Герберт Фрэнк. Эффект Лазаря

   – Ты невыносим, ДжиЛаар! – выпалила Алэ.
   – Я ненасытно любопытен, – возразил Гэллоу. – Так что вы скажете на этот счет, Тедж?
   Тедж знал, что должен ответить, но когда он заговорил, собственный голос показался ему удручающе громким.
   – Многие островитяне верят, что Корабль вернется, чтобы простить нас.
   – И когда это будет? – поинтересовался Гэллоу.
   – Когда мы достигнем Коллективного Сознания!
   – А-аа, старые истории о Великом Переходе, – фыркнул Гэллоу. – И вы в это верите?
   – История – мое хобби, – заметил Тедж. – Я верю, что нечто важно произошло с человеческим сознанием во время Клоновых Войн.
   – Хобби? – переспросил Гэллоу.
   – Должность историка для островитян не оплачивается полностью, – пояснила Алэ. – Это дополнительная работа.
   – Ясно. Продолжайте, Тедж.
   Тедж стиснул кулаки, стараясь подавить гнев. Гэллоу не просто важничает… он и в самом деле важная фигура… а для надежд Теджа и вовсе ключевая.
   – Я не верю, что мы украли душу келпа, – произнес Тедж.
   – Тем лучше для вас! – На сей раз Гэллоу улыбнулся по настоящему.
   – Но я верю, – добавил Тедж, – что наши предки, возможно, с помощью келпа, уловили некоторые проблески сознания… некое мгновенное единение всех разумов всех, живущих в то время.
   Гэллоу прикрыл рот ладонью странно пугливым жестом.
   – Хроники согласны с этим, – признал он. – Но можем ли мы им доверять?
   – Вне всяких сомнений в человеческом генофонде присутствуют гены келпа, – ответил Тедж. Он взглянул через все помещение на Паниля, который внимательно прислушивался к разговору.
   – И кто знает, что может случиться, верни мы келпу разум, а? – произнес Гэллоу.
   – Вроде того, – согласился Тедж.
   – А что вы думаете о том, что Корабль покинул нас здесь?
   – ДжиЛаар, пожалуйста! – перебила его Алэ.
   – Пусть он ответит, – сказал Гэллоу. – У этого островитянина активный ум. Он может оказаться тем, кто нам нужен.
   Тедж попытался сглотнуть, но в горле, как на грех, пересохло. Это что – проверка? Неужто Гэллоу испытывает его перед тем, как принять в морянское общество?
   – Я надеялся… – Тедж вновь попытался сглотнуть. – Я имею в виду, раз уж я все равно здесь… я надеялся получить доступ к материалам, которые получены морянами из старого Редута. Возможно, ответ на ваш вопрос… – голос его пресекся.
   Установилось неловкое молчание.
   Алэ и Гэллоу обменялись загадочным взглядом.
   – Как интересно, – протянул Гэллоу.
   – Мне говорили, – гнул свое Тедж, – что когда вы получили базу данных Редута… то есть… – он кашлянул.
   – Наши историки работают полный рабочий день, – заявил Гэллоу. – После Катастрофы все, включая материалы из Редута, подвергнуты тщательному анализу.
   – И все же я хотел бы увидеть эти материалы, – повторил Тедж, мысленно выругав себя: до того жалобно звучал его голос.
   – Скажите мне, Тедж, – поинтересовался Гэллоу, – каков будет ваш ответ, если из этих данных вы узнаете, что Корабль – искусственный объект, созданный человеческими существами, а вовсе никакой не Бог?
   – Ересь Искусственников? – поджал губы Тедж. – Разве это не…
   – Вы не ответили на мой вопрос, – заметил Гэллоу.
   – Я хотел бы увидеть данные и вынести суждение самостоятельно, – ответил Тедж. Он так и замер. Ни один островитянин не поучал еще доступа к архивам Редута. Но то, на что намекнул Гэллоу… это бомба!
   – Мне было бы весьма интересно услышать, что может сказать островитянский историк о материалах Редута, – заявил Гэллоу, взглянув на Алэ. – Ты видишь хоть какую-то причину отказать ему в этом, Карин?
   Та пожала плечами и отвернулась; выражение ее лица Тедж не мог понять. «Отвращение?»
   Гэллоу одарил Теджа оценивающей улыбкой.
   – Я так понимаю, что Редут имеет для островитян мистическое значение. Но не уверен, что хочу питать их суеверия.
   «Мистическое?» подумал Тедж. Когда-то суша выступала из моря. Это место было выстроено на континенте, на твердой земле, которая не дрейфовала, и оно последним подверглось Катастрофе. Мистическое? Да что Гэллоу – играет с ним, что ли?
   – Я квалифицированный историк, – напомнил Тедж.
   – Вы говорили о хобби, – покачал головой Гэллоу.
   – Архивы Редута сохранились в неприкосновенности? – отважился задать вопрос Тедж.
   – Они были запечатаны, – ответила Алэ, снова поворачиваясь к Теджу. – Наши предки устроили воздушную камеру прежде, чем прорубаться через пласталь.
   – Все находилось так, как было оставлено, когда они покидали это место, – добавил Гэллоу.
   – Так это правда, – выдохнул Тедж.
   – Но будете ли вы поддерживать суеверия островитян? – настаивал Гэллоу.
   – Я ученый, – сухо ответил Тедж. – Я не буду поддерживать ничего, кроме истины.
   – Откуда столь внезапный интерес к Редуту? – спросила Алэ.
   – Внезапный? – Тедж изумленно уставился на нее. – Мы всегда хотели допуска к архивам Редута. Люди, которые его оставили, являются и нашими предками.
   – Если можно так сказать, – бросил Гэллоу.
   Тедж почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо. Большинство морян верило, что острова населены исключительно клонами и мутантами. Так Гэллоу и в самом деле верит в эти бредни?
   – Возможно, мне следовало спросить, что возобновило интерес? – поправилась Алэ.
   – Мы, знаете ли, слышали о движении обитателей Гуэмеса, – добавил Гэллоу.
   Тедж кивнул. БогоТворение среди островитян переживало подъем.
   – Имеются отчеты о неопознанных объектах в небе, – ответил Тедж. – Кое-кто верит, что Корабль уже вернулся к нам и прячется на орбите.
   – А вы в это верите? – спросил Гэллоу.
   – Это возможно, – признал Тедж. – Наверняка я знаю только, что КП занята по горло, обследуя людей, заявивших, что им было видение.
   – Ну надо же! – фыркнул Гэллоу.
   Тедж вновь ощутил горечь. Они играют с ним! Все это – жестокая морянская игра!
   – Что тут забавного? – спросил он.
   – ДжиЛаар, прекрати! – возмутилась Алэ.
   – Карин, посмотри внимательно на островитянина Теджа, – произнес Гэллоу, воздев руку. – Разве он не мог бы сойти за одного из нас?
   Алэ окинула Теджа быстрым взглядом и повернулась к Гэллоу.
   – Ты что творишь, ДжиЛаар?
   Тедж глубоко вдохнул и задержал дыхание.
   – Каков был бы ваш ответ, Тедж, – поинтересовался Гэллоу после минутного изучения, – если бы я предложил бы вам вступить в морянское общество?
   Тедж медленно выдохнул, вновь вдохнул.
   – Я… я бы принял предложение. С благодарностью, конечно.
   – Конечно, – эхом отозвался Гэллоу и улыбнулся Алэ. – Ну а поскольку Тедж будет одним из нас, нет ничего плохого в том, чтобы объяснить ему, что меня позабавило.
   – На твою ответственность, ДжиЛаар, – бросила Алэ.
   Движение у консоли привлекло внимание Теджа. Паниль уже не смотрел на него, но разворот его плеч продемонстрировал Теджу, что Паниль внимательно прислушивается. Спаси нас Корабль! Неужто ересь Искусственников верна? И в этом и состоит секрет морян?
   – Эти видения, причинившие столько хлопот нашей обожаемой КП, – сообщил Гэллоу, – просто-напросто морянские ракеты, Тедж.
   Тедж открыл рот, да так и закрыл его, не сказав ни слова.
   – Корабль – не Бог и никогда им не был, – заявил Гэллоу. – Архивы Редута…
   – Позволяют разные интерпретации, – вставила Алэ.
   – Только дуракам! – отрезал Гэллоу. – Мы запускаем ракеты, Тедж, поскольку мы готовимся вернуть гибербаки с орбиты. Корабль – искусственный объект, созданный нашими предками. Другие объекты были оставлены на орбите, чтобы мы ими завладели.
   От небрежности, с которой Гэллоу это заявил, у Теджа дух перехватило. О загадочных гибербаках – анабиозных камерах – среди островитян ходили легенды. Что могло содержаться в этих контейнерах, кружащих вокруг Пандоры? Вернуть эти контейнеры, увидеть воочию, что в них… за такое что угодно отдашь – хоть бы и веру в Божество Корабль, которую разделяло множество людей.
   – Вы шокированы, – заметил Гэллоу.
   – Я потрясен, – поправил его Тедж.
   – Все мы воспитывались на вере в Вознесение. – Гэллоу указал вверх. – Там нас ожидает жизнь.
   – Эти гибербаки, – кивнул Тедж, – наверняка содержат множество жизненных форм с… с Земли.
   – Рыб, животных, растения, – подхватил Гэллоу. – И даже людей, – он ухмыльнулся. – Нормальных людей, – он махнул рукой в сторону сотрудников базы. – Таких, как мы.
   Тедж с трепетом вздохнул. Да, хроники упоминали о гибербаках, где содержались люди, вообще не затронутые генетическими махинациями Хесуса Льюиса. Эти люди в камерах заснули в иной звездной системе, не подозревая о кошмарах, ожидавших их по пробуждении.
   – Теперь вам известно все, – сказал Гэллоу.
   – Мы и не подозревали, – ответил Тедж, откашлявшись. – То есть… КП ни словечком не обмолвилась…
   – А КП ничего и не знает об этом, – пояснила Алэ. В ее голосе отчетливо слышалась предостерегающая нотка.
   Тедж взглянул через плазмаглас на пусковую установку.
   – Об этом она, конечно, знает, – добавила Алэ.
   – Это дело благочестивое, – пояснил Гэллоу.
   – Но наших ракет никто не благословлял, – подытожила Алэ.
   Тедж уставился на иллюминатор. Он никогда не считал себя глубоко верующим, но эти морянские откровения его растревожили. Алэ явно сомневалась в том, как Гэллоу истолковал архивы Редута, но все же… благословение имело бы смысл… на случай, если…
   – Каков будет ваш ответ, морянин Тедж? – спросил Гэллоу.
   Морянин Тедж!
   Тедж окинул диким взглядом Гэллоу, явно ожидавшего ответа на вопрос. Вопрос. О чем это он спрашивал? Теджу не сразу удалось припомнить слова этого человека.
   – Мой ответ… да. А островитяне… я имею в виду, по поводу этих ракет… может, они все же должны быть проинформированы?
   – Они? – Гэллоу расхохотался. Смех так и сотряс его прекрасное тело. – Вот видишь, Карин? Его прежние соотечественники уже «они».

   Прикосновение ребенка учит рождению, и наши руки – свидетели этого урока.

Керро Паниль, из Анналов

   Ваата не пробуждалась по-настоящему. Она лишь касалась краешка теней бодрствования. Воспоминания наполняли ее нейроны, словно отростки келпа. Иногда ей снились сны келпа. Частенько эти сны включали в себя дивное зрелище – дирижаблики, наполненные спорами газовые пузыри, которые умерли, когда умер изначальный келп. Когда ей снились такие сны, в ее питательную ванну стекали слезы – слезы горя по этим огромным шарам, принадлежащим небу и бороздящим его миллионы лет на крыльях вечернего бриза. Дирижаблики из ее снов крепко держали свой балластный камень двумя самыми длинными щупальцами, и Ваата ощущала утешительную твердость тесно прижатого камня.
   Думы и сами были для нее подобны дирижабликам или шелковым нитям, реющим во мраке ее разума. Иногда она прикасалась к бодрствованию Дьюка, плывущего подле нее, и осознавала окружающее через его мысли. Раз за разом она заново переживала вместе с ним ту жуткую ночь, когда гравитационное смещение двух солнц Пандоры уничтожило последнее людское обиталище на хрупкой суше планеты. Дьюк постоянно позволял своим мыслям соскальзывать в это воспоминание. И Ваата, связанная с перепуганным мутантом, словно двое морян-ныряльщиков, связанных единым страховочным тросом, была вынуждена заново создавать сны, которые утешали и исцеляли страхи Дьюка.
   – Дьюк спасся, – шептала она в его разуме, – Дьюка взяли в море, где Хали Экель исцелила его ожоги.
   Тогда Дьюк хныкал и поскуливал. Пробудись Ваата, и она бы услышала его собственными ушами, ибо Ваата и Дьюк находились в одном помещении в Центре жизнеобеспечения Вашона. Ваата лежала, почти полностью погруженная в питательный раствор – чудовищная гора розовой и голубой плоти с явными человеческими женскими чертами. Громадные груди с гигантскими розовыми сосками вздымались из темного питательного раствора, словно две горы из коричневого моря. Дьюк дрейфовал рядышком – ее спутник, привычный отзвук в бесконечности ментального вакуума.
   На протяжении поколений их питали и почитали в центральном комплексе Вашона – обители капеллана-психиатра и Комитета по Жизненным Формам. Моряне и островитяне несли караул возле этой парочки под руководством КП. То было ритуальное наблюдение, которое со временем разъедало ту почтительность, которую обитатели Пандоры еще в раннем детстве перенимали от родителей.
   «Эти двое всегда были такими. Они всегда были здесь. Они – наша последняя связь с кораблем. Пока они живы, Корабль с нами. Это БогоТворение удерживает их живыми так долго.»
   Хотя Дьюк иногда и приоткрывал свой глаз, пробуждаясь, и озирал караульных в угрюмом окружении живого пруда, Ваата не пробудилась ни разу. Она дышала. Ее гигантское тело в полном соответствии с генетическим наследием келпа, получало энергию из питательного раствора, омывающего ее кожу. Анализ раствора обнаруживал следы человеческих выделений – их удаляли сосущие рты слепых рыбок-поскребучек. Иногда Ваата фыркала, и ее рука подымалась из раствора, словно левиафан, поднявшийся из глубин прежде чем вновь погрузиться в бездну. Ее волосы продолжали расти, пока не простирались по всей поверхности раствора наподобие келпа, щекоча безволосую кожу Дьюка и нервируя поскребучек. Тогда КП входили и с почтением, но не без примеси алчности, обстригали волосы Вааты. Потом их мыли, разделяли на пряди для благословения, а потом продавали маленькими локончиками в качестве индульгенций. Их покупали даже моряне. Продажа Волос Вааты была основной статьей доходов КП в течение многих поколений.
   Дьюк, более других людей осознающий свою связь с Ваатой, задумывался над природой этой связи, когда присутствие Вааты оставляло ему время для собственных раздумий. Иногда он говорил об этом со своими часовыми, но стоило Дьюку заговорить, и тут же начиналась суета, призывали КП и начинались прочие проявления неусыпной бдительности.
   – Она меня живит, – сказал он однажды, и эти слова сделались лозунгом на коробочках с волосами Вааты.
   Во время подобных бесед КП осыпали Дьюка заготовленными вопросами, то выкрикивая их, то вопрошая Дьюка тихо и почтительно.
   – Ты говоришь за Ваату, Дьюк?
   – Я говорю.
   Только такой ответ они получали на этот вопрос. Поскольку было известно, что Дьюк – один из приблизительно сотни первоначальных мутантов, зачатых с вмешательством келпа и, таким образом, носящих в себе его гены, его иногда расспрашивали о келпе, некогда правившем ныне бескрайним морем Пандоры.
   – У тебя есть память келпа, Дьюк?
   – Авааты, – поправлял Дьюк. – Я – камень.
   Этот ответ вызывал бесконечные споры. Аваатой келп именовал себя. Упоминание о камне оставляло теологам и схоластам простор для толкований.
   – Должно быть, он имеет в виду, что сознание существует на самом дне моря, где обитает келп.
   – Нет! Вспомните, келп всегда приникал к камню, подымая слоевища к солнцу. А дирижаблики использовали камень как балласт…
   – Все вы ошибаетесь. Он для Вааты – ее связь с жизнью. Он – камень Вааты.
   И всегда находился кто-нибудь, кто вопил насчет БогоТворения и истории далекой планеты, где некто по имени Петр давал тот же ответ, что и Дьюк.
   Никогда и ничего в этих спорах не решалось – но расспросы возобновлялись всякий раз, когда Дьюк выказывал признаки бодрствования.
   – Как так получается, что вы с Ваатой не умираете, Дьюк?
   – Мы ждем.
   – Чего вы ждете?
   – Нет ответа.
   Этот повторяющийся диалог спровоцировал несколько кризисов, пока в одном из поколений КП не издал приказ о том, чтобы ответы Дьюка обнародовались лишь с его, КП, дозволения. Слухов и сплетен приказ, конечно, не пресек, зато свел все, помимо официальной версии КП, к мистической ереси. Вот уже два поколения КП не повторяли этого вопроса. Текущие интересы больше сосредотачивались на келпе, распространяемом морянами по всему планетном океану Пандоры. Келп был крепок и здоров, но признаков разумности не подавал.
   Там, где дрейфовали великие острова, редко когда на горизонте не виднелось маслянисто-зеленое пятно зарослей келпа. Все сходились в том, что это хорошо. Келп служил нерестилищем для рыб, и всякий видел, что рыбы по нынешним временам стало больше, хоть и поймать ее не так-то легко. Нельзя же использовать сеть в толще келпа. Сети попросту запутывались в нем и пропадали. Даже тупая рыба мури научилась прятаться в убежище келпа при приближении рыболовов.
   А еще возобновлялись вопросы о Корабле. Корабле, который был Богом и покинул человечество на Пандоре.
   – Почему Корабль оставил нас здесь, Дьюк?
   – Спросите Корабль, – вот и все, чего можно было добиться от Дьюка в ответ.
   Многие КП возносили к нему молчаливые молитвы. Но Корабль не отвечал им. Во всяком случае, голосом, который был бы им внятен.
   То был тревожный вопрос. Вернется ли Корабль? Корабль, оставивший гибербаки на орбите Пандоры. На странной орбите, которой, казалось, нипочем были законы гравитации. Среди островитян и морян Пандоры встречались и такие, кто полагал, что Ваата ждет, когда гибербаки будут возвращены с орбиты – и когда это произойдет, она проснется.
   Никто не сомневался, что существует связь между Ваатой и Дьюком – так почему бы не быть связи между Ваатой и жизнью, дремлющей в гибербаках?
   – Как ты связан с Ваатой? – спрашивал очередной КП.
   – Как ты связан со мной? – отвечал Дьюк.
   Ответ трудолюбиво заносился в Книгу Дьюка и порождал новые споры. Однако было замечено, что когда задавались подобные вопросы, Ваата шевелилась. Иногда сильно, а иногда по ее обширной плоти пробегал лишь намек на движение.
   – Это как страховочный трос, которым связываются вместе наши ныряльщики, – заметил как-то вдумчивый морянин. – И ты всегда можешь отыскать своего напарника.
   Сознание Вааты протягивало цепочку к генетической памяти альпинистов. Они совершали восхождение, она и Дьюк. Это она ему показывала много раз. Ее воспоминания, разделенные с Дьюком, таили дивный мир вертикали, который островитяне едва ли могли себе представить и которому голографические изображения не отдавали должного. Но она не думала о себе как об одной из восходящих, да и вообще не думала о себе. Был только страховочный трос и восхождение.

   Во первых, нам пришлось выработать стиль жизни, не нуждающийся в суше, во-вторых, мы сохранили всю технологию и оборудование, какие только сумели спасти. Льюис оставил нам команду биоинженеров – наше проклятие и наше самое могущественное наследие. Мы не могли позволить столь драгоценным и немногочисленным нашим детям вернуться в каменный век.

Из дневников Хали Экель

   Уорд Киль со своей высокой скамьи взглянул вниз на стоящих перед ним просителей. Мужчина был высоким морянином с татуировкой преступника на лбу, винно-красной буквой «И», означающей «изгнан». Этот морянин никогда не сможет вернуться в богатые подводные края. И ему известно, что островитяне приняли его только ради его стабилизирующих генов. Однако на сей раз ничего им не удалось стабилизировать. Вероятно, морянин догадывался, каким окажется приговор. Он нервно утирался уже мокрым платком.
   Его сожительница была маленькой и стройной с бледно-золотистыми волосами и маленькими впадинками на месте глаз. На ней было длинное голубое сари, и когда она ступала, Киль не слышал шагов – одно только царапанье. Она покачивалась из стороны в сторону и напевала себе под нос.
   «И почему утро должно было начаться именно с этого случая», раздумывал Киль. Извращенная ирония судьбы. «Именно сегодняшнее утро!»
   – Наш ребенок имеет право жить! – провозгласил морянин. Его голос громыхал на всю палату. В Комитете по Жизненным формам подобные громогласные протесты раздавались нередко, но на сей раз Киль был уверен, что весь этот пыл предназначен женщине, чтобы убедить ее, что ее спутник намерен бороться за них обоих.
   Как Верховному судье Комитета, Килю слишком часто доводилось совершать смертоносный росчерк пера, открыто облекая в слова непроизносимые страхи просителей. Частенько случалось и иначе, и тогда эта палата оглашалась жизнерадостным смехом. Однако сегодня, в данном случае, смеху здесь не звучать. Киль вздохнул. Морянин, пусть даже и преступник по их законам, придавал всему делу политическую окраску. Моряне были заинтересованы в любом «нормальном» по их мнению потомстве и ревниво отслеживали любые роды наверху, если был вовлечен родитель-морянин.
   – Мы крайне внимательно изучили ваше прошение, – произнес Киль. Он посмотрел направо и налево на своих коллег по Комитету. Он сидели, равнодушно глядя куда угодно – на крутой изгиб пузырчатого потолка, на мягкую живую палубу, на стопку отчетов перед ними – куда угодно, только бы не на просителей. Грязная работа была оставлена Уорду Килю.
   «Если бы они только знали», подумал Киль. «Высший Комитет по Жизненным формам вынес мне свой приговор… как вынесет со временем и им». Он чувствовал глубокое сострадание стоящим перед ним просителям, но правосудие было неотвратимым.
   – Комитет определил, что данный субъект. – Ни в коем случае не ребенок! – является всего лишь модифицированной гаструлой…
   – Мы хотим этого ребенка! – мужчина вцепился в поручень, отделявший его от высоких скамей заседателей Комитета. Охрана насторожилась. Женщина продолжала напевать и раскачиваться – совершенно не в такт мелодии, исходившей из ее уст.
   Киль перебрал лежавшую перед ним стопку отчетов и вытащил папку, пухлую от вычислений и графиков.
   – У субъекта был обнаружен ген аутоиммунной реакции, – сообщил он. – Такая генетическая структура ведет к тому, что клеточное содержимое губит самое себя, разрушая собственную клеточную оболочку…
   – Тогда оставьте нам этого ребенка, пока он не умрет сам! – выпалил мужчина, утирая лицо мокрым платком. – Во имя человечности, оставьте нам хоть эту малость!
   – Сэр, – возразил Киль, – во имя человечности я не могу этого сделать. Мы определили, что эта структура является в случае инфицирования субъекта вирусом-переносчиком контагиозной…
   – Нашего ребенка! Не субъекта! Нашего ребенка!
   – Довольно! – воскликнул Киль. Охрана молча подвинулась поближе к морянину. Киль ударил в гонг, и весь шум в зале затих. – Мы клялись охранять человеческую жизнь, поддерживая жизненные формы, не являющиеся летальными отклонениями.
   Отец-морянин отшатнулся, потрясенный этим ужасным обвинением. Даже его сожительница перестала покачиваться, хотя тихий напев все же исходил из ее уст.
   Килю хотелось крикнуть им всем: «Я умираю, прямо здесь, перед вами, я умираю». Но он подавил этот импульс, решив, что если уж поддаваться истерике, то лучше все же сделать это дома.
   – Мы облечены властью, – произнес он взамен, – принимать крайние меры, чтобы обеспечить выживание человечества в той генетической неразберихе, которую оставил нам Хесус Льюис. – Он откинулся назад и постарался унять дрожь в руках и в голосе. – Нас глубоко огорчает необходимость отказа. Уведите вашу женщину домой. Позаботьтесь о ней…
   – Но я хочу…
   Вновь прозвенел гонг, заставив мужчину умолкнуть.
   – Пристав! – возвысил голос Киль. – Выведите этих людей. Им будет выдана обычная компенсация. Субъект уничтожить, материалы исследования сохранить в соответствии с Постановлением о Жизненных формах, подпараграф В. Перерыв.
   Киль поднялся и миновал остальных заседателей, не уделив им и взгляда. Сопротивление и протесты несчастного морянина эхом отдавались в коридорах рассудка Киля.
   Едва Киль оказался один в своем кабинете, он откупорил фляжечку бормотухи и налил себе порцию. Он проглотил ее, вздрогнул и задержал дыхание, когда теплая прозрачная жидкость устремилась в его кровоток. Он сидел в своем специальном кресле, закрыв глаза и опустив длинный узкий подбородок на каркас, поддерживающий вес его огромной головы.
   Он никогда не мог изречь смертный приговор, как сегодня, без того, чтобы вспомнить, как он сам младенцем предстал перед Комитетом по Жизненным формам. Люди говорили, что он не может помнить этой сцены, но он помнил – и не обрывками, не кусочками, а целиком. Его память возвращалась во чрево, в спокойствие рождения в угрюмой родильной палате и к радостному пробуждению у материнской груди. И заседание Комитета он помнил. Всех волновал размер его головы и длина тонкой шеи. Сможет ли суппорт компенсировать этот вес? Он и слова понимал. Речь всплыла в нем из каких-то генетических колодцев, и хотя он не мог говорить, пока развитие речевого аппарата по мере роста не открыло путь заложенному в нем от рождения, он знал смысл этих слов.
   – Этот ребенок уникален, – произнес тогдашний Верховный судья, углубившись в медицинское заключение. – Его кишечник нуждается в периодической имплантации симбиотической рыбы-прилипалы, чтобы компенсировать недостаток желчи и пищеварительных ферментов.
   Тогда Верховный судья, этакий великан на огромной далекой скамье, посмотрел вниз, и взгляд его сосредоточился на ребенке в материнских объятиях.
   – Ноги толстые и короткие. Ступня деформирована, пальцы ног с одним суставом, шесть больших пальцев и шесть обычных. Туловище избыточно удлиненное, талия сужена. Лицо относительно мало. – Судья откашлялся. – Для такой огромной головы. – Тут Судья взглянул на мать Киля, отметив исключительно широкий таз. Явный анатомический вопрос этого человека так и остался невысказанным.