Страница:
Внезапно Анжелика почувствовала усталость. Ее руки с трудом держали тяжелый мушкет. Она не очень много тренировалась в течение года. В плечах возникла резкая боль, которая отдавалась в затылке и даже в мускулах лица, напряженных, чтобы не упустить прицел.
На мушке она держала человека в сером плаще с белым крестом на груди, словно символом мистического безумия, который медленно приближался, произнося слова, которые она считала ошибочными… и даже глупыми…
«Даже глупыми…», — подумала она, захотев закричать от горя.
Она знала его так близко, и он был совсем другим, излучающим свет и правду, не страшащимся покинуть старые пути, чтобы попытаться еще дальше проникнуть в разные аспекты забытого долга.
Где был тот, ее старый друг из Квебека, который запечатлел целомудренный поцелуй на ее губах в саду губернатора?..
Офицер, вельможа, рыцарь Мальты, который был здесь и пытался увлечь ее на гибель в перипетии религиозной и политической борьбы, в сражения и убийства, был лишь тенью, лишенной души. «Другой», фанатик-иезуит, его друг, отравил его сердце.
Она знала теперь, что он смотрел на нее другими глазами, глазами мертвого иезуита, и что против этого ей невозможно было сражаться.
Вот он снова пошел.
— Остановитесь! Остановитесь! — зарычала она. — Не приближайтесь!
Она выпрямилась, без ума от ярости, охваченная отчаянием перед фантомом своего друга-рыцаря, который подчинил себя власти другого, который отдал себя, даже не осознав этого, в сети демонической сообщницы иезуита, Амбруазины, воцарившейся на земле Канады. Он продвигался с выражением нежности на лице, тогда как она умоляла его остановиться; она выпрямилась, обезумев от боли и негодования, страшась собственного бессилия и того, что она может уступить. Она видела, как тает ее воля к сопротивлению, понимала, что ее уверенность в необходимости любой ценой защищать Вапассу начинает расшатываться. Но она осознавала, что если уступит, это будет наихудшим, это будет гибелью ее и ее детей, что она отдаст на разграбление все плоды их трудов, что она предаст Жоффрея, который вдалеке борется за них, рассчитывая на нее, что она нанесет ему удар в спину.
«Они» добились бы этого в конце концов. Послужить причиной гибели мужчины «выше других» и убить их любовь? Никогда!
И вот она выпрямилась, она была сурова в своей борьбе против новых невидимых монстров, которыми были ее слова, они должны были парализовать и усыпить, и она вскричала изменившимся голосом, который разнесся далеко над лесом и горами:
— Вы ошибаетесь! Змей не здесь!.. Он там, откуда вы пришли… Он завлек вас в ловушку… Он восторжествовал над вами, господин де Ломенье. И он вас задушит… Он вас задушит!..
Вдруг она поняла, что он может воспользоваться их диалогом, ее возбуждением, чтобы дать время солдатам окружить их, что она стоит во весь рост и может стать жертвой пули. Тогда она спряталась в убежище, прицелилась, прижав ружье к щеке так, что барельеф инкрустации впился в кожу, но она не почувствовала боли, была только ярость. «Мое оружие, не предай меня! У меня есть только ты!»
— Не двигайтесь, рыцарь. Или я стреляю.
Не слыша ее, он продолжал идти, словно не видел Анжелику, или, наоборот, видел лишь ее.
Она выстрелила.
Теперь он лежал, вытянувшись посреди равнины, и, казалось, прошли часы, а она все смотрела на бесчувственное тело, не в силах помочь.
Он был там, убитый ею друг, рыцарь Мальты, так печально оставленный всеми в час смерти, чье тело, измученное профессией воина, долгими часами молитвы, светскими обязанностями, теперь вновь обрело прежнюю изысканность и элегантность.
Наступал вечер, и в сумеречном свете, который выделял контрасты, она различила возле трупа длинную струйку крови.
Она застыла и не чувствовала боли в затекших руках и забыла, что по-прежнему находится под угрозой нападения и смерти.
Рука немого англичанина схватила ее за плечо и вернула к реальности.
Он объяснил: «Больше никого. Они укрылись в форте».
— Ночью они вернутся, — сказала она.
Он утвердительно покачал головой, что означало: увы, ночью они снова могут подвергнуться нападению. Она вспоминала, чему научила ее стычка в Катарунке: крещенные индейцы еще более опасны, чем остальные, ибо они не боятся сражаться ночью.
Она вновь обратила свое внимание на ландшафт, спокойный и все больше скрывающийся под покровом ночи.
Бриз доносил до них запах дыма.
Со стороны Вапассу ей по-прежнему была видна башенка и часть укрепления.
Если все нападающие скрылись в форте, то это означало, что началась обширная военная кампания, целью которой было захватить иностранные поселения Кеннебека и Пенобскота.
Однако, предводитель был убит, а, возможно, это был единственный офицер, руководящий операцией.
Не зная, что должно произойти вслед за этой смертью, Анжелика и ее немой союзник не решились оставить на ночь свой боевой пост.
Анжелика не захотела лечь спать в эту ночь. Она предоставила охрану крыши англичанину, а сама пошла посмотреть, как себя чувствуют дети. Они спали на большой кровати, поев черники и сухарей, которые дал им Лаймон. Она проверила все входы. Потом она посмотрела, не найдется ли чего-нибудь выпить. Ей попалась на глаза огненная ода, настоянная на можжевельнике, приготовленная самим Уайтом, она выпила добрый глоток. Потом она снова поднялась на крышу с запасом ружей и пистолетов.
Наступала безлунная ночь. Очень красивые светлые сумерки без тумана еще позволяли различить поверженного человека, черную массу в форме креста, которая вырисовывалась на равнине.
Англичанин спустился, чтобы еще раз проверить все входы внизу.
Наконец, все погрузилось в густой мрак. Анжелика была начеку, вооруженная, и держала наготове зажженный фитиль, чтобы без промедления поджечь порох, если возникнет необходимость.
Приближалась ночь, и, застыв на своем посту, с оружием в руках, держа палец на курке, с парализованным разумом, она словно чувствовала приближение невидимого врага, который отравил ее изнутри, пустив в ее вены яд страха.
Она изменялась, превращалась в каменную фигуру, в соляной столб.
Она не знала, что с ней происходит.
Внезапный шок заставил ее прийти в себя.
Маленькое желтоватое пламя возле нее разорвало темноту, она и не думала, что воцарился такой мрак. Затем возникло лицо немого англичанина. Он что-то пытался разъяснить, шевеля губами и указывая на небесный свод. Он советовал ей довериться Небу?
Нет, кажется, он предупреждал ее, что с высоты угрожает опасность.
Видя, что она ничего не понимает, он изменил тактику и приблизил к ее рукам, держащим мушкет, свой фитиль. Она ощутила не ожог, а, скорее, жар, и затем почувствовала нестерпимую боль. Тут она осознала, в каком состоянии находятся ее пальцы, которые примерзли к холодному железу ружья. Она, наконец, поняла, что означало обращение немого, и о чем он предупреждал.
Холод!
На осень во всей ее красе, блещущую всеми красками всего несколько часов назад, обрушился холод. Это произошло с внезапностью всеобщей катастрофы.
Если тяжелая меховая накидка, которую Лаймон Уайт принес и положил ей на плечи, чуть не опрокинула ее своим весом, то только потому, что Анжелика просто-напросто замерзала, стоя.
Когда при помощи фитиля ему удалось более-менее восстановит кровообращение в ее руках, и тогда одну за другой он отлепил их бережно и осторожно от железа ружья и надел на них меховые рукавицы.
Кровообращение, восстановившееся, наконец, чуть не заставило ее кричать от боли.
Тогда, объясняясь знаками, он указал ей, что зажег внизу огонь и хорошенько укрыл детей в их постели.
На заре ночной мрак сменила стена тумана, посверкивающая ледяными искрами, которая остановилась недалеко от их укрепления. К середине дня туман рассеялся, словно, сожалея об этом, и открылась равнина, еще живая зелень которой, прерванная красными пятнами кустарников, уже блестела от инея, что было предвестием скорых холодов. Анжелика увидела, что тело рыцаря де Ломенье-Шамбор исчезло.
«Они», значит, приходили за ним, пользуясь покровом темноты. Но, сбитые с толку смертью их предводителя, а также сменой температуры и яростным сопротивлением их маленькой крепости, они не воспользовались темнотой, чтобы возобновить приступ.
К середине дня густой непроницаемый туман, как всесильный господин равнины, затопил все. Но зато холод отступал, и в серой пелене появились робкие хлопья снега.
Наутро туман не прошел, а снег образовал довольно плотный слой.
Она поднялась на платформу и плотно закупорила двери и окна.
Анжелика и немой, сменяя друг друга, провели ночь на страже, время от времени выметая снег, потому что порывы ветра задували его в щели. Им пришлось сделать нечто вроде второй крыши из шкур и подстилок, чтобы уберечь запасы пороха.
Отступление канадцев осуществилось на их манер, то есть, как порыв, и без шума.
Два узника маленькой крепости ничего об этом не знали, они не представляли себе реального положения вещей, когда розоватое свечение развернулось на фоне движущегося снежного полотна.
Это была середина ночи, и Анжелика решила, что это заря. Но розовый свет разрастался, не разгоняя мрак.
Этот сильный свет с другого склона холма, поняла она, наконец, означал грандиозный пожар, который этой ночью поглотил большой форт Вапассу, «округ», как называли его «путешественники», которые испытали на себе его гостеприимство.
Огонь, снег, это было странное соревнование, кто — кого.
Ярость ветра разжигала пламя, противостоя падающему снегу, хотя его масса могла бы его потушить. Сколько же часов длился этот пожар?
Анжелика и англичанин решили очищать крышу от снега, ибо, встряхивая шкуры, прикрывающие платформу, и избавляясь от назойливого покрова, они чувствовали, что внизу находится дом.
Спускаясь по лестнице с оружием в руках, они чувствовали, что лезут под землю, чтобы скрыться с поверхности, ставшей необитаемой.
Кошмар прекращался, наступала тишина, жар, свет и благотворная неподвижность места, которое уже не было подвержено ни бурям, ни войнам.
Трое детей играли там, словно маленькие мышки, с игрушками, которые Лаймон Уайт предоставил в их распоряжение. Песок в чане, чашечки…
Когда Анжелика и Лаймон Уайт смогли рискнуть и выйти из убежища, было уже слишком поздно.
Выпавший снег, засыпавший почерневшие руины, преграждал дорогу. Затем были наросты льда, которые невозможно было расколоть. Затем опять снег и опять лед…
Воспользовавшись днем, когда рассеялся ноябрьский туман, немой Лаймон Уайт надел свои снегоходы, взял необходимый запас еды, ружье и принадлежности и, объяснив Анжелике, что собирается идти на юг, в Кеннебек, чтобы рассказать о последних событиях и привести помощь, он покинул убежище старого дома. Несмотря на все, она надеялась.
Шло время. Дни становились короче, ночи — длиннее, темнее. Иногда она выходила проверить ловушки или подстрелить какую-нибудь дичь, но напрасно. И свистящие бураны уже опустили свой занавес. Воспоминания и горечь от разрушения Вапассу прошли, осталась одна навязчивая идея.
Она была узницей зимы с тремя маленькими детьми, и никакая помощь не шла к ним вот уже четыре недели, несколько недель… никто не придет в старый заброшенный дом, где рисковали умереть от голода четыре беззащитных существа.
Снежная буря, завывающая и безумная, стучащаяся то туда, то сюда, село, казалось, напоминала, что адское создание получает иногда разрешение обрушиться на землю. Когда же, наконец, придет Архангел и обратит в прах цепь злокозненных действий демона?
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ АРХАНГЕЛА
37
38
На мушке она держала человека в сером плаще с белым крестом на груди, словно символом мистического безумия, который медленно приближался, произнося слова, которые она считала ошибочными… и даже глупыми…
«Даже глупыми…», — подумала она, захотев закричать от горя.
Она знала его так близко, и он был совсем другим, излучающим свет и правду, не страшащимся покинуть старые пути, чтобы попытаться еще дальше проникнуть в разные аспекты забытого долга.
Где был тот, ее старый друг из Квебека, который запечатлел целомудренный поцелуй на ее губах в саду губернатора?..
Офицер, вельможа, рыцарь Мальты, который был здесь и пытался увлечь ее на гибель в перипетии религиозной и политической борьбы, в сражения и убийства, был лишь тенью, лишенной души. «Другой», фанатик-иезуит, его друг, отравил его сердце.
Она знала теперь, что он смотрел на нее другими глазами, глазами мертвого иезуита, и что против этого ей невозможно было сражаться.
Вот он снова пошел.
— Остановитесь! Остановитесь! — зарычала она. — Не приближайтесь!
Она выпрямилась, без ума от ярости, охваченная отчаянием перед фантомом своего друга-рыцаря, который подчинил себя власти другого, который отдал себя, даже не осознав этого, в сети демонической сообщницы иезуита, Амбруазины, воцарившейся на земле Канады. Он продвигался с выражением нежности на лице, тогда как она умоляла его остановиться; она выпрямилась, обезумев от боли и негодования, страшась собственного бессилия и того, что она может уступить. Она видела, как тает ее воля к сопротивлению, понимала, что ее уверенность в необходимости любой ценой защищать Вапассу начинает расшатываться. Но она осознавала, что если уступит, это будет наихудшим, это будет гибелью ее и ее детей, что она отдаст на разграбление все плоды их трудов, что она предаст Жоффрея, который вдалеке борется за них, рассчитывая на нее, что она нанесет ему удар в спину.
«Они» добились бы этого в конце концов. Послужить причиной гибели мужчины «выше других» и убить их любовь? Никогда!
И вот она выпрямилась, она была сурова в своей борьбе против новых невидимых монстров, которыми были ее слова, они должны были парализовать и усыпить, и она вскричала изменившимся голосом, который разнесся далеко над лесом и горами:
— Вы ошибаетесь! Змей не здесь!.. Он там, откуда вы пришли… Он завлек вас в ловушку… Он восторжествовал над вами, господин де Ломенье. И он вас задушит… Он вас задушит!..
Вдруг она поняла, что он может воспользоваться их диалогом, ее возбуждением, чтобы дать время солдатам окружить их, что она стоит во весь рост и может стать жертвой пули. Тогда она спряталась в убежище, прицелилась, прижав ружье к щеке так, что барельеф инкрустации впился в кожу, но она не почувствовала боли, была только ярость. «Мое оружие, не предай меня! У меня есть только ты!»
— Не двигайтесь, рыцарь. Или я стреляю.
Не слыша ее, он продолжал идти, словно не видел Анжелику, или, наоборот, видел лишь ее.
Она выстрелила.
Теперь он лежал, вытянувшись посреди равнины, и, казалось, прошли часы, а она все смотрела на бесчувственное тело, не в силах помочь.
Он был там, убитый ею друг, рыцарь Мальты, так печально оставленный всеми в час смерти, чье тело, измученное профессией воина, долгими часами молитвы, светскими обязанностями, теперь вновь обрело прежнюю изысканность и элегантность.
Наступал вечер, и в сумеречном свете, который выделял контрасты, она различила возле трупа длинную струйку крови.
Она застыла и не чувствовала боли в затекших руках и забыла, что по-прежнему находится под угрозой нападения и смерти.
Рука немого англичанина схватила ее за плечо и вернула к реальности.
Он объяснил: «Больше никого. Они укрылись в форте».
— Ночью они вернутся, — сказала она.
Он утвердительно покачал головой, что означало: увы, ночью они снова могут подвергнуться нападению. Она вспоминала, чему научила ее стычка в Катарунке: крещенные индейцы еще более опасны, чем остальные, ибо они не боятся сражаться ночью.
Она вновь обратила свое внимание на ландшафт, спокойный и все больше скрывающийся под покровом ночи.
Бриз доносил до них запах дыма.
Со стороны Вапассу ей по-прежнему была видна башенка и часть укрепления.
Если все нападающие скрылись в форте, то это означало, что началась обширная военная кампания, целью которой было захватить иностранные поселения Кеннебека и Пенобскота.
Однако, предводитель был убит, а, возможно, это был единственный офицер, руководящий операцией.
Не зная, что должно произойти вслед за этой смертью, Анжелика и ее немой союзник не решились оставить на ночь свой боевой пост.
Анжелика не захотела лечь спать в эту ночь. Она предоставила охрану крыши англичанину, а сама пошла посмотреть, как себя чувствуют дети. Они спали на большой кровати, поев черники и сухарей, которые дал им Лаймон. Она проверила все входы. Потом она посмотрела, не найдется ли чего-нибудь выпить. Ей попалась на глаза огненная ода, настоянная на можжевельнике, приготовленная самим Уайтом, она выпила добрый глоток. Потом она снова поднялась на крышу с запасом ружей и пистолетов.
Наступала безлунная ночь. Очень красивые светлые сумерки без тумана еще позволяли различить поверженного человека, черную массу в форме креста, которая вырисовывалась на равнине.
Англичанин спустился, чтобы еще раз проверить все входы внизу.
Наконец, все погрузилось в густой мрак. Анжелика была начеку, вооруженная, и держала наготове зажженный фитиль, чтобы без промедления поджечь порох, если возникнет необходимость.
Приближалась ночь, и, застыв на своем посту, с оружием в руках, держа палец на курке, с парализованным разумом, она словно чувствовала приближение невидимого врага, который отравил ее изнутри, пустив в ее вены яд страха.
Она изменялась, превращалась в каменную фигуру, в соляной столб.
Она не знала, что с ней происходит.
Внезапный шок заставил ее прийти в себя.
Маленькое желтоватое пламя возле нее разорвало темноту, она и не думала, что воцарился такой мрак. Затем возникло лицо немого англичанина. Он что-то пытался разъяснить, шевеля губами и указывая на небесный свод. Он советовал ей довериться Небу?
Нет, кажется, он предупреждал ее, что с высоты угрожает опасность.
Видя, что она ничего не понимает, он изменил тактику и приблизил к ее рукам, держащим мушкет, свой фитиль. Она ощутила не ожог, а, скорее, жар, и затем почувствовала нестерпимую боль. Тут она осознала, в каком состоянии находятся ее пальцы, которые примерзли к холодному железу ружья. Она, наконец, поняла, что означало обращение немого, и о чем он предупреждал.
Холод!
На осень во всей ее красе, блещущую всеми красками всего несколько часов назад, обрушился холод. Это произошло с внезапностью всеобщей катастрофы.
Если тяжелая меховая накидка, которую Лаймон Уайт принес и положил ей на плечи, чуть не опрокинула ее своим весом, то только потому, что Анжелика просто-напросто замерзала, стоя.
Когда при помощи фитиля ему удалось более-менее восстановит кровообращение в ее руках, и тогда одну за другой он отлепил их бережно и осторожно от железа ружья и надел на них меховые рукавицы.
Кровообращение, восстановившееся, наконец, чуть не заставило ее кричать от боли.
Тогда, объясняясь знаками, он указал ей, что зажег внизу огонь и хорошенько укрыл детей в их постели.
На заре ночной мрак сменила стена тумана, посверкивающая ледяными искрами, которая остановилась недалеко от их укрепления. К середине дня туман рассеялся, словно, сожалея об этом, и открылась равнина, еще живая зелень которой, прерванная красными пятнами кустарников, уже блестела от инея, что было предвестием скорых холодов. Анжелика увидела, что тело рыцаря де Ломенье-Шамбор исчезло.
«Они», значит, приходили за ним, пользуясь покровом темноты. Но, сбитые с толку смертью их предводителя, а также сменой температуры и яростным сопротивлением их маленькой крепости, они не воспользовались темнотой, чтобы возобновить приступ.
К середине дня густой непроницаемый туман, как всесильный господин равнины, затопил все. Но зато холод отступал, и в серой пелене появились робкие хлопья снега.
Наутро туман не прошел, а снег образовал довольно плотный слой.
Она поднялась на платформу и плотно закупорила двери и окна.
Анжелика и немой, сменяя друг друга, провели ночь на страже, время от времени выметая снег, потому что порывы ветра задували его в щели. Им пришлось сделать нечто вроде второй крыши из шкур и подстилок, чтобы уберечь запасы пороха.
Отступление канадцев осуществилось на их манер, то есть, как порыв, и без шума.
Два узника маленькой крепости ничего об этом не знали, они не представляли себе реального положения вещей, когда розоватое свечение развернулось на фоне движущегося снежного полотна.
Это была середина ночи, и Анжелика решила, что это заря. Но розовый свет разрастался, не разгоняя мрак.
Этот сильный свет с другого склона холма, поняла она, наконец, означал грандиозный пожар, который этой ночью поглотил большой форт Вапассу, «округ», как называли его «путешественники», которые испытали на себе его гостеприимство.
Огонь, снег, это было странное соревнование, кто — кого.
Ярость ветра разжигала пламя, противостоя падающему снегу, хотя его масса могла бы его потушить. Сколько же часов длился этот пожар?
Анжелика и англичанин решили очищать крышу от снега, ибо, встряхивая шкуры, прикрывающие платформу, и избавляясь от назойливого покрова, они чувствовали, что внизу находится дом.
Спускаясь по лестнице с оружием в руках, они чувствовали, что лезут под землю, чтобы скрыться с поверхности, ставшей необитаемой.
Кошмар прекращался, наступала тишина, жар, свет и благотворная неподвижность места, которое уже не было подвержено ни бурям, ни войнам.
Трое детей играли там, словно маленькие мышки, с игрушками, которые Лаймон Уайт предоставил в их распоряжение. Песок в чане, чашечки…
Когда Анжелика и Лаймон Уайт смогли рискнуть и выйти из убежища, было уже слишком поздно.
Выпавший снег, засыпавший почерневшие руины, преграждал дорогу. Затем были наросты льда, которые невозможно было расколоть. Затем опять снег и опять лед…
Воспользовавшись днем, когда рассеялся ноябрьский туман, немой Лаймон Уайт надел свои снегоходы, взял необходимый запас еды, ружье и принадлежности и, объяснив Анжелике, что собирается идти на юг, в Кеннебек, чтобы рассказать о последних событиях и привести помощь, он покинул убежище старого дома. Несмотря на все, она надеялась.
Шло время. Дни становились короче, ночи — длиннее, темнее. Иногда она выходила проверить ловушки или подстрелить какую-нибудь дичь, но напрасно. И свистящие бураны уже опустили свой занавес. Воспоминания и горечь от разрушения Вапассу прошли, осталась одна навязчивая идея.
Она была узницей зимы с тремя маленькими детьми, и никакая помощь не шла к ним вот уже четыре недели, несколько недель… никто не придет в старый заброшенный дом, где рисковали умереть от голода четыре беззащитных существа.
Снежная буря, завывающая и безумная, стучащаяся то туда, то сюда, село, казалось, напоминала, что адское создание получает иногда разрешение обрушиться на землю. Когда же, наконец, придет Архангел и обратит в прах цепь злокозненных действий демона?
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ АРХАНГЕЛА
37
Архангел следовал за Демоном по пятам с самой приемной короля. Гобелен, который сдвигается, дверь, которая открывается на тайный проход, там — две или три ступеньки, и вот… хроники описывают, что подобные конструкции вели в салон мадам де Ментенон, в бильярдную, где король каждый вечер играл партию.
Его сопровождал паж, он придерживал угол гобелена, затем приветствовал дам, разодетых в парчу. Одна из них привстала.
Два взгляда, один — золото, другой — изумруд, скрестились. И в темноте лабиринтов дворца Версаля распространился солоноватый воздух берегов Америки, запах протухшей рыбы, которую сушат на солнце… Вот женщина, которая рыдает, встав на колени возле тела, пронзенного гарпуном: «Залиль! Залиль! Не умирай!..»
Это Она, я уверен, — подумал Кантор де Пейрак.
Тотчас же он отыскал золотой луидор в кармане и сунул его лакею.
— Имя женщины, которая только что мне встретилась!..
Лакей не знал, но «подогретый» вознаграждением, которое мог потерять, он исчез куда-то на минуту, потом вернулся и, подойдя к ассамблее, сгруппировавшейся вокруг бильярдного стола, он прошептал на ухо юноше:
— Мадам де Горреста.
— Кто ее муж? Его титул? — засыпал его вопросами паж, награждая второй монетой.
На этот раз лакей оставил свой пост на час, подсчитав, что возможные упреки не будут стоить таких денег.
Перед окончанием партии короля он вернулся и сообщил Кантору на ухо все, что сумел разведать.
Эта дама была супругой господина губернатора Нивернэ, недавно прибывшего в Версаль по приказу короля. Ходили слухи, что ему поручал дело чрезвычайной важности. Его супруга, утонченная, изящная и приятная особа, понравилась мадам де Ментенон, которая принимала ее среди других дам, что являлось для этих последних наилучшей возможностью быть возле Солнца.
Он узнал, что чета приготовлялась к отъезду в Гавр, и оттуда — в Канаду, где господин де Горреста должен был занять пост губернатора.
Наутро он узнал, что это была «вдова» старого Пари, которая вышла замуж за господина де Горреста.
Все вставало на свои места.
Если Кантор хотел любым доступным образом испросить разрешения на путешествие через моря, ему нужен был удобный случай и предлог. Кантор понял. У него не было ни дня, ни, даже, часа промедления.
Он отправился к мадам де Шольн, своей любовнице. Он нашел ее, охваченную беспокойством из-за того, что она не видела его в течение сорока восьми часов. Не сочтя нужным ставить ее в известность о причинах внезапного решения, он предупредил ее, что собирается отплыть по срочному делу в Новую Францию, и что по этому поводу ему нужно двадцать тысяч ливров.
Мадам де Шольн показалось, что мир раскалывается надвое.
Она издала ужасный вопль, эхо которого не могло отзываться в ее ушах без того, чтобы она не ощутила стыда, отчаяние и жгучего вожделения. Это был крик раненого животного.
— Нет!.. Только не вы!.. Никогда! Не покидайте меня!..
Он посмотрел на нее с негодованием и непониманием.
— Разве вам не известно, мадам, что ничто не может длиться вечно? Вот почему мы должны срывать плод и наслаждаться им, когда он нам дается… Вам это было хорошо известно, когда вы приняли меня в вашей кровати. В мире нет ничего постоянного!.. Мне нужно ехать!..
Она представила его, скачущего по дорогам, атакуемого бандитами, тонущего…
— Но море!.. — простонала она.
Он рассмеялся. Море?.. Да это пустяки. Несколько неприятных недель качки на волнах, мечтая, отдаваясь на милость стихии и доверяя деревянному корпусу, который вас держит, вопрос терпения!
Блестящая юность заставила ее пожалеть, что в его возрасте она не была так весела.
— Ты хочешь встретиться с ним?.. С маленьким лесным животным?..
Кантор нахмурился. Тень пробежала по его лицу.
— Я вовсе не уверен, что встречу его, — сказал он озабоченно.
— Он звал вас?
— Не знаю…
— Не сердите короля…
— Мой брат все уладит…
Они обменялись словами, пока мадам Шольн открывала сундуки, затем шкатулки и наполняла кошель Кантора луидорами, даже не считая.
— Я тебя не отпущу…
— Долг и честь не обсуждаются, мадам.
— Но наконец! Что происходит? Ваша семья, там, в Америке, она что, в опасности?..
— Хуже!
Она уронила голову на его плечо, обливаясь слезами.
— Мой прекрасный господин, ну хоть скажите мне… кого вы собираетесь преследовать?
— Зло!
Он выпрямился. И она отстранилась. Она видела его словно через завесу тумана.
Она будет его ждать, вспоминая его жесты, его редкие улыбки, его слова, такие мудрые. «Мадам, разве вы не знаете, что нет ничего вечного?»
— Спасибо! — крикнул он. — И молитесь! Молитесь за меня!
Он бежал к двери.
— Нет! Вы не можете так уйти… не сказал мне «прощай»!..
Он возвратился в стыдливом порыве и обнял ее. Пока он целовал ее, она поняла, что перед ней — мужчина, тот самый, о котором она мечтала на заре своей жизни. С которым она мечтала жить день за днем.
— Подождите, мой дорогой… Мне в голову внезапно пришла еще одна идея… Два бриллианта из сережек, жемчужное ожерелье, — все это вы сможете продать.
Она отдала их ему, вложила в ладонь и закрыла его пальцы на драгоценностях, словно это было ее бедное сердце, которое он уносил с собой. Он целовал руки этой достойной женщины, которые держал в своих ладонях.
— Спасибо. Спасибо. Я скажу брату, чтобы он вам все возместил, чем раньше, тем лучше.
Она стонала, слезы текли потоком.
— Нет, оставьте все… Это значит, что частичка меня будет с вами.
Он бросился на колени как в первый раз, обнял ее ноги.
— Нежный друг, будь ты благословенна!..
Всю оставшуюся жизнь она будет помнить эти молодые руки, этот обруч вокруг его стана, его юный лоб, прижатый к ней.
Она умрет с этим.
Это будет единственным сокровищем ее жизни.
Вне себя от боли, она поклялась в этом.
Единственная поддержка в любви!
Погоня привела Кантора де Пейрак в Гавр-де-Грас, нормандский порт.
Корабль, который увез нового временного губернатора Новой Франции, его супругу и все их окружение, вышел в море два дня назад. Теперь вся надежда была на бурю, которая отнесет их судно к заливу Гасконь, и из-за этого они задержатся, а Кантор, тем временем, наверстает упущенное время. Но в это почти не верилось. Большие и малые флоты, рыбаки, торговые корабли, нагруженные почтой и пассажирами к берегам Новой Франции, уже подняли паруса, все одновременно. Первые отплытия осуществлялись вовсю. Он нашел маленькое судно, которое необходимо ремонтные работы привели в порт. Это было сторожевое таможенное судно, но Кантор узнал, что намерением капитана было самым прямым путем достичь Сен-Лорана, и хорошенько заплатил за право взойти на борт. Там он дал несколько советов, пользуясь своим опытом мореплавателя и путешественника.
Равным образом он дал понять матросам, что его внешний вид и луидоры соответствуют чистоте и честности его намерений, а также он не позволит никому относиться к себе непочтительно, тем более — пресечет попытки краж или убийства.
На вторую ночь путешествия, два силуэта пробрались на кухню, где спал он, и, склонившись над телом спящего, стали колоть его ножами. Пока они занимались этим, два жестоких удара в затылок свалили их с ног и на время отстранили от активной жизни.
Затем Кантор де Пейрак пошел и разбудил капитана, и попросил следовать за собой, чтобы удостовериться в неприятностях, которые ему хотели причинить, и жертвой которых стало чучело из соломы и тряпок, положенное на его место.
— Капитан, — сказал он, — я вижу, что вы честный человек и не участвуете в этом заговоре, но я удивляюсь, что вы так плохо знаете своих людей и так мало заботитесь о репутации вашего судна.
Я в ваших руках, но и вы также в моих. Я предлагаю вам сделку. Когда я прибуду к берегам Канады, вы получите половину содержимого этого кошелька. Если же вы меня убьете, чтобы завладеть всем, то вы все равно получите лишь малую долю, ведь вам нужно будет делиться с командой. К тому же дни ваши будут сочтены. Я указал членам моей семьи на каком корабле я прибуду. И где бы вы ни были, люди моего отца найдут вас и перережут вам горло, по меньшей мере. Так что подумайте.
Во время этих переговоров один из матросов, который был более ловким, сумел встать на ноги, освободиться от пут, которыми Кантор торопливо связал их, и пришел на помощь капитану, вооруженный ножом. Кантор повернулся и разрядил в него свой пистолет.
— Вы убили одного из моих людей, — сказал капитан после того, как некоторое время смотрел на мертвеца, словно сомневаясь в происшедшем.
— Кто не умеет убивать не может жить, — ответил молодой собеседник. — Вот истина, которую каждый день повторяет мне мой старший брат, и преподал этот урок нам наш отец своим собственным примером. К тому же у вас есть основания верить моим речам. Подумайте, половина золота, которая есть у меня, в обмен на мою жизнь, или все деньги и моя смерть, и вы недолго будете наслаждаться вознаграждением. Все это так, если еще не считать и того, что ваши бандиты постараются вас ограбить. Итак, вам придется меня защищать своей властью, которой вы наделены на этом корабле, где Божьей волею вы — главный. И я посоветовал бы вам по поводу вот этого — оставившего свой пост, чтобы совершить это мерзкое злодеяние, — посадите его в трюм дня на три. Это будет не таким уж страшным наказанием.
Рассуждения и советы молодого мореплавателя подействовали.
Судно шло на хорошей скорости и избегало всевозможных опасностей, подстерегавших в океане: штормы, пираты, неблагоприятные ветры и течения,
— все это благополучно миновало путешественников.
Это было спокойное и легкое плаванье, из тех, которые даже наводят скуку на моряка.
Молодой светловолосый человек продолжал следить за бандитами, и не сей раз они избрали менее грубый способ ограбить его. К нему подослали человека из Дьеппа, которого звали Леон-Мусульманин, потому что он провел в плену в Алжире десять лет, и там он привык носить тюрбаны и любить мальчиков.
Ласковая улыбка, с которой он подошел к Кантору, застыла на его губах, когда он почувствовал, что острие кинжала слегка уперлось в его бок.
— Что тебе надо? — спросил светловолосый юноша.
Человек в тюрбане попытался объясниться. Кантор схватил его одной рукой, а другая тем временем, продолжала держать кинжал у его горла.
— Ты знаешь правило мореплавателей: грех — наказание? Каково будет наказание за то, что мы с тобой совершим?
Кантор монотонно, на манер школьника, изложил:
— Грех — содомия; наказание — тебя повесят и бросят в море, или высадят на необитаемый остров, где, быть может, не окажется воды…
— Наш капитан закрывает глаза на эти игры…
— Я могу попросить его открыть их. Я заплатил за это.
Бедный «мусульманин» убрался и объявил дружкам, что здесь ничего не поделаешь. Он даже не видел кошелька с луидорами. С другой стороны, у него возникла возможность познакомиться с арсеналом оружия молодого человека. Два пистолета, нож и маленький топорик, похожий на индейский. Потом еще шпага на перевязи. И по кинжалу в каждом сапоге.
И таким образом все устроилось. Его оставили в покое. Половина путешествия уже прошла. Они были ближе к американскому континенту, чем к Европе.
Его сопровождал паж, он придерживал угол гобелена, затем приветствовал дам, разодетых в парчу. Одна из них привстала.
Два взгляда, один — золото, другой — изумруд, скрестились. И в темноте лабиринтов дворца Версаля распространился солоноватый воздух берегов Америки, запах протухшей рыбы, которую сушат на солнце… Вот женщина, которая рыдает, встав на колени возле тела, пронзенного гарпуном: «Залиль! Залиль! Не умирай!..»
Это Она, я уверен, — подумал Кантор де Пейрак.
Тотчас же он отыскал золотой луидор в кармане и сунул его лакею.
— Имя женщины, которая только что мне встретилась!..
Лакей не знал, но «подогретый» вознаграждением, которое мог потерять, он исчез куда-то на минуту, потом вернулся и, подойдя к ассамблее, сгруппировавшейся вокруг бильярдного стола, он прошептал на ухо юноше:
— Мадам де Горреста.
— Кто ее муж? Его титул? — засыпал его вопросами паж, награждая второй монетой.
На этот раз лакей оставил свой пост на час, подсчитав, что возможные упреки не будут стоить таких денег.
Перед окончанием партии короля он вернулся и сообщил Кантору на ухо все, что сумел разведать.
Эта дама была супругой господина губернатора Нивернэ, недавно прибывшего в Версаль по приказу короля. Ходили слухи, что ему поручал дело чрезвычайной важности. Его супруга, утонченная, изящная и приятная особа, понравилась мадам де Ментенон, которая принимала ее среди других дам, что являлось для этих последних наилучшей возможностью быть возле Солнца.
Он узнал, что чета приготовлялась к отъезду в Гавр, и оттуда — в Канаду, где господин де Горреста должен был занять пост губернатора.
Наутро он узнал, что это была «вдова» старого Пари, которая вышла замуж за господина де Горреста.
Все вставало на свои места.
Если Кантор хотел любым доступным образом испросить разрешения на путешествие через моря, ему нужен был удобный случай и предлог. Кантор понял. У него не было ни дня, ни, даже, часа промедления.
Он отправился к мадам де Шольн, своей любовнице. Он нашел ее, охваченную беспокойством из-за того, что она не видела его в течение сорока восьми часов. Не сочтя нужным ставить ее в известность о причинах внезапного решения, он предупредил ее, что собирается отплыть по срочному делу в Новую Францию, и что по этому поводу ему нужно двадцать тысяч ливров.
Мадам де Шольн показалось, что мир раскалывается надвое.
Она издала ужасный вопль, эхо которого не могло отзываться в ее ушах без того, чтобы она не ощутила стыда, отчаяние и жгучего вожделения. Это был крик раненого животного.
— Нет!.. Только не вы!.. Никогда! Не покидайте меня!..
Он посмотрел на нее с негодованием и непониманием.
— Разве вам не известно, мадам, что ничто не может длиться вечно? Вот почему мы должны срывать плод и наслаждаться им, когда он нам дается… Вам это было хорошо известно, когда вы приняли меня в вашей кровати. В мире нет ничего постоянного!.. Мне нужно ехать!..
Она представила его, скачущего по дорогам, атакуемого бандитами, тонущего…
— Но море!.. — простонала она.
Он рассмеялся. Море?.. Да это пустяки. Несколько неприятных недель качки на волнах, мечтая, отдаваясь на милость стихии и доверяя деревянному корпусу, который вас держит, вопрос терпения!
Блестящая юность заставила ее пожалеть, что в его возрасте она не была так весела.
— Ты хочешь встретиться с ним?.. С маленьким лесным животным?..
Кантор нахмурился. Тень пробежала по его лицу.
— Я вовсе не уверен, что встречу его, — сказал он озабоченно.
— Он звал вас?
— Не знаю…
— Не сердите короля…
— Мой брат все уладит…
Они обменялись словами, пока мадам Шольн открывала сундуки, затем шкатулки и наполняла кошель Кантора луидорами, даже не считая.
— Я тебя не отпущу…
— Долг и честь не обсуждаются, мадам.
— Но наконец! Что происходит? Ваша семья, там, в Америке, она что, в опасности?..
— Хуже!
Она уронила голову на его плечо, обливаясь слезами.
— Мой прекрасный господин, ну хоть скажите мне… кого вы собираетесь преследовать?
— Зло!
Он выпрямился. И она отстранилась. Она видела его словно через завесу тумана.
Она будет его ждать, вспоминая его жесты, его редкие улыбки, его слова, такие мудрые. «Мадам, разве вы не знаете, что нет ничего вечного?»
— Спасибо! — крикнул он. — И молитесь! Молитесь за меня!
Он бежал к двери.
— Нет! Вы не можете так уйти… не сказал мне «прощай»!..
Он возвратился в стыдливом порыве и обнял ее. Пока он целовал ее, она поняла, что перед ней — мужчина, тот самый, о котором она мечтала на заре своей жизни. С которым она мечтала жить день за днем.
— Подождите, мой дорогой… Мне в голову внезапно пришла еще одна идея… Два бриллианта из сережек, жемчужное ожерелье, — все это вы сможете продать.
Она отдала их ему, вложила в ладонь и закрыла его пальцы на драгоценностях, словно это было ее бедное сердце, которое он уносил с собой. Он целовал руки этой достойной женщины, которые держал в своих ладонях.
— Спасибо. Спасибо. Я скажу брату, чтобы он вам все возместил, чем раньше, тем лучше.
Она стонала, слезы текли потоком.
— Нет, оставьте все… Это значит, что частичка меня будет с вами.
Он бросился на колени как в первый раз, обнял ее ноги.
— Нежный друг, будь ты благословенна!..
Всю оставшуюся жизнь она будет помнить эти молодые руки, этот обруч вокруг его стана, его юный лоб, прижатый к ней.
Она умрет с этим.
Это будет единственным сокровищем ее жизни.
Вне себя от боли, она поклялась в этом.
Единственная поддержка в любви!
Погоня привела Кантора де Пейрак в Гавр-де-Грас, нормандский порт.
Корабль, который увез нового временного губернатора Новой Франции, его супругу и все их окружение, вышел в море два дня назад. Теперь вся надежда была на бурю, которая отнесет их судно к заливу Гасконь, и из-за этого они задержатся, а Кантор, тем временем, наверстает упущенное время. Но в это почти не верилось. Большие и малые флоты, рыбаки, торговые корабли, нагруженные почтой и пассажирами к берегам Новой Франции, уже подняли паруса, все одновременно. Первые отплытия осуществлялись вовсю. Он нашел маленькое судно, которое необходимо ремонтные работы привели в порт. Это было сторожевое таможенное судно, но Кантор узнал, что намерением капитана было самым прямым путем достичь Сен-Лорана, и хорошенько заплатил за право взойти на борт. Там он дал несколько советов, пользуясь своим опытом мореплавателя и путешественника.
Равным образом он дал понять матросам, что его внешний вид и луидоры соответствуют чистоте и честности его намерений, а также он не позволит никому относиться к себе непочтительно, тем более — пресечет попытки краж или убийства.
На вторую ночь путешествия, два силуэта пробрались на кухню, где спал он, и, склонившись над телом спящего, стали колоть его ножами. Пока они занимались этим, два жестоких удара в затылок свалили их с ног и на время отстранили от активной жизни.
Затем Кантор де Пейрак пошел и разбудил капитана, и попросил следовать за собой, чтобы удостовериться в неприятностях, которые ему хотели причинить, и жертвой которых стало чучело из соломы и тряпок, положенное на его место.
— Капитан, — сказал он, — я вижу, что вы честный человек и не участвуете в этом заговоре, но я удивляюсь, что вы так плохо знаете своих людей и так мало заботитесь о репутации вашего судна.
Я в ваших руках, но и вы также в моих. Я предлагаю вам сделку. Когда я прибуду к берегам Канады, вы получите половину содержимого этого кошелька. Если же вы меня убьете, чтобы завладеть всем, то вы все равно получите лишь малую долю, ведь вам нужно будет делиться с командой. К тому же дни ваши будут сочтены. Я указал членам моей семьи на каком корабле я прибуду. И где бы вы ни были, люди моего отца найдут вас и перережут вам горло, по меньшей мере. Так что подумайте.
Во время этих переговоров один из матросов, который был более ловким, сумел встать на ноги, освободиться от пут, которыми Кантор торопливо связал их, и пришел на помощь капитану, вооруженный ножом. Кантор повернулся и разрядил в него свой пистолет.
— Вы убили одного из моих людей, — сказал капитан после того, как некоторое время смотрел на мертвеца, словно сомневаясь в происшедшем.
— Кто не умеет убивать не может жить, — ответил молодой собеседник. — Вот истина, которую каждый день повторяет мне мой старший брат, и преподал этот урок нам наш отец своим собственным примером. К тому же у вас есть основания верить моим речам. Подумайте, половина золота, которая есть у меня, в обмен на мою жизнь, или все деньги и моя смерть, и вы недолго будете наслаждаться вознаграждением. Все это так, если еще не считать и того, что ваши бандиты постараются вас ограбить. Итак, вам придется меня защищать своей властью, которой вы наделены на этом корабле, где Божьей волею вы — главный. И я посоветовал бы вам по поводу вот этого — оставившего свой пост, чтобы совершить это мерзкое злодеяние, — посадите его в трюм дня на три. Это будет не таким уж страшным наказанием.
Рассуждения и советы молодого мореплавателя подействовали.
Судно шло на хорошей скорости и избегало всевозможных опасностей, подстерегавших в океане: штормы, пираты, неблагоприятные ветры и течения,
— все это благополучно миновало путешественников.
Это было спокойное и легкое плаванье, из тех, которые даже наводят скуку на моряка.
Молодой светловолосый человек продолжал следить за бандитами, и не сей раз они избрали менее грубый способ ограбить его. К нему подослали человека из Дьеппа, которого звали Леон-Мусульманин, потому что он провел в плену в Алжире десять лет, и там он привык носить тюрбаны и любить мальчиков.
Ласковая улыбка, с которой он подошел к Кантору, застыла на его губах, когда он почувствовал, что острие кинжала слегка уперлось в его бок.
— Что тебе надо? — спросил светловолосый юноша.
Человек в тюрбане попытался объясниться. Кантор схватил его одной рукой, а другая тем временем, продолжала держать кинжал у его горла.
— Ты знаешь правило мореплавателей: грех — наказание? Каково будет наказание за то, что мы с тобой совершим?
Кантор монотонно, на манер школьника, изложил:
— Грех — содомия; наказание — тебя повесят и бросят в море, или высадят на необитаемый остров, где, быть может, не окажется воды…
— Наш капитан закрывает глаза на эти игры…
— Я могу попросить его открыть их. Я заплатил за это.
Бедный «мусульманин» убрался и объявил дружкам, что здесь ничего не поделаешь. Он даже не видел кошелька с луидорами. С другой стороны, у него возникла возможность познакомиться с арсеналом оружия молодого человека. Два пистолета, нож и маленький топорик, похожий на индейский. Потом еще шпага на перевязи. И по кинжалу в каждом сапоге.
И таким образом все устроилось. Его оставили в покое. Половина путешествия уже прошла. Они были ближе к американскому континенту, чем к Европе.
38
В Новом свете он узнал, что корабль, доставивший губернатора, его жену и все окружение, направился в Квебек, как это и предвиделось. Речи не было о тех, кто сошел по прибытии и мог бы направиться к Французскому заливу. Он был спокоен за свою семью. В Тадуссаке он сошел с корабля, выплатив все, что причиталось, капитану. Радостное ощущение, того, что он вернулся в этот край, возникло у него с того момента, как он вдохнул запах дыма, мехов, реки, в которой текла соленая вода, вблизи от океана. Даже у Квебека она была солоноватой. Однако, если он чувствовал, что природа была дружественная по отношению к нему, то ничего похожего не было со стороны большинства людей. Туман возвещал приближение осени, было уже довольно холодно, он прятал лицо в воротнике своего манто, и на большинстве судов, на которых он плыл вверх по течению Сен-Лоран, он проспал, надвинув шляпу на нос.
Приближаясь к острову Орлеан, он уже знал, что нужно приложить все силы, чтобы сохранить инкогнито, так как он не пропустил мимо ушей слухи, о том, как были приняты в Квебеке новый губернатор и его жена, которая проявила все свои качества Благодетельницы, чтобы завоевать столицу.
Окутанный туманом, прекрасный город с его колокольнями и часовенками казался пораженным мрачными чарами, словно его заколдовали. Однако, он не казался опустевшим или спящим. Движение вокруг города и внутри него казалось призрачным.
Раздавался похоронный колокольный звон.
Прислушиваясь к разговорам прохожих, пока он пересекал района де Монтань, он узнал, что хоронили мадам Ле Башуа.
Холодная волна разлилась у него от затылка до корней волос.
С угла соборной площади, когда он добрался до туда, он увидел похоронную процессию. Люди, одетые в черное, медленно двигались, распевая псалмы. В тумане нельзя было различить кроны деревьев и шпиль собора. Дикие вишни на берегу ручья цветом своей листвы напоминали кровь. Наступила осень.
Он повернул направо, пересек площадь, по-прежнему скрывая лицо в воротнике и глубоко надвинув шляпу, которая спасала не только от солнца, но и от любопытных взглядов.
Приближаясь к острову Орлеан, он уже знал, что нужно приложить все силы, чтобы сохранить инкогнито, так как он не пропустил мимо ушей слухи, о том, как были приняты в Квебеке новый губернатор и его жена, которая проявила все свои качества Благодетельницы, чтобы завоевать столицу.
Окутанный туманом, прекрасный город с его колокольнями и часовенками казался пораженным мрачными чарами, словно его заколдовали. Однако, он не казался опустевшим или спящим. Движение вокруг города и внутри него казалось призрачным.
Раздавался похоронный колокольный звон.
Прислушиваясь к разговорам прохожих, пока он пересекал района де Монтань, он узнал, что хоронили мадам Ле Башуа.
Холодная волна разлилась у него от затылка до корней волос.
С угла соборной площади, когда он добрался до туда, он увидел похоронную процессию. Люди, одетые в черное, медленно двигались, распевая псалмы. В тумане нельзя было различить кроны деревьев и шпиль собора. Дикие вишни на берегу ручья цветом своей листвы напоминали кровь. Наступила осень.
Он повернул направо, пересек площадь, по-прежнему скрывая лицо в воротнике и глубоко надвинув шляпу, которая спасала не только от солнца, но и от любопытных взглядов.