Страница:
Не следует при этом думать, что промышленники не раздумывая бросаются навстречу опасности и руководствуются только слепой бесшабашностью. Напротив, большинство из этих сорвиголов обладают хорошими практическими познаниями в навигации; компас является их постоянным спутником[69]; многие из них в совершенстве умеют пользоваться картами, более того, они составляют их сами[70], пользуясь глазомером (наглядкою) и ведут журналы, где они наносят точки, в которых они были, помечают места, пригодные и непригодные для якорной стоянки, отмечают, при каком ветре лучше всего отправляться в плавание, как высоко поднимается прилив, какова структура берега и грунта и т. д. Многие из этих карт сослужили не малую службу морским офицерам, которым была поручена съемка морского побережья Ледовитого океана и Новой Земли. В качестве доказательства мы можем привести слова знаменитого русского мореплавателя адмирала Литке, который с большой похвалой отзывался о полученных от промышленников картах острова Колгуева, которые абсолютно точно совпали с его собственными измерениями, за исключением рек, которые были признаны значительно меньшими по размерам[71]. Даже те из промышленников, кто не владеет письмом[72], умеют пользоваться картами, как например, кормщик, с которым док. Рупрехт и я ходили по Белому морю и океану: у него при себе была карта Литке, с которой он в своих путешествиях никогда не расставался. Этот кормщик, мезенский мещанин Иван Матвеевич Иглин, представляет собой весьма удивительную натуру; с измальства он привык к жизни на море, зимовал несколько раз на Новой Земле, дважды на Шпицбергене, и год за годом он регулярно участвует в одной из экспедиций. Чтобы дать понятие об его искусности и навигаторской сноровке, нами будет только упомянуто, что архангельский купец Карнеев, у которого он находился в услужении, поручил ему как-то летом идти на промысел на Шпицберген – или Грумант, как этот нейтральный остров называют русские моряки, на котором Иглин прежде никогда не бывал; не долго раздумывая, он взял в руки первую попавшуюся карту и компас, поднял паруса и ушел в море, после того как он благополучно достиг острова, он провел там зиму вместе со своей командой из 24 человек. На следующее лето он вернулся с весьма внушительной добычей в Архангельск, но только с шестью моряками вместо двадцати четырех; остальные восемнадцать человек стали жертвой ужасающей цинги.
Попутно нам хотелось бы заметить, что норвежцы, датчане, англичане, голландцы посещают с тем же самым намерением тот одинокий остров, не решаясь однако остаться там на зимовку. Только русские промышленники не страшатся этого.
Впрочем, и русские не часто плавают на Шпицберген. До 1841 года, насколько я знаю, только вышеупомянутый купец Карнеев и староверческий монастырь Данилов в Кемской волости имели обыкновение отправлять туда свои лодьи. Что касается Новой Земли, то количество судов, посещавших ее, в разные годы весьма колеблется; это зависит от большего или меньшего изобилия морских зверей, которые часто, если их преследование ведется весьма интенсивно, покидают морское побережье Новой Земли, и отправляются дальше, на восток. Так например, в 1831 году на Новую Землю пришло только одно единственное, снаряженное промышленниками судно, в то время как в 1835 году вслед за первой экспедицией знаменитого Пахтусова, предпринятой на средства господ Брандта и Клокова, количество мореплавателей, оправившихся на Новую Землю, достигло 118. С тех пор это сообщение, кажется, вновь было заброшено; в 1841 году, насколько это мне удалось узнать от промышленников, в нем участвовало весьма незначительное количество кораблей.
В Ледовитом океане находится не так уж много островов; на всем пути, следуя по меридиану от Северного полюса до восточной границы Архангельской губернии, мы можем встретить всего лишь четыре острова значительных размеров: Шпицберген, Колгуев, Вайгач и Новая Земля, последний состоящий из двух островов, разделенных проливом, известным под названием Маточкин Шар. Представленное здесь описание Колгуева, второго из этих четырех островов, является результатом наблюдений, сделанных автором во время своего пребывания на острове в 1841 году, сверенных с имеющимися о нем короткими более ранними сообщениями. Нам хотелось бы предварить рассказ об экспедиции, предпринятой для исследования этого острова, исторической справкой.
Первое описание Колгуева мы находим в четвертом томе отчета о Лепехинской экспедиции; но ни Лепехин, ни сопровождавший его Озерецковский сами на острове не были. Их сообщения о последнем скорее позаимствованы из вышедшего тогда журнала «Новые ежемесячные сочинения», а сам автор мне не известен. На русских картах того времени Колгуев изображался или в соответствии с голландскими картами, или, что еще вероятнее, по картам, составленным промышленниками. Только в 1823–24 годах мы получили обстоятельные сообщения: во время своих третьей и четвертой экспедиций на Новую Землю Литке, крейсируя вдоль берегов Колгуева, определил широту и долготу его северо-восточной оконечности и долготу западной оконечности и провел съемку некоторых точек северо-западного побережья: эти съемки приложены к отчету «Путешествие на Новую Землю», в котором находятся также несколько статей о самом острове[73].
Затем в 1826 году была снаряжена новая экспедиция под командованием подштурмана Бережных для съемок морского побережья океана до впадения в него Печоры на востоке, Чёшской Губы, восточного побережья полуострова Канина и острова Колгуева. Эта экспедиция за два летних месяца выполнила порученное ей задание, исследовав все указанные точки за исключением Чёшской Губы, которую объездил вдоль и поперек на северных оленях зимой этого же года Пахтусов. Съемки Колгуева были осуществлены в течение четырех дней на карбасах; с 21 по 25 июля экспедиция проплыла вокруг всего острова[74]. До 1841 года Колгуев посещался только одним единственным естествоиспытателем; в июле того же года в моем сопровождении на остров прибыл хранитель ботанического музея императорской кайзеровской Академии наук доктор Рупрехт. Сначала мы высадились в его южной оконечности, в устье реки Васькиной, откуда Рупрехт на северных оленях предпринял вылазку вглубь острова. После десяти дней пребывания на острове мы решили обогнуть остров кругом, и, плывя под парусами вдоль западного побережья, высадились на берег на речке Гусиная (69° 26' шир.) и на речке Конкина, достигнув между тем северного конца Колгуева (69° 30' шир.), мы вынуждены были из-за неблагоприятного ветра повернуть обратно и за Святым Носом держать курс на Тиманский берег. В августе месяце мы вновь посетили остров Колгуев, а поскольку мы хотели проплыть под парусами вдоль восточного побережья, то направились к Становому Шарку, где пробыли шесть дней, которые Рупрехт еще раз использовал для экскурсий вглубь острова. Следует однако упомянуть, что наше пребывание на Колгуеве состоялось при самых неблагоприятных условиях; из шестнадцати дней, проведенных нами в устье Васькиной и в Становом Шарке, погода в течение десяти дней была такова, что невозможно было и думать о проведении исследования и экскурсиях на остров: сильные штормы ни разу не позволили нам покинуть палатку. Несмотря на это злосчастие, Рупрехту удалось сделать полное описание растительного мира Колгуева, а мне определить географическую широту устья реки Васькиной, а также провести наблюдения за отклонением магнитной стрелки и напряженностью земного материка. С этого времени, насколько я знаю, Колгуев не становился предметом изучения никакой другой научно-исследовательской экспедиции.
Остров Кулгуев (а не Калгэев) расположен между 68° 43' и 68° 30' широты и простирается по долготе от 48° 15' до 49° 55' восточнее по Гринвичу. Периметр острова определен промышленниками в 300 верст[75], уже одно это без сомнения является преувеличением; Литке вычислил его с большей вероятностью в 110 миль или 192 версты[76]. На всем этом пространстве астрономические расчеты сделаны только для двух точек, а именно: широта избы на реке Васькиной и креста на восточном рифе, предпринятые Бережных и Пахтусовым. Первая точка согласно их расчетам находится на 68° 42' 0''[77]. Широту устья той реки, как раз рядом с избой, я определил, исходя из 36 циркуммеридианных высот, в 68° 42' 50'' 3'''; данное устье образует южную оконечность острова.
Очертания Колгуева можно сравнить с неправильным эллипсисом, чья большая ось повторяет направление меридиана и имеет протяженность в 79 верст, в то время как меньшая простирается на 60 верст по направлению к параллели. В самой северной оконечности острова (69° 30' широты) берега с одной стороны резко спускаются на юго-запад, а с другой стороны на юго-восток, вследствие чего этот мыс образует самую примечательную точку всего острова. Юго-западному направлению берег следует совсем недолго; далее он поворачивает на ю. – ю. – в., а затем на юг и пролегает в этом меридиональном направлении на расстояние в 40 верст. Несколько южнее реки Кривая всеми своими многочисленными изгибами он в основном направлен на ю. – в. до самой южной оконечности острова, устья реки Васькиной (68° 43' широты), где он поворачивает на с. – в. и сохраняет это направление до речки Барочиха; затем он изменяет его к восточной оконечности на северо-восточное (49° 55' долготы и приблизительно 69° 7' широты), и наконец, уходит на с. – с. – з. к широте 69° 17', следуя оттуда в северо-западном направлении к северной оконечности острова.
Вдоль всей окружности Колгуева нет ни одного удобного места для якорной стоянки или рейда, а его берега крайне опасны, особенно для больших судов[78], из-за небольшой глубины моря и песчаных банок, или кошек, окружающих его. Весь восточный и западный берега от 69° 17' широты до южной оконечности острова усеяны такими песчаными банками, известными под названием Восточные Кошки. От устья реки Васькина на 20 верст в море простираются Плоские Кошки (плоские песчаные банки). Далее похожие отмели опоясывают небольшую часть юго-западного морского побережья. Эти песчаные дюны в некоторых местах пересекаются протоками или каналами, по которым небольшие суда промышленников могут приблизиться к суше. Пользуясь одним из таких каналов шириной в 30 сажен, можно достичь устья Васькиной, и даже известная под названием Становой Шарок якорная стоянка на восточном побережье Колгуева является ничем иным как таким каналом, отделяющим восточные Кошки от берега. Только эти две точки служат прибежищем для промышленников; в остальном их прибытие наталкивается на большие препятствия, а в штормовую погоду становится просто невозможным. Господин Литке предположил, что эти каналы судоходны только для карбасов, а парусные суда, даже небольшой величины, не могут отважиться на проход в них; тем не менее в 1841 году мы достигли на нашей кочмаре[79], хотя и не без больших трудностей, обе вышеупомянутые якорные стоянки: устья Васькиной и Станового Шарка. Песчаные банки, о которых шла речь, не всегда сохраняют одно и то же местоположение; чаще всего ежегодно в них наблюдаются изменения и зачастую образуются новые: так Пахтусов во время своей второй экспедиции на Новую Землю обнаружил у восточного берега Колгуева кошку, не существовавшую годом ранее.
Устья всех рек, или, что правильнее, ручьев Колгуева из-за их мелководья непроходимы не только для карбасов, но и для весьма небольших лодок даже при высокой воде. Из года в год море заносит песком эти реки, так что они постепенно мелеют; некоторые из них совершенно занесены песком. Так, например, устье реки Гусиная (на северо-западном берегу, 69° 26' широты), которое по заверению нашего кормчего за десять лет до нашей экспедиции еще было судоходно для кочмар и, таким образом, имело глубину приблизительно в пять футов, мы нашли таким обмелевшим, что не смогли подняться по нему даже на самой маленькой лодке. Только устье Васькиной имеет глубину около девяти футов, но, видимо, и оно вскоре разделит общую участь рек Колгуева, так как с каждым годом песчаные наносы в нем становятся все заметнее.
Берега Колгуева невероятно однообразны. Они в основном представляют собой суглинистые обрывы высотой от 15 до 20 сажен; северо-западный берег только в некоторых местах пологий, постепенно он поднимается в этом же направлении. Возвышенные места большей частью удалены от моря на расстояние в полторы-три версты и только западный берег вздымается вверх непосредственно из моря.
Южный морской берег острова и часть юго-восточного – это плоские пространства, образующие вместе с уходящими в море песчаными банками (кошками) единое целое. Внутренняя часть представляет собой широкую равнину или тундру, там и здесь изрезанную озерами и небольшими холмами или земляными валами. Скалистые возвышенности и горные породы на Колгуеве не встречаются вообще, и Бережных заблуждается, предполагая, что остров пересекает каменная гряда[80]. В еще большее заблуждение впадает господин Иславин, по которому один из отрогов Чайцынского Камня переходит в предгорье с тем же наименованием (на Тиманском берегу) и образует остров Колгуев!
Климат Колгуева далеко не такой суровый, как на Новой Земле, и в этом отношении, так же как и по географическому положению, он занимает промежуточное место между последним островом и Каниным Носом. Однако переход от материка к острову Колгуеву оказался для нас весьма ощутимым; в течение всех девятнадцати дней, которые мы провели в различных местах острова в июле и августе, термометр никогда не поднимался выше 9 градусов, и это было только однажды в полдень; обычно он стоял на отметке 4° или 5° и опускался время от времени до 2°, даже до 1° – в то время как на Канине господствовала температура от 10° до 12°, которая сразу же после нашего отбытия с Колгуева на Тиманский берег поднялась до 15°.
Следует заметить, что почва этого острова, которая, как уже было сказано, не содержит ни одной горной породы, не оттаивает в течение года глубже, чем на два фута; дальше вглубь все остается в промерзшем состоянии, чего мы не обнаружили ни на полуострове Канин, ни на Тиманском берегу. Растительный покров Колгуева поэтому крайне беден; даже человеку далекому от ботаники в глаза бросается эта разница по сравнению с Каниным Носом, несмотря на незначительную разницу в географическом положении. На Канине 30 июля мы уже видели множество растений в цвету; в отдаленных болотистых тундрах Колгуева даже в середине июля только изредка встречались цветущие растения. На севере острова попадались совершенно голые, лишенные всякой растительности места. Морошка (rubus chamaemorus), любимый продукт канинцев и других тундряков, здесь не дает плодов. Суровость природы Колгуева не вознаграждается даже живописными видами; весь остров, как уже было сказано, не предлагает взору ничего, кроме неприглядной, прорезаемой то тут, то там озерами и покрытой невзрачными холмами болотистой равнины.
На Колгуеве нет постоянных жителей; не столько негостеприимность острова, сколько его отдаленность от континента затрудняет кочующим самоедам вести на нем оседлый образ жизни. В середине прошлого века, в 1767 году, примерно семьдесят раскольников обоих полов избрали однако этот остров для своего убежища и поселились в северной его части, в устье реки Гусиная, где еще и сегодня можно обнаружить остатки их жилищ[81]; но цинга, причиной которой среди этих переселенцев стал климат, нанесла им такой урон, что только немногие остались в живых и вновь покинули этот остров[82].
Русские промышленники, жители Мезени и окружных деревень и крестьяне из Пустозерска, промышляющие рыбной ловлей и охотой на Белом море и на побережье океана, умеют однако извлекать пользу даже из этого негостеприимного острова. Они нанимают самоедов с Канина и других тундр, плывут с ними по весне на Колгуев, снабжают их продуктами питания, одеждой, северными оленями для их рейдов – поскольку на острове последние не водятся[83] – и необходимым охотничьим провиантом, таким как ружья, порох, свинец и т. д., и оставляют их там на всю зиму. Эти самоеды, некоторые из которых нанимаются за определенное вознаграждение или за долю в добыче, а беднейшие только за еду и одежду, обязаны охотиться на белых медведей или ошкуев, как этих зверей называют промышленники, на моржей, нерп, песцов (canis lagopus) и т. п. С наступлением лета их работодатели возвращаются снова на остров, забирают зимнюю добычу и отвозят ее домой, в Мезень или в Пустозерск, с тем чтобы позднее продать ее в Архангельске или на ярмарках. Кроме шкур упомянутых зверей, самым прибыльным товаром прежде всего являются клыки моржей.
К урожаю зимней охоты добавляется не меньшая летняя добыча, поскольку Колгуев уже с давних времен известен как летнее место обитания бесчисленных стай лебедей, гаг и гусей, в особенности последних. Раньше гуси прилетали на остров в таком количестве, что покрывали его целиком; теперь их число, как заверяют промышленники, уменьшается с каждым годом, к тому же они, спасаясь от преследования, летят дальше на Север, добираясь до берегов Новой Земли. Время их перелета приходится на конец июня, на острове они остаются до сентября, чтобы высидеть своих птенцов и перенести линьку, а затем, сбившись в длинные вереницы, вернуться на юг. Для ловли этих птиц самоеды прибегают к различным средствам, в зависимости от большего или меньшего их количества: они бьют их из ружей, ловят сетями или травят специально натасканными для этого собаками, которые, учуяв след, необычайно проворно бросаются на них и душат едва оперившийся молодняк; довольно часто сами самоеды, вооружившись дубинками, набрасываются на птиц и убивают их стаями. Убитые гуси засаливаются промышленниками, хозяевами самоедов, и вместе с прочей добычей доставляются на материк. Гусиные яйца также собираются в больших количествах. Что касается других птиц, то они не водятся в изобилии; однако количество гаг достаточно, пух их очень ценится. Средние цены на различные продукты, добытые на Колгуеве в 1841 году в Мезени были таковы: засоленный гусь – 20 коп.; летний песец или крестоватик – 1 руб. 20 коп.; белый или зимний песец – от 3 руб. до 3 руб. 50 коп.; шкура медведя низшего качества – 10 рублей, а высшего – 60 рублей; гагачий пух – 20 рублей за пуд. Все эти цены указаны в ассигнациях.
На всем острове в 1841 году мы встретили только семь промышленников-добытчиков, которые бывают на Колгуеве каждое лето. Трое жителей Мезени и двое из Пустозерска поставили на реке Васькиной времянку, а двое других, которые также были из Пустозерска, постоянно высаживались на Становом Шарке. Самый богатый из этих промышленников, житель Мезени Попов, ежегодно отправлял из устья реки Индига с Тиманского берега одну лодью на Колгуев, вторую ладью на Новую Землю и третью в Архангельск. На реке Индига, примерно в пятидесяти верстах от ее устья, уже поселился отец Попова[84], а сын живет теперь постоянно в этой пустыне среди кочующих самоедов. Недалеко от него, выше от устья по реке, поселился его племянник. Возможно, эти поселения в тундре положат начало будущим значительным колониям.
Промышленники, обитающие на Колгуеве, живут в избах, которые, собственно, строятся для этой цели и служат одновременно складами для хранения добычи. Древесина для этих изб доставляется из Мезени или из Пустозерска, в то время как плавник, который в большом количестве можно найти по берегам Колгуева, а особенно на Плоских Кошках, не пригоден для строительства, но зато является подходящим топливом. Самоеды, работающие на этих промышленников, не имеют твердого пристанища, они рассеиваются по всему острову и живут в своих переносных палатках, или чумах.
Как уже говорилось, промышленники собираются на Колгуеве в начале лета и покидают его снова в середине или к концу августа. Они привозят своим работниках хлеб, одежду, водку (к которой самоеды, как и все дикие или полудикие племена имеют неотвратимую тягу) и различные другие предметы. За одну маленькую порцию водки, которую русские продают вдвое, а то и втрое дороже, самоеды отдают все, чем они обладают, соглашаясь на любые условия. Пьянство развито у них чрезмерно; даже женщины и дети напиваются так, что валятся с ног, а ко времени нахождения на острове промышленников и завершения расчетов самоедские оргии находятся в самом разгаре.
Легко представить, что промышленники таким путем пытаются извлечь для себя выгоду, и это обстоятельство, видимо, может объяснить то, что многие самоеды вынуждены в течение целого ряда лет служить одному и тому же хозяину; я встречал даже таких, которые не покидали острова более десяти лет. В 1841 году на Колгуеве в общей сложности находилось шестьдесят самоедов. Не следует поэтому удивляться тому, что самоеды пытаются подобным же образом ответить на явные преимущества русских, так что их взаимоотношения строятся на взаимном обмане. Промышленники рассчитываются с самоедами за водку и другие насущные вещи по самым бессовестным ценам, за что самоеды не отдают им всю добычу, заготовленную за год; они утаивают часть последней и продают или обменивают ее другим торговцам после отъезда своих хозяев, чему я сам был свидетелем. Таким образом, даже в этих отдаленных областях господствует грандиозная корруптивная система; хозяева похваляются друг перед другом, обирают своих работников и подвергаются обману со стороны последних.
Попутно нам хотелось бы заметить, что норвежцы, датчане, англичане, голландцы посещают с тем же самым намерением тот одинокий остров, не решаясь однако остаться там на зимовку. Только русские промышленники не страшатся этого.
Впрочем, и русские не часто плавают на Шпицберген. До 1841 года, насколько я знаю, только вышеупомянутый купец Карнеев и староверческий монастырь Данилов в Кемской волости имели обыкновение отправлять туда свои лодьи. Что касается Новой Земли, то количество судов, посещавших ее, в разные годы весьма колеблется; это зависит от большего или меньшего изобилия морских зверей, которые часто, если их преследование ведется весьма интенсивно, покидают морское побережье Новой Земли, и отправляются дальше, на восток. Так например, в 1831 году на Новую Землю пришло только одно единственное, снаряженное промышленниками судно, в то время как в 1835 году вслед за первой экспедицией знаменитого Пахтусова, предпринятой на средства господ Брандта и Клокова, количество мореплавателей, оправившихся на Новую Землю, достигло 118. С тех пор это сообщение, кажется, вновь было заброшено; в 1841 году, насколько это мне удалось узнать от промышленников, в нем участвовало весьма незначительное количество кораблей.
В Ледовитом океане находится не так уж много островов; на всем пути, следуя по меридиану от Северного полюса до восточной границы Архангельской губернии, мы можем встретить всего лишь четыре острова значительных размеров: Шпицберген, Колгуев, Вайгач и Новая Земля, последний состоящий из двух островов, разделенных проливом, известным под названием Маточкин Шар. Представленное здесь описание Колгуева, второго из этих четырех островов, является результатом наблюдений, сделанных автором во время своего пребывания на острове в 1841 году, сверенных с имеющимися о нем короткими более ранними сообщениями. Нам хотелось бы предварить рассказ об экспедиции, предпринятой для исследования этого острова, исторической справкой.
Первое описание Колгуева мы находим в четвертом томе отчета о Лепехинской экспедиции; но ни Лепехин, ни сопровождавший его Озерецковский сами на острове не были. Их сообщения о последнем скорее позаимствованы из вышедшего тогда журнала «Новые ежемесячные сочинения», а сам автор мне не известен. На русских картах того времени Колгуев изображался или в соответствии с голландскими картами, или, что еще вероятнее, по картам, составленным промышленниками. Только в 1823–24 годах мы получили обстоятельные сообщения: во время своих третьей и четвертой экспедиций на Новую Землю Литке, крейсируя вдоль берегов Колгуева, определил широту и долготу его северо-восточной оконечности и долготу западной оконечности и провел съемку некоторых точек северо-западного побережья: эти съемки приложены к отчету «Путешествие на Новую Землю», в котором находятся также несколько статей о самом острове[73].
Затем в 1826 году была снаряжена новая экспедиция под командованием подштурмана Бережных для съемок морского побережья океана до впадения в него Печоры на востоке, Чёшской Губы, восточного побережья полуострова Канина и острова Колгуева. Эта экспедиция за два летних месяца выполнила порученное ей задание, исследовав все указанные точки за исключением Чёшской Губы, которую объездил вдоль и поперек на северных оленях зимой этого же года Пахтусов. Съемки Колгуева были осуществлены в течение четырех дней на карбасах; с 21 по 25 июля экспедиция проплыла вокруг всего острова[74]. До 1841 года Колгуев посещался только одним единственным естествоиспытателем; в июле того же года в моем сопровождении на остров прибыл хранитель ботанического музея императорской кайзеровской Академии наук доктор Рупрехт. Сначала мы высадились в его южной оконечности, в устье реки Васькиной, откуда Рупрехт на северных оленях предпринял вылазку вглубь острова. После десяти дней пребывания на острове мы решили обогнуть остров кругом, и, плывя под парусами вдоль западного побережья, высадились на берег на речке Гусиная (69° 26' шир.) и на речке Конкина, достигнув между тем северного конца Колгуева (69° 30' шир.), мы вынуждены были из-за неблагоприятного ветра повернуть обратно и за Святым Носом держать курс на Тиманский берег. В августе месяце мы вновь посетили остров Колгуев, а поскольку мы хотели проплыть под парусами вдоль восточного побережья, то направились к Становому Шарку, где пробыли шесть дней, которые Рупрехт еще раз использовал для экскурсий вглубь острова. Следует однако упомянуть, что наше пребывание на Колгуеве состоялось при самых неблагоприятных условиях; из шестнадцати дней, проведенных нами в устье Васькиной и в Становом Шарке, погода в течение десяти дней была такова, что невозможно было и думать о проведении исследования и экскурсиях на остров: сильные штормы ни разу не позволили нам покинуть палатку. Несмотря на это злосчастие, Рупрехту удалось сделать полное описание растительного мира Колгуева, а мне определить географическую широту устья реки Васькиной, а также провести наблюдения за отклонением магнитной стрелки и напряженностью земного материка. С этого времени, насколько я знаю, Колгуев не становился предметом изучения никакой другой научно-исследовательской экспедиции.
Остров Кулгуев (а не Калгэев) расположен между 68° 43' и 68° 30' широты и простирается по долготе от 48° 15' до 49° 55' восточнее по Гринвичу. Периметр острова определен промышленниками в 300 верст[75], уже одно это без сомнения является преувеличением; Литке вычислил его с большей вероятностью в 110 миль или 192 версты[76]. На всем этом пространстве астрономические расчеты сделаны только для двух точек, а именно: широта избы на реке Васькиной и креста на восточном рифе, предпринятые Бережных и Пахтусовым. Первая точка согласно их расчетам находится на 68° 42' 0''[77]. Широту устья той реки, как раз рядом с избой, я определил, исходя из 36 циркуммеридианных высот, в 68° 42' 50'' 3'''; данное устье образует южную оконечность острова.
Очертания Колгуева можно сравнить с неправильным эллипсисом, чья большая ось повторяет направление меридиана и имеет протяженность в 79 верст, в то время как меньшая простирается на 60 верст по направлению к параллели. В самой северной оконечности острова (69° 30' широты) берега с одной стороны резко спускаются на юго-запад, а с другой стороны на юго-восток, вследствие чего этот мыс образует самую примечательную точку всего острова. Юго-западному направлению берег следует совсем недолго; далее он поворачивает на ю. – ю. – в., а затем на юг и пролегает в этом меридиональном направлении на расстояние в 40 верст. Несколько южнее реки Кривая всеми своими многочисленными изгибами он в основном направлен на ю. – в. до самой южной оконечности острова, устья реки Васькиной (68° 43' широты), где он поворачивает на с. – в. и сохраняет это направление до речки Барочиха; затем он изменяет его к восточной оконечности на северо-восточное (49° 55' долготы и приблизительно 69° 7' широты), и наконец, уходит на с. – с. – з. к широте 69° 17', следуя оттуда в северо-западном направлении к северной оконечности острова.
Вдоль всей окружности Колгуева нет ни одного удобного места для якорной стоянки или рейда, а его берега крайне опасны, особенно для больших судов[78], из-за небольшой глубины моря и песчаных банок, или кошек, окружающих его. Весь восточный и западный берега от 69° 17' широты до южной оконечности острова усеяны такими песчаными банками, известными под названием Восточные Кошки. От устья реки Васькина на 20 верст в море простираются Плоские Кошки (плоские песчаные банки). Далее похожие отмели опоясывают небольшую часть юго-западного морского побережья. Эти песчаные дюны в некоторых местах пересекаются протоками или каналами, по которым небольшие суда промышленников могут приблизиться к суше. Пользуясь одним из таких каналов шириной в 30 сажен, можно достичь устья Васькиной, и даже известная под названием Становой Шарок якорная стоянка на восточном побережье Колгуева является ничем иным как таким каналом, отделяющим восточные Кошки от берега. Только эти две точки служат прибежищем для промышленников; в остальном их прибытие наталкивается на большие препятствия, а в штормовую погоду становится просто невозможным. Господин Литке предположил, что эти каналы судоходны только для карбасов, а парусные суда, даже небольшой величины, не могут отважиться на проход в них; тем не менее в 1841 году мы достигли на нашей кочмаре[79], хотя и не без больших трудностей, обе вышеупомянутые якорные стоянки: устья Васькиной и Станового Шарка. Песчаные банки, о которых шла речь, не всегда сохраняют одно и то же местоположение; чаще всего ежегодно в них наблюдаются изменения и зачастую образуются новые: так Пахтусов во время своей второй экспедиции на Новую Землю обнаружил у восточного берега Колгуева кошку, не существовавшую годом ранее.
Устья всех рек, или, что правильнее, ручьев Колгуева из-за их мелководья непроходимы не только для карбасов, но и для весьма небольших лодок даже при высокой воде. Из года в год море заносит песком эти реки, так что они постепенно мелеют; некоторые из них совершенно занесены песком. Так, например, устье реки Гусиная (на северо-западном берегу, 69° 26' широты), которое по заверению нашего кормчего за десять лет до нашей экспедиции еще было судоходно для кочмар и, таким образом, имело глубину приблизительно в пять футов, мы нашли таким обмелевшим, что не смогли подняться по нему даже на самой маленькой лодке. Только устье Васькиной имеет глубину около девяти футов, но, видимо, и оно вскоре разделит общую участь рек Колгуева, так как с каждым годом песчаные наносы в нем становятся все заметнее.
Берега Колгуева невероятно однообразны. Они в основном представляют собой суглинистые обрывы высотой от 15 до 20 сажен; северо-западный берег только в некоторых местах пологий, постепенно он поднимается в этом же направлении. Возвышенные места большей частью удалены от моря на расстояние в полторы-три версты и только западный берег вздымается вверх непосредственно из моря.
Южный морской берег острова и часть юго-восточного – это плоские пространства, образующие вместе с уходящими в море песчаными банками (кошками) единое целое. Внутренняя часть представляет собой широкую равнину или тундру, там и здесь изрезанную озерами и небольшими холмами или земляными валами. Скалистые возвышенности и горные породы на Колгуеве не встречаются вообще, и Бережных заблуждается, предполагая, что остров пересекает каменная гряда[80]. В еще большее заблуждение впадает господин Иславин, по которому один из отрогов Чайцынского Камня переходит в предгорье с тем же наименованием (на Тиманском берегу) и образует остров Колгуев!
Климат Колгуева далеко не такой суровый, как на Новой Земле, и в этом отношении, так же как и по географическому положению, он занимает промежуточное место между последним островом и Каниным Носом. Однако переход от материка к острову Колгуеву оказался для нас весьма ощутимым; в течение всех девятнадцати дней, которые мы провели в различных местах острова в июле и августе, термометр никогда не поднимался выше 9 градусов, и это было только однажды в полдень; обычно он стоял на отметке 4° или 5° и опускался время от времени до 2°, даже до 1° – в то время как на Канине господствовала температура от 10° до 12°, которая сразу же после нашего отбытия с Колгуева на Тиманский берег поднялась до 15°.
Следует заметить, что почва этого острова, которая, как уже было сказано, не содержит ни одной горной породы, не оттаивает в течение года глубже, чем на два фута; дальше вглубь все остается в промерзшем состоянии, чего мы не обнаружили ни на полуострове Канин, ни на Тиманском берегу. Растительный покров Колгуева поэтому крайне беден; даже человеку далекому от ботаники в глаза бросается эта разница по сравнению с Каниным Носом, несмотря на незначительную разницу в географическом положении. На Канине 30 июля мы уже видели множество растений в цвету; в отдаленных болотистых тундрах Колгуева даже в середине июля только изредка встречались цветущие растения. На севере острова попадались совершенно голые, лишенные всякой растительности места. Морошка (rubus chamaemorus), любимый продукт канинцев и других тундряков, здесь не дает плодов. Суровость природы Колгуева не вознаграждается даже живописными видами; весь остров, как уже было сказано, не предлагает взору ничего, кроме неприглядной, прорезаемой то тут, то там озерами и покрытой невзрачными холмами болотистой равнины.
На Колгуеве нет постоянных жителей; не столько негостеприимность острова, сколько его отдаленность от континента затрудняет кочующим самоедам вести на нем оседлый образ жизни. В середине прошлого века, в 1767 году, примерно семьдесят раскольников обоих полов избрали однако этот остров для своего убежища и поселились в северной его части, в устье реки Гусиная, где еще и сегодня можно обнаружить остатки их жилищ[81]; но цинга, причиной которой среди этих переселенцев стал климат, нанесла им такой урон, что только немногие остались в живых и вновь покинули этот остров[82].
Русские промышленники, жители Мезени и окружных деревень и крестьяне из Пустозерска, промышляющие рыбной ловлей и охотой на Белом море и на побережье океана, умеют однако извлекать пользу даже из этого негостеприимного острова. Они нанимают самоедов с Канина и других тундр, плывут с ними по весне на Колгуев, снабжают их продуктами питания, одеждой, северными оленями для их рейдов – поскольку на острове последние не водятся[83] – и необходимым охотничьим провиантом, таким как ружья, порох, свинец и т. д., и оставляют их там на всю зиму. Эти самоеды, некоторые из которых нанимаются за определенное вознаграждение или за долю в добыче, а беднейшие только за еду и одежду, обязаны охотиться на белых медведей или ошкуев, как этих зверей называют промышленники, на моржей, нерп, песцов (canis lagopus) и т. п. С наступлением лета их работодатели возвращаются снова на остров, забирают зимнюю добычу и отвозят ее домой, в Мезень или в Пустозерск, с тем чтобы позднее продать ее в Архангельске или на ярмарках. Кроме шкур упомянутых зверей, самым прибыльным товаром прежде всего являются клыки моржей.
К урожаю зимней охоты добавляется не меньшая летняя добыча, поскольку Колгуев уже с давних времен известен как летнее место обитания бесчисленных стай лебедей, гаг и гусей, в особенности последних. Раньше гуси прилетали на остров в таком количестве, что покрывали его целиком; теперь их число, как заверяют промышленники, уменьшается с каждым годом, к тому же они, спасаясь от преследования, летят дальше на Север, добираясь до берегов Новой Земли. Время их перелета приходится на конец июня, на острове они остаются до сентября, чтобы высидеть своих птенцов и перенести линьку, а затем, сбившись в длинные вереницы, вернуться на юг. Для ловли этих птиц самоеды прибегают к различным средствам, в зависимости от большего или меньшего их количества: они бьют их из ружей, ловят сетями или травят специально натасканными для этого собаками, которые, учуяв след, необычайно проворно бросаются на них и душат едва оперившийся молодняк; довольно часто сами самоеды, вооружившись дубинками, набрасываются на птиц и убивают их стаями. Убитые гуси засаливаются промышленниками, хозяевами самоедов, и вместе с прочей добычей доставляются на материк. Гусиные яйца также собираются в больших количествах. Что касается других птиц, то они не водятся в изобилии; однако количество гаг достаточно, пух их очень ценится. Средние цены на различные продукты, добытые на Колгуеве в 1841 году в Мезени были таковы: засоленный гусь – 20 коп.; летний песец или крестоватик – 1 руб. 20 коп.; белый или зимний песец – от 3 руб. до 3 руб. 50 коп.; шкура медведя низшего качества – 10 рублей, а высшего – 60 рублей; гагачий пух – 20 рублей за пуд. Все эти цены указаны в ассигнациях.
На всем острове в 1841 году мы встретили только семь промышленников-добытчиков, которые бывают на Колгуеве каждое лето. Трое жителей Мезени и двое из Пустозерска поставили на реке Васькиной времянку, а двое других, которые также были из Пустозерска, постоянно высаживались на Становом Шарке. Самый богатый из этих промышленников, житель Мезени Попов, ежегодно отправлял из устья реки Индига с Тиманского берега одну лодью на Колгуев, вторую ладью на Новую Землю и третью в Архангельск. На реке Индига, примерно в пятидесяти верстах от ее устья, уже поселился отец Попова[84], а сын живет теперь постоянно в этой пустыне среди кочующих самоедов. Недалеко от него, выше от устья по реке, поселился его племянник. Возможно, эти поселения в тундре положат начало будущим значительным колониям.
Промышленники, обитающие на Колгуеве, живут в избах, которые, собственно, строятся для этой цели и служат одновременно складами для хранения добычи. Древесина для этих изб доставляется из Мезени или из Пустозерска, в то время как плавник, который в большом количестве можно найти по берегам Колгуева, а особенно на Плоских Кошках, не пригоден для строительства, но зато является подходящим топливом. Самоеды, работающие на этих промышленников, не имеют твердого пристанища, они рассеиваются по всему острову и живут в своих переносных палатках, или чумах.
Как уже говорилось, промышленники собираются на Колгуеве в начале лета и покидают его снова в середине или к концу августа. Они привозят своим работниках хлеб, одежду, водку (к которой самоеды, как и все дикие или полудикие племена имеют неотвратимую тягу) и различные другие предметы. За одну маленькую порцию водки, которую русские продают вдвое, а то и втрое дороже, самоеды отдают все, чем они обладают, соглашаясь на любые условия. Пьянство развито у них чрезмерно; даже женщины и дети напиваются так, что валятся с ног, а ко времени нахождения на острове промышленников и завершения расчетов самоедские оргии находятся в самом разгаре.
Легко представить, что промышленники таким путем пытаются извлечь для себя выгоду, и это обстоятельство, видимо, может объяснить то, что многие самоеды вынуждены в течение целого ряда лет служить одному и тому же хозяину; я встречал даже таких, которые не покидали острова более десяти лет. В 1841 году на Колгуеве в общей сложности находилось шестьдесят самоедов. Не следует поэтому удивляться тому, что самоеды пытаются подобным же образом ответить на явные преимущества русских, так что их взаимоотношения строятся на взаимном обмане. Промышленники рассчитываются с самоедами за водку и другие насущные вещи по самым бессовестным ценам, за что самоеды не отдают им всю добычу, заготовленную за год; они утаивают часть последней и продают или обменивают ее другим торговцам после отъезда своих хозяев, чему я сам был свидетелем. Таким образом, даже в этих отдаленных областях господствует грандиозная корруптивная система; хозяева похваляются друг перед другом, обирают своих работников и подвергаются обману со стороны последних.