Геммел Дэвид. Последний Меч Силы

   Знаешь почему?
   — Нет.
   — Потому что Аста тоже будет за Утера, прежде чем все это кончится. Он хороший человек, мой муж. А эти готы соблазнены злом. Аста созовет фиррд, когда убедится, что ты сказал правду. И сакские воины выступят против них.
   — Без мечей? — сказал Галеад. — Утер ведь запретил саксам иметь оружие.
   — Что такое меч? Орудие, чтобы рубить и колоть.
   Мы, саксы, изобретательный народ, и наши воины научились сражаться топорами. Они выступят на помощь Кровавому королю.
   — Ты думаешь, мы можем победить?
   Она пожала плечами.
   — Не знаю. Но ты, Галеад, ты сделаешь много… и не мечом.
   — Говори прямо, Карил. Я никогда не умел отгадывать загадки.
   — Возьми девочку с собой. Ты должен повстречаться с женщиной — холодной, черствой женщиной.
   Она — врата.
   — Врата… куда?
   — В этом я больше тебе ничем помочь не могу.
   Девочку зовут Лектра, но мать называла ее Лекки.
   — Но где мне найти для нее приют? Ты должна знать какое-нибудь место!
   — Приюти ее в своем сердце, воин. Теперь она твоя дочь: она видит в тебе отца. Муж ее матери отправился в Рэцию служить Вотану, когда та еще носила Лекки, и девочка долгие годы ждала, что он вернется к ним, что она его увидит. В ее истерзанном уме ты — он и вернулся домой, чтобы заботиться о ней. Не думаю, что она выживет, если ты ее оставишь.
   — Откуда ты все это знаешь?
   — Знаю, потому что прикоснулась к ней, а ты знаешь, что я не лгу.
   — Что она говорила, когда проснулась?
   — Муддер тод? Мать умерла.
   — А Фадер? Отец?
   Карил кивнула.
   — Дай мне руку.
   — ; И ты узнаешь все мои тайны?
   — Тебя это страшит?
   — Нет, — ответил он, протягивая руку. — Но ты будешь думать обо мне хуже.
   Она взяла его руку, несколько секунд просидела молча, потом отпустила ее.
   — Приятных снов, Галеад, — сказала она, вставая.
   — И тебе, госпожа.
   — Теперь я усну спокойнее, — ответила она с улыбкой.
   Он смотрел, как она направилась в глубину залы и скрылась в темной двери соседней комнаты. Лекки всхлипнула во сне. Галеад расстелил свое одеяло рядом с ней и лег. Она открыла глаза и прильнула к нему.
   — Я здесь, Лекки.
   — Фадер?
   — Фадер, — подтвердил он.
 
   Горойен была одна в своем покое без единого зеркала и вспоминала былые дни любви и величия. Кулейн.
   Больше, чем любовник, больше, чем друг. Ей вспомнилось, как отец запретил ей видеться с этим воином и как она затрепетала, когда он крикнул ей, что приказал своим дружинникам найти его и убить. Тридцать лучших следопытов ее отца осенью отправились в горы. Вернулись восемнадцать. Они рассказали, что загнали его в ущелье, очень глубокое, а тут снег завалил перевалы…
   Ни один человек не способен долго оставаться в живых в этой ледяной западне.
   Поверив в смерть возлюбленного, Горойен перестала есть. Отец угрожал ей, высек ее, но не сумел сломить.
   Медленно она теряла силы, и смерть почти настигла ее в ночь зимнего солнцеворота.
   В полубреду, не в силах подняться с ложа, она не видела того, что произошло.
   Во время пира в честь Поворота Зимы большая дверь распахнулась, и, пройдя через залу, Кулейн лак Фераг остановился перед таном.
   — Я пришел за твоей дочерью, — сказал он, и сосульки в его темной бороде заискрились.
   Несколько дружинников вскочили, обнажая мечи, но тан сделал им знак сесть.
   — Почему ты думаешь, что сумеешь уйти отсюда живым? — спросил тан.
   Кулейн обвел взглядом длинные столы, за которыми пировали дружинники, и засмеялся. Его презрение больно уязвило их всех.
   — Почему ты думаешь, что не сумею? — возразил он.
   Гневный рев раздался в ответ на дерзкий вызов, но вновь тан усмирил дружинников, подняв ладонь.
   — Следуй за мной, — сказал он и повел воина туда, где лежала Горойен. Кулейн опустился на колени рядом с ложем, взял ее за руку, и она услышала его голос:
   — Не оставляй меня, Горойен. Я здесь. Я всегда буду с тобой.
   И она выздоровела, и они поженились. Но происходило это в дни перед гибелью Атлантиды, до того как Сипстрасси сделали их богами. И в последовавших веках у них обоих было много других возлюбленных, хотя в конце концов они всегда возвращались в священный приют взаимных объятий.
   Что изменило их, спрашивала она себя. Власть? Бессмертие? Она родила Кулейну сына, хотя тогда он об этом не узнал, и Гильгамеш унаследовал искусство отца во владении оружием… почти в полную меру. К несчастью, он унаследовал надменность матери и полное отсутствие нравственных запретов.
   Мысли Горойен обратились к последним годам. В довершение всех мерзостей она вернула Гильгамеша к жизни и взяла его в любовники. Чем обрекла себя гибели: Гильгамеш страдал редчайшим заболеванием крови, которое даже Сипстрасси излечить не могли. И больше одни лишь Сипстрасси не могли поддерживать ее бессмертия. Кровь и смерть удерживали ее в мире плоти.
   И в те дни, как она и сказала Кормаку, в ней родилась ненависть к Кулейну, и она убила его вторую жену и дочь.
   Но в самом конце, когда Кулейн лежал, умирая, после поединка с Гильгамешем, она отдала свою жизнь, чтобы спасти его, — обрекла себя этому вечному аду.
   Теперь перед ней стоял очень простой выбор. Помочь Кормаку или уничтожить его? Все, что составляло разум былой Царицы-Ведьмы, требовало убрать мальчишку, семя Утера, который сам был семенем Кулейна через Алайду, его дочь. Семя ее погибели! Но ее сердце тянулось к юноше, который вошел в Пустоту ради любимой. Кулейн сделал бы то же.
   Ради Горойен…
   Что сказал мальчик? Возможность обрести плоть?
   И он думал, что это ее соблазнит? Откуда ему было знать, что такой дар привлечет ее меньше всего!
   Вошел Гильгамеш и снял шлем. Лицо у него было в чешуе и выглядело почти змеиной мордой. От красоты, которая отличала его при жизни, не осталось и следа.
   — Отдай мне мальчишку, — сказал он. — Я жажду его жизни.
   — Нет. Ты не получишь его, Гильгамеш. Мы вместе отправимся к Башне и возьмем ее штурмом. Ты будешь сражаться рядом с Кормаком, и, какая бы опасность тебе ни угрожала, ты будешь оберегать его жизнь.
   — Нет!
   — Если ты любишь меня, если когда-нибудь любил, ты выполнишь эту мою волю.
   — Почему, матушка?
   Она пожала плечами и отвернулась.
   — На это нет ответа.
   — А когда мы возьмем Башню? Конечно, если сумеем ее взять.
   — Тогда мы освободим Утера.
   — И что получим взамен?
   — Взамен мы не получим ничего. Вот наша награда, Гильгамеш: Ничто. И не знаю, что другое я предпочла бы ей.
   — Ты говоришь бессмыслицу.
   — Ты когда-нибудь любил меня?
   Он взял шлем, склоняя голову.
   — Ничего, кроме тебя, я не любил, — ответил он просто. — Ни жизнь, ни битвы.
   — И ты сделаешь это ради меня?
   — Ты знаешь, я сделаю все, что бы ты ни попросила.
   — Некогда я была царицей среди богов, — сказала она. — Я была красива, и мужчины считали меня мудрой. Я была рядом с Кулейном в Вавилоне. Мы низвергли Молека и верили, что одержали победу над великим злом, и люди клялись, что будут воспевать меня до скончания времен. Не знаю, все ли еще они меня воспевают.
   Гильгамеш надел шлем и, пятясь, покинул покой.
   Горойен не заметила, как он ушел. Она вспоминала тот чудесный весенний день, когда она и Кулейн связали себя узами брака под Великим Дубом. Мир тогда был юным, а будущее — предельным.

15

   В течение пяти дней два легиона Герминия Катона, неся и неся потери, выдерживали свирепые атаки готов, отступали под покровом темноты и занимали новую позицию, преграждая все сокращающуюся дорогу на Эборакум. Легионеры с ног валились от усталости, и на пятую ночь Катон созвал их начальников.
   — Теперь, — сказал он им, — наступил час доблести. Теперь мы нападем.
   — Чистейшее безумие! — не веря своим ушам, заявил Деций. — Это час отступления. У нас осталось меньше шести тысяч человек, и некоторые не в силах даже щит поднять.
   — А куда мы отступим? В Эборакум? Его невозможно оборонять. Дальше на север в Виновию? Там мы столкнемся со вторым войском готов. Нет. Сегодня же ночью мы нанесем удар!
   — Я в этом участвовать не собираюсь! — заявил Деций.
   — Так убирайся в Эборакум! — рявкнул Катон. — Я и за десять вилл не оставлю тебя здесь даже на минуту!
   Деций вскочил и ушел, а Катон посмотрел на оставшихся восьмерых.
   — Кто-нибудь еще?
   Никто не шевельнулся.
   — Отлично. Так вот: пять дней мы применяли только стратегию обороны и отступления. Готы встали лагерем между двух речек, и мы ударим по ним с двух сторон.
   Агриппа, ты поведешь правую колонну. Пробивайся к шатру со знаменем Вотана. Его военачальники будут в середине. Я обрушусь на них слева, поражая их мечами и огнем.
   Агриппа, темноглазый молодой воин, с десятилетним военным опытом за плечами, кивнул в ответ.
   — Деций кое в чем был прав, — сказал он. — По-прежнему шесть тысяч против вдвое превосходящих сил противника. Если мы нападем, то уже не сможем отступить. Победим или умрем, мой полководец.
   — Если рассуждать здраво, о победе нам не следует и мечтать. Но божественный Юлий однажды уничтожил войско, в сто раз превосходившее численностью его собственное.
   — Как нам известно из его же «Записок».
   — Наступайте широким фронтом и перестройтесь внутри их лагеря. Разделавшись с начальниками, постарайтесь соединиться с моей колонной.
   — А если не сможем…
   — Заберите с собой столько этих варваров, сколько сумеете.
   Катон отпустил их, и они отправились поднимать своих подчиненных. Легионеры бесшумно снялись с лагеря и двумя колоннами направились к лагерю врагов.
   В трех милях оттуда готы поставили свои шатры на широкой луговине между двумя речными руслами. Там пылали десятки костров, но почти все воины уже спали.
   Выставленные дозорные либо дремали на своих постах, либо завалились спать под кустами. Никто не опасался войска, которое отступало уже столько дней.
   В шатре Леофрика, полководца, на награбленных шелковых коврах расположились начальники отрядов, попивали вино и обсуждали захват Эборакума, прикидывая, какие сокровища ожидают их там. Леофрик сидел рядом с обнаженной молоденькой британской девушкой, которую днем изловили посланные на разведку дозорные. На ее лице лиловел синяк от удара, которым один из них свалил ее, прежде чем изнасиловать. Тем не менее она пришлась Леофрику по вкусу. Он уже дважды взял ее и намеревался позабавиться с ней еще раз, прежде чем утром отдать на потеху простым воинам. Он крепко стиснул ее грудь. Она вздрогнула и вскрикнула, и Леофрик ухмыльнулся.
   — Скажи-ка мне, как сильно ты меня любишь, — потребовал он, сжимая пальцы все сильнее.
   — Я люблю тебя! Я люблю тебя! — простонала она.
   — Еще бы! — сказал он, опуская руку. — И я тебя люблю. Во всяком случае, до утра. — Окружающие расхохотались. — Завтра, — продолжал он, — женщин хватит на всех нас. И не деревенских девок вроде этой, но высокородных римских телок с бледной кожей и накрашенными губами.
   — Ты думаешь, Катон отступит к городу? — спросил Баский, младший брат Леофрика.
   — Нет. Стен ему не удержать. Думаю, он разделит свое войско и пойдет к Виновии, пытаясь набрать воинов среди триновантов, но ничего у него не получится. Нам придется изрядно потрудиться, гоняясь за ним. Но ему конец. Идти-то ему некуда.
   — А правда, что в Эборакуме стены обиты золотом? — спросил Баский.
   — Навряд ли. Но сокровища там есть, и они будут нашими.
   — Какие сокровища?
   — А вот какие, — ответил его брат, опрокидывая девушку и раздвигая ее ноги. Она закрыла глаза, когда под ободряющие крики Леофрик расстегнул штаны и лег на нее.
   Этой муке, казалось, не будет конца: за Леофриком последовал Баский, а потом по очереди и все остальные.
   Боль… боль и нестерпимое унижение. Наконец ее отшвырнули в угол, и все разошлись по своим шатрам.
   Внезапно ночь расколол рев трубы. Леофрик, пьяно шатаясь, высунул голову наружу и увидел хлынувших в его лагерь римских легионеров. Обомлев, он попятился и нашарил меч.
   Сея хаос, дисциплинированные римские колонны двигались по лагерю. Воины выбегали из шатров и падали под беспощадными ударами мечей. Застигнутые врасплох готы, почти все без панцирей и щитов, отчаянно дрались в одиночку.
   Легионеры Катона, заходя с левого фланга, начали поджигать шатры, бросая в них горящие факелы — ветер раздул пламя, погнал перед собой огненную стену.
   На правом фланге ряды было построившихся готов отряд Агриппы прорезал боевым клином, который, точно наконечник копья, нацелился на шатер Леофрика. Как ни был он пьян, готский военачальник, воин с большим опытом, сразу понял, какой отчаянный маневр предпринял Катон, и понял, что еще может одержать победу. Он посмотрел вокруг, оценивая происходящее… Вот! Баский построил своих воинов в стену из щитов! Но им следует перехватить римский клин, остановить его, ринуться вперед самим. Огонь помешает римлянам соединиться, и они не смогут противостоять силам, настолько их превосходящим. Но бедняга Баский до такого маневра не додумается. Леофрик вышел из шатра… и что-то поразило его в спину. Он споткнулся, упал на колени, а потом навзничь, преодолевая головокружение.
   Британская девушка оседлала его, сжимая в руке окровавленный нож. Торжествующая улыбка растянула ее губы, когда лезвие качнулось над глазами Леофрика.
   — Я люблю тебя, — сказала девушка.
   И лезвие опустилось.
 
   Катон стоял над трупом Леофрика. Рукоятка ножа все еще торчала из глазницы.
   — Уцелевшие бегут в сторону Петварии, — сказал Агриппа. — Люций преследует их с тремя когортами.
   — Хотел бы я знать, что тут произошло, — сказал Катон.
   — Не знаю, почтеннейший. Но прими мои поздравления со славной победой!
   — Зачем поздравлять меня? Ты внес свою долю в эту победу, как и каждый из тех, кто служит под моим началом. Клянусь богами, этот луг начинает смердеть!
   Темные глаза Катона оглядели поле сражения. Всюду валялись трупы. Некоторые обгорели дочерна в пламени, с ревом пронесшемся по шатрам, другие валялись там, где упали, сраженные мечами легионеров. Павших британцев сложили в спешно выкопанный ров. Готов, забрав их панцири и оружие, оставили воронью и лисам.
   — Убито двенадцать тысяч врагов, — сказал Агриппа. — Остальным никогда не создать новое войско.
   — Никогда не говори «никогда». Они рано или поздно вернутся. А теперь надо решить, идти ли на юг, чтобы соединиться с Квинтом, или на север преградить готам путь на Эборакум.
   — Ты устал, почтеннейший. Отдохни и прими решение завтра.
   — Завтра может быть уже поздно.
   — Мой старый полководец имел обыкновение повторять: «Усталый человек легко ошибается». Доверься его мудрости, почтеннейший, и отдохни.
   — Ты обращаешь против меня мои собственные слова!
   Неужто всякое уважение забыто? — спросил Катон, посмеиваясь.
   — Я приказал поставить твой шатер за тем холмом.
   Долина речки там сужается в овражек, окруженный дубами.
 
   Прасамаккус придержал лошадь. На севере виднелась полуразрушенная Стена Антонина, а перед ней бушевала битва. Тысячи бригантских воинов окружили войско готов, и шла ужасающая резня. Ни намека на тактические маневры ни с той, ни с другой стороны — просто яростное беспорядочное мельтешение опускающихся мечей, топоров и ножей.
   Он повернул лошадь. Его наметанному глазу было ясно, что в этот день победителей не будет и противники отойдут с поля брани, окровавленные и измученные. Завтра бриганты нападут снова, и так будет продолжаться, пока враги либо будут уничтожены, либо одержат победу.
   Свернув на запад, он миновал сложенную из дерна стену там, где она рухнула возле разрушенной башни.
   Он вздрогнул и прошептал молитву духам, которые все еще бродили тут, и направился на северо-запад к Каледонским горам.
   В пути с ним ничего не случилось, хотя он встречал много беженцев и наслушался жутких рассказов о зверствах, чинимых вторгнувшимся войском. Некоторые казались преувеличенными, от остальных к горлу подступала тошнота. Старый бригант давно уже перестал удивляться ужасам, которым люди способны подвергать своих ближних, но он благодарил богов, что эти рассказы еще способны вызвать в его сердце отвращение и печаль.
   На ночлег он остановился возле клубящегося ручья, а с рассветом начал взбираться к хижине, где в первый раз встретился с Кулейном лак Ферагом. Она не изменилась, а дым, поднимающийся из невысокой трубы, обрадовал его и успокоил. Он спешился, и тут из хижины вышел могучий великан с мечом в руке.
   Прасамаккус захромал к нему, надеясь, что его почтенные годы и явное увечье рассеют опасения незнакомца.
   — Кто ты, старик? — спросил великан, шагнув вперед и прижав острие меча к груди Прасамаккуса.
   Бригант скосил глаза на лезвие, потом посмотрел в светлые глаза воина.
   — Я не враг.
   — Враги являются в разных обличьях. — Вид у воина был усталый, под глазами чернели круги.
   — Я ищу юношу и девушку. Один друг сказал, что они должны быть тут.
   — Какой друг?
   — Его имя Кулейн. Он привел их сюда, чтобы они были в безопасности.
   Воин положил меч, повернулся и вошел в хижину.
   Прасамаккус последовал за ним. Он увидел раненого, лежащего на узкой кровати. Бригант нагнулся над ним и увидел, что раны затянулись, однако кожа у него была землисто-бледной и дыхание казалось еле заметным. На груди у него лежал черный камешек с тончайшими золотыми прожилками.
   — Он лежит так уже много дней. Я больше ничем не могу ему помочь.
   — А девушка?
   — Похоронена снаружи. Она погибла, защищая его.
   Прасамаккус уставился на лицо раненого — лицо Утера. Те же высокие скулы, тот же сильный подбородок, те же густые брови и прямой длинный нос.
   — Магия почти исчерпалась, — сказал Прасамаккус.
   — Я так и думал, — ответил великан. — Вначале камень был золотым с черными прожилками, но с каждым днем чернота ширилась. Он умрет?
   — Боюсь, что да.
   — Но почему? Раны же заживают хорошо!
   — Недавно я видел другого воина в таком же состоянии, — ответил бригант. — Мне сказали, что его дух покинул тело.
   — Но ведь это то же, что смерть, — возразил Олег. — А мальчик жив.
   Прасамаккус пожал плечами и взял руку Кормака за запястье.
   — Пульс очень слабый.
   — У меня есть похлебка, если ты голоден, — сказал Олег, отходя к столу. Прасамаккус прохромал к стулу и сел.
   Когда они поели, Олег рассказал бриганту о бое на поляне и как его собственная дочь Рианнон предала их.
   Прасамаккус слушал молча, читая боль в глазах Олега.
   — Ты очень любишь свою дочь, — сказал он потом.
   — Больше не люблю.
   — Чепуха. Мы растим их, мы лелеем их, мы понимаем их, мы плачем из-за их слабостей и печалей. Где она теперь?
   — Не знаю. Я ее прогнал.
   — Понимаю. Благодарю тебя, Олег, за твою помощь принцу.
   — Принцу?
   — Он сын Утера, верховного короля Британии.
   — Он говорил не как знатный человек.
   — Да. Жизнь не позволила ему занять подобающее место.
   — И мы ничего не можем сделать? — спросил Олег.
   — Если бы это было возможно, я бы отвез его туда, где лежит его отец, но это слишком далеко. Он не выдержит дороги.
   — Значит, нам остается сидеть и смотреть, как он умирает? Я не могу с этим смириться.
   — Не можешь и не должен, — произнес голос у них за спиной, и они обернулись к двери. Олег вскочил и потянулся за мечом.
   — Он тебе не понадобится, — сказал незнакомец, входя и закрывая за собой дверь. Он был высоким, широкоплечим, с бородой точно из золотых нитей. — Ты помнишь меня, Прасамаккус?
   Старый бригант замер.
   — В тот день, когда Утер обрел свой Меч… ты был там, помогал Лейте. Но ты не состарился — Я был там. Теперь я здесь. Положи свой меч, Олег Хаммерханд, и приготовься отправиться в путь.
   — Куда?
   — На Хрустальный Остров, — ответил Пендаррик.
   — А он сказал, что добираться до него придется через всю страну, — сказал Олег. — На это уйдут десятки дней.
   — Не по тем дорогам, которыми пользуется он, — объяснил ему Прасамаккус.
   — Это по каким таким дорогам? — спросил Олегу Прасамаккуса, когда Пендаррик вышел на поляну перед хижиной.
   — Путями Духа, — ответил бригант, и Олег быстро сотворил знак Защитного Рога и только тогда вышел из хижины следом за волочащим ногу Прасамаккусом. Пендаррик теперь с помощью мерной палки тщательно рисовал мелом переплетающиеся треугольники вокруг центрального круга. Он взглянул на них, не поднимаясь с колен.
   — Беритесь-ка за дело, — сказал он. — Оденьте мальчика потеплее и принесите его сюда. Не наступайте на меловые черты и следите, чтобы на них ничего не упало.
   — Он колдун! — шепнул Олег.
   — По-моему, да, — согласился Прасамаккус.
   — Так что же нам делать?
   — То, что он велит.
   Олег, вздохнул. Они натянули одежду на неподвижное тело Кормака, Олег бережно взял его на руки и вынес на поляну, где Пендаррик ждал их в центре звезды необычной формы. Осторожно перешагивая через линии, Олег положил Кормака рядом с колдуном. Прасамаккус вступил в звезду с мечом Олега и еще одним.
   Когда они все оказались внутри Круга, Пендаррик поднял руки, и солнечный свет заблестел на золотом камушке в правой. В воздухе раздался треск, замерцало сияние, внезапно вспыхнув так ярко, что Прасамаккус закрыл глаза ладонью. Сияние исчезло…
   Они, все трое, стояли внутри кольца из камней на вершине холма, поросшего высокими деревьями.
   — Здесь я вас оставлю, — сказал Пендаррик. — Да сопутствует вам удача в конце вашего пути.
   — Где мы? — спросил Олег.
   — Под Камулодунумом, — ответил Пендаррик. — Перенестись прямо на Остров было нельзя. Теперь вы окажетесь в центре селения — оно было построено по законам Каменного Круга. Тебя ждет встреча со старой знакомой, Прасамаккус. Передай ей от меня любящий привет.
   Пендаррик вышел из кольца и поднял руку. Воздух снова замерцал, и они увидели недоумевающие лица трех женщин, сидящих в круглой зале возле тела Утера.
   — Простите нас, госпожи, — сказал Пендаррик с поклоном, а Олег поднял Кормака, отнес к большому круглому столу, на котором лежал король, и бережно положил его рядом с отцом. Прасамаккус подошел к столу и с великой любовью посмотрел на два неподвижных тела.
   — Такое горе, что они впервые встретились вот так.
   Одна из женщин вышла из залы, две другие были по-прежнему погружены в молитву.
   Дверь открылась, в залу вступила высокая фигура в белом одеянии. Позади следовала женщина, позвавшая ее.
   Прасамаккус захромал к ним.
   — Госпожа, я снова должен испросить про… — Он споткнулся и умолк, узнав Лейту.
   — Да, Прасамаккус, это я. И меня начинают все больше сердить появления теней прошлого, которое я предпочту забыть. Сколько еще тел ты намерен принести на Остров?
   Он сглотнул, но не сумел выдавить из себя ни слова, а она величественно прошла мимо и посмотрела на лицо Кормака Даймонссона.
   — Твой сын, Гьен, — прошептал Прасамаккус.
   — Я вижу, — сказала она и погладила мягкую бородку. — Как он похож на отца.
   — Я счастлив, что вижу тебя, — сказал бригант. — Я часто думал о тебе.
   — А я о тебе. Как поживает Хельга?
   — Она умерла. Но нам было очень хорошо вместе, и я счастлив воспоминаниями и ни о чем не сожалею.
   — Если бы я могла сказать то же! Он, — она указала на Утера, — разбил мою жизнь. Он ограбил меня — отнял сына и всякое счастье, которое могло выпасть на мою долю.
   — И тем он ограбил себя, — сказал Прасамаккус. — Он ни на миг не переставал любить тебя, госпожа. Просто… просто вы не были предназначены друг для друга. Знай ты, что Кулейн жив, ты никогда бы не стала его женой. Будь он менее горд, он мог бы забыть про Кулейна. Я оплакиваю вас обоих.
   — Мои слезы давно иссякли, — сказала Лейта. — Когда я плыла в Галлию, оставив мертвое тельце сына… или так мне казалось… — Она помолчала. — И ты, и твой спутник должны покинуть Остров. На том берегу озера на холме ты найдешь Кулейна. Он ждет там известий о человеке, которого предал.
   Прасамаккус посмотрел ей в глаза. Ее волосы все еще были темными, только у одного виска серебрилась седая прядь, а лицо было прекрасным и каким-то странно вневременным. Никто бы не сказал, что ей уже под пятьдесят, но глаза казались матовыми и безжизненными, и в ней ощущалась бесчувственность, которая смутила Прасамаккуса.
   Она вновь посмотрела на тела. Ее лицо ничего не выразило, и она перевела взгляд на бриганта.
   — В нем нет ничего от меня, — сказала она. — Он отродье Утера и умрет вместе с ним.
 
   Они нашли Кулейна на вершине холма. Он сидел, поджав ноги, спиной к узкой дамбе, которая вела на Остров, ясно видимый теперь, когда дымка рассеялась. Он встал и обнял Прасамаккуса.
   — Как ты оказался тут?
   — Доставил тело Кормака.
   — Где он?
   — Рядом с королем.
   — Христос сладчайший! — прошептал Кулейн. — Он живой?
   — Уже почти нет. Как и Утер. Только ослабевающий Камень еще заставляет его сердце биться.
   Прасамаккус познакомил его с Олегом, и тот вновь описал трагические события, которые привели к смерти Андуины. Кулейн устало опустился на землю и устремил взгляд на восток. Бригант положил ладонь ему на плечо.
   — Ты тут ни при чем. Владыка Ланса. Вина не твоя.
   — Я знаю. Но ведь я же мог их спасти!
   — Не все доступно даже твоим великим силам. И ведь Утер и его сын еще живы.