Гаскелл Э. Крэнфорд

без всякой пользы для предмета, обсудить который они собрались. Однако и
этот комитет не шел ни в какое сравнение с крэнфордскими дамами, как я
убедилась, попытавшись собрать у них сведения о росте бедного Питера, о его
внешности, о том, когда и где его видели в последний раз и какие слухи о нем
до них доходили. Например, я спросила мисс Пул (и мне казалось, что я
выбрала для вопроса очень удачную минуту, так как задала его во время визита
к миссис Форрестер - ведь они обе знавали Питера, и я думала, что вдвоем им
будет легче припомнить многие подробности), я спросила мисс Пул, какие
известия о нем были самыми последними, и вот тогда-то она и сообщила мне ту
нелепость, о которой я уже упоминала - что его выбрали тибетским Великим
ламой, после чего каждая из них заговорила о своем. Миссис Форрестер начала
с закутанного в покрывало пророка в "Лалла-Рук" - не думаю ли я, что он
должен был изображать Великого ламу, хотя Питер вовсе не был безобразен, а,
напротив, даже почти красив, если бы не веснушки. Я было обрадовалась -
ведь, сделав эту петлю, она все-таки вернулась к Питеру, но мгновение спустя
милая старушка уже рассуждала о "Калидоре" Роленда и о достоинствах
косметики и различных помад для волос вообще, причем с таким жаром, что я
принялась слушать мисс Пул, которая через лам, как вьючных животных,
добралась до перуанских ценных бумаг и биржевых курсов, после чего сообщила
свое самое низкое мнение об акционерных банках вообще и о том, в котором
мисс Мэтти хранит свои деньги - в частности. Тщетно я перебила ее вопросом:
- А когда... в каком году вы слышали, что мистер Питер стал Великим
ламой?
Это только вызвало у них спор, плотоядные ламы животные или нет, причем
велся он не совсем на равных, так как миссис Форрестер призналась (после
того как они успели погорячиться и вновь остыть), что она всегда путает
плотоядных и травоядных - так же как "горизонтальный" и "перпендикулярный".
Впрочем, она очень изящно извинилась, объяснив, что в ее время подобные
слова применялись только для того, чтобы учить, как их грамотно писать.
Единственный факт, который я почерпнула из этого разговора, сводился к
тому, что Питер, когда о нем слышали в последний раз, безусловно, жил в
Индии "или где-то там поблизости" и что эти скудные сведения о его
местопребывании достигли Крэнфорда в тот год, когда мисс Пул сшила себе
платье из индийского муслина, уже давным-давно изношенное (мы стирали его, и
штопали, и во всех подробностях проследили историю его упадка и гибели уже в
виде оконной занавески, прежде чем смогли продвинуться дальше); это был тот
год, когда в Крэнфорд приезжал зверинец Уомвелла - мисс Мэтти еще специально
хотела посмотреть слона, чтобы лучше представлять себе, как Питер ездит на
таком животном, а заодно увидела и боа-констриктора, которого ей вовсе не
хотелось представлять себе, рисуя в воображении страну, где обитает Питер;
да-да, тот самый год, когда мисс Дженкинс выучила наизусть какие-то стихи и
на всех званых вечерах имела обыкновение упоминать, что Питер "озирает род
людской от Китая и до Перу", и все находили это весьма возвышенным и
отвечающим случаю - ведь Индия и правда лежит между Китаем и Перу, если
только поворачивать глобус слева направо, а не справа налево.
Вероятно, мои расспросы и любопытство, которое они не замедлили
пробудить у моих друзей, сделали нас слепыми и глухими к тому, что
происходило вокруг. Мне казалось, что солнце всходило и сияло над Крэнфордом
и дождь лил на него точно так же, как всегда, и я не заметила никаких
знамений, которые могли бы предвещать необычайное событие. И насколько мне
известно, не только мисс Мэтти и миссис Форрестер, но даже сама мисс Пул,
которую мы считали почти пророчицей из-за свойственного ей дара провидеть
то, что случалось, до того, как оно случалось (хотя она не любила тревожить
своих друзей и никогда заранее им ничего не сообщала), - даже сама мисс Пул
была вне себя от изумления, когда пришла поведать нам поразительную новость.
Но мне необходимо взять себя в руки: еще и теперь, вспоминая эту новость, я
от удивления забыла законы хорошего стиля, и если не сумею справиться со
своими чувствами, то, пожалуй, забуду и правила грамматики.
Мы сидели - мисс Мэтти и я, - как обычно: она спиной к свету с вязаньем
в покойном кресле, покрытом голубым ситцевым чехлом, а я с "Сентджеймской
хроникой", которую читала ей вслух. Через несколько минут мы отправились бы
вносить те небольшие изменения в наш туалет, которые принято делать в
Крэнфорде перед приемными часами (они там начинаются с двенадцати). Я
отлично помню и эту сцену, и этот день. Мы разговаривали о том, как быстро
пошло выздоровление синьора после наступления теплой погоды, хвалили
искусство мистера Хоггинса и скорбели об отсутствии у него утонченности и
хороших манер (в том, что мы обсуждали именно это, можно усмотреть странное
совпадение, но тем не менее так оно и было), когда вдруг услышали стук -
стук визитера, три четких удара, - и опрометью бросились (впрочем, это более
фигура речи: у мисс Мэтти разыгрался ревматизм и быстро ходить она не могла)
к себе в спальни, чтобы переменить чепцы и воротнички, но тут нас остановил
голос мисс Пул, которая поднималась по лестнице, крича:
- Не уходите! Я не могу ждать! Я знаю, что еще нет двенадцати... но
останьтесь, в чем вы есть... Мне надо с вами поговорить!
Мы постарались сделать вид, будто это вовсе не мы вскочили так
поспешно, что она услышала это снизу; ведь, само собой разумеется, нам вовсе
не хотелось, чтобы люди думали, что мы храним старую одежду, дабы донашивать
ее в "священном домашнем приюте", как мисс Дженкинс однажды изящно назвала
заднюю комнату, где завязывала банки с вареньем. А потому мы удвоили
утонченность наших манер и были весьма утонченны в течение тех двух минут,
пока мисс Пул переводила дух и разжигала наше любопытство, воздевая руки
горе в изумлении и опуская их долу в молчании, точно слова оказывались
слишком слабы и выразить подобную новость можно было только пантомимой.
- Нет, вы только подумайте, мисс Мэтти! Вы только подумайте! Леди
Гленмайр женится... то есть выходит замуж, хотела я сказать... Леди
Гленмайр... Мистер Хоггинс... Мистер Хоггинс и леди Гленмайр женятся!
- Женятся! - сказали мы. - Женятся! Какое безумие!
- Женятся, - сказала мисс Пул со свойственной ей решительностью. - Я,
как и вы, сказала: женятся! И еще я сказала: в какое дурацкое положение
ставит себя ее милость! Я бы могла сказать и "какое безумие!", но
удержалась, ибо услышала об этом в лавке, где было полно народа. Ума не
приложу, что сталось с женской деликатностью чувств! Нам с вами, мисс Мэтти,
было бы стыдно, если бы о нашем браке разговаривали в бакалейной лавке и
приказчики все слышали бы!
- Но, - заметила мисс Мэтти со вздохом, точно оправляясь от тяжкого
удара, - может быть, это неправда. Может быть, мы несправедливы к ней.
- Нет! - объявила мисс Пул. - Я взяла на себя труд удостовериться. Я
пошла прямо к миссис Фиц-Адам попросить у нее поваренную книгу (я знала, что
у нее она есть), и принесла ей свои поздравления a propos {Касательно
(франц.).} тех затруднений, которые, несомненно, испытывают холостые
джентльмены с домашним хозяйством, а миссис Фиц-Адам выпрямилась и сказала,
что это, насколько ей известно, действительно так, хотя каким образом и где
я могла об этом узнать, она не понимает. Она сказала, что у ее брата и леди
Гленмайр дело совсем слажено. "Дело слажено"! Какое вульгарное выражение! Но
ее милости придется снизойти еще и не к такому недостатку утонченности. У
меня есть основания полагать, что мистер Хоггинс ежевечерне ужинает хлебом,
сыром и пивом!
- Женятся, - еще раз повторила мисс Мэтти. - Мне и в голову не
приходило... Двое наших знакомых женятся. Это уж совсем близко.
- Настолько близко, что у меня сердце замерло, когда я об этом
услышала, и вы успели бы сосчитать до двенадцати, прежде чем оно снова
забилось, - сказала мисс Пул.
- И чей только черед теперь настанет! Здесь в Крэнфорде бедная леди
Гленмайр могла, казалось бы, считать себя в безопасности, - заметила мисс
Мэтти с кроткой жалостью в голосе.
- Гм! - воскликнула мисс Пул, вздернув голову. - Вы ведь, наверное,
помните песенку бедного милого капитана Брауна "Тибби Фаулер" и строчки:
"Хоть на гору заберется, жениха примчит ей ветер"?
- Но, мне кажется, все дело тут в том, что Тибби Фаулер была богата.
- А в леди Гленмайр есть привлекательность, которую я, например,
постыдилась бы иметь.
Тут я заговорила о том, что меня поразило больше всего:
- Но каким образом мог ей понравиться мистер Хоггинс? Что она ему
понравилась, это меня не удивляет!
- Ну, не знаю. Мистер Хоггинс богат и недурен собой, - сказала мисс
Мэтти. - К тому же характер у него хороший, а сердце доброе.
- Она выходят замуж ради прочного положения, вот в чем дело. А сумку с
врачебными инструментами, я полагаю, берет в придачу, - объявила мисс Пул,
сухо усмехнувшись собственной шутке. Однако, подобно большинству людей,
которые думают, что произнесли суровую и саркастическую речь, исполненную к
тому же тонкого остроумия, она начала несколько отходить: после этого
упоминания о сумке с врачебными инструментами ее мрачность заметно пошла на
убыль, и мы принялись строить предположения о том, как примет эту новость
миссис Джеймисон. Особа, которой она поручила свой дом, дабы было кому
отпугивать дружков от служанок, обзавелась собственным дружком! И дружок
этот был тот самый человек, которого миссис Джеймисон объявила вульгарным и
неприемлемым для крэнфордского света - причем не только из-за его фамилии,
но и из-за его голоса, его красного лица, его сапог, пахнущих конюшней, и
собственной его персоны, пахнущей лекарствами. Навещал ли он леди Гленмайр в
доме миссис Джеймисон? Если да, то никакая хлорная известь не очистит этот
дом в глазах его владелицы. Или же все их свидания ограничивались случайными
встречами в комнате бедного больного фокусника, к которому оба они были
чрезвычайно добры, чего мы не могли не признать, как ни возмущал нас этот
мезальянс? И тут выяснилось, что одна из горничных миссис Джеймисон
последнее время хворала и мистер Хоггинс несколько недель лечил ее. Итак,
волк забрался в овчарню и теперь готовился утащить пастушку. Что скажет
миссис Джеймисон? Мы вглядывались во мрак будущего, точно ребенок, который
провожает взглядом фейерверочную ракету в облачном небе, предвкушая
оглушительный треск и ослепительный ливень сверкающих искр. Затем мы
спустились с небес на землю и к настоящему времени, принявшись расспрашивать
друг друга (хотя ровно ничего не знали и не располагали ни единым фактом,
чтобы строить на нем заключения) о том, когда ЭТО свершится. И где? Каков
годовой доход мистера Хоггинса? Перестанет ли она употреблять свой титул? И
удастся ли заставить Марту и других респектабельных служанок Крэнфорда
докладывать о супружеской паре "леди Гленмайр и мистер Хоггинс"? Но будут ли
им делать визиты? Даст ли нам миссис Джеймисон свое на то позволение? Или
нам придется выбирать между высокородной миссис Джеймисон и павшей леди
Гленмайр? Леди Гленмайр нравилась всем нам гораздо больше. Она была весела,
добра, общительна и любезна, а миссис Джеймисон была тупа, бездеятельна,
спесива и скучна. Но мы признавали верховную власть миссис Джеймисон уже
столько лет, что теперь даже мысленное нарушение запрета, наложение которого
мы только предвидели, представлялось нам изменой.
Миссис Форрестер застигла нас в заштопанных чепцах и заплатанных
воротничках, но мы даже не вспомнили о них, до того нам не терпелось
посмотреть, как она примет новость, сообщение которой мы благородно
предоставили мисс Пул, хотя могли бы опередить ее, пожелай мы
воспользоваться нечестным преимуществом; у нее, едва миссис Форрестер вошла
в комнату, случился крайне несвоевременный припадок кашля, длившийся не
менее пяти минут. Я никогда не забуду молящего выражения ее глаз, когда она
смотрела на нас, прижимая к лицу носовой платок. Взгляд ее яснее всяких слов
говорил: "Не допустите, чтобы природа лишила меня сокровища, которое по
праву принадлежит мне, хотя я не могу воспользоваться им сию минуту". И мы
не допустили.
Удивление миссис Форрестер не уступало нашему, а оскорблена она была
куда сильнее, ибо это затрагивало ее сословие, и она гораздо яснее нас
видела, какое пятно кладет подобное поведение на всю аристократию.
Когда они с мисс Пул ушли, мы попытались успокоить наши смятенные души,
но эта новость слишком глубоко взволновала мисс Мэтти. Она прикинула, и
оказалось, что в последний раз кто-то из ее знакомых - если не считать мисс
Джесси Браун - сочетался браком болеет пятнадцати лет назад, и, как она
сказала, это совсем ее ошеломило, и теперь она просто не представляет себе,
что еще может случиться.
Не знаю, только ли это мое воображение, или и правда после объявления о
помолвке в любом кругу общества его незамужняя часть начинает щеголять
необычной веселостью и новизной туалетов, точно безмолвно и бессознательно
объявляя: "Мы тоже девицы!" И в течение двух недель после этого,
достопамятного визита мисс Пул они с мисс Мэтти говорили и думали о шляпках,
платьях, чепцах и шалях гораздо больше, чем за последние несколько лет,
вместе взятых. Впрочем, причиной могла быть весенняя погода - март выдался
на редкость: теплый, и в сверкающих лучах ясного солнца меха и всяческие
шерстяные ткани казались не слишком уместными. Сердце мистера Хоггинса было
покорено отнюдь не нарядами леди Гленмайр: она по-прежнему навещала бедняков
и больных все в тех же скромных, поношенных платьях. Я видела ее только
мельком - в церкви или на улице, потому что она как будто избегала встреч со
знакомыми, но я заметила, что лицо ее, казалось, помолодело, губы стали как
будто более алыми и больше не сжимались в узкую полоску, а глаза смотрели на
все так светло и нежно, словно она проникалась любовью к Крэнфорду и ко
всему в нем. Мистер Хоггинс сиял; расправив плечи, он шагал по среднему
проходу церкви в скрипящих новых сапогах, которые заявляли о грядущей
перемене в его положении не только взгляду, но и слуху. Ведь легенда
гласила, что до этой поры он расхаживал в тех же самых сапогах, в каких
впервые начал объезжать своих больных двадцать пять лет назад, только они
чинились сверху и снизу: у них менялись и головки, и подошвы, и каблуки, да
и самая кожа становилась то черной, то коричневой, никто уже не помнил,
сколько раз.
Ни одна из крэнфордских дам не пожелала санкционировать этот брак,
поздравив невесту или жениха. Мы предпочитали игнорировать эту историю до
возвращения нашей повелительницы миссис Джеймисон. Пока же она не вернулась
и не показала, как нам следует держаться, эта помолвка оставалась для нас
чем-то вроде ног испанской королевы - фактом несомненным, но упоминанию не
подлежащим. Узда, наложенная на наши языки (видите ли, если мы не говорили
об этом с заинтересованными сторонами, то как же мы могли получить ответы на
мучившие нас вопросы?), начинала становиться невыносимой, и любопытство уже
сильно подточило наши понятия о достоинстве молчания, но тут наши мысли
внезапно были отвлечены - крупнейший лавочник Крэнфорда, который торговал и
бакалейными товарами, и сыром, и модными материями, и шляпками, объявил, что
им получены образчики весенних мод, каковые и будут выставлены в следующий
вторник в его заведении на Хай-стрит. А мисс Мэтти только этого и
дожидалась, чтобы сшить себе новое шелковое платье. Правда, я предлагала
выписать выкройку из Драмбла, но она отказалась, мягко дав мне понять, что
еще не забыла, как была разбита ее мечта о тюрбане цвета морской волны. Я
была рада, что нахожусь на месте, дабы противодействовать властным чарам
оранжевых и пунцовых - шелков.
Тут мне следует сказать несколько слов о себе самой. Я уже упоминала о
давней дружбе моего отца с семейством Дженкинс - возможно даже, что мы
находились с ними в каком-то дальнем родстве. А потому он охотно разрешил
мне провести в Крэнфорде всю зиму после того, как мисс Мэтти в дни паники
послала ему письмо, в котором, я подозреваю, сильно преувеличила мои
способности и мужество как защитницы дома. Но теперь, когда дни стали
длиннее и веселее, он начал настаивать на моем возвращении, и я медлила
только из-за довольно зыбкой надежды получить более определенные сведения,
которые позволили бы мне согласовать описание аги Дженкинса, полученное от
синьоры, с тем, что я сумела почерпнуть из разговора с мисс Пул и миссис
Форрестер о внешности: "бедного Питера" до его исчезновения.

ГЛАВА XIII

ПРЕКРАЩЕНИЕ ПЛАТЕЖЕЙ

Утром в тот самый вторник, когда мистер Джонсон намеревался выставить
весенние моды, почтальонша принесла нам два письма. Собственно, мне
следовало бы сказать не "почтальонша", а "жена почтальона". Почтальоном был
хромой башмачник, очень чистоплотный, честный человек, пользовавшийся в
городе большим уважением, но сам он разносил почту только по большим
праздникам вроде рождества или пасхи, и уж в эти дни письма, которые
полагалось бы доставить в восемь утра, появлялись у адресата не раньше
двух-трех часов дня, так как, бедняга Томас пользовался всеобщей симпатией и
ему всюду оказывали радушный прием. Он имел обыкновение повторять, что "сыт
по горло - ведь есть три-четыре, такие дома, где хочешь не хочешь, а усадят
тебя завтракать", а к тому времени, когда он доедал свой последний завтрак и
являлся в следующий дом, там уже садились обедать. Но какие бы искушения ни
вставали на его пути, Том всегда бывал трезв, вежлив и весел, прочее же, как
говаривала мисс Дженкинс, преподавало всем нам урок терпения, который, но ее
твердому убеждению, не мог не пробудить это бесценное качество в некоторых
душах, где, если бы не Томас, оно так и осталось бы подспудным и никому не
ведомым. В душе мисс Дженкинс терпение, безусловно, было весьма подспудным
качеством. Она постоянно ждала писем и постоянно барабанила пальцами по
столу до тех пор, пока почтальонша либо не стучала в дверь, либо не
проходила мимо. На рождество и на пасху она барабанила по столу от завтрака
до ухода в церковь и после возвращения из церкви до двух часов - за
исключением тех случаев, когда требовалось помешать в камине, а тогда она
обязательно опрокидывала решетку и бранила за это мисс Мэтти. Но Томаса с
такой же неизменностью ждал самый ласковый прием и отличный обед; мисс
Дженкинс стояла над ним, как доблестный драгун, и задавала ему вопросы о его
детях - что они поделывают, в какую школу ходят - или же распекала его, если
на свет обещал появиться еще один отпрыск, а затем вручала ему по шиллингу и
по мясному пирожку даже для грудных младенцев (ее обычный подарок всем
детям) с добавлением полукроны для отца и матери. Милую мисс Мэтти письма
интересовали куда меньше, но она ни за что на свете не согласилась бы
принять Томаса не столь радушно или уменьшить положенные ему дары, хотя я
замечала, что ее несколько стесняет церемония, которая для мисс Дженкинс
служила великолепным поводом давать советы ближним и благодетельствовать их.
Мисс Мэтти украдкой всовывала ему в руку все деньги сразу, точно стыдясь.
Мисс Дженкинс же вручала ему каждую монету отдельно, указывая: "Это для вас,
это для Дженни" и т. д. Мисс Мэтти даже незаметно высылала Марту из кухни,
пока он ел, а однажды, насколько мне известно, посмотрела сквозь пальцы на
то, что кушанье мгновенно исчезло в его синем платке. Мисс Дженкинс же
обязательно выговаривала ему, если он не выскребал тарелку дочиста, сколько
бы на нее ли было наложено, и сопровождала каждый его глоток тем или иным
наставлением.
Я довольно далеко отклонилась от тех двух писем, которые утром в этот
вторник ожидали нас на столе вместе с завтраком. Мое письмо было от отца, а
письмо мисс Мэтти - печатный циркуляр. Письмо отца было обычным мужским, то
есть очень скучным, и содержавшиеся в нем сведения исчерпывались тем, что он
здоров, погода держится дождливая, в торговле застой и ходят всякие
неприятные слухи. Затем он спрашивал, не знаю ли я, сохранила ли мисс Мэтти
свои акции Городского и сельского банка, так как поговаривают, что дела
этого банка очень плохи; впрочем, он это всегда предвидел и предупреждал
мисс Дженкинс много лет назад, когда она решила вложить все их маленькое
состояние в этот банк - единственный неразумный поступок этой умнейшей
женщины, который ему известен (единственный раз, когда она поступила
наперекор его советам, как я отлично знала). Но если что-то действительно
произойдет, я ни в коем случае не должна покидать мисс Мэтти, пока могу быть
ей полезна, и т. д.
- От кого ваше письмо, милочка? А я получила очень любезное
приглашение, подписанное "Эдвин Уилсон" - меня просят присутствовать на
весьма важном собрании акционеров Городского и сельского банка, которое
состоится в Драмбле в четверг двадцать первого. Как учтиво с их стороны
вспомнить про меня!
Мне не понравилось это "весьма важное собрание", так как я, хотя и не
имела почти никакого представления о делах, почувствовала сильное опасение,
что это подтверждает слова моего отца. Однако, подумала я, дурные вести
приходят быстро, а потому я решила не упоминать о моих тревогах и сказала
мисс Мэтти только, что мой отец здоров и шлет ей поклон. Она все еще держала
свое письмо и с удовольствием его перечитывала. Затем она сказала:
- Я помню, они прислали Деборе точно такое же приглашение, но это было
не удивительно: всем же было известно, как она умна. А я, боюсь, не смогу им
помочь. Особенно если речь пойдет о каких-нибудь счетах - я ведь не умею
складывать и вычитать в уме. Деборе, я знаю, очень хотелось поехать, и она
даже заказала новую шляпку, но в назначенный день она сильно простудилась, а
потому они прислали ей очень вежливый отчет о том, что было сделано.
Кажется, выбрали директора. Как по-вашему, они хотят, чтобы я помогла
выбрать директора? Конечно, я сразу назову вашего батюшку.
- У него нет акций этого банка, - сказала я.
- Да-да, я вспоминаю. Он, по-моему, был очень против, когда Дебора их
купила. Но она была настоящей деловой женщиной и всегда решала сама за себя.
И как видите, все эти годы они платили по восемь процентов.
Из-за намека в письме моего отца эта тема была мне очень неприятна, и,
решив переменить разговор, я спросила, когда, по ее мнению, нам будет лучше
всего пойти посмотреть модные образчики.
- Видите ли, милочка, - сказала она, - с одной стороны, посещать
подобные выставки раньше двенадцати не принято, но с другой стороны, тогда
там соберется весь Крэнфорд, а на глазах у всего света как-то неприятно
слишком интересоваться платьями, отделкой и чепцами! Излишнее любопытство в
таких случаях - это дурной тон. Дебора всегда умела выглядеть так, словно
самые последние моды ей уже давно известны. Она переняла эту манеру у леди
Арли, которая и в самом деле знакомилась с новыми модами раньше, в Лондоне.
А потому я думаю, что мы могли бы заглянуть туда сразу после завтрака, - мне
и правда нужно купить полфунта чаю, - и не торопясь все разглядеть, чтобы
точно себе представить, каким должно быть мое новое шелковое платье. А
потом, после двенадцати, мы пойдем спокойно, уже не думая о туалетах.
Мы принялись обсуждать новое шелковое платье мисс Мэтти, и я
обнаружила, что ей впервые в жизни предстоит самой выбрать для себя что-то
существенное, а не мелочь - ведь мисс Дженкинс, каков бы ни был ее вкус,
обладала несравненно большей решительностью, и просто поразительно, как
подобные люди подчиняют себе все и вся, опираясь только на силу воли. Мисс
Мэтти с таким восторгом предвкушала, как будет обозревать блестящие шелка,
словно на пять соверенов, отложенных для покупки, можно было купить все
материи в лавке, и (вспомнив, как я сама провела в игрушечной лавке добрых
два часа, прежде чем смогла указать, на какое чудо следует истратить
серебряный трехпенсовик) я обрадовалась тому, что мы придем туда пораньше и
у нее будет достаточно времени для блаженных колебаний.
Если там по счастливой случайности окажется шелк цвета морской волны,
то из него и будет сшито платье, если же нет, то мисс Мэтти думала
остановить свой выбор на светло-оранжевом, а я полагала, что
серебристо-серый будет ей больше к лицу, и мы прикидывали, сколько ярдов
шелка потребуется, пока не дошли до дверей лавки. Нам предстояло купить чай,
выбрать шелк, а затем подняться по железной винтовой лестнице на бывший
чердак, служивший теперь залой для выставки мод.
Молодые приказчики мистера Джонсона щеголяли в этот день лучшими своими
улыбками и лучшими своими галстуками и выбежали к нам из-за прилавка с
поразительной быстротой. Они хотели тут же проводить нас наверх, но,
памятуя, что прежде дело, а удовольствие потом, мы остались внизу купить
чай. И тут оказалось, что мисс Мэтти пребывает в большом рассеянии чувств.
Если она узнавала, что выпила зеленого чаю, то считала своим долгом не спать
после этого полночи (когда она не знала, что пьет именно зеленый чай, то
дело обходилось без подобных последствий, чему я не раз бывала
свидетельницей), а потому зеленый чай в дом не допускался, и все же теперь