустят вам этого.
— Эти недотепы? Им тоже следовало бы быть осмотрительнее насчет того, чем их тут угощают.
— Если бы я не верил, что это единственный способ сохранить наш Рим, то плюнул бы вам обоим в физиономию! — прорычал Варий, направляясь к дверям.
— Варий, не забывай только, в чьей ты упряжке! — с угрозой крикнул ему вдогонку Петроний.
— Я не забываю, — ответил Варий, не оборачиваясь. — Я слишком глубоко увяз в этом. Не забуду я также и о том, что пищу лучше принимать в одиночестве.
Два оставшихся в комнате сенатора посмотрели друг на друга и расхохотались.
Глава 8
— Вы, похоже, во всем видите худшее. Я всегда стараюсь найти что-нибудь хорошее.
— Этим мы и отличаемся друг от друга. Я трезво смотрю на вещи, а вы — мечтатель, идеалист. Конечно, было бы хорошо, если бы мир был таким, каким он вам представляется, но я убедился, что он другой, — задумчиво произнес Тобиас.
— И это сделало вас угрюмым одиночкой. Тобиас в ответ только усмехнулся.
— Так что вы хотели мне сказать?
— Вы действительно верите, что уцелеете в той игре, которую затеяли?
Тобиас откинулся на спинку стула и поглядел в сторону.
— Я думаю, у меня неплохие шансы. У меня есть «Оганкит». Он теперь выглядит впечатляюще, не правда ли?
— Похож на «Мерримак», — отозвался Винсент подчеркнуто равнодушным тоном, сделав вид, что это его не интересует.
— Я специально сделал его таким. Я ведь служил инженером-механиком на «Камберленде».
— Вы участвовали в этом сражении? Почему вы никогда не рассказывали об этом?
— А кому это было интересно? — отрезал Тобиас.
Воспоминание о том, как ядро с «Мерримака» взорвалось на палубе его корабля, до сих пор преследовало его. После этого боя его поставили командовать суд-ном — но транспортным, черт бы их побрал. Хотя дисциплинарный совет Адмиралтейства принял к сведению его объяснение причин, по которым он прыгнул за борт прежде, чем была дана команда покинуть судно, он знал, что ему никогда не доверят боевой корабль.
— Я хорошо помню «Мерримак»; когда мы захватили военно-морскую базу конфедератов, я видел чертежи, по которым он был построен. «Оганкит» теперь тоже корабль что надо. Двухдюймовая броня, двенадцать тяжелых орудий — самый мощный броненосец во всем этом забытом Богом мире.
— Вы перестраивали его в Карфагене.
— Я вижу, разведка работает — да, генерал? Винсент улыбнулся обескураживающей улыбкой:
— Вряд ли стоит этому удивляться. Тобиас тоже улыбнулся и покачал головой:
— Да, вы проделали поистине большой путь с тех пор, как я выловил вас из той речки. Генерал, посол… И при этом по-прежнему добрый квакер?
— Не знаю, может быть, и нет. Жизнь изменила всех нас — и вас, и меня.
— Да, приходится приспосабливаться к тем условиям, какие существуют в этом мире.
— Мы нашли возможность жить в нем и помочь миллионам других людей. А вы были когда-то нашим товарищем.
— Неужели вы действительно верите, что помогли людям, Винсент? В ту войну погибла половина всех русских, а Тугары забрали бы только двух из десяти. Умерли почти шестьсот тысяч человек, которые могли бы еще жить. Вы называете это помощью?
— Мы освободили их от тугар.
— Это можно было сделать так, как предлагал я. Затаиться, пока они не уйдут, а потом в течение двадцати лет спокойно готовиться к отпору. Но нет, ваш Кин не желал ждать.
— Вы не могли перенести того, что он вами командует, правда? — спросил Винсент, стараясь, чтобы это не прозвучало как обвинение.
— Да, не мог. С того самого момента, как он ступил на палубу «Оганкита», он относился ко мне с пренебрежением. Это вечная история. Офицеры смотрят на меня с насмешкой из-за того, что я коротышка с большим животом и слишком высоким голосом. А до моих способностей никому нет дела.
Винсент видел, что Тобиасом владеют обида, гнев и страх.
— Эндрю не винил вас тогда за то, что вы оставили нас, — сказал он мягко. — Тугары практически уже захватили город, мы были обречены. У вас был шанс спастись, и вы им воспользовались, только и всего. А потом вы могли бы продолжить борьбу, — добавил Винсент, стремясь привести лишний довод в пользу Тобиаса.
— Я узнал об исходе битвы только через несколько месяцев. Но вернуться? Ради чего? Чтобы меня отдали под трибунал за дезертирство?
Это был бы еще один совет, где на него взирали бы с превосходством. И если даже формально простили бы, в их глазах он прочитал бы насмешку. Мысль об этом привела его в ярость.
— Да я прямо слышу сарказм в голосе Кина, презрительный смех остальных. Он наверняка воспользовался бы этим, чтобы отнять у меня «Оганкит». Я давно уже чувствовал, что он хочет это сделать. Если бы я вернулся, то лишился бы всего, стал бы никем, слугой, подбирающим объедки с его стола. Самое большее, что он доверил бы мне, — водить паровоз где-нибудь на задворках литейного цеха. А я, черт побери, разбираюсь в технике получше вашего Фергюсона, а уж на тяжелых пушках и вообще собаку съел. Все вы только и делали, что взахлеб хвалили друг друга и повышали в званиях, а меня, как всегда, никто и не вспомнил. Точно так же, как и там, в Штатах, где на меня повесили этот вонючий транспорт, в то время как весь флот воевал и я умолял их дать мне военное судно. А я ведь изучал монитор — бронированный военный корабль — по чертежам Эриксона, я знал его до последнего винтика. Я знаю все тяжелые пушки — «родманы», «пэрроты», «дальгрены» — лучше их всех, вместе взятых. Но они раздавали мониторы и пушки своим закадычным дружкам. Нет, для меня не было обратного пути — ни тогда, в их дерьмовый американский флот, ни к вам. Тобиас замолк, тяжело дыша.
«Черт бы его побрал! — подумал Винсент в сердцах. — Обладая всеми этими знаниями, он ни разу не предложил свою помощь». Однако Винсент старался ничем не выдать своих чувств и держался спокойно, как терпеливый учитель, который дает совет ученику и направляет его на путь истинный, не обвиняя и поучая его, а стараясь, чтобы он сам осознал, что не прав.
— Вы могли бы применить свои знания у нас, — попытался он убедить Тобиаса. — Вы сейчас сами распоряжаетесь своей судьбой. Но нам вы тоже нужны, капитан. Подумайте, какие мониторы и пушки вы могли бы построить на наших предприятиях. Вы оснастили бы ими корабли и правили бы на море во благо Республики Русь.
Он подошел к Тобиасу и, глядя ему в глаза, положил руку ему на плечо. Ему пришлось для этого переступить через самого себя, подавить свой гнев, который он не мог не испытывать, вспоминая своих погибших солдат. Может быть, остановив кровопролитие и одновременно обеспечив их республике преимущество над мерками, он хоть немного очистился бы от скверны, искупил бы свою вину.
— Калин стал президентом, — сказал он. — Вы, наверное, знаете.
— Этот крестьянин не дурак, — равнодушно отозвался Тобиас.
— Вы правы, он совсем не дурак. И теперь заправляет всем он, а не Кин. К тому же он мой тесть и прислушается к моему мнению. Капитан, я обещаю, что у вас будет возможность вернуться. Я поддержу вас. Вы однажды спасли мне жизнь, и я этого не забыл. Я клянусь, что не оставлю вас. Будучи русским послом в Риме, я сейчас веду с вами переговоры и от имени нашей республики. Как ее представитель, я гарантирую вам полную амнистию и возвращение официального звания командующего русским флотом.
— Вы действительно стали настолько влиятельны? — еле слышно проговорил Тобиас.
Винсент заставил себя рассмеяться:
— Да. Главное, что республике нужны вы и ваши знания, о которых вы нам никогда не говорили… А также, — добавил он, помолчав, — ваш опыт общения с мерками.
Тобиас поднял голову, их взгляды встретились. У Винсента мелькнул проблеск надежды.
— Какого черта, капитан, они дали амнистию даже Михаилу.
— Я знаю, — ответил Тобиас.
В тоне, каким он это произнес, проскользнул оттенок циничного злорадства, настороживший Винсента. Тобиас продолжал смотреть на него. Винсент молился, чтобы он дал свое согласие, и тогда, если ему удастся предотвратить войну и баланс убитых и спасенных им восстановится, Бог, может быть, простит его.
— Доверьтесь мне, капитан.
Казалось, этот момент будет длиться вечность.
Наконец Тобиас отвел взгляд и, стряхнув руку Винсента со своего плеча, обошел расшатанный стол, как бы возводя тем самым преграду между собой и Винсентом.
— Я не могу, — прошептал он.
В какой-то момент он почти поверил этому мальчишке, глаза которого, казалось, глядели Тобиасу прямо в душу. Но он представил себе, как стоит вот так же перед Кином, Калином, этим проклятым ирландцем О'Дональдом и все они смотрят на него таким же взглядом, каким раньше смотрели другие. Нет, теперь он был хозяином своей жизни, и он больше не позволит другим судить его.
Винсент обессилено повесил голову:
— Капитан, вы же понимаете, что вы орудие в руках мерков. Я не знаю, какие планы вы вынашиваете, но знаю, что вы не раскроете мне правды, как не было правдой и то, что вы сказали мне и Лукуллу. Мерки не знают пощады. Мы для них — непримиримые враги. Они считают нас скотом. И на вас, за вашей спиной, они тоже глядят как на скот.
По вспыхнувшим глазам Кромвеля было видно, что он попал в точку. Не оставалось сомнений, что капитан не просто нашел у мерков убежище, а вступил с ними в сговор.
— Они используют вас, выжмут из вас все, что им надо, и заставят убивать ваших сородичей ради осуществления своих планов, о которых вы даже не подозреваете. Вы для них просто пешка. Они пообещают вам все, что угодно, но попомните мои слова, — его голос звучал теперь с беспощадной резкостью, — в конце концов они бросят вас в одну из своих убойных ям. Мы все тоже можем попасть туда из-за вас, и человеческая раса навсегда останется скотом в этом мире.
— Уходите, — еле слышно прошептал Тобиас.
Но Винсент никак не мог поверить, что все потеряно. Лишь несколько минут назад ему казалось, что еще чуть-чуть, и он уговорит Тобиаса. Но теперь эта надежда рухнула, и он чувствовал себя опустошенным, жестоко обманутым.
«Будь Ты проклят, Господь! — подумал он с отчаянием. — У меня был шанс изменить этот мир, а Ты не помог мне, не подсказал слова, которые убедили бы его. Похоже, Тебе наплевать на нас». Мир казался ему теперь пустым и холодным, лишенным всякой надежды.
Плечи Винсента безвольно поникли. Он поглядел на Тобиаса.
— Может быть, вы были и правы насчет моей школы, — насчет всего.
Тобиас смотрел на него, не находя слов.
— Если вы передумаете, то знаете, где меня найти.
— Я не передумаю! — закричал Тобиас, побагровев. — У Кина был шанс, когда мы впервые встретились, но он предпочел оскорбить меня. Второго шанса я ему не дам. Можете передать своему Кину, чтобы он катился ко всем чертям!
Винсент с достоинством выпрямился и отдал честь.
— Прощайте, капитан Кромвель, — произнес он официальным тоном и, повернувшись, вышел из палатки.
Глядя ему вслед, Тобиас почувствовал болезненный укол в сердце. Он вспомнил мальчика, который стоял на его палубе, дрожа от перенесенного шока и с трудом
сдерживая слезы, но требовал, чтобы его называли полковником. На один миг Тобиас действительно поверил ему. Но только ему, а ведь были и другие.
Он сидел в своем кресле, обмякнув.
Да нет, они не приняли бы его обратно. Ему оставался только один путь, каким бы отчаянным он ни был. Его должны бояться — только тогда будут уважать. «А ведь и мною всегда двигал один лишь страх», — вдруг понял он с пугающей отстраненностью, как будто перед ним распахнулись ворота, за которыми была чернота. В ушах у него звучали вопли, которые он издавал, когда жена директора била его; он вспомнил тот ужас, который пережил, когда директор однажды ночью сделал с ним это, а его жена, обнаружив их, издевалась над ними обоими, а его избила так, что у него по ногам текла кровь.
И всегда, всегда его преследовала презрительная насмешка в глазах окружающих — даже когда они улыбались ему и говорили с ним по-дружески. Лишь теперь у него появилась возможность покончить с этим. Они все будут у него в руках, и тогда-то они будут дрожать перед ним. Даже мерки поймут это в конце концов. Да, он согласен плясать под их дудку, но, когда все это будет позади, он изольет на них свой гнев.
От всех этих воспоминаний ему вдруг в буквальном смысле стало тошно. Он согнулся в кресле, и его вырвало. Ловя ртом воздух, он даже не стирал слез, текущих по его щекам.
Шатаясь, он добрался до своей койки в дальнем углу и без сил повалился на нее. И тут же темнота метнулась к нему из своей норы и обволокла своим ядовитым дыханием.
— И нечего больше об этом говорить! — кричал Марк со стены своему полномочному представителю, едва различимому в сгущавшихся сумерках. — Мы отказываемся. — Это ты отказываешься, — дерзко бросил полномочный представитель и, пришпорив лошадь, растворился в темноте. — Теперь уже мы не пойдем на попятный, — спокойно сказал Винсент.
— Нам осталось продержаться пять дней, если все будет так, как обещал ваш президент.
Винсент всей душой надеялся на это. Никакая военная операция не застрахована от таких неудач, какую потерпели они. К счастью, несколько тысяч рабочих, трудившихся на строительстве железной дороги, тоже входили в регулярную армию, образуя пехотную бригаду под командованием молодого генерала Барри. По всей вероятности, он поставил их под ружье, как только до них докатилась весть о нападении на Рим. Хуже всего была неизвестность: то ли передовые подразделения Эндрю уже прибыли к границам римских владений, то ли застряли где-нибудь в сотнях миль отсюда.
— С вашей стороны было мудро не раскрывать истинного содержания переговоров, — заметил Винсент.
Марк тихо рассмеялся:
— Лукулл доложил о результатах мне одному. Мне не составило труда представить их требования как абсурдные.
— Разумное решение, — сказал Винсент.
— Я не такой уж дурак, чтобы верить всему, что обещает ваш Кромвель, — улыбнулся консул. — Он просто пешка в чужой игре. Но я по-прежнему не намерен следовать вашему совету освободить рабов. Я хочу, чтобы наша страна оставалась в том виде, в каком я получил ее от моего отца. — Помолчав, он обернулся в сторону города и прошептал: — Если на то будет воля богов, я снова женюсь и произведу на свет сына. Ему я тоже хотел бы передать этот город таким, каким он стоял веками. Но я вижу, — добавил он суровым тоном, — что теперь мерки обратили на нас свой взор и рано или поздно нам придется сражаться с ними. И в этом вы — наша единственная надежда.
— Лучники! — раздался крик внизу, и тут же десятки часовых подняли тревогу.
Винсент спрятался за парапет, потащив за собой Марка. Не было никакого смысла демонстрировать свое хладнокровие в темноте. Над их головой, трепеща на лету, описала дугу какая-то белая стрела, нырнувшая в одну из улиц города. За ней пролетела другая, затем еще одна. За стеной послышалось цоканье копыт, и над ними просвистел целый дождь стрел.
Винсент осторожно высунул голову. Стрелы летели довольно необычно: взлетая высоко в воздух, они затем медленно, будто нехотя, снижались по кривой. Обстрел закончился, и раздались предупредительные крики на соседних участках.
— Наверное, просто хотят, чтобы мы о них не забывали, — рассмеялся Винсент, выпрямляясь.
— Первый консул!
По лестнице на бастион взбирался легионер; его подбитые гвоздями сандалии выбивали искры из неровных каменных ступеней. Отдав честь, он протянул Марку обрывок пергамента. В другой руке у него была стрела.
— Эта записка была прикреплена к стреле, — доложил он.
Пригласив Винсента жестом за собой, Марк прошел в закрытую со всех сторон башню и, поднеся записку к колеблющемуся пламени светильника, прочитал ее.
— Скотина! — вырвалось у него.
— Что там?
— Он обращается непосредственно к сенату, выдвигая те же условия и давая щедрые посулы в случае, если они сместят меня.
Винсент покачал головой.
— Да, в умении плести интриги ему не откажешь, — с досадой проговорил он.
И как же поступить ему самому в этой ситуации?
Петроний вышел из-за стола и протянул Лукуллу руку.
— Я был уверен, что в решительный момент могу положиться на тебя, — произнес он, широко улыбаясь.
После некоторого колебания Лукулл пожал протянутую руку.
— Но он все-таки мой двоюродный брат, правитель из рода Грака. Я не хотел бы причинять ему вред. — Ну разумеется, о чем речь? — отозвался Петроний успокаивающим тоном. — Не можем же мы, патриции, улаживать наши разногласия, убивая друг друга. Это послужило бы плохим примером для черни и, кроме того, породило бы совершенно ненужные кривотолки.
— Но времена изменились, друг мой, — вмешался Катулл. — Род Грака правит Римом вот уже несколько столетий, и мы, естественно, не хотим менять заведенный порядок. Именно поэтому мы решили, что первым консулом должен быть ты. К тому же у Марка не осталось сыновей. Даже если они появятся в будущем, то, учитывая его возраст, наверняка будут слабыми и болезненными. Нам же нужен правитель со здоровой кровью, имеющий сыновей, которые могли бы ему наследовать. Не сомневаюсь, что легионеры поддержат твою кандидатуру — ведь в армии ты второй человек после него.
— Я должен идти, чтобы подготовиться, — сухо отозвался Лукулл и вышел из комнаты.
— Суров и неприступен, — насмешливо прокомментировал Катулл, когда дверь закрылась.
— У них в роду все такие, — ухмыльнулся Петроний.
— Ты давно взялся за него?
— Еще до того, как мы установили контакт с Карфагеном, — протянул Петроний, гордый собственной дальновидностью. — Разумеется, я был очень рад, когда Марк прогнал тугар. Каждые двадцать лет они обирали нас до нитки и съедали лучших работников. Теперь, когда их нет, у нас развязаны руки. Но эти янки!… Увидев, что они собой представляют, я сразу понял, что нам с ними не по пути. Я не говорил об этом с Лукуллом напрямик — он слишком чопорен, набит этими дурацкими представлениями о патрицианской чести и тому подобной белибердой. Но семена упали в почву.
Подойдя к столику для закусок, Петроний ухватил ломтик мяса, подслащенного медом, и стал задумчиво жевать его.
— Уже стемнело?
— Наверное.
— Это хорошо. Наши маленькие послания дойдут до черни. Это была поистине блестящая идея. Сделать Марку невинное на вид предложение, которое он непременно отвергнет, а после этого настроить толпу против него.
— Не слишком ли замысловато? — холодно заметил Варий, самый молодой из сенаторов.
Петроний склонил голову набок и посмотрел на Вария прищурившись:
— Идем на попятный? Варий заколебался:
— Я не собираюсь препятствовать вашим планам, если ты это имеешь в виду. Я не хуже тебя понимаю, чем угрожают нам янки. Но давайте не будем забывать, что этот Кромвель и карфагеняне впутались во все это отнюдь не ради нашего блага. Надо выяснить, что они замышляют.
— Опять эти вечные страхи перед мерками и Тугарами? — обронил Катулл.
Варий оставил эту реплику без внимания.
— Угроза со стороны мерков несопоставима с той, какую представляют для нас янки, — продолжил он. — Только вчера мне пришлось казнить раба, болтавшего какой-то вздор насчет всеобщего равенства.
— Вот-вот, с этих разговорчиков все и начинается, — вскинулся Петроний. — А кончится тем, что мы все погибнем.
— Я согласен с этим, — откликнулся Варий.
— Так о чем тогда речь? — примирительно улыбнулся Катулл.
— О мерках.
— Если они действительно придут, — сказал Петроний, понизив голос, — то, понятно, расправятся в первую очередь с янки, тем более что обладают этим новым оружием, которого не было у глупых тугар. Ну а если так, то не разумнее ли заранее стать на сторону победителей? В конце концов, они едят крестьян, а не патрициев, — цинично рассмеялся он.
Варий лишь обескуражено помотал головой:— Порой мне трудно поверить, что я с вами в одной упряжке.
— Тем не менее ты впрягся в нее, — произнес Катулл с мягкой настойчивостью. — И учти, что завтра на месте Марка уже будет Лукулл.
— Бедный глупый Лукулл! — захихикал Петроний. — У него не больше воображения, чем у глыбы камня. Манипулировать им будет легко.
— Но Марк будет по-прежнему здесь, как и янки, — возразил Варий. — А вместе они представляют силу, с которой надо считаться.
— Бедный Марк! — ехидно бросил Катулл.
— Но… Ведь ты, Петроний, обещал Лукуллу, что Марк останется жить.
— Я обещал? — переспросил Петроний невинным тоном. — Не все же от меня зависит. Летом человека подстерегает столько опасностей. Не далее как в прошлом году моя несчастная жена так сильно отравилась какой-то негодной пищей.
— Да, ужасно, — вздохнул Катулл. — Я помню, как ты был безутешен.
— А янки? — прошептал Варий с почти не скрываемым отвращением. — Они ни за что не спустят вам этого.
— Эти недотепы? Им тоже следовало бы быть осмотрительнее насчет того, чем их тут угощают.
— Если бы я не верил, что это единственный способ сохранить наш Рим, то плюнул бы вам обоим в физиономию! — прорычал Варий, направляясь к дверям.
— Варий, не забывай только, в чьей ты упряжке! — с угрозой крикнул ему вдогонку Петроний.
— Я не забываю, — ответил Варий, не оборачиваясь. — Я слишком глубоко увяз в этом. Не забуду я также и о том, что пищу лучше принимать в одиночестве.
Два оставшихся в комнате сенатора посмотрели друг на друга и расхохотались.
Глава 8
— Поезд прибыл на конечную станцию!
— Наконец-то! — простонал Эндрю, выпрямляясь и выглядывая из окна.
За окном было раннее утро, и первые лучи солнца уже подсвечивали кромку спящих облаков. Поискав в карманах очки, Эндрю водрузил их на нос и с отвращением облизал губы. Во рту было такое ощущение, будто он наелся резины. Григорий уже успел получить от него взбучку за то, что забыл упаковать его зубную щетку. Он хотел было сделать мальчишке внушение еще раз, но, заметив, с какой тревогой тот всматривается в его лицо, решил, что это было бы уже чересчур.
Григорий опасливо подал ему чашку чая. Чай, естественно, был холодный, тем не менее Эндрю выпил его и почувствовал, что настроение его улучшается.
— Помоги мне нацепить мундир и саблю, сынок, — попросил он ординарца. У него самого это никак не получалось после того, как он потерял руку. Даже надеть форму и застегнуть все пуговицы было трудно, а уж о сабле и говорить нечего.
— Сегодня будет ужасная жара, сэр, — осмелился дать совет Григорий. — Может быть, лучше надеть другой мундир, с четырьмя пуговицами?
Предложение было соблазнительным. Мундир с четырьмя пуговицами был стандартным общеармейским и доходил только до бедер, в то время как парадный офицерский почти закрывал их и весил чуть ли не вдвое больше. Разумеется, и тот и другой были шерстяными, что в условиях южных штатов с их убийственной жарой представлялось Эндрю сущим издевательством. Во время изнурительного марша на Геттисберг солдаты сотнями теряли сознание из-за теплового удара. А в здешних степях летом, по всей вероятности, еще хуже.
— Думаю, сегодня лучше все-таки надеть офицерский, — ответил он. Важным персонам на Руси полагалось одеваться пышно, и в этот день он был вынужден считаться с этим.
Сочувственно покачав головой, Григорий помог ему одеться и, отступив на два шага, одобрительно кивнул. — Ну пошли посмотрим, что тут делается, — проговорил Эндрю. Проходя по вагону, он обратил внимание на то, что штабные офицеры поглядывают на него выжидательно. Некоторые из них уже выходили из вагона, и по их несколько обалдевшему виду он догадался, что снаружи его ждет большой сюрприз.
Он спрыгнул с подножки на землю.
— Господи, Твоя воля! — прошептал он.
Вокруг царил первобытный хаос. Из поезда еще продолжали сыпаться люди, которые разминались и расхаживали взад и вперед, перекрикиваясь и гогоча. Офицеры и унтеры надрывали глотки, пытаясь навести порядок. Мимо проскакала до смерти перепуганная лошадь с выпученными глазами. За ней с руганью гнались несколько артиллеристов. Единственным светлым пятном был 35-й полк, уже строившийся в колонну под руководством офицеров.
Эндрю прошелся вдоль поезда, угрюмо взирая на окружающее. Дойдя до хвоста предыдущего состава, он взобрался на заднюю площадку, ухватился за перекладину лесенки и медленно полез на крышу. Оказавшись наверху, он с изумлением увидел распростертое тело мирно храпевшего солдата.
— Это как понимать? — рассвирепел он.
— Сплю, что тут понимать, — проворчал сквозь сон солдат. — Убирайся к черту. — Приоткрыв глаза, он заморгал и, прежде чем Эндрю успел произнести еще хоть слово, скинул свои вещи вниз и скатился сам, растворившись в толпе.
Впереди, насколько хватало глаз, все пути были забиты составами, вокруг которых творился ад кромешный. Повсюду громоздились кучи сваленных как попало ящиков с провиантом и боеприпасами. Среди них беспорядочной толпой бродили тысячи людей. Артиллеристы выкатывали пушки из вагонов и бросали их где придется, не заботясь о том, чтобы создать хоть какое-то подобие оборонительной линии.
Эндрю трясло от возмущения.
— М-да… Порядочек… — К нему, пыхтя, забрался Эмил.
— Это черт знает что! — рявкнул Эндрю.
— Ты же тут командуешь, приятель, — невозмутимо протянул доктор.
Эндрю обернулся к нему, готовый взорваться.
— Не обращай гнев против ближнего своего, Эндрю Лоренс Кин, — произнес Эмил с обезоруживающей улыбкой. — Почему бы тебе не присесть и не продумать план действий?
— П-присесть?1 — задохнулся Эндрю.
— Ну да. Присесть рядом со мной и выпить водки. — Он вытащил из кармана фляжку, отвинтил крышку и протянул фляжку Эндрю.
Эндрю заставил себя сделать глоток. На пустой желудок реакция на водку была особенно острой.
— Наконец-то! — простонал Эндрю, выпрямляясь и выглядывая из окна.
За окном было раннее утро, и первые лучи солнца уже подсвечивали кромку спящих облаков. Поискав в карманах очки, Эндрю водрузил их на нос и с отвращением облизал губы. Во рту было такое ощущение, будто он наелся резины. Григорий уже успел получить от него взбучку за то, что забыл упаковать его зубную щетку. Он хотел было сделать мальчишке внушение еще раз, но, заметив, с какой тревогой тот всматривается в его лицо, решил, что это было бы уже чересчур.
Григорий опасливо подал ему чашку чая. Чай, естественно, был холодный, тем не менее Эндрю выпил его и почувствовал, что настроение его улучшается.
— Помоги мне нацепить мундир и саблю, сынок, — попросил он ординарца. У него самого это никак не получалось после того, как он потерял руку. Даже надеть форму и застегнуть все пуговицы было трудно, а уж о сабле и говорить нечего.
— Сегодня будет ужасная жара, сэр, — осмелился дать совет Григорий. — Может быть, лучше надеть другой мундир, с четырьмя пуговицами?
Предложение было соблазнительным. Мундир с четырьмя пуговицами был стандартным общеармейским и доходил только до бедер, в то время как парадный офицерский почти закрывал их и весил чуть ли не вдвое больше. Разумеется, и тот и другой были шерстяными, что в условиях южных штатов с их убийственной жарой представлялось Эндрю сущим издевательством. Во время изнурительного марша на Геттисберг солдаты сотнями теряли сознание из-за теплового удара. А в здешних степях летом, по всей вероятности, еще хуже.
— Думаю, сегодня лучше все-таки надеть офицерский, — ответил он. Важным персонам на Руси полагалось одеваться пышно, и в этот день он был вынужден считаться с этим.
Сочувственно покачав головой, Григорий помог ему одеться и, отступив на два шага, одобрительно кивнул. — Ну пошли посмотрим, что тут делается, — проговорил Эндрю. Проходя по вагону, он обратил внимание на то, что штабные офицеры поглядывают на него выжидательно. Некоторые из них уже выходили из вагона, и по их несколько обалдевшему виду он догадался, что снаружи его ждет большой сюрприз.
Он спрыгнул с подножки на землю.
— Господи, Твоя воля! — прошептал он.
Вокруг царил первобытный хаос. Из поезда еще продолжали сыпаться люди, которые разминались и расхаживали взад и вперед, перекрикиваясь и гогоча. Офицеры и унтеры надрывали глотки, пытаясь навести порядок. Мимо проскакала до смерти перепуганная лошадь с выпученными глазами. За ней с руганью гнались несколько артиллеристов. Единственным светлым пятном был 35-й полк, уже строившийся в колонну под руководством офицеров.
Эндрю прошелся вдоль поезда, угрюмо взирая на окружающее. Дойдя до хвоста предыдущего состава, он взобрался на заднюю площадку, ухватился за перекладину лесенки и медленно полез на крышу. Оказавшись наверху, он с изумлением увидел распростертое тело мирно храпевшего солдата.
— Это как понимать? — рассвирепел он.
— Сплю, что тут понимать, — проворчал сквозь сон солдат. — Убирайся к черту. — Приоткрыв глаза, он заморгал и, прежде чем Эндрю успел произнести еще хоть слово, скинул свои вещи вниз и скатился сам, растворившись в толпе.
Впереди, насколько хватало глаз, все пути были забиты составами, вокруг которых творился ад кромешный. Повсюду громоздились кучи сваленных как попало ящиков с провиантом и боеприпасами. Среди них беспорядочной толпой бродили тысячи людей. Артиллеристы выкатывали пушки из вагонов и бросали их где придется, не заботясь о том, чтобы создать хоть какое-то подобие оборонительной линии.
Эндрю трясло от возмущения.
— М-да… Порядочек… — К нему, пыхтя, забрался Эмил.
— Это черт знает что! — рявкнул Эндрю.
— Ты же тут командуешь, приятель, — невозмутимо протянул доктор.
Эндрю обернулся к нему, готовый взорваться.
— Не обращай гнев против ближнего своего, Эндрю Лоренс Кин, — произнес Эмил с обезоруживающей улыбкой. — Почему бы тебе не присесть и не продумать план действий?
— П-присесть?1 — задохнулся Эндрю.
— Ну да. Присесть рядом со мной и выпить водки. — Он вытащил из кармана фляжку, отвинтил крышку и протянул фляжку Эндрю.
Эндрю заставил себя сделать глоток. На пустой желудок реакция на водку была особенно острой.