Страница:
четвертые партнерши, когда у нее не будет гостить ее сиятельная шотландская
родня!
Выходя из церкви в первое воскресенье после прибытия леди Гленмайр в
Крэнфорд, мы усердно разговаривали друг с другом и поворачивались спиной к
миссис Джеймисон и ее гостье. Если нам нельзя сделать ей визита, то мы и
смотреть на нее не желаем! (Хотя мы умирали от любопытства узнать, как она
выглядит.) Но днем мы несколько утешились, - расспросив Марту. Она не
принадлежала к тем сферам общества, чье внимание было бы косвенным
комплиментом леди Гленмайр, и вдоволь нагляделась на приезжую.
- Это вы, сударыня, про коротенькую даму, которая была с миссис
Джеймисон? А я думала, вам интереснее, как была одета молодая миссис Смит -
она ведь новобрачная. (Миссис Смит была супругой мясника.)
Мисс Пул воскликнула:
- Ах, боже мой! Да что нам за дело до какой-то миссис Смит! - но тут же
умолкла, потому что Марта продолжала:
- На коротенькой даме, которая сидела рядом с миссис Джеймисон, платье
было довольно-таки старое, черное шелковое, и накидка из пастушьего пледа,
сударыня, глаза у нее черные и очень блестящие, сударыня, а лицо такое
приятное и бойкое; не очень-то молода, сударыня, но я бы сказала, что
помоложе миссис Джеймисон. Она все время церковь оглядывала, живо, будто
птица, а юбки подхватила, выходя из дверей, до того быстро и бойко, что я
только подивилась. И вот что я вам скажу, сударыня: уж так она похожа на
миссис Дикон из" "Запряженной кареты", что сказать невозможно.
- Шшш, Марта! - перебила ее мисс Мэтти. - Это непочтительно!
- Разве, сударыня? Ну, так прошу прощения, только Джем Хирн то же самое
сказал. Он сказал, что она такая же бойкая и хваткая баба...
- Леди, - поправила мисс Пул.
- ...леди, как миссис Дикон.
Миновало еще одно воскресенье, а мы по-прежнему отвращали наши взоры от
миссис Джеймисон и ее гостьи и обменивались между собой замечаниями, которые
нам казались весьма уничтожающими - едва ли не чересчур. Наша саркастическая
манера выражаться, видимо смущала мисс Мэтти.
Быть может, к этому времени леди Гленмайр обнаружила, что дом миссис
Джеймисон - не самое веселое и оживленное место в мире; быть может, миссис
Джеймисон обнаружила, что большая часть лучших семейств графства отбыла в
Лондон, а те, кто остался, не проявили должного интереса к пребыванию леди
Гленмайр в столь близком от них соседстве. Великие события порождаются
малыми причинами, а потому я не берусь судить, что заставило миссис
Джеймисон переменить решение и разослать всем недавно отвергнутым
крэнфордским дамам приглашение на небольшой вечер в следующий вторник.
Приглашения разнес сам мистер Муллинер. Он упрямо не желал считаться с тем,
что у каждого дома есть черный ход, и стучал в парадную дверь куда громче
своей госпожи, миссис Джеймисон. Три маленькие записочки он нес в большой
корзине, чтобы показать своей госпоже, какая это тяжесть, - хотя они без
труда уместились бы в его жилетном кармане.
Мы с мисс Мэтти без долгих разговоров согласились, что прежде взятое на
себя обязательство вынудит нас в указанный вечер остаться дома. Вечер
вторника мисс Мэтти обычно посвящала тому, что скручивала из всех писем и
записочек, полученных за неделю, длинные жгутики для зажигания свечей, - в
понедельник она всегда приводила в порядок свои счета, не оставляя ни пенни
долга за прошлую неделю, а потому скручивание жгутиков естественным образом
падало на вторник, что давало нам законный предлог отклонить приглашение
миссис Джеймисон. Однако прежде, чем наш ответ был написан, в гостиную
влетела мисс Пул с развернутой запиской в руке.
- Вот так! - воскликнула она. - А! Я вижу, вы тоже получили записочку.
Лучше поздно, чем никогда. Я могла бы предсказать миледи Гленмайр, что двух
недель не пройдет, как она будет рада-радехонька нашему обществу.
- Да, - ответила мисс Мэтти, - нас пригласили на вечер вторника. И
может быть, вы заглянете к нам в этот вечер выпить чая? Приходите с
рукоделием. В этот день я всегда проглядываю счета и письма за прошлую
неделю и скручиваю из них жгутики для свечей; но это все-таки нельзя назвать
прежде взятым на себя обязательством, которое вынуждает меня остаться дома,
хотя я намеревалась ответить именно так. Если же вы придете, совесть моя
будет совсем чиста, а, к счастью, ответ я еще не ото слала.
Пока мисс Мэтти говорила, я заметила, что мисс Пул сильно переменилась
в лице.
- Так, значит, вы решили не ходить? - спросила она.
- Разумеется, - спокойно ответила мисс Мэтти. - И вы, полагаю, тоже?
- Не знаю... - произнесла мисс Пул. - Нет, пожалуй, я пойду, - добавила
она быстро и, заметив удивление на лице мисс Мэтти, объяснила: - Видите ли,
было бы неприятно, если бы миссис Джеймисон подумала, будто ее поступки и
слова настолько значительны, что могут кого-то оскорбить; это поставило бы
нас в унизительное положение, чего я, например, вовсе не хочу. Для миссис
Джеймисон было бы очень лестно, если бы мы дали ей повод думать, будто
что-то ею сказанное мы помним неделю... нет, даже десять дней спустя.
- Да, наверное, нехорошо так долго хранить обиду и сердиться; к тому же
она, возможно, вовсе и не хотела задеть нас. Но, должна признаться, сама я
никогда не сказала бы того, что сказала миссис Джеймисон - чтобы мы не
делали визитов... Нет, я, право, думаю, что не пойду.
- Полноте! Мисс Мэтти, вы должны пойти. Вы же знаете, что наш добрый
друг миссис Джеймисон гораздо флегматичнее большинства людей и не
разбирается в тонких чувствах, которыми вы наделены в столь значительной
степени.
- В тот день, когда миссис Джеймисон явилась сказать, чтобы мы к ней не
ходили, я как раз подумала, что они есть и у вас, - простодушно заметила
мисс Мэтти.
Но у мисс Пул, кроме тонких, чувств, был еще и щегольской чепец,
который она жаждала показать восхищенному миру, а потому она, по-видимому,
совершенно забыла гневные слова, произнесенные ею менее, двух недель назад,
и была готова руководствоваться в своих поступках тем, что она назвала
великим христианским принципом "простить и забыть". Она очень долго читала
милой мисс Мэтти наставления в этом духе и под конец даже объявила, что она,
как дочь покойного крэнфордского священника, просто обязана купить новый
чепец и отправиться на званый вечер миссис Джеймисон. И потому мы "с большим
удовольствием приняли", а не "с большим сожалением вынуждены были
отказаться".
Расходы на туалеты в Крэнфорде исчерпываются главным образом
вышеупомянутой их частью. Если голова была спрятана под щегольским новым
чепцом, наших дам, как и страусов, не заботила судьба их тела. Старенькие
платья, белые почтенного возраста воротнички, множество брошей и вверху, и
внизу, и спереди, и с боков (одни с нарисованными собачьими глазами, другие
как золоченые рамки, охватывающие гробницы и плакучие ивы, искусно
выложенные из волос, а третьи - с миниатюрами дам и джентльменов, сладко
улыбающихся из складок накрахмаленного муслина) - старые броши, как
неизменное украшение, и новые чепцы, как дань моде: крэнфордские дамы всегда
одевались с целомудренной элегантностью и строгостью, по удачному выражению
мисс Баркер.
И вот в тот достопамятный вторник миссис Форрестер, мисс Мэтти и мисс
Пул явились к миссис Джеймисон в трех новых чепцах, а также с таким набором
брошей, какого Крэнфорд не видел со дня своего основания. На платье мисс Пул
я насчитала семь брошек. Две были небрежно приколоты к чепцу (одна, из
шотландской гальки, изображала бабочку, и при очень живом воображении ее
можно было принять за настоящее насекомое), одна скрепляла у горла косынку,
одна - воротничок, одна украшала корсаж на полпути от воротничка к талии, а
еще одна красовалась на поясе. Где помещалась седьмая, я запамятовала, но
где-то она была, это я знаю твердо.
Но я забежала вперед. Прежде чем описывать туалеты, мне следовало бы
рассказать о прибытии общества к миссис Джеймисон. Эта дама проживала в
большом доме, расположенном как раз за чертой города. Дорога, про которую
было известно, что она должна стать улицей, проходила возле самой парадной
двери, не отделенная от нее ни садом, ни двором. Солнце ни при каких
обстоятельствах не озаряло фасада этого дома. Правда, жилые комнаты
располагались в задней его части и выходили на прекрасный сад, а окна фасада
принадлежали кухням, комнате экономки и кладовым, и в одном из этих
помещений, по слухам, имел обыкновение восседать мистер Муллинер. И правда,
краешком глаза мы нередко видели его затылок, густо обсыпанный пудрой,
которая покрывала также воротник сюртука и простиралась ниже до самого
пояса. Эта внушительная спина неизменно бывала занята чтением "Сентджеймской
хроники", раскрытой во всю ширину, чем отчасти и объяснялось запоздание, с
каким газета добиралась до нас, - подписную плату мы вносили в равных долях
с миссис Джеймисон, но, по праву своей высокородности, она всегда читала ее
первой. В этот же вторник задержка очередного номера была особенно
неприятной, так как и мисс Пул, и мисс Мэтти - в особенности первая -
жаждали перед общением с аристократией запастись самыми свежими придворными
новостями. Мисс Пул сказала нам, что нарочно оделась к пяти часам и до
последней минуты ждала, не принесут ли "Сентджеймскую хронику" - ту самую
"Сентджеймскую хронику", которую безмятежно читала, напудренная голова,
когда мы проходили мимо знакомого окна.
- Какая наглость! - произнесла мисс Пул тихим негодующим шепотом. - Я
бы с удовольствием спросила у него, не вносит ли его хозяйка четвертую часть
подписной платы лишь для того, чтобы газету читал он один.
Мы посмотрели на нее с восхищением, ошеломленные смелостью этой мысли,
ибо мистер Муллинер внушал всем нам трепетное благоговение. Он, казалось, ни
на миг не забывал, какую честь сделал Крэнфорду, снизойдя поселиться здесь.
Мисс Дженкинс, твердо отстаивая достоинство своего пола, порой обращалась к
нему, как к равному, но даже мисс Дженкинс не была способна на большее. В
самом веселом и милостивом расположении духа он походил на обиженного
какаду. Говорил он ворчливо и односложно. Он всегда оставался в прихожей,
как мы ни умоляли его не ждать нас, и тотчас делал оскорбленную физиономию
из-за того, что мы задерживаем его там; мы же дрожащими руками старались
побыстрее привести себя в презентабельный вид.
Когда мы поднимались по лестнице, мисс Пул дерзнула пошутить -
обращаясь как будто бы к нам, она рассчитывала позабавить мистера Муллинера.
Мы все улыбнулись, чтобы показать, насколько непринужденно мы себя
чувствуем, и робко покосились на мистера Муллинера в поисках поддержки. Ни
один мускул не дрогнул на этом деревянном лице, и мы тотчас перестали
улыбаться.
Гостиная миссис Джеймисон выглядела очень уютно: заходящее солнце
заливало ее своими лучами, а большое квадратное окно было обрамлено
вьющимися растениями. Мебель была белой с золотом, и отнюдь не позднего
стиля (стиля Людовика Четырнадцатого, как, если не ошибаюсь, его называют)
со всеми этими раковинами и завитушками. О нет! Стулья и столы миссис
Джеймисон не имели ни единой кривой линии, ни единого изгиба. Ножки столов и
стульев сужались книзу, но были строго четырехугольными. Стулья были
расставлены в один ряд вдоль стены, кроме пяти, выстроенных правильным
полукругом у камина. Спинки их украшали белые поперечины с золочеными
шишечками. Ни поперечины, ни шишечки не располагали сидящего к
непринужденной позе. Лакированный столик был посвящен литературе - на нем
покоились Библия, "Книга пэров" и молитвенник. Еще один, квадратный столик
был отведен под изящные искусства, и на нем нашли приют калейдоскоп,
карточки для игры в разговоры, карты-головоломки (нанизанные на выцветшую
атласную ленту, которая в свое время была розовой) и шкатулка, старательно
расписанная по образцу чайных ящичков. Карло лежал на вышитом коврике и
неучтиво залаял, когда мы вошли. Миссис Джеймисон встала, одарила каждую из
нас вялой улыбкой и беспомощно поглядела мимо нас на мистера Муллинера,
словно надеясь, что он нас усадит, - если же нет, то у нее для этого сил не
найдется. А он, вероятно, полагал, что мы и сами отыщем дорогу к полукругу
стульев у камина - полукруг этот, уж не знаю почему, привел мне на память
Стоунхендж. Леди Гленмайр пришла на помощь нашей хозяйке, и впервые в доме
миссис Джеймисон нас усадили уютно, а не кое-как. Леди Гленмайр, когда
теперь наконец мы смогли поглядеть на нее, оказалась живой, низенькой
женщиной средних лет - в юности она, несомненно, была очень хорошенькой и
все еще сохраняла миловидность. Я заметила, что первые пять минут мисс Пул
посвятила разглядыванию ее платья, и полагаюсь на суждение, которое услышала
от нее на другой день:
- Душечка! Все, что на ней было, не стоило и десяти фунтов - даже
вместе с кружевом.
Мысль о том, что и вдова барона может еле сводить концы с концами, была
не лишена приятности и отчасти примирила нас с тем, что ее супруг никогда не
заседал в палате лордов: ведь когда мы впервые услышали об этом, нами
овладело такое чувство, будто у нас обманом выманили наше уважение - вроде
бы лорд и все-таки не лорд.
Вначале мы все хранили почти нерушимое молчание. Мы размышляли, какую
тему избрать, какая беседа будет достаточно возвышенна, чтобы оказаться
достойной внимания ее милости. Недавно подорожал сахар, а так как
приближалась пора варки варенья, эта новость волновала все наши
хозяйственные сердца и стала бы естественным предметом разговора, если бы
рядом не было леди Гленмайр. Но мы не были уверены, ест ли титулованная
знать варенье, и тем более - осведомлена ли эта знать о том, как оно
варится. Наконец, мисс Пул, наделенная немалым мужеством и savoir faire
{Уменьем себя вести (франц.).}, обратилась к леди Гленмайр, которая,
по-видимому, тоже не знала, как прервать затянувшееся молчание, со следующим
вопросом.
- Давно ли ваша милость изволили быть при дворе? - осведомилась она и
обвела нас немного смущенным, но торжествующим взглядом, словно говоря:
"Видите, как тонко я выбрала тему, подобающую рангу этой приезжей".
- Я там ни разу в жизни не бывала, - сказала леди Гленмайр с сильнейшим
шотландским акцентом, но очень приятным голосом. А затем, словно извиняясь
за резковатость такого ответа, она добавила: - Мы очень редко ездили в
Лондон - только два раза за все время моего замужества, а до этого нас у
отца было так много ("пятая дочь мистера Кэмбелла", - конечно, подумали мы
все), что он не мог нас часто вывозить - даже в Эдинбург. Может, кто-нибудь
из вас бывал в Эдинбурге? - спросила она со внезапной надеждой, что эта тема
может оказаться обоюдоинтересной. Никто из нас в Эдинбурге не бывал, но дядя
мисс Пул однажды переночевал там, что мы и выслушали с большим
удовольствием.
Тем временем миссис Джеймисон предавалась недоуменным размышлениям о
том, почему мистер Муллинер не подает чая, и в конце концов это недоумение
просочилось из ее губ.
- Так я позвоню, дорогая? - энергично сказала леди Гленмайр.
- Нет... лучше не надо... Муллинер не любит, когда его торопят.
Нам всем очень хотелось чаю, так как мы обедали в более ранний час, чем
миссис Джеймисон. Подозреваю, что мистер Муллинер не пожелал отрываться от
"Сентджеймской хроники" ради того, чтобы утруждать себя сервировкой чая. Его
госпожа ерзала на стуле и время от времени повторяла:
- Не понимаю, почему Муллинер не несет чая. Не понимаю, чем он занят.
Леди Гленмайр тоже исполнилась нетерпения, но скорее из сочувствия, и,
воспользовавшись тем, что миссис Джеймисон не отвергла ее предложения с
прежней категоричностью, довольно резко дернула сонетку. Мистер Муллинер
вступил в гостиную с видом надменного удивления.
- О! - сказала миссис Джеймисон. - Позвонила леди Гленмайр. Если не
ошибаюсь, ей хотелось бы чаю.
Через две-три минуты чай был подан. Очень хрупким был фарфор, очень
старинным - серебро, очень тоненькими - ломтики хлеба с маслом и очень
маленькими - кусочки сахара. Несомненно, у миссис Джеймисон любимой статьей
экономии был сахар. Крохотные филигранные щипчики, более всего похожие на
миниатюрные ножницы, вряд ли были способны раскрыться настолько, чтобы ими
можно было взять честный, вульгарный, основательный кусок сахара. А когда я
попыталась ухватить два карликовых кусочка сразу, чтобы мои паломничества к
сахарнице не были так заметны, щипчики тотчас выронили один кусочек, резко
звякнув самым злобным и противоестественным образом. Но еще раньше нам
пришлось пережить некоторое разочарование. В маленьком серебряном молочнике
были сливки, в молочнике побольше - молоко. Едва мистер Муллинер вошел с
подносом, как Карло встал на задние лапки и начал умоляюще помахивать
передними, чего нам не позволяла сделать благовоспитанность, хотя я уверена,
что голодны мы были не меньше, и миссис Джеймисон сказала, что мы, наверное,
извиним ее, если она сначала утолит жажду своего бедненького безгласного
Карло. Она тотчас поставила перед ним полное блюдечко, объяснив нам, как
умен и рассудителен ее голубчик: он отлично умеет узнавать сливки и ни за
что не станет пить чай, если в него налито всего лишь молоко. И молоко было
оставлено нам, но мы про себя подумали, что мы умны и рассудительны не
меньше, чем Карло, а потому почувствовали себя не только обойденными, но еще
и оскорбленными - ведь нас приглашали восхищаться тем, как он виляет
хвостиком, изъявляя благодарность за сливки, которые по праву должны были
достаться нам. После чая мы оттаяли до обычных тем беседы. Мы были очень
благодарны леди Гленмайр за то, что она попросила подать еще хлеба с маслом,
и эта общая нужда сблизила нас с ней куда больше, чем самые долгие разговоры
о придворных новостях, хотя мисс Пул и говорила потом, что ей очень хотелось
узнать, как поживает наша возлюбленная королева, от кого-то, кто видел ее
своими глазами.
Дружба, порожденная хлебом с маслом, укрепилась за картами. Леди
Гленмайр отлично играла в преферанс и была величайшим знатоком как омбра,
так и кадрили. Даже мисс Пул забывала говорить "миледи" и "ваша милость" и с
такой невозмутимостью заявляла "ваша сдача, сударыня" и "у вас марьяж, если
не ошибаюсь?", словно мы никогда не дебатировали на великом крэнфордском
парламенте вопроса о том, как надлежит обращаться к жене барона.
И, словно доказывая, с какой полнотой мы забыли, что находимся в
присутствии той, кто могла бы выйти к чаю не в чепце, а с баронской короной
на голове, миссис Форрестер поведала леди Гленмайр любопытную историйку,
хорошо знакомую кружку ее ближайших друзей, но неизвестную даже миссис
Джеймисон. Историйка эта касалась ее воротничка из чудных старинных кружев,
единственной памяти о лучших днях, который вызвал восхищение леди Гленмайр.
- Да, - начала миссис Форрестер, - теперь такого кружева нельзя найти
ни за какие деньги. Мне рассказывали, что его плели какие-то монахини за
границей. И говорят, даже там его больше не делают. Но, может быть, теперь,
когда они провели билль об эмансипации католиков, они снова начали его
плести. Ну, а пока я очень дорожу моим кружевом. Я боюсь доверить его стирку
даже моей горничной (она имела в виду ту приютскую девочку, о которой я уже
упоминала, - однако наименование "моя горничная" очень ее возвышало). И
всегда стираю его сама. - И однажды оно чуть-чуть не погибло. Конечно, вашей
милости известно, что такие кружева нельзя ни крахмалить, ни гладить.
Некоторые стирают их в сахарной воде, а другие - в кофе, чтобы они обрели
нужную желтизну, но сама я пользуюсь очень хорошим рецептом и стираю их в
молоке - оно их и подкрахмаливает, и придает им очень хороший сливочный
цвет. Так вот, сударыня, я аккуратненько их сложила (а прелесть тонких
кружев в том, что они занимают совсем мало места, если их намочить) и
опустила в молоко, но тут, к несчастью, мне пришлось выйти из комнаты.
Вернувшись, я увидела на столе мою кисоньку: она воровато оглядывалась и
как-то странно кашляла, точно подавилась. И представьте себе, сначала я ее
пожалела! Я сказала: "Бедная кисонька, бедная кисонька!" - и вдруг увидела,
что чашка с молоком пуста - вылизана досуха! "Ах ты, скверная кошка!" -
вскричала я и, право же, так рассердилась, что шлепнула ее, но это не
принесло никакой пользы, а только протолкнуло кружево дальше - ну, как
хлопают ребенка по спине, когда он подавится. Я чуть не расплакалась от
досады, но решила, что попробую что-нибудь придумать, а не сдамся без
борьбы. Я надеялась, что от кружева ей может стать нехорошо, но, наверное,
сам Иов не выдержал бы, если бы увидел, как всего четверть часа спустя эта
кошка преспокойно вошла в комнату и замурлыкала, будто просила, чтобы ее
погладили. "Нет, кисонька! - сказала я. - Если у тебя есть хоть какая-то
совесть, то уж этого ты ждать не можешь!" И тут на меня снизошло озарение. Я
позвонила горничной и послала ее к мистеру Хоггинсу попросить у него от
моего имени сапог. Мне казалось, что в такой просьбе нет ничего особенного,
но Дженни потом говорила, что молодые люди в приемной хохотали чуть ли не до
упаду оттого, что мне понадобился сапог. Когда он был принесен, мы с Дженни
засунули в него кисоньку, загнув ее передние лапки вниз, так что она не
могла их высвободить и начать царапаться, а потом дали ей ложечку
смородинного желе, в которое (прошу прощения у вашей милости) я подмешала
рвотного камня. Никогда не забуду, в какой тревоге я провела следующие
полчаса. Я отнесла кисоньку к себе в спальню и расстелила на полу чистое
полотенце. Я чуть было не расцеловала ее, когда она вернула кружево почти
совсем таким, каким оно было раньше. У Дженни уже кипела вода, и мы долго
его отмачивали и снова отмачивали, а потом разложили на ветках лавандового
куста на солнцепеке, и только после этого я смогла до него дотронуться и
положила его снова в молоко. Зато, теперь вашей милости и в голову бы не
пришло, что оно побывало внутри у кисоньки.
В течение вечера мы узнали, что леди Гленмайр намерена гостить у миссис
Джеймисон еще долго, так как от своей квартиры в Эдинбурге она отказалась и
у нее не было причин торопиться в этот город. Мы скорее этому обрадовались,
так как она произвела на нас самое приятное впечатление, а к тому же было
весьма утешительно убедиться по некоторым косвенным намекам, что она не
только обладает многими аристократическими качествами, но и совершенно чужда
"вульгарного богатства".
- Но ведь вам, должно быть, очень неудобно возвращаться домой пешком? -
осведомилась миссис Джеймисон, когда было доложено о приходе наших
горничных.
Миссис Джеймисон неизменно задавала этот вопрос: ведь у нее в сарае
стояла собственная карета и она всегда брала портшез, даже когда идти было
совсем недалеко. Ответы были не менее привычными.
- О нет! Ведь вечер такой приятный и безветренный!
- Прогулка удивительно освежает после оживленного вечера!
- Звезды так хороши!
(Последняя фраза принадлежала мисс Мэтти.)
- Вы любите астрономию? - спросила леди Гленмайр.
- Не очень, - ответила мисс Мэтти, от смущения перепутав астрономию с
астрологией. Впрочем, в любом случае она сказала чистую правду, так как
читала астрологические предсказания Фрэнсиса Мура, и они ее напугали, а
относительно астрономии она однажды в доверительной беседе призналась мне,
что не верит, будто Земля находится в беспрерывном движении, и ни за что не
поверила бы, даже если бы могла, - стоит ей подумать об этом, как ее
одолевают головокружение и дурнота.
Постукивая деревянными калошками, мы в этот вечер ступали по плитам
тротуара с особым изяществом, так как наши чувства обрели необыкновенную
утонченность и аристократичность после чая с "ее милостью".
СИНЬОР БРУНОНИ
Вскоре после событий, которые я описала в прошлый раз, мне пришлось
вернуться домой, так как захворал мой отец. Я очень тревожилась за него и
некоторое время вовсе не думала ни о том, как поживают мои милые
крэнфордские друзья, ни о том, как леди Гленмайр переносит скуку столь
долгого своего визита к миссис Джеймисон, у которой она продолжала гостить.
Когда отец немного окреп, я уехала с ним к морю, и всякая моя связь с
Крэнфордом прервалась: почти год я не получала никаких известий о моем милом
городке.
В конце ноября, когда отец совсем поправился и мы возвратились домой, я
получила письмо от мисс Мэтти - весьма таинственное письмо. Она начинала
фразу за фразой, не доводя их до конца, сливая их друг с другом и
перепутывая столь же беспорядочно, как перепутываются слова на
промокательной бумаге. Мне удалось разобрать только следующее: если моему
батюшке лучше (на что она от души надеется) и если он вонмет предостережению
и будет носить шубу с Михайлова дня до благовещенья, то не могу ли я
сообщить ей: в моде ли тюрбаны? Ожидается такое развлечение, какого в городе
никто не видел с тех самых пор, когда приезжали уомвелловские львы и один из
них откусил ручку маленького ребенка, а она, пожалуй, уже слишком стара,
чтобы думать о платьях, но без нового чепца обойтись никак нельзя, и, узнав,
что сейчас носят тюрбаны и, наверное, прибудут лучшие семьи графства, она
хотела бы выглядеть прилично, если я привезу ей головной убор от своей
модистки. Ах да! Какая рассеянность - она совсем забыла, она пишет в
родня!
Выходя из церкви в первое воскресенье после прибытия леди Гленмайр в
Крэнфорд, мы усердно разговаривали друг с другом и поворачивались спиной к
миссис Джеймисон и ее гостье. Если нам нельзя сделать ей визита, то мы и
смотреть на нее не желаем! (Хотя мы умирали от любопытства узнать, как она
выглядит.) Но днем мы несколько утешились, - расспросив Марту. Она не
принадлежала к тем сферам общества, чье внимание было бы косвенным
комплиментом леди Гленмайр, и вдоволь нагляделась на приезжую.
- Это вы, сударыня, про коротенькую даму, которая была с миссис
Джеймисон? А я думала, вам интереснее, как была одета молодая миссис Смит -
она ведь новобрачная. (Миссис Смит была супругой мясника.)
Мисс Пул воскликнула:
- Ах, боже мой! Да что нам за дело до какой-то миссис Смит! - но тут же
умолкла, потому что Марта продолжала:
- На коротенькой даме, которая сидела рядом с миссис Джеймисон, платье
было довольно-таки старое, черное шелковое, и накидка из пастушьего пледа,
сударыня, глаза у нее черные и очень блестящие, сударыня, а лицо такое
приятное и бойкое; не очень-то молода, сударыня, но я бы сказала, что
помоложе миссис Джеймисон. Она все время церковь оглядывала, живо, будто
птица, а юбки подхватила, выходя из дверей, до того быстро и бойко, что я
только подивилась. И вот что я вам скажу, сударыня: уж так она похожа на
миссис Дикон из" "Запряженной кареты", что сказать невозможно.
- Шшш, Марта! - перебила ее мисс Мэтти. - Это непочтительно!
- Разве, сударыня? Ну, так прошу прощения, только Джем Хирн то же самое
сказал. Он сказал, что она такая же бойкая и хваткая баба...
- Леди, - поправила мисс Пул.
- ...леди, как миссис Дикон.
Миновало еще одно воскресенье, а мы по-прежнему отвращали наши взоры от
миссис Джеймисон и ее гостьи и обменивались между собой замечаниями, которые
нам казались весьма уничтожающими - едва ли не чересчур. Наша саркастическая
манера выражаться, видимо смущала мисс Мэтти.
Быть может, к этому времени леди Гленмайр обнаружила, что дом миссис
Джеймисон - не самое веселое и оживленное место в мире; быть может, миссис
Джеймисон обнаружила, что большая часть лучших семейств графства отбыла в
Лондон, а те, кто остался, не проявили должного интереса к пребыванию леди
Гленмайр в столь близком от них соседстве. Великие события порождаются
малыми причинами, а потому я не берусь судить, что заставило миссис
Джеймисон переменить решение и разослать всем недавно отвергнутым
крэнфордским дамам приглашение на небольшой вечер в следующий вторник.
Приглашения разнес сам мистер Муллинер. Он упрямо не желал считаться с тем,
что у каждого дома есть черный ход, и стучал в парадную дверь куда громче
своей госпожи, миссис Джеймисон. Три маленькие записочки он нес в большой
корзине, чтобы показать своей госпоже, какая это тяжесть, - хотя они без
труда уместились бы в его жилетном кармане.
Мы с мисс Мэтти без долгих разговоров согласились, что прежде взятое на
себя обязательство вынудит нас в указанный вечер остаться дома. Вечер
вторника мисс Мэтти обычно посвящала тому, что скручивала из всех писем и
записочек, полученных за неделю, длинные жгутики для зажигания свечей, - в
понедельник она всегда приводила в порядок свои счета, не оставляя ни пенни
долга за прошлую неделю, а потому скручивание жгутиков естественным образом
падало на вторник, что давало нам законный предлог отклонить приглашение
миссис Джеймисон. Однако прежде, чем наш ответ был написан, в гостиную
влетела мисс Пул с развернутой запиской в руке.
- Вот так! - воскликнула она. - А! Я вижу, вы тоже получили записочку.
Лучше поздно, чем никогда. Я могла бы предсказать миледи Гленмайр, что двух
недель не пройдет, как она будет рада-радехонька нашему обществу.
- Да, - ответила мисс Мэтти, - нас пригласили на вечер вторника. И
может быть, вы заглянете к нам в этот вечер выпить чая? Приходите с
рукоделием. В этот день я всегда проглядываю счета и письма за прошлую
неделю и скручиваю из них жгутики для свечей; но это все-таки нельзя назвать
прежде взятым на себя обязательством, которое вынуждает меня остаться дома,
хотя я намеревалась ответить именно так. Если же вы придете, совесть моя
будет совсем чиста, а, к счастью, ответ я еще не ото слала.
Пока мисс Мэтти говорила, я заметила, что мисс Пул сильно переменилась
в лице.
- Так, значит, вы решили не ходить? - спросила она.
- Разумеется, - спокойно ответила мисс Мэтти. - И вы, полагаю, тоже?
- Не знаю... - произнесла мисс Пул. - Нет, пожалуй, я пойду, - добавила
она быстро и, заметив удивление на лице мисс Мэтти, объяснила: - Видите ли,
было бы неприятно, если бы миссис Джеймисон подумала, будто ее поступки и
слова настолько значительны, что могут кого-то оскорбить; это поставило бы
нас в унизительное положение, чего я, например, вовсе не хочу. Для миссис
Джеймисон было бы очень лестно, если бы мы дали ей повод думать, будто
что-то ею сказанное мы помним неделю... нет, даже десять дней спустя.
- Да, наверное, нехорошо так долго хранить обиду и сердиться; к тому же
она, возможно, вовсе и не хотела задеть нас. Но, должна признаться, сама я
никогда не сказала бы того, что сказала миссис Джеймисон - чтобы мы не
делали визитов... Нет, я, право, думаю, что не пойду.
- Полноте! Мисс Мэтти, вы должны пойти. Вы же знаете, что наш добрый
друг миссис Джеймисон гораздо флегматичнее большинства людей и не
разбирается в тонких чувствах, которыми вы наделены в столь значительной
степени.
- В тот день, когда миссис Джеймисон явилась сказать, чтобы мы к ней не
ходили, я как раз подумала, что они есть и у вас, - простодушно заметила
мисс Мэтти.
Но у мисс Пул, кроме тонких, чувств, был еще и щегольской чепец,
который она жаждала показать восхищенному миру, а потому она, по-видимому,
совершенно забыла гневные слова, произнесенные ею менее, двух недель назад,
и была готова руководствоваться в своих поступках тем, что она назвала
великим христианским принципом "простить и забыть". Она очень долго читала
милой мисс Мэтти наставления в этом духе и под конец даже объявила, что она,
как дочь покойного крэнфордского священника, просто обязана купить новый
чепец и отправиться на званый вечер миссис Джеймисон. И потому мы "с большим
удовольствием приняли", а не "с большим сожалением вынуждены были
отказаться".
Расходы на туалеты в Крэнфорде исчерпываются главным образом
вышеупомянутой их частью. Если голова была спрятана под щегольским новым
чепцом, наших дам, как и страусов, не заботила судьба их тела. Старенькие
платья, белые почтенного возраста воротнички, множество брошей и вверху, и
внизу, и спереди, и с боков (одни с нарисованными собачьими глазами, другие
как золоченые рамки, охватывающие гробницы и плакучие ивы, искусно
выложенные из волос, а третьи - с миниатюрами дам и джентльменов, сладко
улыбающихся из складок накрахмаленного муслина) - старые броши, как
неизменное украшение, и новые чепцы, как дань моде: крэнфордские дамы всегда
одевались с целомудренной элегантностью и строгостью, по удачному выражению
мисс Баркер.
И вот в тот достопамятный вторник миссис Форрестер, мисс Мэтти и мисс
Пул явились к миссис Джеймисон в трех новых чепцах, а также с таким набором
брошей, какого Крэнфорд не видел со дня своего основания. На платье мисс Пул
я насчитала семь брошек. Две были небрежно приколоты к чепцу (одна, из
шотландской гальки, изображала бабочку, и при очень живом воображении ее
можно было принять за настоящее насекомое), одна скрепляла у горла косынку,
одна - воротничок, одна украшала корсаж на полпути от воротничка к талии, а
еще одна красовалась на поясе. Где помещалась седьмая, я запамятовала, но
где-то она была, это я знаю твердо.
Но я забежала вперед. Прежде чем описывать туалеты, мне следовало бы
рассказать о прибытии общества к миссис Джеймисон. Эта дама проживала в
большом доме, расположенном как раз за чертой города. Дорога, про которую
было известно, что она должна стать улицей, проходила возле самой парадной
двери, не отделенная от нее ни садом, ни двором. Солнце ни при каких
обстоятельствах не озаряло фасада этого дома. Правда, жилые комнаты
располагались в задней его части и выходили на прекрасный сад, а окна фасада
принадлежали кухням, комнате экономки и кладовым, и в одном из этих
помещений, по слухам, имел обыкновение восседать мистер Муллинер. И правда,
краешком глаза мы нередко видели его затылок, густо обсыпанный пудрой,
которая покрывала также воротник сюртука и простиралась ниже до самого
пояса. Эта внушительная спина неизменно бывала занята чтением "Сентджеймской
хроники", раскрытой во всю ширину, чем отчасти и объяснялось запоздание, с
каким газета добиралась до нас, - подписную плату мы вносили в равных долях
с миссис Джеймисон, но, по праву своей высокородности, она всегда читала ее
первой. В этот же вторник задержка очередного номера была особенно
неприятной, так как и мисс Пул, и мисс Мэтти - в особенности первая -
жаждали перед общением с аристократией запастись самыми свежими придворными
новостями. Мисс Пул сказала нам, что нарочно оделась к пяти часам и до
последней минуты ждала, не принесут ли "Сентджеймскую хронику" - ту самую
"Сентджеймскую хронику", которую безмятежно читала, напудренная голова,
когда мы проходили мимо знакомого окна.
- Какая наглость! - произнесла мисс Пул тихим негодующим шепотом. - Я
бы с удовольствием спросила у него, не вносит ли его хозяйка четвертую часть
подписной платы лишь для того, чтобы газету читал он один.
Мы посмотрели на нее с восхищением, ошеломленные смелостью этой мысли,
ибо мистер Муллинер внушал всем нам трепетное благоговение. Он, казалось, ни
на миг не забывал, какую честь сделал Крэнфорду, снизойдя поселиться здесь.
Мисс Дженкинс, твердо отстаивая достоинство своего пола, порой обращалась к
нему, как к равному, но даже мисс Дженкинс не была способна на большее. В
самом веселом и милостивом расположении духа он походил на обиженного
какаду. Говорил он ворчливо и односложно. Он всегда оставался в прихожей,
как мы ни умоляли его не ждать нас, и тотчас делал оскорбленную физиономию
из-за того, что мы задерживаем его там; мы же дрожащими руками старались
побыстрее привести себя в презентабельный вид.
Когда мы поднимались по лестнице, мисс Пул дерзнула пошутить -
обращаясь как будто бы к нам, она рассчитывала позабавить мистера Муллинера.
Мы все улыбнулись, чтобы показать, насколько непринужденно мы себя
чувствуем, и робко покосились на мистера Муллинера в поисках поддержки. Ни
один мускул не дрогнул на этом деревянном лице, и мы тотчас перестали
улыбаться.
Гостиная миссис Джеймисон выглядела очень уютно: заходящее солнце
заливало ее своими лучами, а большое квадратное окно было обрамлено
вьющимися растениями. Мебель была белой с золотом, и отнюдь не позднего
стиля (стиля Людовика Четырнадцатого, как, если не ошибаюсь, его называют)
со всеми этими раковинами и завитушками. О нет! Стулья и столы миссис
Джеймисон не имели ни единой кривой линии, ни единого изгиба. Ножки столов и
стульев сужались книзу, но были строго четырехугольными. Стулья были
расставлены в один ряд вдоль стены, кроме пяти, выстроенных правильным
полукругом у камина. Спинки их украшали белые поперечины с золочеными
шишечками. Ни поперечины, ни шишечки не располагали сидящего к
непринужденной позе. Лакированный столик был посвящен литературе - на нем
покоились Библия, "Книга пэров" и молитвенник. Еще один, квадратный столик
был отведен под изящные искусства, и на нем нашли приют калейдоскоп,
карточки для игры в разговоры, карты-головоломки (нанизанные на выцветшую
атласную ленту, которая в свое время была розовой) и шкатулка, старательно
расписанная по образцу чайных ящичков. Карло лежал на вышитом коврике и
неучтиво залаял, когда мы вошли. Миссис Джеймисон встала, одарила каждую из
нас вялой улыбкой и беспомощно поглядела мимо нас на мистера Муллинера,
словно надеясь, что он нас усадит, - если же нет, то у нее для этого сил не
найдется. А он, вероятно, полагал, что мы и сами отыщем дорогу к полукругу
стульев у камина - полукруг этот, уж не знаю почему, привел мне на память
Стоунхендж. Леди Гленмайр пришла на помощь нашей хозяйке, и впервые в доме
миссис Джеймисон нас усадили уютно, а не кое-как. Леди Гленмайр, когда
теперь наконец мы смогли поглядеть на нее, оказалась живой, низенькой
женщиной средних лет - в юности она, несомненно, была очень хорошенькой и
все еще сохраняла миловидность. Я заметила, что первые пять минут мисс Пул
посвятила разглядыванию ее платья, и полагаюсь на суждение, которое услышала
от нее на другой день:
- Душечка! Все, что на ней было, не стоило и десяти фунтов - даже
вместе с кружевом.
Мысль о том, что и вдова барона может еле сводить концы с концами, была
не лишена приятности и отчасти примирила нас с тем, что ее супруг никогда не
заседал в палате лордов: ведь когда мы впервые услышали об этом, нами
овладело такое чувство, будто у нас обманом выманили наше уважение - вроде
бы лорд и все-таки не лорд.
Вначале мы все хранили почти нерушимое молчание. Мы размышляли, какую
тему избрать, какая беседа будет достаточно возвышенна, чтобы оказаться
достойной внимания ее милости. Недавно подорожал сахар, а так как
приближалась пора варки варенья, эта новость волновала все наши
хозяйственные сердца и стала бы естественным предметом разговора, если бы
рядом не было леди Гленмайр. Но мы не были уверены, ест ли титулованная
знать варенье, и тем более - осведомлена ли эта знать о том, как оно
варится. Наконец, мисс Пул, наделенная немалым мужеством и savoir faire
{Уменьем себя вести (франц.).}, обратилась к леди Гленмайр, которая,
по-видимому, тоже не знала, как прервать затянувшееся молчание, со следующим
вопросом.
- Давно ли ваша милость изволили быть при дворе? - осведомилась она и
обвела нас немного смущенным, но торжествующим взглядом, словно говоря:
"Видите, как тонко я выбрала тему, подобающую рангу этой приезжей".
- Я там ни разу в жизни не бывала, - сказала леди Гленмайр с сильнейшим
шотландским акцентом, но очень приятным голосом. А затем, словно извиняясь
за резковатость такого ответа, она добавила: - Мы очень редко ездили в
Лондон - только два раза за все время моего замужества, а до этого нас у
отца было так много ("пятая дочь мистера Кэмбелла", - конечно, подумали мы
все), что он не мог нас часто вывозить - даже в Эдинбург. Может, кто-нибудь
из вас бывал в Эдинбурге? - спросила она со внезапной надеждой, что эта тема
может оказаться обоюдоинтересной. Никто из нас в Эдинбурге не бывал, но дядя
мисс Пул однажды переночевал там, что мы и выслушали с большим
удовольствием.
Тем временем миссис Джеймисон предавалась недоуменным размышлениям о
том, почему мистер Муллинер не подает чая, и в конце концов это недоумение
просочилось из ее губ.
- Так я позвоню, дорогая? - энергично сказала леди Гленмайр.
- Нет... лучше не надо... Муллинер не любит, когда его торопят.
Нам всем очень хотелось чаю, так как мы обедали в более ранний час, чем
миссис Джеймисон. Подозреваю, что мистер Муллинер не пожелал отрываться от
"Сентджеймской хроники" ради того, чтобы утруждать себя сервировкой чая. Его
госпожа ерзала на стуле и время от времени повторяла:
- Не понимаю, почему Муллинер не несет чая. Не понимаю, чем он занят.
Леди Гленмайр тоже исполнилась нетерпения, но скорее из сочувствия, и,
воспользовавшись тем, что миссис Джеймисон не отвергла ее предложения с
прежней категоричностью, довольно резко дернула сонетку. Мистер Муллинер
вступил в гостиную с видом надменного удивления.
- О! - сказала миссис Джеймисон. - Позвонила леди Гленмайр. Если не
ошибаюсь, ей хотелось бы чаю.
Через две-три минуты чай был подан. Очень хрупким был фарфор, очень
старинным - серебро, очень тоненькими - ломтики хлеба с маслом и очень
маленькими - кусочки сахара. Несомненно, у миссис Джеймисон любимой статьей
экономии был сахар. Крохотные филигранные щипчики, более всего похожие на
миниатюрные ножницы, вряд ли были способны раскрыться настолько, чтобы ими
можно было взять честный, вульгарный, основательный кусок сахара. А когда я
попыталась ухватить два карликовых кусочка сразу, чтобы мои паломничества к
сахарнице не были так заметны, щипчики тотчас выронили один кусочек, резко
звякнув самым злобным и противоестественным образом. Но еще раньше нам
пришлось пережить некоторое разочарование. В маленьком серебряном молочнике
были сливки, в молочнике побольше - молоко. Едва мистер Муллинер вошел с
подносом, как Карло встал на задние лапки и начал умоляюще помахивать
передними, чего нам не позволяла сделать благовоспитанность, хотя я уверена,
что голодны мы были не меньше, и миссис Джеймисон сказала, что мы, наверное,
извиним ее, если она сначала утолит жажду своего бедненького безгласного
Карло. Она тотчас поставила перед ним полное блюдечко, объяснив нам, как
умен и рассудителен ее голубчик: он отлично умеет узнавать сливки и ни за
что не станет пить чай, если в него налито всего лишь молоко. И молоко было
оставлено нам, но мы про себя подумали, что мы умны и рассудительны не
меньше, чем Карло, а потому почувствовали себя не только обойденными, но еще
и оскорбленными - ведь нас приглашали восхищаться тем, как он виляет
хвостиком, изъявляя благодарность за сливки, которые по праву должны были
достаться нам. После чая мы оттаяли до обычных тем беседы. Мы были очень
благодарны леди Гленмайр за то, что она попросила подать еще хлеба с маслом,
и эта общая нужда сблизила нас с ней куда больше, чем самые долгие разговоры
о придворных новостях, хотя мисс Пул и говорила потом, что ей очень хотелось
узнать, как поживает наша возлюбленная королева, от кого-то, кто видел ее
своими глазами.
Дружба, порожденная хлебом с маслом, укрепилась за картами. Леди
Гленмайр отлично играла в преферанс и была величайшим знатоком как омбра,
так и кадрили. Даже мисс Пул забывала говорить "миледи" и "ваша милость" и с
такой невозмутимостью заявляла "ваша сдача, сударыня" и "у вас марьяж, если
не ошибаюсь?", словно мы никогда не дебатировали на великом крэнфордском
парламенте вопроса о том, как надлежит обращаться к жене барона.
И, словно доказывая, с какой полнотой мы забыли, что находимся в
присутствии той, кто могла бы выйти к чаю не в чепце, а с баронской короной
на голове, миссис Форрестер поведала леди Гленмайр любопытную историйку,
хорошо знакомую кружку ее ближайших друзей, но неизвестную даже миссис
Джеймисон. Историйка эта касалась ее воротничка из чудных старинных кружев,
единственной памяти о лучших днях, который вызвал восхищение леди Гленмайр.
- Да, - начала миссис Форрестер, - теперь такого кружева нельзя найти
ни за какие деньги. Мне рассказывали, что его плели какие-то монахини за
границей. И говорят, даже там его больше не делают. Но, может быть, теперь,
когда они провели билль об эмансипации католиков, они снова начали его
плести. Ну, а пока я очень дорожу моим кружевом. Я боюсь доверить его стирку
даже моей горничной (она имела в виду ту приютскую девочку, о которой я уже
упоминала, - однако наименование "моя горничная" очень ее возвышало). И
всегда стираю его сама. - И однажды оно чуть-чуть не погибло. Конечно, вашей
милости известно, что такие кружева нельзя ни крахмалить, ни гладить.
Некоторые стирают их в сахарной воде, а другие - в кофе, чтобы они обрели
нужную желтизну, но сама я пользуюсь очень хорошим рецептом и стираю их в
молоке - оно их и подкрахмаливает, и придает им очень хороший сливочный
цвет. Так вот, сударыня, я аккуратненько их сложила (а прелесть тонких
кружев в том, что они занимают совсем мало места, если их намочить) и
опустила в молоко, но тут, к несчастью, мне пришлось выйти из комнаты.
Вернувшись, я увидела на столе мою кисоньку: она воровато оглядывалась и
как-то странно кашляла, точно подавилась. И представьте себе, сначала я ее
пожалела! Я сказала: "Бедная кисонька, бедная кисонька!" - и вдруг увидела,
что чашка с молоком пуста - вылизана досуха! "Ах ты, скверная кошка!" -
вскричала я и, право же, так рассердилась, что шлепнула ее, но это не
принесло никакой пользы, а только протолкнуло кружево дальше - ну, как
хлопают ребенка по спине, когда он подавится. Я чуть не расплакалась от
досады, но решила, что попробую что-нибудь придумать, а не сдамся без
борьбы. Я надеялась, что от кружева ей может стать нехорошо, но, наверное,
сам Иов не выдержал бы, если бы увидел, как всего четверть часа спустя эта
кошка преспокойно вошла в комнату и замурлыкала, будто просила, чтобы ее
погладили. "Нет, кисонька! - сказала я. - Если у тебя есть хоть какая-то
совесть, то уж этого ты ждать не можешь!" И тут на меня снизошло озарение. Я
позвонила горничной и послала ее к мистеру Хоггинсу попросить у него от
моего имени сапог. Мне казалось, что в такой просьбе нет ничего особенного,
но Дженни потом говорила, что молодые люди в приемной хохотали чуть ли не до
упаду оттого, что мне понадобился сапог. Когда он был принесен, мы с Дженни
засунули в него кисоньку, загнув ее передние лапки вниз, так что она не
могла их высвободить и начать царапаться, а потом дали ей ложечку
смородинного желе, в которое (прошу прощения у вашей милости) я подмешала
рвотного камня. Никогда не забуду, в какой тревоге я провела следующие
полчаса. Я отнесла кисоньку к себе в спальню и расстелила на полу чистое
полотенце. Я чуть было не расцеловала ее, когда она вернула кружево почти
совсем таким, каким оно было раньше. У Дженни уже кипела вода, и мы долго
его отмачивали и снова отмачивали, а потом разложили на ветках лавандового
куста на солнцепеке, и только после этого я смогла до него дотронуться и
положила его снова в молоко. Зато, теперь вашей милости и в голову бы не
пришло, что оно побывало внутри у кисоньки.
В течение вечера мы узнали, что леди Гленмайр намерена гостить у миссис
Джеймисон еще долго, так как от своей квартиры в Эдинбурге она отказалась и
у нее не было причин торопиться в этот город. Мы скорее этому обрадовались,
так как она произвела на нас самое приятное впечатление, а к тому же было
весьма утешительно убедиться по некоторым косвенным намекам, что она не
только обладает многими аристократическими качествами, но и совершенно чужда
"вульгарного богатства".
- Но ведь вам, должно быть, очень неудобно возвращаться домой пешком? -
осведомилась миссис Джеймисон, когда было доложено о приходе наших
горничных.
Миссис Джеймисон неизменно задавала этот вопрос: ведь у нее в сарае
стояла собственная карета и она всегда брала портшез, даже когда идти было
совсем недалеко. Ответы были не менее привычными.
- О нет! Ведь вечер такой приятный и безветренный!
- Прогулка удивительно освежает после оживленного вечера!
- Звезды так хороши!
(Последняя фраза принадлежала мисс Мэтти.)
- Вы любите астрономию? - спросила леди Гленмайр.
- Не очень, - ответила мисс Мэтти, от смущения перепутав астрономию с
астрологией. Впрочем, в любом случае она сказала чистую правду, так как
читала астрологические предсказания Фрэнсиса Мура, и они ее напугали, а
относительно астрономии она однажды в доверительной беседе призналась мне,
что не верит, будто Земля находится в беспрерывном движении, и ни за что не
поверила бы, даже если бы могла, - стоит ей подумать об этом, как ее
одолевают головокружение и дурнота.
Постукивая деревянными калошками, мы в этот вечер ступали по плитам
тротуара с особым изяществом, так как наши чувства обрели необыкновенную
утонченность и аристократичность после чая с "ее милостью".
СИНЬОР БРУНОНИ
Вскоре после событий, которые я описала в прошлый раз, мне пришлось
вернуться домой, так как захворал мой отец. Я очень тревожилась за него и
некоторое время вовсе не думала ни о том, как поживают мои милые
крэнфордские друзья, ни о том, как леди Гленмайр переносит скуку столь
долгого своего визита к миссис Джеймисон, у которой она продолжала гостить.
Когда отец немного окреп, я уехала с ним к морю, и всякая моя связь с
Крэнфордом прервалась: почти год я не получала никаких известий о моем милом
городке.
В конце ноября, когда отец совсем поправился и мы возвратились домой, я
получила письмо от мисс Мэтти - весьма таинственное письмо. Она начинала
фразу за фразой, не доводя их до конца, сливая их друг с другом и
перепутывая столь же беспорядочно, как перепутываются слова на
промокательной бумаге. Мне удалось разобрать только следующее: если моему
батюшке лучше (на что она от души надеется) и если он вонмет предостережению
и будет носить шубу с Михайлова дня до благовещенья, то не могу ли я
сообщить ей: в моде ли тюрбаны? Ожидается такое развлечение, какого в городе
никто не видел с тех самых пор, когда приезжали уомвелловские львы и один из
них откусил ручку маленького ребенка, а она, пожалуй, уже слишком стара,
чтобы думать о платьях, но без нового чепца обойтись никак нельзя, и, узнав,
что сейчас носят тюрбаны и, наверное, прибудут лучшие семьи графства, она
хотела бы выглядеть прилично, если я привезу ей головной убор от своей
модистки. Ах да! Какая рассеянность - она совсем забыла, она пишет в