Герберт Фрэнк. Эффект Лазаря

   – Я прочел ваши заметки, – промолвил Гэллоу. – Весьма поэтично. Мне было бы приятно послушать, как вы читаете их вслух. Ваши размышления более интересны, чем у большинства людей.
   – Это потому, что я осмеливаюсь размышлять, а ваши люди – нет.
   – Я не монстр, господин судья.
   – Я не судья, мистер Гэллоу. Вы меня не за того принимаете. Теперь судьей, как и КП, является Симона Роксэк. Мое влияние минимально.
   – Проницательно подмечено, – согласился Гэллоу, почтив Киля еще одним глотком вина. – Ваша информация верна – Симона теперь и судья, и КП. Впервые в истории. Ведь только из-за воспоминаний об одном коррумпированном КП, все остальные были поднадзорны. Вы, как судья, удовлетворяли людей тем, что представляли собой баланс власти. Это вас они хотят услышать. Это вы можете избавить их от тревог, а не Симона. И не без причины.
   – И что это за причина?
   Беспечная улыбка Гэллоу погасла, его глаза холодно уставились на Киля.
   – Причина для их беспокойства в том, что Симона работает на меня. И всегда работала на меня.
   – Это меня не удивляет, – ответил Киль, хотя это и было неправдой. Ему даже удалось сохранить ровный спокойный тон.
   «Вытянуть из него все, что возможно», подумал Уорд. «Только это мое умение мне и осталось».
   – А я думаю, удивило, – парировал Гэллоу. – Ваше тело выдало себя по мелочам. Не только вы и КП – натренированные наблюдатели.
   – Ладно, пусть так… но мне трудно поверить, что она участвовала в подготовке Гуэмесской бойни.
   – Она о ней и не знала, – отмахнулся Гэллоу. – Но она приспособится. Очень утомительная женщина, если познакомиться с ней поближе. Исполненная горечи. Вы знали, что у нее в квартире на каждой стенке – зеркало?
   – Я никогда у нее не бывал.
   – А я бывал. – Грудь Гэллоу так и выпятилась при этом заявлении. – Ни один мужчина, кроме меня, так не был. Она терзается своим уродством, царапает свою кожу, корчит рожи перед зеркалом до тех пор, пока не приходит в себя настолько, чтобы смириться со своим лицом в его обычном состоянии. Только тогда она выходит из комнаты. Глубоко несчастное создание. – Гэллоу покачал головой и налил себе еще вина.
   – Вы хотели сказать, глубоко несчастный человек, не так ли? – спросил Киль.
   – Она себя человеком не считает.
   – Это она вам сказала?
   – Да.
   – Тогда ей нужна помощь. Друзья рядом. Кто-нибудь, кто…
   – Кто будет напоминать ей о ее уродстве, – перебил его Гэллоу. – Все это уже испробовано. Жаль, у нее под этими тряпками такое великолепное тело. Я ее друг, поскольку она считает меня образцом того, каким могло бы быть человечество. Она не хочет ребенка – не хочет растить урода в мире уродов.
   – Это она вам так сказала?
   – Да, – подтвердил Гэллоу, – и не только это. А я ее слушал, господин судья. Вы и ваш Комитет – вы всего лишь ее терпели. И потеряли ее.
   – Похоже, что она была потеряна задолго до того, как я вообще с ней познакомился.
   – Вы, конечно, правы, – вновь блеснул белозубой улыбкой Гэллоу. – Но было время, когда ее можно было завоевать. И я это сделал. А вы – нет. И это может изменить весь ход истории.
   – Возможно.
   – Думаете, ваши люди будут пребывать в своем уродстве вечно? О, нет. Они посылают своих нормальных деток к нам. А вы принимаете наши отбросы, наших преступников и калек. И что за общество они могут построить? Нужда. Отчаяние… – Гэллоу пожал плечами, словно тут и говорить было не о чем.
   Килю жизнь на островах помнилась другой. Да, верно, скученность там, по морянским понятиям, просто невообразимая. И острова воняют – это тоже верно. Но повсюду несравненная красочность, музыка, всегда можно услышать доброе слово. А кто объяснит рожденном внизу невероятную прелесть восхода, теплого весеннего дождя, капающего на руки и лицо, прелесть постоянных соприкосновений, которые доказывают, что ты значим только потому, что существуешь.
   – Господин судья, – вновь заговорил Гэллоу, – вы не пьете свое вино. Оно вам не по вкусу?
   «Не вино», подумал Киль, «а собутыльник».
   – У меня проблемы с желудком, – произнес он вслух. – Мне приходится пить вино понемногу. А вообще я предпочитаю бормотуху.
   – Бормотуху? – Брови Гэллоу поднялись в искреннем удивлении. – Эту настойку на нервоедах? Я думал, что…
   – Что ее пьют одни дегенераты? Возможно. Она успокаивает, и она мне по вкусу, хотя собирать яйца нервоедов и опасно. Но ведь не я же их собираю. – «Этот довод сказан на языке Гэллоу.»
   Гэллоу кивнул, затем его губы сложились в жесткую белую черту.
   – Я слышал, что бормотуха вызывает хромосомные нарушения, – заметил он. – Не слишком ли вы, островитяне, рискуете, употребляя это пойло?
   – Хромосомные нарушения? – фыркнул Киль, даже не дав себе труда подавить смешок. – Разве это не похоже на рулетку со сломанным колесом?
   Киль отхлебнул вина и сел так, чтобы видеть Гэллоу как следует. Отвращение, промелькнувшее на лице морянина, показало Килю, что ему далось задеть Гэллоу за живое.
   «Кого можно задеть, того можно и изучить», подумал Киль. «А кого можно изучить, того можно завоевать». Его работа в Комитете научила его этому.
   – Вы можете над этим смеяться? – Голубые глаза Гэллоу вспыхнули. – До тех пор, пока ваш народ размножается, он угрожает существованию всего вида. А что, если?..
   – Комитет, – произнес Киль, подняв руку и повысив голос, – как раз и занимается вопросом «а что, если», мистер Гэллоу. Каждый ребенок, который несет в себе гибельную мутацию, уничтожается. Для народа, воспитанного в понятиях священности жизни, это крайне болезненно. Но это гарантирует жизнь всем остальным. Скажите, мистер Гэллоу, отчего вы так уверены, что существуют только вредные, уродливые и бесполезные мутации?
   – На себя посмотрите, – огрызнулся Гэллоу. – Ваша шея не может поддерживать вашу голову без помощи этого… этого устройства. И глаза у вас торчат в разные стороны…
   – А еще они разного цвета, – подхватил Киль. – Вы знаете, что кареглазых морян вчетверо больше, чем голубоглазых? Это не кажется вам мутацией? Вот у вас глаза голубые. Может, и вас следует стерилизовать или уничтожить? Мы обрезаем только ту ветвь мутаций, которые реально угрожают жизни. Сдается, вы предпочитаете косметический геноцид. И вы можете мне это оправдать? И как вы можете быть уверены, что мы не вывели некое секретное оружие в ответ на вашу угрозу?
   «Найди его злейшие страхи», подумал Киль, «и обрати против него самого».
   Из люка послышалось звяканье тарелок, и внутрь вкатился сервировочный столик. Молодой человек, его вкативший, неприкрыто восторгался Гэллоу. Глаза его ловили каждое движение своего кумира, а руки, когда парень расставлял тарелки на столе, дрожали. Он разложил порции по тарелкам, и Киль уловил восхитительный запах рыбного рагу. Когда же хлеб и маленькие пирожные были уложены, парень взял маленькую тарелочку и отведал от всех яств по кусочку.
   «Ах, так», подумал Киль, «Гэллоу опасается, что его отравят.» Он с удовлетворением отметил, что его порция была испробована подобным же образом. «Дела обстоят совсем не так, как Гэллоу пытается меня заверить». Киль не мог упустить момент.
   – Вы пробуете, чтобы разнообразить ваши кулинарные познания? – спросил он.
   Парень озадаченно оглянулся на Гэллоу, и Гэллоу улыбнулся в ответ.
   – Каждый человек при власти имеет врагов, – сказал он. – Даже и вы, как мне говорили. Я предпочитаю привыкать к мерам предосторожности.
   – Предосторожности от кого?
   Гэллоу смолчал. Официант побледнел.
   – Какое упрямство, – сказал Гэллоу.
   – Вы подразумеваете, что убийство – это нынешний способ политической деятельности, – сказал Киль. – Это и есть новый порядок, который вы несете миру?
   Гэллоу пристукнул ладонью по столу, и официант уронил миску. Она разбилась. Один осколок упал к ногам Киля и там уже разлетелся на кусочки. Гэллоу отослал официанта резким движением руки. За ним тихо закрылся люк.
   Гэллоу отшвырнул ложку. Она угодила в край тарелки и забрызгала Киля едой. Гэллоу промокнул одежду Киля краем свисавшей со стола скатерти.
   – Тысяча извинений, господин судья, – сказал он. – Обычно я не так неловок. Вы… вы восхищаете меня. Расслабьтесь, прошу вас.
   Киль потер больные колени и умостил их под стол.
   Гэллоу отломил кусок хлеба и вручил Килю весь остальной каравай.
   – Вы захватили Скади Ванг? – спросил Киль.
   – Конечно.
   – А этого молодого островитянина, Нортона?
   – Он с ней. Им не причинили вреда.
   – Это не сработает, – заявил Киль. – Если вы начинаете свою власть с убийств, захвата людей и террора, вы обрекаете себя на вечную их власть над вами. Никто не захочет считаться с отчаявшимся человеком. Короли делаются из лучшего материала.
   При слове «короли» Гэллоу навострил уши. Киль видел, как он безмолвно повторяет это слово.
   – Вы не едите, господин судья.
   – Как я уже говорил, у меня проблемы с желудком.
   – Но ведь вам надо есть. Как же вы собираетесь выжить?
   – Никак, – улыбнулся Киль.
   Гэллоу осторожно положил ложку и промокнул губы салфеткой. Его брови озабоченно сошлись к переносице.
   – Если вы не будете есть, вас будут кормить насильно, – предостерег Гэллоу. – Избавьте себя от этой неприятной процедуры. Я не дам вам заморить себя голодом.
   – Мой выбор тут не при чем, – ответил Киль. – Вы тут ничего не в силах сделать. Еда вызывает боль и просто выходит непереваренной.
   Гэллоу отодвинулся от стола.
   – Это не заразно, мистер Гэллоу.
   – А что это?
   – Врожденный дефект, – ответил Киль. – Наши биоинженеры в известной степени мне помогли, но теперь другой, всевышний Комитет берет дело в свои руки.
   – Всевышний Комитет? – переспросил Гэллоу. – Вы хотите сказать, что наверху есть группа, более влиятельная, чем ваша? Тайный клан?
   Киль расхохотался, и хохот его только усилил смятение и растерянность на всегда столь безупречном лице Гэллоу.
   – Всевышний Комитет носит много имен, – ответил Киль. – Самых разнообразных. Одни называют его Кораблем, другие – Иисусом (не тем Хесусом Льюисом, о котором вы читали в хрониках). Как видите, этому комитету трудно противоречить. И он обращает угрозу моей смерти от ваших рук в ничто.
   – Вы… умираете?
   Киль кивнул.
   – И независимо от того, что вы сделаете, – добавил он, – весь мир поверит, что вы меня убили.
   Гэллоу ставился на Киля долгим взглядом, затем утер губы салфеткой и встал из-за стола.
   – В таком случае, – объявил Гэллоу, – если вы хотите спасти этих сопляков, вы будете делать в точности то, что я вам велю.

   …приходится заметить, что одни и те же беды и напасти преследуют человечество во все времена.

Никколо Макиавелли, «Диалоги», из Корабельных архивов

   Сидя за пультом управления, Бретт смотрел, как послеполуденное солнце просвечивает сквозь облачный покров. Судно легко скользило по штормовым волнам, набирая скорость с каждым спуском с гребня и немного теряя ее, когда приходилось взбираться на следующий. То был ритм, который Бретт научился понимать, не уделяя ему сознательно внимания. Его тело и чувства приспособились.
   Серая дождевая стена в паре сотен метров от них смещалась вправо. Похоже, линия шторма уходила в сторону.
   Бретт, чье внимание раздваивалось между монитором над головой и открытым морем, внезапно сбросил скорость. Судно сбавило ход, продолжая еле двигаться вдоль ложа келпа, уходящего куда-то в штормовую полосу.
   Эта перемена хода разбудила остальных, которые, за исключением Теджа и пленного морянина, которого Тедж запер в грузовом трюме вместе со спасенными с аэростата, лежали на палубе, пользуясь кратковременной передышкой для сна. Тедж восседал в царственном одиночестве на сидении в дальнем конце рубки. Глаза его странно ввалились, лицо его представляло собой маску сосредоточенности. Он не переставая поглаживал обрывок келпа, лежащий у него на колене. Этот кусочек келпа зацепился за спасательный трос, когда Твисп вытягивал его из моря, и не привлекал особого внимания, покуда Тедж не подобрал его.
   – Что-то не в порядке? – спросил внезапно разбуженный Паниль с места второго рулевого.
   Бретт показал на мигающий зеленый индикатор их положения на курсе на экране монитора.
   – Нам осталась пара километров, – ответил он, – Станция вот здесь.
   – Тедж, ты не раздумал предпринимать все это? – спросил Твисп у него за спиной.
   – У меня нет выбора, – ответил Тедж каким-то отстраненным тоном. Он погладил обрывок келпа, который высох и начинал крошиться. Тот зашелестел под пальцами.
   Твисп кивнул на целую сеть, набитую оружием, отнятым Теджем у пассажиров аэростата.
   – А не лучше ли нам тогда вооружиться как следует?
   – Я подумаю над этим, – отозвался Тедж. И снова рука его погладила умирающий обрывок келпа.
   – Паниль, – спросил Твисп, – как обороняются станции.
   Вместо него ответила Скади, лежавшая на палубе недалеко от Твиспа.
   – Станции не предполагают необходимости в обороне.
   – У них есть обычный сонар, защитное сенсоры против рвачей и всякое такое прочее, – ответил Паниль. – И на каждой станции есть по крайней мере один аэростат для воздушных наблюдений.
   – А оружие? – повторил Твисп.
   – По большей части, инструменты, – ответила Скади.
   – У них будут лазеры, – сказал Тедж, указав на сеть с оружием. – Гэллоу своих людей вооружает.
   – Но они эффективны только внутри станции, – возразил Паниль. – А здесь, в воде, мы в безопасности.
   – Вот почему я и остановился здесь, – сказал Бретт. – Как полагаешь, они знают, что мы здесь?
   – Знают, – проворчал Тедж. – Они только не знают еще, кто мы такие. – Он стряхнул высохший келп со своего подводного костюма, и листок упал на палубу.
   Скади поднялась и подошла к Бретту, оперевшись руками на спинку его сидения.
   – У них будут горелки, пласталевые резаки, несколько глушащих щитов, ножи, щупы. Инструменты – весьма эффективное оружие. – Она взглянула на Теджа. – Это урок Гуэмес нам преподал.
   Паниль оглянулся на люк, ведущий в грузовой отсек.
   – Кое-кто из людей, которые там сидят, должны знать кое-что о том, что нас поджидает на станции.
   – Все это глупость! – воскликнул Бретт. – Да что мы можем предпринять против Гэллоу и его людей?
   – Дождаться ночьстороны, – ответил Тедж. – Темнота – великий уравнитель. – Он посмотрел на Скади. – Ты говоришь, что работала на этой станции. Не можешь набросать план – где там внешние люки, энергоотсек, склады с оборудованием и все такое?
   Скади взглянула на Бретта; тот пожал плечами.
   – Ты действительно хочешь, чтобы мы напали на них, так ведь? – спросил Твисп, бросив взгляд на лазер в руке Теджа.
   – Конечно.
   – Безоружными?
   – У нас будет неоценимое преимущество внезапности.
   Твисп рявкнул смехом.
   – Дайте мне переговорить с Карин, – предложил Паниль. – Она не может быть одной из них. И она могла узнать…
   – Ей нельзя доверять, – отрезал Тедж. – Она принадлежала со всеми потрохами Райану Вангу, пока он был жив, а теперь принадлежит со всеми потрохами Гэллоу.
   – Ничего подобного!
   – Мужчинами так легко управлять посредством секса, – ухмыльнулся Тедж.
   И без того смуглое лицо Паниля потемнело от гнева еще сильнее, но он смолчал.
   – Келп! – спустя мгновение воскликнул он. – Келп может нам сказать то, что нам нужно!
   – И келпу нельзя доверять, – гнул свое Тедж. – Каждое разумное существо в этой вселенной думает в первую очередь о себе. Мы не знаем, чего боится келп и чего жаждет.
   – Скади, – спросил Паниль, взглянув на кусочек сухого келпа на палубе, – а ты что можешь сказать о келпе? Ты работала с ним и в нем больше нас всех.
   – Она – дочь Райана Ванга! – взорвался Тедж. – И ты спрашиваешь совета у врага?
   – Я спрашиваю того, кто может дать мне ответ, – отпарировал Паниль. – И если ты не собираешься пустить в ход этот лазер, не размахивай им повсюду. – Он отвернулся от ошарашенного Теджа к Скади. – Каков, по твоему мнению, объем восприятия келпа?
   – По всей планете, – ответила она, – и практически мгновенно.
   – Настолько быстро?
   – И то, что он узнал, он уже никогда не забудет, – добавила Скади, пожала плечами при виде удивления Паниля и добавила. – Мы ведь докладывали. А большинство начальников сами наружу не выходят, так что они все списывали на глубинное опьянение и отстраняли нас на недельку от выходов в келп.
   – Что-нибудь еще для нас полезного?
   – У келпа есть свои слабые места, – сказала Скади. – Незрелый келп – исключительно проводник. А у зрелого келпа есть и свои соображения.
   – Что ты имеешь в виду? – уточнил Твисп.
   – Что если я прикасаюсь к молодому побегу келпа, а вы к зрелому, то мы чувствуем друг друга. Но теперь… теперь он делает нечто большее. Тедж прав в том, что келп может действовать и в своих интересах.
   – Он научился убивать, – напомнил Тедж.
   – Я всегда думала, – добавила Скади, – что он может передавать, но не переводить.
   – Сколько человек может выставить против нас станция? – спросил Тедж.
   Несколько мгновений Скади обдумывала вопрос.
   – Оборудования, еды и прочих припасов на станции хватит человек на триста, – ответила она. – Но в центре периметра есть и открытая суша. А там может укрыться и побольше народу.
   – У Гэллоу есть эти триста человек? – Бретт повернулся к Теджу.
   – И даже больше, – кивнул Тедж.
   – Тогда мы не сможем противостоять ему, – сказал Твисп. – Это безумие.
   – Я убью Гэллоу, – ответил Тедж.
   – Вот как? – съязвил Твисп. – Убьешь, и все тут? А остальные поднимут лапки кверху и разбегутся по домам?
   Тедж отвел взгляд от Твиспа.
   – Ладно, – сказал он, взмахнув лазером, – посмотрим, что нам может сообщить Карин Алэ. Поставь судно на автопилот, Бретт.
   – Автопилот? – переспросил Бретт. – Зачем?
   – Мы все собираемся навестить Карин, – ответил Тедж. – Никто не делает резких движений, все идут спокойно.
   Никто не мог спорить с обладателем этого дерганого блестящего взгляда. Бретт и Скади вышли через люк в коридор, ведущий к грузовому трюму. Возле трюма Тедж остановил Твиспа.
   – Открой сперва внешний люк, – потребовал он. – Может, нам придется кое-кого побросать в море.
   Медленно и неохотно Твисп повиновался.
   Свежий бриз, пахнущий йодом и солью, ворвался в коридор. Плеск волн о борт слышался гулко и явственно.
   – Открой грузовой люк и посторонись, – велел Тедж.
   Твисп открыл замок и сдвинул люк в сторону.
   Без предупреждения Бретт был сбит с ног чем-то мокрым, похожим на канат, что выметнулось у него из-за спины. Огромный побег келпа миновал его, рванулся влево и прижал пассажиров аэростата к переборке. Там он их и держал. Удар келпа обратил переборку в гигантскую барабанную мембрану. Бретт ухватился за край люка, восстановил равновесие и увидел Тедж, схваченного петлями келпа.
   Тедж стоял, воздев обе руки, все еще сжимая в правом кулаке лазер. Побеги келпа ласкали его тело, листья особенно льнули к рукам и лицу. Другие побеги, словно канаты, раскинулись по палубе во все стороны. Ни Скади, ни остальных видно не было.
   Ветвь келпа отделилась от пленников и направилась к Бретту. Ее верхушка приподнялась и закрыла Бретту лицо.
   Бретт услышал свист ветра вдоль борта, но услышал разборчиво, отделяя каждый тональный перелив. Он ощутил, насколько усилились его органы чувств – прикосновение палубы, присутствие других людей рядом… множества других людей… тысяч. И тут он ощутил присутствие Скади, словно келп соединил его с ней, прямо с ее мыслями. И Тедж был там же, очарованный Тедж, припадающий к источнику памяти келпа. Рай для историка: история из первых рук.
   – Ракета стартовала, – послышался голос Скади в голове у Бретта. – Они уже на пути к гибербакам.
   Бретт тоже увидел старт, яростную вспышку, вознесшуюся сквозь облачный покров и превратившуюся в оранжевое пятно на сером фоне, а потом и вовсе исчезнувшую, так что остались только облака. А вместе с образом пришел и вопрос, пришло глубокое удивление, которое не было человеческим. Ракета в этих мыслях представлялась чудесным свершением. Она искала великих чудес.
   Мысль и образ погасли. Бретт обнаружил себя сидящим на палубе и глазеющим на грузовой люк. Тедж сидел рядом и всхлипывал. Палуба рядом с ним была пуста. Келп исчез.
   Бретт услышал остальных, но голос Скади перекрыл всех.
   – С тобой все в порядке?
   Бретт кое-как поднялся на ноги и обернулся. За спиной у Скади стояли и все остальные, но Бретт не мог сосредоточить взгляд ни на ком, кроме нее.
   – Пока ты здесь, со мной все в порядке, – ответил он.

   Символы ни черта не стоят.

Дьюк Курц.

   19 (?) алки, 468. станция 22.
   Когда меня называют «господин судья», я чувствую, как весы правосудия и жизни холодят мне ладонь. Я ведь для них не Уорд Киль, не человек с большой головой и длинной шеей на суппорте, а некий бог, который понимает, что надо сделать, и делает. И из этого явится благо. Бог и богатство, бес и бешенство… слова – это символы, которые развоплощают наш мир. Мы ожидаем этого. Мы действуем на этом основании.
   Разочарование – это несбывшееся ожидание. Я должен признать, что имя нашим бедам – легион, но мы живем, чтобы противостоять бедам, а этого нам не обещал ни один бог.
   Симона Роксэк думает, что знает, что обещал нам Корабль. Она говорит, что в этом и состоит ее работа. Она говорит верующим, что Корабль имел в виду, и они верят ей. Но Анналы всегда под рукой, чтобы их прочесть. И я пришел к собственному выводу: «Мы не получаем ни наказания, ни награды. Мы просто существуем. И моя работа как судьи состоит в том, чтобы как можно большее число нас могло продолжать существовать.»
   Комитет был основан на страхе и науке. Основной вопрос очень прост: убить это или заботиться о нем. Уничтожить – если оно опасно. Эта власть над жизнью и смертью оделила комитет таким ореолом, который он не вправе был принимать. И вот вам воплощение закона – Комитет.
   Правда, что КП воплощает закон Корабля – и еще большая правда, что ее люди поддерживают ее. Они отдали Кораблю Кораблево… и все мы вместе движем этот мир.
   «Движем» – это самое то слово. Мы, островитяне, знаем толк в движении, в течении. Мы понимаем, что меняются времена, меняются и условия. Что перемены – это нормально. Комитет отражает эту гибкость. Большая часть законов относится к сделкам, к личным договорам. Суды разбирают всю эту ерунду.
   Но Комитет имеет дело только с жизнью и смертью. Некоторым образом это затрагивает политику, вопросы совместного выживания. Мы независимы, сами выбираем наших преемников, и наше слово так близко к абсолютному закону, как это возможно для островитян. Они не доверяют ничему неизменному. Ригидность закона вызвала бы в них отвращение скульптурной мертвенной холодностью.
   Частично наше наслаждение искусством проистекает из нашей переменчивой натуры. Он постоянно обновляется, словно для того, чтобы преодолеть время на арене нашей памяти. Мы, островитяне, питаем глубокое уважение к разуму. Странное это местечко – орудие, лежащее в основе всех орудий, камера пыток, пристанище для отдыха и хранилище символов. Все, что у нас есть, основано на символах. При помощи символов мы делаем мир большим, нежели тот, что был нам дан, и сами становимся большим, нежели простая сумма своих частей.
   Любой, кто угрожает разуму или его символической составляющей, угрожает всему существованию человечества. Я попытался объяснить это Гэллоу. Выслушать-то он выслушал, но ему попросту наплевать.

   Когда власть меняется, люди меняются вместе с нею.

Джордж Оруэлл, из Корабельных архивов

   Спор зашел о том, давать ли оружие Накано. Тедж высказывался «за», а Твисп был против. Алэ и Паниль молча слушали, не глядя ни на кого. Они стояли, обняв друг друга за талию, и смотрели в открытый люк на сере небо. Судно, управляемое автопилотом, кружило по чистой воде в проеме келпа. Станция вздымалась над морем километрах в десяти – окруженный воротником пены каменный столб в кольце келпа. Внутри этого кольца вокруг станции простиралась чистая вода. Скала обреталась по крайней мере на километр в сторону.
   Бретта беспокоила произошедшая с Теджем перемена. Что сотворил с ним келп возле грузового трюма? И куда подевались пленные моряне? Из тех, кого спасли с тонущего аэростата, остались только Алэ, Паниль и Накано.
   – Что келп с тобой сделал, Кей? – высказал Твисп их общий вопрос.
   Тедж взглянул на сеть с оружием возле своей правой ноги. Его взгляд скользнул по лазерам, которые он уже раздал остальным – раздал всем, исключая Накано. Черты его лица выразили совершенно детское удивление.
   – Он сказал мне… он сказал… – Тедж оживился. – Он сказал мне, что мы должны убить Гэллоу, и показал – как.
   Он отвернулся и уставился поверх голов Алэ и Паниля на келп, дрейфующий на волнах. Лицо его приняло отсутствующее выражение.
   – И ты с этим согласен, Накано? – поинтересовался Твисп.
   – Это не имеет значения, – угрюмо твердил Накано. – Келп хочет, чтобы он умер, но он не умрет.
   Твисп содрогнулся и посмотрел на Скади и Бретта.
   – Мне он другое говорил. А тебе, малыш?