— Если это не путешествие, то тогда что же это за испытание? — спросила Анжелика после минутного молчания, ибо она боялась затронуть откровение, вокруг которого они постоянно «кружили», как кружит лис вокруг курятника.
   Эти «лучи», ярко окрашенные, и освещающие светлое будущее, тем не менее, скрывали обещанные неприятности, которые заставят ее споткнуться на пути.
   И эта собака?.. Надо принять всерьез этого сторожевого пса — символ, к которому Рут, кажется, относилась с безразличием, и мало обращала внимания на его укусы.
   На вопрос Анжелики Рут ответила:
   — Я не знаю.
   Затем, увидев, что расстроила Анжелику отказом захотеть узнать побольше о ее будущем, она сделала усилие. Посмотрев на Номи, она погрузилась в глубокие размышления.
   Она установила локти на коленях, закрыла ладонями щеки, а взгляд устремила на глубокое море. Его гладь отливала всеми оттенками синевы, словно шелк, с которым играет небрежная рука. Его складки возникали вокруг линии островов и венчались зеленовато-белыми хлопьями пены.
   Легкое головокружение рождалось от такого созерцания. Ветер дул сильными порывами. Один из них сорвал капюшон с головы Рут и разметал ее светлые волосы. Золотистые, они горели на солнце и образовывали вокруг ее головы нечто вроде ореола. Среди этого золотого сияния Анжелика различила седые пряди, которые появились преждевременно, как результат внутренних потрясений, невосполнимых потерь, несправедливости. «Колдуньи!..» И она вспомнила колдунью из своего детства. Была ли это Мелюзина-первая или Мелюзина-вторая? Скорее — первая, та, которую повесили. У нее были красивые белокурые волосы, которые вились, и которые она распускала по плечам и украшала цветами, что делало ее похожей на старенькую маленькую девочку. Более простая, более грузная, чем Рут Саммерс, но такая же мудрая и умная… Колдуньи!.. Деревенские колдуньи. Сколько же прогулок совершила Анжелика в их компании? сколько тайн они ей открыли… Лесные колдуньи!.. Сколько их было сожжено!..
   Молодая англичанка все еще была погружена в задумчивость.
   Наконец она произнесла торжественным и почти загробным голосом:
   — Ты встретишься с мертвецом! Ты будешь говорить с ним!
   Анжелика ощутила ледяную дрожь в корнях волос.
   — Что это значит?
   — Я точно не знаю, — ответила англичанка, покачав головой. Это неопределено. Это странно.
   Анжелика вспомнила видение матушки Мадлон и не испытала при этой мысли никакого энтузиазма.
   — Я вовсе не хочу говорить с мертвецом.
   — Какая ты строптивая! Ты хочешь знать свою судьбу, ты хочешь знать все, даже из области невидимого, но ты ничего не принимаешь!.. А если бы ты узнала, что твоей судьбе угодно заставить тебя ненавидеть? Или если бы тебя должны были забросать камнями?.. или нас?..
   — Я этого не хочу. С меня хватит побивания камнями!
   — Вот так, ты права, моя дорогая. Все разрешается. То, что ты совершила в своей жизни, причисляет тебя к победителям, а не к побежденным… Вот почему мы везде видим триумф и славу, связанные с твоим именем… Послушай еще. Напрасно и безрассудно желать придать предсказаниям Таро конкретный смысл. Наше толкование иносказательно. И как я только что тебе говорила, на этой карте может быть изображен король, а может быть твой супруг, или оба, или кто-нибудь другой, кто их напоминает. Об этих вещах узнают только потом… Это символ, который нам явился… К чему насиловать наше воображение? Будь мудрой и терпеливой к предсказаниям. Ты все поймешь в нужное время.
   Затем они принялись смеяться, как дети-сообщники, которые радуются своим шуткам и затеям.
   Волна разбилась о край скалы и на них пахнуло соленым ветром. Все было спокойно и тихо. Все говорило о согласии. Вдали на волнах французского залива белели паруса больших кораблей и рыбацких лодок. Все, казалось, походило на элегические мечты. Ветер играл волосами трех женщин, склонившихся над магической звездой.

15

   «Они ничего не сказали мне ни о „Блестящем человеке“, ни о „Панессе“,
   — подумала Анжелика, когда спускалась к порту, чтобы распорядиться об отъезде своих подруг. Она не была полностью удовлетворена. Несмотря на то, что ей предсказали такие успехи и победы, Анжелика, которая соотносила свое путешествие в Новую Францию с обилием всякого рода опасностей, удивлялась, что эти хрупкие предсказательницы забыли рассказать ей о персонажах, о которых всегда отзывались с ужасом: о «Черном мужчине» и «Черной женщине», его сообщнице. Они их называли еще «Блестящий человек» и «Панесса», эти эпитеты были столь неожиданны, что Анжелике показалось, что англичанки забыли об этих людях, словно бы никогда ничего о них не слышали.
   Пусть будет так! Они мертвы, их похоронили. Похоже «забывчивость» предсказательниц убедила ее.
   Но Анжелика надеялась, что ей стоит безоговорочно поверить в те знаки и предзнаменования, на которые указывали Рут и Номи.
   Ибо Рут, после того, как объявила ей об испытании и с большим трудом объяснила в чем состоит его сущность, ничего к этому не добавила. То ли потому, что была рассеянна, то ли оттого, что не была уж столь близка с Анжеликой, как в Салеме, или может, ее меньше интересовали ее дела по причине слабости здоровья и души после смерти Агар, тюрьмы… волшебница не могла уже так далеко заглядывать в будущее. Ее спокойствие по поводу судьбы Анжелики было полным. Все было окутано голубой дымкой, все, что касалось будущего Императрицы, то есть ее, по определению карт Таро, — героини трех триумфальных семистиший.
   С большим трудом двое английских моряков тащили своего компаньона, пьяницу из экипажа. Его тошнило одновременно вином, которое он в неограниченном количестве употребил в «Гостинице при форте» и проклятьями в адрес этих «пожирателей тумана», напоивших его отменными французскими винами.
   Ему связали руки и ноги и кинули на дно шлюпки.
   Пришел момент прощания.
   Рут Саммерс повернулась к Анжелике.
   — Не терзайся!
   — Мое беспокойство бессмысленно?
   — Ты беспокоишься преждевременно. Это глупость. Ты обращаешь свои силы против немощных призраков.
   На берегу собралось немного побольше людей, чем во время их приезда.
   Жоффрей пришел попрощаться и вручил англичанкам подарки, среди которых был большой отрез черной ткани, чтобы они могли сшить себе более удобные одеяния.
   Анжелика стояла рядом и смотрела, как они удаляются в шлюпке, танцующей на волнах, прижавшиеся друг к другу в своих черных капюшонах и плащах. Они напоминали черных ворон. Рядом с ними находились их защитники
   — английские дворяне и офицеры в красных и черных камзолах, с развевающимися перьями, жабо и кружевными манжетами — и матросы в красно-белых шапочках, которые работали веслами, посылая последние прощальные крики берегам Французского залива от берегов Темзы.
   Они возвращались в Салем, красивейший маленький городок с его сиренью, тыквами и позорным столбом.

16

   — Приходите мне помочь, — сказала Анжелика Северине Берн.
   После отъезда двух англичанок, появление которых произвело переворот в спокойной жизни города, но возле которых многие объединились, чтобы получить совет и лекарство, был созван Городской Совет, решивший устроить на скале лазарет. Каменщики и столяры отправились туда, чтобы обновить стены, балки, дверные петли и замок, залатать дыры в крыше. Вдоль стен укрепили доски, чтобы расставить на них склянки, коробочки, порошки, мензурки и колбы, а на полу разместили несколько сундуков для белья, ваты, корпии и одеял, а также для запасов масла, свечей и топлива.
   Оставалось подмести пол и промыть щелочным раствором стол и скамеечки.
   Анжелика поднималась по тропинке в сопровождении девушки и целого выводка маленьких девочек, среди которых были Доротея и Джаннетон с острова Монеган и маленькая англичанка, избежавшая гибели в Брюнсвик-Фолс
   — Роза-Анна, дочка Уильямов.
   Немного спустя, пока малышки выносили корзины с мусором, Анжелика и Северина, вооружившись вениками из еловых лап, старательно и энергично подметали пол и площадку вокруг будущего лазарета.
   Анжелика «открыла огонь».
   — А теперь скажи мне, есть ли у тебя новости о Натаниэле де Рамбур?
   — Почему именно о нем? — спросила девушка, отводя взгляд.
   — Потому что и у него найдется повод интересоваться тобой!
   Северина пожала плечами и издала ехидный смешок, смягченный, однако, чем-то вроде снисходительности.
   — Он? Меня бы это удивило! Что это взбрело ему в голову? Ничего. Меньше, чем ничего! Он похож на большую чайку, которая заблудилась в бурю! И больше того! Чайка всегда найдет своих, ее интересуют средства к существованию. Тогда, как его — нет! Он ни о чем не думает! Одни только неосуществимые проекты. Он ничего не знает…
   Она перестала подметать и повернула к Анжелике лицо, на котором горели блестящие и оживленные черные глаза.
   — Представьте себе, он даже не представлял себе, откуда взялось слово «гугенот», которым называют нас, французских реформистов.
   Он не знал, что это слово произошло от немецкого «айдгеноссен», что значит «конфедераты». Так называли швейцарских партизан, которые хотели присоединиться к Конфедерации Швейцарии и бороться против герцога французской Савойи.
   А позднее другие наши кальвинисты объявили себя вне старых доктрин. Тогда наши противники-католики прозвали нас «егенеты», что мало-помалу превратилось в «гугеноты». Я все это отлично знаю. Тетя Анна такая ученая, и она многое мне рассказала. Но он! Его невежество… это… жалко его слушать!..
   Батюшка прав, когда говорит, что дворяне-реформаторы еще более глупы и невежественны, чем католики.
   — Если ты находишь его таким глупым и малопривлекательным, то зачем же ты…
   Северина снова принялась энергично подметать, затем бросила веник и, подбежав к Анжелике, спрятала лицо на ее груди.
   — О, госпожа Анжелика, это из-за вас…
   — Не говори так! Твои родители обвиняют меня в самом плохом, в том, что я плохо на тебя повлияла, что я тебя надоумила… в чем только не обвиняют…
   — Вы сама, ваш образ меня вдохновил. Вы открыли мне, что любовь — это великая тайна. Я-то думала о свадьбе, приданом, блестящей партии. И однажды я поняла, что в любви нет никакой логики. Что настоящая любовь подобна молнии, что мы имеем на нее полное право, но теряем ее из-за того, что не узнаем, из-за того, что не склоняемся перед ней, оттого, что не понимаем, что это милость божья… Я не знаю, как объяснить… Слова так ничтожны… Нужно бы говорить часами о таких вещах, которые недоступны человеческому глазу.
   Это правда, я находила его глупым, некрасивым, неприспособленным к жизни. И, однако, как вам объяснить, почему это произошло? Это было в прошлом году. Тот же английский корабль, что стоял в нашем порту недавно готовился поднять паруса и увезти ваших подруг в Новую Англию. Они зашли к нам, чтобы попрощаться.
   Меня охватило предчувствие, возникла уверенность, что он тоже хочет уехать, несмотря на все мои усилия, приложенные, чтобы привезти его в Голдсборо. Он собирался нас покинуть, и я никогда бы с ним не встретилась. Я тайком выбежала из дома и побежала на площадь. Я увидела его в толпе, и, как я и предполагала, он нес свой багаж, сумку к трапу корабля.
   С этого момента началось нечто, что я вам не берусь объяснить. Мы словно бы очутились в облаке. Как только я подошла к нему, и взгляды наши встретились, он бросил сумку и взял меня за руку. Мы пошли, ни слова не говоря, прочь из города, и углубились в дикий лес. Что за сила владела нами! Что за страсть! Он ничего не знал. А я тем более. Это было в первый раз. Мы впервые любили, ничего не зная об этом. Что за чудные ощущения, несмотря на боль! Небеса разверзлись! В своем порыве он преобразился. Моя покорность поразила его… и меня. О!.. Я уверена, что Адам и Ева в земном раю, впервые узнав друг друга не были более счастливы. Вы правы, госпожа Анжелика, экстаз стоит всех бед, всех жертв…
   Нет, не браните меня. Вы заботитесь обо мне, потому что я и для вас немножко дочка, но я знаю, что вы одобряете, когда кто-то следует своему пути. Тот, кто бережет сверх меры себя, не заслуживает внимания. Что до упреков, которыми меня осыпают мои родители… И Северина, рассмеявшись, встряхнула головой, разметав по плечам свои чудные черные волосы.
   — Нет! Нет! Дорогая госпожа Анжелика, это не только ваши слова или строчки из письма, которое вы мне читали. Я говорю вам: это ваш пример! Это ваш образ! Это то, как вы живете с вашим супругом, который доказал мне, что любовь существует. И также — это то, что существует между отцом и Абигаэль. Их не за что осуждать… И я сказала об этом отцу. Он разгневался из-за этих слов. Нужно было защищаться, и я нашла веский аргумент…
   То плача, то смеясь, она загрустила, склонив голову.
   — Я потеряла моего ребенка, — прошептала она с горечью.
   Сдержав рыдание, она овладела собой. Она видела, как с ее кровью исчез плод ее надежды, ожидания новой радостной жизни, связанной с рождением ребенка.
   — Да, я знаю, я понимаю…
   Анжелика вспомнила свое подавленное состояние, когда с ней случилось подобное. Она чуть не выцарапала глаза вельможе, который сопровождал ее в качестве пленницы до Парижа, когда перевернулась карета, и она поняла, что теряет «милое обещание» будущего счастья. В этот момент не существовало судьбы, будущего и настоящего, не существовало Жоффрея и Колена. Было лишь ощущение потери ребенка. Таковы женщины!
   — Ну почему вас не было рядом, госпожа Анжелика! Никто не понимал меня. Они думали только об одном: как бы не узнали соседи.
   Анжелика постаралась объяснить, до какой степени испытание, выпавшее на долю их семьи, изменило бы судьбу Бернов.
   — Они должны были бы отвечать на унизительные вопросы, сносить насмешки, критику и несправедливые упреки друзей, защищать свою дочь, требовать для новорожденного ребенка нормальной жизни. И они сделали бы это. Но кто знает, не вынудило ли бы это их к добровольному отказу от общения, к затворничеству? Ибо здесь лелеют порицание с таким удовольствием. Может быть вам бы пришлось покинуть Голдсборо. А Лорье? А Мартьяль? Таков уж наш мир. Тебе не следует на них сердиться.
   — Но я сержусь на них, и никогда им этого не прощу.
   — Не будь так категорична, маленькая безумная девчонка! Ты стала женщиной, и ты больше не та малышка, что думала, что вся жизнь и окружающие люди созданы только для тебя. Ты лелеешь свою любовь! Прекрасно! Приготовься встретить супруга, который должен приехать. Я напишу господину Молину в Нью-Йорк. Он встретился с моим братом Жоссленом после долгих лет разлуки. Меня удивит, если он не попытается «наложить руку» на Натанаэля. Так значит ты его имела в виду, когда сказала мне: «В моем сердце живет любовь, которая помогает мне выжить?»
   — Да.
   Анжелика рассказала, как Онорина, будучи сильно взволнована этими словами, приложив руку к сердцу, сказала то же самое в момент расставания в передней пансиона Маргариты Буржуа.
   — Онорина! Милая сестренка! — произнесла Северина с меланхолической улыбкой. — Как она непредсказуема и забавна. Я бы дорого заплатила, чтобы узнать имя ее тайной любви. Мы не узнаем его никогда, без сомнения. Она всегда дорожила своими мыслями, слишком дорожила, чтобы доверять их непонятливым и неблагодарным взрослым.
   Они снова принялись подметать. Анжелика спросила:
   — Итак, никаких новостей?
   — О нем? Никаких. Однако я не отчаиваюсь и с нетерпением жду. Я жду, что он вернется. Я ничего другого не жду. Он вернется. То, что мы испытали вместе, ему не сможет дать больше ни одна женщина. И он этого не забудет. А я тем более.

17

   Габриэль Берн остановился на краю тропинки, чтобы всмотреться пристальным и суровым взглядом в группу молодых девушек и детей, которые прыскали от смеха при виде трех сыновей старика Мак Грегора и их отца, одетых в настоящее шотландское платье. Это были традиционные ритуальные костюмы, и хотя они смешили молодежь и вызывали любопытство взрослых, во всем этом не было ничего предосудительного.
   Однако это возбудило в господине Берне раздражение и злость, которые еще больше усилились при виде Анжелики. Она была в нескольких шагах, и не было возможности избежать встречи. А это ему удавалось с успехом в течение нескольких дней.
   Анжелика, которая повсюду искала его, не хотела уезжать из Голдсборо, не переговорив с ним. Как только она заметила его, наблюдающего за происходящим на улице, она устремилась навстречу.
   Рассерженный, что дал себя застать врасплох, он первый пошел в атаку.
   — Вы только посмотрите на этих кралечек! — сказал он, широким жестом, указав на смеющихся девушек, даже не удосужившись поприветствовать ее. — Они хихикают, кудахчут, как куры, шепчутся о разных глупостях насчет этих увальней, которые осмеливаются предстать средь бела дня без чулок и штанов и прогуливаться в таком виде по городу, славящемуся своими благочестивыми нравами.
   Анжелика перенесла свое внимание на сценку, которая его так разгневала.
   В радостном свете солнца три массивных фигуры молодых людей и их отца, не менее крепкого, несмотря на седые бакенбарды, появились на пороге дома, где они провели ночь. Они и вправду были одеты только в блузы с развевающимися полами.
   Эти шотландцы из Нового Света носили традиционные блузы, отделанные кожей и шафраном, сшитые из так называемой ирландской ткани, которую еще иногда пропитывают смолой, чтобы укрываться от дождя и морских брызг.
   Они сделали несколько шагов и, стоя на небольшой дистанции друг от друга, принялись важно надевать на головы большие голубые береты с помпонами, а затем натягивать чулки из красной шерсти, которые в городе назывались «красные колени». Чулки укреплялись под коленями специальными лентами зеленого или желтого цвета. Полы их блуз развевались по ветру, что особенно бесило господина Берна.
   — Они не носят белья. В Лондоне я слышал, как их офицеры говорили, что это облегчает порку.
   С давних времен, находясь в отрыве от остальной армии, шотландцы с острова Монеган были далеки от подобных воспоминаний. После того, как были повязаны двойным узлом шейные платки, они начали самую важную часть одевания, — облачение в традиционные большие пледы, украшенные традиционными узорами их клана, клана Мак Грегора, прибывшего из Шотландии в 1628 году вместе с сэром Уильямсом Александром.
   Сначала все четверо расположили свои пояса на земле в равном расстоянии друг от друга. Затем были расстелены пледы, клетчатой расцветки, которые по ночам служили одеялами, а днем — одеждой. Важно было соблюсти пропорции, ибо нижняя часть пледа служила юбочкой или килтом, и была короче, чем верхняя. Они тщательно расправили складки, так чтобы одна сторона накрыла другую, и чтобы длина юбочки точно соответствовала правилам. Она должна доходить до колен.
   Затем они застегнули пояса, и завернувшись всякий на свой манер в верхнюю часть пледа, они поприветствовали толпу юных зевак, которая отозвалась веселыми криками и аплодисментами. Закончив обряд одевания, все четверо отравились в «Гостиницу при форте».
   Берн отвернулся, не ответив на их сердечное приветствие.
   — Нас повсюду окружают недостойные, нечестивые люди.
   — Я думаю, что скорее всего — ваше восприятие, ваше дурное настроение виновато в том, что вы видите в плохом свете жителей Голдсборо, из которых эти господа с Монегана — далеко не самые неприятные. Всякий шотландец, пусть даже и без белья, если уж это вас так волнует, между прочим, так же, как и вы сторонник Реформы, и это самое главное… Но… Довольно. У меня есть неприятный повод с вами поговорить, и вы от этого разговора не отвертитесь.
   Как вы осмелились дойти до того, что такую прекрасную женщину, как Абигаэль, вы заперли и лишили возможности просить помощи у собственных детей? В первый раз слышу подобные рассказы о цивилизованном человеке, который позволяет себе подобное по отношению к супруге, которая этого не заслуживает. И, однако, самому Богу известно, что мне пришлось повидать разных негодяев! И я не встречала ничего подобного, говорю я вам! И надо же, чтобы вы, господин Габриэль Берн, перешли всякие границы!
   Вы заслуживаете того, чтобы она обошлась с вами подобно той, кто дала ей имя, Абигаэль Библейская, которая бросила своего «медведя» — мужа Набаля, родом из Маона, человека очень богатого. «Имя этого человека — Набаль, а его жены — Абигаэль. Это была умная и красивая женщина, но муж был груб и зол…»
   Вы знаете, что произошло с этим Набалем, когда бедняжка Абигаэль пустилась бежать куда глаза глядят лишь бы избежать его несправедливых придирок и кровопролития, которое ей угрожало из-за грубости и невежества супруга? Вам это известно?.. Или нужно, чтобы я напомнила?
   — Нет, во имя Неба, — стал протестовать Берн, который безуспешно пытался ее остановить. — Ни к чему! Я знаю Библию, и даже получше вас.
   — Это еще как сказать. Во всяком случае я не стану притворяться, будто не знаю причин, которые вас толкнули на этот непростительный поступок относительно вашей Абигаэль. Вы хотели помешать ей принять моих подруг, приехавших из Салема, чтобы встретиться со мной. Перед тем, как вынести вам приговор, я, так и быть, выслушаю вас. Что сделали вам эти женщины?
   — Они англичанки, колдуньи и грешницы.
   — «Пусть, кто без греха первым кинет в нее камень».
   Она знала, что господин Берн терпеть не мог слышать, как она цитирует Святое Писание. Всегда восхищаясь ей, тайно ей поклоняясь, он предпочитал, чтобы она, чей образ жизни он считал легкомысленным и фривольным, не касалась в разговоре Священной Книги. Поэтому он разозлился, когда Анжелика напомнила ему библейскую историю Набаля и Абигаэль, хотя и не мог ей возразить.
   — Кроме того, они красивы и любезны, что является, как мне известно, по мнению многих, дьявольской ошибкой… Умы светлые и глубокие, что, к сожалению, не является достоинством многих в этом городе.
   — Сказано: «Ты не позволишь колдуну жить».
   — А я вам отвечу: они творят одно Добро. А также сказано: «Узнаем древо по плодам его». Это истина, и чтобы с этим покончить, добавлю, что мне было больно узнать, что мои дорогие подруги были изгнаны из города, в котором искали пристанища, и были изгнаны моими друзьями, к которым я в равной степени привязана. Это ставит меня перед невозможностью выбора, который я не могу совершить без боли, без сердечного терзания, и, который я не сделаю. Но это все вынуждает меня бранить тех, у которых не сердца…
   Берн краснел, бледнел, мучался.
   — Но признайте, что персоны, о которых вы говорите, не такие уж заурядные личности, — наконец он вставил слово. — И признайте, что вы напрасно вступили с ними в дружеские отношения, — продолжил он тоном, однако, более неуверенным, чем вначале.
   Этим он навлек на себя бурю. Глаза Анжелики потемнели и метали молнии, как во время грозы. Она бы ударила кулаком по столу, если бы таковой находился в пределах ее досягаемости.
   — А вам не кажется, господин Берн, что и вы-то человек не совсем простой?.. И что у меня гораздо больше поводов отказать в дружбе вам за те неприятности, которые вы причинили моим друзьям и мне во ответ на то добро, которое я вам делала?
   Габриэль Берн был так рассержен и в то же время обескуражен, что пустился мерить шагами пространство вокруг Анжелики, сопровождая свои передвижения какими-то неопределенными жестами, не находя слов, чтобы объясниться. Он произносил только бессвязные фразы.
   — Опасность для наших детей… Безопасно на них смотреть издалека… Приметы ведьм…
   Анжелика следовала за ним, не собираясь успокаиваться.
   — В юности вы были не так нетерпимы к грешницам. Я помню, когда вы возвращались из Шарантонского храма, после службы, на которой вы были вместе со своими друзьями-студентами, вы заметили босую женщину, вымокшую под дождем. Тогда вы посадили ее на круп вашей лошади. Если я правильно поняла, сегодня бы вы оставили ее барахтаться в грязи, бедную проститутку, спешащую в Париж.
   — Не говорите так! — возразил он, шокированный ее словами.
   — Кем же я была в ваших глазах, как не проституткой? И, однако, вы проявили себя как человек достойный, честный и сердечный, полный сострадания и далекий от того, чтобы воспользоваться моим тяжелым положением.
   — Все меняются с возрастом, — оправдывался Берн. — Ответственность, налагаемая на нас с годами, заставляет нас быть мудрыми. Вообще, я обыкновенный человек, во мне нет ничего героического. Да, в юности все мечтают о подвигах, о том, чтобы установить справедливость в отношении всех обездоленных, о том, чтобы изменить мир. Но позже я вернулся к тому, чему учил меня отец, к его принципам, а он был мудр. Как и он, я не одобряю авантюры приключения, источником которых не является праведная борьба и уважение к законам.
   — О, конечно! Я в этом убедилась. Боевой дух? Кажется, он вам еще не совсем изменил. Его у вас оставалось предостаточно, когда вы пытались при помощи только одной дубинки защитить от бандитов ваш обоз в Сабль-д'Олонн. И еще, когда в Ля Рошели вы задушили шпиков Бомье и закопали их тела под слоем соли, в то время, как полицейские и религиозные деятели стучали в вашу дверь, чтобы арестовать вас! Ваше уважение к законам, поэтому мне кажется весьма спорным!
   Габриэль Берн вздрогнул, остановился, как вкопанный и уставился бессмысленным взглядом, как если бы события, о которых она говорит, полностью стерлись из его памяти.