Страница:
Что-то дрогнуло у него внутри. Как будто ему дали пощечину. Остановив Меркурия, он сполз с седла. Когда его ноги коснулись земли, ему показалось, что они сейчас подогнутся. Пришлось ухватиться за луку седла. Затем, отпустив луку, он очень осторожно сделал два шага к Буллфинчу, взял у него телеграмму и, надев очки, прочел ее еще раз.
— Привал десять минут, — объявил он и опустился на землю.
Прозвучал сигнал горна, подхваченный по всей колонне и эхом прокатившийся по степи. Послышались вздохи и стоны измученных людей, громыхание оружия и сброшенной на землю поклажи.
— Вам плохо, сэр? — спросил Буллфинч.
— Мне просто нужно пару минут отдохнуть, — ответил Эндрю. Ему было неудобно за свою слабость. Он так и не смог приспособиться к этой убийственной летней жаре — она вытягивала из него все силы. Не раз во время марша он благодарил судьбу за то, что, как офицер, может ехать верхом, в противном случае он, наверное, упал бы замертво на дороге. Товарищи по полку не ставили ему эту слабость в вину, и тем не менее она была унизительна.
— Через два часа зайдет солнце, сэр. — К нему с сочувственной улыбкой приближался по высокой траве командир воздушного шара Хэнк Петраччи.
— Ох, Хэнк, это еще нескоро. Жаль, что здесь нет твоего воздушного шара.
— Да, лететь на нем было бы несравненно приятнее, чем плестись по жаре. — Еще раз улыбнувшись, Хэнк отдал ему честь и, отойдя на несколько футов, с усталым вздохом повалился в траву.
Внезапно он ощутил, что его накрыла тень. Подняв голову, он увидел, что Григорий вместе со вторым ординарцем, вбив в землю колья, натягивают тент. Эндрю было уже наплевать, как это выглядит и что о нем подумают, главное — он чувствовал, что они спасают ему жизнь. Затем откуда-то полилась вода, и холод, пробежавший по спине, заставил его вздрогнуть. Мундир он скинул еще час назад на последнем привале и ехал теперь в одной рубашке с жилетом. Шок от холодной воды был таким неожиданным, что ему на миг показалось, будто он теряет сознание.
— Ты заработаешь так солнечный удар, Эндрю.
— А, мой недремлющий страж! Присаживайся, Эмил.
— Я не для того спасал тебя под Геттисбергом, чтобы ты уморил себя в этой забытой Богом пустыне, — проворчал Эмил, присев рядом с Эндрю на корточки и заглядывая ему в глаза. Затем он кивнул кому-то стоявшему у Эндрю за спиной, и холодный душ опять окатил его. Эндрю начало трясти.
— Прилягте, полковник, — произнес Эмил, приложив руку к его лбу.
— Если я лягу, то уже не поднимусь. Нам нельзя задерживаться.
— Последние два часа люди валятся, как дохлые мухи. По крайней мере четверых так и не удалось привести в чувство.
Эндрю протянул ему телеграмму.
— Чтоб им пусто было, — прошептал доктор, прочитав ее. — Они таки предали нас.
Эндрю смежил веки, но солнечные блики продолжали плясать у него в глазах. Надо было сосредоточиться, иметь ясную голову.
Он все-таки лег на спину и тут же почувствовал холод у себя на груди. Открыв глаза, он увидел Григория, глядевшего на него чуть ли не с материнской тревогой.
Эндрю слабо улыбнулся:
— Сейчас все пройдет, сынок.
— Попейте немного, сэр.
Приподняв голову, он потянулся к чашке.
— Медленнее, медленнее! — вскричал Эмил. Эндрю осторожно смочил водой пересохший язык и пропустил ее в горло. Желудок его конвульсивно сжался, и он подавил приступ тошноты, боясь, как бы драгоценную жидкость не выбросило обратно.
«Не расслабляйся, работай головой», — приказал он себе, но ему очень хотелось уснуть. Он опять закрыл глаза.
«Как там Винсент?» — мелькнула мысль. Он резко сел. Эмила рядом не было. Вместо него были Григорий и Буллфинч.
— Я что, уснул?
— Всего на пару минут, сэр, — ответил Буллфинч.
— В телеграмме ничего не говорилось о Готорне. Надо немедленно продолжать путь.
Взяв оловянную кружку из рук Григория, он медленно допил ее содержимое. Желудок на этот раз не протестовал; каждая капля, казалось, впитывалась всеми порами его тела.
— Трогаемся, — сказал он, поднимаясь на ноги.
— Эй, эй! Спокойнее! — К нему опять подскочил Эмил.
— Нечего на меня покрикивать. У нас в этом городе Готорн со своими людьми. Он сказал, что будет держаться, пока мы не придем на выручку, и действительно будет, я его знаю. Дорога каждая минута. Горнист, труби выступление.
Прозвучал призывный сигнал, подхваченный другими горнистами и отозвавшийся эхом вдали. Со стонами и проклятиями люди стали строиться. Некоторые задерживались, склонившись над теми, кто был не в силах подняться, и вытаскивали их из высокой травы на обочину дороги.
— Я собираюсь отдать приказ, чтобы часть людей осталась с теми, кто не может двигаться, — произнес Эмил тоном, показывавшим, что он не потерпит никаких возражений. — Если мы натянем тенты и оставим им воду, они отойдут. Иначе многих мы просто не досчитаемся.
Эндрю кивнул, соглашаясь. — Пошли, Меркурий, прогуляемся.
Не оборачиваясь, Эндрю двинулся вперед, держась за седло и старательно передвигая ноги.
Опять перед ним возникло видение. Кэтлин бежала впереди него, смеясь. Ее обнаженное белое тело было таким соблазнительно прохладным; груди при каждом шаге прыгали вверх и вниз. Он тоже смеялся — над тем, что она носится по степи в чем мать родила, да еще по снегу. Просто чокнутая.
Потом ему казалось, будто он неспешно едет верхом. А на него старческим взглядом смотрит этот мальчишка, Винсент. С него стекает вода.
«— Вы велели мне явиться на закате и доложить, сэр».
«Нет-нет, это же было во время войны. Но какой? Тугарской? Или под Геттисбергом? Нет, там был Джонни, его младший братишка, он лежал мертвый. А Винсента тогда еще не было в полку. Значит, это Тугарская война».
«— Почему ты такой мокрый, Винсент? Мы же в городе».
«— Мокро. Всюду мокро».
Он открыл глаза, но было по-прежнему темно. «Боже, неужели я ослеп?»
Что-то вспыхнуло. Он испуганно схватился за револьвер и оглянулся. Еще одна вспышка прорезала темноту. Рядом слышался смех и плеск воды.
Почему-то и вправду было мокро. Посмотрев вниз, он увидел, что вокруг его ног бурлит темная вода.
— Где я?
— Это река, сэр.
Григорий, будто ребенок, в восторге брызгал на него водой.
Бессмысленно улыбаясь, Эндрю огляделся в сгущавшихся сумерках. Вокруг него тысячи солдат плескались в прохладном потоке, смеясь, кувыркаясь, зачерпывая воду ладонями.
— Как мы тут очутились? — прошептал он.
— Что вы сказали, сэр?
— Я помню, ты натягивал тент и поливал меня.
— Это было несколько часов назад, сэр. Примерно. — Ничего себе! — пробормотал Эндрю. Опять вспышка. На западе, почти у самого горизонта, он успел разглядеть разветвленную молнию. Донеслось первое слабое дуновение прохладного ветерка.
— Кажется, дождик начинается! — восторженно завопил Эмил и, картинно взмахнув руками, плюхнулся в воду.
— О Боже! — блаженно вздохнул он, сидя по грудь в реке.
Эндрю ошеломленно огляделся и, не думая больше ни о чем, рухнул рядом с Эмилом.
— Худшего марша я не помню.
— Да, из-за этой жары мы потеряли тысячи две, если не три, — сказал Эмил. Валяются вдоль дороги почти до самой Испании. Но дождь их оживит.
— А это что такое? — спросил Эндрю, заметив вдруг колеблющееся сияние в юго-восточной части неба.
— Ты что, только сейчас увидел?
— Дорогой доктор, все, что я видел за последние несколько часов, — это свою супругу, которая нагишом бегала по снегу, — вздохнул Эндрю.
— М-да. Типичный тепловой удар.
— Наверное.
— Впервые мы увидели это сияние полчаса назад. Это Рим.
— Значит, там еще сражаются, — сказал Эндрю, поднимаясь на ноги.
— Похоже на то.
— Буллфинч!
— Здесь, сэр!
— Были еще сообщения?
— Как раз сейчас подсоединяются к линии, сэр.
— Тогда дуйте туда и разузнайте поскорее, что нового. Подойдя к Меркурию, он вспрыгнул в седло. Конь возмущенно заржал, когда Эндрю оторвал его от питья и заставил выйти на берег. Достав полевой бинокль, Эндрю вперился в горизонт, будто всерьез рассчитывал разглядеть там что-нибудь. Но ничего, кроме пляшущих отсветов пламени, не увидел.
— Сколько мы прошли? — спросил он Григория.
— Немного больше тридцати миль. Кошмарный марш.
— Значит, осталось еще тридцать?
— Да, вроде бы, сэр.
— Эндрю, надеюсь, ты не думаешь делать то, о чем я думаю? — спросил подошедший Эмил.
— Передайте по цепочке, — крикнул Эндрю своему штабу, — привал два часа. Может быть, к тому времени нас нагонит гроза. Будем идти под дождем, — по крайней мере, от жары не будем мучиться.
— Нет, Эндрю, только не ночной марш. К утру ты не досчитаешься половины людей.
— Это приказ, — отрезал Эндрю.
— Сэр, только что поступило сообщение. — К нему подбежал Буллфинч.
Порывшись в седельной сумке, Эндрю вытащил коробок спичек. Зажег одну, заслоняя ее от усилившегося ветра.
Станция в Испании сообщала, что на подразделение, охранявшее мост через реку Кеннебек, совершено нападение. Силы нападавших неизвестны. После этого, минут двадцать назад, связь с западом прервалась.
— Боже правый, они позади нас! — прошептал Эндрю. И тут он все понял. Разрозненные куски головоломки соединились в одно связное целое. Его провели как последнего дурака.
Он обернулся. Если они сейчас повернут назад, то будут в Испании поздним утром. Хотя запас дров там небольшой, на пятнадцать-двадцать поездов хватит. И еще полдня, если не целый день, уйдет на то, чтобы добраться до Кеннебека. «И что дальше? — подумал он сердито. — Так и будем бегать взад и вперед, напрасно теряя людей?»
Он посмотрел на восток. «Если форсировать марш, придем в Рим к полудню. Возможно, половина людей будет способна драться. Утихомирим карфагенян. А возвращаться — какой смысл? Туда можно послать Барри, чтобы он выяснил обстановку».
— Нас все время водили за нос, Эмил, — сказал он, протягивая доктору телеграмму. Тот зажег спичку. — Я чувствовал, что тут что-то не так, — угрюмо произнес Эмил. — Этот Кромвель всегда был хитрым как лиса.
— Иногда хитрость — очень полезное свойство, особенно на войне.
— Что ты собираешься предпринять?
— Позади я ничего не могу сделать. Если мост через Кеннебек разрушен — так, значит, разрушен. Отправлю туда Барри с парой составов, пусть разведает. Первым делом надо послать курьера в Испанию. Все, кто отстал по пути, пускай тоже возвращаются туда. Вояки из них сейчас никакие. Оставим с ними Киндреда, чтобы он организовал временную команду.
— Вот это правильно. А то, боюсь, он со своей астмой не вынесет всей этой пыли и жары… Но послушай, Эндрю, если уж Кромвель решил взорвать мост, то почему не сделал этого прежде, чем мы перешли по нему?
— Потому что хотел, чтобы мы перешли.
— Но зачем? Взял бы себе Рим без всяких хлопот.
— Я тоже сначала не мог этого понять, — тихо проговорил Эндрю. — А также почему, окружив город, он не перерезал телеграфные провода. Не выслал войска, чтобы задержать нас. А главное, почему он не взорвал первым делом мост. И теперь я наконец-то понял, — прошептал он. — Этому подонку не нужен Рим. Ему нужен Суздаль.
Глава 9
— Привал десять минут, — объявил он и опустился на землю.
Прозвучал сигнал горна, подхваченный по всей колонне и эхом прокатившийся по степи. Послышались вздохи и стоны измученных людей, громыхание оружия и сброшенной на землю поклажи.
— Вам плохо, сэр? — спросил Буллфинч.
— Мне просто нужно пару минут отдохнуть, — ответил Эндрю. Ему было неудобно за свою слабость. Он так и не смог приспособиться к этой убийственной летней жаре — она вытягивала из него все силы. Не раз во время марша он благодарил судьбу за то, что, как офицер, может ехать верхом, в противном случае он, наверное, упал бы замертво на дороге. Товарищи по полку не ставили ему эту слабость в вину, и тем не менее она была унизительна.
— Через два часа зайдет солнце, сэр. — К нему с сочувственной улыбкой приближался по высокой траве командир воздушного шара Хэнк Петраччи.
— Ох, Хэнк, это еще нескоро. Жаль, что здесь нет твоего воздушного шара.
— Да, лететь на нем было бы несравненно приятнее, чем плестись по жаре. — Еще раз улыбнувшись, Хэнк отдал ему честь и, отойдя на несколько футов, с усталым вздохом повалился в траву.
Внезапно он ощутил, что его накрыла тень. Подняв голову, он увидел, что Григорий вместе со вторым ординарцем, вбив в землю колья, натягивают тент. Эндрю было уже наплевать, как это выглядит и что о нем подумают, главное — он чувствовал, что они спасают ему жизнь. Затем откуда-то полилась вода, и холод, пробежавший по спине, заставил его вздрогнуть. Мундир он скинул еще час назад на последнем привале и ехал теперь в одной рубашке с жилетом. Шок от холодной воды был таким неожиданным, что ему на миг показалось, будто он теряет сознание.
— Ты заработаешь так солнечный удар, Эндрю.
— А, мой недремлющий страж! Присаживайся, Эмил.
— Я не для того спасал тебя под Геттисбергом, чтобы ты уморил себя в этой забытой Богом пустыне, — проворчал Эмил, присев рядом с Эндрю на корточки и заглядывая ему в глаза. Затем он кивнул кому-то стоявшему у Эндрю за спиной, и холодный душ опять окатил его. Эндрю начало трясти.
— Прилягте, полковник, — произнес Эмил, приложив руку к его лбу.
— Если я лягу, то уже не поднимусь. Нам нельзя задерживаться.
— Последние два часа люди валятся, как дохлые мухи. По крайней мере четверых так и не удалось привести в чувство.
Эндрю протянул ему телеграмму.
— Чтоб им пусто было, — прошептал доктор, прочитав ее. — Они таки предали нас.
Эндрю смежил веки, но солнечные блики продолжали плясать у него в глазах. Надо было сосредоточиться, иметь ясную голову.
Он все-таки лег на спину и тут же почувствовал холод у себя на груди. Открыв глаза, он увидел Григория, глядевшего на него чуть ли не с материнской тревогой.
Эндрю слабо улыбнулся:
— Сейчас все пройдет, сынок.
— Попейте немного, сэр.
Приподняв голову, он потянулся к чашке.
— Медленнее, медленнее! — вскричал Эмил. Эндрю осторожно смочил водой пересохший язык и пропустил ее в горло. Желудок его конвульсивно сжался, и он подавил приступ тошноты, боясь, как бы драгоценную жидкость не выбросило обратно.
«Не расслабляйся, работай головой», — приказал он себе, но ему очень хотелось уснуть. Он опять закрыл глаза.
«Как там Винсент?» — мелькнула мысль. Он резко сел. Эмила рядом не было. Вместо него были Григорий и Буллфинч.
— Я что, уснул?
— Всего на пару минут, сэр, — ответил Буллфинч.
— В телеграмме ничего не говорилось о Готорне. Надо немедленно продолжать путь.
Взяв оловянную кружку из рук Григория, он медленно допил ее содержимое. Желудок на этот раз не протестовал; каждая капля, казалось, впитывалась всеми порами его тела.
— Трогаемся, — сказал он, поднимаясь на ноги.
— Эй, эй! Спокойнее! — К нему опять подскочил Эмил.
— Нечего на меня покрикивать. У нас в этом городе Готорн со своими людьми. Он сказал, что будет держаться, пока мы не придем на выручку, и действительно будет, я его знаю. Дорога каждая минута. Горнист, труби выступление.
Прозвучал призывный сигнал, подхваченный другими горнистами и отозвавшийся эхом вдали. Со стонами и проклятиями люди стали строиться. Некоторые задерживались, склонившись над теми, кто был не в силах подняться, и вытаскивали их из высокой травы на обочину дороги.
— Я собираюсь отдать приказ, чтобы часть людей осталась с теми, кто не может двигаться, — произнес Эмил тоном, показывавшим, что он не потерпит никаких возражений. — Если мы натянем тенты и оставим им воду, они отойдут. Иначе многих мы просто не досчитаемся.
Эндрю кивнул, соглашаясь. — Пошли, Меркурий, прогуляемся.
Не оборачиваясь, Эндрю двинулся вперед, держась за седло и старательно передвигая ноги.
Опять перед ним возникло видение. Кэтлин бежала впереди него, смеясь. Ее обнаженное белое тело было таким соблазнительно прохладным; груди при каждом шаге прыгали вверх и вниз. Он тоже смеялся — над тем, что она носится по степи в чем мать родила, да еще по снегу. Просто чокнутая.
Потом ему казалось, будто он неспешно едет верхом. А на него старческим взглядом смотрит этот мальчишка, Винсент. С него стекает вода.
«— Вы велели мне явиться на закате и доложить, сэр».
«Нет-нет, это же было во время войны. Но какой? Тугарской? Или под Геттисбергом? Нет, там был Джонни, его младший братишка, он лежал мертвый. А Винсента тогда еще не было в полку. Значит, это Тугарская война».
«— Почему ты такой мокрый, Винсент? Мы же в городе».
«— Мокро. Всюду мокро».
Он открыл глаза, но было по-прежнему темно. «Боже, неужели я ослеп?»
Что-то вспыхнуло. Он испуганно схватился за револьвер и оглянулся. Еще одна вспышка прорезала темноту. Рядом слышался смех и плеск воды.
Почему-то и вправду было мокро. Посмотрев вниз, он увидел, что вокруг его ног бурлит темная вода.
— Где я?
— Это река, сэр.
Григорий, будто ребенок, в восторге брызгал на него водой.
Бессмысленно улыбаясь, Эндрю огляделся в сгущавшихся сумерках. Вокруг него тысячи солдат плескались в прохладном потоке, смеясь, кувыркаясь, зачерпывая воду ладонями.
— Как мы тут очутились? — прошептал он.
— Что вы сказали, сэр?
— Я помню, ты натягивал тент и поливал меня.
— Это было несколько часов назад, сэр. Примерно. — Ничего себе! — пробормотал Эндрю. Опять вспышка. На западе, почти у самого горизонта, он успел разглядеть разветвленную молнию. Донеслось первое слабое дуновение прохладного ветерка.
— Кажется, дождик начинается! — восторженно завопил Эмил и, картинно взмахнув руками, плюхнулся в воду.
— О Боже! — блаженно вздохнул он, сидя по грудь в реке.
Эндрю ошеломленно огляделся и, не думая больше ни о чем, рухнул рядом с Эмилом.
— Худшего марша я не помню.
— Да, из-за этой жары мы потеряли тысячи две, если не три, — сказал Эмил. Валяются вдоль дороги почти до самой Испании. Но дождь их оживит.
— А это что такое? — спросил Эндрю, заметив вдруг колеблющееся сияние в юго-восточной части неба.
— Ты что, только сейчас увидел?
— Дорогой доктор, все, что я видел за последние несколько часов, — это свою супругу, которая нагишом бегала по снегу, — вздохнул Эндрю.
— М-да. Типичный тепловой удар.
— Наверное.
— Впервые мы увидели это сияние полчаса назад. Это Рим.
— Значит, там еще сражаются, — сказал Эндрю, поднимаясь на ноги.
— Похоже на то.
— Буллфинч!
— Здесь, сэр!
— Были еще сообщения?
— Как раз сейчас подсоединяются к линии, сэр.
— Тогда дуйте туда и разузнайте поскорее, что нового. Подойдя к Меркурию, он вспрыгнул в седло. Конь возмущенно заржал, когда Эндрю оторвал его от питья и заставил выйти на берег. Достав полевой бинокль, Эндрю вперился в горизонт, будто всерьез рассчитывал разглядеть там что-нибудь. Но ничего, кроме пляшущих отсветов пламени, не увидел.
— Сколько мы прошли? — спросил он Григория.
— Немного больше тридцати миль. Кошмарный марш.
— Значит, осталось еще тридцать?
— Да, вроде бы, сэр.
— Эндрю, надеюсь, ты не думаешь делать то, о чем я думаю? — спросил подошедший Эмил.
— Передайте по цепочке, — крикнул Эндрю своему штабу, — привал два часа. Может быть, к тому времени нас нагонит гроза. Будем идти под дождем, — по крайней мере, от жары не будем мучиться.
— Нет, Эндрю, только не ночной марш. К утру ты не досчитаешься половины людей.
— Это приказ, — отрезал Эндрю.
— Сэр, только что поступило сообщение. — К нему подбежал Буллфинч.
Порывшись в седельной сумке, Эндрю вытащил коробок спичек. Зажег одну, заслоняя ее от усилившегося ветра.
Станция в Испании сообщала, что на подразделение, охранявшее мост через реку Кеннебек, совершено нападение. Силы нападавших неизвестны. После этого, минут двадцать назад, связь с западом прервалась.
— Боже правый, они позади нас! — прошептал Эндрю. И тут он все понял. Разрозненные куски головоломки соединились в одно связное целое. Его провели как последнего дурака.
Он обернулся. Если они сейчас повернут назад, то будут в Испании поздним утром. Хотя запас дров там небольшой, на пятнадцать-двадцать поездов хватит. И еще полдня, если не целый день, уйдет на то, чтобы добраться до Кеннебека. «И что дальше? — подумал он сердито. — Так и будем бегать взад и вперед, напрасно теряя людей?»
Он посмотрел на восток. «Если форсировать марш, придем в Рим к полудню. Возможно, половина людей будет способна драться. Утихомирим карфагенян. А возвращаться — какой смысл? Туда можно послать Барри, чтобы он выяснил обстановку».
— Нас все время водили за нос, Эмил, — сказал он, протягивая доктору телеграмму. Тот зажег спичку. — Я чувствовал, что тут что-то не так, — угрюмо произнес Эмил. — Этот Кромвель всегда был хитрым как лиса.
— Иногда хитрость — очень полезное свойство, особенно на войне.
— Что ты собираешься предпринять?
— Позади я ничего не могу сделать. Если мост через Кеннебек разрушен — так, значит, разрушен. Отправлю туда Барри с парой составов, пусть разведает. Первым делом надо послать курьера в Испанию. Все, кто отстал по пути, пускай тоже возвращаются туда. Вояки из них сейчас никакие. Оставим с ними Киндреда, чтобы он организовал временную команду.
— Вот это правильно. А то, боюсь, он со своей астмой не вынесет всей этой пыли и жары… Но послушай, Эндрю, если уж Кромвель решил взорвать мост, то почему не сделал этого прежде, чем мы перешли по нему?
— Потому что хотел, чтобы мы перешли.
— Но зачем? Взял бы себе Рим без всяких хлопот.
— Я тоже сначала не мог этого понять, — тихо проговорил Эндрю. — А также почему, окружив город, он не перерезал телеграфные провода. Не выслал войска, чтобы задержать нас. А главное, почему он не взорвал первым делом мост. И теперь я наконец-то понял, — прошептал он. — Этому подонку не нужен Рим. Ему нужен Суздаль.
Глава 9
— Я обязан спросить, что случилось с нашей армией.
— Связь с ними прервана. Это все, что я могу сообщить вам, сенатор, — буркнул Ганс.
— То есть вы не хотите ничего больше нам говорить, хотя и знаете, я так понимаю? — ухмыльнулся Михаил.
Ганс с трудом сдержался, чтобы не послать Михаила подальше или, пуще того, вызвать на поединок и всадить в него пулю.
— Сенатор, дело в том, что с востоком нас связывает одна-единственная телеграфная линия и где-то между станцией Сибирь и рекой Кеннебек ее перерезали, вот и все объяснение. Как только мне станет известно что-нибудь еще, я информирую об этом президента.
— И сенат! — добавил Михаил.
— Как командующий суздальской армией, я подчиняюсь непосредственно президенту и отчитываюсь перед ним, — отрезал Ганс.
— Я уверен, что полковник Кин владеет ситуацией, — обратился к Гансу с дружеской улыбкой сенатор Петра, — По всей вероятности, это какие-то временные неполадки. Может быть, они вызваны грозой. Я слышал, что гроза способна повредить эту телеграфную машину.
— «Временные неполадки!» — фыркнул Александр. — Сначала наша армия кидается сломя голову выручать союзника, который нам триста лет не нужен, а потом с ней случается неизвестно что. Я знал, что амбиции нашего президента ни к чему хорошему не приведут.
— Он прав, — поддержал его Михаил. — Пойдите в любой купеческий квартал и спросите жителей, нравятся ли им эти остроносые торговцы из Рима. Помяните мое слово: эта железнодорожная затея Калина доведет нас всех до погибели. Мы потратили впустую столько труда и средств, которые можно было бы употребить с пользой для всех. С самой войны наш народ ютится в жалких лачугах. Людям нужны жилища, а не железные дороги. Что железная дорога дала нам? Если бы ее не было, мы не отправили бы наших сыновей умирать на войне, до которой нам нет никакого дела. Строительство этой железной дороги разоряет нас, а когда оно будет закончено, тысячи иноземцев ринутся сюда, чтобы вытянуть из нас наши деньги, а мы останемся ни с чем.
— С нашим Михаилом произошла удивительная перемена, раз он так печется о нуждах народа! — саркастически бросил Борис. — Нам нужен Рим! — крикнул он сердито. — У них втрое больше людей, чем у нас. У них есть металлы, без которых не может обойтись наша армия. Нам это нужно на тот случай, если на нас опять нападут Тугары или, не приведи Кесус, какие-нибудь южные орды.
— Сколько можно пугать народ этими выдуманными страшилками? — рассмеялся Михаил. — Наверное, и через десять лет президентская клика будет кормить нас побасенками о тугарской угрозе, которой на самом деле не существует. Тугары давно ушли отсюда, а южные орды обитают в южных краях.
— Джентльмены, прошу простить, что прерываю вас…— холодно вмешался Ганс.
— Подождите, пока мы закончим, — отрезал Михаил.
— Видите ли, меня ждут другие дела. Полагаю, по крайней мере некоторые из членов данного священного государственного органа понимают это.
— Можете отправляться по своим делам, раз они так неотложны, — отмахнулся от него Михаил, как от надоедливой мухи.
Внутренне кипя, Ганс поднялся и крупными шагами вышел из зала.
В дверях его поджидал О’Дональд.
— Калин хочет срочно видеть тебя, — прошептал он, схватив Ганса за руку.
Офицеры маршировали по коридору с такими суровыми лицами, что все встречные спешили уступить им дорогу, а за их спиной слышалось встревоженное шушуканье. Войдя вслед за Гансом в приемную президента, О’Дональд захлопнул за собой дверь.
— Только что пришла телеграмма, — сказал артиллерист. — Калин хочет показать ее тебе. — Он без стука открыл дверь президентского кабинета и объявил: — Вот он.
Калин, сидевший за письменным столом, мрачно взглянул на них. В углу стояла Кэтлин, черты ее лица обострились.
— Кэтлин, дорогая, — обратился к ней О’Дональд, — ты зря расхаживаешь повсюду и расстраиваешь себя понапрасну. Полковник этого не одобрил бы.
— Прекрати, глупый ирландец. Я вполне в состоянии расхаживать там, где мне вздумается.
— Ха, «глупый ирландец»! — усмехнулся О’Дональд. — Интересно, а кто это носил фамилию О’Рэйли прежде, чем стать мадам Кин?
— Успокойтесь, пожалуйста, оба, — вмешался Калин, вставая из-за стола.
Кэтлин бросила на О’Дональда сердитый взгляд, тот в ответ подмигнул ей.
— Если у вас все, — обратился к ним Калин, — то мне хотелось бы услышать мнение Ганса по поводу этого сообщения. — Он протянул Гансу листок бумаги.
— Это фальшивка, — не задумываясь кинул Ганс, пробежав глазами текст телеграммы.
— Почему ты так думаешь?
— Не могу поверить, чтобы Эндрю так легко попался в ловушку, как тут говорится, и сразу погиб вместе со всей армией.
— Оператор говорит, что телеграмма начинается и заканчивается паролем, о котором мы договаривались. — Значит, они перехватили одну из телеграмм и выяснили пароль. Я знаю Эндрю. Бой может увлечь его до самозабвения, но он никогда не теряет головы, — произнес Ганс с гордостью.
— «Армия Кина попала в засаду и разгромлена», — вслух прочитал О’Дональд. — Чушь собачья. Прошу прощения, мадам, — тут же добавил он.
— Не за что, я вполне согласна с этим, — ответила Кэтлин, однако в голосе ее явственно слышался страх.
О’Дональд виновато посмотрел на нее:
— Кэтлин, если бы я знал, что написано в этой телеграмме, то ни за что не стал бы так глупо шутить, честное слово.
Кэтлин подошла к Пэту и положила руку ему на плечо. Калин обеспокоено смотрел на нее. Он пригласил ее сюда, чтобы Ганс в ее присутствии опроверг это лживое сообщение, — он был заранее уверен, что тот так и сделает. Но лицо ее было слишком бледным, с почти прозрачной кожей.
— Кэтлин, дорогая, — проговорил О’Дональд, — сядь, пожалуйста.
Она устало кивнула, и Пэт, подведя ее к стулу, неожиданно для всех легко поцеловал ее в лоб и взял ее руку в свою.
— Он самый живучий из всех нас, — сказал он, выдавив из себя улыбку.
— Я разговаривал с нашим телеграфистом, — сказал Калин. — Он говорит, что рука ему незнакома. Я, правда, не совсем понимаю, что это значит.
— Сигналы, посылаемые по телеграфу разными людьми, чуть-чуть отличаются друг от друга, — пояснил О’Дональд. — Опытный оператор это чувствует.
— Тогда какой смысл посылать фальшивую телеграмму, если обман так легко разоблачить? — спросил Калин.
— Ну, может быть, они думали, что мы клюнем на эту удочку, — сказал Ганс.
— Вряд ли, — возразил О’Дональд. — Кромвель все-таки не такой дурак.
— В одном он, по крайней мере, сглупил, — отозвался Ганс. — Он дал понять, что они захватили мост и отрезали нашу армию, а это значит, что наши не могли связаться с нами.
— Операция сама по себе блестящая, — прокомментировал Калин, подходя к висящей на стене карте. — Они перекрыли путь в двухстах милях позади армии. — Он провел по карте пальцем в сторону Рима.
— На месте Эндрю, — сказал Ганс, подойдя к Калину, — я сделал бы только одно: дошел бы, несмотря ни на что, до Рима. Тогда у нас в руках был бы по крайней мере этот опорный пункт.
— Но это увело бы его еще дальше от нас, — возразил Калин, спокойно глядя на Ганса и проведя пальцем вдоль берега Внутреннего моря до Суздаля. — Мы здесь практически беззащитны, — прошептал он.
— Чтоб этой гадине сдохнуть! — взорвался Ганс. — Было понятно с самого начала, что он может добраться до нас на своих судах этим путем. Но мы с Эндрю полагали, что в любой момент вернем войска по железной дороге, если он действительно попытается это сделать. Нам и в голову не приходило, что он взорвет мост, Мы ожидали, что он перережет путь перед нашей армией, но не позади нее!
— А сколько времени им потребуется, чтобы дойти сюда морем? — спросила Кэтлин.
— Четыре-пять дней, даже при встречном ветре.
— Пятидюймовки, — мрачно протянул О’Дональд. — Они встанут на недосягаемом для нас расстоянии и в первый же день превратят городскую стену в решето. Это будет избиение младенцев. Наша армия отрезана, и они могут высадить тут какие угодно силы практически беспрепятственно.
Калин вернулся за свой стол.
— Сколько времени может понадобиться Эндрю, чтобы добраться до нас? — спросил он.
— Черт его знает, — угрюмо ответил Ганс. — Зависит от того, сколько миль железнодорожного полотна разрушено. Они понаделают шермановских шпилек…— Что понаделают?
— Сожгут шпалы и изуродуют рельсы, — сказал О’Дональд. — Восхитительное зрелище — когда это железная дорога противника. Снимают рельсы, нагревают их на костре и обматывают вокруг телеграфных столбов. Больше они уже ни на что не годны. К тому же и моста нет. После того как наши переберутся через Кеннебек, им придется шагать еще две сотни миль с гаком.
— А если противник будет препятствовать им, все это может растянуться недели на две, а то и на три, — присовокупил Ганс. — И мы еще не учитываем время, которое уйдет на то, чтобы захватить Рим. Чем они будут питаться на обратном пути — тоже вопрос. Продовольствия они взяли только на двадцать пять дней, а Рим после нашествия карфагенян вряд ли сможет чем-нибудь их снабдить.
— А мы не можем послать войска им навстречу?
— Не можем, — отрезал Ганс. — У нас только одна бригада в городе, а вторая на южной границе — о ней, кстати, тоже нельзя забывать. На месте этих мерков я напал бы на Суздаль именно сейчас — лучшего момента не придумаешь. Слава Богу, хоть с этой стороны ничего тревожного пока не слышно.
— Как ты думаешь, что предпримет Эндрю? — спросил Калин безнадежным тоном.
— Не знаю, — ответил Ганс подавленно. — Но он должен найти какой-то выход.
— Значит, нам надо рассчитывать только на собственные силы.
— Совершенно верно, господин президент, — отчеканил Ганс, глядя Калину прямо в лицо.
Откинувшись в кресле, Калин закрыл глаза. Каким прекрасным, волнующим приключением представлялось ему все это! До того как у них появились янки, он был всего лишь заурядным чтецом при боярине Иворе. Прячась под маской придурковатого шута, он питался крохами с барского стола и надеялся, когда придут тугары, получить освобождение от пищевой повинности для своей семьи и друзей. «Президент» — это звучало так грандиозно, напоминало их легендарного святого Линкольна. И ведь война закончилась. Он никак не ожидал, что все это ляжет на его плечи таким тяжким грузом.
«Господин президент» — только что назвал его Ганс, и в глазах его Калин прочитал жесткий вопрос: «Сможешь ли ты соответствовать этому званию?». Он открыл глаза и взглянул на Кэтлин, надеясь найти поддержку хотя бы с ее стороны. Но ей самой в этот момент требовалась его поддержка, заверение, что ее муж жив и что ему будет куда вернуться.
«Ах, если бы можно было спрятаться куда-нибудь от всего этого! — вздохнул он. — Уйти с семьей в леса, отыскать тихую гавань для Людмилы, Тани и трех ее детей. Но она не станет прятаться. Я послал ее мужа в Рим. Жив ли он, или я сделал свою единственную дочку вдовой прежде, чем она успела познать женское счастье по-настоящему?»
Все они ждали его решения. Не говоря ни слова, он встал из-за стола и вышел на балкон.
Перед ним лежала главная городская площадь. Воздух был прохладен — вчерашняя гроза изгнала невыносимый зной, державшийся целую неделю. Но город притих и нахмурился. Люди на площади сбились кучками и, опустив головы, что-то обсуждали, поглядывая на правительственное здание. Увидев его на балконе, некоторые подошли ближе, думая, что он скажет им что-нибудь. Раньше он мог не задумываясь кинуть пару ничего не значащих фраз и с легким сердцем вернуться за свой стол. Но на этот раз он испугался, видя, что они ждут от него ответа.
Не найдя покоя на балконе, он вернулся в кабинет, где его ответа ждали три его друга.
«Надо что-то делать, — думал он. — Должно быть, Линкольн всегда знал, что делать, — ведь он был святой. А я всего лишь бедный крестьянин, прикидывающийся боярином».
«Но ты ведь сумел обставить их всех, — сказал ему внутренний голос. — Думай как крестьянин, как мышь, которая старается перехитрить лису». — Я объявляю всеобщую мобилизацию, — спокойно произнес он.
Ганс улыбнулся и кивнул. Теперь его взгляд придавал Калину уверенности. «Но это же самая очевидная мера, — подумал он. — Почему он сам не предложил ее? Или без моего распоряжения уже ничто не может быть сделано?»
— Сколько у нас мушкетов?
— Примерно четыре тысячи старых гладкоствольных ждут на заводе переделки в нарезные.
— Раздайте их ополченцам, но только из Суздаля и из Новрода.
Улыбка Ганса сделалась еще шире.
— Вот это правильно! — одобрил О’Дональд. — Если уж доверять, то только старой гвардии.
— А как быть с сенатом? — резко спросила Кэтлин. — Даю голову на отсечение, что Михаил в сговоре с Кромвелем.
Калин согласно кивнул.
— И все же мне кажется, что было бы неправильно распускать сенат и объявлять военное положение, — медленно сказал он, будто подыскивая слова. — Боюсь, ничего хорошего это не даст. Эндрю все время говорит о том, что мы создаем прецеденты. Если бы я сейчас поступил так, то другие президенты после меня повторили бы это не задумываясь, и в конце концов это превратилось бы в неограниченное правление одного боярина.
Ганс простонал и стукнул кулаком по столу:
— Вам придется горько пожалеть об этом!
— Но разве ваш Линкольн так делал?
— У нас не было мерков, — сказала Кэтлин. — Мы сражались с мятежниками, но у них было какое-то понятие о чести. Это совсем другое дело.
— Я не могу поступить иначе, — твердо заявил Калин. Но затем улыбка осветила его лицо. — Однако я изучил повадки лисы. Я не простак и не идеалист. Мы дождемся подходящего момента и возьмем в оборот Михаила и иже с ним. Мы можем удержать город? — спросил он уже совсем другим тоном, показывая, что вопрос решен.
— Сомнительно, — ответил О'Дональд. — Если бы Эндрю с армией были здесь, то Кромвель не мог бы высадиться на берег. «Оганкит», само собой, немного потрепал бы город, но полка два хороших стрелков со «спрингфилдами» заставили бы их артиллеристов задуматься, прежде чем высовывать нос из своих орудийных портов. А без Тридцать пятого эти большие пушки как пить дать накостыляют нам по первое число. Чтобы броненосцы ходили по Нейперу и палили по нам — такое и в страшном сне не могло никому присниться.
— Связь с ними прервана. Это все, что я могу сообщить вам, сенатор, — буркнул Ганс.
— То есть вы не хотите ничего больше нам говорить, хотя и знаете, я так понимаю? — ухмыльнулся Михаил.
Ганс с трудом сдержался, чтобы не послать Михаила подальше или, пуще того, вызвать на поединок и всадить в него пулю.
— Сенатор, дело в том, что с востоком нас связывает одна-единственная телеграфная линия и где-то между станцией Сибирь и рекой Кеннебек ее перерезали, вот и все объяснение. Как только мне станет известно что-нибудь еще, я информирую об этом президента.
— И сенат! — добавил Михаил.
— Как командующий суздальской армией, я подчиняюсь непосредственно президенту и отчитываюсь перед ним, — отрезал Ганс.
— Я уверен, что полковник Кин владеет ситуацией, — обратился к Гансу с дружеской улыбкой сенатор Петра, — По всей вероятности, это какие-то временные неполадки. Может быть, они вызваны грозой. Я слышал, что гроза способна повредить эту телеграфную машину.
— «Временные неполадки!» — фыркнул Александр. — Сначала наша армия кидается сломя голову выручать союзника, который нам триста лет не нужен, а потом с ней случается неизвестно что. Я знал, что амбиции нашего президента ни к чему хорошему не приведут.
— Он прав, — поддержал его Михаил. — Пойдите в любой купеческий квартал и спросите жителей, нравятся ли им эти остроносые торговцы из Рима. Помяните мое слово: эта железнодорожная затея Калина доведет нас всех до погибели. Мы потратили впустую столько труда и средств, которые можно было бы употребить с пользой для всех. С самой войны наш народ ютится в жалких лачугах. Людям нужны жилища, а не железные дороги. Что железная дорога дала нам? Если бы ее не было, мы не отправили бы наших сыновей умирать на войне, до которой нам нет никакого дела. Строительство этой железной дороги разоряет нас, а когда оно будет закончено, тысячи иноземцев ринутся сюда, чтобы вытянуть из нас наши деньги, а мы останемся ни с чем.
— С нашим Михаилом произошла удивительная перемена, раз он так печется о нуждах народа! — саркастически бросил Борис. — Нам нужен Рим! — крикнул он сердито. — У них втрое больше людей, чем у нас. У них есть металлы, без которых не может обойтись наша армия. Нам это нужно на тот случай, если на нас опять нападут Тугары или, не приведи Кесус, какие-нибудь южные орды.
— Сколько можно пугать народ этими выдуманными страшилками? — рассмеялся Михаил. — Наверное, и через десять лет президентская клика будет кормить нас побасенками о тугарской угрозе, которой на самом деле не существует. Тугары давно ушли отсюда, а южные орды обитают в южных краях.
— Джентльмены, прошу простить, что прерываю вас…— холодно вмешался Ганс.
— Подождите, пока мы закончим, — отрезал Михаил.
— Видите ли, меня ждут другие дела. Полагаю, по крайней мере некоторые из членов данного священного государственного органа понимают это.
— Можете отправляться по своим делам, раз они так неотложны, — отмахнулся от него Михаил, как от надоедливой мухи.
Внутренне кипя, Ганс поднялся и крупными шагами вышел из зала.
В дверях его поджидал О’Дональд.
— Калин хочет срочно видеть тебя, — прошептал он, схватив Ганса за руку.
Офицеры маршировали по коридору с такими суровыми лицами, что все встречные спешили уступить им дорогу, а за их спиной слышалось встревоженное шушуканье. Войдя вслед за Гансом в приемную президента, О’Дональд захлопнул за собой дверь.
— Только что пришла телеграмма, — сказал артиллерист. — Калин хочет показать ее тебе. — Он без стука открыл дверь президентского кабинета и объявил: — Вот он.
Калин, сидевший за письменным столом, мрачно взглянул на них. В углу стояла Кэтлин, черты ее лица обострились.
— Кэтлин, дорогая, — обратился к ней О’Дональд, — ты зря расхаживаешь повсюду и расстраиваешь себя понапрасну. Полковник этого не одобрил бы.
— Прекрати, глупый ирландец. Я вполне в состоянии расхаживать там, где мне вздумается.
— Ха, «глупый ирландец»! — усмехнулся О’Дональд. — Интересно, а кто это носил фамилию О’Рэйли прежде, чем стать мадам Кин?
— Успокойтесь, пожалуйста, оба, — вмешался Калин, вставая из-за стола.
Кэтлин бросила на О’Дональда сердитый взгляд, тот в ответ подмигнул ей.
— Если у вас все, — обратился к ним Калин, — то мне хотелось бы услышать мнение Ганса по поводу этого сообщения. — Он протянул Гансу листок бумаги.
— Это фальшивка, — не задумываясь кинул Ганс, пробежав глазами текст телеграммы.
— Почему ты так думаешь?
— Не могу поверить, чтобы Эндрю так легко попался в ловушку, как тут говорится, и сразу погиб вместе со всей армией.
— Оператор говорит, что телеграмма начинается и заканчивается паролем, о котором мы договаривались. — Значит, они перехватили одну из телеграмм и выяснили пароль. Я знаю Эндрю. Бой может увлечь его до самозабвения, но он никогда не теряет головы, — произнес Ганс с гордостью.
— «Армия Кина попала в засаду и разгромлена», — вслух прочитал О’Дональд. — Чушь собачья. Прошу прощения, мадам, — тут же добавил он.
— Не за что, я вполне согласна с этим, — ответила Кэтлин, однако в голосе ее явственно слышался страх.
О’Дональд виновато посмотрел на нее:
— Кэтлин, если бы я знал, что написано в этой телеграмме, то ни за что не стал бы так глупо шутить, честное слово.
Кэтлин подошла к Пэту и положила руку ему на плечо. Калин обеспокоено смотрел на нее. Он пригласил ее сюда, чтобы Ганс в ее присутствии опроверг это лживое сообщение, — он был заранее уверен, что тот так и сделает. Но лицо ее было слишком бледным, с почти прозрачной кожей.
— Кэтлин, дорогая, — проговорил О’Дональд, — сядь, пожалуйста.
Она устало кивнула, и Пэт, подведя ее к стулу, неожиданно для всех легко поцеловал ее в лоб и взял ее руку в свою.
— Он самый живучий из всех нас, — сказал он, выдавив из себя улыбку.
— Я разговаривал с нашим телеграфистом, — сказал Калин. — Он говорит, что рука ему незнакома. Я, правда, не совсем понимаю, что это значит.
— Сигналы, посылаемые по телеграфу разными людьми, чуть-чуть отличаются друг от друга, — пояснил О’Дональд. — Опытный оператор это чувствует.
— Тогда какой смысл посылать фальшивую телеграмму, если обман так легко разоблачить? — спросил Калин.
— Ну, может быть, они думали, что мы клюнем на эту удочку, — сказал Ганс.
— Вряд ли, — возразил О’Дональд. — Кромвель все-таки не такой дурак.
— В одном он, по крайней мере, сглупил, — отозвался Ганс. — Он дал понять, что они захватили мост и отрезали нашу армию, а это значит, что наши не могли связаться с нами.
— Операция сама по себе блестящая, — прокомментировал Калин, подходя к висящей на стене карте. — Они перекрыли путь в двухстах милях позади армии. — Он провел по карте пальцем в сторону Рима.
— На месте Эндрю, — сказал Ганс, подойдя к Калину, — я сделал бы только одно: дошел бы, несмотря ни на что, до Рима. Тогда у нас в руках был бы по крайней мере этот опорный пункт.
— Но это увело бы его еще дальше от нас, — возразил Калин, спокойно глядя на Ганса и проведя пальцем вдоль берега Внутреннего моря до Суздаля. — Мы здесь практически беззащитны, — прошептал он.
— Чтоб этой гадине сдохнуть! — взорвался Ганс. — Было понятно с самого начала, что он может добраться до нас на своих судах этим путем. Но мы с Эндрю полагали, что в любой момент вернем войска по железной дороге, если он действительно попытается это сделать. Нам и в голову не приходило, что он взорвет мост, Мы ожидали, что он перережет путь перед нашей армией, но не позади нее!
— А сколько времени им потребуется, чтобы дойти сюда морем? — спросила Кэтлин.
— Четыре-пять дней, даже при встречном ветре.
— Пятидюймовки, — мрачно протянул О’Дональд. — Они встанут на недосягаемом для нас расстоянии и в первый же день превратят городскую стену в решето. Это будет избиение младенцев. Наша армия отрезана, и они могут высадить тут какие угодно силы практически беспрепятственно.
Калин вернулся за свой стол.
— Сколько времени может понадобиться Эндрю, чтобы добраться до нас? — спросил он.
— Черт его знает, — угрюмо ответил Ганс. — Зависит от того, сколько миль железнодорожного полотна разрушено. Они понаделают шермановских шпилек…— Что понаделают?
— Сожгут шпалы и изуродуют рельсы, — сказал О’Дональд. — Восхитительное зрелище — когда это железная дорога противника. Снимают рельсы, нагревают их на костре и обматывают вокруг телеграфных столбов. Больше они уже ни на что не годны. К тому же и моста нет. После того как наши переберутся через Кеннебек, им придется шагать еще две сотни миль с гаком.
— А если противник будет препятствовать им, все это может растянуться недели на две, а то и на три, — присовокупил Ганс. — И мы еще не учитываем время, которое уйдет на то, чтобы захватить Рим. Чем они будут питаться на обратном пути — тоже вопрос. Продовольствия они взяли только на двадцать пять дней, а Рим после нашествия карфагенян вряд ли сможет чем-нибудь их снабдить.
— А мы не можем послать войска им навстречу?
— Не можем, — отрезал Ганс. — У нас только одна бригада в городе, а вторая на южной границе — о ней, кстати, тоже нельзя забывать. На месте этих мерков я напал бы на Суздаль именно сейчас — лучшего момента не придумаешь. Слава Богу, хоть с этой стороны ничего тревожного пока не слышно.
— Как ты думаешь, что предпримет Эндрю? — спросил Калин безнадежным тоном.
— Не знаю, — ответил Ганс подавленно. — Но он должен найти какой-то выход.
— Значит, нам надо рассчитывать только на собственные силы.
— Совершенно верно, господин президент, — отчеканил Ганс, глядя Калину прямо в лицо.
Откинувшись в кресле, Калин закрыл глаза. Каким прекрасным, волнующим приключением представлялось ему все это! До того как у них появились янки, он был всего лишь заурядным чтецом при боярине Иворе. Прячась под маской придурковатого шута, он питался крохами с барского стола и надеялся, когда придут тугары, получить освобождение от пищевой повинности для своей семьи и друзей. «Президент» — это звучало так грандиозно, напоминало их легендарного святого Линкольна. И ведь война закончилась. Он никак не ожидал, что все это ляжет на его плечи таким тяжким грузом.
«Господин президент» — только что назвал его Ганс, и в глазах его Калин прочитал жесткий вопрос: «Сможешь ли ты соответствовать этому званию?». Он открыл глаза и взглянул на Кэтлин, надеясь найти поддержку хотя бы с ее стороны. Но ей самой в этот момент требовалась его поддержка, заверение, что ее муж жив и что ему будет куда вернуться.
«Ах, если бы можно было спрятаться куда-нибудь от всего этого! — вздохнул он. — Уйти с семьей в леса, отыскать тихую гавань для Людмилы, Тани и трех ее детей. Но она не станет прятаться. Я послал ее мужа в Рим. Жив ли он, или я сделал свою единственную дочку вдовой прежде, чем она успела познать женское счастье по-настоящему?»
Все они ждали его решения. Не говоря ни слова, он встал из-за стола и вышел на балкон.
Перед ним лежала главная городская площадь. Воздух был прохладен — вчерашняя гроза изгнала невыносимый зной, державшийся целую неделю. Но город притих и нахмурился. Люди на площади сбились кучками и, опустив головы, что-то обсуждали, поглядывая на правительственное здание. Увидев его на балконе, некоторые подошли ближе, думая, что он скажет им что-нибудь. Раньше он мог не задумываясь кинуть пару ничего не значащих фраз и с легким сердцем вернуться за свой стол. Но на этот раз он испугался, видя, что они ждут от него ответа.
Не найдя покоя на балконе, он вернулся в кабинет, где его ответа ждали три его друга.
«Надо что-то делать, — думал он. — Должно быть, Линкольн всегда знал, что делать, — ведь он был святой. А я всего лишь бедный крестьянин, прикидывающийся боярином».
«Но ты ведь сумел обставить их всех, — сказал ему внутренний голос. — Думай как крестьянин, как мышь, которая старается перехитрить лису». — Я объявляю всеобщую мобилизацию, — спокойно произнес он.
Ганс улыбнулся и кивнул. Теперь его взгляд придавал Калину уверенности. «Но это же самая очевидная мера, — подумал он. — Почему он сам не предложил ее? Или без моего распоряжения уже ничто не может быть сделано?»
— Сколько у нас мушкетов?
— Примерно четыре тысячи старых гладкоствольных ждут на заводе переделки в нарезные.
— Раздайте их ополченцам, но только из Суздаля и из Новрода.
Улыбка Ганса сделалась еще шире.
— Вот это правильно! — одобрил О’Дональд. — Если уж доверять, то только старой гвардии.
— А как быть с сенатом? — резко спросила Кэтлин. — Даю голову на отсечение, что Михаил в сговоре с Кромвелем.
Калин согласно кивнул.
— И все же мне кажется, что было бы неправильно распускать сенат и объявлять военное положение, — медленно сказал он, будто подыскивая слова. — Боюсь, ничего хорошего это не даст. Эндрю все время говорит о том, что мы создаем прецеденты. Если бы я сейчас поступил так, то другие президенты после меня повторили бы это не задумываясь, и в конце концов это превратилось бы в неограниченное правление одного боярина.
Ганс простонал и стукнул кулаком по столу:
— Вам придется горько пожалеть об этом!
— Но разве ваш Линкольн так делал?
— У нас не было мерков, — сказала Кэтлин. — Мы сражались с мятежниками, но у них было какое-то понятие о чести. Это совсем другое дело.
— Я не могу поступить иначе, — твердо заявил Калин. Но затем улыбка осветила его лицо. — Однако я изучил повадки лисы. Я не простак и не идеалист. Мы дождемся подходящего момента и возьмем в оборот Михаила и иже с ним. Мы можем удержать город? — спросил он уже совсем другим тоном, показывая, что вопрос решен.
— Сомнительно, — ответил О'Дональд. — Если бы Эндрю с армией были здесь, то Кромвель не мог бы высадиться на берег. «Оганкит», само собой, немного потрепал бы город, но полка два хороших стрелков со «спрингфилдами» заставили бы их артиллеристов задуматься, прежде чем высовывать нос из своих орудийных портов. А без Тридцать пятого эти большие пушки как пить дать накостыляют нам по первое число. Чтобы броненосцы ходили по Нейперу и палили по нам — такое и в страшном сне не могло никому присниться.