Страница:
— Говори. — Спокойный голос Цапли смешался с потрескиванием огня. Чум озарился рыжеватым пламенем, осветив высохшее лицо Обрубленной Ветви.
— Народ, — прошептал он. — Видение мое шатко и туманно, но я вижу — он умирает.
Цапля опустила глаза и задумалась, обхватив подбородок рукой. Обрубленная Ветвь слушала его, тихо сидя в сторонке. Она помешивала огонь куском кости карибу
— Что еще? — спросила Цапля. Он покачал головой:
— Там женщины… пленные… Несколько… Нет, это так неясно… не разобрать.
— Что ты чувствуешь?
— Я чувствую чье-то присутствие. Как будто кто-то идет сюда, кто-то уже за горизонтом. Как Долгая Тьма… но иначе. — Он облизал губы. — Как будто ночь приходит не с востока, а с запада.
Цапля удивленно подняла бровь:
— А что это значит, ты понимаешь?
— Нет.
— Ничего не умеешь, — разочаровано промолвила Цапля. — Хорошо, что хоть ходить наконец научился. Теперь надо разучить несколько движений Танца.
— Чего?
— Надо научиться управлять своими видениями, задерживать их, когда надо. А не то ты себя уморишь.
Он нахмурился: ощущение пустоты и беспокойства в желудке было таким знакомым!
— Кое-что я умею. Я вызывал карибу… Она покачала головой:
— Нет, я не о том. Каждый танцует свой собственный Танец, но на самом деле есть только Один — Единый Танец.
«Она всегда говорит так непонятно. Тут Один, там Единый. Почему бы не сказать попросту?»
— Я все же не понимаю.
Она подняла руку, и ее темные глаза проникли в его душу, как бы вытягивая ее наружу. Она подтянула на плечах волчью шкуру и помешала огонь ложкой, сделанной из лопатки какого-то животного, равномерно распределяя горящие угли, жутковато мерцавшие при дуновении бриза.
Не отводя взгляда от глаз Волчьего Сновидца, она сжала пальцы в кулаки и подвигала ими, как бы разминая мускулы. Она склонилась над углями; ее черные волосы, посеребренные сединой, развевались по ветру.
Сложив пальцы вместе, она закрыла глаза и, глубоко дыша, запела священную песнь. Лицо ее вздрогнуло и словно помолодело — морщины разгладились, линии смягчились. Она потянулась вперед, положив обе ладони на горячие угли и перенеся на них всю тяжесть своего тела.
Волчий Сновидец тяжело дышал, вопросительно глядя на Обрубленную Ветвь. Вид Цапли, берущей руками угли, до смерти испугал его. Она поднимала ладони над головой, и между ее пальцами дрожали красноватые огоньки.
Сколько еще? Он затаил дыхание. Опять и опять…
Продолжая петь, Цапля положила уголек себе на губы, потом на лоб. Наконец она взяла кусочек угля в рот и повертела его там, прежде чем выплюнуть. Угли упали на шкуру, лежащую перед ней. Шкура сразу же потемнела, волоски ее задымились, издавая неприятный запах. Глаза ее все еще были закрыты; лицо исказила напряженная гримаса; пение прекратилось. Она глубоко вздохнула и выпустила воздух через нос.
Волчий Сновидец потянулся к ней и коснулся ее лица: кожа в тех местах, где только что лежали угли, была такой же прохладной и мягкой, как везде.
Она открыла глаза. Сначала они смотрели рассеянно, как бы ничего не видя. Потом она моргнула и, покачав головой, поглядела на Волчьего Сновидца.
— Твое лицо… и руки… — прошептал он. Жилы его наполнял ужас.
Она подняла сперва одну руку, потом другую, потом стала вращать головой, подставляя свету каждую щеку. Он потянулся к дырам, выжженным на шкуре, и, обжегшись, отдернул руку.
— Как это получается?
— Даже волдырей нет. — Она поправила волосы, спадающие на плечи.
— Такого быть не может! Ты же сказала, во всем есть законы!
Цапля с обыденным видом собрала угли и бросила их обратно в костер, едва обращая внимания на Обрубленную Ветвь, застывшую в немом восхищении.
— Закрой рот, старая ведьма, — бросила ей Цапля. — Мух наловишь.
Обрубленная Ветвь безмолвно повиновалась.
— Как это у тебя выходит? — спросила она.
— Я танцую с этими углями. Волчий Сновидец посмотрел на Цаплю, чувствуя, что до него начинает доходить смысл ее слов.
— С ними?
— С ними, а не против них.
— Ты хочешь сказать, что ты соприкоснулась с Танцем углей… вступила в него на мгновение?
— Не совсем так. Кроме Танца углей есть еще Единый Танец. В него-то я и вступила.
— Как?
— Я на мгновение обрела тишину.
Он почесал переносицу. Ах уж эта проклятая тишина, что таится за шумом, эта неподвижность по ту сторону движения… Старая ведьма совсем сведет его с ума! Скрипнув зубами, он переспросил:
— Как?
— Я остановила мой собственный Танец.
— Остановила… — растерянно покачав головой, произнес он.
Обрубленная Ветвь кашлянула и сурово поглядела на Цаплю:
— Я так и знала. Ты и впрямь свихнулась. Выжила из ума.
— Может, за несколько недель я сумею тебе это рассказать, — ответила Цапля Волчьему Сновидцу. В глазах ее блестела насмешка.
Подумав, он потянулся к углям.
— Ты должна была здорово обжечься, когда впервые делала это?
Она криво улыбнулась, понимая, что он пока не в силах до конца осознать происходящее.
— У меня все время оставались рубцы.
— Смогу ли я… — Он недоверчиво покачал головой. — Смогу ли я…
— Я бы не показывала это тебе, если бы считала тебя тупицей. Но это как пересекать горы — подъем всегда труден. Ты ничего не поймешь о мире как о целом, пока не научишься смотреть на него с другой стороны. — Она подняла указательный палец. — Это еще один шаг на пути к верховной Вещей Силе, Силе Сновидца. Блеск в ее глазах вызывал у него дрожь.
— Еще один?
— Да, и очень важный: ведь иначе отдельные Танцы, в окружении которых ты окажешься, в один прекрасный день доведут тебя до смерти!
33
34
— Народ, — прошептал он. — Видение мое шатко и туманно, но я вижу — он умирает.
Цапля опустила глаза и задумалась, обхватив подбородок рукой. Обрубленная Ветвь слушала его, тихо сидя в сторонке. Она помешивала огонь куском кости карибу
— Что еще? — спросила Цапля. Он покачал головой:
— Там женщины… пленные… Несколько… Нет, это так неясно… не разобрать.
— Что ты чувствуешь?
— Я чувствую чье-то присутствие. Как будто кто-то идет сюда, кто-то уже за горизонтом. Как Долгая Тьма… но иначе. — Он облизал губы. — Как будто ночь приходит не с востока, а с запада.
Цапля удивленно подняла бровь:
— А что это значит, ты понимаешь?
— Нет.
— Ничего не умеешь, — разочаровано промолвила Цапля. — Хорошо, что хоть ходить наконец научился. Теперь надо разучить несколько движений Танца.
— Чего?
— Надо научиться управлять своими видениями, задерживать их, когда надо. А не то ты себя уморишь.
Он нахмурился: ощущение пустоты и беспокойства в желудке было таким знакомым!
— Кое-что я умею. Я вызывал карибу… Она покачала головой:
— Нет, я не о том. Каждый танцует свой собственный Танец, но на самом деле есть только Один — Единый Танец.
«Она всегда говорит так непонятно. Тут Один, там Единый. Почему бы не сказать попросту?»
— Я все же не понимаю.
Она подняла руку, и ее темные глаза проникли в его душу, как бы вытягивая ее наружу. Она подтянула на плечах волчью шкуру и помешала огонь ложкой, сделанной из лопатки какого-то животного, равномерно распределяя горящие угли, жутковато мерцавшие при дуновении бриза.
Не отводя взгляда от глаз Волчьего Сновидца, она сжала пальцы в кулаки и подвигала ими, как бы разминая мускулы. Она склонилась над углями; ее черные волосы, посеребренные сединой, развевались по ветру.
Сложив пальцы вместе, она закрыла глаза и, глубоко дыша, запела священную песнь. Лицо ее вздрогнуло и словно помолодело — морщины разгладились, линии смягчились. Она потянулась вперед, положив обе ладони на горячие угли и перенеся на них всю тяжесть своего тела.
Волчий Сновидец тяжело дышал, вопросительно глядя на Обрубленную Ветвь. Вид Цапли, берущей руками угли, до смерти испугал его. Она поднимала ладони над головой, и между ее пальцами дрожали красноватые огоньки.
Сколько еще? Он затаил дыхание. Опять и опять…
Продолжая петь, Цапля положила уголек себе на губы, потом на лоб. Наконец она взяла кусочек угля в рот и повертела его там, прежде чем выплюнуть. Угли упали на шкуру, лежащую перед ней. Шкура сразу же потемнела, волоски ее задымились, издавая неприятный запах. Глаза ее все еще были закрыты; лицо исказила напряженная гримаса; пение прекратилось. Она глубоко вздохнула и выпустила воздух через нос.
Волчий Сновидец потянулся к ней и коснулся ее лица: кожа в тех местах, где только что лежали угли, была такой же прохладной и мягкой, как везде.
Она открыла глаза. Сначала они смотрели рассеянно, как бы ничего не видя. Потом она моргнула и, покачав головой, поглядела на Волчьего Сновидца.
— Твое лицо… и руки… — прошептал он. Жилы его наполнял ужас.
Она подняла сперва одну руку, потом другую, потом стала вращать головой, подставляя свету каждую щеку. Он потянулся к дырам, выжженным на шкуре, и, обжегшись, отдернул руку.
— Как это получается?
— Даже волдырей нет. — Она поправила волосы, спадающие на плечи.
— Такого быть не может! Ты же сказала, во всем есть законы!
Цапля с обыденным видом собрала угли и бросила их обратно в костер, едва обращая внимания на Обрубленную Ветвь, застывшую в немом восхищении.
— Закрой рот, старая ведьма, — бросила ей Цапля. — Мух наловишь.
Обрубленная Ветвь безмолвно повиновалась.
— Как это у тебя выходит? — спросила она.
— Я танцую с этими углями. Волчий Сновидец посмотрел на Цаплю, чувствуя, что до него начинает доходить смысл ее слов.
— С ними?
— С ними, а не против них.
— Ты хочешь сказать, что ты соприкоснулась с Танцем углей… вступила в него на мгновение?
— Не совсем так. Кроме Танца углей есть еще Единый Танец. В него-то я и вступила.
— Как?
— Я на мгновение обрела тишину.
Он почесал переносицу. Ах уж эта проклятая тишина, что таится за шумом, эта неподвижность по ту сторону движения… Старая ведьма совсем сведет его с ума! Скрипнув зубами, он переспросил:
— Как?
— Я остановила мой собственный Танец.
— Остановила… — растерянно покачав головой, произнес он.
Обрубленная Ветвь кашлянула и сурово поглядела на Цаплю:
— Я так и знала. Ты и впрямь свихнулась. Выжила из ума.
— Может, за несколько недель я сумею тебе это рассказать, — ответила Цапля Волчьему Сновидцу. В глазах ее блестела насмешка.
Подумав, он потянулся к углям.
— Ты должна была здорово обжечься, когда впервые делала это?
Она криво улыбнулась, понимая, что он пока не в силах до конца осознать происходящее.
— У меня все время оставались рубцы.
— Смогу ли я… — Он недоверчиво покачал головой. — Смогу ли я…
— Я бы не показывала это тебе, если бы считала тебя тупицей. Но это как пересекать горы — подъем всегда труден. Ты ничего не поймешь о мире как о целом, пока не научишься смотреть на него с другой стороны. — Она подняла указательный палец. — Это еще один шаг на пути к верховной Вещей Силе, Силе Сновидца. Блеск в ее глазах вызывал у него дрожь.
— Еще один?
— Да, и очень важный: ведь иначе отдельные Танцы, в окружении которых ты окажешься, в один прекрасный день доведут тебя до смерти!
33
Закат окрасил небо в мягкие, пастельные тона. Волчий Сновидец бежал, и размытая тень на крутых серых камнях повторяла его движения. Вдалеке он видел облако пара, поднимавшееся от горячих ключей Цапли, желтое от закатных лучей.
«Бежать… Бежать…» — повторял он себе, стараясь сосредоточиться.
Пар белым облаком выходил из его рта, первый снег скрипел у него под ногами, обжигая голые пятки. Он перепрыгивал мелкие камни, обходил крупные. Ледяной ветер без остановки дул с севера — прямо ему в лицо. Холодный воздух обжигал легкие; даже жжение в ступнях не могло заглушить тупой боли в груди.
«Очисти свой разум, Волчий Сновидец, беги, пока тело твое не обретет забвения, пока ты не выйдешь за грань своего разума и не увидишь его со стороны… Танцуй… Танцуй…»
Сперва он то погружался в себя, то выныривал; его охватывало болезненно-острое чувство свободы, полета. Потом он почувствовал, что душа его покинула плоть. Ему показалось, что пузырь, в котором он находился, Прорвало и он оказался на свободе, что новые ощущения, как насекомые, расползаются по его телу.
Обессилев, он перешел на шаг. Он шел склонившись, кашляя, ловя легкими воздух. Пот тек у него по лицу, застывая на ледяном ветру. Погруженный в себя, он медленно ступал по снегу, пытаясь отдышаться и утишить боль в ногах. Язык его пересох и прилип к гортани.
Он нагнулся и, зачерпнув горсточку снега, забившееся в пучок травы, положил его в рот.
У восточного горизонта видна была длинная белая линия Великого Ледника. Он тяжело дышал, ноги его горели. Вокруг него возвышались ледниковые глыбы — обитель замерзших призраков. Их гранитные подножия венчал слой льда. Там и сям сверху стекали струйки воды, замерзающей на ходу. На западе сверкали заснеженные горные вершины. На востоке блестел и переливался неодолимый для путника Великий Ледник — весь в изломах и трещинах. Только к югу ледяной щит становился немного ниже. На небе сгустились тучи, предвещая закат не одного этого дня, а целого Долгого Света.
Ледяной панцирь на юге притягивал его взор. Это была не сплошная стена, как во Сне, — нет, его прорезали бесчисленные впадины, изломы, выбоины: здесь потрудились солнце и ветер. На белом выделялись сероватые вкрапления, острыми углами сверкали голубоватые кристаллы. Ледяную махину перерезали слои песка и гранита, перемежая сине-белое полотно черными полосами. Лед был рассечен не так, как на востоке, но все равно по спине шли мурашки.
«Как же я смогу пройти сквозь него?»
Усталые мышцы плохо его слушались, но он, сделав над собой усилие, попытался вскарабкаться на выступ скалы. Подветренная сторона его уже уходила под ледяной панцирь; камень там был гладок и лишь изредка изрезан бороздками от стекающей воды.
Чем дальше к югу, тем выше становился лед, сливаясь на горизонте с серыми облаками. Где-то на окраине его утомленного сознания слышались шепотки, полные отчаяния. Какой-то стон, вырывавшийся из глубин южного ледяного щита, ударял ему в уши. Призраки? Он прислушался, но шум крови в его собственных жилах, собственное его учащенное дыхание заглушали эти звуки.
За спиной у него тянулось бесконечное плато, сплошь заполненное присыпанными снегом валунами — беспорядочными каменными волнами, оставленными отступившим Ледником.
Ноги его онемели, и он сел на присыпанный снегом камень, глядя на текущий внизу рукав Большой Реки. Даже сейчас, когда Долгая Тьма опускалась на землю, вода ревела и пенилась, не зная устали.
Вдруг он замер: на воде появилось какое-то черное пятно — что-то выплывшее из-за скалы. Волчий Сновидец взобрался на гладкую вершину гребня, осторожно карабкаясь среди крутых валунов. Отец Солнце уже исчез за горами на западе, когда он наконец обогнул все эти камни — каждый величиной со взрослого мамонта.
Темное пятно кружилось, дрожало. И все же можно было разглядеть: один рог обломан по самый череп… Нога жутко вывихнута… Но что за зверь — более или менее ясно.
«Бизон! Неужто он пришел оттуда, сквозь Ледник? — Голова у него закружилась: надежда вновь возникла перед ним, дразня и соблазняя его. — Где-то с другой стороны могут жить и бизоны». Он тяжело вздохнул. Все его тело вздрагивало при памяти об обетах Волка.
Он стал спускаться, перебираясь с камня на камень, пока не настиг искалеченного бизона. Схватившись за рог, он задержал животное, сам на ходу поскальзываясь и по колено погружаясь в ледяную воду.
— Может, ты вовсе не оттуда, — печально произнес он, стараясь не поддаваться выдумкам. — Ты бы и здесь не замерз, пусть хоть сто раз минует Долгая Тьма.
Войдя в воду по колено, он оттащил труп бизона подальше от берега — достаточно далеко, чтобы тяжеленное тело зверя могло поплыть. Он волочил его против течения; наконец зацепил шкуру за острый выступ обточенного ветром камня.
Сумерки отражались на белой поверхности воды, плескавшейся у его ног.
Темнело. Волчий Сновидец достал из сумки пластинку известняка, чтобы вскрыть брюхо зверя. Сердце его учащенно билось. Сначала показались синевато-серые кишки. Потом он вскрыл желудок животного — в воду потекло вещество зеленоватого цвета. Вслед за тем из желудка выскользнул солитер и исчез где-то на песчаном дне реки.
Он посмотрел вслед паразиту, подумав: «Интересно, сколько живут эти твари на таком холоде? — Покопавшись в желудке, он нашел второго солитера и осторожно ухватил его. — Поразмысли-ка, — обратился он к самому себе, обернувшись во тьму. — Поразмысли-ка, что из этого следует».
Он спрятал паразита под свежий слой снега, а сам продолжал разделывать бизона, пока ноги его не заныли от холода. Толк от этого был: внутренние органы по большей части не успели окоченеть. Пальцы немели от прикосновения к ним, но они были все же не такими замороженными, как следовало ожидать.
Уже окончательно стемнело, когда он снова посмотрел на солитера. Тот пополз по снегу, разделившись надвое. Волчий Сновидец прихватил с собой солитера вместе с бизоньей шкурой — показать Цапле.
Сам-то он уже ни в чем не сомневался. В этой долине длиннорогих бизонов никогда не было: Цапля о них не упоминала. Значит, зверь пришел из других мест… из-за Ледника, больше неоткуда!
Волчий Сновидец сидел у потрескивающего огня рядом с Цаплей и смотрел, как она вскрывает солитера. Он ткнул в паразита пальцем. Мертвый. Волчий Сновидец рассеянно поглядел на одно из изображений, начертанных на полу пещеры. Рисунок едва просматривался под слоем грязи и пыли. Там была изображена паутина, раскручивающаяся спиралью. Его словно кулаком ударили в живот, в глазах у него зарябило.
«Зачем Цапля когда-то сделала это изображение охрой на каменном полу? Почему именно паутина?» Он покачал головой и заставил себя вновь обратить взор на мертвого солитера.
Цапля сидела у огня, опершись на руку, и не мигая глядела на него своими темными глазами. Ее черные с проседью пряди, спадавшие на бурую кожаную одежду, сверкали при свете костра.
— О чем задумался?
— Такие солитеры, если раз замерзли, уже не оживают.
— И что же с того?
— Значит, и бизон не замерзал.
— Что еще ты заметил?
Он нахмурился, встретив ее взгляд. Опять испытывает его?
— В его желудке было много зелени — трава, листья, несколько поздних цветов. Он только начал обрастать зимней шерстью… И вот этот солитер — все еще жив.
— Что же, ты думаешь, это значит?
— Что с той стороны ледника есть место, где живут бизоны.
— Ты думаешь, там достаточно тепло?
— Может быть… Мои пальцы окоченели, но внутренности его показались мне довольно теплыми. Сколько времени нужно трупу бизона, чтобы остыть? А ведь он плыл не один день. Вся шкура была в надрывах, как будто он раз десять зацепился за камень или корягу, а потом его смывало волной и несло дальше.
— Что из этого следует? — Она задрала голову и поглядела на серые камни свода, задумчиво постукивая пальцами по шкуре, на которой сидела. — Что он приплыл через…
— Проем в Леднике, — закончил он. Даже в тусклом свете костра видно было, как задрожал его гладкий юношеский подбородок.
«Бежать… Бежать…» — повторял он себе, стараясь сосредоточиться.
Пар белым облаком выходил из его рта, первый снег скрипел у него под ногами, обжигая голые пятки. Он перепрыгивал мелкие камни, обходил крупные. Ледяной ветер без остановки дул с севера — прямо ему в лицо. Холодный воздух обжигал легкие; даже жжение в ступнях не могло заглушить тупой боли в груди.
«Очисти свой разум, Волчий Сновидец, беги, пока тело твое не обретет забвения, пока ты не выйдешь за грань своего разума и не увидишь его со стороны… Танцуй… Танцуй…»
Сперва он то погружался в себя, то выныривал; его охватывало болезненно-острое чувство свободы, полета. Потом он почувствовал, что душа его покинула плоть. Ему показалось, что пузырь, в котором он находился, Прорвало и он оказался на свободе, что новые ощущения, как насекомые, расползаются по его телу.
Обессилев, он перешел на шаг. Он шел склонившись, кашляя, ловя легкими воздух. Пот тек у него по лицу, застывая на ледяном ветру. Погруженный в себя, он медленно ступал по снегу, пытаясь отдышаться и утишить боль в ногах. Язык его пересох и прилип к гортани.
Он нагнулся и, зачерпнув горсточку снега, забившееся в пучок травы, положил его в рот.
У восточного горизонта видна была длинная белая линия Великого Ледника. Он тяжело дышал, ноги его горели. Вокруг него возвышались ледниковые глыбы — обитель замерзших призраков. Их гранитные подножия венчал слой льда. Там и сям сверху стекали струйки воды, замерзающей на ходу. На западе сверкали заснеженные горные вершины. На востоке блестел и переливался неодолимый для путника Великий Ледник — весь в изломах и трещинах. Только к югу ледяной щит становился немного ниже. На небе сгустились тучи, предвещая закат не одного этого дня, а целого Долгого Света.
Ледяной панцирь на юге притягивал его взор. Это была не сплошная стена, как во Сне, — нет, его прорезали бесчисленные впадины, изломы, выбоины: здесь потрудились солнце и ветер. На белом выделялись сероватые вкрапления, острыми углами сверкали голубоватые кристаллы. Ледяную махину перерезали слои песка и гранита, перемежая сине-белое полотно черными полосами. Лед был рассечен не так, как на востоке, но все равно по спине шли мурашки.
«Как же я смогу пройти сквозь него?»
Усталые мышцы плохо его слушались, но он, сделав над собой усилие, попытался вскарабкаться на выступ скалы. Подветренная сторона его уже уходила под ледяной панцирь; камень там был гладок и лишь изредка изрезан бороздками от стекающей воды.
Чем дальше к югу, тем выше становился лед, сливаясь на горизонте с серыми облаками. Где-то на окраине его утомленного сознания слышались шепотки, полные отчаяния. Какой-то стон, вырывавшийся из глубин южного ледяного щита, ударял ему в уши. Призраки? Он прислушался, но шум крови в его собственных жилах, собственное его учащенное дыхание заглушали эти звуки.
За спиной у него тянулось бесконечное плато, сплошь заполненное присыпанными снегом валунами — беспорядочными каменными волнами, оставленными отступившим Ледником.
Ноги его онемели, и он сел на присыпанный снегом камень, глядя на текущий внизу рукав Большой Реки. Даже сейчас, когда Долгая Тьма опускалась на землю, вода ревела и пенилась, не зная устали.
Вдруг он замер: на воде появилось какое-то черное пятно — что-то выплывшее из-за скалы. Волчий Сновидец взобрался на гладкую вершину гребня, осторожно карабкаясь среди крутых валунов. Отец Солнце уже исчез за горами на западе, когда он наконец обогнул все эти камни — каждый величиной со взрослого мамонта.
Темное пятно кружилось, дрожало. И все же можно было разглядеть: один рог обломан по самый череп… Нога жутко вывихнута… Но что за зверь — более или менее ясно.
«Бизон! Неужто он пришел оттуда, сквозь Ледник? — Голова у него закружилась: надежда вновь возникла перед ним, дразня и соблазняя его. — Где-то с другой стороны могут жить и бизоны». Он тяжело вздохнул. Все его тело вздрагивало при памяти об обетах Волка.
Он стал спускаться, перебираясь с камня на камень, пока не настиг искалеченного бизона. Схватившись за рог, он задержал животное, сам на ходу поскальзываясь и по колено погружаясь в ледяную воду.
— Может, ты вовсе не оттуда, — печально произнес он, стараясь не поддаваться выдумкам. — Ты бы и здесь не замерз, пусть хоть сто раз минует Долгая Тьма.
Войдя в воду по колено, он оттащил труп бизона подальше от берега — достаточно далеко, чтобы тяжеленное тело зверя могло поплыть. Он волочил его против течения; наконец зацепил шкуру за острый выступ обточенного ветром камня.
Сумерки отражались на белой поверхности воды, плескавшейся у его ног.
Темнело. Волчий Сновидец достал из сумки пластинку известняка, чтобы вскрыть брюхо зверя. Сердце его учащенно билось. Сначала показались синевато-серые кишки. Потом он вскрыл желудок животного — в воду потекло вещество зеленоватого цвета. Вслед за тем из желудка выскользнул солитер и исчез где-то на песчаном дне реки.
Он посмотрел вслед паразиту, подумав: «Интересно, сколько живут эти твари на таком холоде? — Покопавшись в желудке, он нашел второго солитера и осторожно ухватил его. — Поразмысли-ка, — обратился он к самому себе, обернувшись во тьму. — Поразмысли-ка, что из этого следует».
Он спрятал паразита под свежий слой снега, а сам продолжал разделывать бизона, пока ноги его не заныли от холода. Толк от этого был: внутренние органы по большей части не успели окоченеть. Пальцы немели от прикосновения к ним, но они были все же не такими замороженными, как следовало ожидать.
Уже окончательно стемнело, когда он снова посмотрел на солитера. Тот пополз по снегу, разделившись надвое. Волчий Сновидец прихватил с собой солитера вместе с бизоньей шкурой — показать Цапле.
Сам-то он уже ни в чем не сомневался. В этой долине длиннорогих бизонов никогда не было: Цапля о них не упоминала. Значит, зверь пришел из других мест… из-за Ледника, больше неоткуда!
Волчий Сновидец сидел у потрескивающего огня рядом с Цаплей и смотрел, как она вскрывает солитера. Он ткнул в паразита пальцем. Мертвый. Волчий Сновидец рассеянно поглядел на одно из изображений, начертанных на полу пещеры. Рисунок едва просматривался под слоем грязи и пыли. Там была изображена паутина, раскручивающаяся спиралью. Его словно кулаком ударили в живот, в глазах у него зарябило.
«Зачем Цапля когда-то сделала это изображение охрой на каменном полу? Почему именно паутина?» Он покачал головой и заставил себя вновь обратить взор на мертвого солитера.
Цапля сидела у огня, опершись на руку, и не мигая глядела на него своими темными глазами. Ее черные с проседью пряди, спадавшие на бурую кожаную одежду, сверкали при свете костра.
— О чем задумался?
— Такие солитеры, если раз замерзли, уже не оживают.
— И что же с того?
— Значит, и бизон не замерзал.
— Что еще ты заметил?
Он нахмурился, встретив ее взгляд. Опять испытывает его?
— В его желудке было много зелени — трава, листья, несколько поздних цветов. Он только начал обрастать зимней шерстью… И вот этот солитер — все еще жив.
— Что же, ты думаешь, это значит?
— Что с той стороны ледника есть место, где живут бизоны.
— Ты думаешь, там достаточно тепло?
— Может быть… Мои пальцы окоченели, но внутренности его показались мне довольно теплыми. Сколько времени нужно трупу бизона, чтобы остыть? А ведь он плыл не один день. Вся шкура была в надрывах, как будто он раз десять зацепился за камень или корягу, а потом его смывало волной и несло дальше.
— Что из этого следует? — Она задрала голову и поглядела на серые камни свода, задумчиво постукивая пальцами по шкуре, на которой сидела. — Что он приплыл через…
— Проем в Леднике, — закончил он. Даже в тусклом свете костра видно было, как задрожал его гладкий юношеский подбородок.
34
Издающий Клич ждал, пружиня на пятках, готовый в любое мгновение отпрыгнуть прочь. Крупная мамонтиха тревожно вертела головой и задирала хобот, принюхиваясь к дыханию Ветряной Женщины; ее маленькие черные глазки жарко блестели из-под густой шерсти.
Он чувствовал, как ступают огромные ножищи — прямо по скале, за которой он затаился. Как всегда во время охоты на мамонтов, у него заболел живот, и ему захотелось облегчиться. Мамонтиха опять повернулась, и Издающий Клич вскочил на ноги. Быстро, как молния, он отвел руку и метнул копье в зад мамонтихи, где кожа потоньше и почувствительней.
Опять сработало! Рукоятка отделилась в воздухе и с резким звуком упала на землю, а наконечник вонзился в тело животного, заходя все глубже при каждом движении.
Мамонтиха взвыла и завертелась из стороны в сторону, качая хоботом. Изо рта ее с шумом вырывался горячий воздух — она напряженно дышала, пытаясь по запаху учуять того, кто ее ранил.
Издающий Клич, низко согнувшись, нырнул в узкую щель, прорезавшую скалу.
Здесь почти негде было спрятаться. Разве что за острым выступом черной сланцевой скалы… Но мамонтихе здесь было не пробраться. Проем, намытый водой в одном из склонов, тоже не годился: если она сунется туда — сразу же свалится вниз с двухметрового обрыва а это похуже копий охотника.
Издающий Клич, часто дыша, выбрался наружу через щель, прислоняясь к каменным выступам скал. Уловив мгновение, он подобрал длинное древко своего копья и вновь отпрыгнул в безопасное место.
Мамонтиха взвыла и рванулась вперед. Она стояла там, где кончалась твердая поверхность и начинались неровные, осыпающиеся под ногами камни, и покачивала в воздухе хоботом. Еще немного — и она бы его настигла.
Сердце так стучало у него в груди, что, казалось, вот-вот сломает ребра. Он ждал. Теперь он в безопасности — до него ей не добраться.
«Надо раззадорить ее, довести ее до сумасшествия», — думал он.
Смеясь и приплясывая, он поднял плоский осколок камня и швырнул его в морду мамонтихе. Та издала яростный вопль. Издающий Клич перескочил через наклонную каменную глыбу и, согнувшись в три погибели, опять забился в узкую щель, а мамонтиха, исходя гневом, рыла землю бивнями. Трава и мох столбом поднимались в воздух.
Мамонтиха опять взвыла, уколов ногу об острый камень. Она отошла на полшага и, вытянув вперед хобот, стала вынюхивать Издающего Клич.
Камень, на котором она стояла, покачнулся. Мамонтиха попятилась назад — и снова пошла на запах охотника.
С дрожащим сердцем он ждал ее приближения, забившись в щель. Хобот мамонтихи тянулся к нему, и он прятался все глубже. Мамонтиха с диким ревом пробиралась среди каменных осколков, пытаясь подойти к нему с тыла. Издающий Клич достал последний припасенный им наконечник и стал прилаживать его к древку, потом осмотрел его еще раз и, убедившись, что он правильно вошел в прорезь, глубоко вздохнул. Последнее оружие!
— Сейчас, сейчас… — шептал он. — Гонись за мной! Преследуй меня, Мать! Потеряй разум от ярости!
Пришло время дать о себе знать. Издающий Клич поднял руки, чтобы привлечь внимание мамонтихи, и завопил во всю глотку. Та замерла на месте, топча йогами мерзлую землю, задирая голову и вертя хоботом.
Издающий Клич послал копье в цель. Атлатл в двести раз усиливал его бросок.
Копье вошло мамонтихе за ухо — здесь кожа была совсем тонкой. Рукоятка, отделившись, с шумом упала на землю. Мамонтиха обезумела. Задрав голову и вытянув хобот, она бросилась вперед.
Издающий Клич вскрикнул от страха и, обронив свой атлатл, опрометью пустился к краю каменной гряды. Мамонтиха яростно ревела, преследуя его, — земля дрожала под ее ногами. Издающий Клич ни разу не обернулся. Бег отнимал все его силы — он мчался по сыпучим камням к пролому, куда надо было наконец заманить мамонтиху.
Хорошо, что он заранее отмерил направление бегства. Наконец он добрался до этой щели; один прыжок — и он на твердой земле.
С дрожащим сердцем он обернулся. Мамонтиха нависла над проломом. В глазах ее вспыхнул страх. Сдвинув ноги, она стала соскальзывать вниз.
А там Издающий Клич и Поющий Волк заранее выкопали в промерзшей земле яму. Тело мамонтихи закачалось; она размахивала хоботом, пытаясь удержать равновесие. Такая махина сначала всегда падает медленно. Перед тем как свалиться в яму, она успела еще раз вскрикнуть.
Когда ее могучее тело коснулось земли, почва под ногами Издающего Клич содрогнулась. Звук ломающихся костей, казалось, отозвался в его ушах. А потом все было кончено. Облако промерзшего пара вырвалось из могучих легких мамонтихи.
Издающий Клич вскарабкался на камни, чтобы не идти снова по опасной тропе, и заглянул в разлом. Поросший красноватыми волосами хобот мамонтихи дрожал, кровь текла у нее изо рта. Испуганные черные глаза глядели на него из ямы.
Ей недолго осталось жить. Она не сможет там долго дышать, слишком тяжелое у нее тело — быстро задохнется. И встать не сможет — она все кости себе переломала. Огромное ухо поднималось и опускалось, кончик хобота дрожал, принюхиваясь. Зверь не хотел верить недоумевал — неужто вправду смерть пришла? Тоненький хвост яростно бил по земле.
— Подумай-ка, — закричал ему Поющий Волк, — ведь еще мгновение, и она бы тебя настигла.
Издающий Клич закрыл глаза и вздохнул. Он поглядел вниз:
— Да, Матушка, ты ведь меня чуть не убила? Никогда этого не забуду!
Поющий Волк стоял на холме, на подветренной стороне, в трех бросках копья отсюда, и махал ему рукой. Рядом с ним были Зеленая Вода, Смеющаяся Заря и все остальные. Сейчас они будут разделывать мамонтиху — надо запастись всем необходимым перед долгой дорогой в долину Цапли.
Издающий Клич, качая головой, посмотрел на огромное животное, ныне успокоившееся вовеки:
— Еще шаг, Матушка, и ты превратила бы меня в лепешку. Благословенные Звезды, мне повезло!
Он опустился на камень, оживляя в памяти прошедшую схватку.
Долго глядел он на мертвую мамонтиху,. и сердце его сжималось от горечи и жалости. Он опустился на колени и погладил огромную голову. Достав из висевшего у него на шее мешочка специальные амулеты, подышав на них, он запел погребальную песню, посвящая душу убитой мамонтихи Блаженному Звездному Народу.
А все — новые копья. Никогда прежде на памяти Издающего Клич наконечники не входили так глубоко в тело зверя. Когда они извлекли из тела все наконечники, Поющий Волк стал, бормоча что-то себе под нос, разглядывать раны.
— И все же есть одна загвоздка — с креплениями. Нельзя ли делать основание наконечника потоньше?
Издающий Клич, нахмурившись, потер пальцем свои угреватый нос:
— Нет, слишком легко они будут ломаться. Я же пробовал, помнишь?
— А если сделать наконечники подлиннее? — не унимался Поющий Волк. — И хоть чуть поуже, чем эти?
— А кто говорил, что Народ не должен менять форму наконечников?
Поющий Волк растерянно пожал плечами. На камни один за другим ложились длинные ломти мяса. Издающий Клич вместе с Зеленой Водой разбивал крупные кости, вытряхивая на засаленную шкуру куски костного мозга. Из него топили жир, который пригодится им в зимнюю стужу. Этим занималась Пляшущая Лиса. Готовый жир она заливала в кишки, как научила ее Зеленая Вода. Это была непростая работа: жир должен был достаточно нагреться на горячих камнях, чтобы его можно было лить, как воду, но при этом не настолько, чтобы расплавить кишку.
— Эй, вы, пошли прочь! — крикнул Поющий Волк, разрезая толстую шкуру обоюдоострым каменным ножом. Шавка, увивавшаяся рядом с ним, подпрыгивала, урча от возбуждения, ловко уклоняясь от его руки. На запах мяса сбегались другие собаки, рыча и огрызаясь друг на друга.
— Пожалуй, без них бы было получше, — разозлился Поющий Волк, отгоняя псов.
Издающий Клич поглядел на него и ухмыльнулся:
— Приходится все время быть начеку, а? Поющий Волк вздохнул и пожал плечами:
— Но с другой стороны, собаки отпугивают медведей… Нам не понравится, коли нас сожрут живьем, так ведь?
Издающий Клич кивнул и, закусив губу, бросил взгляд на тучи, собирающиеся на северо-западе. Снег уже пару раз выпадал, но травы в этом году уродились на славу, и бурые пятнышки, появившиеся на них от мороза, вскоре исчезли без следа. Сало на спине мамонтихи было в локоть шириной, и мясо все в белых прожилках. Капли жира и крови застывали на руках Поющего Волка. Он вновь склонился над мамонтовыми бивнями.
Зеленая Вода, качая головой, глядела на охотника и шептала сидевшим рядом с ней женщинам:
— Знаете, а я верю тому, что рассказывает Черника про Мамонтовый Народ. Что бы там ни говорил Вороний Ловчий.
Эти слова донеслись до Издающего Клич, и он кивнул в знак согласия.
Пляшущая Лиса тем временем выпускала воздух из разбухшей от жара кишки.
— Говорю вам, он безумец!
— Поющий Волк ни в чем не виноват. У него болело сердце за тех парней, которых Вороний Ловчий заставил выделывать невесть что, но его-то вины нет в злодействах, которые Ловчий учинил на землях Других.
— Накличет он на себя беду!
— Он на всех нас беду накличет! — сердито добавил Издающий Клич.
Все замолчали. Он перевел взгляд на Зарю и Куропатку, которые срезали большие полосы мяса с плеч мамонтихи и, смеясь, клали их на изогнутые ветви карликовых ив. За пару недель мясо насухо заморозится и всю воду из него выдует ветром.
Краем глаза Издающий Клич поглядывал на Куропатку, а та, молоденькая, миловидная, не сводила глаз с Прыгающего Зайца, который сдирал толстую шкуру с мамонтовых ребер — вслед за Поющим Волком, разрезавшим одну за другой сероватые жилы, что держали шкуру на теле.
Любовь к ней поддерживала дух юноши. Глаза его вновь заблестели — впервые с тех пор, как он узнал о смерти матери, Серой Глыбы. Вернувшись с войны против Других, он взял ее в жены. Она была родом из лагеря Бизоньей Спины, из рода Чайки. Она стала его первой женой. Потом он женился еще и на Лунной Воде, пленнице, которую привел с войны.
Лунная Вода молча работала, глядя на Прыгающего Зайца, и в глазах ее блестел чуть тлеющий огонь. От нее они еще дождутся бед: Издающий Клич предчувствовал это. И все же ее маленькое тело, ее легкая походка не давали ему покоя. Он никак не мог отделаться от мимолетных фантазий, смущавших его душу, — раздеть ее, заключить в объятия ее нежную грудь, раздвинуть се прямые ноги. Он чувствовал себя…
Внезапно локоть ткнулся ему в ребро, и он, очнувшись от этих мыслей, бросил взгляд на стоящую рядом жену. Зеленая Вода погрозила ему кулаком; судя по глазам, она лучше всех понимала, что у него на уме.
— Так, задумался… — промямлил он.
— Конечно, — со вздохом пробормотала Зеленая Вода но глаза ее выразительно сверкнули.
Издающий Клич растерянно усмехнулся и пошел относить очередную порцию срезанного Поющим Волком
Жира.
Весь лагерь Народа был наполнен новыми женщинами из Других, которых пленили воины Вороньего Ловчего. Старухи день и ночь учили их легендам и сказаниям, чтобы они слились с Народом и стали его частью, хоть им и придется до конца жизни быть наложницами, младшими женами. Пленницы учились. По большей части они были молчаливы, угрюмы, служили своим мужьям через силу, но мало кто пытался убежать.
— Когда пойдем? — спросила Зеленая Вода, поглядев на груду сала, в которую Издающий Клич только что добавил еще один ломоть.
Он распрямился, потирая затекшую спину, пытаясь вытряхнуть из-за пальцев комки сала.
Он чувствовал, как ступают огромные ножищи — прямо по скале, за которой он затаился. Как всегда во время охоты на мамонтов, у него заболел живот, и ему захотелось облегчиться. Мамонтиха опять повернулась, и Издающий Клич вскочил на ноги. Быстро, как молния, он отвел руку и метнул копье в зад мамонтихи, где кожа потоньше и почувствительней.
Опять сработало! Рукоятка отделилась в воздухе и с резким звуком упала на землю, а наконечник вонзился в тело животного, заходя все глубже при каждом движении.
Мамонтиха взвыла и завертелась из стороны в сторону, качая хоботом. Изо рта ее с шумом вырывался горячий воздух — она напряженно дышала, пытаясь по запаху учуять того, кто ее ранил.
Издающий Клич, низко согнувшись, нырнул в узкую щель, прорезавшую скалу.
Здесь почти негде было спрятаться. Разве что за острым выступом черной сланцевой скалы… Но мамонтихе здесь было не пробраться. Проем, намытый водой в одном из склонов, тоже не годился: если она сунется туда — сразу же свалится вниз с двухметрового обрыва а это похуже копий охотника.
Издающий Клич, часто дыша, выбрался наружу через щель, прислоняясь к каменным выступам скал. Уловив мгновение, он подобрал длинное древко своего копья и вновь отпрыгнул в безопасное место.
Мамонтиха взвыла и рванулась вперед. Она стояла там, где кончалась твердая поверхность и начинались неровные, осыпающиеся под ногами камни, и покачивала в воздухе хоботом. Еще немного — и она бы его настигла.
Сердце так стучало у него в груди, что, казалось, вот-вот сломает ребра. Он ждал. Теперь он в безопасности — до него ей не добраться.
«Надо раззадорить ее, довести ее до сумасшествия», — думал он.
Смеясь и приплясывая, он поднял плоский осколок камня и швырнул его в морду мамонтихе. Та издала яростный вопль. Издающий Клич перескочил через наклонную каменную глыбу и, согнувшись в три погибели, опять забился в узкую щель, а мамонтиха, исходя гневом, рыла землю бивнями. Трава и мох столбом поднимались в воздух.
Мамонтиха опять взвыла, уколов ногу об острый камень. Она отошла на полшага и, вытянув вперед хобот, стала вынюхивать Издающего Клич.
Камень, на котором она стояла, покачнулся. Мамонтиха попятилась назад — и снова пошла на запах охотника.
С дрожащим сердцем он ждал ее приближения, забившись в щель. Хобот мамонтихи тянулся к нему, и он прятался все глубже. Мамонтиха с диким ревом пробиралась среди каменных осколков, пытаясь подойти к нему с тыла. Издающий Клич достал последний припасенный им наконечник и стал прилаживать его к древку, потом осмотрел его еще раз и, убедившись, что он правильно вошел в прорезь, глубоко вздохнул. Последнее оружие!
— Сейчас, сейчас… — шептал он. — Гонись за мной! Преследуй меня, Мать! Потеряй разум от ярости!
Пришло время дать о себе знать. Издающий Клич поднял руки, чтобы привлечь внимание мамонтихи, и завопил во всю глотку. Та замерла на месте, топча йогами мерзлую землю, задирая голову и вертя хоботом.
Издающий Клич послал копье в цель. Атлатл в двести раз усиливал его бросок.
Копье вошло мамонтихе за ухо — здесь кожа была совсем тонкой. Рукоятка, отделившись, с шумом упала на землю. Мамонтиха обезумела. Задрав голову и вытянув хобот, она бросилась вперед.
Издающий Клич вскрикнул от страха и, обронив свой атлатл, опрометью пустился к краю каменной гряды. Мамонтиха яростно ревела, преследуя его, — земля дрожала под ее ногами. Издающий Клич ни разу не обернулся. Бег отнимал все его силы — он мчался по сыпучим камням к пролому, куда надо было наконец заманить мамонтиху.
Хорошо, что он заранее отмерил направление бегства. Наконец он добрался до этой щели; один прыжок — и он на твердой земле.
С дрожащим сердцем он обернулся. Мамонтиха нависла над проломом. В глазах ее вспыхнул страх. Сдвинув ноги, она стала соскальзывать вниз.
А там Издающий Клич и Поющий Волк заранее выкопали в промерзшей земле яму. Тело мамонтихи закачалось; она размахивала хоботом, пытаясь удержать равновесие. Такая махина сначала всегда падает медленно. Перед тем как свалиться в яму, она успела еще раз вскрикнуть.
Когда ее могучее тело коснулось земли, почва под ногами Издающего Клич содрогнулась. Звук ломающихся костей, казалось, отозвался в его ушах. А потом все было кончено. Облако промерзшего пара вырвалось из могучих легких мамонтихи.
Издающий Клич вскарабкался на камни, чтобы не идти снова по опасной тропе, и заглянул в разлом. Поросший красноватыми волосами хобот мамонтихи дрожал, кровь текла у нее изо рта. Испуганные черные глаза глядели на него из ямы.
Ей недолго осталось жить. Она не сможет там долго дышать, слишком тяжелое у нее тело — быстро задохнется. И встать не сможет — она все кости себе переломала. Огромное ухо поднималось и опускалось, кончик хобота дрожал, принюхиваясь. Зверь не хотел верить недоумевал — неужто вправду смерть пришла? Тоненький хвост яростно бил по земле.
— Подумай-ка, — закричал ему Поющий Волк, — ведь еще мгновение, и она бы тебя настигла.
Издающий Клич закрыл глаза и вздохнул. Он поглядел вниз:
— Да, Матушка, ты ведь меня чуть не убила? Никогда этого не забуду!
Поющий Волк стоял на холме, на подветренной стороне, в трех бросках копья отсюда, и махал ему рукой. Рядом с ним были Зеленая Вода, Смеющаяся Заря и все остальные. Сейчас они будут разделывать мамонтиху — надо запастись всем необходимым перед долгой дорогой в долину Цапли.
Издающий Клич, качая головой, посмотрел на огромное животное, ныне успокоившееся вовеки:
— Еще шаг, Матушка, и ты превратила бы меня в лепешку. Благословенные Звезды, мне повезло!
Он опустился на камень, оживляя в памяти прошедшую схватку.
Долго глядел он на мертвую мамонтиху,. и сердце его сжималось от горечи и жалости. Он опустился на колени и погладил огромную голову. Достав из висевшего у него на шее мешочка специальные амулеты, подышав на них, он запел погребальную песню, посвящая душу убитой мамонтихи Блаженному Звездному Народу.
А все — новые копья. Никогда прежде на памяти Издающего Клич наконечники не входили так глубоко в тело зверя. Когда они извлекли из тела все наконечники, Поющий Волк стал, бормоча что-то себе под нос, разглядывать раны.
— И все же есть одна загвоздка — с креплениями. Нельзя ли делать основание наконечника потоньше?
Издающий Клич, нахмурившись, потер пальцем свои угреватый нос:
— Нет, слишком легко они будут ломаться. Я же пробовал, помнишь?
— А если сделать наконечники подлиннее? — не унимался Поющий Волк. — И хоть чуть поуже, чем эти?
— А кто говорил, что Народ не должен менять форму наконечников?
Поющий Волк растерянно пожал плечами. На камни один за другим ложились длинные ломти мяса. Издающий Клич вместе с Зеленой Водой разбивал крупные кости, вытряхивая на засаленную шкуру куски костного мозга. Из него топили жир, который пригодится им в зимнюю стужу. Этим занималась Пляшущая Лиса. Готовый жир она заливала в кишки, как научила ее Зеленая Вода. Это была непростая работа: жир должен был достаточно нагреться на горячих камнях, чтобы его можно было лить, как воду, но при этом не настолько, чтобы расплавить кишку.
— Эй, вы, пошли прочь! — крикнул Поющий Волк, разрезая толстую шкуру обоюдоострым каменным ножом. Шавка, увивавшаяся рядом с ним, подпрыгивала, урча от возбуждения, ловко уклоняясь от его руки. На запах мяса сбегались другие собаки, рыча и огрызаясь друг на друга.
— Пожалуй, без них бы было получше, — разозлился Поющий Волк, отгоняя псов.
Издающий Клич поглядел на него и ухмыльнулся:
— Приходится все время быть начеку, а? Поющий Волк вздохнул и пожал плечами:
— Но с другой стороны, собаки отпугивают медведей… Нам не понравится, коли нас сожрут живьем, так ведь?
Издающий Клич кивнул и, закусив губу, бросил взгляд на тучи, собирающиеся на северо-западе. Снег уже пару раз выпадал, но травы в этом году уродились на славу, и бурые пятнышки, появившиеся на них от мороза, вскоре исчезли без следа. Сало на спине мамонтихи было в локоть шириной, и мясо все в белых прожилках. Капли жира и крови застывали на руках Поющего Волка. Он вновь склонился над мамонтовыми бивнями.
Зеленая Вода, качая головой, глядела на охотника и шептала сидевшим рядом с ней женщинам:
— Знаете, а я верю тому, что рассказывает Черника про Мамонтовый Народ. Что бы там ни говорил Вороний Ловчий.
Эти слова донеслись до Издающего Клич, и он кивнул в знак согласия.
Пляшущая Лиса тем временем выпускала воздух из разбухшей от жара кишки.
— Говорю вам, он безумец!
— Поющий Волк ни в чем не виноват. У него болело сердце за тех парней, которых Вороний Ловчий заставил выделывать невесть что, но его-то вины нет в злодействах, которые Ловчий учинил на землях Других.
— Накличет он на себя беду!
— Он на всех нас беду накличет! — сердито добавил Издающий Клич.
Все замолчали. Он перевел взгляд на Зарю и Куропатку, которые срезали большие полосы мяса с плеч мамонтихи и, смеясь, клали их на изогнутые ветви карликовых ив. За пару недель мясо насухо заморозится и всю воду из него выдует ветром.
Краем глаза Издающий Клич поглядывал на Куропатку, а та, молоденькая, миловидная, не сводила глаз с Прыгающего Зайца, который сдирал толстую шкуру с мамонтовых ребер — вслед за Поющим Волком, разрезавшим одну за другой сероватые жилы, что держали шкуру на теле.
Любовь к ней поддерживала дух юноши. Глаза его вновь заблестели — впервые с тех пор, как он узнал о смерти матери, Серой Глыбы. Вернувшись с войны против Других, он взял ее в жены. Она была родом из лагеря Бизоньей Спины, из рода Чайки. Она стала его первой женой. Потом он женился еще и на Лунной Воде, пленнице, которую привел с войны.
Лунная Вода молча работала, глядя на Прыгающего Зайца, и в глазах ее блестел чуть тлеющий огонь. От нее они еще дождутся бед: Издающий Клич предчувствовал это. И все же ее маленькое тело, ее легкая походка не давали ему покоя. Он никак не мог отделаться от мимолетных фантазий, смущавших его душу, — раздеть ее, заключить в объятия ее нежную грудь, раздвинуть се прямые ноги. Он чувствовал себя…
Внезапно локоть ткнулся ему в ребро, и он, очнувшись от этих мыслей, бросил взгляд на стоящую рядом жену. Зеленая Вода погрозила ему кулаком; судя по глазам, она лучше всех понимала, что у него на уме.
— Так, задумался… — промямлил он.
— Конечно, — со вздохом пробормотала Зеленая Вода но глаза ее выразительно сверкнули.
Издающий Клич растерянно усмехнулся и пошел относить очередную порцию срезанного Поющим Волком
Жира.
Весь лагерь Народа был наполнен новыми женщинами из Других, которых пленили воины Вороньего Ловчего. Старухи день и ночь учили их легендам и сказаниям, чтобы они слились с Народом и стали его частью, хоть им и придется до конца жизни быть наложницами, младшими женами. Пленницы учились. По большей части они были молчаливы, угрюмы, служили своим мужьям через силу, но мало кто пытался убежать.
— Когда пойдем? — спросила Зеленая Вода, поглядев на груду сала, в которую Издающий Клич только что добавил еще один ломоть.
Он распрямился, потирая затекшую спину, пытаясь вытряхнуть из-за пальцев комки сала.