Антон плавал если и хуже меня, то ненамного; Майя – почти не умела. Физическое совершенство медиа-дизайнера Шатурина, явленное в голом виде (на тренажерах, вестимо, заработанное), абсолютностью своей вызывало уже почти раздражение; фигура его пиар-супруги допускала некоторые нарекания – худая, крепенькая, в меру женственная…
Надо сказать, по мере общения с москвичами я убеждался, что ребята – далеко не столь простые позитивные яппи (милые, но элементарные), какими показались сначала. И снобизм им таки не чужд – по крайней мере Антону. Человек воспитанный и со вкусом, он его, конечно, подавлял, причем последовательно и успешно, – но вот само усилие по подавлению при внимательном наблюдении ощущалось. Что-то в его отношении к окружающим (причем неважно, кто именно были эти окружающие) напоминало поведение в Африке белого миссионера, убежденного гуманиста и демократа: постоянно напоминая себе, что дикари-негры – точно такие же люди с точно такими же правами, он знает, что сам-то он – европеец, выпускник двух университетов и потомственный баронет…
А вот девушка Майя пока оставалась для меня сущей загадкой. Я даже не взялся бы утверждать, умна она или все-таки в меру; в ее немногословии больше спокойного расположения – или же некоторого высокомерия; неожиданные (обаятельные, но как бы с подтекстом) ее улыбки – они добродушные или достаточно издевательские… Иногда казалось, что девица она с характером – совершенно, впрочем, беспричинно: вела себя юная пиарщица, при мне во всяком случае, идеальной стэпфордской женой.
Они с мужем вообще демонстрировали семейное согласие, не встреченное мною, возможно, никогда более. При этом, например, почему-то избегали прикасаться друг к другу. Один раз я случайно заметил: Майя взяла Антона за руку – тот бросил на нее быстрый непонятный взгляд и через полминуты ладонь тихонько высвободил… Хотя сие уж точно было не моего ума дело.
Нет, ребята мне нравились, в их компании было легко – и вообще, встретив их, я понял, что как раз общества-то мне в этом халявном турне и не хватало: существо я коллективистское, недаром всю жизнь занимался тем, что сводил людей друг с другом, пытаясь сколотить работоспособный (и заинтересованный в работе) коллектив… На хрена Шатуриным сдался я – вопрос другой.
Я их, похоже, забавлял. Виделся такой продвинутой моделью сибирского валенка, занесенной в неожиданное место с парадоксальной целью… (Впрочем, это было закономерно. Да и вели себя ребята безусловно доброжелательно – обижаться я не помышлял.) Я был им ЛЮБОПЫТЕН. Травил бесконечные байки из эпохи «пингвиньих» туров, эпохи «Инфоматора», эпохи быстрого питания, эпохи автомобильной реставрации. Из медицинского студенчества даже (с обильными вкраплениями аппетитных апокрифов). Про «ПолиГраф» рассказал, опустив ряд деталей.
Поразительно, насколько мало они, жители одной, как ни крути, со мной страны, представляли устройство ее общественных и экономических механизмов. В чем-то москвичи были все-таки безбожно тепличными существами…
– Без отката, – говорил я лекторским тоном, – не делается ничто нигде никогда никак. То есть попробуй – а я посмотрю, как тебе хотя бы дадут кредит. Ну и далее – как ты снимешь помещение, получишь все соответствующие разрешения, пройдешь налоговые проверки, пожарные инспекции… Кто это просто так в России позволит тебе заниматься делом? Да еще не делиться?.. Нет, я-то жил в этом городе всю жизнь и не первую фирму в нем открывал – так что, естественно, знал, к кому идти в мэрию. Есть у нас один вице-мэр… Особенно все это звучало под каракатицу в вине, фирменное блюдо кабака Posidon в центре Фиры («Посидон, выпивон, закусон» – как мы незамысловато шутили) – в полупустом садике, в узорной древесной тени. Вдоль ограждающей садик стены пылилась на земле некая «винтажная» коллекция: затянутые паутиной весы, ржавая швейная машинка а-ля Зингер. В зелени прятались бездействующие по светлому времени лампочки (одна насквозь пробила пальму), штепсели свисали из ветвей. Низко гудела крупнотоннажная насекомая нечисть.
– … этот вице дал нам через свой банк… не на него, конечно, записанный – на супругу… кредит под низкий процент. Понятно, что сумма в бумагах стояла совсем не та, что фигурировала в жизни, но это уже нас не касалось. А еще вице добазарился с Самим – и мы получили карт-бланш на городском ТиВи. Рекламодатели появились почти сразу – им посоветовали, к кому теперь обращаться. То есть к нам. А у «Таргета», который до того был практически монополистом на нашем рекламном рынке (мы у них для начала главного креативщика сманили себе в президенты), скоро нарисовались проблемы – три налоговые проверки подряд, так что им стало не до разборок с новыми конкурентами.
– Так ты у нас малость мафиози? – ухмыльнулся Антон.
– Ни я, ни кто-либо из наших ко всем этим переделам никакого, конечно, отношения не имел. Мне, знаешь, не по чину – на конкурентов налоговую натравливать. Моя задача, как всегда, была – запустить дело.
Свести вместе людей – людей с деньгами и людей с идеями.
– И в чем была идея? – Майя ловко цепляла на вилку ломтики каттлфиша (сквозил иногда даже в мелких бытовых ее жестах некий заразительный азарт).
– Уделать Хаяо Миядзаки.
– Кого?
– «Принцесса Мононоке», «Унесенные призраками», «Движущийся замок»…
– Это мультики, что ли?
– Аниме, да. Полнометражная анимация. Почему голливудские полнометражные три-дэ мультфильмы зарабатывают в мире сотни миллионов баксов, у японцев аниме – национальная статья экспорта, а у нас – хрен да ни хрена? Когда есть талантливые люди?.. Я нашел – почти случайно – художника, который шесть лет назад в самум Канне спецприз отхватил за свою короткую мультяшку. Костик такой Фролов. Отхватил – и так и сидел по-прежнему без бабок и без работы… тогда у нас анимация вообще никому была не нужна. А Костик – действительно парень… ну как парень, за тридцатник ему уже… потрясающе талантливый и на деле своем по-хорошему помешан. Я привез его к нам в город, набрал ребят, которые хотели что-то интересное, неожиданное делать. Там такие планы были, вы что… сюжет придумали, эскизы рисовали… Понятно, что полный метр – вещь дорогая, к тому же очень сложно эти затраты отбить. Даже при том, что наши за сто штук могут сделать то, на что у «Диснея» ушло бы минимум десять миллионов. Чтобы заработать деньги, мы занялись сначала чисто коммерческими проектами: ролики, заставки, несколько видеоклипов сделали, один даже для «Умытурман».
– Ну и чего получилось? – Антон разлил нам всем остатки вина из красноватого алюминиевого кувшинчика.
– Получилось… как всегда. Финдиректор наш свалил с концами. И с двумя лимонами у. е. Практически все свободные средства, аванс за несколько крупных заказов… все, короче, деньги. Студии, ясно, хана. Вице-мэр решил, что его кинули… справедливо, в общем, решил… А с кого в такой ситуации спрашивать? Правильно.
– А кто ты был по должности?
– Административный директор. Звучит круто, хотя у меня даже собственного стола не было.
– Ну-ну? – Майя смотрела внимательно.
– Ну, кое-как отмазался. Объяснился, покаялся, продал квартиру с машиной…
– За два лимона?
– Шутишь?.. Да нет, за смешные деньги совершенно – и вообще, не ради того, конечно, чтоб реально возместить долги. Просто если большого человека кидают и он хоть кого-нибудь, кто хоть как-то был причастен к кидалову, отпустит просто так – то он типа признает себя полным говном. На самом деле я, когда к нему на поклон пошел, довольно сильно рисковал. Президент наш, например, предпочел срыть. Теперь вот бегает.
– Весело там у вас… – покачала Майя головой.
– У НАС, братцы, у НАС.
…Кстати, никакой Борисыч мне так и не перезвонил.
На карте Санторин похож на разверстую пасть, норовящую заглотить вулканчик Неа-Камени. Последний – вулкан в прямом смысле, даже с несколькими кратерами, причем действующий: еще в середине прошлого века было последнее изверженьице. Только это не гора, а маленький холмистый островок, на деле – нагромождение острых темных камней. Растительности – никакой: одна редкая травка, к тому же сухая. Да зеленовато-белесая плесень, из тех, что живет при высоких температурах, – вокруг мест, откуда воняет серой и идет дымок. Англоязычная экскурсоводша в демонстрационных целях вынула камешек, прикрывавший незаметную дырку в земле у обочины тропинки, – из отверстия шел жар, как из духовки. Майя не преминула потом этот камень подобрать – и с шипением уронила: «Горячий, гад».
К Неа… прилагается совсем уже крохотный Палеа-Камени: туда нас отвезли следом – вываляться в грязи. У самого берега под водой там бьют горячие источники: в мутной от поднятой глины, теплой, как ванна, заводи на метровой глубине толкутся, ползая по склизкому дну на карачках, задевая друг друга конечностями, десятки беспрерывно поставляемых на прогулочных суденышках «пингвинов», напоминающих уже, скорее, свиней; я по-быстрому отгреб оттуда на «большую воду» и махнул Майе. Впрочем, на глубине в силу малых своих умений она долго не продержалась – пришлось раньше времени лезть на борт нашего парусно-моторного, под старину декорированного «пингвиновоза». Металлическая лесенка скользила под мокрыми ступнями – взобравшись первым, я протянул руку девице. Та оказалась совсем легенькая – по инерции аж влетела в меня. Обхватила за плечи. У-упс… – я осторожно отстранился.
– О, блин… – Майя провела ладонью по груди, по лобку: ее светлый купальник покрылся, оказывается, красноватыми грязевыми пятнами. – У тебя тоже. – Она непосредственным жестом потеребила мои плавки.
– Пока народ не набежал, – говорю, – можешь в сортире переодеться.
Она хлопнула одной из нескольких ведущих на палубу дверей, минуту спустя вернулась в топике и в шортах.
– Теперь, – хмыкнула, – ты единственный обладатель эксклюзивной информации, что я без трусов.
И смотрит – уже без всякой улыбки, изучающе эдак…
Я поймал себя на том, что за последние пару часов в который раз подавляю желание пожать плечами. Хотя, строго говоря, началось все еще вчера.
Под конец второго дня на острове мы втроем набрели на главной улице Фиры на магазин с добрым десятком бочек, из которых наливали не только вино разных видов, но и крепкое. Соблазнились незаурядной градусности (50 %) «цикутией» и – для Майи, на такой подвиг идти не рисковавшей, – сладким вином, что, по уверению продавца, собственноручно делает его отец. У ребят в номере выяснилось, что вино – очень сладкое, но очень хорошее, а ракия, несмотря на свои обороты, идет как вода. Чем все это грозит (тем более в сочетании), я, опытный бухарик, просек сразу – и сразу ребят предостерег.
И вот тут девушка Майя поступила неожиданно и не так чтоб осмотрительно – принялась мужа откровенно провоцировать. Я-то поначалу принял это за безобидный семейный стеб – а когда понял, что недооценил тщеславие подкачанного медиа-дизайнера, было уже поздно. Что покрасоваться Антоша горазд, я успел убедиться – причем особенное внимание он, как водится, уделял физическим и вообще «мужским» умениям. Не далее как днем раньше его, например, явственно задело, что я не хуже, а то и получше его плаваю (видать, то был один из предметов дизайнерской гордости); между прочим, Майя и тогда не упустила случая мужа подколоть. Но вот пытаться перепить меня ему не стоило. Тем более что и не собирался я с ним в этой сомнительной дисциплине тягаться – не пацан, чай. Но супругины подзуживания легли на благоприятную почву…
Дело не только в том, что весу во мне больше восьмидесяти кило и влезает в меня немало. Просто пройдя с тринадцати лет бесчисленные ступени алкогольного посвящения и миновав с несмертельными потерями ряд кризисных периодов, умение вовремя затормозить я вбил себе буквально в подкорку. Так что в итоге, перекантовав труп Антона на койку, я потешил прорезавшиеся в последние дни возрастные комплексы наглядным подтверждением преимуществ зрелости и опыта перед молодым ухарством.
На следующий день у нас всех были куплены билеты на полдневную экскурсию по окружающим Санторин островкам – кораблик из Старого порта отплывал довольно рано. Я благополучно прочухался в положенное время – и только, мыча под контрастным душем тему Дарта Вейдера, решил было, что на Шатуриных, ха-ха, в данном случае рассчитывать не стоит, как постучали в дверь. Майя. Впрочем, она-то вчера как раз не налегала. (А мужа, значит, упоила… Молодец какая…)
«Ты живой?» – «Не дождетесь!» Внимательный – оценивающий – взгляд (я топтался по плиткам пола мокрыми ступнями, с обернутым вокруг чресел полотенцем), движение пальца по нататуированной в древности на моем плече загогулине. «Сорри, я сейчас…» – «Ты едешь?» – «Почему нет?» – «Тогда давай не тормози». – «А что Антон?» – «Сам себе вулкан. В смысле извержений…» – «Не поедет?» – «Смеешься?»
Поначалу, конечно, счесть ситуацию двусмысленной мне и в голову не приходило. Но по ходу плавания даже я со своим благодушием вынужден был отметить, что ведет себя девица странновато. Озабоченные взгляды искоса, неопределенные гримаски самой себе, какие-то вдруг примитивные, тут же обрываемые заигрывания… Я на всякий случай держался сибирским валенком, соображая с запозданием, что в ходе вчерашнего мероприятия, выводя – довольно причем ловко – из игры своего Тони, она ведь прекрасно видела, что я-то вменяемость сохраняю и сохраню в дальнейшем. Более того, уже после перехода мужа в категорию неживой природы и моего «адью» поддатая, но в меру Майя даже порывалась, помнится, увязаться за мной – «проветриться» (я, понятно, идею отверг)…
Последним пунктом плавания был остров Тирассия (у самого «носа» «пасти»). Городок – деревенька – Манолас: опять же над обрывом, «на верхотуре». Домики, вписанные в скальные ступени: крыша нижестоящего переходит в дворик верхнего. Не улицы, не улочки даже – коридорчики, и вообще все в уменьшенном масштабе, c «суффиксом субъективной оценки»: крошечная церковка, скажем, с дверьми и ставнями, запертыми на махонькие, вроде велосипедных, замочки…
В скале пещера, в той – конюшня для мулов (муляшня?). Мулы, как и на Санторине, возили «пингвинов» из порта наверх по крутенькой высокой лестнице; тех же, кто, подобно нам, тупой толстой птицей признать себя не желал и пер с языком на плече своим ходом, в качестве приза за упрямство стерег в конце лестницы кабачок с то ли вывеской, то ли просто констатацией «Panorama», домашней рециной в бутылочке без этикетки, заткнутой салфеткой, и – да, умопомрачительной панорамой бухты (мизерные с такой высоты лодочки, кораблики и катерки кажутся просто стоящими на прибрежных камнях – настолько прозрачна вода у берега), вулкана и всего мини-архипелага.
– Что она там говорила про Атлантиду? – рассеянно спросила Майя, имея в виду экскурсоводительницу (приятную жилистую тетку, жену черно-загорелого, с медальным профилем и рублеными морщинами капитана нашего «пингвиновоза»).
– Ну, якобы по одной из распространенных версий легенда об Атлантиде пошла именно отсюда. Тут же, ты видела, тектоническая активность, и сам Санторин – да и этот, насколько я понимаю, остров тоже – вон какой обрывистый – приобрел такую необычную форму после некоей стародавней геологической катастрофы. В результате которой основная часть прежнего большого острова ушла под воду. Так что, возможно, Атлантида затонула именно тут.
– Это тебе, кcтати, в тему – насчет катастроф…
– Между прочим, если верить легенде – и насчет вреда лишних понтов тоже… Жили себе атланты, представители, понимаешь, могучей цивилизации… А потом в один момент, вероломно, без предъявления каких-либо претензий: бах – и ни атлантов, ни цивилизации, одни псевдонаучные версии…
– О! – вскинулась она. – Знаешь, куда еще поехать надо? В Неаполь!
– Почему? – Я слегка опешил. Шатурины, по их собственным словам, собирались рвануть дальше по островам, но ничего помимо Греции в их планы вроде не входило.
– Ну там ведь Помпеи? То же самое. Жили себе, жили, Римская империя, самые цивилизованные, самые крутые. Ну а что Везувий – гора, думали, как гора…
– Фактор фуры… – пробормотал я.
Выражение было глубоко окказиональное, но девица даже не переспросила – она гнула свое:
– Поехали! Шенген – визы не надо. Скажем ему, что все решили.
– Кому?
– Кому-кому! Тому, кто пить не умеет.
– Вы же на Крит собирались…
– МЫ собирались… А что – одно другому мешает? Времени у нас еще навалом. Денег, – она странно (зло, мне показалось) хмыкнула, – тоже… А тебе все равно куда ехать.
Не пойму… Нервничает она, что ли?..
– Будет нечестно, – говорю нарочито уныло. – Тут выходит тематическая последовательность, а мне надо ездить алогично.
– Какой ты педант… – Она в иронической своей манере чуть повернула голову и смотрела слегка искоса с неопределенным выражением. (Только была это, по-моему, не столько снисходительная ирония, сколько скрытое раздражение…) – Это не последовательность, а бабья прихоть. Просто взбрело в голову капризной москвичке (опять злобный нажим)… поддавшей с бодуна… – кивок на рецину.
Я вдруг вспомнил, что это ведь именно она, Майя, четвертого дня предложила мне сопровождать их сюда…
Разумеется, я ни секунды не заблуждался относительно собственной неотразимости в глазах молодых столичных девиц, и вообще – замечал, с каким выражением она на Антона своего посматривает… Который, похоже (а уж конечно, не я), и был адресатом интриги; я же – первым подвернувшимся инструментом…
– Пора. – Я посмотрел на часы. – Нам еще вниз топать. А то уплывут без нас, вот будет прикол…
10
Помимо того, что я чувствовал себя кретином, обидно было, что приятное общение с приятными людьми обернулось тягостной глупостью. Если, думаю, меня действительно пытаются во внутрисемейных разборках пользовать – свалю мигом. Хоть в тот же Неаполь. Но – один.
Похмельный Антон, однако же, ревновать и не помышлял.
Он перепугался.
Чувства свои парень вообще скрывать не умел – и что именно с ним творится сейчас, видно было прекрасно. Это была не обида, не подозрительность, не ревность никакая… – страх. Явный, примитивный и немалый. Полдня, проведенные случайным попутчиком, скороспелым приятелем с его женой – В ЕГО ОТСУТСТВИЕ, – грозили ему, оказывается, какими-то серьезными проблемами: вполне возможно, связанными с благополучием, здоровьем и физической целостностью…
Самое интересное, что для жены такая его реакция, похоже, тоже оказалась неожиданностью. Каких-то она сама не углядела нюансов в прихотливом их семейном раскладе, где-то, видать, переборщила, болезная…
Это было по-своему смешное и довольно идиотское зрелище – наша компания на пути на Крит (два часа на скоростном пассажирском катамаране). Чахнущие разговоры, натужные реплики, постоянные взгляды друг на друга украдкой. Я-то как раз чувствовал себя проще всех, будучи, слава богу, лицом посторонним, непосвященным и незамешанным, с чистым сердцем оставляя подозрения и двусмысленности на совести участников шоу.
Хотя у меня возникло (точнее, вернулось ко мне) бредовое ощущение: словно без моего участия тут все же не обошлось – не в том, естественно, смысле, что я что-то сомнительное сделал, а в том, что своим вынужденным повышенным вниманием к странностям я продолжаю каким-то мистическим образом провоцировать сбои в причинно-следственной связи событий, в поведении окружающих…
Теперь, когда вместо двух ясных, благожелательных, влюбленных удачников я наблюдал пару настороженных, пугливых, не доверяющих друг другу темнил, выработанный мною регистратор странностей бодро ревизовал пять предыдущих дней, присовокупляя к архиву и протянутую было в направлении предложенной мною еще в момент знакомства пачки сигарет Майину руку – судорожно отдернутую после поспешного мужниного «Мы не курим!»; и торопливо-неопределенные кивки девицы в ответ на мои пассажи типа: «В политологии и пиаре есть такой жаргонный термин «козлиный телеграф» – ты, Майя, наверняка в курсе…»; и мгновенно-разительную смену выражения лица Антона в тот момент, когда он не знал, что я на него смотрю, – с беззаботнейшей иронической ухмылки на посмертную маску предельной усталости…
И еще – ничем особо не примечательного чернявого, коротко стриженного, моих примерно лет спортивного мужичка, виденного Майей в Афинах, нами обоими – по пути на Санторин и мною одним – при сходе на берег в порту Ираклиона.
Дабы соблюсти минимальный политес (все же они мне не хамили – зачем было хамить им), вечер я еще провел вместе с Шатуриными. Мы поужинали осьминогом («октопус» – толстое щупальце с присосками, вкусом напоминающее курятину) на открытой, но защищенной от ветра с моря полиэтиленовыми стенками веранде одного из длинного ряда прибрежных ресторанов; выбрели на ограничивающий акваторию порта бесконечный изогнутый волнолом с круглым тяжеленьким фортиком у основания. Слева последние проталины заката гасли над сходящими в море горами, по которым рассыпались огни; отсюда задувало, ухал прибой, белеющая в темноте пена накатывала на груды валунов. Справа, в порту, сиял всеми палубами паром Minoan Lines. Под нашими ногами рыболовы сидели со спиннингами при свете газовых ламп. Прямо к волнолому пришвартованы были яхты, на одной – почти океанского калибра – на открытой палубе расслаблялись социально неблизкие.
Над головой с минутным максимум интервалом разворачивались взлетающие самолеты – прямо из-за порта беззвучно взмывала четверка огней (зеленый на правом крыле, красный – на левом, белые – на фюзеляже), раздвигалась из линии в треугольник и, быстро набирая высоту, уходила в сторону моря; гул двигателей подтягивался следом.
Все молчали. Майя, демонстративно идя на мировую, прижалась к мужу – тот помедлил, но на этот раз отстраняться не стал, приобнял ее, свернувшуюся под мышкой. Я искренне пожелал им про себя не париться, не дергаться, плодиться, размножаться и умереть в один максимально далекий день.
На следующее утро я специально встал пораньше, оставил у портье записку для молодых людей из сорок восьмого номера, где благодарил их за компанию и просил прощения за неожиданное исчезновение, расплатился за сутки и поймал такси.
В самолете я прочел заранее перекинутое на жесткий диск ответное «мыло» от Виталика, которому написал накануне по поводу конфликтологии и матстатистики.
«… Современная наука вообще обнаруживает некоторую тенденцию к диффузии дисциплин, к появлению неких, так сказать, гибридных направлений. Естественнонаучный подход к социальной сфере – как раз в русле такой тенденции. Анализировать общественные явления в понятиях теоретической физики, с помощью методов математической статистики стало особенно модно в последние десятилетия – это дало интересные результаты в конфликтологии, тем более что именно к последней возникло особенное внимание в наступившую после холодной войны эпоху региональных конфликтов. По крайней мере, до 11 сентября 2001-го – потом-то все стали «бороться с международным терроризмом»…
Патриарх метода – американец Рудольф Руммель (сейчас ему уже за 70), профессор политологии Университета штата Гавайи. В 96-м он даже числился среди основных кандидатов на Нобелевскую премию мира; Нобеля ему в итоге не дали (кое-кто полагает, что комитет просто ни черта в его работах не понял), но вообще регалий у него «в натуре два вагона». Руммель как раз использовал в конфликтологии естественно-научную методику и стал создавать компьютерные модели конфликтов.
Например, Илья Пригожин (знаменитый русский, но не российский ученый) термодинамику рассматривал как статистическую дисциплину; Руммель позаимствовал у него математический аппарат – но применил его к описанию человеческих сообществ.
Общественные группы Руммель анализирует как статистический массив элементарных частиц. Если грубо – отдельная человеческая личность как элементарная частица, сама по себе движущаяся по-броуновски, хаотично, – а вот система этих частиц, социум в данном случае, функционирует уже по определенным правилам. И чем больше массив, тем точнее будет соответствующий расчет…
То, чем занимается Руммель, называется «катастрофической конфликтологией» – именно в связи с «теорией катастроф». Тут используются ее понятия и законы, принцип критической массы например, – ну, ты в курсе: масса копится, и в какой-то момент достаточно ничтожной добавки, чтобы произошел бабах. В социуме такой бабах Руммель назвал «демоцид» (очень популярный нынче термин). Массовое уничтожение людей – как прямое, так и косвенное (потери от того, что не родились те, кто при другом раскладе родился бы). Двадцатый век по Руммелю – «век демоцида». К слову, потерь России от разных фокусов эпохи построения коммунизма американец насчитал таким образом 62 миллиона – чем заслужил анафему наших патриотов…
Соответственно, со вспышками насилия в социуме – как с той самой критической массой: когда она была превышена, легко объяснить постфактум; но ты попробуй спрогнозировать это заранее. Именно «задним числом» – но очень точно – Руммель смоделировал на компьютере реальный конфликт, один из самых старых и долгих. Был известный его опыт, сертифицированный эксперимент: в комп заложили огромный массив статистических данных на момент начала индо-пакистанской бучи – на 1947-й, или какой там (каждая единица – условный «индиец» или «пакистанец» – оценивалась по куче параметров). Запустили программу и получили двухмерную кривую, где по горизонтальной оси расположили годы, а по вертикальной – степень напряженности в условных единицах. Совпадение с реальной хроникой конфликта оказалось плюс-минус полгода.