Геммел Дэвид. Последний Меч Силы

   Она плавно поднялась с земли и шагнула к нему. Он инстинктивно попятился, но дуб преградил ему путь к отступлению. Он ощутил, как к нему прижалось ее тело, и его руки сомкнулись на ее спине…
   — Прочь от моей сестры! — рявкнул Агвайн, и Альфтруда отскочила от него. Глаза у нее стали испуганными.
   — Он наложил на меня чары! — закричала она, бросаясь к брату. Высокий белокурый юноша отшвырнул ее в сторону и выхватил кинжал из ножен.
   — Ты умрешь за эту гнусность, — прошипел он, надвигаясь на Кормака.
   Глаза Кормака метнулись от лезвия на разъяренное лицо Агвайна, убедились в твердости его намерения, увидели вспыхнувшую жажду крови. Он отпрыгнул вправо… и наткнулся на дюжую фигуру Леннокса, чьи мускулистые руки тут же его обхватили. Глаза Агвайна блеснули торжеством, но Кормак ударил Леннокса локтем в живот и вторым ударом расквасил ему нос. Леннокс отлетел назад, почти ослепнув от боли. Тут из кустов выскочил Барта, замахиваясь толстым суком, точно палицей. Кормак прыгнул ступнями вперед, его пятка со страшной силой ударила Барту в подбородок, так что тот повалился на землю без сознания.
   Кормак перекатился, вскочил на ноги, повернулся к Агвайну, локтем отбросил руку с кинжалом, нацеленным в его сердце, кулаком ударил врага в скулу, а затем левой ногой в пах. Агвайн завопил, упал на колени и выронил кинжал. Кормак поймал рукоятку, схватил Агвайна за длинные белокурые волосы и запрокинул его голову, обнажив горло.
   — Нет! — взвизгнула Альфтруда.
   Кормак заморгал и глубоко вздохнул, справляясь со своим гневом. Потом выпрямился и швырнул кинжал далеко за край обрыва.
   — Ты лгунья и шлюха! — сказал он, шагнув к Альфтруде. Она упала на колени, глядя на него широко открытыми, полными ужаса глазами.
   — Не бей меня!
   Неожиданно он засмеялся.
   — Не бить тебя? Да я к тебе пальцем не прикоснусь даже для спасения своей жизни. Только что ты была красавицей. А теперь ты безобразна и навсегда останешься такой.
   Она мгновенно прижала пальцы к лицу, трогая кожу, ища, ощупывая свою красоту. Кормак покачал головой.
   — Я не заклятие накладываю, — прошептал он. — Я не чародей.
   Обернувшись, он посмотрел на своих врагов. Леннокс сидел, прислонясь к дубу, из его разбитого носа струилась кровь. Барта еще не пришел в себя, а Агвайн сбежал.
   Но в его победе не было ни торжества, ни радости.
   Ибо, одержав ее над этими мальчишками, Кормак приговорил себя к смерти.
 
   Агвайн вернулся в селение и рассказал своему отцу Колдеру, как на них напал Кормак, а тот созвал старейшин и потребовал правосудия. За Кормака заступился только Гриста.
   — Ты просишь о правосудии. Много лет твои сыновья избивали Кормака, и никто не приходил к нему на помощь. Но он терпел, как подобает мужчине. Теперь, когда на него беспричинно напали трое и он защищался, его должны казнить? Каждый тут, кто подаст голос за это, лишен стыда.
   — Он набросился на мою дочь! — заявил Колдер. — Или ты про это забыл?
   — Если и так, — сказал Гриста, вставая, — он последовал за всеми здоровыми молодцами, какие только наберутся на расстоянии дня пути верхом отсюда!
   — Да как ты смеешь? — завопил Колдер.
   — Смею? Про «смею» ты мне не говори, жирнобрюхий боров! Я следовал за тобою тридцать лет, живя только твоими посулами. Но теперь я вижу, каков ты есть — слабый, жадный, готовый лизать пятки тем, кто сильнее. Кабан, который зачал трех жаб и ненасытную шлюху!
   Колдер ринулся к нему сквозь людское кольцо, но кулак Гристы врезался ему в подбородок, и он рухнул на земляной пол. Шум, крики. Одни старейшины ухватили Гристу, другие удерживали своего разъяренного вождя.
   Затем наступила тишина, Колдер овладел собой и кивнул людям слева и справа от себя, чтобы они его отпустили.
   — Тебе здесь больше нет приюта, убогий старик, — сказал он. — Ты уйдешь из этого селения как изгой. Я оповещу все сакские селения, и для тебя нигде не найдется приюта. А если я еще раз тебя увижу, то опущу свой топор на твою шею. Уходи! Найди сучье отродье и останься с ним. Я хочу, чтобы ты увидел, как он умрет.
   Гриста сбросил вцепившиеся в него руки и широким шагом покинул Длинный Дом. У себя в хижине он собрал свои скудные пожитки, засунул топор за пояс и, гордо подняв голову, вышел из селения. Эрвин, пекарь, пошел с ним рядом и сунул ему в руки два черных каравая.
   — Иди с Богом, — шепнул Эрвин.
   Гриста кивнул и продолжал идти, не замедляя шага.
   Ему следовало бы уйти давным-давно… и взять с собой Кормака. Но верность слову — крепче железных цепей, а он поклялся Колдеру Кровавой Клятвой. А теперь нарушил ее и стал изгоем в глазах закона. Никто больше не станет ему доверять, и его жизнь не будет стоить ровно ничего.
   Тем не менее в сердце старого воина начала расцветать радость. Тяжкие притупляющие ум годы, пока он пас коз, остались позади, как и его клятва Колдеру. Гриста глубоко вдохнул чистый свежий воздух и начал подниматься в холмы к пещере Сол Инвиктус.
   Кормак ждал его там, сидя на алтарном камне. У его ног валялись кости его прошлого.
   — Ты слышал? — спросил Кормак, подвинувшись, чтобы старик мог сесть рядом с ним на плоском камне.
   Гриста отломил горбушку черного хлеба и протянул ее мальчику.
   — Да, — сказал он, — разговоры уже пошли.
   Кормак взглянул на узел с пожитками, который Гриста бросил возле скелета боевой собаки.
   — Мы что, уходим?
   — Да, малый. Только уйти-то нам следовало много лет назад. Пойдем в Дубрис, подыщем какую-никакую работу, чтоб было чем заплатить корабельщикам. А в Галлии я покажу тебе, где мне доводилось сражаться.
   — Они набросились на меня, Гриста. Когда Альфтруда меня обняла.
   Старый воин посмотрел в грустные глаза мальчика.
   — Еще один жизненный урок, Кормак: женщины всегда навлекают беды. И, кстати, судя по походке Агвайна, он еще долго не будет думать о девушках. Как это ты справился с ними тремя?
   — Не знаю. Вышло само собой.
   — Это кровь твоего отца. Мы еще сделаем из тебя настоящего воина.
   Кормак обвел взглядом сумрачную пещеру.
   — Я никогда раньше сюда не заглядывал. Боялся.
   А теперь не понимаю почему. Истлевшие кости, и все.
   Он пошарил подошвой в пыли и увидел, как что-то блеснуло. Наклонившись, он сомкнул пальцы на золотой цепочке, с которой свисал круглый камешек, похожий на золотой самородок в тоненьких черных прожилках.
   — Что ж, доброе предзнаменование, — пробурчал Гриста. — Мы стали вольными людьми всего час назад, и вот ты уже отыскал клад.
   — Может, она — моей матери?
   — Отчего бы и нет?
   Кормак надел цепочку на шею и спрятал самородок под рубахой. Прикосновение камешка к коже было теплым.
   — Ты тоже угодил в беду, Гриста?
   Старый воин ухмыльнулся:
   — Может, я сказал лишних два-три словечка, но они попали в цель, как меткие стрелы.
   — Значит, они погонятся за нами обоими?
   — Ага, когда настанет утро. Тогда и будем тревожиться. А пока отдохни-ка, малый.
   Кормак отошел к дальней стене и растянулся на пыльном полу. Гриста лег на алтарном камне и почти сразу уснул.
   Мальчик лежал и слушал тяжелый басистый храп старика, а затем погрузился в странное сновидение. Он словно бы открыл глаза, приподнялся и сел. У алтарного камня лежала черная боевая собака с пятью щенками, а за ней лежала молодая женщина с волосами, как золотые нити. Рядом с ней на коленях стоял мужчина и поддерживал ее голову.
   — Как мне тяжело, что я навлек на тебя все это, — сказал он, поглаживая ее по волосам. Лицо у него было сильное, волосы — черными и глянцевыми, глаза — синими, как зимнее небо.
   Она протянула руку и дотронулась до его щеки, улыбнувшись сквозь боль.
   — Я люблю тебя. Я всегда тебя любила…
   Снаружи в утреннем воздухе прогремел рог, у мужчины вырвалось негромкое проклятие. Он поднялся на ноги, вытаскивая меч из ножен.
   — Они нас отыскали!
   Женщина застонала — начались родовые схватки, и Кормак подошел к ней. Но она его не видела. Он попытался прикоснуться к ней, и его рука прошла через ее тело, словно это был дым.
   — Не оставляй меня! — произнесла она умоляюще.
   На лице мужчины отразилась мука, но вновь загремел рог, и, повернувшись, он скрылся из виду. Женщина закричала, и Кормак был вынужден стоять и беспомощно смотреть, как она корчится в родовых муках. Наконец младенец появился на свет — весь в крови и странно неподвижный.
   — Нет! Нет! Христос сладчайший! — простонала женщина, подняла младенца и шлепнула его по крохотному задику. Он остался неподвижным. Она положила его к себе на колени, сняла с шеи золотую цепочку и сомкнула пальчики младенца на круглом камешке.
   — Живи! — прошептала она. — Молю тебя, живи!
   Но тельце оставалось неподвижным… без малейших признаков жизни.
   Из солнечного мира снаружи донесся лязг мечей, раздались крики раненых, яростные возгласы сражающихся. Затем наступила тишина, только птицы пели на деревьях. На пол у входа упала тень, и внутрь, пошатываясь, вошел высокий мужчина. Из раны в его груди и еще одной в боку струилась кровь.
   — Маленький? — прошептал он.
   — Мертв, — сказала женщина.
   Услышав что-то у себя за спиной, мужчина обернулся.
   — Еще погоня. Я вижу, как солнце блестит на их копьях. Ты можешь идти?
   Она попыталась встать, но тут же снова откинулась.
   Он подошел к ней и подхватил ее на руки.
   — Он жив! — закричал Кормак со слезами на глазах. — Я жив! Не бросайте меня здесь!
   Он вышел следом за ними на солнечный свет и смотрел, как раненый с трудом взбирается по склону к обрыву. Там он рухнул на колени, и женщина упала из его рук на траву. Из леса галопом вылетел всадник, и воин обнажил меч, но всадник натянул поводья и остановил коня в ожидании.
   Из леса, хромая, вышел еще один человек. Левая нога У него была вывернутой, уродливой. Высокий воин взмахнул мечом и швырнул его в чащу, где острие впилось в толстый, увитый плющом ствол. Потом он снова подхватил женщину на руки, повернулся и посмотрел на море, пенящееся далеко внизу.
   — Нет! — закричал калека. Воин взглянул на всадника. Тот неподвижно сидел в седле, суровое лицо хмурилось, руки застыли на луке седла.
   Воин шагнул с обрыва и исчез из виду вместе с женщиной.
   Кормак смотрел, как калека со слезами на глазах упал ничком, но всадник просто повернул коня и скрылся за деревьями. Дальше на тропе Кормак увидел приближающихся к пещере охотников. Он помчался, как вихрь, и увидел, что Камень в руках младенца горит, будто пламя свечи, а его тельце одето белым сиянием. Затем раздался первый громкий крик. Вошли охотники, черная собака прыгнула на них и упала под ударами топоров и ножей.
   — Клянусь Кровью Одина! — воскликнул один из охотников. — Сука ощенилась ребенком!
   — Убить его! — закричал второй.
   — Дураки! — сказал Гриста. — По-вашему, этих римлян сразила собака?
   У Кормака не осталось сил смотреть, и он закрыл глаза, когда Гриста нагнулся над младенцем.
   И открыл их, чтобы увидеть свет зари, проникающий через вход в пещеру, и Гристу, спящего на алтарном камне. Мальчик встал, подошел к старику и потряс его за плечо.
   — Светает, — сказал он. — А я видел моего отца и мою мать.
   — Дай мне время, малый, — пробормотал Гриста. — Дай свежим воздухом подышать. — Он потянулся, сел, протер глаза и провел, постанывая, ладонью по затекшей, совсем холодной шее. — Подай-ка мне бурдюк с водой.
   Кормак протянул ему бурдюк, Гриста вытащил затычку и жадно напился.
   — Так что ты говорил про свою мать?
   Кормак рассказал ему свой сон, но в глазах старика не появилось особого интереса, пока он не упомянул про калеку.
   — Какое у него было лицо?
   — Светлые волосы, реденькая борода. Печальные глаза.
   — А всадник?
   — Воин, высокий и сильный. Холодный безжалостный человек, рыжие волосы, рыжая борода, а на голове бронзовый шлем, опоясанный железным обручем.
   — Пойдем-ка отсюда, Кормак, — неожиданно сказал старый воин.
   — А мой сон — истинный, как ты думаешь?
   — Кто знает, малый. Поговорим потом.
   Гриста вскинул узел на плечо, вышел из пещеры и встал как вкопанный, уронив узел.
   — Что случилось? — спросил Кормак, выходя на свет. Гриста сделал ему знак замолчать и вгляделся в кусты под деревьями.
   Кормак ничего не увидел, но внезапно из-за густого терновника поднялся человек, оттянул тетиву лука с наложенной на нее стрелой. Кормак замер. Локоть Гристы ударил его в грудь, отшвырнул в тот миг, когда лучник пустил стрелу. Она пробила кожаную куртку Гристы и пронзила легкое. Просвистела вторая стрела. Старик загородил Кормака своим телом.
   — Беги! — прошептал он. На губах у него запузырилась кровь, и он рухнул на землю.
   Стрела мелькнула перед самым лицом Кормака, он нырком отскочил влево, и вторая стрела тоже его не задела. Прокатившись по земле, мальчик вскочил и пустился бежать во всю мочь. Невидимые преследователи в кустах завопили, послышался топот бегущих ног, и Кормак помчался еще быстрее, перепрыгнул через упавший ствол и кинулся к вершине обрыва. Стрелы проносились у него над головой, он сворачивал то вправо, то влево, ища, где бы укрыться, пересек лесную тропу.
   Тут были дуплистые дубы, в которых он не раз прятался от Агвайна и его братьев. Расстояние между ним и преследователями увеличивалось, и он воспрял духом.
   Но лай боевых собак вновь нагнал на него ужас.
   Теперь в дупле уже не спрячешься!
   Он выбрался на вершину и резко обернулся, ожидая увидеть двух темных стремительных псов Колдера, скалящих зубы, готовых впиться в его горло. Однако тропа была пока пуста. Он вытащил свой ножичек для обдирания кроликов, шаря взглядом между деревьями.
   Могучий черный пес выскочил из-за стволов и прыгнул. Кормак упал на колени и, когда пес пролетел над ним, всадил лезвие в его брюхо, распоров его. Раненый пес неуклюже хлопнулся наземь, путаясь лапами в собственных кишках. Кормак, даже не взглянув на него, побежал назад к лесу и начал продираться сквозь кусты.
   Внезапно он замер на месте: из увитого плющом ствола могучего дуба торчал меч, который привиделся ему во сне. Сунув ножичек в ножны, он ухватил рукоять из слоновой кости и выдернул меч. Лезвие было длиной в руку мужчины, и ни единого пятнышка ржавчины не затуманило его блеска за пятнадцать лет, пока меч оставался тут.
   Кормак закрыл глаза.
   — Спасибо, отец! — прошептал он.
   Рукоять была настолько длинной, что меч можно было держать обеими руками, и мальчик взмахнул им, примериваясь.
   Потом вышел на опушку, как раз когда на тропе появился второй пес и ринулся на тонкую фигуру перед собой. Лезвие опустилось на собачью шею, почти отделив голову от туловища. Глаза Кормака пылали гневом, какого он еще никогда не испытывал, и он побежал по тропе навстречу своим преследователям.
   Их топот донесся до него, когда он поравнялся с толстыми вязами. Свернув с тропы, он укрылся за одним из них. Он увидел на тропе четверых: впереди бежал Агвайн, за ним — его братья, а задним был кузнец Керн.
   Его лысая голова блестела от пота. Когда первые трое промелькнули мимо Кормака, он выпрыгнул на тропу перед растерявшимся Керном. Кузнец вооружился обоюдоострым топором с короткой рукояткой, но даже не успел замахнуться, как меч Кормака описал дугу и рассек ему яремную жилу. Керн зашатался, выронил топор и прижал пальцы к ране, пытаясь остановить струю крови, уносившую его жизнь.
   А Кормак под прикрытием деревьев погнался за сыновьями Колдера. Агвайн и Леннокс уже скрылись из виду, но Барта неуклюже рысил, далеко отстав от братьев. Выпрыгнув на тропу у него за спиной, Кормак похлопал его по плечу, и белобрысый мальчишка обернулся.
   Меч Кормака пронзил шерстяную куртку и почти вертикально погрузился в живот, рассекая легкие и сердце.
   Кормак яростно повернул меч в ране, чтобы высвободить его. Барта умер, даже не застонав.
   Кормак бесшумно исчез в тени деревьев в поисках последних из своих преследователей.
   На вершине Агвайн увидел убитых псов, повернулся и побежал предупредить брата, что Кормак каким-то образом вооружился. Потом они с Ленноксом начали отступать по тропе и наткнулись на трупы брата и кузнеца.
   После чего стремглав покинули лес. Когда Кормак вышел из-за деревьев, он увидел, что они улепетывают в долину.
   Он хотел было броситься за ними — пусть даже в Длинный Дом, но здравый смысл взял вверх, и он вернулся к пещере. Гриста прислонился к западной стене.
   Его седая борода побагровела от крови, лицо было землисто-серым.
   Кормак опустился перед стариком на колени и взял его руку в свои. Глаза Гристы открылись.
   — Я вижу валькирий, Кормак, — прошептал он, — но они не смотрят на меня, потому что я без меча.
   — Вот, — сказал мальчик, вкладывая рукоять из слоновой кости между пальцев левой руки старика.
   — Никому… никому… не рассказывай… про свое рождение. — Гриста боком повалился на землю, и меч выскользнул из его пальцев.
   Некоторое время Кормак молча сидел возле трупа своего единственного друга. Потом вышел под солнечные лучи и уставился на долину, далеко внизу.
   Ему хотелось громкими криками излить свой гнев небесам, но он сдержался, вспомнив одно из поучений Гристы: месть — кушанье, которое вкуснее есть холодным.
   Засунув меч за пояс, он собрал пожитки Гристы и зашагал на восток. На вершине последнего подъема он оглянулся еще раз.
   — Я вернусь, — сказал он негромко. — И уж тогда вы увидите демона, клянусь!

3

   Прасамаккус вытянул ноги перед очагом, в котором пылали поленья, и отхлебнул вина, подслащенного медом. Его дочь Адриана подала кубок Урсу, и он его принял с ослепительной улыбкой.
   — Не трать свое обаяние понапрасну, — сказал Прасамаккус, — Адриана помолвлена с сыном пастуха Гриллом.
   — Они влюблены друг в друга?
   — Зачем спрашивать меня, когда Адриана стоит рядом?
   — Да, конечно. Прими моя извинения, благородная девица.
   — Прости моего отца, — сказала она грудным, чуть хрипловатым голосом. — Он забывает, что обычаи его гостей очень отличаются от того, к чему привык он сам. А сикамбры все еще продают и покупают своих женщин?
   — Ну, это слишком сурово. Будущие мужья получают приданое, но ведь и в утеровской Британии такое все еще в ходу, не так ли? А женщина — служанка своего мужа. На этом сходятся все религии.
   — Мой отец сказал Гриллу, что приданого он не получит, и мы сочетаемся браком на празднике зимнего солнцестояния.
   — И вы влюблены?
   — Да. Очень.
   — И без приданого?
   — Мне кажется, отец смягчится. У него же денег куры не клюют. А теперь, с твоего позволения, я очень устала.
   Урс встал и поклонился, а Адриана поцеловала Прасамаккуса в обросшую бородой щеку и вышла из комнаты.
   — Хорошая девочка! Но, видно, она думает, что я уже впадаю в старческое слабоумие! Она проскользнет через двор и встретится с Гриллом у конюшни. Как тебе вино?
   — Сладковато на мой вкус.
   Прасамаккус наклонился к очагу и подбросил полено в огонь.
   — Мед подбодряет разум и очищает желудок. И, кроме того, отгоняет злых духов.
   Урс засмеялся.
   — А я думал, для этого нужен чеснок.
   — Тоже годится, — согласился старый бригант. — А еще омела и черные собаки с белыми носами.
   — По-моему, ты выпил немного лишнего, друг мой.
   — Да, в одинокие вечера это за мной водится. Ты знаешь, я сопутствовал королю, когда он еще не был королем… а гонимым мальчиком среди гор, и прошел через Ущелье Смерти в другой мир. Я был тогда молод.
   Я видел, как он стал мужчиной, я видел, как он полюбил, и я видел, как мало-помалу умирало его великое сердце.
   Он всегда был человеком с железной волей. Но теперь только это у него и осталось — железо. А сердце мертво.
   — Его жена? Ты о ней?
   — Пленительная Лейта. Гьен Авур. Лесная Лань.
   — Насколько мне известно, песня эта тут под запретом. Что и понятно. Короля сделал рогоносцем его родич, предал друг.
   — Не так все просто, Урс. Совсем не так просто.
   Как всегда. Кулейн лак Фераг был несравненным воином, человеком великого благородства. Но у него было уязвимое место — он жил без любви. Он вырастил Лейту, и она любила его с самого детства, но они были обречены.
   — Ты говоришь так, будто у человека нет выбора.
   — Иногда выбора и нет. Кулейн скорее умер бы, чем причинил боль Утеру или Гьен, но король знал, что его жена всегда любила Кулейна, и злые чувства забушевали в нем, как степной пожар. Ему все время приходилось вести то одну войну, то другую, и он начал все время оставаться при войске. С Гьен он встречался очень редко и назначил Кулейна ее защитником. Он насильственно сводил их, и в конце концов они уступили своему желанию.
   — Как он узнал?
   — Это ни для кого не было тайной, а любовники были обречены. Люди видели, как они прикасаются друг к другу, гуляют под руку по садам. И Кулейн часто входил в покои королевы поздней ночью, а выходил с зарей. Как-то ночью королевские телохранители ворвались в опочивальню королевы, а Кулейн был там. Их обоих приволокли к королю, и король вынес им смертный приговор. Однако Кулейн вырвался на свободу… а через три дня напал на стражу, сопровождающую королеву к плахе, и они спаслись вместе.
   — Но на этом история не кончается?
   — Да. Как ни жаль… — Прасамаккус умолк, его голова откинулась на высокую спинку кресла. Кубок выскользнул из его пальцев на ковер, но Урс успел поймать его, прежде чем вино залило козью шкуру. Потом принц улыбнулся и встал. У двери спальни на табурете лежало свернутое одеяло. Урс взял его, накрыл им Прасамаккуса и вошел в отведенную ему комнату.
   Адриана улыбнулась и откинула одеяло. Быстро раздевшись, он лег рядом с ней и нежно откинул золотые пряди с ее лица.
   Она обняла его за шею и привлекла к себе.
 
   Урс вымылся в бочке с холодной водой позади дома, наслаждаясь тем, как предрассветный воздух покусывает его кожу. Он спал не тревожимый сновидениями, а будущее сулило много золота. Если Король Сказаний купит его лошадиные панцири, его примеру последуют все владыки и вожди, ведущие войны, а он, Урс, удалится во дворец в Долине Великой реки с десятком-другим наложниц.
   В двадцать лет Урс уже твердо определил свое будущее. Хотя он принадлежал к дому Меровиев, они с Баланом находились с Меровием лишь в дальнем родстве и не имели никаких прав на корону Длинноволосых королей. А жизнь воина не влекла молодого человека, проведшего юность во дворцах наслаждений Тингиса.
   Он вытерся досуха мягким шерстяным полотенцем и надел под промасленную кожаную куртку чистую черную рубаху. Из кожаной фляжечки налил на ладонь несколько капель благовония и втер его в свои длинные темные волосы. Вонь конюшни заставила его выйти на открытый луг, где воздух был напоен ароматом шиповника, разросшегося у древнего круга стоячих камней.
   Там его нашел Прасамаккус. Старику было явно не по себе.
   — Что не так, друг мой? — спросил Урс, садясь на плоский алтарный камень.
   — Я напился, как старый дурень, и теперь у меня в голове стучит кузнечный молот.
   — Слишком много меда, — заметил Урс, сдерживая улыбку.
   — И слишком болтливый язык. Мне не следовало бы говорить про короля и про то, что касается его одного.
   — Успокойся, Прасамаккус. Я ничего не помню. Вино ударило в голову и мне. Помнится только, что ты говорил о государе Утере как о лучшем короле во всех христианских землях.
   — Он такой и есть, — ухмыльнулся Прасамаккус. — Спасибо, Урс.
   Урс ничего не ответил, вглядываясь в неровный строй воинов, появившихся на гребне дальнего холма.
   — Надеюсь, это наши, — прошептал он.
   Прасамаккус приложил ладонь козырьком к глазам и выругался. Поднявшись на ноги, он заковылял к дому, крича во весь голос и указывая на воинов, беспорядочно ринувшихся вперед. Пастухи и конюхи выбежали из конюшен с луками в руках, а двадцать легионеров, вооруженных мечами, сомкнули щиты в боевом порядке перед домом. Урс кинулся в свою комнату за собственным луком с колчаном. Адриана скорчилась под средним окном.
   — Кто они? — спросил Урс про приближающихся всадников.
   — Тринованты, — ответила она.
   В открытое окно влетела стрела и впилась в дверь по ту сторону комнаты. Урс отступил и наложил стрелу на тетиву своего лука.
   Всадники влетели во двор под гром копыт, спрыгивая на землю, чтобы вступить в бой с легионерами. Их было вчетверо больше, стена из щитов распалась, и тринованты, облаченные в одежду, режущую глаза пестротой, начали, рубя и коля, пролагать себе путь к дому.
   Урс рискнул выглянуть в окно как раз тогда, когда воин с заплетенной в косицы бородой прыгнул в брешь.
   Оттянув тетиву, он пустил стрелу в горло тринованта, и тот повалился навзничь.
   — По-моему, нам следует уйти, — сказал Урс, хватая Адриану за руку и поднимая ее на ноги. Дверь затрещала и рухнула в комнату, куда сразу же ворвались трое с мечами, обагренными кровью павших легионеров.
   — Надеюсь, вы подумали о получении выкупа, — сказал Урс, бросая лук, и широко развел руки.
   — Убейте его! — приказал высокий темноволосый воин с заживающим рубцом на щеке.
   — Я стою дорого… на вес золота! — воскликнул принц, пятясь.
   Воины двинулись на него. Урс шагнул им навстречу, повернулся на одной ноге и пяткой другой ударил первого в подбородок, так что тот опрокинулся на своего товарища. Принц легко отпрыгнул вправо, уклонившись от опускающего меча Лица с Рубцом. Затем он поднырнул под вновь занесенный меч и ткнул врага растопыренными пальцами под грудину. Тот охнул, лицо его побагровело… и он упал. Урс схватил его меч и всадил его в сердце первого воина, который попытался встать.