Страница:
выпрямилась и на последние слова капитана Брауна сказала только, отчеканивая
каждый слог:
- Я предпочитаю доктора Джонсона мистеру Бозу. Утверждают, - за
верность этого я не ручаюсь, - будто слышали, как капитан Браун сказал sotto
voce: {Вполголоса (итал.).} "Черт бы побрал доктора Джонсона". Если это и
правда, то он тут же почувствовал себя виноватым, что и доказал, подойдя к
креслу мисс Дженкинс и попытавшись завязать с ней разговор на более приятную
тему. Но она осталась неумолимой. На следующий день она произнесла
упомянутую мною фразу о ямочках мисс Джесси.
КАПИТАН
Невозможно прогостить месяц в Крэнфорде и не получить подробных
сведений о том, как живет каждый из его обитателей, и задолго до того, как
мой визит окончился, я уже узнала о семействе Браунов очень многое. Не о их
бедности - о ней они с самого начала говорили откровенно и просто и не
скрывали, что им приходится жить очень экономно. Городку оставалось только
обнаружить, насколько неисчерпаема сердечная доброта капитана и насколько
разнообразны ее проявления, которых сам он вовсе не замечал. Кое-какие из
них довольно долго давали пищу для пересудов. Читали мы мало, почти все дамы
были довольны своей прислугой, и тем для разговоров не хватало. А потому мы
во всех подробностях обсудили случай, когда капитан в одно очень скользкое
воскресное утро забрал из рук бедной старухи ее обед. Выходя из церкви, он
увидел, как она бредет из пекарни, заметил, что ноги ее почти не слушаются,
и с тем же достоинством, с каким он делал решительно все, освободил ее от
ноши и шел по улице рядом с ней, пока благополучно не донес тушеную баранину
с картофелем до самого ее дома. Это было сочтено весьма эксцентричным
поступком, и мы ждали, что утром в понедельник капитан отправится делать
визиты, дабы оправдаться и удовлетворить крэнфордские понятия о приличиях,
но он ничего подобного не сделал, после чего было решено, что ему стыдно и
он прячется от людских глаз. От души сжалившись над ним, мы начали
повторять? "В конце концов воскресное происшествие доказывает, что у него
очень доброе сердце". И было решено утешить его, как только он появится
среди нас, но - увы! - он явился ничуть не пристыженный, разговаривал
обычным густым басом, как всегда откинув голову в неизменном щегольски
завитом парике, и мы были вынуждены заключить, что он попросту забыл про
воскресное событие.
Между мисс Пул и мисс Джесси Браун благодаря шетландской шерсти и новым
вязальным спицам завязалось нечто вроде дружбы, а потому, когда я гостила у
мисс Пул, то виделась с Браунами гораздо чаще, чем когда жила у мисс
Дженкинс, которая так и не простила капитану Брауну его, как она выразилась,
оскорбительных замечаний но адресу изящной и приятной беллетристики доктора
Джонсона. Я узнала, что мисс Браун терзает какой-то медленный и неизлечимый
недуг и что страдания придают ее лицу ту угрюмость, которую я прежде сочла
свидетельством плохого характера. Порой она действительно сердилась по
пустякам - когда нервное раздражение, вызывавшееся ее недугом, оказывалось
свыше ее сил. Мисс Джесси сносила эти припадки раздражительности даже еще
более терпеливо, чем горькие самообвинения, которыми они неизменно
завершались. Мисс Браун упрекала себя не только за вспыльчивость и
нетерпеливость, но и за то, что из-за нее отец и сестра вынуждены во всем
себе отказывать, лишь бы покупать дорогие лекарства и лакомства, которые в
ее состоянии были ей необходимы. Она с такой охотой сама приносила бы жертвы
ради них и облегчала бы их заботы, что в результате природная щедрость ее
души оборачивалась лишней причиной для раздражения. Мисс Джесси и капитан
сносили все это не только безропотно, но с нежной любовью. Когда я побывала
у них дома, я простила мисс Джесси фальшивое пение и платья, не совсем
идущие к ее возрасту. Я поняла, что (увы, сильно потертые) сюртуки капитана
с ватной грудью и его каштановый парик "а-ля Брут" - это остатки его
щегольской военной молодости, которые он теперь без смущения донашивал. Он
был мастером на все руки, чему немало способствовал опыт, приобретенный в
казармах. По его собственному признанию, своими сапогами он бывал доволен,
только когда чистил их сам, но, впрочем, он охотно облегчал труд их
маленькой служанки и всякими другими способами - возможно, сознавая, что
из-за болезни его дочери ее место никак нельзя назвать завидным.
Вскоре после описанного мною достопамятного диспута он попытался
примириться с мисс Дженкинс, преподнеся ей деревянный совок для угля (его
собственного изготовления), так как она постоянно жаловалась на то, что ей
очень досаждает скрежет железного совка. Мисс Дженкинс приняла его дар
холодно и поблагодарила его с церемонной вежливостью. Когда капитан ушел,
она попросила меня унести совок в чулан, чувствуя, возможно, что как ни
неприятен железный совок для угля, он все-таки предпочтительнее, чем подарок
человека, который ставит мистера Боза выше доктора Джонсона.
Таково было положение вещей, когда я покинула Крэнфорд и уехала в
Драмбл. Однако у меня было несколько усердных корреспонденток, которые
держали меня au fait {В курсе (франц.).} относительно всего, что происходило
в милом городке: мисс Пул, например, которая теперь вязала крючком с таким
же упоением, как прежде на спицах, а потому все ее письма, в сущности,
сводились к рефрену старинной песни "И белой шерсти мне купи у Флинта" -
каждую новость заключало то или иное поручение, имевшее непосредственное
отношение к вязанию крючком. Мисс Матильда Дженкинс (не имевшая ничего
против того, чтобы ее называли мисс Мэтти, когда мисс Дженкинс не было
рядом) писала милые ласковые путаные письма, время от времени осмеливаясь
высказать собственное мнение; однако она тут же спохватывалась и либо
просила меня не обращать внимания на ее слова, ибо Дебора так не думает, а
кому же судить, как не ей, либо добавляла постскриптум примерно в таком
духе: написав вышеуказанное, она успела поговорить с Деборой, и теперь
убеждена... и т. д. (чаще всего тут следовало полное отречение от мнения,
которое она высказала в злополучном письме). Далее мне писала мисс Дженкинс
- Дебора, ревниво оберегавшая свое библейское имя, которое дал ей ее
покойный отец, от фамильярных сокращений. Я даже думаю, что она взяла свою
библейскую тезку себе за образец, и, право, в ней было сходство с этой
суровой пророчицей - разумеется, со скидкой на разницу в воспитании и
различие в одежде. Мисс Дженкинс носила мягкий, завязанный бантом галстук,
шляпку, похожую на жокейское кепи, и вообще у нее был вид женщины с сильной
волей, хотя она с презрением отнеслась бы к нынешним утверждениям, будто
женщины равны мужчинам. Равны! Она прекрасно знала, что они гораздо их выше.
Но вернемся к ее письмам. Все в них было достойным и величавым, как она
сама. Я недавно перечитывала их (милая мисс Дженкинс, как я благоговела
перед ней!) и приведу здесь один отрывок, тем более что он касается нашего
друга капитана Брауна:
"Высокородная миссис Джеймисон только что покинула меня; пока мы
беседовали, она сообщила мне о том, что вчера ей нанес визит былой друг ее
незабвенного супруга лорд Молверер. Вряд ли вы сумеете отгадать, что привело
милорда в пределы нашего небольшого городка. Это было желание повидать
капитана Брауна, с кем, как оказывается, милорд встречался средь "войн в
пернатых шлемах" и кому выпала честь оградить милорда от гибели, когда ему
угрожала ужасная опасность неподалеку от мыса, незаслуженно носящего
название мыса Доброй Надежды. Вам известно, что нашему другу миссис
Джеймисон несколько не хватает духа невинного любопытства; а потому вы не
будете особенно удивлены, узнав, что она не смогла сообщить мне, какова была
природа вышеуказанной опасности. Мне, признаюсь, хотелось узнать, каким
образом капитан Браун, чей дом поставлен отнюдь не на широкую ногу, мог
принять столь именитого гостя, и оказалось, что милорд удалился опочить
сном, и будем надеяться, сладким, в гостиницу "Ангел", однако два дня, в
течение которых он озарял Крэнфорд своим августейшим присутствием, милорд
делил браунианский стол. По словам миссис Джонсон, жены нашего городского
мясника, мисс Джесси купила ножку ягненка, но об иных приготовлениях к
приему, достойному столь именитого гостя, я ничего не слышала. Быть может,
они угощали его "яствами духа, напитком беседы ученой", и нам, тем, кому
известно прискорбное пренебрежение капитана Брауна "к прозрачным родникам
родного языка, ничем не замутненным", возможно, следует порадоваться тому,
что он имел случай улучшить свой вкус, беседуя с элегантным и утонченным
членом британской аристократии. Но кто свободен от тех или иных человеческих
слабостей и недостатков?"
С той же почтой я получила по письму от мисс Пул и мисс Мэтти.
Крэнфордские любительницы переписки не могли упустить такую новость, как
приезд лорда Молверера, и извлекли из нее все, что было возможно. Мисс Мэгги
смиренно извинилась, что пишет одновременно с сестрой, которая настолько
лучше ее могла рассказать, какая честь выпала Крэнфорду. Однако, несмотря на
небезупречную орфографию, именно письмо мисс Мэтти дало мне наиболее полное
представление о том, в какое волнение был ввергнут городок из-за визита
лорда. Ведь за исключением прислуги в "Ангеле", Браунов, миссис Джеймисон и
маленького мальчика, которого милорд выругал, когда тот задел грязным
обручем его аристократическую ногу, он, насколько я знаю, никого не удостоил
там беседой.
В следующий раз я приехала в Крэнфорд летом. За время моего отсутствия
там никто не родился, никто не умер и никто не сочетался браком. Все жили в
прежних своих жилищах, и почти все носили те же отлично сохраненные
старомодные платья. Наиболее замечательным событием был ковер, который
барышни Дженкинс купили для гостиной. Ах, сколько хлопот доставляли нам с
мисс Мэтти солнечные лучи, которые во вторую половину дня все время норовили
упасть на этот ковер сквозь незанавешенное окно! Мы клали на эти места
газеты, а затем возвращались к нашим книгам или рукоделию, но четверть часа
спустя, увы и ах, солнце перемещалось и озаряло ковер уже в стороне от
газет, и нам вновь приходилось падать на колени и передвигать развернутые
листы. Кроме того, мы были очень заняты все утро перед званым вечером мисс
Дженкинс: следуя ее указаниям, мы отрезали полосы от газет, сшивали их и
укладывали узенькие дорожки к каждому стулу так, чтобы обувь гостей не
загрязнила и не осквернила чистоты ковра. А вы в Лондоне изготовляете для
каждого гостя особую бумажную дорожку?
Капитан Браун и мисс Дженкинс держались друге другом довольно натянуто.
Литературный спор, завязавшийся на моих глазах, остался открытой раной,
легчайшее прикосновение к которой причиняло им страдания. Иных расхождений
во мнениях между ними никогда не было, но этого одного оказалось достаточно.
Мисс Дженкинс не могла удержаться и, не обращаясь прямо к капитану, говорила
вещи, адресованные, несомненно, ему. А он, правда, ничего не отвечал, но
барабанил пальцами по столу, и этот его демарш весьма ее уязвлял, как
поношение доктора Джонсона. Он слишком выставлял напоказ предпочтение,
которое отдавал сочинениям мистера Боза, и однажды, идучи по улице,
настолько углубился в них, что чуть было не толкнул мисс Дженкинс; и хотя
его извинения были горячими и искренними, и хотя, собственно говоря, ничего
не произошло - он только испугал ее и перепугался сам, - она призналась мне,
что предпочла бы, чтобы капитан сбил ее с ног, лишь бы он при этом читал
более возвышенную литературу. Бедный мужественный капитан! Он выглядел
постаревшим, еще более измученным, а сукно его сюртука совсем вытерлось.
Однако весел и бодр он был, как прежде, - если только его не спрашивали о
здоровье его старшей дочери.
- Она очень страдает и будет страдать еще больше; мы делаем, что можем,
чтобы как-то облегчить ее боль. На все воля божья!
При последних словах он снял шляпу. От мисс Мэтти я узнала, что для нее
действительно делалось все. К ней был приглашен самый известный в этих краях
врач, и все его советы исполнялись, каких бы расходов они ни требовали. Мисс
Мэтти не сомневалась, что они отказывают себе в очень многом, лишь бы
больная ни в чем не нуждалась, но сами они об этом никогда не упоминали, а
мисс Джесси...
- Право, она настоящий ангел! - сказала бедная мисс Мэтти, давал волю
своим чувствам. - Она сносит раздражение мисс Браун, словно совсем его не
замечает, и после бессонной ночи, когда ее чуть ли не до зари терзали
попреками, она весело улыбается. Как это прекрасно! И встречает капитана за
завтраком такая свежая и бодрая, словно сладко спала до утра в кровати
королевы! Милочка, вы бы не стали больше смеяться над ее локончиками и
розовыми бантами, если бы видели все это, как видела я.
Я могла только почувствовать себя очень виноватой, и когда мы снова
встретились с мисс Джесси, поздоровалась с ней очень почтительно. Она
выглядела увядшей и похудевшей, а когда заговорила о сестре, ее губы
задрожали, точно от слабости. Однако она удержала слезы, уже блеснувшие в ее
красивых глазах, и, посветлев, сказала:
- Но какой Крэнфард добрый город! Право же, если у кого-нибудь обед
особенно удался, так лучшее кушанье обязательно будет прислано моей сестре в
закрытом блюде. Бедняки оставляют для нее ранние овощи у нас на крыльце. Они
отвечают коротко и ворчливо, словно чего-то стыдятся, но как бесконечно
трогает меня их заботливость!
И на этот раз слезы хлынули из ее глаз, однако через минуту-другую она
выбранила себя за них и в конце концов рассталась со мной такая же веселая и
бодрая, как всегда.
- Но почему же этот лорд Молверер ничего не сделал для человека,
который спас ему жизнь? - спросила я.
- Да видите ли, капитан Браун упоминает про свою бедность, только если
на то есть веские причины, а в обществе милорда он все время выглядел
счастливым и беззаботным, точно принц; ну, и они не извинялись за скудость
обеда - так как же ее было заметить? А мисс Браун в тот день чувствовала
себя лучше, и казалось, будто все у них обстоит отлично, так что лорд
Молверер, наверное, даже не заподозрил, как трудно им живется на самом деле.
Зимой он, правда, часто присылал им дичи, но теперь он путешествует за
границей.
Я часто замечала, как умеют в Крэнфорде использовать всякие мелочи,
чтобы делать приятное другим. Розовые лепестки ощипывались прежде, чем они
успевали осыпаться, и из них приготовлялась душистая смесь для кого-нибудь,
у кого нет сада, пучочки лаванды посылались обитателю большого города, чтобы
рассыпать их в ящиках комода или сжигать в спальне больного, страдающего
хроническим недугом. Крэнфорд ревностно делал подарки, на которые многие
взглянули бы с пренебрежением, и оказывал услуги, казалось бы, не стоящие
затраченного на них труда. Мисс Дженкинс начинила яблоко гвоздикой, чтобы
оно распространяло приятное благоухание в комнате мисс Браун, когда его
нагреют, и каждую вкладываемую в него гвоздичку сопровождала джонсонианской
фразой. Стоило ей теперь подумать о Браунах, как она начинала говорить на
манер доктора Джонсона, а поскольку в это лето они постоянно занимали ее
мысли, то я все время выслушивала звучные трехэтажные предложения.
Как-то капитан Браун явился с визитом, чтобы поблагодарить мисс
Дженкинс за множество мелких любезностей, о которых я до тех пор ничего не
знала. Он внезапно превратился в старика, его глубокий бас звучал
надтреснуто, глаза потускнели, лицо избороздили морщины. О состоянии своей
дочери он уже был не в силах говорить бодро, но то немногое, что он сказал,
было сказано с мужественной благочестивой покорностью судьбе. Дважды он
повторил: "Только богу известно, чем была для нас Джесси" - и после второго
раза поспешно встал, молча пожал нам всем руки и вышел.
К вечеру мы заметили на улице кучки людей, которые с ужасом на лицах
выслушивали какую-то весть. Некоторое время мисс Дженкинс недоумевала, что
могло случиться, а затем все-таки решила пренебречь требованиями хорошего
тона и послала Дженни узнать, в чем дело.
Дженни вернулась белая как полотно.
- Ох, сударыня! Ох, мисс Дженкинс, сударыня! Эта мерзкая железная
дорога убила капитана Брауна! - И она разразилась рыданиями, потому что, как
и многие другие, она любила капитана за его доброту.
- Как?.. Где?.. Где? Дженни, перестаньте плакать и расскажите толком!
Мисс Мэтти выбежала на улицу и приказала возчику, который принес
страшную новость:
- Идите... тотчас же идите к моей сестре, мисс Дженкинс, к дочери
крэнфордского священника. Ну, скажите, скажите, что это неправда! -
восклицала она, вводя в гостиную растерявшегося возчика, который усердно
приглаживал вихры и топтал мокрыми сапогами новый ковер - но никто не
обратил на это внимания.
- Уж извините, сударыня, а так оно и есть. Я своими глазами видел! - И
он вздрогнул при этом воспоминании. - Капитан ждал лондонского поезда, а сам
читал какую-то новую книжку. А маленькая такая девочка захотела к маменьке,
убежала от сестры и ковыляет себе по рельсам. А он, как услышал поезд,
посмотрел, увидел ее и прыгнул на рельсы. Схватил ее, но у него нога
подвернулась, а поезд тут его и переехал. О, господи, господи! Это правда,
сударыня, они уже пошли сказать его дочкам. А девочка-то цела и невредима.
Ей только плечо ушибло, когда он бросил ее на руки матери. Бедный капитан
был бы этому рад, верно ведь, сударыня? Благослови его бог!
Суровое лицо дюжего возчика сморщилось, и он отвернулся, чтобы скрыть
слезы. Я взглянула на мисс Дженкинс. Ей, по-видимому, стало дурно, и она
вделала мне знак открыть окно.
- Матильда, принеси мою шляпку. Я должна пойти к бедным девушкам. Да
простит мне бог, что я иногда говорила с капитаном пренебрежительно!
Мисс Дженкинс оделась, готовясь выйти из дому, и велела мисс Матильде
налить возчику рюмочку вина. До ее возвращения мы с мисс Мэтти сидели
съежившись у камина и тихо, испуганно переговаривались. И я знаю, мы обе все
время, тихонько плакали.
Мисс Дженкинс вернулась в молчаливом настроении, и мы не посмели ее
расспрашивать. Она сказала нам, что мисс Джесси упала в обморок и они с мисс
Пул лишь с трудом привели ее в чувство, но что мисс Джесси, едва очнувшись,
попросила, чтобы одна из них пошла посидеть с ее сестрой.
- Мистер Хогтинс говорит, что ей остается жить совсем недолго и ее
нужно оберечь от этого удара, - сказала мисс Джесси тихо, не смея дать волю
своему горю.
- Но как вы сумеете это сделать, милочка? - спросила мисс Дженкинс. - У
вас не хватит сил, она заметит ваши слезы.
- Господь мне поможет... я сдержусь... Она спала, когда пришли
сказать... Может быть, она еще не проснулась. Ей будет так тяжело - и не
только из-за смерти папы, но и от мысли о том, что теперь будет со мной.
Ведь она всегда так обо мне заботится!
Они встретили взгляд ее кротких любящих глаз, и мисс Пул говорила
потом, что чуть было не расплакалась, зная, как мисс Браун обходится с
сестрой.
Однако все устроилось по желанию мисс Джесси. Мисс Браун объяснили, что
ее отцу пришлось спешно уехать по делам железной дороги. Как-то им удалось
ее убедить - как именно, мисс Дженкинс не знала. Мисс Пул обещала пока
остаться у мисс Джесси. Миссис Джеймисон прислала справиться о них. Больше
ничего в этот вечер мы не узнали, и он был очень-очень грустный. На
следующий день газета графства, которую выписывала мисс Дженкинс, поместила
подробное описание рокового происшествия. Мисс Дженкинс сказала, что стала
что-то слаба глазами, и попросила меня прочесть газету вслух. Когда я дошла
до фразы: "Доблестный джентльмен был поглощен чтением очередного выпуска
"Пиквика", который только что получил", мисс Дженкинс долго и печально
качала головой, а затем произнесла со вздохом:
- Бедный, милый, ослепленный человек!
Тело со станции должны были перенести в приходскую церковь, чтобы затем
там же предать земле. Мисс Джесси во что бы то ни стало хотела проводить
отца в последний путь и не слушала никаких убеждений. Необходимость
сдерживаться сделала ее почти упрямой, и она осталась глуха к просьбам мисс
Пул и советам мисс Дженкинс. В конце концов мисс Дженкинс уступила и после
молчания, которое, как я боялась, означало, что мисс Джесси вызвала ее
глубокое неудовольствие, обещала сопровождать ее на похоронах.
- Вы не можете быть там одна. Если я допущу подобное, это будет
попранием и приличий и человечности.
Судя по лицу мисс Джесси, это предложение ее отнюдь не обрадовало, но
все упрямство, если оно у нее было она израсходовала, отстаивая свое
намерение присутствовать при погребении. Бедняжке, конечно, хотелось в
одиночестве выплакаться на могиле любимого отца, для которого она была всем,
и на краткие полчаса свободно отдаться горю вдали от дружеских и
сочувственных глаз. Но это ей не было дано. В тот же день мисс Дженкинс
послала в лавку за ярдом черного крепа и немедленно обшила им черную
шелковую шляпку, о которой я упоминала. Кончив работу, она надела шляпку и
оглянулась на нас, ожидая нашего одобрения - восторги и восхищение она
презирала. У меня было очень тяжело на душе, но даже в минуты самого
искреннего горя нас порой непрошено навещают забавные мысли, и шляпка на
голове мисс Дженкинс представилась мне внушительным шлемом. Вот в этом-то
головном уборе, наполовину жокейском кепи, наполовину шлеме, мисс Дженкинс и
присутствовала на похоронах капитана Брауна и, насколько мне известно,
поддерживала мисс Джесси с нежной снисходительной твердостью, позволив ей
вдоволь поплакать, прежде чем они покинули кладбище.
Тем временем мисс Пул, мисс Мэтти и я ухаживали за мисс Браун, но, как
мы ни старались, ее ворчливые бесконечные жалобы не иссякали. И если мы
совсем пали духом и измучились, то как же должна была чувствовать себя мисс
Джесси! Однако она вернулась домой почти спокойной, точно обрела новые,
силы. Сняв траур, она вошла к больной, немного бледная, кроткая, как всегда,
и поблагодарила нас нежным и долгим пожатием руки. Она даже сумела
улыбнуться - слабой, ласковой, невеселой улыбкой, словно стараясь заверить
нас в том, что несчастье ее не сломило. И все же наши глаза внезапно
наполнились слезами, которые нам было бы легче сдержать, если бы она
расплакалась. Мы уговорились, что мисс Пул останется с ней на всю долгую
ночь бдения у постели больной, а мисс Мэтти и я вернемся утром, чтобы
сменить их и дать мисс Джесси возможность немного поспать. Однако, когда
настало утро, мисс Дженкинс вышла к завтраку в шлемоподобной шляпке и велела
мисс Мэтти остаться дома - она сама пойдет ухаживать за больной.
По-видимому, ее снедала великая лихорадка дружеского сочувствия,
заставлявшая ее завтракать стоя и выговаривать всем домашним.
Но никакие заботы и никакая энергичная, обладающая непреклонной волей
женщина уже не могли помочь мисс Браун. Когда мы вошли в комнату, там
властвовало нечто более сильное, чем все мы, грозное нечто, перед которым мы
были беспомощны. Мисс Браун умирала. Мы едва узнали ее голос - от
раздраженности, без которой мы его себе не представляли, не осталось и
следа. Потом мисс Джесси говорила мне, что в это утро голос и лицо ее сестры
стали вновь такими, какими они были прежде, до того, как смерть матери
сделала ее юной, робкой главой семьи, из которой теперь осталась только мисс
Джесси. Умирающая сознавала присутствие сестры, хотя нас, мне кажется, не
замечала. Мы стояли чуть в стороне, за занавеской; мисс Джесси, опустившись
на колени у изголовья сестры и наклонившись к ее лицу, ловила последний, еле
слышный страшный шепот:
- Ах, Джесси, Джесси! Какой я была эгоисткой! Да простит мне бог, что я
позволила тебе пожертвовать для меня всем! Я так тебя любила и все-таки
думала только о себе. Да простит мне бог!
- Милая, ну что ты, что ты... - сказала мисс Джесси сквозь рыдания.
- А папа! Милый любимый папа! Я не буду жаловаться, если господь даст
мне силу терпеть. Но, Джесси, расскажи папе, как мне хотелось увидеть его в
последние минуты и попросить у него прощения. Теперь он уже никогда не
узнает, как я его любила... ах, если бы я могла сказать ему это, прежде чем
умру! Какой горестной была его жизнь, а я так мало делала, чтобы облегчить
ее!
Лицо мисс Джесси словно озарилось светом.
- Родная, может быть, тебя утешит мысль, что он это знает? Милая, ведь
его заботы, его горести... - Ее голос задрожал, но она принудила себя
говорить твердо. - Мэри! Он раньше тебя ушел туда, где усталые обретают
покой. Он знает теперь, как ты его любила.
На лице мисс Браун появилось странное выражение, но в нем не было
печали. Несколько мгновений она молчала, а затем мы не столько услышали,
сколько прочли по ее губам слова:
- Папа, мама, Гарри, Арчи... - И тут новая мысль омрачила ее тускнеющее
сознание: - Но ты же остаешься, совсем одна, Джесси!
Мисс Джесси, наверное, думала об этом все время, пока молчала, потому
что теперь из ее глаз дождем хлынули слезы и у нее не сразу достало сил
ответить. Затем, сложив ладони, она воздела руки и сказала - не нам:
- "Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться!" Несколько минут спустя
мисс Браун застыла в последнем покое, чтобы больше уже никогда не страдать и
каждый слог:
- Я предпочитаю доктора Джонсона мистеру Бозу. Утверждают, - за
верность этого я не ручаюсь, - будто слышали, как капитан Браун сказал sotto
voce: {Вполголоса (итал.).} "Черт бы побрал доктора Джонсона". Если это и
правда, то он тут же почувствовал себя виноватым, что и доказал, подойдя к
креслу мисс Дженкинс и попытавшись завязать с ней разговор на более приятную
тему. Но она осталась неумолимой. На следующий день она произнесла
упомянутую мною фразу о ямочках мисс Джесси.
КАПИТАН
Невозможно прогостить месяц в Крэнфорде и не получить подробных
сведений о том, как живет каждый из его обитателей, и задолго до того, как
мой визит окончился, я уже узнала о семействе Браунов очень многое. Не о их
бедности - о ней они с самого начала говорили откровенно и просто и не
скрывали, что им приходится жить очень экономно. Городку оставалось только
обнаружить, насколько неисчерпаема сердечная доброта капитана и насколько
разнообразны ее проявления, которых сам он вовсе не замечал. Кое-какие из
них довольно долго давали пищу для пересудов. Читали мы мало, почти все дамы
были довольны своей прислугой, и тем для разговоров не хватало. А потому мы
во всех подробностях обсудили случай, когда капитан в одно очень скользкое
воскресное утро забрал из рук бедной старухи ее обед. Выходя из церкви, он
увидел, как она бредет из пекарни, заметил, что ноги ее почти не слушаются,
и с тем же достоинством, с каким он делал решительно все, освободил ее от
ноши и шел по улице рядом с ней, пока благополучно не донес тушеную баранину
с картофелем до самого ее дома. Это было сочтено весьма эксцентричным
поступком, и мы ждали, что утром в понедельник капитан отправится делать
визиты, дабы оправдаться и удовлетворить крэнфордские понятия о приличиях,
но он ничего подобного не сделал, после чего было решено, что ему стыдно и
он прячется от людских глаз. От души сжалившись над ним, мы начали
повторять? "В конце концов воскресное происшествие доказывает, что у него
очень доброе сердце". И было решено утешить его, как только он появится
среди нас, но - увы! - он явился ничуть не пристыженный, разговаривал
обычным густым басом, как всегда откинув голову в неизменном щегольски
завитом парике, и мы были вынуждены заключить, что он попросту забыл про
воскресное событие.
Между мисс Пул и мисс Джесси Браун благодаря шетландской шерсти и новым
вязальным спицам завязалось нечто вроде дружбы, а потому, когда я гостила у
мисс Пул, то виделась с Браунами гораздо чаще, чем когда жила у мисс
Дженкинс, которая так и не простила капитану Брауну его, как она выразилась,
оскорбительных замечаний но адресу изящной и приятной беллетристики доктора
Джонсона. Я узнала, что мисс Браун терзает какой-то медленный и неизлечимый
недуг и что страдания придают ее лицу ту угрюмость, которую я прежде сочла
свидетельством плохого характера. Порой она действительно сердилась по
пустякам - когда нервное раздражение, вызывавшееся ее недугом, оказывалось
свыше ее сил. Мисс Джесси сносила эти припадки раздражительности даже еще
более терпеливо, чем горькие самообвинения, которыми они неизменно
завершались. Мисс Браун упрекала себя не только за вспыльчивость и
нетерпеливость, но и за то, что из-за нее отец и сестра вынуждены во всем
себе отказывать, лишь бы покупать дорогие лекарства и лакомства, которые в
ее состоянии были ей необходимы. Она с такой охотой сама приносила бы жертвы
ради них и облегчала бы их заботы, что в результате природная щедрость ее
души оборачивалась лишней причиной для раздражения. Мисс Джесси и капитан
сносили все это не только безропотно, но с нежной любовью. Когда я побывала
у них дома, я простила мисс Джесси фальшивое пение и платья, не совсем
идущие к ее возрасту. Я поняла, что (увы, сильно потертые) сюртуки капитана
с ватной грудью и его каштановый парик "а-ля Брут" - это остатки его
щегольской военной молодости, которые он теперь без смущения донашивал. Он
был мастером на все руки, чему немало способствовал опыт, приобретенный в
казармах. По его собственному признанию, своими сапогами он бывал доволен,
только когда чистил их сам, но, впрочем, он охотно облегчал труд их
маленькой служанки и всякими другими способами - возможно, сознавая, что
из-за болезни его дочери ее место никак нельзя назвать завидным.
Вскоре после описанного мною достопамятного диспута он попытался
примириться с мисс Дженкинс, преподнеся ей деревянный совок для угля (его
собственного изготовления), так как она постоянно жаловалась на то, что ей
очень досаждает скрежет железного совка. Мисс Дженкинс приняла его дар
холодно и поблагодарила его с церемонной вежливостью. Когда капитан ушел,
она попросила меня унести совок в чулан, чувствуя, возможно, что как ни
неприятен железный совок для угля, он все-таки предпочтительнее, чем подарок
человека, который ставит мистера Боза выше доктора Джонсона.
Таково было положение вещей, когда я покинула Крэнфорд и уехала в
Драмбл. Однако у меня было несколько усердных корреспонденток, которые
держали меня au fait {В курсе (франц.).} относительно всего, что происходило
в милом городке: мисс Пул, например, которая теперь вязала крючком с таким
же упоением, как прежде на спицах, а потому все ее письма, в сущности,
сводились к рефрену старинной песни "И белой шерсти мне купи у Флинта" -
каждую новость заключало то или иное поручение, имевшее непосредственное
отношение к вязанию крючком. Мисс Матильда Дженкинс (не имевшая ничего
против того, чтобы ее называли мисс Мэтти, когда мисс Дженкинс не было
рядом) писала милые ласковые путаные письма, время от времени осмеливаясь
высказать собственное мнение; однако она тут же спохватывалась и либо
просила меня не обращать внимания на ее слова, ибо Дебора так не думает, а
кому же судить, как не ей, либо добавляла постскриптум примерно в таком
духе: написав вышеуказанное, она успела поговорить с Деборой, и теперь
убеждена... и т. д. (чаще всего тут следовало полное отречение от мнения,
которое она высказала в злополучном письме). Далее мне писала мисс Дженкинс
- Дебора, ревниво оберегавшая свое библейское имя, которое дал ей ее
покойный отец, от фамильярных сокращений. Я даже думаю, что она взяла свою
библейскую тезку себе за образец, и, право, в ней было сходство с этой
суровой пророчицей - разумеется, со скидкой на разницу в воспитании и
различие в одежде. Мисс Дженкинс носила мягкий, завязанный бантом галстук,
шляпку, похожую на жокейское кепи, и вообще у нее был вид женщины с сильной
волей, хотя она с презрением отнеслась бы к нынешним утверждениям, будто
женщины равны мужчинам. Равны! Она прекрасно знала, что они гораздо их выше.
Но вернемся к ее письмам. Все в них было достойным и величавым, как она
сама. Я недавно перечитывала их (милая мисс Дженкинс, как я благоговела
перед ней!) и приведу здесь один отрывок, тем более что он касается нашего
друга капитана Брауна:
"Высокородная миссис Джеймисон только что покинула меня; пока мы
беседовали, она сообщила мне о том, что вчера ей нанес визит былой друг ее
незабвенного супруга лорд Молверер. Вряд ли вы сумеете отгадать, что привело
милорда в пределы нашего небольшого городка. Это было желание повидать
капитана Брауна, с кем, как оказывается, милорд встречался средь "войн в
пернатых шлемах" и кому выпала честь оградить милорда от гибели, когда ему
угрожала ужасная опасность неподалеку от мыса, незаслуженно носящего
название мыса Доброй Надежды. Вам известно, что нашему другу миссис
Джеймисон несколько не хватает духа невинного любопытства; а потому вы не
будете особенно удивлены, узнав, что она не смогла сообщить мне, какова была
природа вышеуказанной опасности. Мне, признаюсь, хотелось узнать, каким
образом капитан Браун, чей дом поставлен отнюдь не на широкую ногу, мог
принять столь именитого гостя, и оказалось, что милорд удалился опочить
сном, и будем надеяться, сладким, в гостиницу "Ангел", однако два дня, в
течение которых он озарял Крэнфорд своим августейшим присутствием, милорд
делил браунианский стол. По словам миссис Джонсон, жены нашего городского
мясника, мисс Джесси купила ножку ягненка, но об иных приготовлениях к
приему, достойному столь именитого гостя, я ничего не слышала. Быть может,
они угощали его "яствами духа, напитком беседы ученой", и нам, тем, кому
известно прискорбное пренебрежение капитана Брауна "к прозрачным родникам
родного языка, ничем не замутненным", возможно, следует порадоваться тому,
что он имел случай улучшить свой вкус, беседуя с элегантным и утонченным
членом британской аристократии. Но кто свободен от тех или иных человеческих
слабостей и недостатков?"
С той же почтой я получила по письму от мисс Пул и мисс Мэтти.
Крэнфордские любительницы переписки не могли упустить такую новость, как
приезд лорда Молверера, и извлекли из нее все, что было возможно. Мисс Мэгги
смиренно извинилась, что пишет одновременно с сестрой, которая настолько
лучше ее могла рассказать, какая честь выпала Крэнфорду. Однако, несмотря на
небезупречную орфографию, именно письмо мисс Мэтти дало мне наиболее полное
представление о том, в какое волнение был ввергнут городок из-за визита
лорда. Ведь за исключением прислуги в "Ангеле", Браунов, миссис Джеймисон и
маленького мальчика, которого милорд выругал, когда тот задел грязным
обручем его аристократическую ногу, он, насколько я знаю, никого не удостоил
там беседой.
В следующий раз я приехала в Крэнфорд летом. За время моего отсутствия
там никто не родился, никто не умер и никто не сочетался браком. Все жили в
прежних своих жилищах, и почти все носили те же отлично сохраненные
старомодные платья. Наиболее замечательным событием был ковер, который
барышни Дженкинс купили для гостиной. Ах, сколько хлопот доставляли нам с
мисс Мэтти солнечные лучи, которые во вторую половину дня все время норовили
упасть на этот ковер сквозь незанавешенное окно! Мы клали на эти места
газеты, а затем возвращались к нашим книгам или рукоделию, но четверть часа
спустя, увы и ах, солнце перемещалось и озаряло ковер уже в стороне от
газет, и нам вновь приходилось падать на колени и передвигать развернутые
листы. Кроме того, мы были очень заняты все утро перед званым вечером мисс
Дженкинс: следуя ее указаниям, мы отрезали полосы от газет, сшивали их и
укладывали узенькие дорожки к каждому стулу так, чтобы обувь гостей не
загрязнила и не осквернила чистоты ковра. А вы в Лондоне изготовляете для
каждого гостя особую бумажную дорожку?
Капитан Браун и мисс Дженкинс держались друге другом довольно натянуто.
Литературный спор, завязавшийся на моих глазах, остался открытой раной,
легчайшее прикосновение к которой причиняло им страдания. Иных расхождений
во мнениях между ними никогда не было, но этого одного оказалось достаточно.
Мисс Дженкинс не могла удержаться и, не обращаясь прямо к капитану, говорила
вещи, адресованные, несомненно, ему. А он, правда, ничего не отвечал, но
барабанил пальцами по столу, и этот его демарш весьма ее уязвлял, как
поношение доктора Джонсона. Он слишком выставлял напоказ предпочтение,
которое отдавал сочинениям мистера Боза, и однажды, идучи по улице,
настолько углубился в них, что чуть было не толкнул мисс Дженкинс; и хотя
его извинения были горячими и искренними, и хотя, собственно говоря, ничего
не произошло - он только испугал ее и перепугался сам, - она призналась мне,
что предпочла бы, чтобы капитан сбил ее с ног, лишь бы он при этом читал
более возвышенную литературу. Бедный мужественный капитан! Он выглядел
постаревшим, еще более измученным, а сукно его сюртука совсем вытерлось.
Однако весел и бодр он был, как прежде, - если только его не спрашивали о
здоровье его старшей дочери.
- Она очень страдает и будет страдать еще больше; мы делаем, что можем,
чтобы как-то облегчить ее боль. На все воля божья!
При последних словах он снял шляпу. От мисс Мэтти я узнала, что для нее
действительно делалось все. К ней был приглашен самый известный в этих краях
врач, и все его советы исполнялись, каких бы расходов они ни требовали. Мисс
Мэтти не сомневалась, что они отказывают себе в очень многом, лишь бы
больная ни в чем не нуждалась, но сами они об этом никогда не упоминали, а
мисс Джесси...
- Право, она настоящий ангел! - сказала бедная мисс Мэтти, давал волю
своим чувствам. - Она сносит раздражение мисс Браун, словно совсем его не
замечает, и после бессонной ночи, когда ее чуть ли не до зари терзали
попреками, она весело улыбается. Как это прекрасно! И встречает капитана за
завтраком такая свежая и бодрая, словно сладко спала до утра в кровати
королевы! Милочка, вы бы не стали больше смеяться над ее локончиками и
розовыми бантами, если бы видели все это, как видела я.
Я могла только почувствовать себя очень виноватой, и когда мы снова
встретились с мисс Джесси, поздоровалась с ней очень почтительно. Она
выглядела увядшей и похудевшей, а когда заговорила о сестре, ее губы
задрожали, точно от слабости. Однако она удержала слезы, уже блеснувшие в ее
красивых глазах, и, посветлев, сказала:
- Но какой Крэнфард добрый город! Право же, если у кого-нибудь обед
особенно удался, так лучшее кушанье обязательно будет прислано моей сестре в
закрытом блюде. Бедняки оставляют для нее ранние овощи у нас на крыльце. Они
отвечают коротко и ворчливо, словно чего-то стыдятся, но как бесконечно
трогает меня их заботливость!
И на этот раз слезы хлынули из ее глаз, однако через минуту-другую она
выбранила себя за них и в конце концов рассталась со мной такая же веселая и
бодрая, как всегда.
- Но почему же этот лорд Молверер ничего не сделал для человека,
который спас ему жизнь? - спросила я.
- Да видите ли, капитан Браун упоминает про свою бедность, только если
на то есть веские причины, а в обществе милорда он все время выглядел
счастливым и беззаботным, точно принц; ну, и они не извинялись за скудость
обеда - так как же ее было заметить? А мисс Браун в тот день чувствовала
себя лучше, и казалось, будто все у них обстоит отлично, так что лорд
Молверер, наверное, даже не заподозрил, как трудно им живется на самом деле.
Зимой он, правда, часто присылал им дичи, но теперь он путешествует за
границей.
Я часто замечала, как умеют в Крэнфорде использовать всякие мелочи,
чтобы делать приятное другим. Розовые лепестки ощипывались прежде, чем они
успевали осыпаться, и из них приготовлялась душистая смесь для кого-нибудь,
у кого нет сада, пучочки лаванды посылались обитателю большого города, чтобы
рассыпать их в ящиках комода или сжигать в спальне больного, страдающего
хроническим недугом. Крэнфорд ревностно делал подарки, на которые многие
взглянули бы с пренебрежением, и оказывал услуги, казалось бы, не стоящие
затраченного на них труда. Мисс Дженкинс начинила яблоко гвоздикой, чтобы
оно распространяло приятное благоухание в комнате мисс Браун, когда его
нагреют, и каждую вкладываемую в него гвоздичку сопровождала джонсонианской
фразой. Стоило ей теперь подумать о Браунах, как она начинала говорить на
манер доктора Джонсона, а поскольку в это лето они постоянно занимали ее
мысли, то я все время выслушивала звучные трехэтажные предложения.
Как-то капитан Браун явился с визитом, чтобы поблагодарить мисс
Дженкинс за множество мелких любезностей, о которых я до тех пор ничего не
знала. Он внезапно превратился в старика, его глубокий бас звучал
надтреснуто, глаза потускнели, лицо избороздили морщины. О состоянии своей
дочери он уже был не в силах говорить бодро, но то немногое, что он сказал,
было сказано с мужественной благочестивой покорностью судьбе. Дважды он
повторил: "Только богу известно, чем была для нас Джесси" - и после второго
раза поспешно встал, молча пожал нам всем руки и вышел.
К вечеру мы заметили на улице кучки людей, которые с ужасом на лицах
выслушивали какую-то весть. Некоторое время мисс Дженкинс недоумевала, что
могло случиться, а затем все-таки решила пренебречь требованиями хорошего
тона и послала Дженни узнать, в чем дело.
Дженни вернулась белая как полотно.
- Ох, сударыня! Ох, мисс Дженкинс, сударыня! Эта мерзкая железная
дорога убила капитана Брауна! - И она разразилась рыданиями, потому что, как
и многие другие, она любила капитана за его доброту.
- Как?.. Где?.. Где? Дженни, перестаньте плакать и расскажите толком!
Мисс Мэтти выбежала на улицу и приказала возчику, который принес
страшную новость:
- Идите... тотчас же идите к моей сестре, мисс Дженкинс, к дочери
крэнфордского священника. Ну, скажите, скажите, что это неправда! -
восклицала она, вводя в гостиную растерявшегося возчика, который усердно
приглаживал вихры и топтал мокрыми сапогами новый ковер - но никто не
обратил на это внимания.
- Уж извините, сударыня, а так оно и есть. Я своими глазами видел! - И
он вздрогнул при этом воспоминании. - Капитан ждал лондонского поезда, а сам
читал какую-то новую книжку. А маленькая такая девочка захотела к маменьке,
убежала от сестры и ковыляет себе по рельсам. А он, как услышал поезд,
посмотрел, увидел ее и прыгнул на рельсы. Схватил ее, но у него нога
подвернулась, а поезд тут его и переехал. О, господи, господи! Это правда,
сударыня, они уже пошли сказать его дочкам. А девочка-то цела и невредима.
Ей только плечо ушибло, когда он бросил ее на руки матери. Бедный капитан
был бы этому рад, верно ведь, сударыня? Благослови его бог!
Суровое лицо дюжего возчика сморщилось, и он отвернулся, чтобы скрыть
слезы. Я взглянула на мисс Дженкинс. Ей, по-видимому, стало дурно, и она
вделала мне знак открыть окно.
- Матильда, принеси мою шляпку. Я должна пойти к бедным девушкам. Да
простит мне бог, что я иногда говорила с капитаном пренебрежительно!
Мисс Дженкинс оделась, готовясь выйти из дому, и велела мисс Матильде
налить возчику рюмочку вина. До ее возвращения мы с мисс Мэтти сидели
съежившись у камина и тихо, испуганно переговаривались. И я знаю, мы обе все
время, тихонько плакали.
Мисс Дженкинс вернулась в молчаливом настроении, и мы не посмели ее
расспрашивать. Она сказала нам, что мисс Джесси упала в обморок и они с мисс
Пул лишь с трудом привели ее в чувство, но что мисс Джесси, едва очнувшись,
попросила, чтобы одна из них пошла посидеть с ее сестрой.
- Мистер Хогтинс говорит, что ей остается жить совсем недолго и ее
нужно оберечь от этого удара, - сказала мисс Джесси тихо, не смея дать волю
своему горю.
- Но как вы сумеете это сделать, милочка? - спросила мисс Дженкинс. - У
вас не хватит сил, она заметит ваши слезы.
- Господь мне поможет... я сдержусь... Она спала, когда пришли
сказать... Может быть, она еще не проснулась. Ей будет так тяжело - и не
только из-за смерти папы, но и от мысли о том, что теперь будет со мной.
Ведь она всегда так обо мне заботится!
Они встретили взгляд ее кротких любящих глаз, и мисс Пул говорила
потом, что чуть было не расплакалась, зная, как мисс Браун обходится с
сестрой.
Однако все устроилось по желанию мисс Джесси. Мисс Браун объяснили, что
ее отцу пришлось спешно уехать по делам железной дороги. Как-то им удалось
ее убедить - как именно, мисс Дженкинс не знала. Мисс Пул обещала пока
остаться у мисс Джесси. Миссис Джеймисон прислала справиться о них. Больше
ничего в этот вечер мы не узнали, и он был очень-очень грустный. На
следующий день газета графства, которую выписывала мисс Дженкинс, поместила
подробное описание рокового происшествия. Мисс Дженкинс сказала, что стала
что-то слаба глазами, и попросила меня прочесть газету вслух. Когда я дошла
до фразы: "Доблестный джентльмен был поглощен чтением очередного выпуска
"Пиквика", который только что получил", мисс Дженкинс долго и печально
качала головой, а затем произнесла со вздохом:
- Бедный, милый, ослепленный человек!
Тело со станции должны были перенести в приходскую церковь, чтобы затем
там же предать земле. Мисс Джесси во что бы то ни стало хотела проводить
отца в последний путь и не слушала никаких убеждений. Необходимость
сдерживаться сделала ее почти упрямой, и она осталась глуха к просьбам мисс
Пул и советам мисс Дженкинс. В конце концов мисс Дженкинс уступила и после
молчания, которое, как я боялась, означало, что мисс Джесси вызвала ее
глубокое неудовольствие, обещала сопровождать ее на похоронах.
- Вы не можете быть там одна. Если я допущу подобное, это будет
попранием и приличий и человечности.
Судя по лицу мисс Джесси, это предложение ее отнюдь не обрадовало, но
все упрямство, если оно у нее было она израсходовала, отстаивая свое
намерение присутствовать при погребении. Бедняжке, конечно, хотелось в
одиночестве выплакаться на могиле любимого отца, для которого она была всем,
и на краткие полчаса свободно отдаться горю вдали от дружеских и
сочувственных глаз. Но это ей не было дано. В тот же день мисс Дженкинс
послала в лавку за ярдом черного крепа и немедленно обшила им черную
шелковую шляпку, о которой я упоминала. Кончив работу, она надела шляпку и
оглянулась на нас, ожидая нашего одобрения - восторги и восхищение она
презирала. У меня было очень тяжело на душе, но даже в минуты самого
искреннего горя нас порой непрошено навещают забавные мысли, и шляпка на
голове мисс Дженкинс представилась мне внушительным шлемом. Вот в этом-то
головном уборе, наполовину жокейском кепи, наполовину шлеме, мисс Дженкинс и
присутствовала на похоронах капитана Брауна и, насколько мне известно,
поддерживала мисс Джесси с нежной снисходительной твердостью, позволив ей
вдоволь поплакать, прежде чем они покинули кладбище.
Тем временем мисс Пул, мисс Мэтти и я ухаживали за мисс Браун, но, как
мы ни старались, ее ворчливые бесконечные жалобы не иссякали. И если мы
совсем пали духом и измучились, то как же должна была чувствовать себя мисс
Джесси! Однако она вернулась домой почти спокойной, точно обрела новые,
силы. Сняв траур, она вошла к больной, немного бледная, кроткая, как всегда,
и поблагодарила нас нежным и долгим пожатием руки. Она даже сумела
улыбнуться - слабой, ласковой, невеселой улыбкой, словно стараясь заверить
нас в том, что несчастье ее не сломило. И все же наши глаза внезапно
наполнились слезами, которые нам было бы легче сдержать, если бы она
расплакалась. Мы уговорились, что мисс Пул останется с ней на всю долгую
ночь бдения у постели больной, а мисс Мэтти и я вернемся утром, чтобы
сменить их и дать мисс Джесси возможность немного поспать. Однако, когда
настало утро, мисс Дженкинс вышла к завтраку в шлемоподобной шляпке и велела
мисс Мэтти остаться дома - она сама пойдет ухаживать за больной.
По-видимому, ее снедала великая лихорадка дружеского сочувствия,
заставлявшая ее завтракать стоя и выговаривать всем домашним.
Но никакие заботы и никакая энергичная, обладающая непреклонной волей
женщина уже не могли помочь мисс Браун. Когда мы вошли в комнату, там
властвовало нечто более сильное, чем все мы, грозное нечто, перед которым мы
были беспомощны. Мисс Браун умирала. Мы едва узнали ее голос - от
раздраженности, без которой мы его себе не представляли, не осталось и
следа. Потом мисс Джесси говорила мне, что в это утро голос и лицо ее сестры
стали вновь такими, какими они были прежде, до того, как смерть матери
сделала ее юной, робкой главой семьи, из которой теперь осталась только мисс
Джесси. Умирающая сознавала присутствие сестры, хотя нас, мне кажется, не
замечала. Мы стояли чуть в стороне, за занавеской; мисс Джесси, опустившись
на колени у изголовья сестры и наклонившись к ее лицу, ловила последний, еле
слышный страшный шепот:
- Ах, Джесси, Джесси! Какой я была эгоисткой! Да простит мне бог, что я
позволила тебе пожертвовать для меня всем! Я так тебя любила и все-таки
думала только о себе. Да простит мне бог!
- Милая, ну что ты, что ты... - сказала мисс Джесси сквозь рыдания.
- А папа! Милый любимый папа! Я не буду жаловаться, если господь даст
мне силу терпеть. Но, Джесси, расскажи папе, как мне хотелось увидеть его в
последние минуты и попросить у него прощения. Теперь он уже никогда не
узнает, как я его любила... ах, если бы я могла сказать ему это, прежде чем
умру! Какой горестной была его жизнь, а я так мало делала, чтобы облегчить
ее!
Лицо мисс Джесси словно озарилось светом.
- Родная, может быть, тебя утешит мысль, что он это знает? Милая, ведь
его заботы, его горести... - Ее голос задрожал, но она принудила себя
говорить твердо. - Мэри! Он раньше тебя ушел туда, где усталые обретают
покой. Он знает теперь, как ты его любила.
На лице мисс Браун появилось странное выражение, но в нем не было
печали. Несколько мгновений она молчала, а затем мы не столько услышали,
сколько прочли по ее губам слова:
- Папа, мама, Гарри, Арчи... - И тут новая мысль омрачила ее тускнеющее
сознание: - Но ты же остаешься, совсем одна, Джесси!
Мисс Джесси, наверное, думала об этом все время, пока молчала, потому
что теперь из ее глаз дождем хлынули слезы и у нее не сразу достало сил
ответить. Затем, сложив ладони, она воздела руки и сказала - не нам:
- "Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться!" Несколько минут спустя
мисс Браун застыла в последнем покое, чтобы больше уже никогда не страдать и