Страница:
был преподавателем гимназии и офицером запаса.
Подпоручик Дуб замялся и сказал, что он настаивал на
наказании единственно в широком смысле этого слова и что
упомянутый Швейк, может быть, просто не умеет как следует
выразить свою мысль, а потому его ответ производит впечатление
дерзости, язвительности и неуважения к начальству.
-- Впрочем,-- добавил он,-- судя по внешности упомянутого
Швейка, он человек слабоумный.
Таким образом, собравшаяся было над головой Швейка гроза
прошла стороной, и он остался цел и невредим.
В вагоне, где находилась канцелярия и склад батальона,
старший писарь маршевого батальона Баутанцель милостиво выдал
двум батальонным писарям по горсти ароматных таблеток из тех
коробочек, которые должны были быть розданы всем солдатам
батальона. Так уж повелось: со всем предназначенным для солдат
в канцелярии батальона производили те же манипуляции, что и с
этими несчастными таблетками.
Во время войны это стало обычным явлением, и даже если
воровство не обнаруживалось при ревизии, то все же каждого из
старших писарей всевозможных канцелярий подозревали в
превышении сметы и жульничестве.
Ввиду этого пока писаря набивали себе рты солдатскими
таблетками,-- если уж ничего другого украсть нельзя, нужно
попользоваться хоть этой дрянью,-- Баутанцель произнес речь о
тяжелых лишениях, которые они испытывают в пути.
-- Я проделал с маршевым батальоном уже два похода. Но
таких нехваток, какие мы испытываем теперь, я никогда не
видывал. Эх, ребята! Прежде, до приезда в Прешов, у нас было
все, что только душеньке угодно! У меня было припрятано десять
тысяч "мемфисок", два круга швейцарского сыра, триста банок
консервов. Когда мы направились на Бардеев, в окопы, а русские
у Мушины перерезали сообщение с Прешововом... Вот тут пошла
торговля! Я для отвода глаз отдал маршевому батальону десятую
часть своих запасов, это я, дескать, сэкономил, а все остальное
распродал в обозе. Был у нас майор Сойка -- настоящая свинья!
Геройством он не отличался и чаще всего околачивался у нас, так
как наверху свистели пули и рвалась шрапнель. Придет, бывало, к
нам,-- он, дескать, должен удостовериться, хорошо ли готовят
обед для солдат батальона. Обыкновенно он спускался вниз тогда,
когда приходило сообщение, что русские к чему-то готовятся.
Весь дрожит, напьется сначала на кухне рому, а потом начнет
ревизовать полевые кухни: они находились около обоза, потому
что устанавливать кухни на горе, около окопов, было нельзя, и
обед наверх носили ночью. Положение было такое, что ни о каком
офицерском обеде не могло быть и речи. Единственную свободную
дорогу, связывающую нас с тылом, заняли германцы. Они
задерживали все, что нам посылали из тыла, все сжирали сами,
так что нам уж ничего не доставалось. Мы все в обозе остались
без офицерской кухни. За это время мне ничего не удалось
сэкономить для нашей канцелярии, кроме одного поросенка,
которого мы закоптили. А чтобы этот самый майор Сойка ничего не
узнал, мы припрятали поросенка у артиллеристов, находившихся на
расстоянии часа пути от нас. Там у меня был знакомый
фейерверкер. Так вот, этот майор, бывало, придет к нам и прежде
всего попробует в кухне похлебку. Правда, мяса варить
приходилось мало, разве только когда посчастливится раздобыть
свиней и тощих коров где-нибудь в окрестностях. Но и тут
пруссаки были нашими постоянными конкурентами; ведь они платили
за реквизированный скот вдвое больше, чем мы. Пока мы стояли
под Бардеевом, я на закупке скота сэкономил тысячу двести крон
с небольшим, да и то потому, что чаще всего мы вместо денег
платили бонами с печатью батальона. Особенно в последнее время,
когда узнали, что русские находятся на востоке от нас в
Радвани, а на западе -- в Подолине. Нет хуже работать с таким
народом, как тамошний: не умеют ни читать, ни писать, а вместо
подписи ставят три крестика.
Наше интендантство было прекрасно осведомлено об этом, так
что, когда мы посылали туда за деньгами, я не мог приложить в
качестве оправдательных документов подложные квитанции о том,
что я уплатил деньги. Это можно проделывать только там, где
народ более образованный и умеет подписываться. А к тому же,
как я уже говорил, пруссаки платили больше, чем мы, и платили
наличными. Куда бы мы ни пришли, на нас смотрели как на
разбойников. Ко всему этому интендантство издало приказ о том,
что квитанции, подписанные крестиками, передаются полевым
ревизорам. А их в те времена было полным-полно! Придет такой
молодчик, нажрется у нас, напьется, а на другой день идет на
нас доносить. Так этот майор Сойка ходил по всем этим кухням и
раз как-то, вот разрази меня бог, вытащил из котла мясо,
отпущенное на всю четвертую роту. Начал он со свиной головы и
заявил, что она недоварена, и велел ее еще немножко поварить
для него. По правде сказать, тогда мяса много не варили. На всю
роту приходилось двенадцать прежних, настоящих порций мяса. Но
он все это съел, потом попробовал похлебку и поднял скандал:
дескать, как вода, и это, мол, непорядок -- мясная похлебка без
мяса... Велел ее заправить маслом и бросить туда мои
собственные макароны, сэкономленные за все последнее время. Но
пуще всего меня возмутило то, что на подболтку похлебки он
загубил два кило сливочного масла, которые я сэкономил в ту
пору, когда была офицерская кухня. Хранилось оно у меня на
полочке над койкой. Как он заорет на меня: "Это чье?" Я
отвечаю, что согласно раскладке последнего дивизионного приказа
на каждого солдата для усиления питания полагается пятнадцать
граммов масла или двадцать один грамм сала, но так как жиров не
хватает, то запасы масла мы храним, пока не наберется столько,
что можно будет усилить питание команды маслом в полной мере.
Майор Сойка разозлился и начал орать, что я, наверно, жду,
когда придут русские и отберут у нас последние два кило масла.
"Немедленно положить это масло в похлебку, раз похлебка без
мяса!" Так я потерял весь свой запас. Верите ли, когда бы он ни
появился, всегда мне на горе. Постепенно он так навострился,
что сразу узнавал, где лежат мои запасы. Как-то раз я сэкономил
на всей команде говяжью печенку, и хотели мы ее тушить. Вдруг
он полез под койку и вытащил ее. В ответ на его крики я ему
говорю, что печенку эту еще днем решено было закопать по совету
кузнеца из артиллерии, окончившего ветеринарные курсы. Майор
взял одного рядового из обоза и с этим рядовым принялся в
котелках варить эту печенку на горе под скалами. Здесь ему и
пришел капут. Русские увидели огонь да дернули по майору и по
его котелку восемнадцатисантиметровкой. Потом мы пошли туда
посмотреть, но разобрать, где говяжья печенка, а где печенка
господина майора, было уже невозможно.
Пришло сообщение, что эшелон отправится не раньше, чем
через четыре часа. Путь на Хатван занят поездами с ранеными.
Ходили слухи, что у Эгера столкнулись санитарный поезд с
поездом, везшим артиллерию. Из Будапешта отправлены туда
поезда, чтоб оказать помощь.
Фантазия батальона разыгралась. Толковали о двух сотнях
убитых и раненых, о том, что эта катастрофа подстроена: нужно
же было замести следы мошенничества при снабжении раненых.
Это дало повод к острой критике снабжения батальона и к
разговорам о воровстве на складах и в канцеляриях.
Большинство придерживалось того мнения, что старший
батальонный писарь Баутанцель всем делится с офицерами.
В штабном вагоне капитан Сагнер заявил, что, согласно
маршруту, они, собственно, должны бы уже быть на галицийской
границе. В Эгере им обязаны выдать для всей команды на три дня
хлеба и консервов, но до Эгера еще десять часов езды, а кроме
того, в связи с наступлением за Львовом, там скопилось столько
поездов с ранеными, что, если верить телеграфным сообщениям, ни
одной буханки солдатского хлеба, ни одной банки консервов
достать невозможно. Капитан Сагнер получил приказ: вместо хлеба
и консервов выплатить каждому солдату по шесть крон семьдесят
геллеров. Эти деньги выдадут при уплате жалованья за девять
дней, если капитан Сагнер к этому времени получит их из
бригады. В кассе сейчас только двенадцать с чем-то тысяч крон.
-- Это свинство со стороны полка,-- не выдержал поручик
Лукаш,-- отправить нас без гроша.
Прапорщик Вольф и поручик Коларж начали шептаться о том,
что полковник Шредер за последние три недели положил на свой
личный счет в Венский банк шестнадцать тысяч крон.
Поручик Коларж потом объяснял, как накапливают капитал.
Сопрут, например, в полку шесть тысяч и сунут их в собственный
карман, а по всем кухням совершенно логично отдается приказ:
порцию гороха на каждого человека сократить в день на три
грамма. В месяц это составит девяносто граммов на человека. В
каждой ротной кухне накапливается гороха не менее шестнадцати
кило. Ну, а в отчете повар укажет, что горох израсходован весь.
Поручик Коларж в общих чертах рассказал Вольфу и о других
достоверных случаях, которые он лично наблюдал.
Такими фактами переполнена была деятельность всей военной
администрации, начиная от старшего писаря в какой-нибудь
несчастной роте и кончая хомяком в генеральских эполетах,
который делал себе запасы на послевоенную зиму.
Война требовала храбрости и в краже.
Интенданты бросали любвеобильные взгляды друг на друга,
как бы желая сказать: "Мы единое тело и единая душа; крадем,
товарищи, мошенничаем, братцы, но ничего не поделаешь, против
течения не поплывешь! Если ты не возьмешь -- возьмет другой, да
еще скажет о тебе, что ты не крадешь потому, что уж вдоволь
награбил!"
В вагон вошел господин с красно-золотыми лампасами. Это
был один из инспектирующих генералов, разъезжающих по всем
железным дорогам.
-- Садитесь, господа,-- любезно пригласил он, радуясь, что
накрыл какой-то эшелон, даже не подозревая о его пребывании
здесь.
Капитан Сагнер хотел отрапортовать, но генерал отмахнулся.
-- В вашем эшелоне непорядок, в вашем эшелоне еще не спят.
В вашем эшелоне уже должны спать. В эшелонах, когда они стоят
на вокзале, следует ложиться спать, как в казармах,-- в девять
часов,-- отрывисто пролаял он.-- Около девяти часов вывести
солдат в отхожие места за вокзалом, а потом идти спать. Иначе
команда ночью загрязнит полотно железной дороги. Вы понимаете,
господин капитан? Повторите! Или нет, не повторяйте, а сделайте
так, как я желаю. Трубить сигнал, погнать команду в отхожие
места, играть зорю и спать. Проверить и, кто не спит --
наказывать! Да-с! Все? Ужин раздать в шесть часов.
Потом он заговорил о давно минувших делах, о том, чего
вообще никогда не было, что было где-то, так сказать, в
тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Он стоял как
призрак из царства четвертого измерения.
-- Ужин раздать в шесть часов,-- продолжал он, глядя на
часы, на которых было десять минут двенадцатого ночи.-- Um halb
neune Alarm, LatrinenscheiBen, dann schlafen gehen! / В
половине девятого тревога, испражняться и спать! (нем.)/ На
ужин в шесть часов гуляш с картофелем вместо ста пятидесяти
граммов швейцарского сыра.
Потом последовал приказ -- проверить боевую готовность.
Капитан Сагнер опять приказал трубить тревогу, а
генерал-инспектор, следя, как строится батальон, расхаживал с
офицерами и неустанно повторял одно и то же, как будто все были
идиотами и не могли понять его сразу. При этом он постоянно
показывал на стрелки часов.
-- Also, sehen Sie. Um halb neune scheifien und nach einer
halben Stunde schlafen. Das genugt vollkommen / Итак, извольте
видеть, в половине девятого испражняться, а через полчаса
спать. Этого вполне достаточно (нем.)/ В это переходное время у
солдат и без того редкий стул. Главное, подчеркиваю, это сон:
сон укрепляет для дальнейших походов. Пока солдаты в поезде,
они должны отдохнуть. Если в вагонах недостаточно места,
солдаты спят поочередно. Одна треть солдат удобно располагается
в вагоне и спит от девяти до полуночи, а остальные стоят и
смотрят на них. Затем, после того как первые выспались, они
уступают место второй трети, которая спит от полуночи до трех
часов. Третья партия спит от трех до шести, потом побудка, и
команда идет умываться. На ходу из вагонов не вы-ска-ки-вать!
Расставить патрули, чтобы солдаты на ходу не со-ска-ки-вали!
Если солдату переломит ногу неприятель...-- генерал похлопал
себя по ноге,-- ...это достойно похвалы, но калечить себя
соскакиванием с вагонов на полном ходу -- наказуемо. Так, стало
быть, это ваш батальон,-- обратился он к капитану Сагнеру,
рассматривая заспанные лица солдат. Многие не могли удержаться
и, внезапно разбуженные, зевали на свежем ночном воздухе.
-- Это, господин капитан, батальон зевак. Солдаты в девять
часов должны спать.
Генерал остановился перед одиннадцатой ротой, на левом
фланге которой стоял и зевал во весь рот Швейк. Из приличия он
прикрывал рот рукой, но из-под нее раздавалось такое мычание,
что поручик Лукаш дрожал от страха, как бы генерал не обратил
внимания на Швейка. Ему показалось, что Швейк зевает нарочно.
Генерал, словно прочитав мысли Лукаша, обернулся к Швейку
и подошел к нему:
-- Bohm oder Deutscher? / Чеx или немец? (нем.) /
-- Bohm, melde gehorsam, Herr Generalmajor / Чех, осмелюсь
доложить, господин генерал-майор (нем.)/.
-- Добже,-- сказал генерал по-чешски. Он был поляк,
знавший немного по-чешски.-- Ты ржевешь, как корова на сено.
Молчи, заткни глотку! Не мычи! Ты уже был в отхожем месте?
-- Никак нет, не был, господин генерал-майор.
-- Отчего ты не пошел с другими солдатами?
-- Осмелюсь доложить, господин генерал-майор, на маневрах
в Писеке господин полковник Вахтль сказал, когда весь полк во
время отдыха полез в рожь, что солдат должен думать не только о
сортире, солдат должен думать и о сражении. Впрочем, осмелюсь
доложить, что нам делать в отхожем месте? Нам нечего из себя
выдавливать. Согласно маршруту, мы уже на нескольких станциях
должны были получить ужин и ничего не получили. С пустым брюхом
в отхожее место не лезь!
Швейк в простых словах объяснил генералу общую ситуацию и
посмотрел на него с такой неподдельной искренностью, что
генерал ощутил потребность всеми средствами помочь им. Если уж
действительно дается приказ идти строем в отхожее место, так
этот приказ должен быть как-то внутренне, физиологически
обоснован.
-- Отошлите их спать в вагоны,-- приказал генерал капитану
Сагнеру.-- Как случилось, что они не получили ужина? Все
эшелоны, следующие через эту станцию, должны получить ужин:
здесь-- питательный пункт. Иначе и быть не может. Имеется точно
установленный план.
Генерал все это произнес тоном, не допускающим возражений.
Отсюда вытекало: так как было уже около двенадцати часов ночи,
а ужинать, как он уже прежде указал, следовало в шесть часов,
то, стало быть, ничего другого не остается, как задержать поезд
на всю ночь и на весь следующий день до шести часов вечера,
чтобы получить гуляш с картошкой.
-- Нет ничего хуже,-- с необычайно серьезным видом сказал
генерал,-- как во время войны, при переброске войск забывать об
их снабжении. Мой долг -- выяснить истинное положение вещей и
узнать, как действительно обстоит дело в комендатуре станции.
Ибо, господа, иногда бывают виноваты сами начальники эшелонов.
При ревизии станции Субботице на южнобоснийской дороге я
констатировал, что шесть эшелонов не получили ужина только
потому, что начальники эшелонов забыли потребовать его. Шесть
раз на станции варился гуляш с картошкой, но никто его не
затребовал. Этот гуляш выливали в одну кучу. Образовались целые
залежи гуляша с картошкой, а солдаты, проехавшие в Субботице
мимо куч и гор гуляша, уже на третьей станции христарадничали
на вокзале, вымаливая кусок хлеба. В данном случае, как видите,
виновата была не военная администрация! -- Генерал развел
руками.-- Начальники эшелонов не исполнили своих обязанностей!
Пойдемте в канцелярию!
Офицеры последовали за ним, размышляя, отчего все генералы
сошли с ума одновременно.
В комендатуре выяснилось, что о гуляше действительно
ничего не известно. Правда, варить гуляш должны были для всех
эшелонов, которые проследуют мимо этой станции. Потом пришел
приказ вместо гуляша начислить каждой части войск семьдесят два
геллера на каждого солдата, так что каждая проезжающая часть
имеет на своем счету семьдесят два геллера на человека, которые
она получит от своего интендантства дополнительно при раздаче
жалованья. Что касается хлеба, то солдатам выдадут на остановке
в Ватиане по полбуханки.
Комендант питательного пункта не струсил и сказал прямо в
глаза генералу, что приказы меняются каждый час. Бывает так:
для эшелонов приготовят обед, но вдруг приходит санитарный
поезд, предъявляет приказ высшей инстанции -- и конец: эшелон
оказывается перед проблемой пустых котлов.
Генерал в знак согласия кивал головой и заметил, что
положение значительно улучшилось, в начале войны было гораздо
хуже. Ничего не дается сразу, необходимы опыт, практика.
Теория, собственно говоря, тормозит практику. Чем дольше
продлится война, тем больше будет порядка.
-- Могу вам привести конкретный пример,-- сказал генерал,
довольный тем, что сделал такое крупное открытие.-- Эшелоны,
проезжавшие через станцию Хатван два дня тому назад, не
получили хлеба, а вы его завтра получите. Ну, теперь пойдемте в
вокзальный ресторан.
В ресторане генерал опять завел разговор об отхожих местах
и о том, как это скверно, когда всюду на путях железной дороги
торчат какие-то кактусы. При этом он ел бифштекс, и всем
казалось, что он пережевывает один из этих кактусов.
Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от
них зависела победа Австро-Венгерской монархии.
По поводу ситуации, создавшейся в связи с объявлением
Италией войны, генерал заявил, что как раз в отхожих местах --
наше несомненное преимущество в итальянской кампании. Победа
Австрии явно вытекала из отхожего места. Для генерала это было
просто. Путь к славе шел по рецепту: в шесть часов вечера
солдаты получат гуляш с картошкой, в половине девятого войско
"опорожнится" в отхожем месте, а в девять все идут спать. Перед
такой армией неприятель в ужасе удирает.
Генерал-майор задумался, закурил "операс" и долго-долго
смотрел в потолок. Он мучительно припоминал, что бы еще такое
сказать в назидание офицерам эшелона, раз уж он сюда попал.
-- Ядро вашего батальона вполне здоровое,-- вдруг начал
он, когда все решили, что он и дальше будет смотреть в потолок
и молчать.-- Личный состав вашей команды в полном порядке. Тот
солдат, с которым я говорил, своей прямотой и выправкой подает
надежду, что и весь батальон будет сражаться до последней капли
крови.
Генерал умолк и опять уставился в потолок, откинувшись на
спинку кресла, а через некоторое время, не меняя положения,
продолжил свою речь. Подпоручик Дуб, рабская душонка, уставился
в потолок вслед за ним.
-- Однако ваш батальон нуждается в том, чтобы его подвиги
не были преданы забвению. Батальоны вашей бригады имеют уже
свою историю, которую должен обогатить ваш батальон. Вам
недостает человека, который бы точно отмечал все события и
составлял бы историю батальона. К нему должны идти все нити, он
должен знать, что содеяла каждая рота батальона. Он должен быть
человеком образованным и отнюдь не балдой, не ослом. Господин
капитан, вы должны выделить историографа батальона.
Потом он посмотрел на стенные часы, стрелки которых
напоминали уже дремавшему обществу, что время расходиться.
На путях стоял личный инспекторский поезд, и генерал
попросил господ офицеров проводить его в спальный вагон.
Комендант вокзала тяжело вздохнул. Генерал забыл заплатить
за бифштекс и бутылку вина. Опять придется ему платить за
генерала. Таких визитов у него ежедневно бывало несколько. На
это уже пришлось загубить два вагона сена, которые он приказал
поставить в тупик и которые продал военному поставщику сена --
фирме Левенштейн -- так, как продают рожь на корню. Казна снова
купила эти два вагона у той же фирмы, но комендант оставил их
на всякий случай в тупике. Может быть, придется еще раз
перепродать сено фирме Левенштейн.
Зато все военные инспектора, проезжавшие через центральную
станцию Будапешта, рассказывали, что комендант вокзала кормит и
поит на славу.
На утро следующего дня эшелон еще стоял на станции.
Настала побудка. Солдаты умывались около колонок из котелков.
Генерал со своим поездом еще не уехал и пошел лично ревизовать
отхожие места. Сегодня солдаты ходили сюда по приказу,
отданному в этот день капитаном Сагнером ради удовольствия
генерал-майора: Schwarmweise unter Kornmando der
Schwarmkommandanten / Отделениями, под командой отделенных
командиров (нем.)/.
Чтобы доставить удовольствие подпоручику Дубу, капитан
Сагнер назначил его дежурным.
Итак, подпоручик Дуб надзирал за отхожими местами. Отхожее
место в виде двухрядной длинной ямы вместило два отделения
роты. Солдаты премило сидели на корточках над рвами, как
ласточки на телеграфных проводах перед перелетом в Африку.
У каждого из-под спущенных штанов выглядывали голые
колени, у каждого на шее висел ремень, как будто каждый готов
был повеситься и только ждал команды.
Во всем была видна железная воинская дисциплина и
организованность.
На левом фланге сидел Швейк, который тоже втиснулся сюда,
и с интересом читал обрывок страницы из бог весть какого романа
Ружены Есенской:
...дешнем пансионе, к
сожалению, дамы
ем неопределенно, в действительности может быть больше
ге в большинстве в себе самой заключенная поте-
в свои комнаты или ходи-
национальном празднике. А если выронил т
шел лишь человек и только стосковался об э
улучшалась или не хотела с таким успехом
стать, как бы сами этого хотели
ничего не оставалось молодому Кршичке...
Швейк поднял глаза, невзначай посмотрел по направлению к
выходу из отхожего места и замер от удивления. Там в полном
параде стоял вчерашний генерал-майор со своим адъютантом, а
рядом -- подпоручик Дуб, что-то старательно докладывавший им.
Швейк оглянулся. Все продолжали спокойно сидеть над ямой,
и только унтера как бы оцепенели и не двигались.
Швейк понял всю серьезность момента.
Он вскочил, как был, со спущенными штанами, с ремнем на
шее, и, использовав в последнюю минуту клочок бумаги, заорал:
"Einstellen! Auf Habacht! Rechts schaut" / Встать! Смирно!
Равнение направо! (нем.)/ -- и взял под козырек. Два взвода со
спущенными штанами и с ремнями на шее поднялись над ямой.
Генерал-майор приветливо улыбнулся и сказал:
-- Ruht, weiter machen! / Вольно, продолжайте! (нем.)/
Отделенный Малек первый подал пример своему взводу, приняв
первоначальную позу. Только Швейк продолжал стоять, взяв под
козырек, ибо с одной стороны к нему грозно приближался
подпоручик Дуб, с другой улыбающийся генерал-майор.
-- Вас я видел ночью,-- обратился генерал-майор к Швейку,
представшему перед ним в такой невообразимой позе.
Взбешенный подпоручик Дуб бросился к генерал-майору:
-- Ich melde gehorsam, Herr Generalmajor, der Mann ist
blodsinnig und als Idiot bekannt. Saghafter Dummkopf /Осмелюсь
доложить, господин генерал-майор, солдат этот слабоумный,
слывет за идиота, фантастический дурак (нем.)/.
-- Was sagen Sie, Herr Leutnant? / Что вы говорите,
господин лейтенант? (нем.)/ -- неожиданно заорал на подпоручика
Дуба генерал-майор, доказывая как раз обратное.-- Простой
солдат знает, что следует делать, когда подходит начальник, а
вот унтер-офицер начальства не замечает и игнорирует его. Это
точь-в-точь как на поле сражения. Простой солдат в минуту
опасности принимает на себя команду. Ведь господину поручику
Дубу как раз и следовало бы подать команду, которую подал этот
солдат: "Einstellen! Auf! Habacht! Rechts schaut!" -- Ты уже
вытер задницу? -- спросил генерал-майор Швейка.
-- Так точно, господин генерал-майор, все в порядке.
-- Wiecej srac nie bedziesz? / Больше срать не будешь?
(польск.)/
-- Так точно, генерал-майор, готов.
-- Так подтяни штаны и встань опять во фронт!
Так как "во фронт" генерал-майор произнес несколько
громче, то сидевшие рядом с генералом начали привставать над
ямой.
Однако генерал-майор дружески махнул им рукой и нежным
отцовским голосом сказал:
-- Aber nein, ruht, ruht, nur weiter machen! / Да нет,
вольно, вольно, продолжайте! (нем.)/
Швейк уже в полном параде стоял перед генерал-майором,
который произнес по-немецки краткую речь:
-- Уважение к начальству, знание устава и присутствие духа
на военной службе -- это все. А если к этим качествам
присовокупить еще и доблесть, то ни один неприятель не устоит
перед нами.
Генерал, тыча пальцем в живот Швейка, указывал подпоручику
Дубу:
-- Заметьте этого солдата; по прибытии на фронт немедленно
повысить и при первом удобном случае представить к бронзовой
медали за образцовое исполнение своих обязанностей и знание...
Wissen Sie doch, was ich schon meine... Abtreten! / Понимаете,
что я хочу сказать... Можете идти! (нем.)/
Генерал-майор удалился, а подпоручик Дуб громко
скомандовал, так, чтобы генерал-майору было слышно:
-- Erster Schwarm, auf! Doppelreihen... Zweiter Schwarm. /
Первое отделение, встать! Ряды вздвой... Второе отделение...
(нем)/
Швейк между тем направился к своему вагону и, проходя мимо
подпоручика Дуба, отдал честь как полагается, но подпоручик все
же заревел:
-- Herstellt! / Отставить! (нем.)/
Швейк снова взял под козырек и опять услышал:
-- Знаешь меня? Не знаешь меня. Ты знаешь меня с хорошей
Подпоручик Дуб замялся и сказал, что он настаивал на
наказании единственно в широком смысле этого слова и что
упомянутый Швейк, может быть, просто не умеет как следует
выразить свою мысль, а потому его ответ производит впечатление
дерзости, язвительности и неуважения к начальству.
-- Впрочем,-- добавил он,-- судя по внешности упомянутого
Швейка, он человек слабоумный.
Таким образом, собравшаяся было над головой Швейка гроза
прошла стороной, и он остался цел и невредим.
В вагоне, где находилась канцелярия и склад батальона,
старший писарь маршевого батальона Баутанцель милостиво выдал
двум батальонным писарям по горсти ароматных таблеток из тех
коробочек, которые должны были быть розданы всем солдатам
батальона. Так уж повелось: со всем предназначенным для солдат
в канцелярии батальона производили те же манипуляции, что и с
этими несчастными таблетками.
Во время войны это стало обычным явлением, и даже если
воровство не обнаруживалось при ревизии, то все же каждого из
старших писарей всевозможных канцелярий подозревали в
превышении сметы и жульничестве.
Ввиду этого пока писаря набивали себе рты солдатскими
таблетками,-- если уж ничего другого украсть нельзя, нужно
попользоваться хоть этой дрянью,-- Баутанцель произнес речь о
тяжелых лишениях, которые они испытывают в пути.
-- Я проделал с маршевым батальоном уже два похода. Но
таких нехваток, какие мы испытываем теперь, я никогда не
видывал. Эх, ребята! Прежде, до приезда в Прешов, у нас было
все, что только душеньке угодно! У меня было припрятано десять
тысяч "мемфисок", два круга швейцарского сыра, триста банок
консервов. Когда мы направились на Бардеев, в окопы, а русские
у Мушины перерезали сообщение с Прешововом... Вот тут пошла
торговля! Я для отвода глаз отдал маршевому батальону десятую
часть своих запасов, это я, дескать, сэкономил, а все остальное
распродал в обозе. Был у нас майор Сойка -- настоящая свинья!
Геройством он не отличался и чаще всего околачивался у нас, так
как наверху свистели пули и рвалась шрапнель. Придет, бывало, к
нам,-- он, дескать, должен удостовериться, хорошо ли готовят
обед для солдат батальона. Обыкновенно он спускался вниз тогда,
когда приходило сообщение, что русские к чему-то готовятся.
Весь дрожит, напьется сначала на кухне рому, а потом начнет
ревизовать полевые кухни: они находились около обоза, потому
что устанавливать кухни на горе, около окопов, было нельзя, и
обед наверх носили ночью. Положение было такое, что ни о каком
офицерском обеде не могло быть и речи. Единственную свободную
дорогу, связывающую нас с тылом, заняли германцы. Они
задерживали все, что нам посылали из тыла, все сжирали сами,
так что нам уж ничего не доставалось. Мы все в обозе остались
без офицерской кухни. За это время мне ничего не удалось
сэкономить для нашей канцелярии, кроме одного поросенка,
которого мы закоптили. А чтобы этот самый майор Сойка ничего не
узнал, мы припрятали поросенка у артиллеристов, находившихся на
расстоянии часа пути от нас. Там у меня был знакомый
фейерверкер. Так вот, этот майор, бывало, придет к нам и прежде
всего попробует в кухне похлебку. Правда, мяса варить
приходилось мало, разве только когда посчастливится раздобыть
свиней и тощих коров где-нибудь в окрестностях. Но и тут
пруссаки были нашими постоянными конкурентами; ведь они платили
за реквизированный скот вдвое больше, чем мы. Пока мы стояли
под Бардеевом, я на закупке скота сэкономил тысячу двести крон
с небольшим, да и то потому, что чаще всего мы вместо денег
платили бонами с печатью батальона. Особенно в последнее время,
когда узнали, что русские находятся на востоке от нас в
Радвани, а на западе -- в Подолине. Нет хуже работать с таким
народом, как тамошний: не умеют ни читать, ни писать, а вместо
подписи ставят три крестика.
Наше интендантство было прекрасно осведомлено об этом, так
что, когда мы посылали туда за деньгами, я не мог приложить в
качестве оправдательных документов подложные квитанции о том,
что я уплатил деньги. Это можно проделывать только там, где
народ более образованный и умеет подписываться. А к тому же,
как я уже говорил, пруссаки платили больше, чем мы, и платили
наличными. Куда бы мы ни пришли, на нас смотрели как на
разбойников. Ко всему этому интендантство издало приказ о том,
что квитанции, подписанные крестиками, передаются полевым
ревизорам. А их в те времена было полным-полно! Придет такой
молодчик, нажрется у нас, напьется, а на другой день идет на
нас доносить. Так этот майор Сойка ходил по всем этим кухням и
раз как-то, вот разрази меня бог, вытащил из котла мясо,
отпущенное на всю четвертую роту. Начал он со свиной головы и
заявил, что она недоварена, и велел ее еще немножко поварить
для него. По правде сказать, тогда мяса много не варили. На всю
роту приходилось двенадцать прежних, настоящих порций мяса. Но
он все это съел, потом попробовал похлебку и поднял скандал:
дескать, как вода, и это, мол, непорядок -- мясная похлебка без
мяса... Велел ее заправить маслом и бросить туда мои
собственные макароны, сэкономленные за все последнее время. Но
пуще всего меня возмутило то, что на подболтку похлебки он
загубил два кило сливочного масла, которые я сэкономил в ту
пору, когда была офицерская кухня. Хранилось оно у меня на
полочке над койкой. Как он заорет на меня: "Это чье?" Я
отвечаю, что согласно раскладке последнего дивизионного приказа
на каждого солдата для усиления питания полагается пятнадцать
граммов масла или двадцать один грамм сала, но так как жиров не
хватает, то запасы масла мы храним, пока не наберется столько,
что можно будет усилить питание команды маслом в полной мере.
Майор Сойка разозлился и начал орать, что я, наверно, жду,
когда придут русские и отберут у нас последние два кило масла.
"Немедленно положить это масло в похлебку, раз похлебка без
мяса!" Так я потерял весь свой запас. Верите ли, когда бы он ни
появился, всегда мне на горе. Постепенно он так навострился,
что сразу узнавал, где лежат мои запасы. Как-то раз я сэкономил
на всей команде говяжью печенку, и хотели мы ее тушить. Вдруг
он полез под койку и вытащил ее. В ответ на его крики я ему
говорю, что печенку эту еще днем решено было закопать по совету
кузнеца из артиллерии, окончившего ветеринарные курсы. Майор
взял одного рядового из обоза и с этим рядовым принялся в
котелках варить эту печенку на горе под скалами. Здесь ему и
пришел капут. Русские увидели огонь да дернули по майору и по
его котелку восемнадцатисантиметровкой. Потом мы пошли туда
посмотреть, но разобрать, где говяжья печенка, а где печенка
господина майора, было уже невозможно.
Пришло сообщение, что эшелон отправится не раньше, чем
через четыре часа. Путь на Хатван занят поездами с ранеными.
Ходили слухи, что у Эгера столкнулись санитарный поезд с
поездом, везшим артиллерию. Из Будапешта отправлены туда
поезда, чтоб оказать помощь.
Фантазия батальона разыгралась. Толковали о двух сотнях
убитых и раненых, о том, что эта катастрофа подстроена: нужно
же было замести следы мошенничества при снабжении раненых.
Это дало повод к острой критике снабжения батальона и к
разговорам о воровстве на складах и в канцеляриях.
Большинство придерживалось того мнения, что старший
батальонный писарь Баутанцель всем делится с офицерами.
В штабном вагоне капитан Сагнер заявил, что, согласно
маршруту, они, собственно, должны бы уже быть на галицийской
границе. В Эгере им обязаны выдать для всей команды на три дня
хлеба и консервов, но до Эгера еще десять часов езды, а кроме
того, в связи с наступлением за Львовом, там скопилось столько
поездов с ранеными, что, если верить телеграфным сообщениям, ни
одной буханки солдатского хлеба, ни одной банки консервов
достать невозможно. Капитан Сагнер получил приказ: вместо хлеба
и консервов выплатить каждому солдату по шесть крон семьдесят
геллеров. Эти деньги выдадут при уплате жалованья за девять
дней, если капитан Сагнер к этому времени получит их из
бригады. В кассе сейчас только двенадцать с чем-то тысяч крон.
-- Это свинство со стороны полка,-- не выдержал поручик
Лукаш,-- отправить нас без гроша.
Прапорщик Вольф и поручик Коларж начали шептаться о том,
что полковник Шредер за последние три недели положил на свой
личный счет в Венский банк шестнадцать тысяч крон.
Поручик Коларж потом объяснял, как накапливают капитал.
Сопрут, например, в полку шесть тысяч и сунут их в собственный
карман, а по всем кухням совершенно логично отдается приказ:
порцию гороха на каждого человека сократить в день на три
грамма. В месяц это составит девяносто граммов на человека. В
каждой ротной кухне накапливается гороха не менее шестнадцати
кило. Ну, а в отчете повар укажет, что горох израсходован весь.
Поручик Коларж в общих чертах рассказал Вольфу и о других
достоверных случаях, которые он лично наблюдал.
Такими фактами переполнена была деятельность всей военной
администрации, начиная от старшего писаря в какой-нибудь
несчастной роте и кончая хомяком в генеральских эполетах,
который делал себе запасы на послевоенную зиму.
Война требовала храбрости и в краже.
Интенданты бросали любвеобильные взгляды друг на друга,
как бы желая сказать: "Мы единое тело и единая душа; крадем,
товарищи, мошенничаем, братцы, но ничего не поделаешь, против
течения не поплывешь! Если ты не возьмешь -- возьмет другой, да
еще скажет о тебе, что ты не крадешь потому, что уж вдоволь
награбил!"
В вагон вошел господин с красно-золотыми лампасами. Это
был один из инспектирующих генералов, разъезжающих по всем
железным дорогам.
-- Садитесь, господа,-- любезно пригласил он, радуясь, что
накрыл какой-то эшелон, даже не подозревая о его пребывании
здесь.
Капитан Сагнер хотел отрапортовать, но генерал отмахнулся.
-- В вашем эшелоне непорядок, в вашем эшелоне еще не спят.
В вашем эшелоне уже должны спать. В эшелонах, когда они стоят
на вокзале, следует ложиться спать, как в казармах,-- в девять
часов,-- отрывисто пролаял он.-- Около девяти часов вывести
солдат в отхожие места за вокзалом, а потом идти спать. Иначе
команда ночью загрязнит полотно железной дороги. Вы понимаете,
господин капитан? Повторите! Или нет, не повторяйте, а сделайте
так, как я желаю. Трубить сигнал, погнать команду в отхожие
места, играть зорю и спать. Проверить и, кто не спит --
наказывать! Да-с! Все? Ужин раздать в шесть часов.
Потом он заговорил о давно минувших делах, о том, чего
вообще никогда не было, что было где-то, так сказать, в
тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Он стоял как
призрак из царства четвертого измерения.
-- Ужин раздать в шесть часов,-- продолжал он, глядя на
часы, на которых было десять минут двенадцатого ночи.-- Um halb
neune Alarm, LatrinenscheiBen, dann schlafen gehen! / В
половине девятого тревога, испражняться и спать! (нем.)/ На
ужин в шесть часов гуляш с картофелем вместо ста пятидесяти
граммов швейцарского сыра.
Потом последовал приказ -- проверить боевую готовность.
Капитан Сагнер опять приказал трубить тревогу, а
генерал-инспектор, следя, как строится батальон, расхаживал с
офицерами и неустанно повторял одно и то же, как будто все были
идиотами и не могли понять его сразу. При этом он постоянно
показывал на стрелки часов.
-- Also, sehen Sie. Um halb neune scheifien und nach einer
halben Stunde schlafen. Das genugt vollkommen / Итак, извольте
видеть, в половине девятого испражняться, а через полчаса
спать. Этого вполне достаточно (нем.)/ В это переходное время у
солдат и без того редкий стул. Главное, подчеркиваю, это сон:
сон укрепляет для дальнейших походов. Пока солдаты в поезде,
они должны отдохнуть. Если в вагонах недостаточно места,
солдаты спят поочередно. Одна треть солдат удобно располагается
в вагоне и спит от девяти до полуночи, а остальные стоят и
смотрят на них. Затем, после того как первые выспались, они
уступают место второй трети, которая спит от полуночи до трех
часов. Третья партия спит от трех до шести, потом побудка, и
команда идет умываться. На ходу из вагонов не вы-ска-ки-вать!
Расставить патрули, чтобы солдаты на ходу не со-ска-ки-вали!
Если солдату переломит ногу неприятель...-- генерал похлопал
себя по ноге,-- ...это достойно похвалы, но калечить себя
соскакиванием с вагонов на полном ходу -- наказуемо. Так, стало
быть, это ваш батальон,-- обратился он к капитану Сагнеру,
рассматривая заспанные лица солдат. Многие не могли удержаться
и, внезапно разбуженные, зевали на свежем ночном воздухе.
-- Это, господин капитан, батальон зевак. Солдаты в девять
часов должны спать.
Генерал остановился перед одиннадцатой ротой, на левом
фланге которой стоял и зевал во весь рот Швейк. Из приличия он
прикрывал рот рукой, но из-под нее раздавалось такое мычание,
что поручик Лукаш дрожал от страха, как бы генерал не обратил
внимания на Швейка. Ему показалось, что Швейк зевает нарочно.
Генерал, словно прочитав мысли Лукаша, обернулся к Швейку
и подошел к нему:
-- Bohm oder Deutscher? / Чеx или немец? (нем.) /
-- Bohm, melde gehorsam, Herr Generalmajor / Чех, осмелюсь
доложить, господин генерал-майор (нем.)/.
-- Добже,-- сказал генерал по-чешски. Он был поляк,
знавший немного по-чешски.-- Ты ржевешь, как корова на сено.
Молчи, заткни глотку! Не мычи! Ты уже был в отхожем месте?
-- Никак нет, не был, господин генерал-майор.
-- Отчего ты не пошел с другими солдатами?
-- Осмелюсь доложить, господин генерал-майор, на маневрах
в Писеке господин полковник Вахтль сказал, когда весь полк во
время отдыха полез в рожь, что солдат должен думать не только о
сортире, солдат должен думать и о сражении. Впрочем, осмелюсь
доложить, что нам делать в отхожем месте? Нам нечего из себя
выдавливать. Согласно маршруту, мы уже на нескольких станциях
должны были получить ужин и ничего не получили. С пустым брюхом
в отхожее место не лезь!
Швейк в простых словах объяснил генералу общую ситуацию и
посмотрел на него с такой неподдельной искренностью, что
генерал ощутил потребность всеми средствами помочь им. Если уж
действительно дается приказ идти строем в отхожее место, так
этот приказ должен быть как-то внутренне, физиологически
обоснован.
-- Отошлите их спать в вагоны,-- приказал генерал капитану
Сагнеру.-- Как случилось, что они не получили ужина? Все
эшелоны, следующие через эту станцию, должны получить ужин:
здесь-- питательный пункт. Иначе и быть не может. Имеется точно
установленный план.
Генерал все это произнес тоном, не допускающим возражений.
Отсюда вытекало: так как было уже около двенадцати часов ночи,
а ужинать, как он уже прежде указал, следовало в шесть часов,
то, стало быть, ничего другого не остается, как задержать поезд
на всю ночь и на весь следующий день до шести часов вечера,
чтобы получить гуляш с картошкой.
-- Нет ничего хуже,-- с необычайно серьезным видом сказал
генерал,-- как во время войны, при переброске войск забывать об
их снабжении. Мой долг -- выяснить истинное положение вещей и
узнать, как действительно обстоит дело в комендатуре станции.
Ибо, господа, иногда бывают виноваты сами начальники эшелонов.
При ревизии станции Субботице на южнобоснийской дороге я
констатировал, что шесть эшелонов не получили ужина только
потому, что начальники эшелонов забыли потребовать его. Шесть
раз на станции варился гуляш с картошкой, но никто его не
затребовал. Этот гуляш выливали в одну кучу. Образовались целые
залежи гуляша с картошкой, а солдаты, проехавшие в Субботице
мимо куч и гор гуляша, уже на третьей станции христарадничали
на вокзале, вымаливая кусок хлеба. В данном случае, как видите,
виновата была не военная администрация! -- Генерал развел
руками.-- Начальники эшелонов не исполнили своих обязанностей!
Пойдемте в канцелярию!
Офицеры последовали за ним, размышляя, отчего все генералы
сошли с ума одновременно.
В комендатуре выяснилось, что о гуляше действительно
ничего не известно. Правда, варить гуляш должны были для всех
эшелонов, которые проследуют мимо этой станции. Потом пришел
приказ вместо гуляша начислить каждой части войск семьдесят два
геллера на каждого солдата, так что каждая проезжающая часть
имеет на своем счету семьдесят два геллера на человека, которые
она получит от своего интендантства дополнительно при раздаче
жалованья. Что касается хлеба, то солдатам выдадут на остановке
в Ватиане по полбуханки.
Комендант питательного пункта не струсил и сказал прямо в
глаза генералу, что приказы меняются каждый час. Бывает так:
для эшелонов приготовят обед, но вдруг приходит санитарный
поезд, предъявляет приказ высшей инстанции -- и конец: эшелон
оказывается перед проблемой пустых котлов.
Генерал в знак согласия кивал головой и заметил, что
положение значительно улучшилось, в начале войны было гораздо
хуже. Ничего не дается сразу, необходимы опыт, практика.
Теория, собственно говоря, тормозит практику. Чем дольше
продлится война, тем больше будет порядка.
-- Могу вам привести конкретный пример,-- сказал генерал,
довольный тем, что сделал такое крупное открытие.-- Эшелоны,
проезжавшие через станцию Хатван два дня тому назад, не
получили хлеба, а вы его завтра получите. Ну, теперь пойдемте в
вокзальный ресторан.
В ресторане генерал опять завел разговор об отхожих местах
и о том, как это скверно, когда всюду на путях железной дороги
торчат какие-то кактусы. При этом он ел бифштекс, и всем
казалось, что он пережевывает один из этих кактусов.
Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от
них зависела победа Австро-Венгерской монархии.
По поводу ситуации, создавшейся в связи с объявлением
Италией войны, генерал заявил, что как раз в отхожих местах --
наше несомненное преимущество в итальянской кампании. Победа
Австрии явно вытекала из отхожего места. Для генерала это было
просто. Путь к славе шел по рецепту: в шесть часов вечера
солдаты получат гуляш с картошкой, в половине девятого войско
"опорожнится" в отхожем месте, а в девять все идут спать. Перед
такой армией неприятель в ужасе удирает.
Генерал-майор задумался, закурил "операс" и долго-долго
смотрел в потолок. Он мучительно припоминал, что бы еще такое
сказать в назидание офицерам эшелона, раз уж он сюда попал.
-- Ядро вашего батальона вполне здоровое,-- вдруг начал
он, когда все решили, что он и дальше будет смотреть в потолок
и молчать.-- Личный состав вашей команды в полном порядке. Тот
солдат, с которым я говорил, своей прямотой и выправкой подает
надежду, что и весь батальон будет сражаться до последней капли
крови.
Генерал умолк и опять уставился в потолок, откинувшись на
спинку кресла, а через некоторое время, не меняя положения,
продолжил свою речь. Подпоручик Дуб, рабская душонка, уставился
в потолок вслед за ним.
-- Однако ваш батальон нуждается в том, чтобы его подвиги
не были преданы забвению. Батальоны вашей бригады имеют уже
свою историю, которую должен обогатить ваш батальон. Вам
недостает человека, который бы точно отмечал все события и
составлял бы историю батальона. К нему должны идти все нити, он
должен знать, что содеяла каждая рота батальона. Он должен быть
человеком образованным и отнюдь не балдой, не ослом. Господин
капитан, вы должны выделить историографа батальона.
Потом он посмотрел на стенные часы, стрелки которых
напоминали уже дремавшему обществу, что время расходиться.
На путях стоял личный инспекторский поезд, и генерал
попросил господ офицеров проводить его в спальный вагон.
Комендант вокзала тяжело вздохнул. Генерал забыл заплатить
за бифштекс и бутылку вина. Опять придется ему платить за
генерала. Таких визитов у него ежедневно бывало несколько. На
это уже пришлось загубить два вагона сена, которые он приказал
поставить в тупик и которые продал военному поставщику сена --
фирме Левенштейн -- так, как продают рожь на корню. Казна снова
купила эти два вагона у той же фирмы, но комендант оставил их
на всякий случай в тупике. Может быть, придется еще раз
перепродать сено фирме Левенштейн.
Зато все военные инспектора, проезжавшие через центральную
станцию Будапешта, рассказывали, что комендант вокзала кормит и
поит на славу.
На утро следующего дня эшелон еще стоял на станции.
Настала побудка. Солдаты умывались около колонок из котелков.
Генерал со своим поездом еще не уехал и пошел лично ревизовать
отхожие места. Сегодня солдаты ходили сюда по приказу,
отданному в этот день капитаном Сагнером ради удовольствия
генерал-майора: Schwarmweise unter Kornmando der
Schwarmkommandanten / Отделениями, под командой отделенных
командиров (нем.)/.
Чтобы доставить удовольствие подпоручику Дубу, капитан
Сагнер назначил его дежурным.
Итак, подпоручик Дуб надзирал за отхожими местами. Отхожее
место в виде двухрядной длинной ямы вместило два отделения
роты. Солдаты премило сидели на корточках над рвами, как
ласточки на телеграфных проводах перед перелетом в Африку.
У каждого из-под спущенных штанов выглядывали голые
колени, у каждого на шее висел ремень, как будто каждый готов
был повеситься и только ждал команды.
Во всем была видна железная воинская дисциплина и
организованность.
На левом фланге сидел Швейк, который тоже втиснулся сюда,
и с интересом читал обрывок страницы из бог весть какого романа
Ружены Есенской:
...дешнем пансионе, к
сожалению, дамы
ем неопределенно, в действительности может быть больше
ге в большинстве в себе самой заключенная поте-
в свои комнаты или ходи-
национальном празднике. А если выронил т
шел лишь человек и только стосковался об э
улучшалась или не хотела с таким успехом
стать, как бы сами этого хотели
ничего не оставалось молодому Кршичке...
Швейк поднял глаза, невзначай посмотрел по направлению к
выходу из отхожего места и замер от удивления. Там в полном
параде стоял вчерашний генерал-майор со своим адъютантом, а
рядом -- подпоручик Дуб, что-то старательно докладывавший им.
Швейк оглянулся. Все продолжали спокойно сидеть над ямой,
и только унтера как бы оцепенели и не двигались.
Швейк понял всю серьезность момента.
Он вскочил, как был, со спущенными штанами, с ремнем на
шее, и, использовав в последнюю минуту клочок бумаги, заорал:
"Einstellen! Auf Habacht! Rechts schaut" / Встать! Смирно!
Равнение направо! (нем.)/ -- и взял под козырек. Два взвода со
спущенными штанами и с ремнями на шее поднялись над ямой.
Генерал-майор приветливо улыбнулся и сказал:
-- Ruht, weiter machen! / Вольно, продолжайте! (нем.)/
Отделенный Малек первый подал пример своему взводу, приняв
первоначальную позу. Только Швейк продолжал стоять, взяв под
козырек, ибо с одной стороны к нему грозно приближался
подпоручик Дуб, с другой улыбающийся генерал-майор.
-- Вас я видел ночью,-- обратился генерал-майор к Швейку,
представшему перед ним в такой невообразимой позе.
Взбешенный подпоручик Дуб бросился к генерал-майору:
-- Ich melde gehorsam, Herr Generalmajor, der Mann ist
blodsinnig und als Idiot bekannt. Saghafter Dummkopf /Осмелюсь
доложить, господин генерал-майор, солдат этот слабоумный,
слывет за идиота, фантастический дурак (нем.)/.
-- Was sagen Sie, Herr Leutnant? / Что вы говорите,
господин лейтенант? (нем.)/ -- неожиданно заорал на подпоручика
Дуба генерал-майор, доказывая как раз обратное.-- Простой
солдат знает, что следует делать, когда подходит начальник, а
вот унтер-офицер начальства не замечает и игнорирует его. Это
точь-в-точь как на поле сражения. Простой солдат в минуту
опасности принимает на себя команду. Ведь господину поручику
Дубу как раз и следовало бы подать команду, которую подал этот
солдат: "Einstellen! Auf! Habacht! Rechts schaut!" -- Ты уже
вытер задницу? -- спросил генерал-майор Швейка.
-- Так точно, господин генерал-майор, все в порядке.
-- Wiecej srac nie bedziesz? / Больше срать не будешь?
(польск.)/
-- Так точно, генерал-майор, готов.
-- Так подтяни штаны и встань опять во фронт!
Так как "во фронт" генерал-майор произнес несколько
громче, то сидевшие рядом с генералом начали привставать над
ямой.
Однако генерал-майор дружески махнул им рукой и нежным
отцовским голосом сказал:
-- Aber nein, ruht, ruht, nur weiter machen! / Да нет,
вольно, вольно, продолжайте! (нем.)/
Швейк уже в полном параде стоял перед генерал-майором,
который произнес по-немецки краткую речь:
-- Уважение к начальству, знание устава и присутствие духа
на военной службе -- это все. А если к этим качествам
присовокупить еще и доблесть, то ни один неприятель не устоит
перед нами.
Генерал, тыча пальцем в живот Швейка, указывал подпоручику
Дубу:
-- Заметьте этого солдата; по прибытии на фронт немедленно
повысить и при первом удобном случае представить к бронзовой
медали за образцовое исполнение своих обязанностей и знание...
Wissen Sie doch, was ich schon meine... Abtreten! / Понимаете,
что я хочу сказать... Можете идти! (нем.)/
Генерал-майор удалился, а подпоручик Дуб громко
скомандовал, так, чтобы генерал-майору было слышно:
-- Erster Schwarm, auf! Doppelreihen... Zweiter Schwarm. /
Первое отделение, встать! Ряды вздвой... Второе отделение...
(нем)/
Швейк между тем направился к своему вагону и, проходя мимо
подпоручика Дуба, отдал честь как полагается, но подпоручик все
же заревел:
-- Herstellt! / Отставить! (нем.)/
Швейк снова взял под козырек и опять услышал:
-- Знаешь меня? Не знаешь меня. Ты знаешь меня с хорошей