Гаскелл Э. Крэнфорд

она сама спросила это ядовитое зелье, полагая, что говорит о шелке. Впрочем,
ошибка была тут же исправлена, и приказчики принялись развертывать перед
нами шелка. К этому времени лавка наполнилась народом, так как день был
рыночный и Крэнфорд из окрестностей съехалось немало фермеров и их
работников. Они заходили в лавку, пригладив волосы, и робко посматривали по
сторонам: им и хотелось поподробнее рассказать дома хозяйке и девочкам про
выставку товаров, и в то же время они стеснялись щеголеватых приказчиков и
чувствовали себя не на месте среди пестрых шалей и летних материй. Однако
один фермер с честным и добрым лицом все-таки подошел к прилавка около
которого стояли мы, и смело попросил показать ему шаль-другую. Остальные
деревенские жители довольствовались бакалейным прилавком, но наш сосед,
по-видимому, забыл про робость, так ему хотелось сделать приятный сюрприз
жене или дочери, и вскоре я уже прикидывала, кто дольше будет держать около
себя приказчика - он или мисс Мэтти. Фермеру каждая новая шаль казалась
красивее предыдущей, а мисс Мэтти улыбалась и вздыхала над каждой новой
штукой шелка, которую перед ней развертывали - каждый новый цвет выгодно
оттенял другой, а рядом со всей этой грудой, как она выразилась, и радуга
показалась бы бледной.
- Боюсь, - нерешительно сказала она, - выбрав что-то, я буду жалеть,
почему не выбрала что-то другое. Посмотрите, какой прелестный пунцовый цвет.
Зимой он будет выглядеть таким теплым! Но ведь наступает весна. Как мне
хотелось бы иметь по шелковому платью на каждое время года, - добавила она,
понижая голос, как делали в Крэнфорде все мы, когда говорили о том, что
хотели бы, но не могли себе позволить. - Впрочем, - продолжила мисс Мэтти
более громким и веселым голосом, - сколько у меня было бы с ними хлопот! А
потому, пожалуй, я выберу шелк только на одно платье. Но какой же мне взять,
милочка?
И она наклонилась над сиреневым шелком в желтый горошек, а я
пододвинула к ней штуку спокойного желтовато-зеленого цвета, который
несколько терялся среди этой яркой пестроты, зато сам шелк был очень
добротный. Но тут наше внимание отвлек наш сосед. Он, наконец выбрал шаль
ценой шиллингов в тридцать, и его ли так и сияло: несомненно, он предвкушал,
как обрадуется этому подарку его Молли или Дженни. Вытащив из кармана
панталон кожаный кошелек, он протянул приказчику пятифунтовый банковский
билет в уплату за шаль и за несколько свертков, которые ему принесли от
бакалейного прилавка, - и вот тут-то мы к нему и повернулись. Приказчик
разглядывал банкноту с некоторой растерянностью.
- Городской и сельский банк! Я не уверен, сэр, но как будто мы сегодня
утром получили предупреждение не брать билетов этого банка. Я сейчас
справлюсь у мистера Джонсона, сэр, но боюсь, мне придется просить, чтобы вы
уплатили наличными или банкнотами какого-нибудь другого банка.
Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы лицо человека столь
внезапно становилось воплощением такого отчаяния. У меня просто сердце
сжалось от жалости.
- Ах ты!.. - воскликнул он, стукнув кулаком по прилавку, точно хотел
проверить, что тверже. - Что же, по-вашему, золото и банкноты на земле
валяются - нагнись да подбирай?
Мисс Мэтти так заинтересовалась происходящим, что забыла про свое
шелковое платье. По-моему, она не расслышала названия банка, а я по чистой
трусости не хотела, чтобы она поняла, о чем идет речь, и потому принялась
восхищаться сиреневым шелком в желтый горошек, хотя минуту назад
безоговорочно его отвергала. Но все оказалось бесполезным.
- Какой это банк? То есть я хочу спросить, какой банк выпустил вашу
банкноту?
- Городской и сельский банк.
- Покажите мне ее, - сказала она негромко приказчику, беря у него
банкноту, которую он принес назад фермеру.
Мистер Джонсон очень сожалел, но, по его сведениям, билеты этого банка
стоили теперь не дороже бумаги, на которой были напечатаны.
- Я не понимаю, - прошептала мне мисс Мэтти. - Это же наш банк -
Городской и сельский банк.
- Да, - ответила я. - Этот сиреневый цвет очень подойдет к лентам
вашего нового чепца, - добавила я, расправляя материю так, чтобы на нее упал
свет, от души желая, чтобы фермер поскорее ушел, и уже раздумывая над тем,
благоразумно ли и правильно ли с моей стороны допустить, чтобы мисс Мэтти
сделала такую дорогую покупку, если дела банка и правда столь плохи, что
лавочники отказываются брать его банкноты.
Однако мисс Мэтти приняла ту свою мягкую, исполненную достоинства
манеру держаться, которую пускала в ход очень редко, хотя она ей удивительно
шла, и, ласково положив ладонь на мою руку, сказала:
- Пока оставим шелка, милочка. Я не поняла вас, сэр, - продолжала она,
обращаясь к приказчику, который занимался фермером. - Это фальшивая
банкнота?
- Нет-нет, сударыня. Она настоящая, но видите ли, сударыня, это
акционерный банк, и ходят слухи, что он вот-вот лопнет. Мистер Джонсон
только исполняет свой долг, как мистер Добсон, конечно, понимает.
Но мистер Добсон не ответил улыбкой на вопросительный полупоклон. Он
продолжал рассеянно вертеть банкноту в пальцах, угрюмо уставившись на
сверток с только что купленной шалью.
- Нелегко это бедному человеку, - сказал он, - который должен каждый
фартинг зарабатывать в поте лица своего, но что поделаешь! Забирайте свою
шаль обратно, любезный. Придется Лиззи и дальше обходиться старой накидкой.
Вон те финики для ребятишек, я их им пообещал, ну, так их я возьму. А вот
табак и прочее...
- Я дам вам пять соверенов за вашу банкноту, - сказала мисс Мэтти. -
Произошла какая-то ошибка, потому что я - акционер этого банка, и, конечно,
мне сообщили бы, если бы что-нибудь случилось.
Приказчик шепнул что-то мисс Мэтти через прилавок. Она поглядела на
него с сомнением.
- Возможно, - ответила она. - Но я ничего не понимаю в делах. И знаю
только, что если он лопнет и если честные люди потеряют свои деньги, потому
что брали наши банкноты... Я не знаю, как это сказать. - Она смутилась,
внезапно заметив, что начала длинную речь перед четырьмя слушателями. - Но
только я хотела бы обменять мои золотые монеты на эту банкноту, если вы
согласны (она повернулась к фермеру). И вы сможете отвезти вашей жене эту
шаль. Ведь мне просто придется отложить покупку шелка на несколько дней, -
объяснила она мне. А тогда все, конечно, выяснится.
- А если выяснится что-то плохое? - спросила я.
- Что же, в таком случае простая честность требует, чтобы я, как
акционер, вернула этому доброму человеку его деньги. Мне все это совершенно
ясно, но вы знаете, что я не умею говорить так понятно, как другие. Только,
мистер Добсон, вы должны отдать мне вашу банкноту и купить то, что
собирались, на эти соверены.
Фермер посмотрел на мисс Мэтти с безмолвной благодарностью, стесняясь и
не умея выразить ее словами, но продолжал вертеть банкноту в пальцах.
- Не хотелось бы мне, чтобы другие несли убытки вместо меня, если она и
вправду ничего не стоит. Да только пять фунтов - немалые деньги для
семейного человека. И к тому же, как вы говорите, десять против одного, что
через день-другой эта бумажка снова будет не хуже золота.
- На это не надейтесь, почтенный, - вставил приказчик.
- Тем больше оснований, чтобы ее взяла я, - спокойно сказала мисс
Мэтти, пододвигая свои соверены к фермеру, который неохотно протянул ей в
обмен банкноту. - Благодарю вас. Я отложу покупку шелка дня на два.
Возможно, тогда у вас и выбор будет больше. Милочка, не пойти ли нам наверх?
Мы рассматривали модные образчики с таким же любопытством и так же
подробно, словно шелк на новое платье был уже куплен. Насколько я могла
заметить, происшествие внизу нисколько не уменьшило интереса мисс Мэтти к
фасону рукавов и покрою юбок. Раза два она выражала удовольствие, что мы
имеем возможность разглядывать шляпки и шали не торопясь, наедине друг с
другом. Однако я с самого начала испытывала по этому поводу некоторые
сомнения, так как время от времени краешком глаза замечала, что за накидками
и мантильями прячется какая-то фигура, и в конце концов с помощью ловкого
маневра внезапно столкнулась лицом к лицу с мисс Пул, также одетой в
утренний костюм (главная особенность которого заключалась в том, что она
вышла из дома без зубов, но в вуали, чтобы скрыть их отсутствие). Она
явилась в лавку с той же целью, что и мы, но теперь быстро распрощалась с
нами - как она объяснила, у нее невыносимо болела голова и ей трудно было
разговаривать.
Когда мы спустились в лавку, оказалось, что там нас поджидает
добросердечный мистер Джонсон. Ему сообщили об обмене золотых монет на
банкноту, и из самых лучших чувств он с большой любезностью и некоторым
отсутствием такта поторопился выразить мисс Мэтти свои соболезнования и
растолковать ей истинное, положение вещей. Я могла только надеяться, что до
него дошли преувеличенные слухи - ведь он сказал, что ее акции стоят меньше,
чем ничего, и что банк не заплатит и шиллинга за фунт. Меня несколько
утешило то, что мисс Мэтти, казалось, не совсем ему поверила. Впрочем, я не
могла сказать, так ли это на самом деле, или она притворяется, ибо
крэнфордские дамы ранга мисс Мэтти умели держать себя в руках и сочли бы
свое достоинство униженным, если бы хоть чем-то выдали удивление, отчаяние
или какое-нибудь другое такое же чувство собеседнику более низкого звания,
да еще в лавке, полной народу. Но как бы то ни было, домой мы шли в
молчании. Стыдно признаться, но насколько помню, меня рассердила и
раздосадовала та решительность, с какой мисс Мэтти отдала свои соверена за
злополучную банкноту. Мне так хотелось, чтобы она сшила себе новое шелковое
платье, которое было ей очень нужно. И ведь обычно она проявляла такую
нерешительность, что кто угодно мог отговорить ее от самого твердого
намерения, однако на этот раз я почувствовала, что любые доводы окажутся
бессильны - оттого-то я и сердилась.
После двенадцати мы признались друг другу, что успели узнать о новых
модах все наиболее интересное, и пожаловались на телесную усталость (которая
на самом деле была смятением духа), а потому решили больше из дома не
выходить. Но о банкноте мы не обмолвились ни словом. Затем внезапно, сама не
зная почему, я спросила мисс Мэтти, считает ли она себя обязанной выкупать
за соверены все билеты Городского и сельского банка, которые попадутся ей на
глаза. Не успела я договорить, как готова была откусить себе язык за эти
слова. Мисс Мэтти бросила на меня печальный взгляд, словно я еще больше
усугубила владевшую ею растерянность, и минуту-другую хранила молчание.
Потом она сказала - моя милая, милая мисс Мэтти - без тени упрека в голосе:
- Деточка, мой ум никогда не был таким, какой называют ясным, и очень
часто мне бывает тяжело решать, как я должна поступить, когда все уже
случилось. И я была очень рада оттого, что сегодня утром сразу поняла, в чем
состоит мой долг, увидев рядом с собой этого бедного фермера. Но у меня нет
сил все время думать о том, что я сделаю, если случится то-то или то-то. И
лучше будет просто подождать и посмотреть, что произойдет на самом деле; я
верю, что тогда мне будет ниспослана помощь, если только я не стану заранее
поддаваться тревоге и волнению, вы ведь знаете, милочка, что я не похожа на
Дебору. Если бы Дебора была жива, то она, несомненно, привела бы в порядок
их дела прежде, чем они их так запутали бы.
Обедали мы без всякого аппетита, хотя и пытались вести непринужденный
разговор о посторонних предметах. Когда мы вернулись в гостиную, мисс Мэтти
отперла бюро и начала просматривать свою приходо-расходную книгу. Я так
раскаивалась в моих утренних словах, что не посмела предложить ей помощь, и
только не мешала ей, пока она, наморщив лоб, водила пером по столбцам сверху
вниз. Некоторое время спустя она закрыла книгу, заперла бюро, прошла в тот
угол, где я уныло сидела у огня, и села рядом. Я тихонько вложила свою руку
в ее, она нежно сжала мои пальцы, но не произнесла ни слова. После долгого
молчания она наконец сказала с насильственным спокойствием в голосе:
- Если банк разорится, я потеряю сто сорок девять фунтов тринадцать
шиллингов и четыре пенса годового дохода; у меня останется только тринадцать
фунтов в год.
Я крепко сжала ее руку. Я не знала, что ответить. Вскоре (в темноте мне
не было видно ее лицо) я почувствовала, что ее пальцы судорожно дернулись в
моих, и поняла, что она хочет сказать что-то еще. Она заговорила, и я
услышала в ее голосе рыдание:
- Я надеюсь, что в этом нет ничего дурного... ничего грешного... только
я очень рада, что бедная Дебора избежала этого. Она не вынесла бы подобной
перемены в наших обстоятельствах, у нее ведь была такая благородная, такая
возвышенная душа.
Это все, что она сказала о своей сестре, которая, вопреки всем доводам,
настояла на том, чтобы поместить все их небольшое состояние в этот
злополучный банк. В этот вечер мы зажгли свечу позднее обычного, и пока свет
не понудил нас заговорить, сидели в грустном безмолвии.
Однако после чая мы взялись за шитье с притворной бодростью, которая,
впрочем, вскоре стала почти настоящей, и принялись обсуждать все то же
удивительное событие - помолвку леди Гленмайр. Мисс Мэтти была почти готова
признать, что все вовсе не так уж плохо:
- Я не собираюсь отрицать, что мужчины в доме причиняют много хлопот. Я
сужу не по собственному опыту: мой отец был сама аккуратность и, входя в
переднюю вытирал ноги не менее тщательно, чем любая женщина. И все же
мужчины обычно знают, как следует поступить в трудную минуту, а это большое
утешение - иметь возле себя подобную опору. Теперь леди Гленмайр уже не
будет ездить, не зная, где приклонить главу, а обретет собственный дом и
спокойно заживет среди приятных и сердечных людей вроде нашей доброй мисс
Пул или миссис Форрестер. И мистер Хоггинс, в сущности, очень
представительный мужчина, ну, а его манеры... что такого, если они и не
слишком изысканны? Я знавала людей, наделенных и истинно добрым сердцем, и
большим умом, которые, хотя и не обладали тем, что некоторые считают
утонченностью, тем не менее были честными и великодушными.
Она умолкла, грезя о мистере Холбруке, и я не отвлекала ее, потому что
мои мысли были заняты планом, который пришел мне в голову довольно давно, но
который теперь из-за грозившего банкротства банка необходимо было привести в
исполнение как можно скорее. В тот же вечер, после того как мисс Мэтти
удалилась на покой я предательски вновь зажгла свечу и села в гостиной
сочинять письмо аге Дженкинсу - письмо, которое должно было бы глубоко
взволновать его, если бы он оказался Питером, но всякому другому показалось
бы сухим изложением фактов. Прежде чем я кончила, церковные куранты успели
пробить два.
На следующее утро стало известно и официально и неофициально, что
Городской и сельский банк прекратил платежи. Мисс Мэтти лишилась всего
своего состояния.
Она пыталась говорить со мной спокойно, но когда упомянула, что теперь
ей придется жить на пять шиллингов в неделю, то не сумела сдержать слез.
- Я плачу не о себе, милочка, - сказала она, утирая их. - Мне кажется,
я заплакала из-за очень глупой мысли, представив себе, как горевала бы мама,
если бы она могла это знать. Ведь она всегда заботилась только о нас, а не о
себе. Но у многих бедняков и этого нет, а я умею довольствоваться малым, и,
благодарение богу, когда я заплачу за бараний бок, отдам Марте ее жалованье
и внесу плату за дом, у меня не останется никаких долгов. Бедняжка Марта! Я
думаю, ей будет грустно расставаться со мной.
Мисс Мэтти улыбнулась мне сквозь слезы, и я знаю, что она предпочла бы,
чтобы я видела не их, а только эту улыбку.

ГЛАВА XIV

ДРУЗЬЯ В НУЖДЕ

То, как мисс Мэтти безотлагательно начала менять свою жизнь, чтобы
приспособиться к своему новому положению, послужило мне хорошим уроком - и,
наверное, могло бы кое-чему научить и других. Едва мисс Мэтти спустилась в
кухню, чтобы поговорить с Мартой и сообщить ей о случившемся, я тихонько
ускользнула из дома с письмом аге Дженкинсу и направилась к синьоре узнать
его точный адрес. Я взяла с синьоры слово хранить все в секрете, но,
впрочем, ей были свойственны военная краткость и сдержанность, и она всегда
говорила очень мало, если не считать минут сильного душевного волнения. К
тому же (что удваивало мою уверенность в безопасности этого секрета) синьор
уже настолько поправился, что подумывал через несколько дней покинуть
Крэнфорд и вновь отправиться в странствия вместе с женой и маленькой Фебой.
Собственно говоря, я застала его над большой черно-красной афишей, в которой
перечислялись таланты синьора Брунони и недоставало только названия того
города, где он покажет их публике. И он, и его жена были так поглощены
вопросом о том, каким словам красные буквы придадут наибольшую эффектность,
что прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось отвести синьору в
сторону и задать ей свой вопрос, - но перед этим у меня успели спросить
несколько советов, и я разуверилась в мудрости своих ответов тотчас, едва
синьор высказал свои сомнения и доводы против... Наконец я получила адрес,
записав его на слух, и выглядел он очень странно. По дороге домой я бросила
конверт в ящик и минуту стояла, глядя на деревянную крышку с зияющей щелью,
которая отделяла меня от письма, лишь мгновение назад зажатого в моих
пальцах. Оно ушло от меня, как жизнь - безвозвратно. Ему предстоит качаться
на океанских волнах, и, может быть, на нем останется след морской воды; его
повезут под пальмами, и оно пропитается всеми тропическими ароматами -
клочок бумаги, всего час назад такой знакомый и обыкновенный, отправился в
путь в чуждые, ни ведомые страны за Гангом. Но я не могла долго предаваться
подобным размышлениям, мне нужно было торопиться домой, чтобы мисс Мэтти
меня не хватилась. Дверь мне отворила Марта с лицом, опухшим от слез. Едва
увидев меня, она снова заплакала, вцепилась в мой локоть, втащила меня в
переднюю и громко хлопнула дверью, спрашивая, правда ли то, что говорит мне
Мэтти.
- Я от нее никогда не уйду. Нет уж. Я ей так прямо и сказала и еще
сказала, что не знаю, как это она придумали отказать мне. Я бы на ее месте
этого ни за что не сделала. Будто я такая же вертихвостка, как Рози, которая
прослужила у миссис Фиц-Адам семь лет с половиной и вдруг польстилась на
прибавку. Я сказала, что уж я-то мамоне так служить не стану, я-то понимаю,
когда у меня хорошая хозяйка, хоть она и не понимает, когда у нее хорошая
служанка...
- Но, Марта... - начала я, когда она на мгновение смолкла, утирая
слезы.
- Нет уж, вы мне этих "но, Марта" не говорите, - огрызнулась она,
рассердившись на мой назидательный тон.
- Будьте же благоразумны...
- А вот не буду! - объявила она, полностью обретая свой голос, который
до тех пор приглушался всхлипываниями. - Благоразумно всегда только то, что
другие хотят сказать. А по мне, я тоже ничего неразумного говорить не
собираюсь. Да хоть бы и так! Я все равно все скажу и от своего слова не
отступлю. У меня есть деньги в сберегательном банке, и платьев я себе нашила
много, и от мисс Мэтти я не уйду. Нет уж! Пусть она мне отказывает от места
хоть каждый божий день.
И Марта уперла руки в бока, точно бросая мне вызов, а я, по правде
Говоря, не знала, как мне ее переубедить, и к тому же чувствовала, насколько
мисс Мэтти, здоровье которой все больше слабело, нуждается в заботах этой,
доброй и преданной девушки.
- Ну... - сказала я наконец.
- Спасибо, что вы хоть с "ну" начали! Скажи вы опять "но", так я бы вас
и слушать не стала. А теперь послушаю.
- Я знаю, как много потеряет мисс Мэтти, расставшись с вами, Марта...
- А я что ей говорила? И о том, как она после сама же жалеть будет, - с
торжеством ответила Марта.
- И все же у нее осталось теперь так мало, так ничтожно мало, что я не
представляю, как она сможет вас кормить - ей ведь и самой придется чуть ли
не голодать. Я говорю вам про это, Марта, потому что считаю вас настоящим
другом милой мисс Мэтти, но, как вы сами понимаете, ей такие разговоры были
бы очень неприятны.
По-видимому, я нарисовала даже еще более черную картину, чем сама мисс
Мэтти, потому что Марта опустилась на первый попавшийся стул и расплакалась
в голос (мы с ней стояли на кухне).
Наконец она отняла передник от лица и, глядя прямо мне в глаза,
спросила:
- Поэтому мисс Мэтти и не пожелала сегодня заказать пудинг на обед? Она
сказала, что ей не хочется сладкого и что вы с ней обойдетесь бараньей
котлеткой. Так я ее и послушала! Вы ей ничего не говорите, только я
приготовлю для нее пудинг по ее вкусу, а заплачу за него сама, и вы уж
приглядите, чтобы она его покушала. Человеку в горе всегда утешительно
видеть на столе что-нибудь вкусненькое.
Я обрадовалась, что энергия Марты нашла непосредственный и практичный
выход в сотворении пудинга, так как это позволило отложить бурный спор о
том, оставит ли она службу у мисс Мэтти или нет. Марта надела чистый,
передник, готовясь отправиться в лавку за маслом, яйцами и всем прочим, что
могло ей потребоваться. Она не желала ни крошки взять из домашних запасов, а
потому сняла с полки старый чайничек, в котором хранились ее расхожие
деньги, и отсчитала нужную сумму.
Мисс Мэтти, когда я вошла к ней, была очень тихой и печальной, но
вскоре она уже пыталась улыбаться ради меня. Мы решили, что я напишу отцу и
попрошу его приехать и посоветовать, как и что делать дальше. После того как
письмо это было отправлено, мы начали обсуждать планы будущего. Мисс Мэтти
намеревалась снять одну комнатку, взять с собой столько мебели, сколько
потребуется, чтобы ее обставить, а остальное продать и тихонько существовать
на то, что будет оставаться после уплаты квартирной хозяйке. Меня это не
удовлетворило: я лелеяла более честолюбивые замыслы и принялась обдумывать,
каким образом пожилая женщина, получившая то образование, которое давали
девицам полвека назад, могла бы зарабатывать себе на жизнь или хотя бы
пополнять свой скудный доход, не утрачивая при этом касты. В конце концов я
отбросила это последнее условие и все-таки была не в силах вообразить, что
такое могла бы делать мисс Мэтти.
Разумеется, первой моей мыслью было преподавание. Если бы мисс Мэтти
могла хоть чему-то учить детей, это позволило бы ей проводить много времени
в обществе шаловливых крошек, которых она так любит. Я перебрала в уме все
ее таланты. Как-то она говорила, что могла бы сыграть на фортепьяно "Ah!
vous dirai-je, maman?" {Признаться ли вам, мама? (франц.).}, но это было
очень-очень давно, и призрачная тень былых музыкальных успехов исчезла
бесследно уже много лет; назад. Точно так же когда-то она умела очень ловко
сводить узоры для ришелье - она отмечала фестоны и дырочки, прикладывая
кусок фольги к образчику и прижимая их к оконному стеклу. Но этим
исчерпывались ее достижения в рисовании, и я решила, что их будет явно
недостаточно. Не лучше обстояло дело и с теми основами солидного английского
образования - рукоделием и употреблением глобуса, - в которых наставляла
своих питомиц, директриса пансиона для благородных девиц, куда все
крэнфордские торговцы посылали своих дочерей. Зрение мисс Мэтти ослабело, и
я опасалась, что она не сможет сосчитать нитки в узоре или верно подобрать
разные оттенки шерсти для лица королевы Аделаиды на верноподданнических
ковриках, которые в то время было модно вязать в Крэнфорде. Что же до
употребления глобуса, то я сама никогда не могла уяснить, зачем это нужно, а
потому не мне было судить, способна ли мисс Мэтти преподавать этот предмет;
однако мне представлялось, что экваторы, тропики и прочие таинственные круги
были для нее весьма и весьма воображаемыми линиями и что в Знаках Зодиака
она видела только остатки черной магии.
Искусства же, в которых она, по ее собственному мнению, особо
отличалась, исчерпывались изготовлением жгутиков для зажигания свечей,
которые она вырезывала из цветной бумаги, придавая им форму перьев, и
вязанием изящнейших подвязок. Однажды, получив в подарок особенно красивую
пару, я сказала, что испытываю большой соблазн уронить одну из них на улице,
чтобы ею могли полюбоваться и другие люди, но эта маленькая шутка
(совсем-совсем маленькая) так оскорбила ее понятия о приличиях и вызвала
такие искренние, такие серьезные опасения, как бы в один прекрасный день
искушение не оказалось слишком сильным, что я от души пожалела о своих
легкомысленных словах. Подношение этих искусно связанных подвязок, букетика
ярких жгутиков или карточной колоды, по-особому обмотанной шелком для
вышивания, как все знали, свидетельствовало об особом расположении мисс
Мэтти. Но станет ли кто-нибудь платить за обучение своих детей подобным
искусствам? А главное, станет ли мисс Мэтти продавать за презренный металл
уменье изготовлять пустячки, дорогие тем, кто ее любил?
Мне пришлось смириться и снизойти до чтения, письма и четырех правил
арифметики, но, читая утром вслух главу из Священного писания, мисс Мэтти
всегда откашливалась перед длинными словами. И мне представлялось
сомнительным, чтобы она могла одолеть главу с родословной, сколько бы она ни
кашляла. Почерк у нее был прекрасный и очень изящный, зато правописание!..
Она словно считала, что чем оно фантастичнее и чем больше затруднений ей