Страница:
Она никогда раньше так не болела.
«Даже когда медведь хотел убить нас, чтобы спасти своих детенышей, он не был так кровожаден, как эта женщина с желтыми глазами».
Мать Жалмен и ее младшие помощницы, которые восторгались: вы поедете в карете вместе с женой губернатора… были глупыми. Когда дама вернется, они заставят ее, хохоча и говоря идиотские фразы, следовать за этой ужасной женщиной, уехать с ней. И она почувствует, как на ее маленьком запястье сомкнутся железные пальцы, как и в первый раз, но на этот раз матушки Буржуа не будет рядом. И она ничего не сможет сделать!
Против этого даже ее лук и стрелы будут бессильны. Если она воспользуется ими, все станут насмехаться над ней. И она позволит увезти себя. И она станет пленницей!..
Когда ей объявили, что сегодня после полудня мадам де Горреста приедет за ней, чтобы взять ее на праздник, она решила спрятаться. Но ее скоро найдут.
Она подумала о бегстве. Но куда?
Вдруг ее осенило:
«Я направлюсь к дяде и тете дю Лу, они живут около Ля Шин».
Это она хорошо вспомнила.
«У меня есть семья!» Она принадлежала к этой семье. Семья должна защищать тех, кто к ней принадлежит, как в племенах. В то время, как никто не может быть уверен, что чужие люди, даже если они клянутся вам в любви и преданности, не повернутся к вам спиной в один прекрасный день. Ведь вы не составляете «часть их семьи».
«Моя тетя, мой дядя, мои кузены», — повторяла она с удовлетворением. А ее тетя была так мила.
Заметив, что дверь в сад открыта, она уже была готова осуществить свой план бегства. Она сожалела о двух коробочках с сокровищами, которые не могла бросить здесь, это ее задержало. Тут началась перемена, и ей, как и другим, выдали хлебец и грушу.
Онорина положила еду в кармашек передника. Дорога будет долгой, и ей нужно будет перекусить.
Ей удалось проникнуть на второй этаж в дортуар так, что никто ее не заметил.
Она залезла на стул и достала с этажерки свои коробочки. Очутившись на полу, она схватила индейскую сумку Мелани Кутюр — это научит ее никому больше ее не одалживать, — в которую она положила свое богатство. Сумку она надела на плечо.
Теперь она шла берегом реки, счастливая, что ее никто не видел при выходе из дома. Она не была уверена, что выбрала правильное направление, поэтому она нерешительно продвигалась вперед. Все к тому же было окутано туманом.
Если туман не рассеется, то Онорина станет почти невидимой.
Иногда она останавливалась. Она стояла в задумчивости, маленькое создание в простом платьице и легком чепчике, из-под которого выбивались волосы, в смутном блеске солнца отсвечивающие медью.
Раздался голос молодого человека, который пел, и из-за поворота реки показалась лодка под парусом, которая причалила к берегу.
Ее владелец, Пьер Лемуан, высокий молодой человек, узнал Онорину.
— Вы прогуливаетесь, девушка?
— Я направляюсь к моим дяде и тете, — сказала Онорина, приняв важный вид. — К господам дю Лу в Сен-Пьер.
Внезапно ее озарило отличное решение. Она добавила:
— Не могли бы вы доставить меня туда?
— Почему бы и нет? — ответил с живостью молодой человек.
Сын реки, он был счастлив, что он был хозяин самого себя на этой реке, что он мог свободно передвигаться между небом и водой, и с удовольствием оказывал подобного рода услуги.
Он помог ей войти в лодку, сесть на скамью и после того, как на веслах добрался до середины реки, поднял парус.
Ветер был попутным. Юный моряк пообещал девочке доставить ее за два часа к району Сен-Пьер.
В районе приходской церкви Сен-Мартен туман рассеялся, и показалась река под голубым небом, блестящая, как кожа змеи.
Это была прекрасная прогулка. Они пели один за другим или хором песни, которым Онорину учили в пансионе. Пьер тоже знал несколько песенок, которым научился у Великих Озер, пример одной из них он привел:
«Я возвращаюсь из далекого края, Прощайте, мои дикари…»
— Теперь вам нужно будет немного пройтись пешком, — сказал он, высадив ее на берег, — но я укажу вам путь.
Когда вы доберетесь до красного бука, вон там, то не идите по дороге Короля, которая делает большой крюк, а сворачивайте направо и, пройдя маленький лесочек, вы окажетесь на тропинке, которая бежит через луга. Замок сеньора дю Лу — в конце тропинки.
Она посмотрела, как он удаляется, снова распевая свои песни. Ему повезло, что он мальчик и может бегать по лесу, добираясь до Нежных Морей или до Долины Ирокезов.
Она пустилась в путь, радуясь, что узнает места. Здесь она уже была однажды вместе с матерью.
Анжелика, прежде чем оставить ее, посоветовала ей обращаться к семье дю Лу, если ей будет грустно. Но до сей поры она не испытывала такой сильной грусти, чтобы ей хотелось их видеть. Ибо она была очень счастлива у матушки Буржуа. Ее дядя и тетя приезжали к ней время от времени, но она вредничала и капризничала, сама не зная, почему.
Но несмотря на это, она была уверена, что дядя ее защитит.
Ее дядя скажет: «Это дочь моей сестры! Не приближайтесь!»
Когда она вырастет, она тоже станет защищать детей Глориандры. Она скажет: «Это дети моей сестры». Она попыталась представить Глориандру и ее детей.
Она мужественно продвигалась вперед. Было очень жарко. Пот заливал ее глаза. Сумка стала очень тяжелой. Она перевесила ее на другое плечо. Она спросила себя, хватит ли у нее ловкости, чтобы защитить детей Флоримона и Кантора.
Кантор, конечно, не позволит. Он ей не доверяет и не допустит к семье. А Флоримон и сам достаточно силен, чтобы защитить своих детей.
Ей оставались близнецы. Они были добрыми и всегда показывали свою признательность за помощь. И они не станут спорить, ведь она их старшая сестра.
Ее размышления, в которые был погружен ее ум, позволили Онорине проделать долгий путь так, что она и не заметила. Когда она подняла голову, то увидела ту самую тропинку, о которой ей говорил Пьер Лемуан и которая пересекала луга с овцами и коровами.
Она пошла по ней. Она снова опустила голову, чтобы не пугаться большого расстояния, которое предстояло пройти. Ей показалось, что она слышит где-то недалеко шум колес и звон подков, но не придала этому значения. Тропинка шла в гору. Она устала.
Наконец она заметила башни замка дяди Жосслена. Ее сердечко забилось. Скоро она окажется в кругу семьи. Тетя Люс подойдет, чтобы поцеловать ее, и тогда она обнимет ее за шею и спрячет лицо на ее груди. Как хорошо, что есть такие женщины, как тетя Люс, которые любят детей и ничего не боятся!
Она торопилась, задыхалась, в горле у нее пересохло.
Она добежала до вершины холма. Теперь перед ней открывался вид на плато, через которое по-прежнему бежала тропинка, но она уже ясно могла различить белый фасад замка, отсвечивающий розовым, и голубую крышу.
Поле, через которое она бежала, было разделено на участки, каждый из которых отделялся от других оградой. Возле одной из оград находилась группа людей, без сомнения, знатных, потому что было видно, как развеваются на ветру перья на их шляпах.
Они только что приехали в карете по дороге Короля. Они располагались как раз между Онориной и домом. Среди них была пышно разодетая женщины.
Узнав ее, ребенок остановился в ужасе.
Женщина с желтыми глазами!..
33
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. ОГНИ ОСЕНИ
34
«Даже когда медведь хотел убить нас, чтобы спасти своих детенышей, он не был так кровожаден, как эта женщина с желтыми глазами».
Мать Жалмен и ее младшие помощницы, которые восторгались: вы поедете в карете вместе с женой губернатора… были глупыми. Когда дама вернется, они заставят ее, хохоча и говоря идиотские фразы, следовать за этой ужасной женщиной, уехать с ней. И она почувствует, как на ее маленьком запястье сомкнутся железные пальцы, как и в первый раз, но на этот раз матушки Буржуа не будет рядом. И она ничего не сможет сделать!
Против этого даже ее лук и стрелы будут бессильны. Если она воспользуется ими, все станут насмехаться над ней. И она позволит увезти себя. И она станет пленницей!..
Когда ей объявили, что сегодня после полудня мадам де Горреста приедет за ней, чтобы взять ее на праздник, она решила спрятаться. Но ее скоро найдут.
Она подумала о бегстве. Но куда?
Вдруг ее осенило:
«Я направлюсь к дяде и тете дю Лу, они живут около Ля Шин».
Это она хорошо вспомнила.
«У меня есть семья!» Она принадлежала к этой семье. Семья должна защищать тех, кто к ней принадлежит, как в племенах. В то время, как никто не может быть уверен, что чужие люди, даже если они клянутся вам в любви и преданности, не повернутся к вам спиной в один прекрасный день. Ведь вы не составляете «часть их семьи».
«Моя тетя, мой дядя, мои кузены», — повторяла она с удовлетворением. А ее тетя была так мила.
Заметив, что дверь в сад открыта, она уже была готова осуществить свой план бегства. Она сожалела о двух коробочках с сокровищами, которые не могла бросить здесь, это ее задержало. Тут началась перемена, и ей, как и другим, выдали хлебец и грушу.
Онорина положила еду в кармашек передника. Дорога будет долгой, и ей нужно будет перекусить.
Ей удалось проникнуть на второй этаж в дортуар так, что никто ее не заметил.
Она залезла на стул и достала с этажерки свои коробочки. Очутившись на полу, она схватила индейскую сумку Мелани Кутюр — это научит ее никому больше ее не одалживать, — в которую она положила свое богатство. Сумку она надела на плечо.
Теперь она шла берегом реки, счастливая, что ее никто не видел при выходе из дома. Она не была уверена, что выбрала правильное направление, поэтому она нерешительно продвигалась вперед. Все к тому же было окутано туманом.
Если туман не рассеется, то Онорина станет почти невидимой.
Иногда она останавливалась. Она стояла в задумчивости, маленькое создание в простом платьице и легком чепчике, из-под которого выбивались волосы, в смутном блеске солнца отсвечивающие медью.
Раздался голос молодого человека, который пел, и из-за поворота реки показалась лодка под парусом, которая причалила к берегу.
Ее владелец, Пьер Лемуан, высокий молодой человек, узнал Онорину.
— Вы прогуливаетесь, девушка?
— Я направляюсь к моим дяде и тете, — сказала Онорина, приняв важный вид. — К господам дю Лу в Сен-Пьер.
Внезапно ее озарило отличное решение. Она добавила:
— Не могли бы вы доставить меня туда?
— Почему бы и нет? — ответил с живостью молодой человек.
Сын реки, он был счастлив, что он был хозяин самого себя на этой реке, что он мог свободно передвигаться между небом и водой, и с удовольствием оказывал подобного рода услуги.
Он помог ей войти в лодку, сесть на скамью и после того, как на веслах добрался до середины реки, поднял парус.
Ветер был попутным. Юный моряк пообещал девочке доставить ее за два часа к району Сен-Пьер.
В районе приходской церкви Сен-Мартен туман рассеялся, и показалась река под голубым небом, блестящая, как кожа змеи.
Это была прекрасная прогулка. Они пели один за другим или хором песни, которым Онорину учили в пансионе. Пьер тоже знал несколько песенок, которым научился у Великих Озер, пример одной из них он привел:
«Я возвращаюсь из далекого края, Прощайте, мои дикари…»
— Теперь вам нужно будет немного пройтись пешком, — сказал он, высадив ее на берег, — но я укажу вам путь.
Когда вы доберетесь до красного бука, вон там, то не идите по дороге Короля, которая делает большой крюк, а сворачивайте направо и, пройдя маленький лесочек, вы окажетесь на тропинке, которая бежит через луга. Замок сеньора дю Лу — в конце тропинки.
Она посмотрела, как он удаляется, снова распевая свои песни. Ему повезло, что он мальчик и может бегать по лесу, добираясь до Нежных Морей или до Долины Ирокезов.
Она пустилась в путь, радуясь, что узнает места. Здесь она уже была однажды вместе с матерью.
Анжелика, прежде чем оставить ее, посоветовала ей обращаться к семье дю Лу, если ей будет грустно. Но до сей поры она не испытывала такой сильной грусти, чтобы ей хотелось их видеть. Ибо она была очень счастлива у матушки Буржуа. Ее дядя и тетя приезжали к ней время от времени, но она вредничала и капризничала, сама не зная, почему.
Но несмотря на это, она была уверена, что дядя ее защитит.
Ее дядя скажет: «Это дочь моей сестры! Не приближайтесь!»
Когда она вырастет, она тоже станет защищать детей Глориандры. Она скажет: «Это дети моей сестры». Она попыталась представить Глориандру и ее детей.
Она мужественно продвигалась вперед. Было очень жарко. Пот заливал ее глаза. Сумка стала очень тяжелой. Она перевесила ее на другое плечо. Она спросила себя, хватит ли у нее ловкости, чтобы защитить детей Флоримона и Кантора.
Кантор, конечно, не позволит. Он ей не доверяет и не допустит к семье. А Флоримон и сам достаточно силен, чтобы защитить своих детей.
Ей оставались близнецы. Они были добрыми и всегда показывали свою признательность за помощь. И они не станут спорить, ведь она их старшая сестра.
Ее размышления, в которые был погружен ее ум, позволили Онорине проделать долгий путь так, что она и не заметила. Когда она подняла голову, то увидела ту самую тропинку, о которой ей говорил Пьер Лемуан и которая пересекала луга с овцами и коровами.
Она пошла по ней. Она снова опустила голову, чтобы не пугаться большого расстояния, которое предстояло пройти. Ей показалось, что она слышит где-то недалеко шум колес и звон подков, но не придала этому значения. Тропинка шла в гору. Она устала.
Наконец она заметила башни замка дяди Жосслена. Ее сердечко забилось. Скоро она окажется в кругу семьи. Тетя Люс подойдет, чтобы поцеловать ее, и тогда она обнимет ее за шею и спрячет лицо на ее груди. Как хорошо, что есть такие женщины, как тетя Люс, которые любят детей и ничего не боятся!
Она торопилась, задыхалась, в горле у нее пересохло.
Она добежала до вершины холма. Теперь перед ней открывался вид на плато, через которое по-прежнему бежала тропинка, но она уже ясно могла различить белый фасад замка, отсвечивающий розовым, и голубую крышу.
Поле, через которое она бежала, было разделено на участки, каждый из которых отделялся от других оградой. Возле одной из оград находилась группа людей, без сомнения, знатных, потому что было видно, как развеваются на ветру перья на их шляпах.
Они только что приехали в карете по дороге Короля. Они располагались как раз между Онориной и домом. Среди них была пышно разодетая женщины.
Узнав ее, ребенок остановился в ужасе.
Женщина с желтыми глазами!..
33
Они привезли ее в каретный сарай, который находился позади необитаемого дома — его хозяин был во Франции, — а сад отделял его от остальных построек и проходящей рядом улицы. Там они принялись разглядывать ее, не обращая внимания на ее страх. — Она более злобная, чем все монашки, вместе взятые, — сказала Амбруазина, щелкая зубами. — Но это не поможет ей обмануть меня, убежать от меня.
Она посмотрела на маленькую дрожащую фигурку и представила позади нее лицо ее матери, которая будет в отчаянии.
Она ликовала и дрожала от истерической радости. Наконец-то она сможет отомстить, она об этом так долго мечтала.
— Позже мы приедем за тобой, — сказала она, — и тогда мы хорошенько позабавимся, моя маленькая любовь!.. Ты пожалеешь, что родилась на свет, что ты — дочь своей матери.
Она приближалась небольшими шагами, ее глаза сверкали все ближе.
— Да! Ты можешь уже сейчас сожалеть, что ты ее дочь. Хорошенько это усвой. Потому что именно из-за нее я заставлю тебя умереть в муках… Хочешь узнать, что тебя ожидает?
Она вытащила прядку волос Онорины из-под чепца и дернула с такой жестокостью, что оторвала кусок мяса. Онорина не издала ни звука. Она открыла рот и стояла безмолвно.
Амбруазина расхохоталась.
— Вы видите, она стала немой от страха!.. Беспокоиться не нужно. И не стоит устанавливать на двери цепь. Она больше не пошевелится. Пойдем. Мы потеряли много времени, пока догоняли ее. В городе могут удивиться моему отсутствию. После всех церемоний мы вернемся… и отправим ее… сами знаете, куда.
Хоть она и сказала, что не надо, они все-таки установили цепь, и Онорина услышала, как щелкнул ключ в висячем замке.
Это ничего не меняло. Женщина с желтыми глазами была права. Она не убежит, ибо она не может двигаться.
Онорина испытывала чувство страшного стыда и бешенства против самой себя. Это причиняло ей большие страдания, чем рана на лбу, которая кровоточила.
Змея, гипнотизирующая кролика.
«Я — это кролик». Чем больше был ее страх, тем меньше она была способна сопротивляться! Она открывала рот, и ни малейшего звука не раздавалось, и никогда не раздастся. «Вы что, не видите, что она онемела?», — сказала эта женщина, смеясь.
Никогда больше она не сможет бегать, смеяться. Ее мысль застыла, словно в ее голове все превратилось в лед. Ее сердце таяло. Иногда у нее возникало впечатление, что она растворяется в глубине самой себя, как будто она тонула, затем она «всплывала» на поверхность, и это было еще страшнее, ибо тогда она вспоминала.
Время шло, время тянулось… тень надвигалась.
Она различила смутный шум голосов вдалеке, в котором ясно слышался демонический смех.
«Они» возвращались.
«Я хочу умереть».
Дверь открывалась.
Но нет, это была не дверь, а доска в стене, которая была закреплена на одном гвозде и качалась. В щель проскользнула хрупкая и неясная тень. Онорина узнала молодую индианку Катрин, с которой она так здорово пообщалась в приемной в день праздника.
«Катери! Катери! — хотела она закричать. — Помоги!»
Но индианка не могла услышать этот внутренний зов, который не срывался с губ девочки. Она не могла видеть ее, так как было очень темно.
«Она почти слепая!.. Она не увидит меня! Я пропала!»
В своем горе она только повторяла: «Она не увидит меня! Она не увидит меня!» Потом она поняла, и от радости чуть не потеряла сознание, что Катрин Тетаквита проникла сюда, чтобы спасти именно ее, что именно маленькую Онорину она хотела отыскать.
Ибо, наконец наткнувшись на нее, как на застывшую фигуру из воска или дерева, она нежно и торжествующе улыбнулась.
Снаружи приближались голоса и сатанинский смех.
Молодая индианка приложила палец к губам. Она дала знак Онорине, чтобы та следовала за ней. Затем, поняв, что ребенок не был способен двигаться, она взяла ее на руки, хоть сама была очень хрупкой.
Те, кто приехал и был за дверью, не торопились повернуть ключ в замке, они были уверены в беспомощности своей жертвы и смаковали предстоящие моменты, когда та, кого они закрыли внутри, будет корчиться от страха и страданий. Только такого рода удовольствия и могли их развлекать
— это были демоны, приверженные своей предводительнице, большинство которых потеряло душу и человеческий облик. Они потом вспомнят, что пока они приближались, какая-то индейская женщина промелькнула мимо них с ребенком на руках и исчезла в лабиринте улочек.
— О! Катрин! Ты спасла меня! — сказала Онорина, обняв молодую индианку за шею. — О! Катрин, ты спасла меня из «преисподней»!..
Она посмотрела на маленькую дрожащую фигурку и представила позади нее лицо ее матери, которая будет в отчаянии.
Она ликовала и дрожала от истерической радости. Наконец-то она сможет отомстить, она об этом так долго мечтала.
— Позже мы приедем за тобой, — сказала она, — и тогда мы хорошенько позабавимся, моя маленькая любовь!.. Ты пожалеешь, что родилась на свет, что ты — дочь своей матери.
Она приближалась небольшими шагами, ее глаза сверкали все ближе.
— Да! Ты можешь уже сейчас сожалеть, что ты ее дочь. Хорошенько это усвой. Потому что именно из-за нее я заставлю тебя умереть в муках… Хочешь узнать, что тебя ожидает?
Она вытащила прядку волос Онорины из-под чепца и дернула с такой жестокостью, что оторвала кусок мяса. Онорина не издала ни звука. Она открыла рот и стояла безмолвно.
Амбруазина расхохоталась.
— Вы видите, она стала немой от страха!.. Беспокоиться не нужно. И не стоит устанавливать на двери цепь. Она больше не пошевелится. Пойдем. Мы потеряли много времени, пока догоняли ее. В городе могут удивиться моему отсутствию. После всех церемоний мы вернемся… и отправим ее… сами знаете, куда.
Хоть она и сказала, что не надо, они все-таки установили цепь, и Онорина услышала, как щелкнул ключ в висячем замке.
Это ничего не меняло. Женщина с желтыми глазами была права. Она не убежит, ибо она не может двигаться.
Онорина испытывала чувство страшного стыда и бешенства против самой себя. Это причиняло ей большие страдания, чем рана на лбу, которая кровоточила.
Змея, гипнотизирующая кролика.
«Я — это кролик». Чем больше был ее страх, тем меньше она была способна сопротивляться! Она открывала рот, и ни малейшего звука не раздавалось, и никогда не раздастся. «Вы что, не видите, что она онемела?», — сказала эта женщина, смеясь.
Никогда больше она не сможет бегать, смеяться. Ее мысль застыла, словно в ее голове все превратилось в лед. Ее сердце таяло. Иногда у нее возникало впечатление, что она растворяется в глубине самой себя, как будто она тонула, затем она «всплывала» на поверхность, и это было еще страшнее, ибо тогда она вспоминала.
Время шло, время тянулось… тень надвигалась.
Она различила смутный шум голосов вдалеке, в котором ясно слышался демонический смех.
«Они» возвращались.
«Я хочу умереть».
Дверь открывалась.
Но нет, это была не дверь, а доска в стене, которая была закреплена на одном гвозде и качалась. В щель проскользнула хрупкая и неясная тень. Онорина узнала молодую индианку Катрин, с которой она так здорово пообщалась в приемной в день праздника.
«Катери! Катери! — хотела она закричать. — Помоги!»
Но индианка не могла услышать этот внутренний зов, который не срывался с губ девочки. Она не могла видеть ее, так как было очень темно.
«Она почти слепая!.. Она не увидит меня! Я пропала!»
В своем горе она только повторяла: «Она не увидит меня! Она не увидит меня!» Потом она поняла, и от радости чуть не потеряла сознание, что Катрин Тетаквита проникла сюда, чтобы спасти именно ее, что именно маленькую Онорину она хотела отыскать.
Ибо, наконец наткнувшись на нее, как на застывшую фигуру из воска или дерева, она нежно и торжествующе улыбнулась.
Снаружи приближались голоса и сатанинский смех.
Молодая индианка приложила палец к губам. Она дала знак Онорине, чтобы та следовала за ней. Затем, поняв, что ребенок не был способен двигаться, она взяла ее на руки, хоть сама была очень хрупкой.
Те, кто приехал и был за дверью, не торопились повернуть ключ в замке, они были уверены в беспомощности своей жертвы и смаковали предстоящие моменты, когда та, кого они закрыли внутри, будет корчиться от страха и страданий. Только такого рода удовольствия и могли их развлекать
— это были демоны, приверженные своей предводительнице, большинство которых потеряло душу и человеческий облик. Они потом вспомнят, что пока они приближались, какая-то индейская женщина промелькнула мимо них с ребенком на руках и исчезла в лабиринте улочек.
— О! Катрин! Ты спасла меня! — сказала Онорина, обняв молодую индианку за шею. — О! Катрин, ты спасла меня из «преисподней»!..
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. ОГНИ ОСЕНИ
34
По тропинкам между Кеннебеком и Пенобскотом продвигался караван. Среди шелеста листьев и шума леса раздавались голоса детей.
— Когда приходит несчастье, сэр Кот не появляется.
— Несчастье, а какое оно?
— Это высокий человек черного цвета с большим мешком.
— Может быть, несчастье хочет съесть нашего сэра Кота?
Шарль-Анри и близнецы спорили по поводу отсутствия сэра Кота, который в момент отъезда каравана в Вапассу куда-то исчез, что лишило детей их соратника по играм до следующего лета. И Анжелике это не нравилось. Она, конечно, не боялась за кота. Ему всегда удавалось быть там, где он хотел. Но Анжелика не могла противиться мысли, что если он покидал ее, то на это у него были серьезные причины.
И пока шаги мулов, которые везли детей, и ее лошади раздавались на лесной тропинке, она спрашивала себя, не избегал ли кот того проклятия, которое наложила на нее Дьяволица, словно это было заразной болезнью.
Вот об этом-то сейчас и говорили дети, надежно закрепленные в маленьких креслах на спинах кротких мулов. Они не были глухи к разговорам, которые взволновали весь Голдсборо, и сделали свои выводы из этой истории. Шарль-Анри был одновременно переводчиком и комментатором рассказов близнецов, ибо их язык оставался пока невнятным. Они придумали, как должен выглядеть образ Несчастья — длинная, черная фигура, они почувствовали, что она волнует умы взрослых.
— Я не хочу, чтобы Несчастье съело сэра Кота, — сказала Глориандра, розовые губки которой уже дрожали от приближающихся рыданий.
— Сэр Кот не даст себя съесть, — успокоила ее тотчас Анжелика. — Наоборот, быть может, сэр Кот выцарапает глаза этому Несчастью.
— Но у Несчастья нет глаз, — ответил Раймон-Роже, глядя на нее своими темно-карими глазами, которые контрастировали с вьющимися волосами и нежным цветом лица, и когда он смотрел, то они сразу же выделялись на фоне белой кожи и светлых волос.
Анжелике нравилось детское бормотание.
Она сажала их перед собой по очереди в седло и ощущала, обняв, как бьются их сердца, как работает их мысль, похожая на птичку, только что пробудившуюся и начинающую петь, и знала, что между ними и ей день ото дня крепнет связь, которая будет длиться всю жизнь: «Мое дитя!» — «Моя матушка!».
Голубые глаза Глориандры и ее черные волосы, более красивые, чем самая красивая ночь, и красоты Раймона-Роже «рыжего графа», в котором она уже видела волю к победе в бою, что, безусловно, он взял от отца, с первого дня жизни победив смерть, немного успокаивала ее тревоги.
И наконец, Шарль-Анри, странный одинокий ребенок, отмеченный судьбой, добрый, редко, но мягко улыбающийся, он смотрел на нее с такой радостью, когда она брала его в седло. Он напоминал ей ребенка, который исчез, и который носил то же имя.
— Лось — это спокойное животное с угрюмым характером, которое любит сырость.
Постепенно они продвигались от одного маленького пруда к другому, и везде они видели лосей, пьющих зеленоватую воду, а на фоне неба, словно крылья, выделялись роскошные рога.
Потом Анжелика поняла, что это одно и то же животное, которое всегда приходило встречать их, когда они совершали такой путь.
Она говорила ему: «Здравствуйте, страж Кеннебека».
А дети вслед за ней повторяли ее приветствие.
Они должны были достичь Вапассу в течение месяца.
Погода была хорошей, ничто не торопило их в пути, поэтому они могли позволить себе останавливаться в местах, ставших привычными.
В Волвиче, английском городке, где родился их друг-недруг Фипс, Анжелика надеялась повидать Шаплея, который был посвящен в секреты медицины. Но его не было, и, жалея, что не увидела его, его жены, сына и невестки, которая вскормила Глориандру, они продолжили путешествие. Анжелика также жалела, что не встретила его, потому что у нее не было достаточно запасов лекарственных трав против малярии, и именно он смог бы ее выручить.
Широкая река разворачивалась, превращалась в громадную сеть речушек поменьше, огибающих несметное количество островов и островков, утыканных черными елями.
В этом лабиринте сновали каноэ индейцев и парусные корабли.
Каждое лето пираты с Карибского моря появлялись на реке, в надежде достичь поста голландца Петера Боггана на острове Хусснок, самыми большими ценностями которого были произведенные им же самим буханки белого пшеничного хлеба и бочонки пива.
Пираты успокаивались вокруг бочки с «горячей» жидкостью, секретом изготовления которой владел только один голландец, в которую входили два галлона лучшей мадеры, три галлона воды, семь литров сахара, овсяная мука, сушеный виноград, лимоны, специи… и все это поджигалось в большом серебряном котле.
Затем они прошли мимо разрушенной миссии Норриджвук, где жил отец д'Оржеваль, остановились на несколько дней на шахте Со-Барре, которую держал ирландец О'Коннел. После того, как он женился на акушерке Глории Хиллери, его характер заметно изменился к лучшему. В ходе путешествия произошел небольшой, но важный случай.
Немного спустя они оставили позади шахту Со-Барре, и тогда прибыли первые разведчики, которые объявили, что видели впереди большое скопление ирокезов. Со времени драмы в Катарунке отряды индейцев, пришедшие убивать и грабить, не наблюдались в этих местах.
— Может, это были гуроны?
Но жители этих краев были наблюдательны. Их инстинкт, особенно обостренный из-за убийств, совершавшихся в прошлом, не обманывал их. Некоторые отправились в хвост каравана, имея намерение сбежать. Солдаты из авангарда сгруппировались вокруг Анжелики и детей.
Сидя на лошади, она осмотрелась и узнала это место. Его называли «Бухточка Трех Кормилиц». Они были на подходе к нему.
— Постараемся добраться дотуда, — предложила она. — Мы сможем перегруппироваться, создать линию обороны, если нужно.
Она не очень беспокоилась. У нее с собой было «слово» матерей Пяти Наций Ирокезов, которое ей сослужило уже службу однажды в Квебеке.
Она присмотрелась, и на другой стороне реки среди деревьев она заметила силуэт Уттаке, вождя Могавков.
Это был он, несмотря на другую прическу.
Его головной убор был короче, он был, как щетка, и с одним пером черного ворона.
Он был один, но она не сомневалась, что в ветвях окружающих деревьев и за стволами прячутся еще целые толпы дикарей.
О'Коннел, который привел караван к следующему этапу, громко задышал.
В последний раз, когда ирокезы сожгли Катарунк, он потерял все, его прекрасные меха погибли в огне. Это не могло повториться!
Уттаке поднял руку и приветствовал Анжелику словами:
— Привет тебе, Орагаванентатон!
Для большей торжественности он произнес полностью ее имя, которым ее нарекли индейцы и которое значило «полярная звезда, которая ведет нас к небесному своду и не оставит спасательной дороги, которую освещает».
Она ответила:
— Привет тебе, Уттакевата.
— Мы пришли обмыть останки мертвых, — возвестил Уттаке.
Река была узкой, и можно было разговаривать без особого усилия.
Эхо разносилось по поверхности воды.
— Пришло время воздать почести нашим мертвым из Катарунка. Мы еще не можем привезти их на большой пир смерти, но мы должны омыть их кости и завернуть в новые одежды, таков обычай. Они рассердятся на нас, если мы не навестим их, наших братьев и вождей, предательски убитых в Катарунке. Позже мы вернемся и заберем их в край длинных домов, где они должны лежать, но сегодня они должны получить свои почести.
К сожалению, мы не можем рассказать о подвигах великого племени ирокезов. Обещания, которые мы дали твоему мужу Тикондероге и тебе, а также Ононтио, связывают руки ирокезов, которые живут в городах, они могут потерять вкус к войне, пока собаки-гуроны и альгонкины точат свои топоры и томагавки. Но что в этом толку! Мы обменялись «словами», и я не нарушу клятвы.
Чтобы тебя успокоить, я крикнул слово: Оскенон, которое означает мир. Я повторяю его вновь.
Он поднял руку и крикнул:
— Оскенон!.. — что было подхвачено многими глухими голосами. Это спрятавшиеся воины вторили вождю.
Крик о мире здесь наводил больше страха, чем любой боевой клич в Европе.
Уттаке дал слово, что прибыл сюда единственно с целью воздания почести соплеменникам, что никто не падет жертвой их стрел, если только сам не нападет или не станет им мешать. Выполнив долг, они пройдут через Кеннебек и вернутся к себе.
— Церемония будет продолжаться шесть-восемь дней. Во время этого вы должны находиться в вашем лагере, который разобьете несколько выше по течению. Никто не должен покидать лагерь до назначенного срока. Когда вы узнаете, что праздник мертвых окончен, мы будем уже далеко, и будем уверены, что никто из наших не попадет в плен из-за предательства.
— Как мы узнаем, что церемония закончилась и мы можем возобновить путь?
— Орел пролетит над вашим лагерем.
— Орел пролетит над лагерем! Вот так! Все просто! — ворчал О'Коннел.
— Ну, как привыкнуть к обычаям этой страны? Они собираются нарядить свои скелеты и гнилые тела, полные червей и еще бог знает чего, в роскошные бобровые костюмы, а ведь это целое состояние! Потом все это будет закопано в землю. Ну, не дураки ли?!
Но и он был вынужден, как и другие, усмирить свое недовольство на шесть-сеть дней, пока будет проходить праздник мертвых.
Старый Катарунк был недалеко, и иногда ветер доносил оттуда запах дыма и крики «Хаэ! Хаэ!».
— Это крик войны?
— Нет, это то, что называется «крик душ»…
Когда показался орел, такой далекий, такой спокойный, никто сначала не поверил в это. Потом все собрались в путь. Ничего не произошло.
Последние акации, первые большие массы хвойных деревьев, дубов и тюльпанных деревьев перемешивались с колониями кленов, которые особенно выделялись осенней окраской листвы.
Они пересекали леса, которые украшали горные массивы, выходили на открытые пространства и с высоты смотрели на звездочки озер внизу или на громадные вершины перед собой. Осень уже наступала, окрашивая природу в свои роскошные цвета, вокруг было так торжественно, что, казалось, они слышат пение хора и музыку в исполнении самого небесного оркестра.
Внезапный холод нескольких ночей окрасил золотым цветом листву берез, которая отражалась в серебристо-голубой воде озер.
Разгул красок…
Гора вдалеке была фиолетовой, клены — розовыми, вишневыми и золотыми. К ним примешивался золотисто-зеленый, золотисто-желтый и лимонный цвета.
Анжелика думала о своем брате Гонтране, который смог бы все это изобразить на потолках Версаля.
В глубинах леса, где шумела листва, изредка голубая сойка издавала резкий крик.
Затем они нашли лошадей. Переход больше не представлял трудности. Но через два дня началась буря, и потоки воды размыли дорогу.
Пришлось слезть с лошадей и продолжить путь пешком, причем, дети сидели на спинах мужчин.
Потом снова настали хорошие дни, и время, остававшееся до конца пути, прошло очень быстро и легко. И вот наступил момент, которым Анжелика всегда наслаждалась: при выходе из леса она увидела обширные луга на подходе к Вапассу, на которых паслись коровы.
Она заметила также на вершине скалы черты старого человека, высеченные ветром и дождем, выделяющиеся от игры света и тени при вечерней заре. И ее сердце сжалось при мысли об Онорине, которая так расстраивалась оттого, что не видит его. Она не прекращала думать об Онорине. Но, стараясь сдерживать свое воображение, запрещая себе думать об испытаниях, в изобилии выпавших на долю ребенка, и тех, которые ей еще предстояли.
Она только и могла, что повторять: «Ты будешь спасена, дитя мое».
Не важно, каким образом. Хотелось бы, чтобы усилиями посланца. Она подсчитывала время и проигрывала в уме «этапы» продвижения Онорины.
Самые оптимистические прогнозы не могли позволить надеяться, что Онорина будет ожидать их в Вапассу, но скоро она увидит ее в сопровождении Пьера-Андрэ.
В Вапассу все было по-прежнему: стойла, дома, общие залы, склады, большой колодец и два других, интерьеры квартир и кухонь, на манер моды Квебека и Монреаля.
Дети и женщины на время прервали свои занятия.
На берегу полоскалось белье, в воде, которая стирала лучше мыла. Раздавались запахи приготовляемой пищи. Поодаль расположился лагерь индейцев, от вигвамов которых поднимались ленивые дымки.
С башенки она засмотрелась на ночную панораму гор и неба, по которым так скучала. Над фортом развевалось знамя голубого цвета с золотым щитом — знамя Жоффрея де Пейрака. Однако, под идиллическим спокойствием Вапассу скрывалось нечто другое.
В эйфории возвращения и радости новой встречи с домом она не обратила на это внимания. Но позже внезапно поселение показалось ей опустевшим. Большинство населения отсутствовало. Даже Поргани, итальянец, которого негласно считали заместителем графа де Пейрак, не пришел к ней навстречу. Антин, полковник наемных войск, которые он перевел в свой кантон, замещал его вместе с помощником Куртом Ритцем; они продолжали выполнять обязанности по военной защите городка, но в распоряжении имели только трех солдат. Объяснение, которое предъявили Анжелике, не могло возбудить никакого беспокойства.
— Когда приходит несчастье, сэр Кот не появляется.
— Несчастье, а какое оно?
— Это высокий человек черного цвета с большим мешком.
— Может быть, несчастье хочет съесть нашего сэра Кота?
Шарль-Анри и близнецы спорили по поводу отсутствия сэра Кота, который в момент отъезда каравана в Вапассу куда-то исчез, что лишило детей их соратника по играм до следующего лета. И Анжелике это не нравилось. Она, конечно, не боялась за кота. Ему всегда удавалось быть там, где он хотел. Но Анжелика не могла противиться мысли, что если он покидал ее, то на это у него были серьезные причины.
И пока шаги мулов, которые везли детей, и ее лошади раздавались на лесной тропинке, она спрашивала себя, не избегал ли кот того проклятия, которое наложила на нее Дьяволица, словно это было заразной болезнью.
Вот об этом-то сейчас и говорили дети, надежно закрепленные в маленьких креслах на спинах кротких мулов. Они не были глухи к разговорам, которые взволновали весь Голдсборо, и сделали свои выводы из этой истории. Шарль-Анри был одновременно переводчиком и комментатором рассказов близнецов, ибо их язык оставался пока невнятным. Они придумали, как должен выглядеть образ Несчастья — длинная, черная фигура, они почувствовали, что она волнует умы взрослых.
— Я не хочу, чтобы Несчастье съело сэра Кота, — сказала Глориандра, розовые губки которой уже дрожали от приближающихся рыданий.
— Сэр Кот не даст себя съесть, — успокоила ее тотчас Анжелика. — Наоборот, быть может, сэр Кот выцарапает глаза этому Несчастью.
— Но у Несчастья нет глаз, — ответил Раймон-Роже, глядя на нее своими темно-карими глазами, которые контрастировали с вьющимися волосами и нежным цветом лица, и когда он смотрел, то они сразу же выделялись на фоне белой кожи и светлых волос.
Анжелике нравилось детское бормотание.
Она сажала их перед собой по очереди в седло и ощущала, обняв, как бьются их сердца, как работает их мысль, похожая на птичку, только что пробудившуюся и начинающую петь, и знала, что между ними и ей день ото дня крепнет связь, которая будет длиться всю жизнь: «Мое дитя!» — «Моя матушка!».
Голубые глаза Глориандры и ее черные волосы, более красивые, чем самая красивая ночь, и красоты Раймона-Роже «рыжего графа», в котором она уже видела волю к победе в бою, что, безусловно, он взял от отца, с первого дня жизни победив смерть, немного успокаивала ее тревоги.
И наконец, Шарль-Анри, странный одинокий ребенок, отмеченный судьбой, добрый, редко, но мягко улыбающийся, он смотрел на нее с такой радостью, когда она брала его в седло. Он напоминал ей ребенка, который исчез, и который носил то же имя.
— Лось — это спокойное животное с угрюмым характером, которое любит сырость.
Постепенно они продвигались от одного маленького пруда к другому, и везде они видели лосей, пьющих зеленоватую воду, а на фоне неба, словно крылья, выделялись роскошные рога.
Потом Анжелика поняла, что это одно и то же животное, которое всегда приходило встречать их, когда они совершали такой путь.
Она говорила ему: «Здравствуйте, страж Кеннебека».
А дети вслед за ней повторяли ее приветствие.
Они должны были достичь Вапассу в течение месяца.
Погода была хорошей, ничто не торопило их в пути, поэтому они могли позволить себе останавливаться в местах, ставших привычными.
В Волвиче, английском городке, где родился их друг-недруг Фипс, Анжелика надеялась повидать Шаплея, который был посвящен в секреты медицины. Но его не было, и, жалея, что не увидела его, его жены, сына и невестки, которая вскормила Глориандру, они продолжили путешествие. Анжелика также жалела, что не встретила его, потому что у нее не было достаточно запасов лекарственных трав против малярии, и именно он смог бы ее выручить.
Широкая река разворачивалась, превращалась в громадную сеть речушек поменьше, огибающих несметное количество островов и островков, утыканных черными елями.
В этом лабиринте сновали каноэ индейцев и парусные корабли.
Каждое лето пираты с Карибского моря появлялись на реке, в надежде достичь поста голландца Петера Боггана на острове Хусснок, самыми большими ценностями которого были произведенные им же самим буханки белого пшеничного хлеба и бочонки пива.
Пираты успокаивались вокруг бочки с «горячей» жидкостью, секретом изготовления которой владел только один голландец, в которую входили два галлона лучшей мадеры, три галлона воды, семь литров сахара, овсяная мука, сушеный виноград, лимоны, специи… и все это поджигалось в большом серебряном котле.
Затем они прошли мимо разрушенной миссии Норриджвук, где жил отец д'Оржеваль, остановились на несколько дней на шахте Со-Барре, которую держал ирландец О'Коннел. После того, как он женился на акушерке Глории Хиллери, его характер заметно изменился к лучшему. В ходе путешествия произошел небольшой, но важный случай.
Немного спустя они оставили позади шахту Со-Барре, и тогда прибыли первые разведчики, которые объявили, что видели впереди большое скопление ирокезов. Со времени драмы в Катарунке отряды индейцев, пришедшие убивать и грабить, не наблюдались в этих местах.
— Может, это были гуроны?
Но жители этих краев были наблюдательны. Их инстинкт, особенно обостренный из-за убийств, совершавшихся в прошлом, не обманывал их. Некоторые отправились в хвост каравана, имея намерение сбежать. Солдаты из авангарда сгруппировались вокруг Анжелики и детей.
Сидя на лошади, она осмотрелась и узнала это место. Его называли «Бухточка Трех Кормилиц». Они были на подходе к нему.
— Постараемся добраться дотуда, — предложила она. — Мы сможем перегруппироваться, создать линию обороны, если нужно.
Она не очень беспокоилась. У нее с собой было «слово» матерей Пяти Наций Ирокезов, которое ей сослужило уже службу однажды в Квебеке.
Она присмотрелась, и на другой стороне реки среди деревьев она заметила силуэт Уттаке, вождя Могавков.
Это был он, несмотря на другую прическу.
Его головной убор был короче, он был, как щетка, и с одним пером черного ворона.
Он был один, но она не сомневалась, что в ветвях окружающих деревьев и за стволами прячутся еще целые толпы дикарей.
О'Коннел, который привел караван к следующему этапу, громко задышал.
В последний раз, когда ирокезы сожгли Катарунк, он потерял все, его прекрасные меха погибли в огне. Это не могло повториться!
Уттаке поднял руку и приветствовал Анжелику словами:
— Привет тебе, Орагаванентатон!
Для большей торжественности он произнес полностью ее имя, которым ее нарекли индейцы и которое значило «полярная звезда, которая ведет нас к небесному своду и не оставит спасательной дороги, которую освещает».
Она ответила:
— Привет тебе, Уттакевата.
— Мы пришли обмыть останки мертвых, — возвестил Уттаке.
Река была узкой, и можно было разговаривать без особого усилия.
Эхо разносилось по поверхности воды.
— Пришло время воздать почести нашим мертвым из Катарунка. Мы еще не можем привезти их на большой пир смерти, но мы должны омыть их кости и завернуть в новые одежды, таков обычай. Они рассердятся на нас, если мы не навестим их, наших братьев и вождей, предательски убитых в Катарунке. Позже мы вернемся и заберем их в край длинных домов, где они должны лежать, но сегодня они должны получить свои почести.
К сожалению, мы не можем рассказать о подвигах великого племени ирокезов. Обещания, которые мы дали твоему мужу Тикондероге и тебе, а также Ононтио, связывают руки ирокезов, которые живут в городах, они могут потерять вкус к войне, пока собаки-гуроны и альгонкины точат свои топоры и томагавки. Но что в этом толку! Мы обменялись «словами», и я не нарушу клятвы.
Чтобы тебя успокоить, я крикнул слово: Оскенон, которое означает мир. Я повторяю его вновь.
Он поднял руку и крикнул:
— Оскенон!.. — что было подхвачено многими глухими голосами. Это спрятавшиеся воины вторили вождю.
Крик о мире здесь наводил больше страха, чем любой боевой клич в Европе.
Уттаке дал слово, что прибыл сюда единственно с целью воздания почести соплеменникам, что никто не падет жертвой их стрел, если только сам не нападет или не станет им мешать. Выполнив долг, они пройдут через Кеннебек и вернутся к себе.
— Церемония будет продолжаться шесть-восемь дней. Во время этого вы должны находиться в вашем лагере, который разобьете несколько выше по течению. Никто не должен покидать лагерь до назначенного срока. Когда вы узнаете, что праздник мертвых окончен, мы будем уже далеко, и будем уверены, что никто из наших не попадет в плен из-за предательства.
— Как мы узнаем, что церемония закончилась и мы можем возобновить путь?
— Орел пролетит над вашим лагерем.
— Орел пролетит над лагерем! Вот так! Все просто! — ворчал О'Коннел.
— Ну, как привыкнуть к обычаям этой страны? Они собираются нарядить свои скелеты и гнилые тела, полные червей и еще бог знает чего, в роскошные бобровые костюмы, а ведь это целое состояние! Потом все это будет закопано в землю. Ну, не дураки ли?!
Но и он был вынужден, как и другие, усмирить свое недовольство на шесть-сеть дней, пока будет проходить праздник мертвых.
Старый Катарунк был недалеко, и иногда ветер доносил оттуда запах дыма и крики «Хаэ! Хаэ!».
— Это крик войны?
— Нет, это то, что называется «крик душ»…
Когда показался орел, такой далекий, такой спокойный, никто сначала не поверил в это. Потом все собрались в путь. Ничего не произошло.
Последние акации, первые большие массы хвойных деревьев, дубов и тюльпанных деревьев перемешивались с колониями кленов, которые особенно выделялись осенней окраской листвы.
Они пересекали леса, которые украшали горные массивы, выходили на открытые пространства и с высоты смотрели на звездочки озер внизу или на громадные вершины перед собой. Осень уже наступала, окрашивая природу в свои роскошные цвета, вокруг было так торжественно, что, казалось, они слышат пение хора и музыку в исполнении самого небесного оркестра.
Внезапный холод нескольких ночей окрасил золотым цветом листву берез, которая отражалась в серебристо-голубой воде озер.
Разгул красок…
Гора вдалеке была фиолетовой, клены — розовыми, вишневыми и золотыми. К ним примешивался золотисто-зеленый, золотисто-желтый и лимонный цвета.
Анжелика думала о своем брате Гонтране, который смог бы все это изобразить на потолках Версаля.
В глубинах леса, где шумела листва, изредка голубая сойка издавала резкий крик.
Затем они нашли лошадей. Переход больше не представлял трудности. Но через два дня началась буря, и потоки воды размыли дорогу.
Пришлось слезть с лошадей и продолжить путь пешком, причем, дети сидели на спинах мужчин.
Потом снова настали хорошие дни, и время, остававшееся до конца пути, прошло очень быстро и легко. И вот наступил момент, которым Анжелика всегда наслаждалась: при выходе из леса она увидела обширные луга на подходе к Вапассу, на которых паслись коровы.
Она заметила также на вершине скалы черты старого человека, высеченные ветром и дождем, выделяющиеся от игры света и тени при вечерней заре. И ее сердце сжалось при мысли об Онорине, которая так расстраивалась оттого, что не видит его. Она не прекращала думать об Онорине. Но, стараясь сдерживать свое воображение, запрещая себе думать об испытаниях, в изобилии выпавших на долю ребенка, и тех, которые ей еще предстояли.
Она только и могла, что повторять: «Ты будешь спасена, дитя мое».
Не важно, каким образом. Хотелось бы, чтобы усилиями посланца. Она подсчитывала время и проигрывала в уме «этапы» продвижения Онорины.
Самые оптимистические прогнозы не могли позволить надеяться, что Онорина будет ожидать их в Вапассу, но скоро она увидит ее в сопровождении Пьера-Андрэ.
В Вапассу все было по-прежнему: стойла, дома, общие залы, склады, большой колодец и два других, интерьеры квартир и кухонь, на манер моды Квебека и Монреаля.
Дети и женщины на время прервали свои занятия.
На берегу полоскалось белье, в воде, которая стирала лучше мыла. Раздавались запахи приготовляемой пищи. Поодаль расположился лагерь индейцев, от вигвамов которых поднимались ленивые дымки.
С башенки она засмотрелась на ночную панораму гор и неба, по которым так скучала. Над фортом развевалось знамя голубого цвета с золотым щитом — знамя Жоффрея де Пейрака. Однако, под идиллическим спокойствием Вапассу скрывалось нечто другое.
В эйфории возвращения и радости новой встречи с домом она не обратила на это внимания. Но позже внезапно поселение показалось ей опустевшим. Большинство населения отсутствовало. Даже Поргани, итальянец, которого негласно считали заместителем графа де Пейрак, не пришел к ней навстречу. Антин, полковник наемных войск, которые он перевел в свой кантон, замещал его вместе с помощником Куртом Ритцем; они продолжали выполнять обязанности по военной защите городка, но в распоряжении имели только трех солдат. Объяснение, которое предъявили Анжелике, не могло возбудить никакого беспокойства.