Голон Анн. Триумф Анжелики

   Если Гудзон освободился ото льда, то целесообразнее было бы добраться до Нью-Йорка. Затем — до Голдсборо. Путь займет несколько месяцев.
   Лучше уж продолжать путь на восток, через леса. Он был похож на сестру. Он испытывал нетерпение оказаться дома. Как можно быстрее добраться до своих. А дом — это Вапассу. Это лицо и глаза матери, ее объятия, ее улыбка, это присутствие их отца, его смех, редкий, но заразительный, это его радость. Это их друзья испанцы, это их брат с сестрой, которых он не знал, но о которых Онорина рассказывала без устали.
   Он обернулся и посмотрел, как она ковыляет позади него с выражением огромного счастья на лице.
   Он с трудом поборол желание сообщить ей, что она похожа на растрепанного дикообраза, но она была так горда, что носила костюм индейского мальчишки.
   — Уттаке сказал мне, что я достойна быть воином, и поскольку находятся мальчики, которых переодевают в женское платье, потому что они не чувствуют вкуса к ношению оружия, то почему бы мне не надеть мужской костюм, ведь я хорошо стреляю из лука… Вот уж глупость, заставлять меня идти собирать годы или искать подстреленную дичь, только из-за того, что я
   — девочка.
   Иногда ребенок останавливался. Она боялась.
   — Ты думаешь, что она мертва? — спросила она однажды.
   — Кто?
   — Моя мама, в Вапассу.
   Она делала ударение на слове «моя», но Кантор не обращал на это внимания. Он пылко возражал.
   — Нет, это невозможно. Она не может умереть. Я хочу тебе объяснить, почему. Слишком много злых сил объединилось против нее. А ты знаешь, что происходит в этом случае?
   — Нет!
   — Рождается еще большая, добрая сила.
   Онорина качала головой. Она рассказала, что будучи у индейцев, видела во сне умирающую мать, она вскочила с криком: «Моя мама умирает! О! Сделайте что-нибудь!..» Она всех переполошила, вызвала даже старую индианку, которая ухаживала за ней.
   Она замолчала, вызывая в памяти воспоминания, которые стерла болезнь. Когда у нее была высокая температура, к ней приходила Анжелика. И Онорина говорила с ней. Но когда она приходила в себя, то видела лишь грустные лица индейцев, которые качали головами: Нет, твоей матери здесь нет! Старая индианка догадалась, как действовать, чтобы поддержать ее жизнь: она говорила ей, что для того, чтобы заснуть нужно выпить бульон, и тогда, после того, как Онорина проснется, ее мать будет здесь.
   И однажды она проснулась, выздоровевшая. Она могла вставать, она могла идти на улицу, к реке. Старой индианки уже не было рядом, она умерла, и Онорина знала, что ее мать никогда не приходила. А потом пришли французы и забрали оставшихся в живых женщин и детей.
 
   В окрестностях озера Сан-Сакреман Кантор почувствовал «их», они были повсюду.
   — Не кричи! «Они» везде!
   Он бросился вместе с ней в кустарник, который уже начинал покрываться зеленоватой дымкой нарождающейся листвы.
   Быть может, ему показалось! Лес был пуст. Нет, не может быть. Подняв глаза, он увидел, как в тумане виднеется знамя, расшитое лилиями.
   — «Они» повсюду, за каждым деревом!..
   К счастью, лицо юноши, которое показалось между ветвей, оказалось лицом молодого Ранго, с которым они вместе пели «Христианскую полуночницу» в ночь на Рождество в соборе Квебека.
   Сын доктора Ранго, который каждое лето дарил монахиням из Отеля Дье букет цветов из собственного сода, был очень занят, он играл на флейте и барабане.
   Барабанщики, которые следовали впереди армий должны были наводить страх на ирокезов.
   Это была франко-индейская армия — сто двадцать солдат из метрополии, четыреста канадских солдат и множество индейцев из миссий.
   Чтобы достичь севера Мэна Кантору пришлось бы так или иначе перейти тропу, по которой следовала армия. И вот молодой Ранго накинул ему на плечи свою венгерку. Одетый таким образом, держа за веревку своего дикого индейского ребенка, Кантор смог воспользоваться дорогой, стоянками и даже пайком.
   За тем отделился от армии, которая двигалась на юг. Продолжая путь на восток, они пересекли пустынный край, где не было ни людей, ни животных, ни дорог. Они попали в Мэн, в настоящий Мэн, непроходимый, где несколько раз на дню, чтобы хоть а немного продвинуться, им приходилось находить брод в бурлящих потоках вод или преодолевать скалистые завалы.
   Несмотря на свою ловкость и чутье, Кантор сбивался с дороги, колебался в выборе индейских троп, иногда никуда не ведущих. Радости Версаля разнежили его, — думал он с горечью.
   Но вот уже ручьи становились довольно глубокими для плавания. Небольшое племя кочевников на другом берегу реки заканчивало подготавливать к лету лодки из коры.
   С ними брат и сестра спустились по реке, пересекли озера, перешли с лодками на головах через пороги, которые вели их к новым озерам или холмистым равнинам, где стояли вигвамы. Индейцы не знали, куда идти: то ли к французам, то ли к англичанам.
   Кантор купил лодку и они продолжали движение на восток.
   Однажды они увидели вдалеке вершину горы Катадин.
   Вапассу был недалеко.
   Это был последний этап, начался он ранним утром. Еще час, два, и…
   Он услышал позади себя всхлипывания и обернулся.
   — Устала?
   Он удивился, потому что она никогда не жаловалась.
   — Она взяла мои шкатулки! — расплакалась Онорина.
   В данный момент он не знал, о чем идет речь. Это было так далеко: корабль, погоня, конец демона. Словно ее и не было никогда! Он даже удивился, когда вспомнил, что был при дворе короля. Он снова стал ребенком из Нового Света.
   — Она все забрала, даже зуб кашалота, даже ракушку, которую ты мне дал…
   — Что ты говоришь?
   Болезнь ослабила ее горло, и когда она плакала, ее очень трудно было понять.
   — Даже кольцо моего отца и письмо мамы, — продолжала жалостливым тоном Онорина, приближение к Вапассу вызывало у нее воспоминания.
   — Так это-то, наверное, и ослабило ее силы, — пробормотал он задумчиво.
   Теперь пришла очередь Онорины задавать вопросы.
   — Что ты говоришь?
   — Кольцо твоего отца и письмо мамы, они подкосили ее силы, ты понимаешь?
   Она важно покачала головой. И от этой мысли она утешилась.
   Они поразили Отравительницу, это было неплохо выполнено!..
   «Мы подходим», — подумал он.
   Но он не испытывал детского нетерпения, которое однако присутствовало отчасти в его возбуждении, в его осознании победы, конца, он чувствовал небывалую широту в момент, когда произнес: «Мы подходим». И он почувствовал, что что-то неизведанное охватывает его.
   Дверь открылась, и они вошли вместе. Все было величественным и светлым.
   «В честь такой радости я спою в аббатстве „Твоя Слава“!..»
   Но секунду спустя юный следопыт и его диковатая сестра с недоумением и страхом смотрели на то, что осталось от Вапассу.
   В письмах ему тщательно рассказывали о строениях, о расположении построек, о разработанных полях и пастбищах.
   Он узнавал все это, и не видел ничего, кроме сплошной пустыни, покрытой новой зеленью, но это была пустыня.
   Он пошел дальше и обнаружил почерневшие руины.
   Он не смог не обнять Онорину.
   — Что такое, Кантор? — спросила она.
   — Ничего, — ответил он, поздравляя себя с тем, что она не может видеть всего ужаса, который окружал их. — Ничего, мы подходим к цели. Скоро будет… дом.
   — Что произошло? Где они все?..
   Ее мать, отец, брат с сестрой! Джонас и его семья, чета малапрадов, солдаты! Ее сердце ныло в груди. Это были такие болезненные удары, что это мешало ей думать.
   «Что произошло? Где они? Что произошло?.. Где они?..»
   Он продолжал идти, и новый пейзаж открывался его взору. Он был так потрясен неожиданной картиной, что не сразу заметил маленький старый форт поодаль от основного, у которого было заметно какое-то движение.
   «Уже неплохо!» — подумал он.
   Платье. Женщина. Его мать! Да! Это она! Он снова пустился в путь.
   Онорина вырвала руку из его руки и полезла на небольшой обломок скалы.
   — Не упади! — закричал он в страхе.
   Но маленький смешной ирокез лез вверх, сияя от радости.
   — Кантор! Я его вижу! Я вижу его!
   — Кого ты видишь?
   — Старика на горе. Я его вижу! Сегодня я вижу его!
   Он подхватил ее, взял за руку.
   Оба неподвижно застыли наверху, еще невидимые глазам тех, кто внизу готовился к отправке каравана в сторону юга.
   А наверху брат и сестра смотрели, как солнечные лучи и тени скал вырисовывают на горе мирное и спокойное лицо.
   — Ты тоже видишь, Кантор?
   — Да, — ответил он. — Он смотрит на нас с тобой.
   — Он улыбается нам… Здравствуй, старик с горы. Вот и я, Онорина. Я вернулась. И на этот раз я вижу тебя! О! Кантор! Как я счастлива! Жизнь так прекрасна!.. жизнь прекрасна!..
   — И ты не совсем ослепла! Ура! Ура! Теперь пойдем! Мы расскажем им обо всем, но сначала устроим сюрприз.
   Он посадил ее на плечи и прыжками стал спускаться с камня на камень, со скалы на скалу, к Вапассу.

ЧАСТЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ПРИБЫТИЕ КАНТОРА И ОНОРИНЫ В ВАПАССУ

75

   — Друг мой, нужно ехать, — сказал Колен. Четыре, пять… шесть дней ожидания!.. Анжелика уговорила их подождать. Но срок истекал. Маленькая Онорина так и не появилась, ни одна, ни в сопровождении ангела, как предсказывал Уттаке. Нужно ли было доверять снам дикарей… — говорили недоверчивые люди, которые боялись, что вот-вот окажутся в гуще военных действий.
   Лаймон Уайт, немой англичанин, житель Вапассу вместе с отцом Шарля-Анри пришел к Анжелике, чтобы посоветоваться. Они предложили остаться в форте. Если даже предсказание ирокеза и не сбудется, и Онорина так и не придет, они будут здесь. Они все равно будут ждать. Если она все-таки появится, они доставят ее в Голдсборо.
   Несмотря на это новое решение, Анжелика не могла решиться на отъезд.
   Уехать!.. Уехать, не оглянувшись.
   Все бросить!
   Она никогда не увидит Вапассу.
   О, Вапассу! Разве правда, что нельзя познать земной Рай? Ведь ты познала его. На что жаловаться?..
   — Посмотрите на детей! Они знают, что не вернутся…
   Весна разливалась по земле, словно море!.. Никогда она не была такой прекрасной, такой ароматной, никогда не было столько цветов, и никогда так звонко не пели птицы.
   — Еще один день! Подождем еще один день, — умоляла Анжелика.
   Ее раздражала их торопливость, с которой они стремились покинуть эти места.
   Четыре, пять, шесть дней ожидания, ведь это так мало!
   И однако она на долгие годы запомнила их.
   Этих дней было достаточно, чтобы почувствовать наступление весны и понять, что времена смерти отступили…
   И иезуит отступил в тень, исчез, несмотря на все ее усилия удержать его.
   В первые вечера, прежде чем заснуть, она возвращалась мысленно к тому моменту, когда он был еще жив, и она не видела его, потому что спала…
   Это был тот миг, когда заметив первых людей на другом берегу озера, он бросил свои удочки и побежал в последний раз к форту. И подбежав к детям, крикнул: «Будьте послушными! Не двигайтесь. Я вернусь!»
   Он заскочил в комнату Лаймона Уайта. Натянул на свое истерзанное тело сутану… Проклятую! Чудесную!.. Он застегнул ее своими искалеченными пальцами сверху донизу, надел пояс и повесил на шею распятие. Потом он вышел. И, может быть, маленький Шарль-Анри крикнул ему вслед: «Мертвый дядя, куда ты?»
   Он пошел по равнине и предстал перед людьми, чтобы отдать себя на муки и смерть.
   Она волновалась во сне, бросая себе упреки. Ибо она не сомневалась, не смогла ли она выходить его, даже после того, как с него сняли скальп. Эти раны были многочисленны, голова окровавлена, но можно было бы постараться. «Я должна была бы… Я должна была бы…»
   А она смотрела, как он умирает на ее руках.
   Она ждала.
   Она надеялась, что он умрет.
   Нужно было, чтобы он умер…
   Ах! Долгая, долгая смерть, как ты медленно приходишь, и какой внезапной можешь быть!
   Сидя у ее изголовья, Колен не пытался ее утешить, ограничиваясь тем, что шептал успокаивающие слова, которые смягчали ее рыдания.
   Затем ее здоровье укрепилось, ее беспокойство за Онорину взяло верх над произошедшей драмой, и видение прошедших дней стало мало-помалу отступать.
   Ее сон стал мирным и глубоким.
   Просыпаясь, она видела вокруг себя силуэты людей, слышала их голоса, и реальность прогоняла страшные сны.
   Она изменилась. Она не знала еще, в чем это заключалось. Это происходило с ней и раньше, но никогда еще она не испытывала такого острого ощущения разрыва, разрушения и потери.
   Иногда она сердилась на них за их разумные слова, за их логические доводы, за их планы, которые строились вокруг этого отъезда. А ее никто не понимал, даже Колен.
   Ее разум, ее сердце и душа были похожи на птиц, которые бьются о прутья клетки, слишком узкой для них.
   Это делало ее нервозной, легко раздражимой, за что она сама себя упрекала.
   — Простите меня, — не переставала повторять она. — Я погорячилась…
   И они прощались ей все, и поскольку они не знали, какие мучения души она испытывала, они могли только лишь утешаться и радоваться за нее, за то, что она снова обретает свой боевой дух и силы, чтобы противоречить им, когда дело касалось отъезда.
   В действительности, они удивлялись быстроте, с которой она возвращалась к жизни.
   Под солнцем, словно в руках умелого парикмахера, ее волосы снова становились мягкими и блестящими.
   Ее бледность сменялась румянцем, губы становились ярче, тени под глазами исчезали, и вот уже она являла собой ту тревожную красоту, которая характерна для женщин, протанцевавших всю ночь на балу.
   Индейцы-кочевники начали прибывать, и не понимали, что произошло с фортом, где хлеб, где все люди?..
   Они смотрели на разрушенный городок Вапассу, который они привыкли посещать, затем, отказываясь верить в происшедшее, они ставили свои вигвамы. И вот уже равнину наполняли дымы, крики детей, лай собак, индейцы готовились к летним работам.
 
   Но вот истек последний день, и караван стал готовиться к отправлению.
   Анжелика сердилась на Колена так сильно, что не отвечала на его вопросы, когда он к ней обращался.
   В последний момент сигнал к отправлению был отложен, потому что куда-то делись дети. Они предпочли заняться самостоятельными исследованиями округи. Однако, они не должны были далеко забраться.
   Пока их искали, носильщики сняли со спин свои грузы.
   Глаза Анжелики оглядели Вапассу и устремились к горизонту.
   Внезапно она перестала грустить. Эти горы, эти леса поведали ей свой секрет. Она не имела права забыть, дать пригнуть себя к земле тяжестью жизни.
   Индейцы, которые издалека наблюдали за белыми, внезапно оживились и понеслись к ним толпой, что-то возбужденно выкрикивая…
   Анжелика почувствовала, что ее словно ослепляет какая-то вспышка.
   Индейский ребенок бежал к ней, протянув руки, и она тоже бросилась к нему, сама не зная почему. Словно волна любви подхватила ее на свой гребень, со всеми порывами, страстями и надеждами.
   — Онорина!
   Она подхватила легкое тельце и, держа ее на руках, думала, что умрет от счастья.
   Ни лицо девочки, ни ее одежда, ни волосы, смазанные жиром, не смогли обмануть ее.
   Она узнала бы ребенка под какой угодно маской, она узнала бы живой блеск глаз Онорины.
   — Я знала, что ты придешь!.. Ох ты, несносная, как я вижу, твои мечты сбылись?..
   И она хохотала и кружилась с ребенком, прижатым к сердцу.
   — Индейский воин! Индейский воин! Ну смотрите на это чудо!.. Индейский воин вернулся!..
   В суматохе голосов кто-то вскричал:
   — О Господи! У нее была оспа!
   Другой голос, новый и почти незнакомый, ответил:
   — Да, но она жива, и мама вылечит ее.
   Этот голос и эти слова привлекли внимание Анжелики, которую пронзила внезапная мысль: «Оспа!..»
   — Кантор! Кантор!.. Но… откуда ты взялся?
   — Из Версаля, — ответил Кантор по-светски, — но с небольшим трудом по Квебеку, Монреалю и Онтарио.
   — Он приехал, чтобы найти меня! — заявила Онорина.
   Анжелика поставила ее на землю, чтобы прижать ладони к лицу Кантора, чтобы обнять его.
   Она почувствовала его силу. Это был мужчина. Она все сразу поняла. Встреча, которая заставила его пуститься в плаванье, погоня, деяние, которое он совершил…
   Тут появились несколько человек, которые еще не поняли, что случилось. Они кричали:
   — Мы нашли детей! Можно ехать!
   И теперь уже все расхохотались, потому что не было нужды ждать еще. Можно ехать… — Ты видел отца?.. Кантор вытаращил глаза. Он не знал, что граф де Пейрак отправился во Францию. Их корабли разошлись в океане.
   Анжелика поняла, что если их будущее и было наполнено неизведанным, все равно, им будет чем занять долгие часы путешествий и ожиданий. Им будет, о чем рассказать.
   Их жизнь не была разрушена, их дело не прошло даром. Вапассу останется богатым источником воспоминаний и счастья.
   Это был новый порог, на котором она стояла вместе с Онориной, тремя малышами, которые по-прежнему что-то лепетали, держа в ручках букеты первых цветов.
   Начиналась новая жизнь. Будущее, наполненное неизвестным, приближалось. И прежде всего, пока они шли на юг, они навещали старые знакомые посты, проверяли, живут ли там люди, вынесли ли они военные действия и атаки зимы.
   Потеря богатств, это пустяки.
   Ей нужно было лишь, чтобы не было больше жертв.
   Невинных жертв, которые еще могли бы появиться усилиями Амбруазины.
   Она только и хотела, чтобы больше никто не умирал. И больше никто не умрет…
   Они встретятся с Джонасами, с Малапрадами и их детьми, и с Валлонами, и с «лоллардами», и со швейцарцами, и с испанцами…
   И они вместе будут пить и весело поднимать тосты за здоровье всех на берегах Голдсборо, а потом отправятся в Европу на красивом корабле, и путешествие пройдет спокойно, и они встретятся с королем, с верными друзьями, которым не терпится их увидеть, она наконец-то обнимет мужа, и они поклянутся друг другу никогда больше не расставаться.
   Что касается Онорины?.. Она снова взяла ее на руки, чтобы получше разглядеть ее лицо.
   Она может ослепнуть? Нет, есть еще время вылечить. Она сделает еще одно усилие, она будет ухаживать за ней, ее веки перестанут быть покрасневшими, ее зрение улучшится. Кожа ребенка, нежная кожа, испорченная шрамами? На это уйдет больше времени. Но что в этой жизни коротко?.. Все зависит от способов лечения. Она найдет их, она снова победит. В этом она была уверена. Она добьется того, чтобы следы болезни и проклятия, которые отпечатались на лице ребенка с самого ее рождения, исчезли навсегда.
   В мире так много чудесных сил: ласковых, заботливых рук, священных источников, на которые снизошло Божественное Влияние…
   «Я обойду весь мир, если будет нужно, и еще один раз я спасу тебя, дитя мое…»
   Она обняла ее еще крепче, словно она прижимала к себе саму новую жизнь.
   — Больше не будет жертв! Так будет! Я чувствую это! Мы найдем всех друзей, которых мы потеряли! А ты станешь красивой! Ты будешь счастлива!..
   «После всего!.. — подумала она, глядя своими зелеными глазами на весенний свет. — После всего наступает покой! Я заплатила за него! Небо должно подарить мне его!..»