Я cруливал в кварталы идентичных краснокирпичных складов, длинными параллельными рядами выстроившихся вдоль реки, проходил их сумрачными ущельями, уворачиваясь от занятых делом, не в пример мне, грузчиков, обнаруживая на неброских вывесках непонятно чего тайное торжество ислама: Афганистан, Пакистан, полумесяцы, арабская вязь, некий вездесущий Farhadian со слоганом World under your feet – мир не мир, а Европа, кажется, уже впрямь у их ног… Контрабандой влезал на галерейку, на уровне второго этажа тянущуюся от здания к зданию, – и двигал по ней направо, в сторону высоко поднятого променада набережной, к козырному набору портового города: причалы, кораблики, мачты, мачты, мачты, глубоко фэн-тезийная шхуна Tolkien, гидроплан, на котором можно полетать за деньги, интригующая яхта Erotic Art Museum Hamburg – Paris… На той стороне Эльбы виднелось совсем индустриальное: краны, доки. Посередине – обстоятельные лезвия барж.

…Забирался на борт пожарно-красного плавучего маяка Das Feuerchiff, переквалифицировавшегося в отельчик-ресторан-кафе-паб, устраивался в самом верхнем заведении у иллюминатора и на одолженные (так сказать) у Михаэля евро предавался тому, в чем у немцев мало конкурентов: разливным Duckstein’у, Kцnig Pilsner’у, Maisel’s Wess’у. Дожидался за этим занятием, когда стемнеет, когда зажгутся на кораблях огни и гирлянды на такелаже – и обильное желтое глянцево задрожит на черном.

…А потом, уже шагнув со сходен, уже на Baumwall, механически оглядевшись и идя теперь к станции У-бана, однажды вдруг мысленно запнулся… Оглянулся еще раз. Ничего – никого такого – не увидел… Еще два месяца назад я бы тут же выбросил это – его – из головы: но за два отчетных месяца многое случилось, и теперь я его не выбросил, а стал (поминутно озираясь, мигом утратив пивную расслабленность) прикидывать, откуда же он мне знаком, этот случайно замеченный сейчас мордатый хрен?..

Виктор, отвечая на е-мейл, жутко извинялся за свое исчезновение и божился, что между его работой на «Миссию Люмьер» и советом мне поучаствовать в эксперименте никакой связи не было. В «Миссии» он подвизался только и исключительно по собственному психологическому профилю, причем совсем недолго, о предполагаемых криминальных грехах «просветителей» слышал лишь мельком и слухам этим не доверял. За все время работы на «люмьеров» имя Ларри Эджа не поминалось в его присутствии никем.

Кстати, выполняя мою старую просьбу, Виктор (вот что значит обязательный человек!) узнал насчет Валентина Борисыча, бывшего первого вице-мэра. У того сразу после моего отбытия действительно начались неприятности – не имеющие, конечно, отношения ни к отбытию, ни ко мне лично, но косвенно связанные с гикнувшейся студией «ПолиГраф». Что затеей нашей практичный Борисыч, среди прочего, воспользовался, дабы начать подминать городской и фактически губернский рекламный телерынок, я с самого начала знал. А после развала студии, возбуждения уголовного дела и прочих сотрясений водной глади, всплыли, что твой утопленник, разные вонюченькие подробности. Варка-то была куда более масштабная: речь шла о контроле над всем губернским ТиВи – и это в преддверии скорых очередных мэрских выборов! Причем выяснилось, что Борисыч играл по-тихому против нынешнего мэра – видимо, метя на его место. Прознав о чем, нынешний его немедля уволил и завел на Борисыча дело о взятке/хищении/злоупотреблении/растлении/малефициуме. Вот он и не отзывался.

Оставалось связаться с Костиком Фроловым – что я и сделал: личный электронный адрес у него не изменился. В город наш он больше не возвращался и не собирался, но насчет Глебова до него от ребят слухи доходили. Вероятно, дело обстояло так. В Москве сбежавшего Димона действительно нашли ребята Калины. Поскольку его бригада (ныне респектабельное частное охранное предприятие) с незапамятных времен работала на Борисыча, то теперь попала под раздачу – на Калину дела завели вполне уголовные. Так что настроение у бойцов к тому моменту было не ахти. Может, и не стали бы они валить Димона просто так вот – в конце концов, понять, что в кидалове лично он не участвовал, было нетрудно… Черт его знает. Может, возбухать стал Димон. Может, Борисыч боялся, что Глебов, как-никак президент нашего ООО, человек кое-что знающий, показания на него даст…

Потому, видимо, и меня они искали – чтоб, так сказать, убедить вести себя тихо в складывающихся обстоятельствах.

…Разумеется, никаких доказательств, что все обстоит именно так, что мне пишут действительно те, чьими именами подписаны мессиджи, и т. д., – у меня не было.

Но я чувствовал, что это – правда. Что по крайней мере дома никакого заговора, направленного против меня лично, конечно, никто не сплетал – а была обычная российская разборка, не более и не менее хаотическая, скотская и кровавая, чем большинство из творящегося в нашей стране последние полтора десятка лет.

Впрочем, ясности больше не стало – наоборот. Узнанное ничего особо не меняло и не отменяло – ищущих меня гэбистов, лондонской стрельбы, нюрнбергской Гюльчатай, странных стариков (старика?), длинного ряда покойников: от настоящей Майи Шатуриной до Артура Белянина… Так что все сношения я осуществлял только по Сети, никому ни словом не обмолвился о том, где отсиживаюсь, и даже российской своей кредиткой в Гамбурге ни разу не воспользовался.

…Никуда не делось ощущение, что я топчусь с завязанными глазами посреди автобана с напряженным движением. Мимо с ревом, под сто с лишним, шибая воздушной волной, одна за другой идут тачки, грузовики: рядом… рядом… совсем впритирку… Ты кое-как сдираешь повязку – и обнаруживаешь, что глаза еще и пластырем заклеены. Отдираешь пластырь – веки зашиты…

Я раз по десять перечитал Серегин (предположительно) спам и письмо от Хендри. «… Учтите: это в куда большей степени в ваших интересах, чем в чьих-либо других. Если вам кажется, что из положения, в котором вы оказались, вы способны выбраться самостоятельно, – вспомните, к чему едва не привела предыдущая попытка такого рода…» Все-то вы знаете… Одновременно и посулы, и угрозы… Этот орел тоже: «Если вы дороги сами себе…» Прямо-таки со всех сторон заботой окружили, благотворители херовы…

Решившись, я купил интернет-карточку и из таксофона позвонил по номеру, обещавшему излечение от алкоголизма. Услышав «Пронто!», помедлил секунду – и повесил трубку. Мирский это был, Мирский. Видимо, находящийся сейчас в Италии. Да и по коду страны судя…

На «антиалкогольный» электронный адрес я написал короткое письмо с предложением изложить, что на самом деле происходит, – без уточнений, сколько мне известно…

В следующий раз я его заметил на перроне Эсбана, когда, возвращаясь вечером из города, выходил у себя в Аллермёэ. Он, мне показалось, вылез из поезда вместе со мной. Мордатый, неизвестный – но не первый уже раз встречаемый мною тут, в Гамбурге…

Ничего не кончилось… Нашли. И здесь нашли…

Или – все-таки мания преследования?..

Я постарался не подать виду, что узнал его. Спустившись в переход под насыпью, пошел не направо, к площадушке Fleet-platz, а налево, на поезд в обратную сторону, в центр. Если я действительно брежу и тот, кого я принял за «хвост», мною не интересуется, он точно не попрется следом… В переходе, у лестницы, я оглянулся – народ мелькал, но никакого мордатого заметно вроде не было. Я стал медленно подниматься. На середине лестницы обернулся еще раз – никого…

Вышел на перрон. Людей тут было совсем немного. Справа (если смотреть по ходу поезда) мерзло обширное поле, частично забеленное густым туманом, на дальней его границе помаргивали желтые и красные огни; вблизи, под самой насыпью, стеклянной коробочкой света разворачивался автобус – торопливо, словно спеша скрыться с мертвенного фона.

Я походил туда-сюда, вертя головой, никого не обнаруживая, все острее чувствуя себя психом. Дул сырой ветер. Зеленое электронное табло отвешивало минуты до следующего поезда: in 5, in 3, in 1… Домой иди, козел. Совсем крыша едет…

Подоспел, светясь изнутри, состав. Я повернулся к выходу с перрона – и увидел его. Того самого, мордатого. Немаленький мужик, с меня ростом, откормленный… На меня вроде и не смотрит.

Нет, крыша-то моя в порядке. Все хуже. Я дернул вагонную ручку, не дождавшись пневматического шипения.

Что теперь? Чего он хочет? Следит? Или?.. Мне до тошноты живо вспомнился велосипедист из Сохо.

Как они меня нашли?! Кто они такие?!

К Мишке нельзя возвращаться. Отрываться надо. Не знаю как. И сваливать из города. Немедленно.

Куда, к черту, сваливать?.. Денег нету ни фига. Документы – левые… Спокойно, мать твою, спокойно.

Я сидел лицом по ходу, почему-то все не решаясь повернуть голову (мордатый, кажется, зашел в следующий вагон – впрочем, пассажиров сейчас было немного, все просматривалось: торцевые стенки – стеклянные…). Надо было что-то срочно придумывать.

После Tiefstack я медленно встал и неторопливо, не оглядываясь, пошел в начало вагона. Все-таки слишком мало народу – не заслонят… За окнами, в подрагивающих отражениях поездных внутренностей, толклись ящики непрезентационной индустриальной застройки. Rothenburgsort.

Я резко развернулся. Мордатый отшатнулся от своего торцевого стекла. С-сука… (Вполне бандитское хлебало, вполне.) Поезд втянулся под навес станции. Я встал боком к дверям, лицом назад. Мордатый уже затерялся среди пассажиров своего вагона. Передо мной девица с рюкзачком взялась за ручку.

Сырые порывы снаружи. Прерывистый предупредительный писк.

Двери схлопнулись. «Хвост»? Не видать. (Понял, что я его заметил, и отстал? «Передал» меня коллегам? Где гарантия, что он тут один?..) Загребая подкладку, я сжал кулаки в карманах куртки. Кто-то поднялся с сиденья. Слева по ходу наплывал громадный стеклянный горб. Berliner Tor. Пересадочная. Герр с бородкой дернул ручку.

Люди вышли. Люди зашли. Писк. Я не шевелился.

Двери зашипели. Я боком вписался между сходящихся створок. Остановился на перроне, в меня кто-то врезался. Поезд тронулся. Метрах в десяти от меня, тут же, на перроне, стоял мордатый.

Ну ладно…

На лестницу, по лестнице вниз. Развилка. На выход?.. Я присоединился к самому плотному людскому потоку, что двигался в аэродинамической трубе длинного перехода на станцию У-бана. Стал ускорять шаги, втираться между идущими. Толкаться. Перешел на бег.

U-bahn. Подземка. Линия U-2. Я обернулся. «Хвост» не просматривался.

Направление Wandsbek – Gartenstadt. Направление Niendorf-Nord. In 1 min.

Я встал между эскалаторами вниз, на перрон, поджидая «топтуна». Ну?.. Нет, никого… Адреналин облегчил тело, как бодрящая поддатость.

Из туннеля выпростался поезд. На Nord. Оборачиваюсь. Никого.

Суюсь на эскалатор. Тот – автоматический – послушно врубается: но это эскалатор, работающий на подъем, а не на спуск, я не заметил значка «кирпич», – и меня относит назад, я чуть не падаю навзничь. Матерюсь, бегу по лестнице. Ныряю в дверь последнего вагона, прохожу до следующей (ну поехали, поехали!), осторожно становлюсь у нее, глядя назад.

Мордатый! Мелькает над плечом медленно спускающегося к перрону старика в шляпе. Встречаемся взглядами. «Топтун» бешено сыпется по ступеням. Не успеет.

Но он успевает: влетает в последнюю дверь за секунду до того, как съезжаются створки… Мы смотрим друг на друга. Мордатый глядит равнодушно-нагло, уверенно, лениво даже.

Это не слежка. Это – гон.

Hauptbahnhof-Nord. Народу становится больше, я начинаю пробираться в дальний конец вагона. Оттуда я едва вижу мордатого: кажется, он за мной не проталкивается. Jungfernstieg. Gдnsemarkt. Я совсем не вижу мордатого. Messehallen. Выскакиваю.

Узкий перрон между стенкой и рельсами. Мать. Мордатый, тварь, – на пути к ближнему эскалатору. Так что сворачиваю в другую сторону. На станции всего пара человек, кроме нас. Быстрее, быстрее… Вверх по эскалатору или прямо? Прямо. Там, впрочем, тоже эскалатор вверх.

Прыгаю по ползущим ступеням. Никаких идей, что делать теперь.

Вылезаю хрен знает где, на Karolinenstra?e: напротив, через улицу, – двухэтажные особнячки, здесь, за забором, – белые нумерованные короба Messe, выставочного центра. Справа, совсем рядом – телевышка: насаженные на железобетонный стержень горизонтальные разноразмерные диски (как на штанге) почти нависают над головой. Красные огни в темно-синем небе.

Я шагаю туда (мелькает мысль попробовать оторваться в закоулках Messegelдnde) – мордатый прилежно хи-ляет метрах в двадцати. Молодец я, нашел где выйти – глухой, безлюдный район… Eingang West, Западный вход, – закрыт. Тупо валю вдоль забора. Очень отчетливо представляя, как ЭТОТ позади выволакивает ствол с глушителем…

Перекресток. Прямо – подножие телебашни. Мордатый нагоняет, глядя внимательно, руки в карманах. Рву на красный через улицу и несусь уже бегом – налево.

Деться – абсолютно некуда: с обеих сторон заборы. Справа, за сетчатым, под башней – открытое пространство, громадный пустой автобусный паркинг, за ним – железная дорога. Бегом, бегом, бегом.

Мордатый молотит подошвами сзади – такой кабан и такая прыть: не только не отстает, а сокращает дистанцию. Я втапливаю изо всех сил – без особого толку. Дыхалка кончается к чертовой матери (без тренировки-то…).

Забор справа прерывается, я резко сворачиваю туда, пересекая проезжую часть. За спиной шипят шины, глухой удар. Через плечо вижу мордатого, летящего на асфальт перед бампером еще не оcтановившегося до конца «пассата»…. Тут же вскакивающего и чешущего пуще прежнего. Терминатор, на хрен…

Но фору я получил – успеваю пересечь паркинг и добежать до полуразрушенных кирпичных сараев у железнодорожных путей. Перепрыгиваю остатки поваленного забора, издохшие на земле кабели, сруливаю за угол сарая. Чуть не падаю, споткнувшись обо что-то. Сердце пытается скакнуть изо рта, но застревает в пересохшей гортани.

Фонарный свет сюда достигает, но еле-еле. Оглядываюсь – практически в панике. Осколки кирпичей. Доска. Старая широкая занозистая грязная доска… Хватаю ее и отступаю в тень у стены слева от пролома. Пытаюсь дышать менее оглушительно. Пульс в ушах молотит так, что ничего толком не слышу – никаких шагов снаружи.

…Не знаю, сколько так прошло. Я стоял не шевелясь, прижавшись спиной к стене, в почти полной темени, с доской в руках, держа ее за один из концов. Никто не появлялся.

Никто.

Рискнуть? (Сколько так торчать?) Выйти – да и дунуть куда-нибудь порезче?..

Послышался, быстро нарастая, сухой шелест. Совсем рядом, в каких-нибудь пяти метрах, со сдержанным свистом пронесся экспресс: замельтешили на земле, на мусоре отсветы его окон, обозначили метущуюся неясную тень ждущего у пролома человека… Едва увидев ее, ничего не успев не то что решить – подумать, я шагнул вправо, разворачиваясь и с размаху лупя доской на уровне головы.

Реакция у «топтуна» была хорошая, морду свою выдающуюся он руками прикрыл – удар пришелся на предплечья, мужик шатнулся, но устоял; я тут же врезал вторично, ниже: куда-то в живот и пах… Он издал звук вроде громкого икания и сунулся на колени, на четвереньки. Я с силой двинул ему доской по ребрам, опрокинув на бок, нагнулся и дважды добавил просто кулаком, но от души – в лицо.

Он лежал возле шпал на спине неподвижно, хотя, по-моему, был в сознании. Дышал с каким-то сдавленным сипением – ребра сломаны? Я присел над ним, зашарил руками по куртке. Частично перевалив на бок (он дернулся, замычал), залез в боковой карман. Так…

Пистолет был небольшой, вроде «макарова» – разглядеть толком не хватало света. На предохранителе. Я сунул его в собственный карман. Мужик зашевелился, что-то пробормотал – абсолютно невнятно, но несколько раз повторенное «блядь» я различил. Земеля, ну надо же…

– Не дергаться, сука! – Я толкнул его, валя на спину, налег сверху, прижимая к земле правую руку и голову, расстегнул ему куртку на груди, добрался до внутреннего кармана.

Вытянул лопатник. Пачечка купюр там была – тонкая, пара банковских карточек, закатанное в пластик удостоверение: видимо, права. Все равно не разобрать ни хрена… Наличные я забрал, остальное оставил.

– Кто ты? – Я встряхнул его, стукнув о землю. – Че те надо?

Он остервенело неразборчиво заматерился.

– Не слышу! Как ты меня нашел? Громче, козел!

– Сказали…

– Что сказали?

– Где живешь – сказали…

– Кто сказал?.. Кто сказал, я спрашиваю!

– Из Москвы позвонили…

– Ты сам кто?

– Я здесь… В фирме…

– Что за фирма?

– Перевозки… контейнерные…

– А в Москве кто?

– Крыша…

– Что тебе сказали?

– Следить…

– Просто следить?

– Пока они не приедут.

– Когда они приедут?

– Не знаю. Скоро. Может, завтра.

– Кто у тебя крыша?.. Вопрос слышал?!

– Эфэсбэ…

37

На самом деле было так.

Познакомившись со мной, расспросив про странный белянинский эксперимент, в котором я якобы участвую, и найдя в конце концов труп Антона, Мирский стал по-тихому опрашивать тех из своих многочисленных университетских знакомых, кто в силу профессиональной ориентации мог что-либо о подобной затее (эксперименте) слышать. Ничего внятного никто ему не сказал, но вскоре один такой знакомый задал Мирскому ответный вопрос: откуда он, Сергей, про эксперимент знает – и что знает?

Мирский понял, что знакомый не столько интересуется сам, сколько доводит до него интерес некоего Третьего Лица, которое почему-то не хочет себя афишировать. Догадавшись, что интерес немал, а Лицо, вероятно, – фигура не последнего ряда (поскольку персонажу рядовому не имело бы смысла печься об инкогнито), он – хваткий и небескорыстный барсук – намекнул Лицу через знакомого, что ему известно о странных криминальных варках вокруг эксперимента и что он сейчас занимается чем-то вроде кустарного расследования. Была помянута моя персона и ее неясная, но, вероятно, существенная роль в означенных варках. А также то обстоятельство, что Мирский оказался моим попутчиком.

Лицо (тоже, разумеется, через посредника) дало понять, что очень хочет знать все, что сможет выяснить Мирский, – и готово платить. Также Мирскому предписывалось сопровождать повсюду меня – дабы выяснить мою роль и следить за моей судьбой. Короче, рыжий нанялся непонятно к кому частным сыщиком дробь соглядатаем, а мне наплел про Энрико. Он, естественно, сам себя спросил, на кой Лицу услуги лоха, когда можно нанять бригаду профессиональных детективов, – и сам же себе ответил, что Лицо, похоже, очень боится «засветить» перед кем-то свой интерес (в случае с детективами хотя бы есть факт найма, а у нас-то – самодеятельность).

Соответственно, все наши действия и находки от Флоренции до Нюрнберга становились известны непонятно кому. (Хотя по уровню конспирации Лица можно было догадаться о степени опасности варок, в которые мы каким-то боком влезли…)

«Менты», повинтившие Мирского в Нюрнберге, действовали примерно по той же схеме, что и ребята, несколькими часами ранее затолкавшие нас обоих в мини-вэн. Отвезли его отнюдь не в полицейский участок, а в некое помещение почти без мебели, ничего не объясняя и не предъявляя никаких обвинений, в агрессивной форме выяснили все, что мог им сообщить рыжий, доходчиво описали, что с ним будет, если он предпримет хоть какие-нибудь телодвижения в связи со всей этой историей, задаст хотя бы один вопрос, хоть что-нибудь вякнет сам или пробудет в Германии хотя бы еще сутки… Причем у Мирского создалось однозначное впечатление, что «менты», хотя и действовали сугубо неофициальными методами, имели (в отличие от Гюльчатай и компании) какой-то солидный государственный базис: но что это было за государство и что за функции они в его системе исполняли (скажем, не были ли они действительно немецкими полицаями не при исполнении?) – он, конечно, не понял…

Шоу с арестом явно было затеяно, чтобы вывести из игры именно его, Мирского, – видимо, «опекать» меня дальше эти ребята намеревались сами. Почесав репу еще некоторое время, он предположил, что нанявшее его Лицо все-таки засветилось – и раскололось. Знакомый-посредник был перепуган до заикания и от любых форм общения уклонялся.

Но это было только начало.

Едва Мирский вернулся в Болонью, как его потащили на допрос не куда-нибудь, а в S. I. S. De (Servizio per le Informazioni e la Sicurezza Democratica; Службу информации и демократической – ути-пути – безопасности) – итальянскую гэбуху. И допросить его лично соизволил не кто-нибудь, а следак, занимающийся делом об убийстве Страно (расследование, что понятно, ведется на гэбэшном уровне). Мирский, не будь дурак, первым делом замахал своим американским паспортом и заголосил насчет консула и адвоката – не потому что впрямь чего-то боялся, а чтобы набить себе цену. Сошлись на том, что Мирский согласился дать показания безо всяких консулов – но и следователь обещал ему кое-что объяснить. Понятно, что никаких реальных секретов никто бы ему раскрывать не стал, но даже то, что рыжий узнал от следователя, весьма существенно прояснило картину происходящего…

Если я желаю, чтобы Мирский поделился и этим, – могу для начала сообщить, что произошло со мной…

Ничего я ему пока писать не стал, ушел из интернет-кафе и некоторое время в прострации шатался по городу: небольшому, милому, по-немецки скучноватому.

За углом от Ратушной площади обнаружился кукольный краснокирпичный квартал узчайших улочек-галерей с музеями-кабаками-магазинами: там, на Hiter dem Shьtting, я нырнул в трехэтажную пивнуху Shьttinger и, сев на первом полупустом этаже с одноименным заведению продуктом, признался себе, что дело мое, кажется, совсем швах. Вот теперь – совсем.

…Сюда, в Бремен, я приехал нипочему. Просто понимал, что надо срочно свалить из Гамбурга, где меня уже нашли. Ломиться куда-то далеко? – стоило сначала придумать куда и зачем. А в Бремен ходила электричка (двухэтажная, под названием Metronom). Я по е-мейлу поблагодарил Мишку за гоcтеприимство и извинился за внезапность исчезновения, приехал сюда и попытался думать…

(Как, кстати, меня нашли в Гамбурге?.. Мишка все-таки, видимо, проболтался – кому-то в России. Трепло он порядочное, мог… Всяко это правдоподобнее, чем идея о том, что меня отследили, скажем, по Интернету. Тем более – если ФСБ… Откуда, кстати, ФСБ, контрразведка? Значит, ищут меня в связи с какими-то делами в России? КАКИМИ?! Но это, по крайней мере, объясняет, почему они не могли сразу меня зацемерить – вряд ли у них повсюду полно резидентуры, это ж даже не СВР какая. Есть у них в городе подконтрольный бан-дот, скорее всего, со старыми грехами на родине – вот и приставили его ко мне до приезда кого посерьезнее… От кого я бы уже доской не отмахался…)

…Денег – двести с небольшим экспроприированных евро. Два паспорта, но ни по одному из них даже в гостиницу не вселишься: под собственным именем меня ищут наверняка, да и в качестве Климовса могут – если поняли, как я въезжал/выезжал в/из Британии; а что не повязали ни в Хитроу, ни в Копенгагене, еще ничего не доказывает…

Кабак явно состоял при пивоварне, пиво тут можно было покупать хоть бочками: прейскурант обещал 30 литров за 49. 50. С натугой подняв, бочку такую радостно уволок на пивом же, не иначе, добытом животе белобрысый молодой мужик, сопровождаемый толстой белобрысой девкой. Сухонькая седенькая старушка через пару столов бодро добивала литровую кружку…

Эмоций не было. Никаких. Мыслей тоже. Вата в теле и в голове. Свалявшаяся, серая, комковатая (вроде той, какой мы в детстве прокладывали елочные игрушки, пакуя их в большую картонную коробку). Тем более – после бессонной ночи (в гостиницу я идти боялся – только часок покемарил в электричке)…

Оставалось еще письмо от Хендри. «… если вам кажется, что из положения, в котором вы оказались, вы сможете выбраться самостоятельно…»

«… Проблема в том, что вы не доделали свою работу. Вы, разумеется, вольны возражать, что не обязаны делать то, на что не подписывались, более того, не имеете никаких оснований верить в наши сколь-нибудь добрые намерения в отношении вас, но давайте обратимся к фактам. Главные ваши проблемы начались именно тогда – и из-за того, что вы решили проявить самостоятельность и пренебрегли нашими косвенными указаниями (которые, как вы, разумеется, догадались, вам регулярно давались). До тех пор, пока вы этим указаниям следовали, вы ни разу не подвергали реальной опасности свою жизнь; как только перестали, подвергли сразу же (вы наверняка понимаете, что живы до сих пор только благодаря сугубо случайному, исключительно удачному для вас стечению обстоятельств, рассчитывать на что и дальше, конечно, бессмысленно).

Поскольку известное вам лицо заинтересовано в завершении вашей работы, а ваш интерес в данной ситуации очевиден, от имени указанного лица я делаю вам предложение. Вы можете от него отказаться, но тогда мы снимаем с себя всякую ответственность за дальнейшую вашу судьбу. В случае принятия предложения вы получите определенную сумму денег в качестве аванса, по окончании же работы – гонорар и всестороннюю помощь (а как вы можете догадаться, возможности наши не малы) в беспрепятственном перемещении в любую точку мира. Если вы согласны продолжать работу, аванс (скажем, в размере тысячи евро – это, если не ошибаюсь, половина так и не полученного вами гонорара за участие в эксперименте) может быть перечислен немедленно на любой указанный вами счет. Затем по электронной почте вы получите предписание, что вам надлежит делать…»

На мятой бумажке с е-мейлами и телефонами у меня имелся номер Томаса Рота, нюрнбергского экс-папа-рацци, охотника за Ларри Эджем, ударенного по голове в день нашего к нему приезда. Не намереваясь в любом случае задерживаться в Бремене, я набрал этот номер из уличного автомата. Не лишенный свирепости басок на том конце откликался на Томаса и недолго соображал, кто это ему звонит. Оказалось, что Сергей Мирский уже связывался с ним – справлялся о самочувствии и интересовался, что же с Томасом произошло.