Страница:
- Люди мало что замечают, дорогой. Они все валят в одну кучу - и
разводы, и министра внутренних дел, и декана собора святого Павла, и
принцессу Елизавету, - немногословно ответила Динни.
Когда ей сказали, что на пасху в Кондафорд приглашен Дорнфорд, она
почувствовала смущение.
- Надеюсь, ты не возражаешь, Динни? Мы ведь не знали, успеешь ты
вернуться или нет.
- Даже тебе, мама, я не скажу, что мне это очень приятно.
- Но, дорогая, пора уже и тебе снова выйти на поле боя.
Динни прикусила губы и промолчала. Эти слова тем сильнее растревожили
ее, что в них заключалась доля правды. Они жалили особенно больно потому,
что были сказаны ее матерью, оказавшейся такой нечуткой, несмотря на всю
свою деликатность.
Бой! Да, жизнь - это война. Она сбивает человека с ног, загоняет его в
госпиталь, а потом опять возвращает в строй. Ее родители больше всего на
свете боятся потерять ее, но им хочется, чтобы она покинула их, выйдя замуж.
И это в тот момент, когда Клер неизбежно ждет поражение!
Пасха принесла с собой ветер "от умеренного до сильного". В субботу с
утренним поездом прибыла Клер, под вечер на машине приехал Дорнфорд. Он
поздоровался с Динни так, словно сомневался, рада ли она его приезду.
Он наконец присмотрел себе новое жилище. Дом был расположен на
Кемпден-хилл. Ему страшно хотелось выслушать мнение Клер, и в прошлое
воскресенье она потратила целый вечер на осмотр резиденции своего патрона.
- На редкость удачно, Динни, - рассказывала она. - Фасад выходит на юг,
есть гараж, конюшня на два стойла, хороший сад, службы, центральное
отопление, - словом, все что надо. Он собирается переехать в конце мая.
Крыша - старая, черепичная; поэтому я посоветовала ему выкрасить ставни в
светло-серый цвет. Дом в самом деле очень удобный и просторный.
- Послушать тебя, так он просто сказочный. Надеюсь, теперь ты будешь
ездить на службу туда, а не в Темпл?
- Да. Дорнфорд решил перебраться не то в Пемпкорт, не то в Брик
Билдингс, - не помню точно. Знаешь, Динни, я просто удивляюсь; как это его
не объявили моим соответчиком. Я вижусь с ним гораздо чаще, чем с Тони.
Больше о "деле" речь не заходила. Оно, вероятно, должно было слушаться
одним из первых, сразу после неопротестованных исков, и в Конда форде царило
затишье перед бурей.
К этой теме вернулись лишь в воскресенье, после завтрака, когда
Дорнфорд спросил:
- Вы будете в суде на слушании дела вашей сестры, Динни?
- Я должна быть.
- Боюсь, что вы придете в ярость. Обвинение поддерживает Брок, а он,
если захочет, доймет кого угодно, особенно когда сталкивался с явным
запирательством, как в данном случае. Потому его и выбрали. Клер придется
крепко взять себя в руки.
Динни вспомнила, как "очень молодой" Роджер говорил ей, что предпочел
бы видеть на месте Клер ее.
- Надеюсь, вы ей это внушите?
- Я предварительно выслушаю ее показания и устрою репетицию
перекрестного допроса. Но угадать, как Броу повернет дело, - невозможно.
- А вы сами придете на суд?
- Если смогу. Но шансов мало, - вероятно, буду занят.
- Долго протянется разбирательство?
- Боюсь, что несколько дней.
Динни вздохнула.
- Бедный отец! А у Клер надежный защитник?
- Да. Инстон. Но ему сильно помешает ее нежелание рассказать о том, что
произошло на Цейлоне.
- Вы же знаете, решение Клер окончательно. Она об этом не скажет.
- Разделяю ее чувства, но боюсь, что это все погубит.
- И пускай, - возразила Динни. - Я хочу, чтобы она стала свободной. А
больше всего мне жаль Тони Крума.
- Почему?
- Он - единственный из трех, который любит.
- Понятно, - отозвался Дорнфорд и умолк. Динни стало жаль его.
- Вы не прочь прогуляться?
- С восторгом!
- Мы пойдем лесом, и я покажу вам место, где Черрел убил вепря и
завоевал наследницу де Канфоров, как гласит наш геральдический герб. А у вас
в Шропшире тоже есть фамильные легенды?
- Конечно, есть, но ведь поместье ушло от нас. Его продали после смерти
моего отца: нас было шестеро, а денег - ни пенса.
- Ох, как это ужасно, когда семья лишается своих корней! - вздохнула
Динни.
Дорнфорд улыбнулся:
- "Живой осел лучше мертвого льва".
Они шли через рощу, и он описывал ей свой новый дом, ловко выспрашивая
девушку о ее вкусах.
Наконец они выбрались на осевшую дорогу, которая вела к холму,
заросшему боярышником.
- Вот это место. Здесь тогда, наверно, был дремучий лес. В детстве мы
устраивали тут пикники.
Дорнфорд глубоко втянул в себя воздух.
- Настоящий английский пейзаж - ничто не бросается в глаза и все
бесконечно прекрасно.
- Чарующий вид!
- Верно сказано.
Он расстелил свой дождевик на склоне холма:
- Садитесь и покурим.
Динни села:
- Вы сами тоже садитесь рядом, - земля еще сырая.
Он сидел подле нее, обхватив руками колени и тихо попыхивая трубкой, а
девушка думала: "Если не считать дяди Эдриена, впервые вижу такого
сдержанного и деликатного человека".
- Было бы совсем замечательно, если бы еще выскочил вепрь, - сказал
Дорнфорд.
- "Член парламента убивает вепря у подножья Чилтернских холмов",
поддразнила его Динни, но воздержалась прибавить: "И завоевывает сердце
дамы".
- Как ветер клонит дрок! Еще три недели, и все здесь зазеленеет.
Сейчас самое лучшее время года. Впрочем, нет, - бабье лето, наверно,
еще лучше. А вам какая пора по душе, Динни?
- Когда все цветет.
- Гм... И еще жатва. Бескрайние хлеба, должно быть, - великолепное
зрелище.
- Они как раз поспели, когда разразилась война. За два дня до ее начала
мы устроили здесь пикник и смотрели, как всходит луна. Как вы думаете,
мистер Дорнфорд, многие ли из тех, кто воевал, действительно сражались за
Англию?
- Практически - все. Кто за тот или иной уголок страны, кто просто за
улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я лично дрался за Шрусбери и Оксфорд.
Кстати, меня зовут Юстейс.
- Запомню. А теперь, пожалуй, пойдем, а то опоздаем к чаю.
Всю дорогу домой их разговор сводился к певчим птицам и названиям
растений.
- Благодарю за прогулку, - сказал Дорнфорд.
- Я тоже прошлась с удовольствием.
Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни.
Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы.
В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно
репетировал с Клер ее роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с
ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке
и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Ее родители
собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер - у Флер. После
завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка
которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих,
стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась
наедине с Дорнфордом.
- Ну, - объявил он, - думаю, что ваша сестра справится, если, конечно,
сумеет сохранить самообладание.
- Клер бывает подчас очень резкой.
- Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвященный, да еще в
присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят.
- Да, но ее не заставишь плясать под чужую дудку.
- Восставать против освященных веками институтов - неразумно: они
слишком хорошо защищены.
- Да, - со вздохом согласилась Динни. - Все в руках богов.
- А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию?
Лучше такую, где вы сняты девочкой.
- Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские
снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздернут.
Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на
бильярдный стол:
- Семейная фототека. Выбирайте!
Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.
- Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.
- Это ваш брат?
- Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до
свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую
послевоенную весну, когда вернулся домой.
- Вам тогда было тринадцать?
- Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну
д'Арк, внимающую неземным голосам.
- Очаровательная фотография! Я отдам ее увеличить.
Дорнфорд поднес карточку к свету. Динни была снята на ней в три
четверти, с лицом, повернутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок
дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и
доходящие ей до талии.
- Посмотрите, какой у меня восхищенный вид, - сказала девушка. - На
дереве, наверно, сидела кошка.
Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.
- А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе?
На втором снимке Динни была уже постарше, но все еще с косами и круглым
личиком; руки ее были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты
кверху.
- К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
Это была точно такая же карточка, какую она в свое время послала
Уилфриду.
Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о
причине отказа. Она смутилась и сказала:
- Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.
И вложила карточку ему в руку.
Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над
картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не
любила, но ее тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не
удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у нее ушло
больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер
Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке,
красил деревянные стены своей низкой гостиной. Еще с порога Динни заметила,
как заходила у него в зубах трубка.
- Что-нибудь с Клер? - выпалил он.
- Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.
- Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.
- Вижу.
- Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - ' самая
близкая к нему, какую я смог достать.
- Она как раз в тон потолочинам.
Крум, глядя мимо нее, сказал:
- Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не
мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.
Динни дотронулась до его рукава:
- От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.
- Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам
покажу.
Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного
света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединенных вместе
коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со
временем здесь будет очень хорошо.
- Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена
вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не
хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до их
прибытия. Вы прямо из Кондафорда?
- Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы
передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.
- А почему вы приехали? - в упор спросил Крум.
- Из товарищеских чувств.
Он стиснул ей руку.
- Ах да, простите... Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что
когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?
- Не слишком.
- Конечно, вы правы. Сильное желание - все равно что зубная боль или
нарыв в ухе. От этого никуда не уйдешь.
Динни кивнула.
- А тут еще весна! - усмехнулся Крум. - Словом, между "нравился" и
"люблю" - большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер
ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она
полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь.
Лучше уеду в Кению или еще куда-нибудь.
Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремленные на нее в ожидании
ответа, и ощутила волнение. Клер - ее сестра, но разве она знает чтонибудь о
ней, о глубинах ее души?
- Не стоит загадывать наперед. На вашем месте я не отчаивалась бы.
Крум сжал ей локоть:
- Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день
и ночь...
- Знаю.
- Мне придется купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов
обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я
раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно?
- Я разбираюсь только в собаках и - теоретически - в свиньях.
- Пойдемте завтракать. В гостинице недурная ветчина.
Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни "недурною ветчиной",
он усадил девушку в ее машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда,
объявив, что обратно пройдется пешком.
- Бесконечно признателен вам за ваш приезд, - поблагодарил он,
безжалостно стиснув ей руку. - Это очень по-товарищески с вашей стороны.
Привет Клер.
Он повернул и пошел назад тропинкой через поле, на прощанье помахав
Динни рукой.
Остальную часть обратного пути Динни думала о своем. Хотя югозападный
ветер все еще не улегся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда
начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка
позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Ее отец уже был там
и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант подтянутый, зоркий и
немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом
деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку:
- Как идет сражение за "свинград"?
- Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой
палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, черт возьми,
накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я
симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там
союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца все будет готово, но
едва ли справится.
- Конечно, нет, - поддержала отца Динни. - Он уже дважды давал
обещание.
- Где ты была?
- Ездила навестить Тони Крума.
- Что-нибудь новое?
- Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не
откажет ему от места.
- Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный.
- Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему.
- На это все жалуются, - сухо отозвался генерал. - Ты видала, как ловко
сбалансирован новый бюджет? Мы живем в эпоху сплошной истерии: каждое утро к
завтраку тебе подают очередной европейский кризис.
- Все дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они и
тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно
равнодушно.
- Да, виноваты газеты и радио: все становится известно еще до того, как
произойдет. А уж заголовки - те в два раза крупней самих событий. Как
почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир впервые
попал в такой переплет, хотя он испокон века в какомнибудь переплете, только
раньше из-за этого не поднимали шум.
- Но без шума не удалось бы сбалансировать бюджет, дорогой!
- Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски.
- Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что - нет.
Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборожденному лицу поползла
улыбка. Он указал на свинарник:
- Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нужно,
хотя и в последнюю минуту.
- Ты это одобряешь?
- Нет. Но еще меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех
болезней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен
чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после
Наполеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идет в
сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку.
- Значит, неведение - благо?
- Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая
составляет теперь нашу жизнь.
- И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское блаженство?
- То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а господь
творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким новшеством
единым", - процитировал генерал. - Я помню, как старик Батлер в Хэрроу
сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я - не рутинер, Динни;
по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что люди стали слишком
много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют.
- А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри
на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет догмой и
фланелевой фуфайкой.
- В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал.
- Тебе, конечно, виднее, дорогой.
- Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела
ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но все
это кончилось еще до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как
считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом.
Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела,
действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним
днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи:
теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли.
- Глубокое замечание, папа.
- Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах.
- "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала
война?" - как спрашивают репортеры во всех интервью.
- Война? Во-первых, ее влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, мое
поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим -
перебито или раздавлено...
- Женщины остались.
- Да, они побунтовали, но не всерьез. А для твоего поколения война
только слово.
- Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучительно,
но сейчас опять пойдет крупа. Фош, за мной!
Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему
себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего.
Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу.
"Подчиненные, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, старый
ворчун, но хороший человек".
Если искусство медлительно, то правосудие еще медлительнее. Слова
"Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто
привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание судьи
мистера Ковелла было все еще поглощено бесконечными неопротестованными
исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть на зал
заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной
команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно
было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской
ложей, где придется сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька
для защиты от дождя.
- Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, - предупредил
Дорнфорд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но
говорите громко, чтобы судье все было слышно. Он злится, когда не слышит.
На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для
Динни.
"Бэртон-клуб, I3/IV-32.
Дорогая Динни,
Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место
выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флер.
- Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю
минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
- На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь
с ним вне дома.
- Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.
- У Ромы, - решила Динни. - Оттуда мы куда-нибудь пройдем.
Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе
голову, зачем Джерри понадобилось ее видеть.
Следующий день был теплый - настоящий оазис в этом хмуром апреле.
Подходя к статуе Ромы, девушка еще издали заметила Корвен а, который
стоял у решетки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в
коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя ее зять выглядел точно так
же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула,
словно почувствовав толчок.
Он не протянул руки.
- Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдемся и поговорим на
ходу.
Он" направились к Серпентайну.
- Что касается известного дела, - неожиданно начал Корвен, - то я вовсе
не жажду его выиграть.
- Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.
- По моим данным - соответствует.
- В части предпосылок - может быть; в части выводов - нет.
- Вернется ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму
иск назад?
- Едва ли, хотя, конечно, я могу ее спросить. Я, например, не вернулась
бы.
- Какое безжалостное семейство!
Динни промолчала.
- Она влюблена в этого Крума?
- Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.
- Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не
слышит, кроме вон этих уток.
- Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные
чувства к вам.
- Ах, вот в чем дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она
вернулась, пусть даже наделав глупостей.
- Иными словами, - спросила Динни, не глядя на него, - дело, затеянное
вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала
термин?
Он посмотрел на нее прищуренными глазами:
- Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер
лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убежден, что улики на
самом деле так вески, как кажутся.
- Благодарю.
- Да, но я уже предупредил вас или Клер, - Что все равно, - что не могу
и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернется,
я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом.
Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.
- А если она, предположим, выиграет, вы ее опять будете преследовать?
- Нет, не буду.
- Вы же могли освободить и ее и себя, - стоило только захотеть.
- Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что
вы говорите, сильно смахивает, - извините за резкость, - на предложение
вступить в сделку.
Динни остановилась:
- Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся.
Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,
Джерри тоже остановился, глядя на нее, и лицо зятя взволновало девушку.
Из-под маски его жестких смуглых черт проступили боль и растерянность.
- Мне очень жаль, что все так сложилось, - порывисто сказала она.
- Человеческая натура - дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод ее
власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!
Она подала ему руку. Он стиснул ее, повернулся и ушел.
Подавленная, Динни постояла под молодой березкой, чьи набухшие почками
ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко
всех - и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.
Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для нее быстротой.
Флер встретил ее вопросом:
- Ну что?
- Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.
- Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер
вернется. И если у нее голова на плечах, она должна согласиться.
Динни решительно сжала губы.
Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что
легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:
- Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он
обещал прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых угодных тебе
условиях.
Клер села на постели и обхватила руками колени:
- Так. А что ты ответила?
- Что спрошу тебя.
- Как по-твоему, почему он это предлагает?
- Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не
слишком верит в неопровержимость улик.
- Вот как! - сухо отозвалась Клер. - Я в нее тоже не верю. Но к нему не
вернусь.
- Я и сказала ему, что ты едва ли вернешься. А он назвал нас
"безжалостным семейством".
У Клер вырвался короткий смешок.
- Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я
теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше
того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.
Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать
ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?
Клер, словно прочитав ее мысли, продолжала:
- Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им
известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флер рассказывала мне
о своем отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много
шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях - самоуверенное
идиотство. Пока в спальнях не установили киносъемочные камеры, всем уликам -
грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже
изменить нельзя.
Динни поднялась:
- Хорошо. Скорей бы все кончилось!
- Да, - отозвалась Клер. - Поскорей бы! Не знаю только, что будет с
нами, когда все кончится. Боже, суды храни!
Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух
недель, посвященных судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой
которых могло бы пройти и дело ее сестры, не обратив на себя внимания и не
вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением,
что ее сестра не согласна. Ответа не последовало.
По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на
Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с
нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и
разводы, и министра внутренних дел, и декана собора святого Павла, и
принцессу Елизавету, - немногословно ответила Динни.
Когда ей сказали, что на пасху в Кондафорд приглашен Дорнфорд, она
почувствовала смущение.
- Надеюсь, ты не возражаешь, Динни? Мы ведь не знали, успеешь ты
вернуться или нет.
- Даже тебе, мама, я не скажу, что мне это очень приятно.
- Но, дорогая, пора уже и тебе снова выйти на поле боя.
Динни прикусила губы и промолчала. Эти слова тем сильнее растревожили
ее, что в них заключалась доля правды. Они жалили особенно больно потому,
что были сказаны ее матерью, оказавшейся такой нечуткой, несмотря на всю
свою деликатность.
Бой! Да, жизнь - это война. Она сбивает человека с ног, загоняет его в
госпиталь, а потом опять возвращает в строй. Ее родители больше всего на
свете боятся потерять ее, но им хочется, чтобы она покинула их, выйдя замуж.
И это в тот момент, когда Клер неизбежно ждет поражение!
Пасха принесла с собой ветер "от умеренного до сильного". В субботу с
утренним поездом прибыла Клер, под вечер на машине приехал Дорнфорд. Он
поздоровался с Динни так, словно сомневался, рада ли она его приезду.
Он наконец присмотрел себе новое жилище. Дом был расположен на
Кемпден-хилл. Ему страшно хотелось выслушать мнение Клер, и в прошлое
воскресенье она потратила целый вечер на осмотр резиденции своего патрона.
- На редкость удачно, Динни, - рассказывала она. - Фасад выходит на юг,
есть гараж, конюшня на два стойла, хороший сад, службы, центральное
отопление, - словом, все что надо. Он собирается переехать в конце мая.
Крыша - старая, черепичная; поэтому я посоветовала ему выкрасить ставни в
светло-серый цвет. Дом в самом деле очень удобный и просторный.
- Послушать тебя, так он просто сказочный. Надеюсь, теперь ты будешь
ездить на службу туда, а не в Темпл?
- Да. Дорнфорд решил перебраться не то в Пемпкорт, не то в Брик
Билдингс, - не помню точно. Знаешь, Динни, я просто удивляюсь; как это его
не объявили моим соответчиком. Я вижусь с ним гораздо чаще, чем с Тони.
Больше о "деле" речь не заходила. Оно, вероятно, должно было слушаться
одним из первых, сразу после неопротестованных исков, и в Конда форде царило
затишье перед бурей.
К этой теме вернулись лишь в воскресенье, после завтрака, когда
Дорнфорд спросил:
- Вы будете в суде на слушании дела вашей сестры, Динни?
- Я должна быть.
- Боюсь, что вы придете в ярость. Обвинение поддерживает Брок, а он,
если захочет, доймет кого угодно, особенно когда сталкивался с явным
запирательством, как в данном случае. Потому его и выбрали. Клер придется
крепко взять себя в руки.
Динни вспомнила, как "очень молодой" Роджер говорил ей, что предпочел
бы видеть на месте Клер ее.
- Надеюсь, вы ей это внушите?
- Я предварительно выслушаю ее показания и устрою репетицию
перекрестного допроса. Но угадать, как Броу повернет дело, - невозможно.
- А вы сами придете на суд?
- Если смогу. Но шансов мало, - вероятно, буду занят.
- Долго протянется разбирательство?
- Боюсь, что несколько дней.
Динни вздохнула.
- Бедный отец! А у Клер надежный защитник?
- Да. Инстон. Но ему сильно помешает ее нежелание рассказать о том, что
произошло на Цейлоне.
- Вы же знаете, решение Клер окончательно. Она об этом не скажет.
- Разделяю ее чувства, но боюсь, что это все погубит.
- И пускай, - возразила Динни. - Я хочу, чтобы она стала свободной. А
больше всего мне жаль Тони Крума.
- Почему?
- Он - единственный из трех, который любит.
- Понятно, - отозвался Дорнфорд и умолк. Динни стало жаль его.
- Вы не прочь прогуляться?
- С восторгом!
- Мы пойдем лесом, и я покажу вам место, где Черрел убил вепря и
завоевал наследницу де Канфоров, как гласит наш геральдический герб. А у вас
в Шропшире тоже есть фамильные легенды?
- Конечно, есть, но ведь поместье ушло от нас. Его продали после смерти
моего отца: нас было шестеро, а денег - ни пенса.
- Ох, как это ужасно, когда семья лишается своих корней! - вздохнула
Динни.
Дорнфорд улыбнулся:
- "Живой осел лучше мертвого льва".
Они шли через рощу, и он описывал ей свой новый дом, ловко выспрашивая
девушку о ее вкусах.
Наконец они выбрались на осевшую дорогу, которая вела к холму,
заросшему боярышником.
- Вот это место. Здесь тогда, наверно, был дремучий лес. В детстве мы
устраивали тут пикники.
Дорнфорд глубоко втянул в себя воздух.
- Настоящий английский пейзаж - ничто не бросается в глаза и все
бесконечно прекрасно.
- Чарующий вид!
- Верно сказано.
Он расстелил свой дождевик на склоне холма:
- Садитесь и покурим.
Динни села:
- Вы сами тоже садитесь рядом, - земля еще сырая.
Он сидел подле нее, обхватив руками колени и тихо попыхивая трубкой, а
девушка думала: "Если не считать дяди Эдриена, впервые вижу такого
сдержанного и деликатного человека".
- Было бы совсем замечательно, если бы еще выскочил вепрь, - сказал
Дорнфорд.
- "Член парламента убивает вепря у подножья Чилтернских холмов",
поддразнила его Динни, но воздержалась прибавить: "И завоевывает сердце
дамы".
- Как ветер клонит дрок! Еще три недели, и все здесь зазеленеет.
Сейчас самое лучшее время года. Впрочем, нет, - бабье лето, наверно,
еще лучше. А вам какая пора по душе, Динни?
- Когда все цветет.
- Гм... И еще жатва. Бескрайние хлеба, должно быть, - великолепное
зрелище.
- Они как раз поспели, когда разразилась война. За два дня до ее начала
мы устроили здесь пикник и смотрели, как всходит луна. Как вы думаете,
мистер Дорнфорд, многие ли из тех, кто воевал, действительно сражались за
Англию?
- Практически - все. Кто за тот или иной уголок страны, кто просто за
улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я лично дрался за Шрусбери и Оксфорд.
Кстати, меня зовут Юстейс.
- Запомню. А теперь, пожалуй, пойдем, а то опоздаем к чаю.
Всю дорогу домой их разговор сводился к певчим птицам и названиям
растений.
- Благодарю за прогулку, - сказал Дорнфорд.
- Я тоже прошлась с удовольствием.
Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни.
Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы.
В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно
репетировал с Клер ее роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с
ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке
и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Ее родители
собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер - у Флер. После
завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка
которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих,
стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась
наедине с Дорнфордом.
- Ну, - объявил он, - думаю, что ваша сестра справится, если, конечно,
сумеет сохранить самообладание.
- Клер бывает подчас очень резкой.
- Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвященный, да еще в
присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят.
- Да, но ее не заставишь плясать под чужую дудку.
- Восставать против освященных веками институтов - неразумно: они
слишком хорошо защищены.
- Да, - со вздохом согласилась Динни. - Все в руках богов.
- А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию?
Лучше такую, где вы сняты девочкой.
- Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские
снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздернут.
Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на
бильярдный стол:
- Семейная фототека. Выбирайте!
Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.
- Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.
- Это ваш брат?
- Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до
свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую
послевоенную весну, когда вернулся домой.
- Вам тогда было тринадцать?
- Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну
д'Арк, внимающую неземным голосам.
- Очаровательная фотография! Я отдам ее увеличить.
Дорнфорд поднес карточку к свету. Динни была снята на ней в три
четверти, с лицом, повернутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок
дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и
доходящие ей до талии.
- Посмотрите, какой у меня восхищенный вид, - сказала девушка. - На
дереве, наверно, сидела кошка.
Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.
- А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе?
На втором снимке Динни была уже постарше, но все еще с косами и круглым
личиком; руки ее были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты
кверху.
- К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
Это была точно такая же карточка, какую она в свое время послала
Уилфриду.
Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о
причине отказа. Она смутилась и сказала:
- Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.
И вложила карточку ему в руку.
Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над
картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не
любила, но ее тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не
удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у нее ушло
больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер
Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке,
красил деревянные стены своей низкой гостиной. Еще с порога Динни заметила,
как заходила у него в зубах трубка.
- Что-нибудь с Клер? - выпалил он.
- Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.
- Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.
- Вижу.
- Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - ' самая
близкая к нему, какую я смог достать.
- Она как раз в тон потолочинам.
Крум, глядя мимо нее, сказал:
- Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не
мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.
Динни дотронулась до его рукава:
- От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.
- Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам
покажу.
Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного
света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединенных вместе
коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со
временем здесь будет очень хорошо.
- Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена
вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не
хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до их
прибытия. Вы прямо из Кондафорда?
- Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы
передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.
- А почему вы приехали? - в упор спросил Крум.
- Из товарищеских чувств.
Он стиснул ей руку.
- Ах да, простите... Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что
когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?
- Не слишком.
- Конечно, вы правы. Сильное желание - все равно что зубная боль или
нарыв в ухе. От этого никуда не уйдешь.
Динни кивнула.
- А тут еще весна! - усмехнулся Крум. - Словом, между "нравился" и
"люблю" - большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер
ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она
полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь.
Лучше уеду в Кению или еще куда-нибудь.
Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремленные на нее в ожидании
ответа, и ощутила волнение. Клер - ее сестра, но разве она знает чтонибудь о
ней, о глубинах ее души?
- Не стоит загадывать наперед. На вашем месте я не отчаивалась бы.
Крум сжал ей локоть:
- Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день
и ночь...
- Знаю.
- Мне придется купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов
обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я
раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно?
- Я разбираюсь только в собаках и - теоретически - в свиньях.
- Пойдемте завтракать. В гостинице недурная ветчина.
Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни "недурною ветчиной",
он усадил девушку в ее машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда,
объявив, что обратно пройдется пешком.
- Бесконечно признателен вам за ваш приезд, - поблагодарил он,
безжалостно стиснув ей руку. - Это очень по-товарищески с вашей стороны.
Привет Клер.
Он повернул и пошел назад тропинкой через поле, на прощанье помахав
Динни рукой.
Остальную часть обратного пути Динни думала о своем. Хотя югозападный
ветер все еще не улегся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда
начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка
позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Ее отец уже был там
и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант подтянутый, зоркий и
немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом
деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку:
- Как идет сражение за "свинград"?
- Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой
палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, черт возьми,
накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я
симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там
союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца все будет готово, но
едва ли справится.
- Конечно, нет, - поддержала отца Динни. - Он уже дважды давал
обещание.
- Где ты была?
- Ездила навестить Тони Крума.
- Что-нибудь новое?
- Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не
откажет ему от места.
- Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный.
- Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему.
- На это все жалуются, - сухо отозвался генерал. - Ты видала, как ловко
сбалансирован новый бюджет? Мы живем в эпоху сплошной истерии: каждое утро к
завтраку тебе подают очередной европейский кризис.
- Все дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они и
тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно
равнодушно.
- Да, виноваты газеты и радио: все становится известно еще до того, как
произойдет. А уж заголовки - те в два раза крупней самих событий. Как
почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир впервые
попал в такой переплет, хотя он испокон века в какомнибудь переплете, только
раньше из-за этого не поднимали шум.
- Но без шума не удалось бы сбалансировать бюджет, дорогой!
- Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски.
- Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что - нет.
Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборожденному лицу поползла
улыбка. Он указал на свинарник:
- Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нужно,
хотя и в последнюю минуту.
- Ты это одобряешь?
- Нет. Но еще меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех
болезней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен
чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после
Наполеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идет в
сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку.
- Значит, неведение - благо?
- Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая
составляет теперь нашу жизнь.
- И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское блаженство?
- То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а господь
творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким новшеством
единым", - процитировал генерал. - Я помню, как старик Батлер в Хэрроу
сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я - не рутинер, Динни;
по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что люди стали слишком
много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют.
- А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри
на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет догмой и
фланелевой фуфайкой.
- В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал.
- Тебе, конечно, виднее, дорогой.
- Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела
ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но все
это кончилось еще до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как
считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом.
Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела,
действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним
днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи:
теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли.
- Глубокое замечание, папа.
- Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах.
- "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала
война?" - как спрашивают репортеры во всех интервью.
- Война? Во-первых, ее влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, мое
поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим -
перебито или раздавлено...
- Женщины остались.
- Да, они побунтовали, но не всерьез. А для твоего поколения война
только слово.
- Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучительно,
но сейчас опять пойдет крупа. Фош, за мной!
Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему
себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего.
Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу.
"Подчиненные, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, старый
ворчун, но хороший человек".
Если искусство медлительно, то правосудие еще медлительнее. Слова
"Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто
привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание судьи
мистера Ковелла было все еще поглощено бесконечными неопротестованными
исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть на зал
заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной
команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно
было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской
ложей, где придется сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька
для защиты от дождя.
- Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, - предупредил
Дорнфорд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но
говорите громко, чтобы судье все было слышно. Он злится, когда не слышит.
На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для
Динни.
"Бэртон-клуб, I3/IV-32.
Дорогая Динни,
Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место
выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флер.
- Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю
минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
- На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь
с ним вне дома.
- Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.
- У Ромы, - решила Динни. - Оттуда мы куда-нибудь пройдем.
Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе
голову, зачем Джерри понадобилось ее видеть.
Следующий день был теплый - настоящий оазис в этом хмуром апреле.
Подходя к статуе Ромы, девушка еще издали заметила Корвен а, который
стоял у решетки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в
коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя ее зять выглядел точно так
же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула,
словно почувствовав толчок.
Он не протянул руки.
- Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдемся и поговорим на
ходу.
Он" направились к Серпентайну.
- Что касается известного дела, - неожиданно начал Корвен, - то я вовсе
не жажду его выиграть.
- Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.
- По моим данным - соответствует.
- В части предпосылок - может быть; в части выводов - нет.
- Вернется ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму
иск назад?
- Едва ли, хотя, конечно, я могу ее спросить. Я, например, не вернулась
бы.
- Какое безжалостное семейство!
Динни промолчала.
- Она влюблена в этого Крума?
- Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.
- Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не
слышит, кроме вон этих уток.
- Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные
чувства к вам.
- Ах, вот в чем дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она
вернулась, пусть даже наделав глупостей.
- Иными словами, - спросила Динни, не глядя на него, - дело, затеянное
вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала
термин?
Он посмотрел на нее прищуренными глазами:
- Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер
лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убежден, что улики на
самом деле так вески, как кажутся.
- Благодарю.
- Да, но я уже предупредил вас или Клер, - Что все равно, - что не могу
и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернется,
я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом.
Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.
- А если она, предположим, выиграет, вы ее опять будете преследовать?
- Нет, не буду.
- Вы же могли освободить и ее и себя, - стоило только захотеть.
- Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что
вы говорите, сильно смахивает, - извините за резкость, - на предложение
вступить в сделку.
Динни остановилась:
- Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся.
Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,
Джерри тоже остановился, глядя на нее, и лицо зятя взволновало девушку.
Из-под маски его жестких смуглых черт проступили боль и растерянность.
- Мне очень жаль, что все так сложилось, - порывисто сказала она.
- Человеческая натура - дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод ее
власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!
Она подала ему руку. Он стиснул ее, повернулся и ушел.
Подавленная, Динни постояла под молодой березкой, чьи набухшие почками
ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко
всех - и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.
Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для нее быстротой.
Флер встретил ее вопросом:
- Ну что?
- Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.
- Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер
вернется. И если у нее голова на плечах, она должна согласиться.
Динни решительно сжала губы.
Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что
легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:
- Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он
обещал прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых угодных тебе
условиях.
Клер села на постели и обхватила руками колени:
- Так. А что ты ответила?
- Что спрошу тебя.
- Как по-твоему, почему он это предлагает?
- Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не
слишком верит в неопровержимость улик.
- Вот как! - сухо отозвалась Клер. - Я в нее тоже не верю. Но к нему не
вернусь.
- Я и сказала ему, что ты едва ли вернешься. А он назвал нас
"безжалостным семейством".
У Клер вырвался короткий смешок.
- Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я
теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше
того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.
Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать
ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?
Клер, словно прочитав ее мысли, продолжала:
- Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им
известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флер рассказывала мне
о своем отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много
шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях - самоуверенное
идиотство. Пока в спальнях не установили киносъемочные камеры, всем уликам -
грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже
изменить нельзя.
Динни поднялась:
- Хорошо. Скорей бы все кончилось!
- Да, - отозвалась Клер. - Поскорей бы! Не знаю только, что будет с
нами, когда все кончится. Боже, суды храни!
Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух
недель, посвященных судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой
которых могло бы пройти и дело ее сестры, не обратив на себя внимания и не
вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением,
что ее сестра не согласна. Ответа не последовало.
По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на
Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с
нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и