Голон Анн. Триумф Анжелики

   — Мы будем с вами. Мы вас не оставим. Даже в пустыне… Их можно найти и во Франции.
   — О! Я знаю. В Дофинэ, например… Франция богата такими местами… Но это не Америка…
   — Но ведь можно обосноваться на реке Сен-Жан или в Шинекту. Я знала человека оттуда. Он говорил, что в Мериленде, а это католический штат, принадлежащий англичанам, монахи скрывались довольно часто. Во всяком случае, мы всегда будем с вами.
   Он был искушен. Не столько перспективой этого существования, несмотря ни на что — пустого, сколько из-за страха снова попасть в лапы ирокезов, которые направлялись в эти места.
   Угадывая, что зима отступает и что земля возрождается, они с удвоенной энергией стали бороться с апатией и вялостью, стали обращаться к Матери-природе, которая начинала расцветать.
   — Как только наступит весна, — говорил он, — сколько будет работы! Нужно будет починить стены и крышу форта, расчистить дорожки, убрать мусор и… еще тела. Все надо будет начать заново.
   — Сколько можно терпеть эти мертвые тела? Вы имеете в виду, что в Вапассу погребены трупы?
   — Нет. Не трупы. Ваши еретики, о которых вы рассказывали мне с такой нежностью, ваши гугеноты, квакеры, лолларды, бедняки из Лиона, худшая секта, чем даже Кафары, — вы увидите их, они не мертвы… Вы спасете их еще раз.
   Он улыбался, видя, что его слова достигают цели, и что энергия и пыл расцветают на ее щеках.
   — Вы все можете, мадам. Король, и тот находится у ваших ног. Что я говорю? Скипетр короля — в ваших руках. Суверен, который управляет половиной Европы и частью Нового Света, слушает ваши советы, и своим влиянием, гораздо большим, чем влияние оружия, вы можете действовать и приносить пользу. Но вы должны победить усталость и выжить. Всего несколько дней отделяют нас от спасения: от весны.
   — Может быть. Но почему вы не хотите спастись? Послушайте меня и бегите.
   Иезуит отвел глаза и печально покачал головой.
   — Уттаке сказал мне: «Я приду и съем твое сердце! Ты должен мне отдать его, Черная Одежда».
   — Глупость! Вы поддаетесь безумию дикарей. Вы же сами говорили, что нельзя пытаться понять их, и терять разум, следуя их мыслям.
   — Уттаке сказал мне: «Ты должен мне, Черная Одежда. Разве ты не прибыл сюда, на другой берег океана, чтобы сделать это?»
   Она с жаром возразила:
   — Нет! Нет! Один раз!.. Два раза!.. довольно! Вы уже заплатили сполна. Бегите! Добирайтесь до Французской бухты. Там мы встретимся. Я найду у вас убежище. Я спрячу вас в надежном месте.
   — Я не могу оставить вас одну с детьми.
   — Мне уже лучше. Я обещаю вам. Бегите и не ждите больше.
   — Не думайте, что пришло время выходить из дома. Время бурь и снегопадов еще не прошло. Я не за себя боюсь. Выздоравливайте! Вы быстрее поправитесь, если не будете тревожиться ни из-за меня, ни из-за кого-либо. Не бойтесь. Я знаю, когда наступит время для бегства.
   Анжелика больше не протестовала. Он был прав. Ночь была еще глубока.
   Когда дневные заботы были позади, иезуит садился у огня, Анжелика и дети располагались на кровати. Они разговаривали, сначала понемногу, затем более долго.
   Он все чаще рассказывал о жизни миссионера и его опыте в обращении с индейцами.
   — Они выживут, — говорил он, — они будут жить.
   Природа уничтожает тех, кто слаб, кто противостоит ей; исчезнут те, кто не хочет слышать ее голоса, ибо он — голос Бытия. Ни один народ, ни одна идеология не может устоять перед Божественной силой Бытия и Сознания. Эта сила знает, что делает. Иногда она жестока. Народы исчезают, потому что сопротивляются ей. Возрождение Сознания — это наш долг. Мы этого не знаем. Мы считаем себя хозяевами природы. Но люди ишь разрушают. Они как дети. И каждый приносит свой хворост на костер разрушения.
   — Если вы и дальше будете продолжать в этом духе, костер будет ждать вас, — сказала Анжелика.
   — И, однако, все человеческие уши могут открыться, чтобы услышать. Но «они имеют уши и не слышат, они имеют глаза и не видят». Позади этого слова — Природа — они видят лишь лицо Бога. И если я скажу «Бог», они не поймут. Они увидят лишь своего идола.
   Он сидел возле огня и смотрел под ноги, словно с кафедры наблюдал за паствой.
   — Они сидят на деревянных скамьях, на соломенных стульях или на циновках, они поднимают головы, чтобы слушать предсказателя, но слова для них ничего не значат. Их горизонт замкнут. Он слишком узок. Они не хотят знать. И сама Америка слишком пустынна и слишком велика, чтобы понять, что происходит, и что должно произойти. Но будущее открыто для нее. Вот почему я люблю ее… Здесь столько секретов.
   Однако, женщины более склонны к пониманию тайн, чем мужчины. Вот, быть может, почему разум мужчины занят тем, чтобы усмирить этих любопытных. С какими заботами и хитростью они заставляют их не думать, не действовать.
   — Это — наказание Евы, слишком стремящейся к познанию, и уже обманутой и сбитой с толку природой.
   — Нет… Скорее, опасной и не боящейся Бога… Природы!..
   Они смеялись. Их забавляло так говорить о библейских персонажах и обращаться с ними, как с марионетками в театре.
   Покинутые всеми на мертвой звезде, они могли смотреть свысока на властелинов земли. Исчезновение жизни вокруг них сделало их Королем и Королевой Созидания.
   Их тон и смех привлекли внимание детей. Они тихонько сидели рядом, следя глазами то за одним, то за другой, и можно было сказать, что они были в восторге от того, что слышали.
   — Посмотрите на них, — шептал он, — как они прекрасны. Это — цветы света.
 
   Она слышала, как он хлопочет по дому, как разговаривает с детьми. Он был похож на ангела. Он прибыл, словно ангел. Он вновь помог ей обрести силу жены и любящей матери, которая поддерживала жизнь детей, и еще Онорины, думая о ней, и Жоффрей, который боролся вдали за них. Жоффрей де Пейрак, граф-рыцарь, защитник, неустрашимый, непобедимый, их спасение, их убежище, их общая сила.
   Но силы мужчины не так прочны, способы его борьбы так ограничены.
   Даже Жоффрей, говорила она себе, признавал, каким грузом он был наделен. Один Разум может оценить это. Один Дух может приумножить это. Она понимала, что он имел в виду в последний вечер перед отъездом: его сила — ее сила. Его постоянство будет питаться от ее постоянства.
   Нужно было лишь пережить зиму. И само Небо хранило их.
   Она не переставала кашлять с момента ее последней болезни, и из-за дневной жары и ночных холодов у нее случилось ухудшение.
   Она кашляла, и это напоминало ей времена на восточном берегу, когда прекрасная Марселина ухаживала за ней при помощи Иоланды и Керубина. Анжелика не сомневалась, что все они живы.

70

   Он приоткрыл дверь осторожно и сказал:
   — Первый цветок! — Он держал в пальцах розовый крокус. — Я нашел его, отделив ледяную пластину на крыше. Сначала он был бледным, но скоро расцвел.
   Он поставил цветок возле нее в стакане с водой. Она думала о Канторе. О его голосе в конце зимы: «Мама, первый цветок».
   Ее охватило желание увидеть всех своих детей, собрать их вместе возле себя. Идея пересечь океан теперь не казалась ей такой уж невыполнимой. Как и появление цветов, все должно упорядочиться. Онорина прибудет в Голдсборо, и потом они отправятся в путешествие, чтобы встретиться с Флоримоном, Кантором, вместе с Онориной, Раймоном-Роже и Глориандрой. Они все попадут под крыло Жоффрея. И возьмут с собой Шарля-Анри и всех детей, которые будут нуждаться в их помощи. Какая крыша приютит их всех? Какая провинция станет их краем? Какая разница!
   Это будет там, где скажет Жоффрей. Жоффрей! Жоффрей! Скоро придет весна, и мы встретимся.
 
   Ледяной холод. Ночь. Снова ненастье. Деревья, которые уже начали оживать, опять покрыты льдом.
   Анжелика проснулась, дрожа и стуча зубами, уверенная, что у нее лихорадочный жар. Но дети тоже дрожали, они даже проснулись.
   Иезуит принес шкуры и меха.
   — Цветок правильно сделал, что рос под снегом, он-то знал, что зима еще не кончилась.
   Он подкинул дров в огонь, принес Анжелике огненной воды, которую позаимствовал в миссии Сен-Жозеф и которая, казалось, не кончалась, словно святое масло в храме или хлеб и рыба в Евангелиях.
   Он развел огонь во всех очагах форта, ибо, объяснил он, что это был последний приступ зимнего холода.
   — Зима еще борется. Но напрасно. Весна приближается. Она всегда наступает.
   И, чтобы уверить их в своей правоте и показать в последний раз лицо врага, он уговорил их сделать прогулку.
   Они безмолвно стояли под еще холодным солнцем. Д'Оржеваль показал им вдали золотистый туман, похожий на жаркую дымку, которая бывает летом. Но это обман. Это был лед. Хотя, если приглядеться, то можно было увидеть, как под снегом расцветает трава.
   — Зима не хочет отступать. Но это ничего не значит. Это не помешает нам через неделю собирать Львиный зев и есть наш первый салат.
   Анжелика решила, что нужно собирать корни и сушить их. Первый цветок означал для нее не только начало весны, но и возвращение людей. Снег скоро растает.
   Но по освободившейся от снега почве уже ступали босые ноги в мокасинах. Новости начали распространяться. Скоро они дойдут до Голдсборо. Во всяком случае, как всегда, организуется караван, и Колен Патюрель в этом году будет очень торопиться, чтобы пробраться сюда и узнать о судьбе Анжелики.
   Эти разные мысли будоражили ум Анжелики и беспокоили ее.
   — Я умоляю вас, отец! Бегите! Бегите!
   Она повторяла это много раз, не зная, кого бояться, белых ли людей, которые не поймут ее, или дикарей, которые хотят схватить его и замучить насмерть.
   — Я обещаю вам, я собираюсь уходить.
   Он отвел ее в комнату и помог лечь. Потом вернулся с кружкой.
   — Выпейте, это отвар. У нас почти ничего не осталось из запасов трав. Но это не страшно. Скоро вы сможете сами собирать их.
   — В Вапассу?! С этим покончено…
   — Вы будете собирать цветы в Иль-де-Франс. Цветы растут везде. Это самые верные друзья человека. А теперь поспите и наберитесь сил. Когда проснетесь, мы поговорим о моих планах… Я завтра уйду… или послезавтра, будьте уверены. Я вижу, что вы поправились. Спите и не тревожьтесь. Дети играют возле дома. Я пойду на озеро за тростником для удочек.
   Эти приготовления показались ей добрым предзнаменованием, хотя она верила ему лишь наполовину.
   «Он ждет „их“, — думала она. — У него нет на это права. После всех трудностей, с которыми я его вылечила…»
   Она подумала о нем с нежностью, словно она думала об одном из своих сыновей, которому грозила опасность. «Я не хочу, чтобы ему угрожали. Я не хочу, чтобы его отвергали и презирали. Я хочу, чтобы он жил. Счастливый! Свободный! Он заслуживает этого. Он заплатил».
   — Вы обещаете, что завтра уйдете?
   — Да! При условии, что вы, когда проснетесь, сможете пойти со мной у озеру.
   — В таком случае, я повинуюсь. Я буду спать и набираться сил.
   Она заснула, счастливая, и в первый раз с ощущением настоящего выздоровления.

71

   Прежде, чем открыть глаза, она подумала: «Что там горит?» Запах, наполнивший ее сон, исчез, когда она поняла, что находится в своей комнате в Вапассу. Солнце садилось, она спала всего несколько часов. Но она чувствовала себя вполне отдохнувшей. Теперь он может уйти. Она посмотрела на камин, где было его распятие, и полюбовалась блеском рубина. «Он оставит его мне, когда пойдет?.. Повесит ли он его на шею?..»
   Затем, повернув голову, она заметила возле своего изголовья молодого человека, одетого в черное, который встал, заметив, что она проснулась.
   — Здравствуйте, госпожа Анжелика.
   — Мартьяль Берн? Что вы здесь делаете?
   — Мне приказано следить за вашим отдыхом, дорогая госпожа Анжелика. Вы так крепко спали, когда мы приехали, что, удостоверившись, что вы живы, мы не смогли прервать этот прекрасный сон.
   Анжелика оперлась о подушки, чтобы получше разглядеть его.
   — Разве ты не уехал в Бостон, в колледж?
   Он рассмеялся.
   — У вас хорошая память, дама Анжелика! Но я решил, что не пришло время для отъезда, когда Голдсборо угрожала опасность. Осень была тревожной. Каждый мужчина был необходим, потому что внезапно настала зима. Повалил снег, а деревья трескались от холода. Море замерзло в устье Пенобскота и Кеннебека.
   Видя, что она внимательно слушает, он рассказал, что они и не подозревали о тех событиях, которые разыгрались в Вапассу.
   Когда новости дошли до них через индейцев, у них было впечатление катастрофы. Они узнали, что Вапассу был захвачен и сожжен, а все его жители были взяты в плен и отправлены в Квебек, что было лучше смерти.
   Затем, с первыми оттепелями, прибыл немой англичанин в сопровождении одного из служащих голландского поста Хусснок. Лаймон Уайт попал в плен к индейцам, потом сбежал от них. Поэтому-то он и задержался. Он принес удивительную новость, что Анжелика находится с детьми в Вапассу, им угрожает смерть… если еще это не случилось.
   Тут же господин Патюрель организовал караван спасения, которому понадобилось два месяца пути, чтобы достичь Вапассу.
   — И вот уже два часа, как мы здесь.
   Молодой человек продолжал:
   — Какое счастье видеть, что вы живы! Какое утешение для наших тревог! Дети! Как они хороши! Как они выросли, и они уже говорят!
   Кто бы мог подумать, что после таких испытаний близнецы окажутся в таком прекрасном здоровье! Он добавил, что отец Шарля-Анри захотел принять участие в экспедиции, он очень беспокоился о сыне. Тот узнал его с радостью.
   И вот все были счастливы и ждали только того момента, когда она проснется.
   За дверью раздались тяжелые шаги, и в дверях показался Колен. Его суровый взгляд прояснился, когда он увидел, что Анжелика сидит в постели и слушает Мартьяля. В этот момент Анжелика окончательно поверила, что все это ей не снится.
   — О, мои дорогие! — вскричала она, бросаясь ему на шею, обнимая его.
   Наконец-то настало время, такое желанное, которое, казалось, никогда не придет, когда здесь снова были люди, и это были друзья из Голдсборо.
   Колен продолжил рассказ Мартьяля. Он описал их опасное путешествие, как они шли непроходимыми лесами, сколько раз их останавливали бури и снег. Он рассказал, как они боялись, что никого не застанут в живых, и как они обрадовались, когда удостоверились, что в форте по-прежнему живет женщина и ее трое детей. Настоящее чудо!
   — Кого это жгут? — пробормотала Анжелика машинально.
   Ее подсознание продолжал тревожить этот запах костра, пожара, слишком явный для нее. Были ли это костры лагеря? Она отвыкла от присутствия людей.
   Колен сделал вид, что не расслышал, или не понял смысла странного вопроса: почему она говорила, кого это жгут, вместо что это жгут.
   И он продолжал рассказывать о том, каким чудом они все считали спасение Анжелики и ее детей; они привезли из Голдсборо игрушки и одежду для близнецов и для нее.
   — О! Какая прекрасная мысль! — вскричала Анжелика. — Как хороша жизнь!
   Она почувствовала, как силы и энергия возвращаются к ней.
   — Скорей! Я хочу встать!
   Тут ее взгляд упал на распятие, находившееся на камине.
   — А он?..
   — Он?
   — Человек, который был с нами… Здесь… Вы его не видели?.. Не встретили?..
   — Ах, да! — вспомнил Колен, в то время как Мартьяль бросил на него тревожный взгляд.
   — Да, — признал Колен. — Прибыв на берег озера, мы заметили на другом берегу человека, который то ли ставил ловушки, то ли что-то собирал. Сначала мы испугались, приняв его за врага, и спрятались. Потом, поняв, что он один, двое из наших побежали к нему, чтобы схватить. Но при виде нас он оставил свой труд и убежал.
   — Наконец-то! Слава Богу! — вздохнула она. — Он убежал…
   Она закрыла глаза и откинулась на подушки, чувствуя слабость. Она продолжала слушать их, держа за руки. Она была так счастлива, что они пришли к ней. И скоро она увидит Жоффрея!
   — Слава богу, — повторила она. — Мои дорогие друзья.
   Однако, непонятное чувство продолжало ее тревожить.
   — Колен, что это за запах костра и паленого мяса, почему он такой сильный?.. У вас что, пирушка? Меня тошнит от этого дыма. Можно подумать, что рядом находится индейский лагерь…
   — Там ирокезы! — сказал Мартьяль.

72

   — Мы встретили их возле Катарунка, возле старого разрушенного поста,
   — тут же подхватил Колен. — Они были на тропе войны, и мы потеряли несколько драгоценных дней на то, чтобы сначала отбивать их атаки, потом уверить их в мирных намерениях. Индейцы малеситы и етчеминсы отделились от нас, и мы больше их не видели. Наконец, вождь индейцев согласился признать, что мы не принадлежим к их врагам.
   — Уттаке?
   — Да, это его имя.
   — Где он?
   — Да здесь, в Вапассу. Он утверждал, что здесь находится его враг — иезуит, отец д'Оржеваль. Я не знаю, может быть, он хотел схватить привидение или его душу, потому что я прекрасно помню, что этот миссионер года два назад погиб. Но с этим дикарем бесполезно спорить. «Ты ничего не знаешь», — сказал он мне презрительно, когда я попытался ему объяснить, что этот священник не может находиться в Вапассу, потому что он умер. И мы еще стали внушать ему, что торопимся и боимся опоздать и не застать вас в живых. «Она жива», — сказал он мне, по-прежнему глядя свысока. Несмотря на такую уверенность, мы поспешили вам на помощь, боясь опоздать. Это подлило масла в огонь. «Я друг Тикондероги, француз, — сказал он мне. — Не думаю, что ты обязан ему больше моего. И я получше тебя следил за его звездой…» Мы чуть было не сцепились. Эти дикари невыносимы, а мы привыкли к тихим крещенным абенакисам. Наконец, они позволили нам продолжать путь, но следовали за нами по пятам. Иногда они обгоняли нас. Я не знаю, может быть, им известны тайные тропы. Мы шли обычным путем. Наконец, с холма мы различили развалины Вапассу… И вот мы у тебя, — закончил Колен.
   Он взял ее за руку, чтобы скрыть волнение, и стал называть ее на «вы», поскольку публично всегда придерживался этого.
   — Мы отвезем вас в Голдсборо, мадам, вас и ваших детей. Там вы будете в безопасности. Барон де Сен-Кастин и его индейцы будут защищать нас от любого врага, пока не вернется господин де Пейрак. Здесь же у нас мало сил, и нет никакой уверенности в безопасности. Надо незамедлительно отправляться. Увы! Но с Вапассу покончено.
   Она слушала его и внимательно смотрела на него, и он спрашивал себя, откуда ему пришла мысль, что она ослабела и что придется нести ее на руках обратно, как это уже было один раз на дороге Магреб.
   Это любимое лицо носило отпечаток перенесенных испытаний, но было понятно, что она не потеряла ни свою энергию, ни свою красоту.
   — А человек? — повторила она.
   — Какой человек?
   — Тот, которого вы видели на другом берегу озера, и который убежал.
   Она пристально посмотрела на него своими зелеными глазами, и его душа наполнялась неизъяснимыми чувствами. Он никуда не мог деться от этого взгляда.
   Он отвернулся.
   — Ну, ладно. Мы скажем тебе! — сказал он, в своей тревоге снова переходя на «ты», желая скрыть то, что его беспокоило, но напрасно. — Мы заметили его, этого человека, на другом берегу озера, и он убежал. Потом мы обогнули озеро и достигли стен форта. И тогда…
   — И тогда?..
   — Тогда показались ирокезы. Они вышли из леса во главе с Уттаке. Я увидел вождя могавков, он бежал ко мне. Он крикнул мне: «Тот, кого я ищу,
   — там! Вы упустили его!..» Я возразил, но еще никогда смерть не была так близка. Внезапно он остановился и протянул руку в направлении холма.
   Подняв глаза, мы увидели иезуита. Он стоял неподвижно, словно видение. Мы ждали, что оно исчезнет. Но он спустился к нам. В руках он держал свое распятие с красным камнем в середине.
   Иезуит подошел прямо к Уттаке и сказал: «Вот он я».
   — И они схватили его, — пробормотал Мартьяль.
   Анжелика застыла в ужасе.
   — Колен, они схватили его? Что они сделали?
   Он отвернулся.
   — Они повели его, — сказал он, — на холм. Потом их вождь дошел до руин Вапассу и принес оттуда несколько почерневших досок. Положив их на землю, они пошли еще раз и принесли небольшой столб, который вкопали в землю и, привязав к нему свою жертву, сняв с нее одежду, начали его пытать.
   Анжелика вскочила.
   — Отведи меня к ним!
   Колен стал удерживать ее. Он умолял ее, он просил, в глубине души он жалел, что она не проснулась позже.
   — Я умоляю тебя, Анжелика! Хватит рисковать! Хватит безумствовать! Небо и так подарило нам бесценное сокровище, сохранив жизнь детей!.. Мы должны уехать как можно раньше, использовать то, что… они… заняты…
   — Оставь меня! Ты не знаешь! Я не вынесу, если он попадет в их руки еще один раз. Веди меня к ним!
   — Анжелика, ты что, добиваешься смерти нас всех? Ты знаешь, что они делают со своими пленниками? Они не потерпят того, что белые вмешиваются в их ритуалы. И если мы попытаемся… Нам придется убить их всех, а у нас нет таких сил, говорю я тебе! Мы не можем вмешиваться!
   — Вы — может быть. Но я — да! Я не боюсь их… Если бы я могла идти сама, я пошла бы одна. Помоги мне. Помоги мне идти.
   — Анжелика, ради небесной любви, я не буду уверен в твоей безопасности, когда приведу тебя к ним. А что я скажу твоему мужу, если ты погибнешь? Это просто кошмар. Ты хочешь нашей смерти? Подумай о нем!
   — Жоффрей сделал бы это!
   Она бросилась вперед, забыв обуться. Она чувствовала, что ей будет легче бежать с босыми ногами. Бежать!..
   Она услышала Мартьяля, молодого гугенота из Ля Рошели, который расстроенно кричал:
   — Почему, почему, госпожа Анжелика?.. Ведь это же иезуит… Один из наших врагов…
   «Ах, оставьте меня в покое с вашими врагами!..» — подумала она.
   Но у нее не было сил что-то кричать им в ответ. Она бежала, не видя их, не приветствуя. Позже она вспомнит, что удивилась, увидев столько людей на привычно пустынной равнине.
   Колен догнал ее, поддержал за талию.
   С босыми ногами, в старой юбке, которую она носила всю зиму, побледневшая и похудевшая, она была похожа на привидение. Но ее взгляд никого не обманывал. Все ее узнали, и было ясно, что она не умерла.
   Колен поддерживал ее, но она тащила его вперед, направляясь к холму, где виднелась толпа танцующих вокруг столба индейцев и раздавались удары барабана.
   По знаку Колена несколько мужчин и среди них Сирики побежали следом, держа мушкеты наготове. Остальные направились в форт или разместились вокруг, готовые ко всему.
   — Ты не можешь понять, Колен, — говорила Анжелика. — Не дважды! Не трижды!.. Я не могу им позволить это!
   Ее ноги не касались земли. Лишь Колен поддерживал ее. И перед ней стояли Аппалачи, закрывая небо.
   Девственная и прекрасная природа проснулась, такая суровая и нежная, что развалины Вапассу, даже они, казались красивыми.
   Уже явственно слышался стук барабанов. Запах огня и паленого мяса усилился, и это еще сильнее укрепляло ее решимость. Ее мозг словно опустел… и только молитва раздавалась в ее ушах: «Бог мой, сделай так… Сделай так… чтобы я успела!.. вампум… у меня нет вампума…»
 
   Там! Сердце Анжелики колотилось.
   Она хотела бы бежать и тащить Колена.
   — Я тебя прошу, не убивай себя, — просил он. — Ведь ты так слаба. Ты упадешь.
   Он боялся, что она не выдержит таких нечеловеческих усилий.
   Но она не слушала. Ее сердце тоже горело… От протеста и горя. От беспомощности…
   Колен не мог понять. Слишком долго рассказывать. Невозможно рассказать!.. Но ей нужно было успеть туда.
 
   Наконец она достигла цели.
   Она увидела его.
   Она увидела обнаженный силуэт, худой и жалкий, привязанный к столбу, а вокруг бесновались в танце дикари, и поднимался дым от углей возле ног белого человека. Раскаленные топоры то и дело касались его ног, рук, груди, вырезая маленькие кусочки плоти.
   Сначала она видела только это и остановилась, чтобы сдержать крик, который рвался с ее губ.
   Слишком поздно!.. Она опоздала!..
   Но взглянув снова в направлении жертвы, она увидела, что он держит голову прямо, а глаза его смотрят в небо.
   Его молчание не было смертельным, оно было героическим.
   Все стало выглядеть по-другому. Все встало на места. Она снова побежала, полная энергии и надежды.
   — Уттаке! Уттакевата! Отдай его мне!
   Она шла одна, бросив свой крик в небеса.
   — Уттаке! Уттаке! Подари мне его жизнь!
   Он повернул к ней свое лицо, раскрашенное военными узорами. Его перья и серьги дрожали. Он подошел к ней, потому что она остановилась. Он не казался удивленным от ее появления, но выражение его лица стало угрожающим. Установилось долгое молчание.
   — До каких пор ты будешь просить меня о чьей-нибудь жизни? — бросил он недовольно. — Я подарил тебе твою жизнь и жизни твоих детей. Не правда ли, этого достаточно?.. До каких пор ты будешь спасать тех, кто отталкивает тебя или желает твоей смерти? Что тебе за дело до этого иезуита? Почему ты хочешь спасти его жизнь? Он был твоим врагом. Я отправил его к тебе, чтобы ты прикончила его. Чтобы ты прикончила его собственными руками, как это делают женщины. А ты не сделала этого. Я презираю тебя. Ты нарушила законы справедливости.
   — Я не обязана повиноваться твоим законам. Я приехала из другого края, у меня другой Бог и другие законы. Ты это прекрасно знаешь, ты, который пересек океан, Уттаке, Бог Небесных Туч…
   Уттаке принялся ходить взад-вперед, обращаясь к толпе индейцев на родном наречии. Надо сказать, что по-французски он говорил довольно хорошо, несмотря на гортанный акцент.
   — Вы слышите ее?.. Я осыпаю ее милостями, а она приказывает мне.