осторожно прокрались к узкой горловине, откуда вся окружающая местность
была видна как на ладони, и в тот же момент буквально с первого взгляда
поняли страшную причину обвала.
Площадка, с которой мы вели наблюдения, располагалась неподалеку от
самой высокой вершины в горной цепи. Слева от нас, футах в пятидесяти,
тянулось ущелье, которым наш отряд шел в деревню. По меньшей мере на
добрую сотню ярдов дно его было засыпано гигантской, в миллион тонн,
беспорядочной массой земли и камня. Способ, каким дикари устроили этот
обвал, был столь же прост, сколь и очевиден, ибо негодяи оставили
достоверные следы своего чудовищного злодеяния. В нескольких местах вдоль
восточного края пропасти (мы находились на западном) торчали вбитые в
землю деревянные колья. В этих местах почва была нетронута, зато на всем
протяжении стенки, обнажившейся после обвала, виднелись углубления, как
после бура: очевидно, тут были вбиты такие же колья, какие мы видели, -
они располагались на расстоянии ярда друг от друга на протяжении трехсот
футов и отстояли от края обрыва футов на десять. На оставшихся кольях
болтались веревки из виноградной лозы - наверняка такие же были привязаны
к другим кольям. Я уже упоминал о необыкновенной структуре этих гор, а
приведенное выше описание глубокой и узкой трещины, благодаря которой нам
удалось избежать погребения заживо, даст дополнительное понятие о ней.
Скалы состояли из множества как бы наложенных друг на друга пластов,
которые раскалывались по вертикали при малейшем естественном толчке. Того
же можно достичь сравнительно небольшим усилием.
Для осуществления своих коварных целей дикари и воспользовались этой
особенностью. Вколотив цепочку кольев, они частично разрушили несколько
слоев почвы, вероятно, на глубину одного-двух футов, а затем у каждого
столба поставили по человеку, чтобы по сигналу тащить веревки (привязанные
к самым верхушкам и тянущиеся прочь от обрыва); благодаря такому
устройству, действующему как рычаг, создалась сила, достаточная, чтобы
отколоть верхнюю часть обрыва и сбросить вниз, в ущелье. Судьба наших
несчастных спутников была очевидна. Только нам удалось избежать гибельной
катастрофы. Мы были единственные белые люди на острове, оставшиеся в
живых.
Положение наше было едва ли лучше, чем тогда, когда мы думали, что нам
не выбраться из-под обвала. Нас ожидала либо смерть от руки дикарей, либо
томительный плен. Правда, мы могли какое-то время скрываться среди
труднодоступных гор, а в крайнем случае и в той расселине, из которой
только что выбрались, но, когда наступит долгая полярная зима, нам все
равно не миновать гибели от холода и голода или в конечном счете нас
обнаружат, когда мы попытаемся обеспечить себя самым необходимым.
Равнина буквально кишела дикарями, а с островов, лежащих к югу, на
примитивных плотах прибывали все новые и новые толпы, жаждущие, очевидно,
участвовать в захвате шхуны и дележе добычи. А "Джейн Гай" спокойно стояла
на якоре, и люди на борту, наверное, не подозревали об ожидающей их
опасности. Как нам хотелось оказаться в тот момент с ними! Ведь мы могли
либо содействовать нашему общему спасению, либо погибнуть в бою, защищаясь
от нападения. Но, увы, у нас не было никакой возможности предупредить их,
не подвергнув себя немедленной гибели, а польза от нашего предупреждения
весьма и весьма сомнительна. Выстрели мы из пистолета, они, разумеется,
поняли бы, что случилось что-то неладное, но все равно не узнали бы, что
единственная их возможность спастись в том, чтобы тотчас же выйти в
открытое море, что они уже не связаны никакими понятиями чести, что их
товарищей нет более в живых. Услышав выстрел, они не сумели бы сделать
ничего сверх того, что уже сделано, дабы лучше отразить готовящееся
нападение врага. Итак, наш выстрел им не принес бы пользы, а нам причинил
бы вред, и по зрелом размышлении мы отказались от этой затеи.
Следующим нашим побуждением было пробиться к морю, захватить один из
челнов, стоящих в заливе, и плыть к шхуне. Но скоро стала очевидной полная
невозможность этого отчаянного предприятия. Окрестности, как я уже сказал,
буквально кишели дикарями, которые прятались в кустах и среди скал, чтобы
остаться незамеченными с судна. В непосредственной близости от нас,
преграждая единственную дорогу, которой мы могли попасть на берег в нужном
месте, расположился весь отряд воинов в черных шкурах во главе с самим
Ту-Уитом - они, по-видимому, ожидали подкреплений, чтобы начать приступ
нашей "Джейн Гай". Да и в каноэ, стоящих у берега, находились туземцы,
правда, безоружные, но оружие наверняка было где-то припрятано. Поэтому мы
были вынуждены не покидать наше укрытие, оставаясь простыми наблюдателями
бойни, которая вскорости и разыгралась.
Через полчаса с южной стороны залива показалось шестьдесят - семьдесят
не то плотов, снабженных веслами, не то больших плоскодонных лодок,
набитых дикарями. У них, по-видимому, не было другого оружия, кроме
коротких дубинок и запаса камней. Затем немедленно с противоположной
стороны появился другой, более многочисленный отряд, с тем же оружием.
Одновременно из кустов в глубине залива тоже высыпали дикари, быстро
расселись в четырех каноэ и отвалили от берега. Вся операция заняла
столько же времени, сколько я писал эти строки, и в мгновение ока "Джейн
Гай" оказалась окруженной головорезами, решившими во что бы то ни стало
захватить ее.
Не было ни малейшего сомнения, что им удастся это сделать. С какой бы
отчаянной решимостью ни защищались те шестеро, они не могли выдержать бой
при таком неравном соотношении сил, не успели бы даже управиться с
пушками. Я не знал, будут ли они вообще оказывать сопротивление, но
ошибся: они быстро выбрали якорную цепь и развернули шхуну правым бортом,
чтобы встретить огнем каноэ, которые к этому моменту были уже на
расстоянии пистолетного выстрела, а плоты - в четверти мили с наветренной
стороны. Неизвестно по какой причине, скорее всего из-за нерешительности
наших несчастных товарищей, понявших, в какое безвыходное положение они
попали, пушечный залп был совершенно безрезультатным. Ни один челн не был
поврежден, ни единый дикарь не ранен: картечь ложилась с недолетом и
рикошетом перелетала у них над головами. Их поразил только неожиданный
грохот и дым, которого было так много, что я даже подумал, не откажутся ли
они от своего намерения и не вернутся ли на берег. Впрочем, островитяне
так и поступили бы, если бы на шхуне догадались за бортовым залпом сразу
же сделать залп из ружей: поскольку челны были совсем рядом, он наверняка
произвел бы какие-нибудь опустошения в рядах туземцев, достаточные хотя бы
для того, чтобы остановить их продвижение, а наши тем временем успели бы
дать бортовой залп по плотам. Вместо этого они сразу же кинулись на левый
борт, чтобы встретить огнем плоты, дав тем самым туземцам в каноэ
возможность оправиться от паники и убедиться, что потерь у них нет.
Пушечный залп с левого борта достиг цели. Семь или восемь плотов были
разнесены в щепки и на месте убито три-четыре десятка дикарей, кроме того,
более сотни были сброшены в воду, многие из них жестоко изувечены.
Остальные, напуганные до потери сознания, начали быстро отступать,
нисколько не заботясь о своих раненых, которые барахтались в воде и тут и
там, оглашая воздух воплями о помощи. Успех пришел, однако, слишком
поздно, наши храбрые товарищи уже не могли спастись. Сотни полторы дикарей
из челнов были уже на палубе, причем многим удалось вскарабкаться наверх
по цепям и веревочным лестницам еще до того, как матросы успели поднести
запал к орудиям на левом борту. Ничто уже не могло противостоять слепой
ярости дикарей. В одно мгновение наши люди были сбиты с ног, оглушены,
растоптаны, разорваны на куски.
Видя все это, дикари на плотах преодолели свой страх и налетели тучей,
чтобы не упустить своей доли добычи. Через пять минут красавица "Джейн
Гай" являла из-за неистовых бесчинств поистине жалкое зрелище. Палуба была
разворочена, канаты, паруса, предметы корабельного хозяйства - все сгинуло
как по волшебству. Затем, подталкивая шхуну с кормы, подтягивая канатами с
челнов, тысячами плывя по бокам и подпирая борты, дикари наконец вынесли
"Джейн" на берег (якорная цепь давно соскользнула в воду) как дань
Ту-Уиту, который во время сражения, как и подобает опытному военачальнику,
занял наблюдательный пост на приличном расстоянии в горах, но теперь,
когда, к его удовольствию, была одержана полная победа, перестал чиниться
и вместе со своими приближенными кинулся бегом вниз за добычей.
Теперь, когда Ту-Уит спустился на берег, мы могли выбраться из нашего
убежища и сделать небольшую вылазку. Ярдах в пятидесяти от выхода из
расселины бил небольшой родничок, и мы утолили мучившую нас жажду.
Неподалеку от родничка росло несколько кустов орешника, о котором я
говорил выше. Попробовав орехов, мы нашли их вполне съедобными и
напоминающими по вкусу обычный фундук. Мы немедленно наполнили ими наши
шляпы, спрятали их в расселине и снова принялись собирать орехи. В этот
момент в кустах раздался шорох, едва не заставивший нас отступить к нашему
убежищу, и из ветвей медленно, словно бы с усилием, вылетела большая
черная птица из породы выпей. Я замер, застигнутый врасплох, но у Петерса
хватило сообразительности тут же кинуться вперед и схватить ее за шею. Она
отчаянно билась и пронзительно кричала, и мы уже хотели отпустить ее,
чтобы не привлечь внимания дикарей, которые могли оказаться поблизости.
Последовал, однако, удар тесаком, птица упала на землю, и мы оттащили ее в
расселину, поздравляя себя с добычей, которой при всех обстоятельствах
могли питаться целую неделю. Затем мы снова отправились на вылазку,
рискнув на этот раз отойти на порядочное расстояние вниз по южному склону,
но не нашли ничего, что годилось бы в пищу. Тогда мы набрали сухих веток и
быстро вернулись в свое убежище, чтобы нас не заметила большая толпа
дикарей, которая с награбленным на шхуне добром возвращалась ущельем в
деревню. Следующей нашей заботой было как можно лучше скрыть свое убежище,
для чего мы прикрыли ветками ту самую дыру, сквозь которую увидели кусок
неба, когда выбрались из трещины на уступ, оставив только небольшое
отверстие, чтобы наблюдать за заливом без риска быть замеченными снизу. Мы
были вполне удовлетворены своей работой: теперь нас никто не увидит, пока
мы будем отсиживаться в расселине и не покажемся на склоне горы. Никаких
следов, что здесь кто-нибудь бывал раньше, мы не обнаружили. Вместе с тем,
когда мы еще раз взвесили предположение, что трещина, по которой мы
пролезли наверх, образовалась в результате обвала и другого пути сюда нет,
наша радость, что мы находимся в надежном укрытии, была омрачена
сомнением, найдем ли мы вообще способ спуститься вниз. Поэтому при первом
удобном случае нужно было тщательно исследовать всю вершину. Пока же мы
решили понаблюдать за дикарями через наше отверстие.
Они уже совершенно разбили шхуну и готовились поджечь остов. Через
некоторое время из главного люка повалили густые клубы дыма, а затем из
бака вырвалось огромное пламя. Сразу же загорелись мачты, оснастка,
остатки парусов, и огонь быстро распространился но палубам. Несмотря на
это, множество дикарей по-прежнему пытались сбить увесистыми камнями,
топорами и пушечными ядрами металлические части с корпуса. Всего же в
непосредственной близости от судна - на берегу, в челнах и на плотах -
собралось не менее десяти тысяч: туземцев, не считая толп, которые,
нагрузившись трофеями, отправились в глубь острова или переправились на
другие острова. Теперь должна была последовать развязка, и мы не ошиблись.
Сначала раздался сильный толчок (который мы ощутили в своем укрытии так
отчетливо, как будто через нас пропустили заряд электричества), но иных
видимых признаков взрыва не было. Перепуганные дикари прекратили галдеть и
суетиться. С минуту они выжидали, но едва только снова приступили было к
грабежу, как из палубы выбилось облако дыма, тяжелого и черного, словно
грозовая туча, потом из его недр на добрые четверть мили вверх взвился
огненный столб, который тут же распространился полукружьем, затем в одно
мгновение весь воздух вокруг, как по волшебству, усеялся кусками дерева,
железа и человеческих тел, и, наконец, раздался такой мощный взрыв, что
нас тотчас же сбило с ног; в горах прокатилось громкое эхо, а с неба
посыпал густой дождь мелких обломков.
Взрыв произвел опустошение гораздо большее, чем мы ожидали; дикари по
справедливости пожинали плоды своего вероломства. Наверное, целая тысяча
погибла при взрыве и столько же было изувечено. Весь залив был буквально
усеян утопающими, тем, кто был на берегу, пришлось еще хуже. Дикари пришли
в ужас от того, как внезапно и плачевно кончилась их затея, и даже не
пытались помочь друг другу. И тут мы заметили какую-то странную перемену в
их поведении. После полнейшего оцепенения их охватило вдруг крайнее
возбуждение - они как безумные забегали взад и вперед по берегу с
оглушительными криками: "Текели-ли! Текели-ли!". На лицах у них были
написаны ужас, ярость, удивление.
Затем группа туземцев кинулась в горы и скоро вернулась с деревянными
кольями в руках. Они подошли туда, где собралось больше всего народу,
толпа расступилась, и мы могли увидеть то, что вызвало эту неистовую
неразбериху. На земле лежало что-то белое, но мы не могли сразу
разглядеть, что именно. Наконец мы поняли, что это было чучело того самого
неизвестного животного с ярко-алыми клыками и когтями, которое мы
подобрали в море восемнадцатого января. Тогда капитан Гай распорядился
сиять с него шкуру, чтобы набить чучело и увезти в Англию. Помню, как он
давал какие-то указания на этот счет как раз перед тем, как мы прибыли на
остров, и чучело принесли к нему в каюту и положили в сундук. Взрывом
чучело выбросило на берег, однако мы не понимали, почему оно вызвало такой
переполох среди дикарей. Они окружили чучело со всех сторон, хотя никто не
осмеливался подойти поближе. Потом туземцы, бегавшие за кольями, обнесли
животное частоколом, после чего вся огромная толпа рванулась в глубь
острова, оглашая воздух криками: "Текели-ли! Текели-ли!"
В течение шести-семи последующих дней мы оставались в нашем убежище,
выходя лишь изредка, да и то с величайшими предосторожностями, за водой и
орехами. Соорудив на площадке шалаш, мы настлали туда сухих листьев для
постели и вкатили три больших плоских камня, которые служили нам и очагом
и столом. Без особого труда, путем трения друг о друга двух кусков дерева
(одного - твердого, другого мягкого) мы раздобыли огонь. У птицы, которую
нам посчастливилось поймать, оказалось превосходное мясо, хотя и немного
жестковатое. Она не принадлежала к семейству морских птиц, а скорее была
разновидностью выпи и имела блестящее черное с серым оперение и
сравнительно небольшие крылья. Потом мы видели в окрестностях еще трех
таких же птиц, которые, очевидно, искали ту, что была поймана нами, но они
не опускались на землю, и мы не сумели поживиться добычей.
Пока у нас хватало мяса, мы еще мирились со своим положением, но вот
мясо кончилось, и надо было срочно позаботиться о пропитании. Орехи отнюдь
не утоляли голод, а, напротив, вызывали резь в желудке, а в больших
количествах - и приступы жестокой головной боли. К востоку от вершины, у
моря, мы видели крупных черепах, и, если бы нам удалось пробраться туда
незамеченными, мы могли бы без труда изловить несколько штук. Поэтому было
решено рискнуть и спуститься вниз.
Мы начали спуск по южному склону, который представлялся нам самым
пологим, но, когда мы прошли едва ли сотню ярдов (если судить по видимости
предметов на вершине), путь нам преградило ответвление от того ущелья, где
погибли наши товарищи. Мы прошли по краю обрыва с четверть мили и снова
наткнулись на глубокую пропасть; края ее осыпались, и мы были вынуждены
вернуться.
Тогда мы спустились по восточному склону, но и здесь нас постигла
неудача. Рискуя сломать шею, мы целый час спускались но каким-то откосам,
пока не очутились в огромной впадине со стенками из черного гранита,
выбраться из которой можно было только той каменистой тропой, какой мы
спустились сюда. Поднявшись по ней назад, мы решили попробовать северный
склон. Здесь мы должны были соблюдать особую осторожность, так как
малейшая оплошность - и мы могли оказаться на виду у всей деревни. Поэтому
мы пробирались на четвереньках, а иногда и ползком, подтягиваясь с помощью
ветвей кустарника. Преодолев таким образом некоторое расстояние, мы
наткнулись на такую глубокую бездну, какой нам еще не встречалось, - она
соединялась с главным ущельем. Итак, наши опасения полностью
подтвердились: мы были совершенно отрезаны от долины. Вконец выбившись из
сил, мы кратчайшим путем возвратились на площадку и, свалившись на нашу
постель из листьев, несколько часов проспали беспробудным сном.
Дни после этой безуспешной вылазки были заняты тем, что мы исследовали
каждый дюйм на вершине в поисках чего-нибудь съедобного, но ничего не
нашли, если не считать орехов, так дурно действующих на желудок, да клочка
земли в двадцать квадратных ярдов, поросшей какой-то кисловатой травой,
которой, конечно, не хватит надолго. Если не ошибаюсь, к пятнадцатому
февраля не осталось ни травинки, да и орехи стали попадаться гораздо реже;
дела наши обстояли как нельзя хуже. (Этот день запомнился тем, что в южном
направлении мы заметили огромные клубы сероватых паров, о которых я как-то
упоминал.) Шестнадцатого мы еще раз осмотрели стены нашей темницы в
надежде найти выход, но безрезультатно.
Спустились мы и в расселину, где нас засыпало, надеясь разыскать
какой-нибудь проход в главное ущелье. Но и здесь нас постигла неудача,
хотя мы подобрали потерянное там наше ружье.
Семнадцатого числа мы решили более тщательно исследовать колодец с
черными гранитными стенами, куда мы спускались в первый раз. Нам
запомнилось, что в одной стене была трещина, в которую мы едва заглянули,
и сейчас нам хотелось осмотреть ее получше, хотя мы и но очень
рассчитывали, что обнаружим там какое-нибудь отверстие.
Как и в прошлый раз, мы спустились в колодец без особого труда и
принялись внимательно разглядывать, что он собой представляет. Место это
было поистине необыкновенное, и мы едва могли поверить в его естественное
происхождение. Если учесть все повороты и изломы, длина шахты от восточной
до западной оконечности составляла около пятисот ярдов, хотя по прямой, -
как я предполагаю, ибо не имел никаких средств для измерения, - было всего
ярдов сорок - пятьдесят. В верхней своей части, приблизительно в сотне
футов от вершины, склоны шахты совершенно различны: один из мыльного
камня, другой из мергеля с зернистыми металлическими вкраплениями, причем
они никогда, видимо, не составляли одно целое. Средняя ширина шахты на
этом уровне была, вероятно, футов шестьдесят. Ниже, однако, расстояние
между склонами резко сокращается, и они-переходят в две отвесных
параллельных стены, хотя и из разного материала и с разной формой
поверхности. На расстоянии пятидесяти футов от дна начинается их полное
соответствие. Обе стены образованы из черного блестящего гранита, и
расстояние между ними, несмотря на горизонтальные изломы, повсюду
постоянно - двадцать метров.
Точную форму шахты лучше всего понять из чертежа, сделанного мною на
месте, - дело в том, что я имел при себе записную книжку и карандаш,
которые бережно хранил во время всех последующих приключений и благодаря
которым я записал множество подробностей, в противном случае никак не
удержавшихся бы в памяти.
Чертеж (см. рис. 1) дает общие очертания шахты, на нем нет небольших
углублений, каждому из которых соответствовал бы выступ на противоположной
стене.
Дно шахты было покрыто слоем тончайшей, почти неосязаемой ныли толщиной
три-четыре дюйма, под которым мы нащупали то же гранитное основание. В
правой нижней части чертежа можно заметить нечто вроде отверстия - это
была та самая трещина, о которой говорилось выше и которую мы хотели как
следует исследовать на этот раз. Мы начали продираться туда сквозь гущу
кустарника, ломая ветви, раскидывая по пути груды острых камней, формой
напоминающих наконечники от стрел. Слабый свет в дальнем конце коридора
придавал нам бодрости. Протиснувшись футов на тридцать вперед, мы
оказались под низкой, правильной формы аркой, - тут под ногами тоже лежал
слой пыли. Свет усилился, и за поворотом открылась другая высокая шахта,
во всем похожая на первую, но продолговатая. Вот ее очертания (см. рис.
2).
Общая длина этой шахты, если вести отсчет от точки d по дуге b до точки
d, составляет пятьсот пятьдесят ярдов. В точке с мы обнаружили небольшое
отверстие, похожее на то, которым мы проникли сюда из первой шахты, и оно
тоже сплошь заросло кустарником и было засыпано обломками белого камня. Мы
одолели и этот проход - он был около сорока футов длиной - и проникли в
третью шахту. Она также не отличалась от первой, но была продолговатой
формы, как это изображено на рис. 3.
Общая длина ее составляла триста двадцать ярдов. В точке а был проход
шириной футов шесть, тянущийся в глубину на пятнадцать футов и упиравшийся
в пласты мергеля; другого выхода, как мы надеялись, отсюда не было. Свет
сюда еле проникал, и мы уже хотели было возвращаться назад, как Петерс
обратил мое внимание на ряд странных знаков, словно бы высеченных в
мергеле на задней стене. При некотором усилии воображения левый, но
компасу - отстоящий к северу знак можно было принять за изображение
человека, хотя и примитивное, стоящего с протянутой рукой. Остальные
отдаленно напоминали буквы, и Петерс был склонен считать их таковыми, хотя
и не имел особых оснований. Я, однако, убедил его в том, что он ошибается:
рядом, на дне, среди пыли, мы подобрали несколько осколков мергеля,
которые как раз подходили к впадинам на стене и, очевидно, отвалились во
время какого-нибудь сотрясения; таким образом, фигуры имели естественное
происхождение. Рис. 4 в точности воспроизводит их целиком.
Убедившись, что в этих странных галереях нет выхода наружу, мы,
удрученные, поднялись на вершину холма. В следующие сутки не произошло
ничего знаменательного, если не считать того, что к востоку от третьей
шахты мы наткнулись на два глубоких отверстия треугольной формы, тоже
имеющих гранитные стенки. Мы решили, что спускаться в них нет смысла,
поскольку они представляли собой естественные колодцы и не имели
ответвлений. В поперечнике каждый был ярдов по двадцать. Точная форма этих
колодцев и их расположение относительно третьей шахты показаны на рис. 5.
Двадцатого февраля мы поняли, что на орехах больше не продержимся, не
говоря уже о том, что они вызывали жестокую резь в желудке, и решили
предпринять отчаянную попытку спуститься в пропасть на южном склоне,
ведущую в главное ущелье. Стены ее в этом месте были из мягкого мыльного
камня, но почти отвесны до самого дна (глубина по крайней мере сто
пятьдесят футов) и даже нависали, как арка. После долгих поисков мы
обнаружили узкий выступ футах в двадцати от края пропасти; я держал
связанные друг с другом платки, и Петерсу удалось туда спрыгнуть. Когда я,
правда с большими трудностями, оказался с ним рядом, мы решили, что
спустимся на дно пропасти тем же манером, каким мы выбирались из трещины
после обвала, то есть выбивая тесаками ступени в камне. Трудно даже
представить риск, на который мы шли, но другого выхода у нас не было, и мы
решились.
К счастью, на уступе рос орешник, и мы привязали к кусту нашу сделанную
из платков веревку. Другим концом веревки Петерс обвязался вокруг пояса, и
я осторожно спустил его на всю ее длину. Он принялся выбивать в стене
отверстие глубиной восемь - десять дюймов, стесывая над ним на целый фут
кусок скалы клинообразной формы, после чего рукояткой пистолета прочно
загнал этот клин в отверстие. Затем я подтянул его фута на четыре кверху,
и он сделал еще одну ступеньку и вбил еще один клин, устроив, таким
образом, опоры для рук и для ног. Тогда я отвязал веревку от куста и
бросил ему конец, который он прикрепил к первому клину. Потом он снова
обвязался веревкой и опустился на полную ее длину, оказавшись фута на три
ниже того места, где он стоял. Здесь он выбил третье отверстие и загнал
третий камень. Далее Петерс подтянулся по веревке вверх, упираясь ногами в
только что сделанную дыру и держась за второй сверху клин. Теперь ему
предстояло отвязать веревку от верхнего клина, чтобы прикрепить ко
второму, и тут он понял, какую совершил ошибку, выбивая ступени на таком
большом расстоянии друг от друга. После нескольких безуспешных и опасных
попыток дотянуться до узла (а ему в это время приходилось держаться одной
левой рукой, так как правой он намеревался развязать его) он перерезал
веревку, оставив кусок дюймов в шесть на клине, и, привязав ее ко второму
была видна как на ладони, и в тот же момент буквально с первого взгляда
поняли страшную причину обвала.
Площадка, с которой мы вели наблюдения, располагалась неподалеку от
самой высокой вершины в горной цепи. Слева от нас, футах в пятидесяти,
тянулось ущелье, которым наш отряд шел в деревню. По меньшей мере на
добрую сотню ярдов дно его было засыпано гигантской, в миллион тонн,
беспорядочной массой земли и камня. Способ, каким дикари устроили этот
обвал, был столь же прост, сколь и очевиден, ибо негодяи оставили
достоверные следы своего чудовищного злодеяния. В нескольких местах вдоль
восточного края пропасти (мы находились на западном) торчали вбитые в
землю деревянные колья. В этих местах почва была нетронута, зато на всем
протяжении стенки, обнажившейся после обвала, виднелись углубления, как
после бура: очевидно, тут были вбиты такие же колья, какие мы видели, -
они располагались на расстоянии ярда друг от друга на протяжении трехсот
футов и отстояли от края обрыва футов на десять. На оставшихся кольях
болтались веревки из виноградной лозы - наверняка такие же были привязаны
к другим кольям. Я уже упоминал о необыкновенной структуре этих гор, а
приведенное выше описание глубокой и узкой трещины, благодаря которой нам
удалось избежать погребения заживо, даст дополнительное понятие о ней.
Скалы состояли из множества как бы наложенных друг на друга пластов,
которые раскалывались по вертикали при малейшем естественном толчке. Того
же можно достичь сравнительно небольшим усилием.
Для осуществления своих коварных целей дикари и воспользовались этой
особенностью. Вколотив цепочку кольев, они частично разрушили несколько
слоев почвы, вероятно, на глубину одного-двух футов, а затем у каждого
столба поставили по человеку, чтобы по сигналу тащить веревки (привязанные
к самым верхушкам и тянущиеся прочь от обрыва); благодаря такому
устройству, действующему как рычаг, создалась сила, достаточная, чтобы
отколоть верхнюю часть обрыва и сбросить вниз, в ущелье. Судьба наших
несчастных спутников была очевидна. Только нам удалось избежать гибельной
катастрофы. Мы были единственные белые люди на острове, оставшиеся в
живых.
Положение наше было едва ли лучше, чем тогда, когда мы думали, что нам
не выбраться из-под обвала. Нас ожидала либо смерть от руки дикарей, либо
томительный плен. Правда, мы могли какое-то время скрываться среди
труднодоступных гор, а в крайнем случае и в той расселине, из которой
только что выбрались, но, когда наступит долгая полярная зима, нам все
равно не миновать гибели от холода и голода или в конечном счете нас
обнаружат, когда мы попытаемся обеспечить себя самым необходимым.
Равнина буквально кишела дикарями, а с островов, лежащих к югу, на
примитивных плотах прибывали все новые и новые толпы, жаждущие, очевидно,
участвовать в захвате шхуны и дележе добычи. А "Джейн Гай" спокойно стояла
на якоре, и люди на борту, наверное, не подозревали об ожидающей их
опасности. Как нам хотелось оказаться в тот момент с ними! Ведь мы могли
либо содействовать нашему общему спасению, либо погибнуть в бою, защищаясь
от нападения. Но, увы, у нас не было никакой возможности предупредить их,
не подвергнув себя немедленной гибели, а польза от нашего предупреждения
весьма и весьма сомнительна. Выстрели мы из пистолета, они, разумеется,
поняли бы, что случилось что-то неладное, но все равно не узнали бы, что
единственная их возможность спастись в том, чтобы тотчас же выйти в
открытое море, что они уже не связаны никакими понятиями чести, что их
товарищей нет более в живых. Услышав выстрел, они не сумели бы сделать
ничего сверх того, что уже сделано, дабы лучше отразить готовящееся
нападение врага. Итак, наш выстрел им не принес бы пользы, а нам причинил
бы вред, и по зрелом размышлении мы отказались от этой затеи.
Следующим нашим побуждением было пробиться к морю, захватить один из
челнов, стоящих в заливе, и плыть к шхуне. Но скоро стала очевидной полная
невозможность этого отчаянного предприятия. Окрестности, как я уже сказал,
буквально кишели дикарями, которые прятались в кустах и среди скал, чтобы
остаться незамеченными с судна. В непосредственной близости от нас,
преграждая единственную дорогу, которой мы могли попасть на берег в нужном
месте, расположился весь отряд воинов в черных шкурах во главе с самим
Ту-Уитом - они, по-видимому, ожидали подкреплений, чтобы начать приступ
нашей "Джейн Гай". Да и в каноэ, стоящих у берега, находились туземцы,
правда, безоружные, но оружие наверняка было где-то припрятано. Поэтому мы
были вынуждены не покидать наше укрытие, оставаясь простыми наблюдателями
бойни, которая вскорости и разыгралась.
Через полчаса с южной стороны залива показалось шестьдесят - семьдесят
не то плотов, снабженных веслами, не то больших плоскодонных лодок,
набитых дикарями. У них, по-видимому, не было другого оружия, кроме
коротких дубинок и запаса камней. Затем немедленно с противоположной
стороны появился другой, более многочисленный отряд, с тем же оружием.
Одновременно из кустов в глубине залива тоже высыпали дикари, быстро
расселись в четырех каноэ и отвалили от берега. Вся операция заняла
столько же времени, сколько я писал эти строки, и в мгновение ока "Джейн
Гай" оказалась окруженной головорезами, решившими во что бы то ни стало
захватить ее.
Не было ни малейшего сомнения, что им удастся это сделать. С какой бы
отчаянной решимостью ни защищались те шестеро, они не могли выдержать бой
при таком неравном соотношении сил, не успели бы даже управиться с
пушками. Я не знал, будут ли они вообще оказывать сопротивление, но
ошибся: они быстро выбрали якорную цепь и развернули шхуну правым бортом,
чтобы встретить огнем каноэ, которые к этому моменту были уже на
расстоянии пистолетного выстрела, а плоты - в четверти мили с наветренной
стороны. Неизвестно по какой причине, скорее всего из-за нерешительности
наших несчастных товарищей, понявших, в какое безвыходное положение они
попали, пушечный залп был совершенно безрезультатным. Ни один челн не был
поврежден, ни единый дикарь не ранен: картечь ложилась с недолетом и
рикошетом перелетала у них над головами. Их поразил только неожиданный
грохот и дым, которого было так много, что я даже подумал, не откажутся ли
они от своего намерения и не вернутся ли на берег. Впрочем, островитяне
так и поступили бы, если бы на шхуне догадались за бортовым залпом сразу
же сделать залп из ружей: поскольку челны были совсем рядом, он наверняка
произвел бы какие-нибудь опустошения в рядах туземцев, достаточные хотя бы
для того, чтобы остановить их продвижение, а наши тем временем успели бы
дать бортовой залп по плотам. Вместо этого они сразу же кинулись на левый
борт, чтобы встретить огнем плоты, дав тем самым туземцам в каноэ
возможность оправиться от паники и убедиться, что потерь у них нет.
Пушечный залп с левого борта достиг цели. Семь или восемь плотов были
разнесены в щепки и на месте убито три-четыре десятка дикарей, кроме того,
более сотни были сброшены в воду, многие из них жестоко изувечены.
Остальные, напуганные до потери сознания, начали быстро отступать,
нисколько не заботясь о своих раненых, которые барахтались в воде и тут и
там, оглашая воздух воплями о помощи. Успех пришел, однако, слишком
поздно, наши храбрые товарищи уже не могли спастись. Сотни полторы дикарей
из челнов были уже на палубе, причем многим удалось вскарабкаться наверх
по цепям и веревочным лестницам еще до того, как матросы успели поднести
запал к орудиям на левом борту. Ничто уже не могло противостоять слепой
ярости дикарей. В одно мгновение наши люди были сбиты с ног, оглушены,
растоптаны, разорваны на куски.
Видя все это, дикари на плотах преодолели свой страх и налетели тучей,
чтобы не упустить своей доли добычи. Через пять минут красавица "Джейн
Гай" являла из-за неистовых бесчинств поистине жалкое зрелище. Палуба была
разворочена, канаты, паруса, предметы корабельного хозяйства - все сгинуло
как по волшебству. Затем, подталкивая шхуну с кормы, подтягивая канатами с
челнов, тысячами плывя по бокам и подпирая борты, дикари наконец вынесли
"Джейн" на берег (якорная цепь давно соскользнула в воду) как дань
Ту-Уиту, который во время сражения, как и подобает опытному военачальнику,
занял наблюдательный пост на приличном расстоянии в горах, но теперь,
когда, к его удовольствию, была одержана полная победа, перестал чиниться
и вместе со своими приближенными кинулся бегом вниз за добычей.
Теперь, когда Ту-Уит спустился на берег, мы могли выбраться из нашего
убежища и сделать небольшую вылазку. Ярдах в пятидесяти от выхода из
расселины бил небольшой родничок, и мы утолили мучившую нас жажду.
Неподалеку от родничка росло несколько кустов орешника, о котором я
говорил выше. Попробовав орехов, мы нашли их вполне съедобными и
напоминающими по вкусу обычный фундук. Мы немедленно наполнили ими наши
шляпы, спрятали их в расселине и снова принялись собирать орехи. В этот
момент в кустах раздался шорох, едва не заставивший нас отступить к нашему
убежищу, и из ветвей медленно, словно бы с усилием, вылетела большая
черная птица из породы выпей. Я замер, застигнутый врасплох, но у Петерса
хватило сообразительности тут же кинуться вперед и схватить ее за шею. Она
отчаянно билась и пронзительно кричала, и мы уже хотели отпустить ее,
чтобы не привлечь внимания дикарей, которые могли оказаться поблизости.
Последовал, однако, удар тесаком, птица упала на землю, и мы оттащили ее в
расселину, поздравляя себя с добычей, которой при всех обстоятельствах
могли питаться целую неделю. Затем мы снова отправились на вылазку,
рискнув на этот раз отойти на порядочное расстояние вниз по южному склону,
но не нашли ничего, что годилось бы в пищу. Тогда мы набрали сухих веток и
быстро вернулись в свое убежище, чтобы нас не заметила большая толпа
дикарей, которая с награбленным на шхуне добром возвращалась ущельем в
деревню. Следующей нашей заботой было как можно лучше скрыть свое убежище,
для чего мы прикрыли ветками ту самую дыру, сквозь которую увидели кусок
неба, когда выбрались из трещины на уступ, оставив только небольшое
отверстие, чтобы наблюдать за заливом без риска быть замеченными снизу. Мы
были вполне удовлетворены своей работой: теперь нас никто не увидит, пока
мы будем отсиживаться в расселине и не покажемся на склоне горы. Никаких
следов, что здесь кто-нибудь бывал раньше, мы не обнаружили. Вместе с тем,
когда мы еще раз взвесили предположение, что трещина, по которой мы
пролезли наверх, образовалась в результате обвала и другого пути сюда нет,
наша радость, что мы находимся в надежном укрытии, была омрачена
сомнением, найдем ли мы вообще способ спуститься вниз. Поэтому при первом
удобном случае нужно было тщательно исследовать всю вершину. Пока же мы
решили понаблюдать за дикарями через наше отверстие.
Они уже совершенно разбили шхуну и готовились поджечь остов. Через
некоторое время из главного люка повалили густые клубы дыма, а затем из
бака вырвалось огромное пламя. Сразу же загорелись мачты, оснастка,
остатки парусов, и огонь быстро распространился но палубам. Несмотря на
это, множество дикарей по-прежнему пытались сбить увесистыми камнями,
топорами и пушечными ядрами металлические части с корпуса. Всего же в
непосредственной близости от судна - на берегу, в челнах и на плотах -
собралось не менее десяти тысяч: туземцев, не считая толп, которые,
нагрузившись трофеями, отправились в глубь острова или переправились на
другие острова. Теперь должна была последовать развязка, и мы не ошиблись.
Сначала раздался сильный толчок (который мы ощутили в своем укрытии так
отчетливо, как будто через нас пропустили заряд электричества), но иных
видимых признаков взрыва не было. Перепуганные дикари прекратили галдеть и
суетиться. С минуту они выжидали, но едва только снова приступили было к
грабежу, как из палубы выбилось облако дыма, тяжелого и черного, словно
грозовая туча, потом из его недр на добрые четверть мили вверх взвился
огненный столб, который тут же распространился полукружьем, затем в одно
мгновение весь воздух вокруг, как по волшебству, усеялся кусками дерева,
железа и человеческих тел, и, наконец, раздался такой мощный взрыв, что
нас тотчас же сбило с ног; в горах прокатилось громкое эхо, а с неба
посыпал густой дождь мелких обломков.
Взрыв произвел опустошение гораздо большее, чем мы ожидали; дикари по
справедливости пожинали плоды своего вероломства. Наверное, целая тысяча
погибла при взрыве и столько же было изувечено. Весь залив был буквально
усеян утопающими, тем, кто был на берегу, пришлось еще хуже. Дикари пришли
в ужас от того, как внезапно и плачевно кончилась их затея, и даже не
пытались помочь друг другу. И тут мы заметили какую-то странную перемену в
их поведении. После полнейшего оцепенения их охватило вдруг крайнее
возбуждение - они как безумные забегали взад и вперед по берегу с
оглушительными криками: "Текели-ли! Текели-ли!". На лицах у них были
написаны ужас, ярость, удивление.
Затем группа туземцев кинулась в горы и скоро вернулась с деревянными
кольями в руках. Они подошли туда, где собралось больше всего народу,
толпа расступилась, и мы могли увидеть то, что вызвало эту неистовую
неразбериху. На земле лежало что-то белое, но мы не могли сразу
разглядеть, что именно. Наконец мы поняли, что это было чучело того самого
неизвестного животного с ярко-алыми клыками и когтями, которое мы
подобрали в море восемнадцатого января. Тогда капитан Гай распорядился
сиять с него шкуру, чтобы набить чучело и увезти в Англию. Помню, как он
давал какие-то указания на этот счет как раз перед тем, как мы прибыли на
остров, и чучело принесли к нему в каюту и положили в сундук. Взрывом
чучело выбросило на берег, однако мы не понимали, почему оно вызвало такой
переполох среди дикарей. Они окружили чучело со всех сторон, хотя никто не
осмеливался подойти поближе. Потом туземцы, бегавшие за кольями, обнесли
животное частоколом, после чего вся огромная толпа рванулась в глубь
острова, оглашая воздух криками: "Текели-ли! Текели-ли!"
В течение шести-семи последующих дней мы оставались в нашем убежище,
выходя лишь изредка, да и то с величайшими предосторожностями, за водой и
орехами. Соорудив на площадке шалаш, мы настлали туда сухих листьев для
постели и вкатили три больших плоских камня, которые служили нам и очагом
и столом. Без особого труда, путем трения друг о друга двух кусков дерева
(одного - твердого, другого мягкого) мы раздобыли огонь. У птицы, которую
нам посчастливилось поймать, оказалось превосходное мясо, хотя и немного
жестковатое. Она не принадлежала к семейству морских птиц, а скорее была
разновидностью выпи и имела блестящее черное с серым оперение и
сравнительно небольшие крылья. Потом мы видели в окрестностях еще трех
таких же птиц, которые, очевидно, искали ту, что была поймана нами, но они
не опускались на землю, и мы не сумели поживиться добычей.
Пока у нас хватало мяса, мы еще мирились со своим положением, но вот
мясо кончилось, и надо было срочно позаботиться о пропитании. Орехи отнюдь
не утоляли голод, а, напротив, вызывали резь в желудке, а в больших
количествах - и приступы жестокой головной боли. К востоку от вершины, у
моря, мы видели крупных черепах, и, если бы нам удалось пробраться туда
незамеченными, мы могли бы без труда изловить несколько штук. Поэтому было
решено рискнуть и спуститься вниз.
Мы начали спуск по южному склону, который представлялся нам самым
пологим, но, когда мы прошли едва ли сотню ярдов (если судить по видимости
предметов на вершине), путь нам преградило ответвление от того ущелья, где
погибли наши товарищи. Мы прошли по краю обрыва с четверть мили и снова
наткнулись на глубокую пропасть; края ее осыпались, и мы были вынуждены
вернуться.
Тогда мы спустились по восточному склону, но и здесь нас постигла
неудача. Рискуя сломать шею, мы целый час спускались но каким-то откосам,
пока не очутились в огромной впадине со стенками из черного гранита,
выбраться из которой можно было только той каменистой тропой, какой мы
спустились сюда. Поднявшись по ней назад, мы решили попробовать северный
склон. Здесь мы должны были соблюдать особую осторожность, так как
малейшая оплошность - и мы могли оказаться на виду у всей деревни. Поэтому
мы пробирались на четвереньках, а иногда и ползком, подтягиваясь с помощью
ветвей кустарника. Преодолев таким образом некоторое расстояние, мы
наткнулись на такую глубокую бездну, какой нам еще не встречалось, - она
соединялась с главным ущельем. Итак, наши опасения полностью
подтвердились: мы были совершенно отрезаны от долины. Вконец выбившись из
сил, мы кратчайшим путем возвратились на площадку и, свалившись на нашу
постель из листьев, несколько часов проспали беспробудным сном.
Дни после этой безуспешной вылазки были заняты тем, что мы исследовали
каждый дюйм на вершине в поисках чего-нибудь съедобного, но ничего не
нашли, если не считать орехов, так дурно действующих на желудок, да клочка
земли в двадцать квадратных ярдов, поросшей какой-то кисловатой травой,
которой, конечно, не хватит надолго. Если не ошибаюсь, к пятнадцатому
февраля не осталось ни травинки, да и орехи стали попадаться гораздо реже;
дела наши обстояли как нельзя хуже. (Этот день запомнился тем, что в южном
направлении мы заметили огромные клубы сероватых паров, о которых я как-то
упоминал.) Шестнадцатого мы еще раз осмотрели стены нашей темницы в
надежде найти выход, но безрезультатно.
Спустились мы и в расселину, где нас засыпало, надеясь разыскать
какой-нибудь проход в главное ущелье. Но и здесь нас постигла неудача,
хотя мы подобрали потерянное там наше ружье.
Семнадцатого числа мы решили более тщательно исследовать колодец с
черными гранитными стенами, куда мы спускались в первый раз. Нам
запомнилось, что в одной стене была трещина, в которую мы едва заглянули,
и сейчас нам хотелось осмотреть ее получше, хотя мы и но очень
рассчитывали, что обнаружим там какое-нибудь отверстие.
Как и в прошлый раз, мы спустились в колодец без особого труда и
принялись внимательно разглядывать, что он собой представляет. Место это
было поистине необыкновенное, и мы едва могли поверить в его естественное
происхождение. Если учесть все повороты и изломы, длина шахты от восточной
до западной оконечности составляла около пятисот ярдов, хотя по прямой, -
как я предполагаю, ибо не имел никаких средств для измерения, - было всего
ярдов сорок - пятьдесят. В верхней своей части, приблизительно в сотне
футов от вершины, склоны шахты совершенно различны: один из мыльного
камня, другой из мергеля с зернистыми металлическими вкраплениями, причем
они никогда, видимо, не составляли одно целое. Средняя ширина шахты на
этом уровне была, вероятно, футов шестьдесят. Ниже, однако, расстояние
между склонами резко сокращается, и они-переходят в две отвесных
параллельных стены, хотя и из разного материала и с разной формой
поверхности. На расстоянии пятидесяти футов от дна начинается их полное
соответствие. Обе стены образованы из черного блестящего гранита, и
расстояние между ними, несмотря на горизонтальные изломы, повсюду
постоянно - двадцать метров.
Точную форму шахты лучше всего понять из чертежа, сделанного мною на
месте, - дело в том, что я имел при себе записную книжку и карандаш,
которые бережно хранил во время всех последующих приключений и благодаря
которым я записал множество подробностей, в противном случае никак не
удержавшихся бы в памяти.
Чертеж (см. рис. 1) дает общие очертания шахты, на нем нет небольших
углублений, каждому из которых соответствовал бы выступ на противоположной
стене.
Дно шахты было покрыто слоем тончайшей, почти неосязаемой ныли толщиной
три-четыре дюйма, под которым мы нащупали то же гранитное основание. В
правой нижней части чертежа можно заметить нечто вроде отверстия - это
была та самая трещина, о которой говорилось выше и которую мы хотели как
следует исследовать на этот раз. Мы начали продираться туда сквозь гущу
кустарника, ломая ветви, раскидывая по пути груды острых камней, формой
напоминающих наконечники от стрел. Слабый свет в дальнем конце коридора
придавал нам бодрости. Протиснувшись футов на тридцать вперед, мы
оказались под низкой, правильной формы аркой, - тут под ногами тоже лежал
слой пыли. Свет усилился, и за поворотом открылась другая высокая шахта,
во всем похожая на первую, но продолговатая. Вот ее очертания (см. рис.
2).
Общая длина этой шахты, если вести отсчет от точки d по дуге b до точки
d, составляет пятьсот пятьдесят ярдов. В точке с мы обнаружили небольшое
отверстие, похожее на то, которым мы проникли сюда из первой шахты, и оно
тоже сплошь заросло кустарником и было засыпано обломками белого камня. Мы
одолели и этот проход - он был около сорока футов длиной - и проникли в
третью шахту. Она также не отличалась от первой, но была продолговатой
формы, как это изображено на рис. 3.
Общая длина ее составляла триста двадцать ярдов. В точке а был проход
шириной футов шесть, тянущийся в глубину на пятнадцать футов и упиравшийся
в пласты мергеля; другого выхода, как мы надеялись, отсюда не было. Свет
сюда еле проникал, и мы уже хотели было возвращаться назад, как Петерс
обратил мое внимание на ряд странных знаков, словно бы высеченных в
мергеле на задней стене. При некотором усилии воображения левый, но
компасу - отстоящий к северу знак можно было принять за изображение
человека, хотя и примитивное, стоящего с протянутой рукой. Остальные
отдаленно напоминали буквы, и Петерс был склонен считать их таковыми, хотя
и не имел особых оснований. Я, однако, убедил его в том, что он ошибается:
рядом, на дне, среди пыли, мы подобрали несколько осколков мергеля,
которые как раз подходили к впадинам на стене и, очевидно, отвалились во
время какого-нибудь сотрясения; таким образом, фигуры имели естественное
происхождение. Рис. 4 в точности воспроизводит их целиком.
Убедившись, что в этих странных галереях нет выхода наружу, мы,
удрученные, поднялись на вершину холма. В следующие сутки не произошло
ничего знаменательного, если не считать того, что к востоку от третьей
шахты мы наткнулись на два глубоких отверстия треугольной формы, тоже
имеющих гранитные стенки. Мы решили, что спускаться в них нет смысла,
поскольку они представляли собой естественные колодцы и не имели
ответвлений. В поперечнике каждый был ярдов по двадцать. Точная форма этих
колодцев и их расположение относительно третьей шахты показаны на рис. 5.
Двадцатого февраля мы поняли, что на орехах больше не продержимся, не
говоря уже о том, что они вызывали жестокую резь в желудке, и решили
предпринять отчаянную попытку спуститься в пропасть на южном склоне,
ведущую в главное ущелье. Стены ее в этом месте были из мягкого мыльного
камня, но почти отвесны до самого дна (глубина по крайней мере сто
пятьдесят футов) и даже нависали, как арка. После долгих поисков мы
обнаружили узкий выступ футах в двадцати от края пропасти; я держал
связанные друг с другом платки, и Петерсу удалось туда спрыгнуть. Когда я,
правда с большими трудностями, оказался с ним рядом, мы решили, что
спустимся на дно пропасти тем же манером, каким мы выбирались из трещины
после обвала, то есть выбивая тесаками ступени в камне. Трудно даже
представить риск, на который мы шли, но другого выхода у нас не было, и мы
решились.
К счастью, на уступе рос орешник, и мы привязали к кусту нашу сделанную
из платков веревку. Другим концом веревки Петерс обвязался вокруг пояса, и
я осторожно спустил его на всю ее длину. Он принялся выбивать в стене
отверстие глубиной восемь - десять дюймов, стесывая над ним на целый фут
кусок скалы клинообразной формы, после чего рукояткой пистолета прочно
загнал этот клин в отверстие. Затем я подтянул его фута на четыре кверху,
и он сделал еще одну ступеньку и вбил еще один клин, устроив, таким
образом, опоры для рук и для ног. Тогда я отвязал веревку от куста и
бросил ему конец, который он прикрепил к первому клину. Потом он снова
обвязался веревкой и опустился на полную ее длину, оказавшись фута на три
ниже того места, где он стоял. Здесь он выбил третье отверстие и загнал
третий камень. Далее Петерс подтянулся по веревке вверх, упираясь ногами в
только что сделанную дыру и держась за второй сверху клин. Теперь ему
предстояло отвязать веревку от верхнего клина, чтобы прикрепить ко
второму, и тут он понял, какую совершил ошибку, выбивая ступени на таком
большом расстоянии друг от друга. После нескольких безуспешных и опасных
попыток дотянуться до узла (а ему в это время приходилось держаться одной
левой рукой, так как правой он намеревался развязать его) он перерезал
веревку, оставив кусок дюймов в шесть на клине, и, привязав ее ко второму