Гаскелл Э. Крэнфорд

доставляет, тем больше уважения она выказывает своему адресату. Во всяком
случае, слова, написанные без единой ошибки в письме ко мне, превращались в
подлинные головоломки, когда она писала моему отцу.
Нет! Не было ничего, в чем она могла бы наставлять подрастающее
поколение крэнфордцев, разве что они с охотой и прилежанием попробовали бы
научиться у нее терпению, смиренной кротости, доброте и умению тихо
довольствоваться тем малым, что было ей дано. Я ломала и ломала голову до
той минуты, пока Марта, вся опухшая от слез, не объявила, что обед подан.
У мисс Мэтти были свои маленькие привычки, которые Марта обыкновенно
считала пустыми капризами, не стоящими ее внимания, детскими фантазиями, от
которых пятидесятивосьмилетней старушке пора было бы избавиться. Но сегодня
Марта не забыла ни j чем. Хлеб был нарезан с той немыслимой степенью
совершенства, которую, как помнилось мисс Мэтти, предпочитала ее матушка, а
занавеска на окне была задернута так, что совсем скрывала от взгляда глухую
стену соседней конюшни, но не заслоняла ни единого листочка на тополе,
одевавшемся в нежный весенний наряд. К мисс Мэтти Марта обращалась тем
тоном, который эта верная, но грубоватая служанка обычно приберегала для
маленьких детей - я еще ни разу не слышала, чтоб она так говорила со
взрослыми.
Я забыла предупредить мисс Мэтти о пудинге и опасалась, что она не
воздаст ему должного, так как у нее в этот день совсем не было аппетита. А
потому, воспользовавшись минутой, когда Марта унесла жаркое, я посвятила
мисс Мэтти в эту тайну. Ее глаза наполнились слезами, и она не могла
вымолвить ни слова удивления или восторга, когда Марта вернулась, гордо неся
перед собой пудинг, которому с неподражаемым искусством, была придана форма
льва couchant {Лежащего (франц.) - геральдический термин.}. Лицо Марты
сияло, и она поставила блюдо перед мисс Мэтти с торжествующим "Вот!". Мисс
Мэтти хотела поблагодарить ее и не смогла. Тогда она взяла руку Марты и
ласково ее пожала, отчего Марта расплакалась, да и я с трудом сохранила
необходимое самообладание. Марта выбежала из комнаты, а мисс Мэтти пришлось
раза два откашляться, прежде чем она смогла заговорить. Наконец она сказала:
- Как мне хотелось бы сохранить этот пудинг под стеклянным колпаком,
милочка.
Образ льва couchant с глазками-изюминками, вознесенного на почетное
место в середине каминной полки, так подействовал на мою взбудораженную
фантазию, что я начала смеяться, несколько удивив мисс Мэтти.
- Право, милочка, мне приходилось видеть под стеклянными колпаками и
куда более некрасивые предметы, - заметила она.
Я также их видела - много и часто, а потому я придала своему лицу
серьезное выражение (и тут же чуть не расплакалась), после чего мы обе
принялись за пудинг, который и правда был удивительно вкусным - и все-таки
каждый кусочек застревал у нас в горле, так полны были наши сердца.
Нам надо было о многом подумать, а потому в послеобеденные часы мы
почти не разговаривали, и они прошли очень спокойно. Но когда Марта принесла
чайный прибор, меня осенила новая мысль. А почему бы мисс Мэтти не начать
торговать чаем? Почему бы не стать агентом Индийской чайной компании,
существовавшей в те годы? Я не могла обнаружить в этом плане никаких темных
сторон, а преимуществ он сулил много - конечно, при условии, что мисс Мэтти
согласится снизойти до столь плебейского занятия, как торговля. Чай не был
ни сальным, ни липким, что было важно, так как мисс Мэтти не переносила
ничего сального и липкого. Для него не потребуется витрины. Правда, без
небольшой благородной дощечки с указанием, что ей дано разрешение торговать
чаем, обойтись будет нельзя, но, наверное, дощечку эту удастся прибить так,
чтобы ее никто не видел. К тому же чай легок, и мисс Мэтти будет нетрудно
снимать его с полок. Против моего плана было только одно возражение: он
включал необходимость покупать и продавать.
Я рассеянно отвечала на вопросы, которые мисс Мэтти задавала мне почти
столь же рассеянно, как вдруг мы услышали тяжелые шаги на лестнице и тихий
шепот под дверью, которая вдруг приоткрылась и тотчас опять захлопнулась,
точно под воздействием невидимой силы. Потом в гостиную вошла Марта, таща за
собой высокого широкоплечего молодца, совсем багрового от смущения, которое
заставляло его то и дело приглаживать волосы.
- С вашего разрешения, сударыня, это всего только Джем Хирн, -
объяснила Марта.
Она так запыхалась, что, видимо, ей пришлось приложить некоторые
физические усилия, прежде чем она преодолела его нежелание вступить в
аристократические пределы гостиной мисс Матильды Дженкинс.
- И, с вашего разрешения, сударыня, он хочет сейчас же обвенчаться со
мной. И, с вашего разрешения, сударыня, нам надо бы подыскать себе жильца,
кого-нибудь тихого и спокойного, чтобы свести концы с концами, а уж дом мы
выберем самый удобный. И, милая мисс Мэтти, уж простите меня за дерзость,
только не согласились бы вы поселиться у нас? Джем этого хочет не меньше
меня... Что же ты молчишь, дуралей? (Вполголоса Джему.) Мог бы и поддакнуть
мне. Но он все равно очень этого хочет, верно ведь, Джем? Только, видите ли,
он немножко ошалел, что ему приходится говорить с благородной дамой.
- Да не в том дело, - перебил ее Джем, - А просто ты меня совсем
ошарашила: я ж вовсе не думал жениться так вот в один присест, ну, и от
такой спешки и правда ошалеть можно. Я вовсе и не против, сударыня (это было
адресовано мисс Мэтти), да только Марта если уж что заберет в голову, так
чтоб сразу было по ее, а женитьба, сударыня, женитьба мужчине предел кладет,
можно сказать. Ну, а как дело будет кончено, я и сам, пожалуй, спасибо
скажу.
- С вашего разрешения, сударыня, - заявила Марта, которая дергала его
за рукав, толкала локтем и еще по-всякому старалась заставить замолчать, -
не надо его слушать. Он сейчас опомнится. Да ведь вчера вечером он от меня
не отставал: когда да когда мы поженимся, и только пуще уговаривал, как я
сказала, что пока ни о чем таком и думать не хочу. Ну, вот он от радости и
растерялся немножко. А насчет того, чтобы взять жильца, так ты, Джем, этого
не меньше меня хочешь, сам ведь знаешь. (Новый удар локтем под ребра.)
- Само собой, если мисс Мэтти согласится поселиться у нас, а так нужно
мне очень, чтобы в доме чужой народ толокся! - объявил Джем весьма
нетактично, что, как я заметила, совсем вывело Марту из себя: ведь она изо
всех сил старалась представить дело так, будто оба они мечтают о жильце и
мисс Мэтти сделает им большое одолжение, дав согласие поселиться у них.
Что до мисс Мэтти, то они ввергли ее в полную растерянность. Принятое
ими (а вернее говоря, Мартой) решение тотчас вступить в брак ошеломило ее и
совсем заслонило план Марты.
- Брак - вещь очень серьезная, Марта, - начала она.
- Что верно, то верно, сударыня, - изрек Джем. - Но не то чтобы я что
имел против Марты.
- То ты мне проходу не давал, чтобы я скорее согласилась пойти за тебя,
- заявила Марта, вся красная и готовая расплакаться от досады, - а теперь
срамишь меня перед хозяйкой.
- Да что ты, Марта! Ладно тебе! Только человеку нужно и дух перевести,
- сказал Джем, пытаясь взять ее за руку, но это ему не удалось. Тогда,
заметив, что она обиделась гораздо сильнее, чем ему казалось, Джем, видимо,
постарался собраться с мыслями и с прямодушным достоинством (за десять минут
до этого я бы ни за что не поверила, что он может так выглядеть) сказал,
повернувшись к мисс Мэтти: - Сударыня, вы ведь понимаете, что я не могу не
уважать тех, кто был добрым с Мартой. Я же с самого начала думал, что она
будет моей женой - только попозже, а она всегда твердила, что добрее вас
никого на свете нет. И хоть, если по чистой совести сказать, обыкновенные
жильцы мне ни к чему, но коли вы, сударыня, окажете нам честь поселиться у
нас, то уж Марта все сделает, чтобы вам было хорошо, а я постараюсь поменьше
попадаться вам на глаза: по-моему, это самое лучшее, что может сделать такой
неотесанный парень, как я.
Мисс Мэтти то и дело снимала очки, протирала их и снова надевала.
Однако она сумела сказать только следующее:
- Пожалуйста, из-за меня не торопитесь жениться. Пожалуйста! Ведь брак
- это такая серьезная вещь!
- Но мисс Матильда обдумает ваше предложение, Марта, - сказала я, так
как оно показалось мне очень заманчивым и я не хотела, чтобы его отвергли
без размышлений. - И, во всяком случае, ни она, ни я не забудем вашей
доброты. И вашей тоже, Джем.
- Что верно, то верно, сударыня. Я ведь от чистого сердца говорил, хотя
немножко и растерялся, что вот так прямо и женюсь, и, может, что и не так
сказал. Вообще-то я не прочь, только мне время нужно, чтобы попривыкнуть.
Ну, так чего же ты, Марта, плачешь и дерешься, чуть я к тебе подойду?
Последнее было произнесено sotto voce и заставило Марту выскочить из
комнаты, чтобы ее возлюбленный мог догнать ее и утешить. А мисс Мэтти
опустилась на стул и расплакалась, объяснив затем, что столь скорый брак
Марты ее поразил и она никогда себе не простит, если бедняжка поторопилась
из-за нее. Боюсь, я больше жалела Джема, но и мисс Мэтти и я вполне оценили
доброту честной пары, хотя почти ничего об этом не сказали, а заговорили о
неожиданностях и опасностях, которыми чреват всякий брак.
На следующее утро в очень ранний час я получила записочку от мисс Пул,
сложенную так хитро и запечатанную столькими печатями, чтобы сохранить
тайну, что я порвала ее прежде, чем мне удалось ее вскрыть. А когда я
добралась до самой записки, то так и не сумела толком понять, о чем идет
речь, столь сложным и эзоповским был ее язык. Однако я разобрала, что мисс
Пул ждет меня у себя в одиннадцать часов утра - число "одиннадцать" было
написано и буквами и цифрами, а "утра" подчеркнуто дважды, словно без этого
мне могло бы прийти в голову посетить ее в одиннадцать часов вечера, хотя
весь Крэнфорд имел обыкновение крепко спать уже в десять. Вместо подписи
стояли инициалы мисс Пул в обратном порядке - "П. Э.", но поскольку Марта
вручила мне записку "с наилучшими пожеланиями от мисс Пул", гадальщика для
того, чтобы узнать, от кого она, не требовалось, и если имя отправителя
нужно было сохранить в тайне, оставалось только радоваться, что я была одна,
когда Марта принесла мне. эту записку.
Я явилась к мисс Пул в назначенный час. Дверь мне открыла ее маленькая
горничная Бетти, наряженная по-воскресному, точно этот будний день должен
был ознаменоваться каким-то великим событием. И гостиная наверху тоже была
убрана соответственным образом. На столе накрытом лучшей карточной скатертью
из зеленого сукна, стоял письменный прибор. На шкафчике покоился поднос с
графинчиком только что налитой настойки из первоцвета и бисквитами "дамские
пальчики". Сама мисс Пул была в парадном туалете, словно готовилась к приему
визитеров, хотя еще не пробило одиннадцати. В уголке гостиной тихо плакала
миссис Форрестер, и мой приход как будто послужил сигналом для новых слез.
Не успели мы поздороваться (со зловещей таинственностью), как в дверь снова
постучали и в гостиную вошла миссис Фиц-Адам, совсем багровая от быстрой
ходьбы и волнения. По-видимому, больше мисс Пул никого не ждала, так как она
произвела несколько действий, свидетельствовавших; о намерении приступить к
делу: помешала в камине, открыла и закрыла дверь, откашлялась и
высморкалась. Затем она усадила нас вокруг стола таким образом, чтобы я
оказалась напротив нее, и в заключение спросила меня, действительно ли
справедлива, как она опасается, печальная новость о том, что мисс Мэтти
лишилась всего своего состояния.
Разумеется, ответить на это я могла только одно, и мне еще не
приходилось видеть такого безыскусственного сочувствия, какое появилось на
трех обращенных ко мне лицах.
- Ах, как мне хотелось бы, чтобы миссис Джеймисон была здесь! -
произнесла миссис Форрестер, нарушая общее молчание, но, судя по выражению
лица миссис Фиц-Адам, она отнюдь не разделяла этого желания.
- Но и без миссис Джеймисон, - сказала мисс Пул с легчайшим оттенком
оскорбленного достоинства в голосе, - мы, крэнфордские дамы, собравшиеся в
моей гостиной, можем принять некоторые решения. Мне кажется, никто из нас не
обладает тем, что именуется богатством, хотя мы все располагаем приличным
состоянием, достаточным для элегантного и утонченного вкуса, который в любом
случае пренебрег бы вульгарным выставлением напоказ своих денежных средств.
(Тут мисс Пул, как я заметила, бросила быстрый взгляд на зажатую в ладони
карточку, на которой, я полагаю, она набросала кое-какие заметки.) Мисс
Смит, - продолжала она, обращаясь ко мне (все присутствующие звали меня
попросту Мэри, но случай был торжественный), - я побеседовала частным
образом, посвятив этому вторую половину вчерашнего дня, с этими дамами о
несчастье, постигшем нашего общего друга, и мы все единодушно согласились,
что, поелику мы обладаем чем-то сверх необходимого, для нас будет не только
исполнением долга, но и радостью... истинной радостью, Мэри, - ее голос на
этом месте прервался, я она была вынуждена протереть очки, прежде чем
продолжать, - оказать посильную помощь ей... мисс Матильде Дженкинс. Однако,
принимая во внимание деликатное чувство щепетильной независимости, присущее
каждой утонченной женской натуре (тут она, несомненно, вновь обратилась к
своей карточке), мы желали бы внести свою лепту втайне и скрыто, дабы не
оскорбить чувства, мною выше упомянутого. И цель, которую мы имели в виду,
приглашая вас сюда сегодня утром, такова: считая вас дочерью... то есть
прелику ваш батюшка пользуется ее доверием во всех финансовых делах, мы
предположили, что, посоветовавшись с ним, вы могли бы изыскать способ, с
помощью которого нашу лепту удалось бы представить, как законную сумму,
каковую мисс Матильде Дженкинс положено получать от... Вероятно, ваш
батюшка, зная, куда она вкладывала свои деньги, сможет заполнить этот
пробел.
Мисс Пул закончила свою речь и обвела присутствующих взглядом, ожидая
знаков одобрения и согласия.
- Я изложила то, что вы имели в виду, милостивые государыни, не так ли?
А теперь, пока мисс Смит будет обдумывать свой ответ, разрешите предложить
вам небольшое угощение.
Я не смогла ответить почти ничего. Мое сердце переполняла такая
благодарность за их доброту и заботливость, что для нее у меня не было слов,
а потому я пробормотала что-то вроде того, что "я передам сказанное мисс Пул
моему отцу" и что "если удастся что-нибудь устроить для милой мисс Мэтти"...
тут я окончательно утратила власть над собой, и меня пришлось отпаивать
стаканчиком настойки из первоцвета, прежде чем мне удалось совладать со
слезами, которые я подавляла уже третий день. А хуже всего было то, что и
они тоже дружно заплакали. Плакала даже мисс Пул, хотя она сотни раз
повторяла, что дать волю своим чувствам в чьем-либо присутствии значит
выказать непростительную слабость и неуменье сдерживаться. Ее слезы
сменились досадой на меня зато, что я подала им дурной пример, а к тому же,
я полагаю, она рассердилась, что я не сумела ответить на ее речь такой же
речью. Знай я заранее, что будет сказано, и запиши я на карточку подходящие
слова для выражения тех чувств, которые, по-видимому, могли пробудиться в
моем сердце, я попыталась бы сделать то, чего она хотела. Теперь же, когда
мы справились со своим волнением, первой заговорила миссис Форрестер:
- Среди друзей я могу признаться, что я... нет, не то чтобы бедна, но и
не богата, о чем жалею из-за милой мисс Мэтти. Но, с вашего разрешения, я
напишу, сколько я могу дать, и запечатаю - и поверьте, поверьте, милая Мэри,
я хотела бы, чтобы это было больше.
Тут я поняла, зачем были приготовлены чернила, перья и бумага. Все они
написали, сколько могут давать в год - каждая на своем листке, - расписались
и с таинственным видом запечатали листки. Если их предложение будет принято,
мой отец, обещав хранить все в секрете, получал право заглянуть в листки,
если же нет - их следовало вернуть невскрытыми тем, кто их писал.
Когда эта церемония завершилась, я встала, собираясь уйти, но тут
оказалось, что каждая из них хотела поговорить со мной наедине. Мисс Пул
задержала меня в гостиной, чтобы объяснить мне, почему она в отсутствие
миссис Джеймисон позволила себе "возглавить это движение", как ей угодно
было выразиться, а также для того, чтобы уведомить меня, что из надежных
источников ей стало известно, что миссис Джеймисон возвращается домой в
сильном негодовании против своей свойственницы, которой придется немедленно
покинуть ее дом и (если она не ошибается) возвратиться в Эдинбург сегодня же
вечером. Разумеется, она не могла рассказать об этом в присутствии миссис
Фиц-Адам, тем более что, по ее мнению, помолвка леди Гленмайр с мистером
Хоггинсом не выдержит грозного неудовольствия миссис Джеймисон. В заключение
мисс Пул заботливо расспросила меня о здоровье мисс Мэтти, и на этом моя
беседа с ней закончилась.
Спустившись вниз, я обнаружила, что у двери столовой меня поджидает
миссис Форрестер. Она поманила меня внутрь, закрыла дверь и попыталась
что-то мне объяснить, но, по-видимому, тема эта была чрезвычайно щекотливой,
и я уже начала было отчаиваться, решив, что так никогда и не пойму, в чем,
собственно, дело. Наконец бедная старушка выговорила роковые слова - трепеща
так, словно она созналась в неслыханном преступлении, она открыла мне, на
какие крохи, на какие жалкие крохи она существует. Признание это было
вырвано у нее опасениями, как бы мы не подумали, будто ее любовь и уважение
к мисс Мэтти измеряются той незначительной суммой, которая названа в ее
записке. А ведь эта сумма, отдаваемая с такой охотой, составляла более
двадцатой части того дохода, на который миссис Форрестер должна была жить,
содержать дом и маленькую служанку, как подобает урожденной Тиррел. Когда же
весь этот доход не достигает и ста фунтов, отказ от двадцатой его части
означает необходимость многого себя лишать и приносить жертвы, пусть
ничтожные и незаметные на взгляд света, но имеющие иную цену в некой учетной
книге, про которую мне доводилось слышать. Ей так хотелось бы быть богатой,
сказала она и продолжала повторять это, вовсе не думая о себе, а движимая
лишь грустным неосуществимым желанием надежно оградить мисс Мэтти от нужды.
Я довольно долго успокаивала ее, а когда наконец вышла из дома мисс
Пул, меня перехватила миссис Фиц-Адам, которая тоже хотела доверить мне
секрет, но противоположного характера. Она побоялась записать столько,
сколько могла и хотела бы дать. Она сказала, что не осмелилась бы взглянуть
мисс Мэтти в глаза, если бы допустила подобную дерзость.
- Мисс Мэтти! - продолжала она. - Я ведь думала, что лучше нее барышни
и на свете нет, в те дни, когда я была простой деревенской девчонкой и
возила в город яйца, масло и всякую такую всячину. Папенька, хоть и был
зажиточным, всегда посылал меня туда, как прежде маменьку, и я каждую
субботу отправлялась в Крэнфорд, торговала, узнавала цены, ну, и все такое.
И вот, помню, как-то повстречала я мисс Мэтти на дороге, которая ведет в
Комхерст. Она шла по тропинке, которая проложена повыше дороги, - ну, вы
знаете, а рядом с ней ехал верхом какой-то джентльмен и что-то ей говорил, а
она смотрела на букетик цветов, которые собрала, обрывала у них лепестки и,
по-моему, плакала. Она прошла мимо меня, но потом обернулась и побежала за
мной, чтобы справиться - и так сердечно! - о моей бедной маменьке, которая
лежала тогда на смертном одре. А когда я расплакалась, она взяла меня за
руку и стала утешать, а ведь ее дожидался этот джентльмен, и на сердце у
нее, бедняжки, видно, было нелегко. И я еще тогда подумала, какая это честь,
что со мной так ласково разговаривает дочка городского священника, которая
бывает в гостях в Арли-Холле. С той поры я ее навсегда полюбила, хоть,
может, это и была с, моей стороны большая смелость. Но если бы вы могли
придумать способ, чтобы я дала больше остальных и никто про это не узнал, я
была бы очень вам признательна, деточка. И мой брат будет только рад лечить
ее без всякой платы - ну, и лекарства там или пиявки. Я знаю, что он и ее
милость (вот уж не думала я, деточка, в тот день, про который вам
рассказывала, что стану золовкой титулованной дамы!) - готовы для нее
сделать что угодно. И мы все тоже.
Я сказала ей, что нисколько в этом не сомневаюсь, и обещала все, что
она хотела, так как торопилась домой к мисс Мэтти, у которой были все
причины встревожиться - ведь я покинула ее на два часа и не могла бы
объяснить зачем. Однако она не заметила, сколько прошло времени, так как
была занята бесчисленными приготовлениями, предварявшими решительное событие
- отказ от дома. Эти хлопоты, несомненно, были для нее облегчением: ведь, по
ее словам, стоило ей задуматься, как она вспоминала бедного фермера с ничего
не стоящей пятифунтовой бумажкой и чувствовала себя очень нечестной. Но если
это тягостно для нее, то какие же муки должны испытывать директора банка,
которые, конечно, знают о несчастьях, вызванных его крахом, куда больше, чем
она? Я почти рассердилась на нее за то, что она делила свое сочувствие между
директорами (по ее мнению, они терзались невыносимыми угрызениями совести
из-за того, что так скверно распорядились деньгами других людей) и теми, кто
пострадал, подобно ей самой. Она даже полагала, что бедность - более легкое
бремя, чем угрызения совести, но я про себя надумала, что директора банка
вряд ли с ней согласятся.
На свет были извлечены семейные реликвии, чтобы установить их денежную
стоимость, которая, к счастью, оказалась незначительной; право, не знаю, как
бы мисс Мэтти в противном случае нашла в себе силы расстаться с обручальным
кольцом своей матери, с нелепой булавкой, которой ее отец уродовал свое
жабо, и с прочим. Тем не менее мы рассортировали их согласно их стоимости, и
когда на следующее утро приехал мой отец, мы были готовы к разговору с ним.
Я не собираюсь докучать вам подробностями - в частности, потому, что
тогда я не понимала того, чем мы занимались, а теперь ничего не помню. Мисс
Мэтти и я согласно кивали, знакомясь со счетами, планами, отчетами и разными
деловыми документами, хотя, как я глубоко убеждена, не понимали в них ни
слова. Мой отец обладал превосходным деловым умом и решительностью, а
потому, стоило нам задать самый пустячный вопрос или выразить малейшее
недоумение, он отрывисто восклицал: "Э? Э? Но это же ясно как божий день.
Что вы хотите возразить?" А поскольку мы не понимали, что он предлагает, нам
было трудно высказать наши возражения, тем более что мы вовсе не были
уверены, есть ли они у нас. Поэтому мисс Мэтти вскоре впала в состояние
нервной покорности и при каждой паузе произносила "да-да" или "конечно",
требовалось ли это или нет. Однако когда я, подобно хору, подхватила
"решительно так", произнесенное мисс Мэтти трепетным, исполненным сомнения
голосом, отец мгновенно обернулся ко мне и спросил: "Но что тут решать?" И
право же, я и по сей день этого не знаю. Однако мне следует упомянуть, что
он приехал из Драмбла помочь мисс Мэтти, когда его собственные дела
находились в довольно тяжелом положении и каждая минута была у него на
счету.
Затем мисс Мэтти оставила нас, чтобы распорядиться насчет завтрака
(разрываясь между желанием приготовить для моего отца какое-нибудь вкусное и
изящно сервированное блюдо и убеждением, что теперь, лишившись всех своих
денег, она не имеет права на подобные желания), и я рассказала ему о
совещании крэнфордских дам у мисс Пул. Пока я говорила, он то и дело
проводил рукой по глазам, а когда я сообщила ему, как Марта просила мисс
Мэтти поселиться у них с Джемом, он отошел от меня к окну и принялся
барабанить пальцами по подоконнику. Затем он внезапно обернулся и сказал:
- Видишь, Мэри, как безыскусственная доброта всюду завоевывает себе
друзей. Черт возьми! Какую проповедь мог бы я сказать об этом, будь я попом!
А так у меня выходит что-то бессвязное, но, конечно, ты понимаешь, что я
хотел бы сказать. После завтрака мы с тобой пойдем погулять и обсудим эти
планы подробнее.
Тут как раз был подан завтрак - горячая сочная баранья отбивная и
ломтики нарезанного и поджаренного ростбифа. Все это было съедено до
последнего кусочка, к большому удовольствию Марты. Затем отец без обиняков
сказал мисс Мэтти, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз и потому
пойдет прогуляться и посмотреть старые места, а я потом ей сообщу, какой
план нам представляется наилучшим. Перед тем как мы ушли, мисс Мэтти
отозвала меня в сторону и сказала:
- Помните, милочка, я осталась последней... То есть я хочу сказать, что
никому не будет неприятно, чем бы я ни занялась. А я готова взяться за любую
полезную и честную работу. И мне кажется, если Дебора и узнает там, где она
сейчас, ей не будет так уж горько, что я больше не могу считать себя
принадлежащей к благородному сословию. Видите ли, милочка, ей ведь будет
известно все. Только скажите мне, что я могу делать, чтобы вернуть,
насколько мне удастся, бедным людям их деньги.
Я расцеловала ее и побежала догонять отца. Результат нашего разговора
был таков: если никто не будет против, Марта и Джем обвенчаются как можно
скорее, и все они будут жить в нынешнем доме мисс Мэтти, так как большую
часть платы за него покроет сумма, которую крэнфордские дамы предложили
выплачивать ежегодно, а те деньги, которые мисс Мэтти будет платить Марте за