Страница:
квартиру, та сможет тратить на нее же. Распродажу имущества отец сначала не
одобрил. Он сказал, что за старую фамильную мебель, как ее ни оберегали и ни
лелеяли, удастся выручить очень малой что эти крохи будут лишь каплей в море
долгов Городского и сельского банка. Но когда я объяснила, насколько
успокоит чуткую совесть мисс Мэтти сознание, что она сделала все, что могла,
он сдался - после того как я рассказала ему о случае с пятифунтовой
банкнотой и он выбранил меня за то, что я не сумела помешать мисс Мэтти.
Затем я упомянула о том, как мне пришло в голову, что она могла бы увеличить
свой скудный доход, продавая чай, и, к моему удивлению (сама я было совсем
от нее отказалась), мой отец ухватился за эту мысль со всей энергией
опытного коммерсанта. По-моему, он начал считать цыплят задолго до осени,
так как немедленно прикинул, что в Крэнфорде она сможет получить прибыли от
этой торговли до двадцати фунтов в год. Маленькую столовую внизу можно
переделать в лавку без каких-либо стеснительных ее атрибутов. Прилавком
будет служить стол, одно окно останется, как есть, а другое заменит
стеклянная дверь. Эта блестящая идея, видимо, подняла меня в его глазах. Мне
оставалось только надеяться, что оба мы не упадем в глазах мисс Мэтти.
Но она выслушала меня терпеливо и была довольна всем, что мы
предложили. Она знает, сказала она, что мы стараемся сделать для нее все как
можно лучше, и она только надеется, только ставит единственным условием, что
она по мере сил будет уплачивать то, что может считаться ее долгом - ради
своего отца, который пользовался в Крэнфорде таким уважением. Мы с отцом
договорились упоминать о банке как можно реже, а если удастся, то и вовсе о
нем не упоминать. Некоторые наши планы, видимо, привели ее в недоумение, но
утром она достаточно долго наблюдала, как мне доставалось за недостаток
сообразительности, а потому не осмелилась задавать слишком много вопросов.
Так что все сошло хорошо, и она только выразила надежду, что из-за нее никто
излишне не поторопится связать себя брачными узами. Когда мы заговорили о
том, что ей следует торговать чаем, это, как я заметила, ее сильно смутило -
но не из-за связанной с этим утраты аристократического статуса, а лишь
потому, что она опасалась не справиться со своими новыми обязанностями и
робко предпочла бы некоторые лишения деятельности, для которой не годилась.
Однако, заметив, что мой отец не намерен отступать, она со вздохом обещала
попробовать, а если у нее ничего не получится, то ведь ей можно будет
оставить это занятие. Хорошо хоть, что мужчины как будто никогда не покупают
чаю, а особенный страх ей внушали именно мужчины. Они говорят так резко и
так громко! И так быстро считают, сколько с них следует и какую сдачу они
должны получить! Вот если бы ей было можно только продавать конфеты детям,
им она, наверное, сумела бы угодить.
СЧАСТЛИВОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я покинула Крэнфорд, только когда дела мисс Мэтти были устроены
наилучшим возможным образом. Было даже получено одобрение миссис Джеймисон,
решившей, что мисс Мэтти дозволяется продавать чай. Этот оракул в течение
нескольких дней размышлял, должна ли торговля чаем лишить мисс Мэтти ее
светских привелегий или нет. Мне кажется, миссис Джеймисон метила больше в
леди Гленмайр, когда наконец она вынесла свой приговор, а именно: если,
согласно строгим законам придворного этикета, положение замужней женщины
определяется рангом ее мужа, то незамужняя женщина сохраняет статус своего
отца. Таким образом, Крэнфорд получил позволение делать визиты мисс Мэтти, а
что до леди Гленмайр, то наносить визиты ей он собирался и без всякого
позволения.
Но каково же было наше удивление, наше смятение, когда мы узнали, что в
следующий вторник в город возвращаются мистер и - подумать только! - миссис
Хоггинс. Миссис Хоггинс! Неужели она навсегда отказалась от своего титула и
из чистейшей бравады порвала свои связи с аристократией, чтобы стать
какой-то Хоггинс? Она, которая до смертного часа могла бы называться леди
Гленмайр! Миссис Джеймисон была довольна. По ее словам, так подтвердилось
то, что она знала с самого начала - что вкусы у этой особы самые низменные.
Однако "эта особа" в воскресенье в церкви казалась очень счастливой, а мы не
сочли нужным приспустить вуали на шляпках с той стороны, которая была
обращена к мистеру и миссис Хоггинс, как сделала это миссис Джеймисон, не
увидев в результате ни его сияющего лица, ни ее смущенного румянца, очень ее
красившего. Пожалуй, даже Джем и Марта не так светились счастьем, когда они
к вечеру, в свою очередь, впервые появились на людях как муж и жена. В тот
день, когда мистер и миссис Хоггинс принимали визитеров, миссис Джеймисон,
чтобы несколько утишить бушевавшую в ее груди бурю, приказала опустить шторы
у себя в доме, точно во время похорон, и ее лишь с трудом удалось уговорить
не отказываться от "Сентджеймской хроники" - в такое негодование привела ее
эта газета, поместив на своих страницах объявление об этом бракосочетании.
Распродажа имущества мисс Мэтти прошла великолепно. Она сохранила
мебель гостиной и спальни (первой из этих комнат она согласилась
пользоваться, пока Марта не подыщет для нее жильца), и в эти же гостиную и
спальню ей пришлось втиснуть всевозможные вещи, которые - как заверил ее
аукционщик - были куплены для нее на распродаже неизвестным другом. Я всегда
подозревала, что этим другом была миссис Фиц-Адам, но ей, несомненно,
помогал сообщник, знавший, какие вещи были особенно дороги мисс Мэтти из-за
воспоминаний юности. Разумеется, весь остальной дом выглядел довольно голо,
за исключением маленькой спаленки, мебель которой отец позволил мне купить
на случай моих будущих приездов, если мисс Мэтти захворает.
Собственные мои небольшие сбережения я израсходовала на всевозможные
конфеты и леденцы, чтобы детишки, которых так любила мисс Мэтти, начали
приходить к ней. Чай в ярко-зеленых жестяных ящичках и конфеты в стеклянных
вазах - мы с мисс Мэтти испытывали немалую гордость, когда оглядывали лавку
вечером накануне ее открытия. Марта отскребла половицы до снежной белизны, а
перед столом-прилавком расстелила пеструю клеенку, на которой должны были
стоять покупатели. В комнате приятно пахло штукатуркой и побелкой. Очень
маленькая дощечка с надписью "Матильда Дженкинс, лицензированная торговля
чаем" пряталась за притолокой новой двери, а на полу два ящика с чаем,
испещренные кабалистическими письменами, ждали, чтобы и их содержимое было
переложено в жестянки.
Мисс Мэтти, как мне следовало бы упомянуть раньше, не чувствовала себя
вправе продавать чай, так как в городе уже имелась лавка мистера Джонсона,
многочисленные товары которого включали и этот колониальный продукт. А
потому, прежде чем окончательно примириться с мыслью о своем новом занятии,
она тайком от меня отправилась к нему, чтобы поставить его в известность о
нашем плане и осведомиться, не повредит ли это его торговле. Мой отец назвал
ее щепетильность "отъявленным вздором" и заметил, что не понимает, "как
стали бы жить торговцы, если бы они только и делали, что соблюдали интересы
друг друга, отчего коммерческой конкуренции сразу же пришел бы конец". И
быть может, для Драмбла это не годилось, однако в Крэнфорде все уладились
как нельзя лучше, ибо мистер Джонсон не только любезно успокоил мисс Мэтти и
рассеял ее опасения, но, насколько мне известно, неоднократно присылал к ней
покупателей, заявляя, что у него чай простой, а вот у мисс Дженкинс можно
найти все самые лучшие сорта. А дорогой чай - это излюбленный предмет
роскоши зажиточных ремесленников и богатых фермеров, которые презрительно
отворачиваются от "конгу" и "сучона", принятых во многих благородных домах,
и берут для себя только зеленый "ганпаудер" и черный "пекоу".
Но вернемся к мисс Мэтти. Было удивительно приятно наблюдать, как ее
бескорыстие и простодушные понятия о справедливости пробуждали в окружающих
такие же добрые чувства. Она как будто никогда не опасалась, что кто-то
может обмануть ее - ведь сама она этого ни при каких обстоятельствах не
сделала бы. Я слышала, как она оборвала клятвенные заверения торговца углем,
сказав спокойно: "Я знаю, вам было бы очень неприятно, если бы вы привезли
мне неполный вес угля". И если в тот раз уголь и был отмерен неполной мерой,
я убеждена, что больше этого никогда не случалось. Злоупотребить ее доверием
людям было так же стыдно, как злоупотребить доверием ребенка. Однако мой
отец утверждает, что "такое простодушие, возможно, хорошо для Крэнфорда, но
в большом мире оно до добра не доведет". И наверное, большой мир весьма
дурен, так как мой отец, подозревающий, всех, с кем он заключает сделки, и
принимающий всяческие предосторожности, тем не менее только в прошлом году
потерял из-за чьего-то плутовства более тысячи фунтов.
Я задержалась в Крэнфорде ровно на столько времени, сколько
понадобилось, чтобы мисс Мэтти свыклась со своим новым образом жизни, а
также чтобы упаковать библиотеку ее отца, которую купил крэнфордский
священник. Он написал мисс Мэтти очень доброе письмо, объясняя, "как рад он
будет приобрести столь отлично подобранную библиотеку, какой, несомненно,
должна быть библиотека покойного мистера Дженкинса, за любую назначенную
цену". А когда она дала согласие - с грустной радостью, потому что книгам
предстояло вернуться в дом ее юности и снова выстроиться у привычных стен, -
он прислал сказать, что не знает, найдется ли у него место для них всех, а
потому не окажет ли ему мисс Мэтти любезность и не оставит ли кое-какие из
них на своих полках. Но мисс Мэтти сказала, что у нее есть Библия и
джонсоновский "Словарь", а времени на чтение у нее, к сожалению, вряд ли
будет оставаться много. Тем не менее я сохранила несколько книг из уважения
к доброте священника.
Деньги, которые он заплатил, а также вырученные при распродаже частично
были истрачены на запасы чая, а частично отложены на черный день, то есть на
случай болезни и на старость. Сумма эта была очень невелика, но и она
потребовала уверток и лжи во спасение (я считала, что это очень дурно - в
теории, и предпочла бы не делать этого на практике), но мы знали, как будет
мучиться мисс Мэтти, если ей станет известно, что у нее что-то отложено,
когда долги банка еще не выплачены. К тому же ей так и не сказали, что ее
друзья помогают платить за дом. Я предпочла бы открыть ей это, но
таинственность придавала доброму поступку старушек некоторую остроту,
которая им очень нравилась. Поэтому первое время Марте приходилось постоянно
подыскивать уклончивые ответы на недоуменные вопросы, каким образом они с
Джемом могут позволить себе жить в подобном доме, но мало-помалу щепетильная
тревога мисс Мэтти утихла, и она свыклась с существующим порядком вещей.
Я уехала от мисс Мэтти с легким сердцем. Количество чая, проданного за
первые два дня, превзошло самые радужные мои надежды. Казалось, и в городке,
и в его окрестностях все разом остались без чая. Единственное, что мне не
нравилось в манере мисс Мэтти торговать, была та жалобная настойчивость, с
какой она упрашивала своих клиентов не покупать зеленый чай, объявляя его
медленным ядом, который разрушает нервы и приносит всевозможные беды. А
упрямство, с каким они его покупали, несмотря на все ее предупреждения, так
ее огорчало, что она, как мне казалось, была уже готова перестать его
продавать, потеряв при этом половину своих клиентов, и я судорожно
изыскивала примеры долголетия, объяснявшиеся исключительно постоянным
употреблением зеленого чая. Однако решающим доводом, положившим конец спору,
оказалась моя удачная ссылка на ворвань и сальные свечи, которые эскимосы не
только с удовольствием едят, но и отлично переваривают. После этого мисс
Мэтти признала, что "на вкус и цвет товарищей нет", и с этих пор прибегала к
уговорам лишь в тех случаях, когда покупатель, по ее мнению, был слишком
молод и неискушен, а потому не мог знать, какое губительное влияние
оказывает зеленый чай на некоторые организмы, и довольствовалась привычным
вздохом, когда его предпочитали люди, чей возраст, казалось бы, мог
подвигнуть их на более мудрый выбор.
Я приезжала из Драмбла по меньшей мере один раз в три месяца, чтобы
привести в порядок счета и ответить на деловые письма. Кстати о письмах: мне
становилось все более стыдно вспоминать про мое письмо аге Дженкинсу, и я
очень радовалась, что никому о нем не упомянула. Я надеялась только, что
письмо пропало. Никакого ответа на него не пришло. Будто его и вовсе не
было.
Примерно через год после того, как мисс Мэтти открыла лавку, я получила
иероглифические каракули Марты, которая умоляла меня приехать в Крэнфорд как
можно скорее. Испугавшись, что мисс Мэтти заболела, я выехала в тот же день
и очень удивила Марту, которая открыла мне дверь. Как обычно, мы удалились
для секретной беседы на кухню, и Марта сказала мне, что роды у нее ожидаются
совсем скоро - через неделю, много через две, а, как ей кажется, мисс Мэтти
об этом даже не подозревает, так не возьму ли я на себя объяснить ей
положение дел, "потому как, мисс, - продолжала Марта, истерически
всхлипывая, - боюсь я, что она этого не одобрит, и уж не знаю, кто будет о
ней заботиться, пока я снова не встану на ноги!"
Я утешила Марту, обещав, что останусь в Крэнфорде, пока она совсем не
оправится, и только посетовала, почему она не объяснила мне в письме причину
этого внезапного вызова - тогда бы я сразу же захватила необходимую одежду.
Но Марта так легко начинала плакать и была в таком расстройстве, что я не
стала говорить о себе, а попыталась успокоить ее и отогнать, мысли о всех
вероятных и возможных несчастьях, которые во множестве рисовались ее
воображению.
Затем я тихонько вышла из дома и направилась к двери лавки, словно
покупательница, желая застать мисс Мэтти врасплох и посмотреть, как она
чувствует себя в своей новой роли. Был теплый майский день, а потому
притворена была только малая половина двери. Мисс Мэтти сидела за своим
прилавком и вязала подвязки чрезвычайно сложным способом, - впрочем, сложным
он казался только мне, а ее нисколько не затруднял, и она негромко напевала
в такт быстрому мельканию спиц. Я сказала "напевала", но, вероятно, музыкант
не употребил бы этого слова для обозначения немелодичного, хотя и приятного
мурлыканья надтреснутого голоса. Не столько по мотиву, сколько по словам я
узнала "Славословие", но безмятежное его звучание говорило о душевном
спокойствии, и пока я стояла на улице у двери, меня охватила тихая радость,
отлично гармонировавшая с этим ясным майским утром. Я вошла в лавку. Сначала
мисс Мэтти не узнала меня и встала, готовясь обслужить покупательницу, но
уже через секунду бдительный кот вцепился в ее вязанье, которое она уронила,
обрадованно всплеснув руками. Мы немного поговорили, и вскоре я убедилась,
что Марта сказала правду: мисс Мэтти даже не подозревала о приближающемся
семейном событии. Тогда я решила не вмешиваться в естественный ход вещей, не
сомневаясь, что получу у мисс Мэтти прощение для Марты, когда явлюсь к ней с
младенцем на руках, вопреки всем опасениям преданной служанки, твердившей,
что мисс Мэтти ей никогда не простит (ведь новое существо потребует от своей
матери внимания и забот, а это казалось ей изменой мисс Мэтти).
Но я оказалась права. По-моему, это у меня наследственное качество, так
как мой отец утверждает, что почти никогда не ошибается. В одно прекрасное
утро, через неделю после моего приезда, я постучалась в комнату мисс Мэтти,
держа на рудах маленький сверток из фланели. Когда я показала ей, что это
такое, она, исполнившись благоговения, попросила меня подать ей с тумбочки
очки и стала рассматривать крохотное существо с нежным любопытством, словно
дивясь его миниатюрному совершенству. Весь день она не могла оправиться от
изумления, ходила на цыпочках и была очень молчалива. Но она тихонько
поднялась наверх повидать Марту, и обе она поплакали от радости, а потом
мисс Мэтти начала поздравлять Джема и, запутавшись, не знала, как кончить,
но тут ее спас звонок в лавке, что принесло не меньшее облегчение и
застенчивому, гордому, добросердечному Джему, который в ответ на мои
поздравления так энергично потряс мне руку, что, по-моему, она и сейчас еще
побаливает.
Пока Марта оставалась в постели, у меня было множество хлопот. Я
ухаживала за мисс Мэтти и готовила ей еду. Я подвела итоги в ее счетной
книге и проверила состояние жестяных ящичков и стеклянных ваз. Кроме того, я
иногда помогала ей в лавке и очень забавлялась, а иногда и тревожилась,
наблюдая ее манеру торговать. Если ребенок просил унцию миндальных конфет (а
четыре большие конфеты того сорта, который держала мисс Мэтти, весили именно
столько), она всегда добавляла еще одну - "для довеска", по ее выражению,
хотя весы и так показывали больше унции. Когда же я пробовала возражать, она
отвечала: "Эти крошки так их любят!" И не было никакого смысла
растолковывать ей, что пятая конфета, весившая четверть унции, превращала
такую продажу в прямой убыток для ее кармана. А потому я припомнила историю
с зеленым чаем и оперила мою стрелу на ее же собственный манер. Я объяснила
ей, как тяжелы для желудка миндальные конфеты и как могут разболеться
детишки, если съедят их слишком много. Этот довод не пропал втуне, и с этих
пор вместо пятой конфеты она сыпала в их подставленные ладошки мятные или
имбирные леденцы, дабы предотвратить опасность, которой была чревата их
покупка. Разумеется, торговля леденцами, ведущаяся на такой основе, не
обещала быть прибыльной, однако я была очень довольна, убедившись, что от
продажи чая мисс Мэтти выручила за год больше двадцати фунтов. К тому же,
свыкнувшись со своим новым занятием, она даже начала находить в нем
удовольствие, так как благодаря ему у нее завязались дружеские отношения со
многими окрестными жителями. Она всегда отпускала им чай полным весом, а
они, в свою очередь, приносили "дочке покойного священника" маленькие
домашние подарки - головку сливочного сыра, пяток свежих яиц, корзиночку
только что поспевших ягод, букетик цветов. Она сказала мне, что порой эти
подношения занимали весь прилавок.
Что же касается Крэнфорда вообще, то дела там шли, как обычно.
Джеймисоновско-хоггинсовская междоусобица все еще была в полном разгаре,
если только существуют междоусобицы, в которых рьяно участвует лишь одна
сторона. Мистер и миссис Хоггинс были очень счастливы и, как большинство
счастливых людей, предпочли бы вражде дружеские отношения. Более того,
миссис Хоггинс, памятуя о прошлой их близости, искренне желала вернуть себе
расположение миссис Джеймисон. Но миссис Джеймисон самое их счастье считала
оскорблением для фамилии Гленмайр, к которой она все еще имела честь
принадлежать, и упрямо отвергала все попытки к примирению. Мистер Муллинер,
как верный член клана, усердно поддерживал свою госпожу. Завидев на улице
мистера или миссис Хоггинс, он тут же шествовал на другую сторону и
предавался созерцанию окружающей жизни вообще и своей дороги в частности,
пока предмет его вражды не оставался позади. Мисс Пул развлекалась тем, что
прикидывала, как миссис Джеймисон выйдет из положения, если она сама, мистер
Муллинер или кто-нибудь еще из се домашних вдруг заболеет - вряд ли у нее
хватит духа позвать мистера Хоггинса, после того как она обошлась с ними
подобным образом. Мисс Пул просто не терпелось, чтобы с миссис Джеймисон или
ее домочадцами приключилась болезнь либо они себе что-нибудь повредили, ибо
тогда Крэнфорд наконец узнал бы, как разрешит миссис Джеймисон это
затруднение.
Марта начала подниматься с постели, и я уже назначила день своего
отъезда, но тут как-то под вечер, когда я сидела с мисс Мэтти в ее уютной
лавочке (погода, помнится, была намного холоднее, чем в мае три недели
назад, а потому мы топили камин и держали дверь плотно закрытой), мы
увидели, что мимо окна медленно прошел незнакомый джентльмен и остановился
перед дверью, словно отыскивая глазами вывеску, которую мы так тщательно
спрятали. Он достал лорнет и несколько раз оглядел дверь, пока наконец не
обнаружил дощечку. Затем он вошел в лавку. И тут мне внезапно пришло в
голову, что это сам ага! Ведь в покрое его костюма проглядывало что-то
иностранное, а лицо покрывал такой густой загар, словно он много лет провел
под палящими лучами солнца. Его смуглая кожа резко контрастировала с густыми
белоснежными волосами, а всматриваясь во что-то, он странно щурил темные
проницательные глаза и морщил щеки. Именно так он посмотрел на мисс Мэтти,
когда вошел. Сначала его взгляд остановился на мне, но тотчас скользнул на
мисс Мэтти, и его глаза сощурились так, как я только что описала. Мисс Мэтти
слегка растерялась и взволновалась, но так бывало всегда, когда в ее лавку
заходил мужчина. Она опасалась, что он вознамерится расплатиться банкнотой
или в лучшем случае совереном и ей придется подсчитывать сдачу, чего она
терпеть не могла. Однако этот покупатель продолжал стоять перед ней, ничего
не спрашивал и только глядел на нее, барабаня пальцами по столу, совсем так,
как когда-то мисс Дженкинс. Мисс Мэтти (как она после мне рассказывала)
совсем уж собралась спросить, что ему угодно, но тут незнакомец внезапно
повернулся ко мне:
- Вас ведь зовут Мэри Смит?
- Да, - ответила я.
Если у меня и были сомнения в том, кто он такой, теперь они рассеялись,
но я не представляла себе, что он скажет или сделает дальше и как мисс Мэтти
перенесет радостную неожиданность, когда, он ей откроется. По-видимому, он
тоже не знал, как приступить к делу, потому что начал вдруг оглядываться,
словно решил купить что-нибудь и оттянуть время. Его взгляд остановился на
миндальных конфетах, и он смело попросил фунт "вот этих штучек". Вряд ли у
мисс Мэтти нашелся бы целый фунт миндальных конфет, но, кроме необычной
грандиозности этой покупки, ее огорчила мысль о несварении желудка, которое
должно было неминуемо последовать за поглощением их в таком количестве. Она
взглянула на него, собираясь возразить. И нежность, смягчившая, его лицо,
нашла нежданный отклик в ее сердце. Она сказала:
- Это же... ах, сэр, неужели вы Питер? - и вся задрожала.
Во мгновение ока он очутился позади стола и обнял, ее, а она
всхлипывала без слез, как плачут люди в старости. Я принесла ей рюмочку вина
- она так побледнела, что встревожилась не только я, но и мистер Питер. Но
все время повторял:
- Я напугал тебя, Мэтти, напугал тебя, моя девочка.
Я сказала, что ей следует пойти в гостиную и прилечь там на кушетке.
Она вопросительно посмотрела на брата, чью руку продолжала крепко сжимать,
даже когда почти лишилась чувств. Он заверил ее, что не расстанется с ней и
она позволила ему увести себя наверх.
Я решила, что мне следует сбегать на кухню поставить чайник на огонь,
чтобы можно было выпить чаю пораньше; а затем остаться в лавке и не мешать
брату и сестре - ведь, несомненно, им нужно будет поведать друг другу очень
многое. Кроме того, я должна была сообщить эту новость Марте, которая так
расплакалась, что и я еле удержалась от слез. Между всхлипываниями она
спрашивала: а уверена ли я, что это действительно брат мисс Мэтти? Ведь я
говорю, будто он совсем седой, а она столько раз слышала, что он очень
красивый молодой джентльмен. Такое же недоумение, по-видимому, мучило за
чаем и мисс Мэтти, которую мы усадили в покойное кресло напротив мистера
Дженкинса, так, чтобы она могла вдоволь на него наглядеться. Она почти не
пила чая, а только смотрела, о еде же не могло быть и речи.
- Вероятно, жаркий климат старит людей очень быстро, - произнесла она
словно про себя. - Когда ты уехал из Крэнфорда, у тебя на голове не было ни
единого седого волоска.
- Но сколько лет прошло с тех пор? - улыбаясь, спросил мистер Питер.
- Да-да, конечно! Наверное, мы с тобой стареем. Но все-таки я не
думала, что мы такие уж старые. Зато седые волосы очень идут тебе, Питер, -
добавила она, опасаясь, не обидела ли его тем, что не сумела скрыть, какое
впечатление произвела на нее его внешность.
- Видно, и я забыл о времени, Мэтти, потому что, как ты думаешь, какие
подарки привез я тебе из Индии? В Портсмуте в моем багаже лежит для тебя
платье из индийского муслина и жемчужное ожерелье. - Он улыбнулся, словно
его позабавил контраст между такими подарками и наружностью его сестры, но
она в первую минуту не подумала об этом и только восхитилась, их
элегантностью. Несколько мгновений она мысленно видела себя в платье из
индийского муслина и в жемчужном ожерелье и инстинктивно поднесла руку к шее
- к тонкой изящной шейке, которая (как говорила мне мясе Пул) в дни ее
юности была прелестной. Но пальцы дотронулись только до складок мягкого
муслина, который теперь всегда окутывал ее до самого подбородка, и это
прикосновение напомнило ей, что в ее лета уже не носят жемчужных ожерелий.
Она сказала:
- Боюсь, я слишком стара для них. Но все равно с твоей стороны было
очень мило выбрать такие подарки. Именно они обрадовали бы меня больше всего
много лет назад... когда я была молода.
- Так я и подумал, моя маленькая Мэтти. Я помнил твои вкусы: они были
так схожи со вкусами нашей милой мамы.
одобрил. Он сказал, что за старую фамильную мебель, как ее ни оберегали и ни
лелеяли, удастся выручить очень малой что эти крохи будут лишь каплей в море
долгов Городского и сельского банка. Но когда я объяснила, насколько
успокоит чуткую совесть мисс Мэтти сознание, что она сделала все, что могла,
он сдался - после того как я рассказала ему о случае с пятифунтовой
банкнотой и он выбранил меня за то, что я не сумела помешать мисс Мэтти.
Затем я упомянула о том, как мне пришло в голову, что она могла бы увеличить
свой скудный доход, продавая чай, и, к моему удивлению (сама я было совсем
от нее отказалась), мой отец ухватился за эту мысль со всей энергией
опытного коммерсанта. По-моему, он начал считать цыплят задолго до осени,
так как немедленно прикинул, что в Крэнфорде она сможет получить прибыли от
этой торговли до двадцати фунтов в год. Маленькую столовую внизу можно
переделать в лавку без каких-либо стеснительных ее атрибутов. Прилавком
будет служить стол, одно окно останется, как есть, а другое заменит
стеклянная дверь. Эта блестящая идея, видимо, подняла меня в его глазах. Мне
оставалось только надеяться, что оба мы не упадем в глазах мисс Мэтти.
Но она выслушала меня терпеливо и была довольна всем, что мы
предложили. Она знает, сказала она, что мы стараемся сделать для нее все как
можно лучше, и она только надеется, только ставит единственным условием, что
она по мере сил будет уплачивать то, что может считаться ее долгом - ради
своего отца, который пользовался в Крэнфорде таким уважением. Мы с отцом
договорились упоминать о банке как можно реже, а если удастся, то и вовсе о
нем не упоминать. Некоторые наши планы, видимо, привели ее в недоумение, но
утром она достаточно долго наблюдала, как мне доставалось за недостаток
сообразительности, а потому не осмелилась задавать слишком много вопросов.
Так что все сошло хорошо, и она только выразила надежду, что из-за нее никто
излишне не поторопится связать себя брачными узами. Когда мы заговорили о
том, что ей следует торговать чаем, это, как я заметила, ее сильно смутило -
но не из-за связанной с этим утраты аристократического статуса, а лишь
потому, что она опасалась не справиться со своими новыми обязанностями и
робко предпочла бы некоторые лишения деятельности, для которой не годилась.
Однако, заметив, что мой отец не намерен отступать, она со вздохом обещала
попробовать, а если у нее ничего не получится, то ведь ей можно будет
оставить это занятие. Хорошо хоть, что мужчины как будто никогда не покупают
чаю, а особенный страх ей внушали именно мужчины. Они говорят так резко и
так громко! И так быстро считают, сколько с них следует и какую сдачу они
должны получить! Вот если бы ей было можно только продавать конфеты детям,
им она, наверное, сумела бы угодить.
СЧАСТЛИВОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я покинула Крэнфорд, только когда дела мисс Мэтти были устроены
наилучшим возможным образом. Было даже получено одобрение миссис Джеймисон,
решившей, что мисс Мэтти дозволяется продавать чай. Этот оракул в течение
нескольких дней размышлял, должна ли торговля чаем лишить мисс Мэтти ее
светских привелегий или нет. Мне кажется, миссис Джеймисон метила больше в
леди Гленмайр, когда наконец она вынесла свой приговор, а именно: если,
согласно строгим законам придворного этикета, положение замужней женщины
определяется рангом ее мужа, то незамужняя женщина сохраняет статус своего
отца. Таким образом, Крэнфорд получил позволение делать визиты мисс Мэтти, а
что до леди Гленмайр, то наносить визиты ей он собирался и без всякого
позволения.
Но каково же было наше удивление, наше смятение, когда мы узнали, что в
следующий вторник в город возвращаются мистер и - подумать только! - миссис
Хоггинс. Миссис Хоггинс! Неужели она навсегда отказалась от своего титула и
из чистейшей бравады порвала свои связи с аристократией, чтобы стать
какой-то Хоггинс? Она, которая до смертного часа могла бы называться леди
Гленмайр! Миссис Джеймисон была довольна. По ее словам, так подтвердилось
то, что она знала с самого начала - что вкусы у этой особы самые низменные.
Однако "эта особа" в воскресенье в церкви казалась очень счастливой, а мы не
сочли нужным приспустить вуали на шляпках с той стороны, которая была
обращена к мистеру и миссис Хоггинс, как сделала это миссис Джеймисон, не
увидев в результате ни его сияющего лица, ни ее смущенного румянца, очень ее
красившего. Пожалуй, даже Джем и Марта не так светились счастьем, когда они
к вечеру, в свою очередь, впервые появились на людях как муж и жена. В тот
день, когда мистер и миссис Хоггинс принимали визитеров, миссис Джеймисон,
чтобы несколько утишить бушевавшую в ее груди бурю, приказала опустить шторы
у себя в доме, точно во время похорон, и ее лишь с трудом удалось уговорить
не отказываться от "Сентджеймской хроники" - в такое негодование привела ее
эта газета, поместив на своих страницах объявление об этом бракосочетании.
Распродажа имущества мисс Мэтти прошла великолепно. Она сохранила
мебель гостиной и спальни (первой из этих комнат она согласилась
пользоваться, пока Марта не подыщет для нее жильца), и в эти же гостиную и
спальню ей пришлось втиснуть всевозможные вещи, которые - как заверил ее
аукционщик - были куплены для нее на распродаже неизвестным другом. Я всегда
подозревала, что этим другом была миссис Фиц-Адам, но ей, несомненно,
помогал сообщник, знавший, какие вещи были особенно дороги мисс Мэтти из-за
воспоминаний юности. Разумеется, весь остальной дом выглядел довольно голо,
за исключением маленькой спаленки, мебель которой отец позволил мне купить
на случай моих будущих приездов, если мисс Мэтти захворает.
Собственные мои небольшие сбережения я израсходовала на всевозможные
конфеты и леденцы, чтобы детишки, которых так любила мисс Мэтти, начали
приходить к ней. Чай в ярко-зеленых жестяных ящичках и конфеты в стеклянных
вазах - мы с мисс Мэтти испытывали немалую гордость, когда оглядывали лавку
вечером накануне ее открытия. Марта отскребла половицы до снежной белизны, а
перед столом-прилавком расстелила пеструю клеенку, на которой должны были
стоять покупатели. В комнате приятно пахло штукатуркой и побелкой. Очень
маленькая дощечка с надписью "Матильда Дженкинс, лицензированная торговля
чаем" пряталась за притолокой новой двери, а на полу два ящика с чаем,
испещренные кабалистическими письменами, ждали, чтобы и их содержимое было
переложено в жестянки.
Мисс Мэтти, как мне следовало бы упомянуть раньше, не чувствовала себя
вправе продавать чай, так как в городе уже имелась лавка мистера Джонсона,
многочисленные товары которого включали и этот колониальный продукт. А
потому, прежде чем окончательно примириться с мыслью о своем новом занятии,
она тайком от меня отправилась к нему, чтобы поставить его в известность о
нашем плане и осведомиться, не повредит ли это его торговле. Мой отец назвал
ее щепетильность "отъявленным вздором" и заметил, что не понимает, "как
стали бы жить торговцы, если бы они только и делали, что соблюдали интересы
друг друга, отчего коммерческой конкуренции сразу же пришел бы конец". И
быть может, для Драмбла это не годилось, однако в Крэнфорде все уладились
как нельзя лучше, ибо мистер Джонсон не только любезно успокоил мисс Мэтти и
рассеял ее опасения, но, насколько мне известно, неоднократно присылал к ней
покупателей, заявляя, что у него чай простой, а вот у мисс Дженкинс можно
найти все самые лучшие сорта. А дорогой чай - это излюбленный предмет
роскоши зажиточных ремесленников и богатых фермеров, которые презрительно
отворачиваются от "конгу" и "сучона", принятых во многих благородных домах,
и берут для себя только зеленый "ганпаудер" и черный "пекоу".
Но вернемся к мисс Мэтти. Было удивительно приятно наблюдать, как ее
бескорыстие и простодушные понятия о справедливости пробуждали в окружающих
такие же добрые чувства. Она как будто никогда не опасалась, что кто-то
может обмануть ее - ведь сама она этого ни при каких обстоятельствах не
сделала бы. Я слышала, как она оборвала клятвенные заверения торговца углем,
сказав спокойно: "Я знаю, вам было бы очень неприятно, если бы вы привезли
мне неполный вес угля". И если в тот раз уголь и был отмерен неполной мерой,
я убеждена, что больше этого никогда не случалось. Злоупотребить ее доверием
людям было так же стыдно, как злоупотребить доверием ребенка. Однако мой
отец утверждает, что "такое простодушие, возможно, хорошо для Крэнфорда, но
в большом мире оно до добра не доведет". И наверное, большой мир весьма
дурен, так как мой отец, подозревающий, всех, с кем он заключает сделки, и
принимающий всяческие предосторожности, тем не менее только в прошлом году
потерял из-за чьего-то плутовства более тысячи фунтов.
Я задержалась в Крэнфорде ровно на столько времени, сколько
понадобилось, чтобы мисс Мэтти свыклась со своим новым образом жизни, а
также чтобы упаковать библиотеку ее отца, которую купил крэнфордский
священник. Он написал мисс Мэтти очень доброе письмо, объясняя, "как рад он
будет приобрести столь отлично подобранную библиотеку, какой, несомненно,
должна быть библиотека покойного мистера Дженкинса, за любую назначенную
цену". А когда она дала согласие - с грустной радостью, потому что книгам
предстояло вернуться в дом ее юности и снова выстроиться у привычных стен, -
он прислал сказать, что не знает, найдется ли у него место для них всех, а
потому не окажет ли ему мисс Мэтти любезность и не оставит ли кое-какие из
них на своих полках. Но мисс Мэтти сказала, что у нее есть Библия и
джонсоновский "Словарь", а времени на чтение у нее, к сожалению, вряд ли
будет оставаться много. Тем не менее я сохранила несколько книг из уважения
к доброте священника.
Деньги, которые он заплатил, а также вырученные при распродаже частично
были истрачены на запасы чая, а частично отложены на черный день, то есть на
случай болезни и на старость. Сумма эта была очень невелика, но и она
потребовала уверток и лжи во спасение (я считала, что это очень дурно - в
теории, и предпочла бы не делать этого на практике), но мы знали, как будет
мучиться мисс Мэтти, если ей станет известно, что у нее что-то отложено,
когда долги банка еще не выплачены. К тому же ей так и не сказали, что ее
друзья помогают платить за дом. Я предпочла бы открыть ей это, но
таинственность придавала доброму поступку старушек некоторую остроту,
которая им очень нравилась. Поэтому первое время Марте приходилось постоянно
подыскивать уклончивые ответы на недоуменные вопросы, каким образом они с
Джемом могут позволить себе жить в подобном доме, но мало-помалу щепетильная
тревога мисс Мэтти утихла, и она свыклась с существующим порядком вещей.
Я уехала от мисс Мэтти с легким сердцем. Количество чая, проданного за
первые два дня, превзошло самые радужные мои надежды. Казалось, и в городке,
и в его окрестностях все разом остались без чая. Единственное, что мне не
нравилось в манере мисс Мэтти торговать, была та жалобная настойчивость, с
какой она упрашивала своих клиентов не покупать зеленый чай, объявляя его
медленным ядом, который разрушает нервы и приносит всевозможные беды. А
упрямство, с каким они его покупали, несмотря на все ее предупреждения, так
ее огорчало, что она, как мне казалось, была уже готова перестать его
продавать, потеряв при этом половину своих клиентов, и я судорожно
изыскивала примеры долголетия, объяснявшиеся исключительно постоянным
употреблением зеленого чая. Однако решающим доводом, положившим конец спору,
оказалась моя удачная ссылка на ворвань и сальные свечи, которые эскимосы не
только с удовольствием едят, но и отлично переваривают. После этого мисс
Мэтти признала, что "на вкус и цвет товарищей нет", и с этих пор прибегала к
уговорам лишь в тех случаях, когда покупатель, по ее мнению, был слишком
молод и неискушен, а потому не мог знать, какое губительное влияние
оказывает зеленый чай на некоторые организмы, и довольствовалась привычным
вздохом, когда его предпочитали люди, чей возраст, казалось бы, мог
подвигнуть их на более мудрый выбор.
Я приезжала из Драмбла по меньшей мере один раз в три месяца, чтобы
привести в порядок счета и ответить на деловые письма. Кстати о письмах: мне
становилось все более стыдно вспоминать про мое письмо аге Дженкинсу, и я
очень радовалась, что никому о нем не упомянула. Я надеялась только, что
письмо пропало. Никакого ответа на него не пришло. Будто его и вовсе не
было.
Примерно через год после того, как мисс Мэтти открыла лавку, я получила
иероглифические каракули Марты, которая умоляла меня приехать в Крэнфорд как
можно скорее. Испугавшись, что мисс Мэтти заболела, я выехала в тот же день
и очень удивила Марту, которая открыла мне дверь. Как обычно, мы удалились
для секретной беседы на кухню, и Марта сказала мне, что роды у нее ожидаются
совсем скоро - через неделю, много через две, а, как ей кажется, мисс Мэтти
об этом даже не подозревает, так не возьму ли я на себя объяснить ей
положение дел, "потому как, мисс, - продолжала Марта, истерически
всхлипывая, - боюсь я, что она этого не одобрит, и уж не знаю, кто будет о
ней заботиться, пока я снова не встану на ноги!"
Я утешила Марту, обещав, что останусь в Крэнфорде, пока она совсем не
оправится, и только посетовала, почему она не объяснила мне в письме причину
этого внезапного вызова - тогда бы я сразу же захватила необходимую одежду.
Но Марта так легко начинала плакать и была в таком расстройстве, что я не
стала говорить о себе, а попыталась успокоить ее и отогнать, мысли о всех
вероятных и возможных несчастьях, которые во множестве рисовались ее
воображению.
Затем я тихонько вышла из дома и направилась к двери лавки, словно
покупательница, желая застать мисс Мэтти врасплох и посмотреть, как она
чувствует себя в своей новой роли. Был теплый майский день, а потому
притворена была только малая половина двери. Мисс Мэтти сидела за своим
прилавком и вязала подвязки чрезвычайно сложным способом, - впрочем, сложным
он казался только мне, а ее нисколько не затруднял, и она негромко напевала
в такт быстрому мельканию спиц. Я сказала "напевала", но, вероятно, музыкант
не употребил бы этого слова для обозначения немелодичного, хотя и приятного
мурлыканья надтреснутого голоса. Не столько по мотиву, сколько по словам я
узнала "Славословие", но безмятежное его звучание говорило о душевном
спокойствии, и пока я стояла на улице у двери, меня охватила тихая радость,
отлично гармонировавшая с этим ясным майским утром. Я вошла в лавку. Сначала
мисс Мэтти не узнала меня и встала, готовясь обслужить покупательницу, но
уже через секунду бдительный кот вцепился в ее вязанье, которое она уронила,
обрадованно всплеснув руками. Мы немного поговорили, и вскоре я убедилась,
что Марта сказала правду: мисс Мэтти даже не подозревала о приближающемся
семейном событии. Тогда я решила не вмешиваться в естественный ход вещей, не
сомневаясь, что получу у мисс Мэтти прощение для Марты, когда явлюсь к ней с
младенцем на руках, вопреки всем опасениям преданной служанки, твердившей,
что мисс Мэтти ей никогда не простит (ведь новое существо потребует от своей
матери внимания и забот, а это казалось ей изменой мисс Мэтти).
Но я оказалась права. По-моему, это у меня наследственное качество, так
как мой отец утверждает, что почти никогда не ошибается. В одно прекрасное
утро, через неделю после моего приезда, я постучалась в комнату мисс Мэтти,
держа на рудах маленький сверток из фланели. Когда я показала ей, что это
такое, она, исполнившись благоговения, попросила меня подать ей с тумбочки
очки и стала рассматривать крохотное существо с нежным любопытством, словно
дивясь его миниатюрному совершенству. Весь день она не могла оправиться от
изумления, ходила на цыпочках и была очень молчалива. Но она тихонько
поднялась наверх повидать Марту, и обе она поплакали от радости, а потом
мисс Мэтти начала поздравлять Джема и, запутавшись, не знала, как кончить,
но тут ее спас звонок в лавке, что принесло не меньшее облегчение и
застенчивому, гордому, добросердечному Джему, который в ответ на мои
поздравления так энергично потряс мне руку, что, по-моему, она и сейчас еще
побаливает.
Пока Марта оставалась в постели, у меня было множество хлопот. Я
ухаживала за мисс Мэтти и готовила ей еду. Я подвела итоги в ее счетной
книге и проверила состояние жестяных ящичков и стеклянных ваз. Кроме того, я
иногда помогала ей в лавке и очень забавлялась, а иногда и тревожилась,
наблюдая ее манеру торговать. Если ребенок просил унцию миндальных конфет (а
четыре большие конфеты того сорта, который держала мисс Мэтти, весили именно
столько), она всегда добавляла еще одну - "для довеска", по ее выражению,
хотя весы и так показывали больше унции. Когда же я пробовала возражать, она
отвечала: "Эти крошки так их любят!" И не было никакого смысла
растолковывать ей, что пятая конфета, весившая четверть унции, превращала
такую продажу в прямой убыток для ее кармана. А потому я припомнила историю
с зеленым чаем и оперила мою стрелу на ее же собственный манер. Я объяснила
ей, как тяжелы для желудка миндальные конфеты и как могут разболеться
детишки, если съедят их слишком много. Этот довод не пропал втуне, и с этих
пор вместо пятой конфеты она сыпала в их подставленные ладошки мятные или
имбирные леденцы, дабы предотвратить опасность, которой была чревата их
покупка. Разумеется, торговля леденцами, ведущаяся на такой основе, не
обещала быть прибыльной, однако я была очень довольна, убедившись, что от
продажи чая мисс Мэтти выручила за год больше двадцати фунтов. К тому же,
свыкнувшись со своим новым занятием, она даже начала находить в нем
удовольствие, так как благодаря ему у нее завязались дружеские отношения со
многими окрестными жителями. Она всегда отпускала им чай полным весом, а
они, в свою очередь, приносили "дочке покойного священника" маленькие
домашние подарки - головку сливочного сыра, пяток свежих яиц, корзиночку
только что поспевших ягод, букетик цветов. Она сказала мне, что порой эти
подношения занимали весь прилавок.
Что же касается Крэнфорда вообще, то дела там шли, как обычно.
Джеймисоновско-хоггинсовская междоусобица все еще была в полном разгаре,
если только существуют междоусобицы, в которых рьяно участвует лишь одна
сторона. Мистер и миссис Хоггинс были очень счастливы и, как большинство
счастливых людей, предпочли бы вражде дружеские отношения. Более того,
миссис Хоггинс, памятуя о прошлой их близости, искренне желала вернуть себе
расположение миссис Джеймисон. Но миссис Джеймисон самое их счастье считала
оскорблением для фамилии Гленмайр, к которой она все еще имела честь
принадлежать, и упрямо отвергала все попытки к примирению. Мистер Муллинер,
как верный член клана, усердно поддерживал свою госпожу. Завидев на улице
мистера или миссис Хоггинс, он тут же шествовал на другую сторону и
предавался созерцанию окружающей жизни вообще и своей дороги в частности,
пока предмет его вражды не оставался позади. Мисс Пул развлекалась тем, что
прикидывала, как миссис Джеймисон выйдет из положения, если она сама, мистер
Муллинер или кто-нибудь еще из се домашних вдруг заболеет - вряд ли у нее
хватит духа позвать мистера Хоггинса, после того как она обошлась с ними
подобным образом. Мисс Пул просто не терпелось, чтобы с миссис Джеймисон или
ее домочадцами приключилась болезнь либо они себе что-нибудь повредили, ибо
тогда Крэнфорд наконец узнал бы, как разрешит миссис Джеймисон это
затруднение.
Марта начала подниматься с постели, и я уже назначила день своего
отъезда, но тут как-то под вечер, когда я сидела с мисс Мэтти в ее уютной
лавочке (погода, помнится, была намного холоднее, чем в мае три недели
назад, а потому мы топили камин и держали дверь плотно закрытой), мы
увидели, что мимо окна медленно прошел незнакомый джентльмен и остановился
перед дверью, словно отыскивая глазами вывеску, которую мы так тщательно
спрятали. Он достал лорнет и несколько раз оглядел дверь, пока наконец не
обнаружил дощечку. Затем он вошел в лавку. И тут мне внезапно пришло в
голову, что это сам ага! Ведь в покрое его костюма проглядывало что-то
иностранное, а лицо покрывал такой густой загар, словно он много лет провел
под палящими лучами солнца. Его смуглая кожа резко контрастировала с густыми
белоснежными волосами, а всматриваясь во что-то, он странно щурил темные
проницательные глаза и морщил щеки. Именно так он посмотрел на мисс Мэтти,
когда вошел. Сначала его взгляд остановился на мне, но тотчас скользнул на
мисс Мэтти, и его глаза сощурились так, как я только что описала. Мисс Мэтти
слегка растерялась и взволновалась, но так бывало всегда, когда в ее лавку
заходил мужчина. Она опасалась, что он вознамерится расплатиться банкнотой
или в лучшем случае совереном и ей придется подсчитывать сдачу, чего она
терпеть не могла. Однако этот покупатель продолжал стоять перед ней, ничего
не спрашивал и только глядел на нее, барабаня пальцами по столу, совсем так,
как когда-то мисс Дженкинс. Мисс Мэтти (как она после мне рассказывала)
совсем уж собралась спросить, что ему угодно, но тут незнакомец внезапно
повернулся ко мне:
- Вас ведь зовут Мэри Смит?
- Да, - ответила я.
Если у меня и были сомнения в том, кто он такой, теперь они рассеялись,
но я не представляла себе, что он скажет или сделает дальше и как мисс Мэтти
перенесет радостную неожиданность, когда, он ей откроется. По-видимому, он
тоже не знал, как приступить к делу, потому что начал вдруг оглядываться,
словно решил купить что-нибудь и оттянуть время. Его взгляд остановился на
миндальных конфетах, и он смело попросил фунт "вот этих штучек". Вряд ли у
мисс Мэтти нашелся бы целый фунт миндальных конфет, но, кроме необычной
грандиозности этой покупки, ее огорчила мысль о несварении желудка, которое
должно было неминуемо последовать за поглощением их в таком количестве. Она
взглянула на него, собираясь возразить. И нежность, смягчившая, его лицо,
нашла нежданный отклик в ее сердце. Она сказала:
- Это же... ах, сэр, неужели вы Питер? - и вся задрожала.
Во мгновение ока он очутился позади стола и обнял, ее, а она
всхлипывала без слез, как плачут люди в старости. Я принесла ей рюмочку вина
- она так побледнела, что встревожилась не только я, но и мистер Питер. Но
все время повторял:
- Я напугал тебя, Мэтти, напугал тебя, моя девочка.
Я сказала, что ей следует пойти в гостиную и прилечь там на кушетке.
Она вопросительно посмотрела на брата, чью руку продолжала крепко сжимать,
даже когда почти лишилась чувств. Он заверил ее, что не расстанется с ней и
она позволила ему увести себя наверх.
Я решила, что мне следует сбегать на кухню поставить чайник на огонь,
чтобы можно было выпить чаю пораньше; а затем остаться в лавке и не мешать
брату и сестре - ведь, несомненно, им нужно будет поведать друг другу очень
многое. Кроме того, я должна была сообщить эту новость Марте, которая так
расплакалась, что и я еле удержалась от слез. Между всхлипываниями она
спрашивала: а уверена ли я, что это действительно брат мисс Мэтти? Ведь я
говорю, будто он совсем седой, а она столько раз слышала, что он очень
красивый молодой джентльмен. Такое же недоумение, по-видимому, мучило за
чаем и мисс Мэтти, которую мы усадили в покойное кресло напротив мистера
Дженкинса, так, чтобы она могла вдоволь на него наглядеться. Она почти не
пила чая, а только смотрела, о еде же не могло быть и речи.
- Вероятно, жаркий климат старит людей очень быстро, - произнесла она
словно про себя. - Когда ты уехал из Крэнфорда, у тебя на голове не было ни
единого седого волоска.
- Но сколько лет прошло с тех пор? - улыбаясь, спросил мистер Питер.
- Да-да, конечно! Наверное, мы с тобой стареем. Но все-таки я не
думала, что мы такие уж старые. Зато седые волосы очень идут тебе, Питер, -
добавила она, опасаясь, не обидела ли его тем, что не сумела скрыть, какое
впечатление произвела на нее его внешность.
- Видно, и я забыл о времени, Мэтти, потому что, как ты думаешь, какие
подарки привез я тебе из Индии? В Портсмуте в моем багаже лежит для тебя
платье из индийского муслина и жемчужное ожерелье. - Он улыбнулся, словно
его позабавил контраст между такими подарками и наружностью его сестры, но
она в первую минуту не подумала об этом и только восхитилась, их
элегантностью. Несколько мгновений она мысленно видела себя в платье из
индийского муслина и в жемчужном ожерелье и инстинктивно поднесла руку к шее
- к тонкой изящной шейке, которая (как говорила мне мясе Пул) в дни ее
юности была прелестной. Но пальцы дотронулись только до складок мягкого
муслина, который теперь всегда окутывал ее до самого подбородка, и это
прикосновение напомнило ей, что в ее лета уже не носят жемчужных ожерелий.
Она сказала:
- Боюсь, я слишком стара для них. Но все равно с твоей стороны было
очень мило выбрать такие подарки. Именно они обрадовали бы меня больше всего
много лет назад... когда я была молода.
- Так я и подумал, моя маленькая Мэтти. Я помнил твои вкусы: они были
так схожи со вкусами нашей милой мамы.