Гаркушев Евгений Николаевич. Обойдемся без магии!

   Меня привлекала возможность изучить нынешнюю физику. И наконец реально понять: что произошло в мире? Почему он стал столь сильно отличаться от других плоскостей реальности? Говорили, что в Краснодарском университете отличное оборудование и можно поставить практически любой опыт.
   В открытые окна кареты задувал сухой теплый ветер из степи. Касым Нахартек, не привыкший путешествовать с удобствами, ерзал на мягком диванчике и то и дело высовывался поглядеть, все ли спокойно снаружи. Мы подъезжали к Кавказскому хребту. До перевалов оставалось несколько часов пути.
   – Будешь учиться в университете? – спросил я Нахартека.
   – Я бы с радостью, – ответил юноша. – Да только стар уже. Двадцать один год как-никак. Семь лет как школу закончил. А с тех пор только воевал.
   – Ну, полагаю, курсы ускоренной подготовки у них есть, – предположил я. – Тебе ведь с техникой нужно научиться обращаться. Того и гляди, восстановят скоро Сотню-у-Врат, а тебя поставят капитаном стражи…
   Молодой человек не удержался от улыбки:
   – Сотню, конечно, нужно восстановить. На парометы надежда плохая. Сабля она и есть сабля. Мне бы лучше командовать научиться. Тактика, стратегия. Только в военную академию отец Кондрат чужих не принимает.
   – Тебя научи – а ты на него войска поведешь, – сказал я с ухмылкой.
   – Не поведу, – возразил Касым. – Учитель – это святое.
   – Ты не поведешь – твой ученик или ученик твоего ученика поведет.
   – Может быть, – пожал плечами юноша.
   – Ты смотри, не говори никому, что у нас письмо к митрополиту, – наказал я Касыму. – Миссия тайная, лишний раз кричать о ней не нужно.
   – Не скажу. Да и что я сказать могу, когда сам ничего не знаю?
   – Не знаешь, так догадываешься, – усмехнулся я. – Отца Кондрата повидаем – и в университет.
   – Куда прикажешь, – согласился юноша и отвернулся к окну.
   Я еще раз засмеялся. Касым так и не научился относиться к своему начальнику с должным почтением. В его представлении я, видимо, по-прежнему оставался одиноким отшельником из заброшенной деревни. Но мне это даже нравилось. Кому нужны раболепные слуги? Надежный товарищ куда лучше…
 
   Отец Кондрат, заранее оповещенный о нашем прибытии, принял меня и Касыма в зале Святого Георгия. Это был самый большой зал его резиденции. Здесь собирались большие церковные советы, расширенные заседания правительства, здесь же происходили приемы и награждения.
   Собственно, приема как такового не было. Нас пригласили на церемонию награждения воинов, отличившихся в Бештаунской кампании.
   Зал был заполнен священниками в рясах, военными в мундирах, гражданами в лучших нарядах. Здесь были и генералы, и рядовые, и солдаты, и рабочие, обеспечивавшие доставку грузов. Присутствовали и женщины в черных одеждах, наверное, вдовы и матери погибших.
   Митрополит стоял на небольшом возвышении. Он был в черном облачении, на его груди сверкал в свете множества свечей большой золотой крест. Несколько церковников в праздничных белых, золотых и зеленых ризах расположились неподалеку.
   – Мы собрались здесь по скорбному и торжественному случаю, – обратился отец Кондрат к собравшимся. – Сегодня мы почтим память погибших в славной Бештаунской кампании. И отметим заслуги тех, кто проявил доблесть в боях.
   Митрополит помолчал, потом подал знак служителю в белой ризе, и тот вынес открытую черную коробочку. По распахнутой крышке пробегали радужные сполохи от того, что лежало внутри.
   – Вдовам и матерям экипажа взорванного врагами парометного танка: капитана Силантьева, стрелка Кожанова и механика Грибова я вручаю алмазные кресты, высшую награду нашего государства. Члены семей всех погибших на войне получили уже достойную пенсию, но экипаж, прикрывавший свой остановившийся танк до подхода основных сил, и подбитый только третьим выстрелом вражеских баллист, заслуживает нашего преклонения. Слава павшим воинам!
   – Слава! – тихо, но дружно повторил зал.
   Каждая из трех женщин в трауре получила коробочку, в которой лежал восьмиконечный платиновый крест, усыпанный мелкими алмазами.
   Как я узнал от второго секретаря митрополита, вездесущего отца Зосимы, алмазный крест символизировал чистые, от души пролитые слезы и являлся высшей боевой наградой Славного государства. Как правило, им награждали посмертно или при тяжких увечьях, либо же за чрезвычайно выдающуюся доблесть. Второй наградой был рубиновый крест – его давали за подвиги, переломившие ход боя, спасшие жизни многих людей. Третьей наградой был гранатовый крест – за храбрость и стойкость в бою. Изумрудный крест давали офицерам и высшим чиновникам за отличную службу и удачно проведенные операции. Он не считался боевой наградой в полном смысле этого слова. Изумрудным крестом могли наградить и в мирное время. Ценилась эта награда ниже рубинового креста, но выше гранатового. Кроме крестов офицеров, солдат и полковых рабочих могли наградить медалями четырех степеней: золотой, серебряной, алюминиевой и медной. Наградная система Славного государства была простой, но наград было вполне достаточно для каждого деяния.
   В зале Святого Георгия было вручено семь рубиновых крестов, сорок два гранатовых, три изумрудных (два из них – моим знакомым, генералам Корнееву и Юдину, еще один – начальнику снабжения армии, с которым мне прежде встречаться не доводилось). Ректор Степанов получил золотую медаль. Всего их было вручено четыре. А также одиннадцать серебряных, двадцать две алюминиевые и сто пятнадцать медных.
   Гранатовый крест получила Тимашевская танковая бригада. Его торжественно прикололи к расшитому золотом знамени подразделения. Кореновская механизированная воздушная дивизия за героизм и четкое выполнения боевых задач была награждена изумрудным крестом. Рубиновый крест давали только соединениям, понесшим большие потери. Алмазные – тем отрядам, которые потеряли в боях больше двух третей личного состава. Я подумал, что алмазного креста была бы достойна Сотня-у-Врат княжны Валии.
   Мундиры многих награждаемых уже были украшены наградами. Как я понял, медаль из одного и того же металла могли давать несколько раз. А некоторые офицеры имели по два рубиновых креста. Наверное, за успешные операции против турецких пиратов.
   В конце церемонии, как ни странно, митрополит вызвал меня.
   – От имени государства хочу вручить высокую боевую награду нашему союзнику. Сергею Лунину, – объявил он.
   Мне сразу стало неловко. Не очень-то приятно получать титулы и награды только за то, что ты занимал высокое положение в армии союзников.
   – Наш соратник награждается рубиновым крестом за отвагу в схватке с монстром Лузгаша – гигантской пантерой, угрожавшей экипажам дирижаблей «Сокол» и «Ястреб», и правильно принятое решение, – закончил митрополит.
   Об эпизоде с пантерой я как-то не подумал, считая, что бой с кошкой – сугубо мое личное дело. Она была послана по моему следу, и, расправившись с ней, я отвел опасность в первую очередь от себя.
   Митрополит приколол рубиновый крест к лацкану моего парадного черного пиджака, а мне подумалось, что это уже вторая награда, получаемая мной от дружественного государства. Первым было гранатовое ожерелье из Авенора. Символично было бы, если бы и митрополит вручил мне гранатовый крест. Прямо скажем, он больше соответствовал моему деянию. Отец Кондрат, наверное, просто не хотел обижать вельможу Бештаунского княжества солдатской наградой. Хотя что может быть почетнее для любого военачальника, чем простой солдатский крест?
   – Поздравляю, – шепнул мне на ухо отец Зосима. – Теперь, как кавалер рубинового креста, вы можете бесплатно ездить в дилижансах и на паровозах – правда, на плацкартных местах.
   – У меня своя карета, – шепотом ответил я священнику Хотя он, конечно, об этом знал.
   Когда мы получаем какие-то привилегии, как правило, ими уже нет нужды пользоваться.
   После вручения креста моя миссия приобретала некий двусмысленный оттенок «баш на баш». Распорядитель церемонии вновь вызвал меня на сцену – уже как полномочного представителя княжны Валии, и мне стало немного не по себе.
   Я нащупал на цепочке под рубашкой теплый камень. Валия, сняв его со своей шеи, велела мне надеть его и не расставаться ни на мгновение. Когда я повесил его на грудь, он еще хранил тепло ее тела Знаменитый «Граф Орлов», бесценная плата за бесценную помощь войск Славного государства. Алмаз, который вновь возвращался в сокровищницу митрополитов славян.
   – От имени и по поручению княжны Валии передаю владыке Кондрату драгоценный камень, полученный некогда предками нынешних правителей княжества за оказанную ими помощь. «Граф Орлов» возвращается в Славное государство после трехсотлетнего отсутствия. Примите его в знак благодарности за вашу помощь.
   С поклоном я передал огромный алмаз митрополиту. По залу прошел восторженный шепот. «Граф Орлов» был легендой Славного государства. Вернуть такую реликвию дорогого стоит. Дело не в цене камня, а в его историческом значении. В том, что Славное государство смогло наконец расплатиться с Бештаунским княжеством за помощь, некогда им оказанную.
   – Спасибо княжне Валие. – Отец Кондрат с поклоном принял камень. – Спасибо тебе, сэр Лунин, что смог доставить его в целости.
   Краем глаза я заметил ошарашенный взгляд Нахартека. Он и не подозревал, что мы везем сокровище, превосходящее годовой доход всех бештаунских купцов.
   – А теперь попрошу всех гостей на праздничный ужин, – пригласил митрополит.
 
   Банкет главы теократического государства проходил в лучших демократических традициях – без мест. Стульев в зале не было. На нескольких длинных столах, накрытых белоснежными скатертями и украшенных хрустальными вазами с полевыми цветами, были расставлены всевозможные закуски. Большие куски шашлыка на длинных блюдах, вареная, залитая маслом картошка, запеченная рыба, нарезанный мелкими кусочками белый и ржаной хлеб. Подносы со свежими помидорами, пиалы с маринованными грибами, огурцами и баклажанами, «павлиньи хвосты» из баклажанов с мясом, сыром и сметаной. Кружки твердых колбас, белый и желтый сыр, паштеты нескольких сортов, помидоры, заполненные какой-то вкусной начинкой, основу которой составляли вареные яйца… Были даже бутерброды с черной икрой. Красная рыба в настоящее время оказалась недоступна – слишком далеко обитала, – а вот в Азовском море, по-видимому, не перевелись осетры. В подтверждение тезиса о сохранении фауны морей один из столов – рыбный – украшал крупный представитель семейства осетровых. В пасти унылый осетр покорно держал пучок зелени. Стояли на столах и другие блюда – всех не перечислишь.
   Только один стол был сервирован очень скромно. Овощи, фрукты, немного хлеба и сыров, какая-то невзрачная рыбка. За этим столом собралось высшее духовенство: монахи, целиком посвятившие себя служению церкви и государству. Но, несмотря на скромную закуску, нарядно одетых людей – все больше в гражданском – тянуло туда неудержимо. Действительно, поесть можно и в другом месте, а на официальном приеме нужно пользоваться близостью к власти. Одним из приглашенных был китаец – судя по одежде, не местный, а из самого Китая. Он оживленно беседовал о чем-то с секретарем Митрофаном.
   На столах оказалось вдоволь натурального красного и белого вина, а вот более крепких напитков я не заметил. В то, что военные не обмоют свои награды как положено, не верилось. Но и проверить это я возможности не видел. Генералы собрались на одном конце большого стола, и проталкиваться к ним, уподобляясь купцам, желающим быть ближе к митрополиту, я счел бестактным. Именно поэтому я не стал пробиваться и к секретарям отца Кондрата. Тем более что они расположились вокруг «неаппетитного» стола, куда нам с Касымом совсем не хотелось. Мы все-таки только приехали и проголодались в дороге. Поэтому пришлось стать на первом попавшемся месте и предаться гурманским наслаждениям. Впрочем, не о еде речь, хотя поужинали мы тогда очень неплохо.
   Когда первый голод был утолен, а пара бокалов вина раскрасила мир в более радужные краски, нежели он того заслуживал, кто-то аккуратно взял меня под руку. Обернувшись, я увидел ректора Степанова. Нельзя сказать, что я ожидал его появления – гораздо приятнее сейчас было бы увидеть рядом с собой хорошенькую девушку. Но и Порфирий Петрович был лучше, чем никого.
   – Отведайте пирожки с печенью, – предложил нам ректор, доставая небольшую тарелку с румяными колобками откуда-то с середины стола, из нагромождения других блюд.
   Мы с Касымом уже вежливо протянули руки к угощению, когда Степанов заявил:
   – Лучшая закуска под водку. Говорят, некогда на севере водилась такая рыба – селедка. С ней ничто не сравнится. Но селедки у нас нет, и мы придумали пирожки.
   Рука Нахартека остановилась на полдороге ко рту.
   – Так ведь водки нет, – сообщил он очевидную истину, для пущей ясности указывая рукой на богатый стол.
   – Сразу видно, что вы на таком мероприятии впервые, – усмехнулся ректор. – Бывалые приносят нужные напитки с собой.
   С этими словами Порфирий Петрович ловким движением вынул из бокового кармана кителя плоскую, но вместительную фляжку.
   – Награды-то надо обмыть, – заявил он, поглаживая сверкающую золотую медаль. – А вино для такой цели непотребно.
   На груди ректора это была не единственная награда. Рядом с новой медалью висела еще одна золотая, две серебряные и медная. Не было только изумрудного креста, мечты любого гражданского чиновника. Впрочем, ректор еще не уходил со службы, наверстает…
   Мы с Касымом взяли пустые рюмки – на столе возвышались целые островки нетронутой посуды, – и ректор наполнил их прозрачной жидкостью. Водка Славного государства отличалась по вкусу от самогона, изготовляемого в Бештауне, в лучшую сторону, но все равно отдавала сивухой. Техника очистки напитка была, видимо, частично утрачена.
   Пирожки и правда оказались очень недурными на вкус. Степанов подкладывал нам на тарелки другие яства, невзрачные на вид и восхитительные на вкус, и рассказывал о гостях: кто чем прославился, чем занимается. Между делом упомянул свое первое посещение государственного приема. Митрополитом тогда был отец Виссарион, а сам Степанов, служивший в действующей армии рядовым, получил медную медаль, одну из самых дорогих своих наград.
   Меньше чем через час гости начали расходиться. Полагаю, многие из них отправились продолжать банкет в другом месте, дабы не оскорблять непотребным поведением и пьяными выкриками резиденцию митрополита. Степанов задумчиво оглядел стремительно пустеющие ряды ужинающих и заметил:
   – Уходить из обеденного зала последними – привилегия хозяев. Вы ведь приехали к нам в университет, господин Лунин? Поедем, я размещу вас и вашего спутника в лучших апартаментах.
   Глупо было не воспользоваться предложением Порфирия Петровича. Мы собирались переночевать в гостинице, а уже утром ехать в студенческий городок университета, расположенный в нескольких километрах от города, подальше от шума и соблазнов. Но если с вами человек, который хорошо знает дорогу и обещает помочь вам устроиться, не стоит упускать момент.
   Ректор оказался без кареты. Как выяснилось, на большие приемы к митрополиту все, кто мог, приходили пешком, иначе конные экипажи запруживали несколько улиц по соседству с резиденцией. Поэтому мы взяли его к себе и под чистым небом, по освещенным луной дорогам поехали к университету.
 
   Главный корпус Краснодарского университета был окружен садами. Рощи могучих грецких орехов, длинные ряды яблонь с поредевшей кроной. Вишни с темно-красными, почти черными стволами, сучковатые абрикосы и миниатюрные персики. Заросли тутовника, неупорядоченные посадки айвы и черноплодной рябины. Сады купались в лунном свете, так что деревья можно было узнать не только по силуэтам, но и по цвету, форме стволов и листьев.
   Подобно огромной скале возвышалась над садами трехэтажная громада университета. Главное здание было построено уже после Катаклизма, около двухсот лет назад, и поражало тяжеловесностью и монументальностью.
   Где-то в садах прятались одноэтажные домики студенческих общежитии. За университетом, ближе к реке, среди лугов и пастбищ стояли здания лабораторий. На небольшом удалении от садов располагались домики преподавателей и научных сотрудников. В одном из пустовавших коттеджей нас и разместили.
   По сравнению с апартаментами при дворце княжны профессорский домик приятно радовал уютом. Здесь был водопровод и работала канализация, хватало керосиновых ламп, отлично действовала вентиляция – керосинового чада от ламп практически не чувствовалось. Простую, функциональную мебель нельзя было назвать роскошной, но она оказалась очень удобной.
   Касым, как мой ординарец, поселился в маленькой комнате, я – в большой. Еще в домике имелась гостиная и крохотная кухонька. Предполагалось, видимо, что обедать его обитатели будут в трапезном зале университета. Там имелся огромный зал для студентов и несколько маленьких залов для профессоров и научных сотрудников, по какой-то причине желавших уединиться. Кормили всех из одного котла.
   О расписании завтраков, обедов и ужинов рассказал нам ректор. После этого он пожелал нам спокойной ночи и удалился по освещенной луной тропинке между каштанов. Несмотря на последние жутковатые события, происходившие в его университете, Порфирий Петрович, как видно, не боялся ничего. И ходил без оружия…
   Кучер отправился на конюшню – задать корма лошадям и устроить их на ночлег. Карету мы собирались отправить обратно в Бештаун. Что ей здесь простаивать?
   Почта сейчас работала отлично, когда мы соберемся обратно, то сможем ее вызвать, если пошлем депешу дня за три до нужной даты. А если нет, то до перевала можно добраться на рейсовом дилижансе. Мне, как кавалеру рубинового креста, проезд бесплатный.
   Еще я намеревался купить велосипед себе и Нахартеку, обучить его ездить и не мучить бедных лошадок всякий раз, когда нам нужно будет куда-нибудь поехать. Касым велосипед хотел, хотя и боялся его больше, чем я в свое время лошади. Где это видано – катиться и не падать на двух колесах? Занятие для циркача, а не для воина…
 
   При свете дня сады вокруг университета смотрелись просто идиллически. Пели птицы, совершали утренние пробежки студенты и профессора. Как заранее было условленно с ректором, Касым Нахартек отправился на технический факультет, чтобы пройти тестирование для последующего обучения, а я пошел в лабораторию физико-математического факультета, к профессору Слуцкому, исследовавшему мой кинжал.
   Именно вокруг лаборатории физмата происходили в последнее время странные вещи. Именно студенты и лаборанты этого факультета становились жертвами несчастных случаев.
   Профессор Слуцкий оказался низким сгорбленным старичком. Руки у него были какие-то корявые, глаза – желтые, горящие. Впрочем, относительно «старичка» я, пожалуй, поспешил. Слуцкому было едва за шестьдесят, но седая борода и сутулость старили его как минимум лет на десять.
   – Рад видеть, Сергей, – тепло приветствовал меня профессор.
   – И я рад знакомству, Поликарп Тимофеевич, – поклонился я. – Наслышан.
   Действительно, Степанов уже рассказывал мне о физике, внесшем большой вклад в строительство паромета и работающем над еще более грозным оружием. Слуцкому, похоже, было приятно, что я знаю о его трудах. Но он старался этого не показывать.
   – Пойдемте в лабораторию, – предложил профессор.
   В обширном помещении уже работали несколько студентов. Двое молодых людей крутили ручку устройства, напоминающего электростатическую машину. Еще один возился рядом с какой-то прозрачной трубкой.
   – Не останавливаем работу ни днем ни ночью, – с гордостью заявил Слуцкий. – Пытаемся восстановить квантовый генератор.
   – Восстановить из чего? – переспросил я.
   – Из небытия, – объяснил профессор. – Ведь некогда человек создал лазеры. Потом началась эта карусель, мир полетел в тартарары… А физические законы изменились незначительно. Стал другим только характер химических взаимодействий, что привело к торможению процессов горения, случилось что-то с сильным взаимодействием1 , но ведь свет светит так же, как и светил, и радиоволны распространяются по-прежнему…
   (Сильное взаимодействие, радиус действия которого порядка 10 – 15 м, отвечает за протекание ядерных реакций. Ядерное взаимодействие – одно из разновидностей сильного.)
   – Вот как? – заинтересовался я. – Мне казалось, что с радиоволнами что-то не так и приемники больше не работают…
   Слуцкий посмотрел на меня с плохо скрываемым превосходством:
   – Господин Степанов характеризовал вас как физика. Более того, как человека, который может что-то рассказать нам. Куда, скажите на милость, могли подеваться радиоволны, когда свет никуда не делся? Это ведь одно и то же…
   – Надеюсь получить ответ на этот вопрос, – улыбнулся я.
   – А я и сейчас заявляю: радиоприемник может работать и работает, – уверенно заявил Слуцкий. – Только пользы от него никакой. Фон естественных помех на всех диапазонах такой, что заглушить его никак нельзя.
   – И что дает помехи? – спросил я. – Где находится источник радиоизлучения?
   – Не берусь определить. А приемник даже могу продемонстрировать. Константин! – позвал профессор студента, работающего с прозрачной трубкой.
   Юноша обернулся, и я обнаружил, что лицо его обезображено лишаем во всю щеку.
   – Продемонстрируй нашему гостю приемник, – попросил Поликарп Тимофеевич.
   Студент принес коробочку с наушниками. С некоторыми сомнениями (ведь наушниками наверняка пользовался Константин, а я не хотел бороться с лишаем) я надел их и услышал несмолкаемый треск.
   – Вот, – гордо заявил профессор.
   – Здорово, – кивнул я. – А как работает схема? Законы Ома ведь тоже не действуют.
   Желтые глаза Слуцкого загорелись прямо-таки сатанинским огнем.
   – Не действуют?! Заблуждения невежд из далекого прошлого. Из мрачных веков застоя после Катаклизма. Законы Ома никуда не делись. Иван и Терентий наглядно вам это продемонстрируют. Вот только постоянное стекание заряда и короткие замыкания из-за изменения сопротивления среды – как проводников, так и диэлектриков, – делают использование любой электрической техники, начиная от генераторов и обычных лампочек и заканчивая легендарными компьютерами, невозможным. Но мы создадим другую технику, приспособленную к новым законам!
   Высокий Иван, густая светловолосая шевелюра которого находилась в полном беспорядке и стояла дыбом от работы с электрической машиной, вдруг подскочил ко мне и энергично закивал.
   – Иван немой, – коротко пояснил Слуцкий. – А голова светлая. Только на третьем курсе, а уже подумывает о защите диссертации. Я считаю это реальным.
   – Да, да, – кивнул я, приглядываясь к Терентию. После знакомства с самим профессором и его студентами я невольно искал, какие физические недостатки могут быть у него. Взглянув на руки юноши, я отметил, что он скорее страдает определенными излишествами. На руках Терентия было по шесть пальцев.
 
   Оборудование физической лаборатории профессора Слуцкого мне понравилось. Здесь были и весы для точного взвешивания, и прекрасные оптические приборы, и великолепные инструменты. Несколько станков, столярные верстаки, баллистические полигоны – все это позволяло оснастить необходимыми материалами и поставить любой эксперимент. Профессор в подробностях рассказывал мне о своих исследованиях, которые, нужно заметить, отличались слишком большим разбросом интересов. Поликарп Тимофеевич словно бы олицетворял гениального ученого семнадцатого-восемнадцатого веков, одновременно занимаясь механикой и оптикой, газовой динамикой и опытами по электромагнетизму.
   Все это было как нельзя кстати, но меня интересовал и еще один вопрос: куда делись два студента и пожилой лаборант Слуцкого? Какая напасть обрушилась на них?
   – А вот студенты, которые пропали… – начал я и понял, что затронул больную тему. Профессор сразу сморщился, блеск в его желтых глазах приугас. – Чем они занимались? Не было ли у них проблем в личной жизни? И вообще, как они исчезли?
   Профессор тяжело вздохнул:
   – И вы, господин Лунин, туда же. Здесь ведь не только уголовная милиция – здесь контрразведка работала, служба безопасности. На самом высоком уровне. Потому что каждый мой студент-практикант и паромет мог самостоятельно собрать – были бы материалы, – и еще много чего сделать. И ничего, – профессор сказал «ничего» по слогам, – ничего не нашли!
   – Так я ведь не из контрразведки, Поликарп Тимофеевич, – мягко улыбнулся я. – У меня и методы свои. Расскажите еще раз.
   – Константин расскажет, – буркнул Слуцкий. – Он безвылазно в лаборатории сидит, первый обо всем узнал. – А когда наукой надумаете заниматься, а не глупостями, – добро пожаловать ко мне!
   С этими словами Слуцкий шаркающей походкой скрылся в одном из боксов.
   – Расскажешь, Константин? – спросил я студента, который, услышав свое имя, подошел к нам.