Страница:
сигаретки, - и только тогда парочка поднялась. Он уже надел пальто и вышел
на улицу, а они еще не успели спуститься с лестницы. Удостоверясь, что
поблизости стоят три свободных такси, он перенес внимание на афишу
ближайшего театра. Наконец швейцар подозвал одну из машин; мистер Чейн вышел
на середину Стрэнда и сел в другую.
- Подождите, пока вон та машина не тронется, и следуйте за нею,
скомандовал он шоферу. - Когда остановится, близко не подъезжайте.
Устроившись в автомобиле, он вынул часы и сделал заметку в записной
книжке. Недавно он совершил довольно дорого стоившую ему ошибку, перепутав
машины во время преследования, и теперь не отрывал глаз от такси, номер
которого предусмотрительно записал. Театральный разъезд еще не начался,
движение было небольшое, и погоня протекала без всяких осложнений.
Преследуемая машина остановилась на углу Мьюз. Мистер Чейн постучал в стекло
к шоферу и откинулся назад. Он увидел, что парочка вылезла и молодой человек
расплачивается. Затем они углубились в переулок. Мистер Чейн тоже
расплатился и дошел до угла. Они остановились у сине-зеленой двери и о
чем-то поговорили. Потом леди Корвен вставила ключ в замок и отперла дверь;
молодой человек оглянулся по сторонам и вошел вслед за нею. Мистер Чейн
испытал чувства не менее разнородные, чем составные части съеденного им
рагу. С одной стороны, вот-вот произойдет то, на что он надеялся и чего
ждал. С другой, это означает для него бог весть сколько часов стояния на
холоде. Он поднял воротник пальто и осмотрелся, выбирая подъезд поудобней.
Какая жалость, что нельзя выждать, скажем, полчаса и просто войти в дом!
Судьи теперь так придирчивы насчет улик! Он переживал сейчас то же, что
переживает охотник, когда видит, как лиса прячется в нору, а у него под
рукой нет лопаты. Мистер Чейн постоял несколько минут под фонарем, перечитал
свои записи и прибавил к ним еще одну. Затем двинулся к облюбованному им
подъезду и занял там позицию. Не пройдет и получаса, как автомобили начнут
возвращаться сюда от театров и придется опять выбирать новое место, чтобы не
привлечь к себе внимания. В окнах верхнего этажа дома N 2 горит свет, но
само по себе это еще не улика. Дело дрянь! Двенадцать шиллингов обратный
билет до Беблок-хайт, десять шиллингов шесть пенсов номер в гостинице, семь
шиллингов три пенса такси, три шиллинга шесть пенсов кино, шесть шиллингов
обед (чай он в счет не поставит) - итого тридцать девять шиллингов шесть
пенсов - на круг два фунта! Мистер Чейн покачал головой, сунул в рот мятную
лепешку и переступил с ноги на ногу. Мозоль что-то начинает постреливать! Он
попробовал думать о приятных вещах - о Бродстэрзе, косах дочурки, печеных
устрицах, своей любимой кинозвезде в одном белье и о стаканчике подогретого
виски с лимоном на ночь. Ничто не помогало, - он все ждет и ждет, ноги у
него болят, а уверенности, что удастся собрать достаточно веский материал, -
никакой. Судьи теперь слишком привыкли к тому, что стороны приглашают друг
друга "на чашку чая", и улики такого рода всегда кажутся им сомнительными.
Он опять вытащил часы. Он стоит здесь уже с полчаса с лишком. А вот и первый
автомобиль! Пора убираться с Мьюз. Он проследовал в дальний конец переулка,
но не успел еще повернуть обратно, как из дома, сгорбившись и засунув руки в
карманы, вышел молодой человек и торопливо зашагал прочь. Мистер Чейн со
вздохом облегчения сделал в записной книжке пометку: "М-р К, вышел в 11.40
вечера", - и направился к стоянке автобуса, идущего в Финчли.
Динни не была знатоком живописи, но в свое время усиленно посещала с
Уилфридом все лондонские картинные галереи. В 1930 году она с огромным
наслаждением побывала также на выставке итальянского искусства. Поэтому и в
1932-м она охотно приняла приглашение дяди Эдриена пойти с ним на выставку
французских картин. Ровно в час дня 22 января, наскоро позавтракав на
Пикадилли, они миновали входной турникет и задержались перед примитивами. Но
так как, помимо Динни с Эдриеном, нашлось немало других охотников держаться
подальше от толпы, они двигались так медленно, что только через час
добрались до полотен Ватто.
- Смотри, Динни, - "Жиль", - сказал Эдриен, переступив с ноги на ногу.
- Это, по-моему, лучшее из всего, что тут есть. Удивительно, до чего сильно
может потрясти зрителя жанрист декоративной школы, когда он захвачен своим
сюжетом или типом! Приглядись к этому Пьерро. Какое у него задумчивое,
обреченное, непроницаемое лицо! Вот оно, воплощение актера со всеми его
личными переживаниями!
Динни не ответила.
- Почему мы молчим, юная особа?
- Сомневаюсь, что художник творит так уж сознательно. Не кажется ли
вам, что Ватто просто хотел написать этот белый костюм, а все остальное в
картине - от самой модели? Конечно, у Пьерро удивительное выражение, но,
возможно, оно было у него и в жизни. Такие лица встречаются.
Эдриен искоса посмотрел на лицо племянницы. О да, встречаются! Напишите
ее, когда она отдыхает, запечатлейте ее в тот момент, когда она думает, что
на нее не смотрят и ей не нужно держать себя в руках (или как там еще
говорится?), и вы увидите лицо, которое потрясет вас отраженной на нем
внутренней жизнью. Нет, искусство несовершенно. Если оно проливает свет на
душу, раскрывает сущность, вам кажется, что оно не правдиво; если оно
фиксирует грубую, пеструю, противоречивую видимость, вам кажется, что эту
последнюю вообще не стоит воспроизводить. Намеки, мимолетные впечатления,
световые эффекты - все эти потуги на правдоподобие ничего не раскрывают. И
Эдриен неожиданно заметил:
- Великие книги и настоящие портреты так редки потому, что художники не
умеют раскрыть сущность изображаемого, а если даже делают это, то впадают в
преувеличения.
- Не знаю, дядя, можно ли отнести ваши слова к "Жилю". Это не портрет -
это просто драматический момент плюс белый костюм.
- Допускаю. Но во всяком случае напиши я тебя, Динни, такой, какая ты
есть на самом деле, все сказали бы, что портрет неправдоподобен.
- Весьма польщена!
- Большинство окружающих даже не может представить себе, какая ты.
- Простите за непочтительность, дядя, - а вы можете?
Эдриен покрутил свою козлиную бородку:
- Хочу надеяться, что могу.
- Ой, смотрите, "Помпадур" Буше!
Постояв минуты две перед картиной, Эдриен заговорил снова:
- Что ж, для человека, который предпочитал писать женщин нагими, он
недурно изобразил ее нар яды, а?
- Ментенон или Помпадур? Я всегда их путаю.
- Ментенон была синий чулок и вертела Людовиком XIV.
- Да, да, конечно. Дядя, теперь пойдем прямо к Мане.
- Почему?
- Я уже начала уставать.
Эдриен оглянулся по сторонам и сразу понял - почему. Перед "Жилем"
стояла Клер с незнакомым ему молодым человеком. Эдриен взял Динни под руку,
и они перешли в предпоследний зал.
- Хвалю за деликатность, - шепнул он перед "Мальчиком с мыльными
пузырями". - Что такое этот молодой человек? Змея в траве, червяк в бутоне
или...
- Просто очень милый мальчик.
- Как его зовут?
- Тони Крум.
- А, юный знакомец с парохода! Клер часто с ним встречается?
- Я не спрашивала, дядя. На год она застрахована от глупостей, -
ответила Динни и, увидев, как приподнялась бровь Эдриена, добавила: - Она
дала обещание тете Эм.
- А через год?
- Не знаю. Она тоже не знает. До чего хороши вещи Мане!
Они неторопливо пересекли зал и вошли в последний.
- Подумать только, что в тысяча девятьсот десятом Гоген казался мне
верхом эксцентричности! - удивился Эдриен. - Лишнее доказательство того, как
все изменчиво. В тот день я приехал на выставку постимпрессионистов прямо из
зала китайской живописи в Британском музее. Сезанн, Матисс, Гоген, Ван Гог
были тогда последней новинкой, а теперь они почтенные классики. Гоген,
конечно, великолепный колорист. А все-таки я предпочитаю китайцев. Боюсь,
что я неисправимо старомоден, Динни.
- Я понимаю, что все эти картины хороши, - вернее, почти все: но жить
среди них я не могла бы.
- У французов много хорошего; ни в одной стране смена школ в живописи
не происходила с такой четкостью, как у них. Каждый этап - от примитивов до
Клуэ, от Клуэ до Пуссена и Клода Лоррена, от них до Ватто и его учеников, а
затем к Буше и Грезу, к Энгру и Делакруа, к барбизонцам, к импрессионистам,
к постимпрессионистам - отмечен какой-нибудь вершиной вроде Шардена,
Леписье, Фрагонара, Мане, Дега, Моне, Сезанна, означает разрыв с предыдущей
стадией и переход к последующей.
- А бывали раньше такие резкие скачки, как теперь?
- Нет, раньше не бывало ни таких резких скачков в мировоззрении вообще,
ни такой безысходной путаницы во взглядах художников на их назначение.
- В чем оно, дядя?
- В том, чтобы доставлять наслаждение или раскрывать истину, или в том
и другом одновременно.
- Не представляю себе, чтобы мне доставило наслаждение то, чем
наслаждаются они, а истина... Что есть истина?
Эдриен покорно махнул рукой:
- Динни, я устал, как собака. Давай удерем отсюда.
В эту минуту Динни опять увидела сестру и Тони Крума, которые уже
углубились под арку. Она не знала, заметила Клер ее и Эдриена или нет, но не
сомневалась, что Крум никого, кроме Клер, не замечает. Она шла за Эдриеном и
в свою очередь восхищалась его деликатностью. Разумеется, ни он, ни она сама
никого никогда не поставят в неудобное положение. Кто с кем встречается -
это в наши дни сугубо личное дело.
Они уже добрались до Бэрлингтон-Аркад, когда Эдриену в глаза бросилась
бледность Динни.
- Динни, что случилось? Ты похожа на привидение!
- Если не возражаете, дядя, я зашла бы выпить чашку кофе.
- Тут есть одно заведение на Бонд-стрит. Идем.
Бескровные, хоть и улыбающиеся губы девушки так встревожили Эдриена,
что он крепко прижал к себе ее руку и отпустил лишь тогда, когда они уселись
за угловой столик.
- Две чашки кофе, и покрепче, - распорядился Эдриен и с инстинктивной
бережностью, так располагавшей к нему женщин и детей, даже не попытался
вызвать племянницу на откровенность.
- Смотреть картины - самое утомительное занятие. Прости, если я
уподоблюсь Эм, но я тоже подозреваю, что ты слишком мало ешь. Нельзя же
считать едой ту птичью порцию, какую мы проглотили, отправляясь сюда.
Но губы Динни уже приобрели свой обычный цвет.
- Я понимаю, что напрасно упрямлюсь, дядя, но еда - ужасно скучная
вещь.
- Нам с тобой нужно прокатиться во Францию. Картины французов, может
быть, и не трогают душу, но зато их стол возбуждает чувства.
- Вы тоже это испытали?
- Да, особенно когда сравнил его с тем, как едят итальянцы. У французов
все всегда превосходно продумано. Они создают картины так же расчетливо, как
делают часы. Они предельно сознательны в творчестве и всегда превосходные
мастера. Требовать от них большего - нелепо; но все-таки они насквозь
непоэтичны. Надеюсь, Клер избежит бракоразводного процесса? Суд - самое
непоэтичное место на свете.
Динни покачала головой:
- А по-моему, пусть она лучше пройдет через это. Я даже считаю, что ей
не надо было давать обещание. С Джерри они ни при каких обстоятельствах не
помирятся, а сейчас она все равно что птица с подбитым крылом. Кроме того, в
наши дни никто не придает значения разводу.
Эдриен поежился:
- Мне даже подумать противно, что эти прожженные судейские крючки будут
играть судьбой моих близких. Если бы они все были такие, как Дорнфорд!.. Но,
увы, они не такие. Виделась ты с ним после Нового года?
- Он на днях обедал у нас перед выступлением.
Эдриен отметил про себя, что, заговорив о Дорнфорде, она и "ухом не
повела", как выражается современная молодежь. Вскоре они расстались, и Динни
на прощание уверила дядю, что снова чувствует себя прекрасно.
Эдриен ошибся, сказав, что Динни похожа на привидение: вернее было бы
сказать, что она похожа на человека, увидевшего привидение. Когда она
выходила на Корк-стрит из-под аркад, все ее прошлое, связанное с этой
улицей, метнулось к ней, как одинокая птица, коснулось крылами ее лица и тут
же улетело. Поэтому, простившись с дядей, девушка повернула назад.
Решительно вошла в знакомый подъезд, поднялась по лестнице до квартиры
Уилфрида и позвонила. Потом прислонилась к подоконнику на площадке и стала
ждать, стиснув руки и думая: "Жаль, что у меня нет муфты!" Руки у нее совсем
застыли. На картинах прошлого века женщин всегда изображают вот так - на
лице вуаль, руки в муфте; но прошлый век миновал, и муфты у нее нет. Она уже
решила уйти, как вдруг дверь отворилась. Стэк! В домашних туфлях! Вдумчивый,
как всегда, взгляд его черных глаз упал на туфли, и Стэк смутился:
- Прошу прощения, мисс, я как раз переобувался.
Динни подала ему руку, которую он пожал точь-в-точь как раньше, - с
таким видом, словно исповедовал гостью.
- Я шла мимо, и мне захотелось узнать, как вы живете.
- Прекрасно, мисс, благодарю вас. Надеюсь, вы здоровы? И собака тоже?
- С нами обоими все в порядке. Фошу нравится в деревне.
- Еще бы! Мистер Дезерт всегда говорил, что это деревенская собака.
- У вас есть известия о нем?
- Только косвенные. Я слышал, в банке говорили, что он в Сиаме. Его
письма банк пересылает на свое отделение в Бангкоке. Недавно здесь
останавливался их светлость. Как я понял из разговора, мистер Дезерт
поднимается сейчас к верховьям какой-то реки.
- Реки?
- Да. Вот только название забыл. Что-то вроде "И и" и еще как будто
"Сонг". Там, кажется, здорово жарко. С вашего позволения, мисс, вы малость
бледны, хоть и живете в деревне. А я вот ездил на рождество домой в
Барнстепль и сильно поправился.
Динни опять протянула руку:
- Очень рада была повидать вас, Стэк.
- Зайдите, мисс. В квартире все осталось как при нем, - вот увидите.
Динни подошла к дверям гостиной:
- Совершенно как при нем, Стэк, словно он и не уезжал.
- Приятно слышать, мисс.
- Впрочем, может быть, он и здесь, - сказала Динни. - Говорят же, что
душа отделяется порой от тела. Благодарю вас, Стэк.
Она коснулась руки слуги, прошла мимо него, спустилась по лестнице.
Лицо ее передернулось, застыло, и она быстро зашагала прочь.
Река! Ее сон! "Еще одну реку!"
На Бонд-стрит кто-то окликнул ее:
- Динни!
Девушка обернулась и увидела Флер.
- Куда вы, дорогая! Мы с вами не виделись целую вечность. Я прямо с
французской выставки. Божественно, правда? Я столкнулась там с Клер и
каким-то молодым человеком. Кто он?
- Тони Крум, попутчик по пароходу.
- Только попутчик?
Динни пожала плечами и, взглянув на элегантную собеседницу, мысленно
посетовала: "Почему Флер всегда такая прямолинейная!"
- Деньги у него есть?
- Нет. Правда, он нашел место, но незавидное. Будет присматривать за
арабскими матками мистера Масхема.
- Только-то? Триста, от силы пятьсот в год. Это не бог весть что.
Знаете, Клер в самом деле совершает большую ошибку. Джерри Корвен пойдет
далеко.
- Во всяком случае дальше Клер, - сухо отозвалась Динни.
- Вы полагаете, что разрыв окончательный?
Динни кивнула. Она никогда еще не испытывала к Флер такого граничащего
с антипатией чувства, как сегодня.
- Зря. Клер - это не то что вы. Она - человек нового века с его
порядком или беспорядком, - как хотите. Вот потому я и говорю, что она
совершает ошибку. Ей было бы легче жить, оставаясь с Джерри, пусть даже
формально. Не представляю себе Клер в нужде.
- Деньги ее не привлекают, - холодно вставила Динни.
- Ах, вздор! Только деньги дают возможность делать то, что хочется. А
это не может не привлекать Клер.
Динни, знавшая, что Флер права, произнесла еще холоднее:
- Не стоит тратить время на объяснения.
- Дорогая, тут и объяснять нечего. Он чем-то ее оскорбил, - это на него
похоже. Но из этого еще не следует, что нужно устраивать историю. Вы же
видели сегодня картину Ренуара - мужчина и дама в ложе. Великолепная вещь!
Каждый из них живет особой жизнью, и все-таки они вместе. Почему бы Клер не
пойти на это?
- А вы бы пошли?
Безупречные плечи Флер чуть заметно дрогнули:
- Но вы же знаете, какой Майкл милый. Кроме того, у меня дети.
И плечи Флер опять слегка дрогнули.
Динни оттаяла.
- Вы обманщица, Флер. Вы не делаете того, что проповедуете.
- Дорогая, у меня же исключительный случай.
- Он у каждого исключительный.
- Ладно, не будем спорить. Майкл говорит, что ваш новый депутат
Дорнфорд пришелся ему по душе. Теперь они трудятся вместе над планом трех
"К". Дело замечательное, да и взялись они за него с нужного конца.
- Мы в Кондафорде тоже занялись свиньями. Дядя Лоренс предпринимает
что-нибудь на этот счет в Липпингхолле?
- Нет. Он придумал самый план и считает, что свое сделал. Ну, ничего,
придет время, Майкл еще заставит его потрудиться. Послушали бы вы, как об
этом плане рассуждает Эм! Умора! Нравится вам Дорнфорд?
Динни, с которой второй раз за утро заговаривали о Дорнфорде,
посмотрела родственнице прямо в лицо:
- По-моему, он настоящее совершенство.
Флер неожиданно взяла ее под руку:
- Динни, дорогая, я хочу, чтобы вы за него вышли. Конечно, за
совершенство не выходят, но ведь и его можно ввести в грех.
Теперь в свою очередь дрогнули плечи Динни, и она устремила взгляд в
пространство.
Третьего февраля день выдался на редкость теплый и до того напоминавший
весну, чти кровь в жилах людей потекла быстрее, пробуждая в них тягу к
приключениям.
Поэтому Тони Крум рано утром дал телеграмму Клер, а в полдень уже
выехал из Беблок-хайт на старом автомобиле Стейплтона - своем новом
приобретении. Конечно, он мечтал не о такой машине, но даже из этой при
желании можно было выжать миль пятьдесят в час. Он перебрался через реку по
ближайшему мосту, проскочил Эбингдон и поехал через Бенсон на Хенли. Там он
остановился, наскоро проглотил сандвич, заправил бак и с минуту постоял на
мосту, глядя на залитую солнцем обнаженную реку, медленно катившуюся меж
нагих рощ. Оттуда он поехал уже сообразуясь с часами, так как к двум должен
был поспеть на Мелтон-Мьюз.
Клер только что вернулась и была еще не готова. Тони уселся в нижней
комнате, обставленной теперь тремя стульями, оригинальным старинным
столиком, который удалось купить по дешевке, - кризис задел и антикваров, и
резным аметистового цвета кувшином с терновой настойкой. Крум прождал без
малого полчаса, прежде чем по винтовой лесенке спустилась Клер в
светло-коричневом твиде и шляпке; через руку у нее было перекинуто кожаное
пальто на меху.
- Вот и я, дорогой мой. Простите, что заставила ждать. Куда поедем?
- Я подумал, не захочется ли вам взглянуть на Беблок-хайт. На обратном
пути завернем в Оксфорд, выпьем чаю, посмотрим колледжи и будем здесь часам
к одиннадцати. Идет?
- Отлично. А где вы переночуете?
- Я? Да просто вернусь обратно. Поспею домой еще до часа ночи.
- Бедный Тони! Нелегкий же у вас день!
- Ну что вы! Всего двести пятьдесят миль. Пальто вам ни к чему: на наше
несчастье, машина закрытая.
Они выехали через западный конец переулка, чуть не сбили мотоциклиста,
и помчались по направлению к парку.
- Тони, а ведь у машины легкий ход!
- Да, она славная старушка, только у меня такое чувство, что она того и
гляди рассыплется. Стейплтон безжалостно гонял ее. И потом - я не люблю
светлых машин.
Клер откинулась на спинку сиденья; судя по улыбке, не сходившей с ее
губ, она была довольна.
Их первая долгая экскурсия почти не сопровождалась разговорами. Оба еще
не избавились от юношеской любви к быстрой езде, и там, где позволяло
движение, Крум старался выжать из машины все, что та могла дать. Меньше чем
за два часа они уже добрались до последней переправы через реку.
- Вон гостиница, где я живу, - показал рукой Тони. - Не выпить ли нам
чаю?
- Это было бы неосторожно, мой дорогой. Нет, я взгляну на конюшни и
загоны, а потом поедем куда-нибудь, где вас не знают.
- Сперва я вам обязательно покажу реку.
За прибрежными ивами и тополями посверкивали светлые воды реки, чуть
позолоченной закатом. Молодые люди вышли из машины, чтобы полюбоваться
видом.
Сережки орешника уже набухли. Клер обломила ветку:
- Весна-обманка. Настоящей еще ждать и ждать.
С реки потянуло холодком; на противоположном берегу над лугами пополз
туман.
- Здесь только перевоз, Тони? Моста нет?
- Нет. По той стороне дорога идет прямо на Оксфорд - миль пять, не
больше. Я несколько раз ходил туда пешком. Красивые места.
- А как чудесно здесь будет, когда зацветут рощи и луга! Ну, едем.
Покажите мне, где загоны, и в Оксфорд.
Они вернулись к машине.
- Зайдете в конюшни?
- Клер покачала головой:
- Подожду, пока привезут маток. Одно дело, когда вы привозите меня
осматривать пустые стойла, другое - когда я приезжаю взглянуть на кобыл. Они
в самом деле из Неджда?
- Масхем божится, что да. Но я сперва погляжу, что за конюхи с ними
приедут, а уж потом поверю.
- Какой масти?
- Две гнедых, одна караковая.
Загоны, - их было три, - полого спускались к реке и были защищены от
ветра вытянутой в длину рощицей.
- Сток здесь идеальный, место солнечное. Конюшни вон там, сразу за
краем рощи. В них еще многое нужно доделывать; сейчас мы монтируем там
отопление.
- Как здесь тихо!
- На дороге - практически никакого движения, разве что мотоцикл
проедет. Вот как, например, этот.
Мимо с фырканьем пролетел мотоцикл, затормозил, развернулся и, фыркая,
помчался назад.
- Мотоцикл - ужасно горластая скотина! - проворчал Крум. - Впрочем,
пока матки сюда доберутся, они уже попривыкнут к грохоту.
- Бедняжки! Их ждет резкая перемена.
- У них у всех в кличках золото: Золотая пыль, Золотая гурия, Золотая
лань.
- Вот уж не думала, что Джек Масхем поэт!
- Только в том, что касается лошадей.
- Здесь действительно сказочная тишина, Тони!
- Шестой час. Рабочие уходят из моего коттеджа. Они его перестраивают.
- Сколько там будет комнат?
- Четыре: спальня, гостиная, кухня, ванная. Но можно пристроить и еще.
Тони впился в Клер глазами, но та смотрела в сторону.
- Ну, по местам! - отрывисто скомандовал он. - Нужно поспеть в Оксфорд
дотемна.
Оксфорд, утопающий в огнях, как и все города в этот наихудший для них
час, казалось, предупреждал: "Не ждите от меня ничего, - я обезличен
виллами, автомобилями и современностью".
Он действительно не пробудил сначала в молодых людях никакого интереса:
оба были голодны, а Крума к тому же личные воспоминания связывали с
Кембриджем. Но стоило им очутиться в гостинице "Митра" и приняться за
сандвичи с анчоусами, яйца вкрутую, гренки, сдобные булочки, оладьи, варенье
и содержимое огромного чайника, как с каждым глотком романтика Оксфорда
стала раскрываться им все полнее. Посидев в этой старой гостинице, куда,
кроме них, еще никто не завернул, где горел камин и окна были задернуты
красными занавесками, молодые люди неожиданно насладились уютом и тишиной и
теперь неизбежно должны были найти город восхитительным. Мотоциклист в
кожаном комбинезоне заглянул в зал и снова исчез. Три студента последнего
курса постояли в дверях, посовещались в предвидении обеда, заказали столик и
скрылись. Время от времени появлялась официантка, приносила свежие гренки,
прибирала соседние столики и уходила. Упоенные одиночеством. Клер и Тони
поднялись из-за стола только в половине седьмого.
- Пойдем пошатаемся, - предложила Клер. - Времени у нас много.
Оксфорд обедал, и улицы были пустынны. Молодые люди брели наугад,
выбирая самые узкие переулки, то и дело натыкаясь на здания колледжей или
длинную старую городскую стену. Теперь им уже казалось, что здесь нет ничего
современного. Прошлое оживало перед ними на каждом шагу. Перезвон колоколов,
темные башни, древние, плохо освещенные каменные громады, извилистые,
крытые, еле заметные в сумерках переходы; просторные квадраты дворов,
обозначенные тусклыми фонарями и внезапно возникающие из мрака, - весь этот
темный старинный безлюдный город, который скрытно бурлит новой жизнью,
привел их в безмолвное восхищение, а так как они к тому же попали в него
впервые, то скоро заблудились.
Крум взял Клер под руку и пошел в ногу с ней. Хотя ни тот, ни другая не
были склонны к романтике, оба чувствовали себя так, словно затерялись в
лабиринте истории.
- Жаль, что я не выросла здесь или в Кембридже, - посетовала Клер.
- В Кембридже прошлое не ощущается так остро. Колледжи там вытянуты в
одну линию. Оксфорд же в темноте кажется еще более средневековым, чем днем.
Конечно, в Кембридже на всем лежит отпечаток старины, но здесь он выражен
гораздо более отчетливо.
- А мне, наверно, понравилось бы жить в старину. Верховые лошади и
кожаные колеты! Вы, Тони, божественно выглядели бы в колете и шапочке с
длинным зеленым пером.
- С меня довольно и современности, пока вы рядом. Мы никогда еще не
были так долго вместе.
- Пожалуйста, без сантиментов. Помните, мы приехали сюда осматривать
Оксфорд. Куда пойдем теперь?
- Куда хотите, - удрученно ответил Тони.
- Обиделся? Смотрите, какой большой колледж! Зайдем внутрь?
- Нельзя: скоро выйдут студенты - уже девятый час. Лучше побродим по
улицам.
Через Корнмаркет они вышли на Брод, постояли на правой стороне перед
статуями, затем свернули на темную площадь с круглым зданием в середине,
колледжами по сторонам и церковью на дальнем конце.
- Это, видимо, центр, - объявила Клер'. - У Оксфорда тоже должна быть
своя точка опоры. Пусть окраины перестраиваются, как угодно, - обезобразить
сердце города никому не удастся:
Оксфорд ожил с таинственной внезапностью. На улицах появились молодые
на улицу, а они еще не успели спуститься с лестницы. Удостоверясь, что
поблизости стоят три свободных такси, он перенес внимание на афишу
ближайшего театра. Наконец швейцар подозвал одну из машин; мистер Чейн вышел
на середину Стрэнда и сел в другую.
- Подождите, пока вон та машина не тронется, и следуйте за нею,
скомандовал он шоферу. - Когда остановится, близко не подъезжайте.
Устроившись в автомобиле, он вынул часы и сделал заметку в записной
книжке. Недавно он совершил довольно дорого стоившую ему ошибку, перепутав
машины во время преследования, и теперь не отрывал глаз от такси, номер
которого предусмотрительно записал. Театральный разъезд еще не начался,
движение было небольшое, и погоня протекала без всяких осложнений.
Преследуемая машина остановилась на углу Мьюз. Мистер Чейн постучал в стекло
к шоферу и откинулся назад. Он увидел, что парочка вылезла и молодой человек
расплачивается. Затем они углубились в переулок. Мистер Чейн тоже
расплатился и дошел до угла. Они остановились у сине-зеленой двери и о
чем-то поговорили. Потом леди Корвен вставила ключ в замок и отперла дверь;
молодой человек оглянулся по сторонам и вошел вслед за нею. Мистер Чейн
испытал чувства не менее разнородные, чем составные части съеденного им
рагу. С одной стороны, вот-вот произойдет то, на что он надеялся и чего
ждал. С другой, это означает для него бог весть сколько часов стояния на
холоде. Он поднял воротник пальто и осмотрелся, выбирая подъезд поудобней.
Какая жалость, что нельзя выждать, скажем, полчаса и просто войти в дом!
Судьи теперь так придирчивы насчет улик! Он переживал сейчас то же, что
переживает охотник, когда видит, как лиса прячется в нору, а у него под
рукой нет лопаты. Мистер Чейн постоял несколько минут под фонарем, перечитал
свои записи и прибавил к ним еще одну. Затем двинулся к облюбованному им
подъезду и занял там позицию. Не пройдет и получаса, как автомобили начнут
возвращаться сюда от театров и придется опять выбирать новое место, чтобы не
привлечь к себе внимания. В окнах верхнего этажа дома N 2 горит свет, но
само по себе это еще не улика. Дело дрянь! Двенадцать шиллингов обратный
билет до Беблок-хайт, десять шиллингов шесть пенсов номер в гостинице, семь
шиллингов три пенса такси, три шиллинга шесть пенсов кино, шесть шиллингов
обед (чай он в счет не поставит) - итого тридцать девять шиллингов шесть
пенсов - на круг два фунта! Мистер Чейн покачал головой, сунул в рот мятную
лепешку и переступил с ноги на ногу. Мозоль что-то начинает постреливать! Он
попробовал думать о приятных вещах - о Бродстэрзе, косах дочурки, печеных
устрицах, своей любимой кинозвезде в одном белье и о стаканчике подогретого
виски с лимоном на ночь. Ничто не помогало, - он все ждет и ждет, ноги у
него болят, а уверенности, что удастся собрать достаточно веский материал, -
никакой. Судьи теперь слишком привыкли к тому, что стороны приглашают друг
друга "на чашку чая", и улики такого рода всегда кажутся им сомнительными.
Он опять вытащил часы. Он стоит здесь уже с полчаса с лишком. А вот и первый
автомобиль! Пора убираться с Мьюз. Он проследовал в дальний конец переулка,
но не успел еще повернуть обратно, как из дома, сгорбившись и засунув руки в
карманы, вышел молодой человек и торопливо зашагал прочь. Мистер Чейн со
вздохом облегчения сделал в записной книжке пометку: "М-р К, вышел в 11.40
вечера", - и направился к стоянке автобуса, идущего в Финчли.
Динни не была знатоком живописи, но в свое время усиленно посещала с
Уилфридом все лондонские картинные галереи. В 1930 году она с огромным
наслаждением побывала также на выставке итальянского искусства. Поэтому и в
1932-м она охотно приняла приглашение дяди Эдриена пойти с ним на выставку
французских картин. Ровно в час дня 22 января, наскоро позавтракав на
Пикадилли, они миновали входной турникет и задержались перед примитивами. Но
так как, помимо Динни с Эдриеном, нашлось немало других охотников держаться
подальше от толпы, они двигались так медленно, что только через час
добрались до полотен Ватто.
- Смотри, Динни, - "Жиль", - сказал Эдриен, переступив с ноги на ногу.
- Это, по-моему, лучшее из всего, что тут есть. Удивительно, до чего сильно
может потрясти зрителя жанрист декоративной школы, когда он захвачен своим
сюжетом или типом! Приглядись к этому Пьерро. Какое у него задумчивое,
обреченное, непроницаемое лицо! Вот оно, воплощение актера со всеми его
личными переживаниями!
Динни не ответила.
- Почему мы молчим, юная особа?
- Сомневаюсь, что художник творит так уж сознательно. Не кажется ли
вам, что Ватто просто хотел написать этот белый костюм, а все остальное в
картине - от самой модели? Конечно, у Пьерро удивительное выражение, но,
возможно, оно было у него и в жизни. Такие лица встречаются.
Эдриен искоса посмотрел на лицо племянницы. О да, встречаются! Напишите
ее, когда она отдыхает, запечатлейте ее в тот момент, когда она думает, что
на нее не смотрят и ей не нужно держать себя в руках (или как там еще
говорится?), и вы увидите лицо, которое потрясет вас отраженной на нем
внутренней жизнью. Нет, искусство несовершенно. Если оно проливает свет на
душу, раскрывает сущность, вам кажется, что оно не правдиво; если оно
фиксирует грубую, пеструю, противоречивую видимость, вам кажется, что эту
последнюю вообще не стоит воспроизводить. Намеки, мимолетные впечатления,
световые эффекты - все эти потуги на правдоподобие ничего не раскрывают. И
Эдриен неожиданно заметил:
- Великие книги и настоящие портреты так редки потому, что художники не
умеют раскрыть сущность изображаемого, а если даже делают это, то впадают в
преувеличения.
- Не знаю, дядя, можно ли отнести ваши слова к "Жилю". Это не портрет -
это просто драматический момент плюс белый костюм.
- Допускаю. Но во всяком случае напиши я тебя, Динни, такой, какая ты
есть на самом деле, все сказали бы, что портрет неправдоподобен.
- Весьма польщена!
- Большинство окружающих даже не может представить себе, какая ты.
- Простите за непочтительность, дядя, - а вы можете?
Эдриен покрутил свою козлиную бородку:
- Хочу надеяться, что могу.
- Ой, смотрите, "Помпадур" Буше!
Постояв минуты две перед картиной, Эдриен заговорил снова:
- Что ж, для человека, который предпочитал писать женщин нагими, он
недурно изобразил ее нар яды, а?
- Ментенон или Помпадур? Я всегда их путаю.
- Ментенон была синий чулок и вертела Людовиком XIV.
- Да, да, конечно. Дядя, теперь пойдем прямо к Мане.
- Почему?
- Я уже начала уставать.
Эдриен оглянулся по сторонам и сразу понял - почему. Перед "Жилем"
стояла Клер с незнакомым ему молодым человеком. Эдриен взял Динни под руку,
и они перешли в предпоследний зал.
- Хвалю за деликатность, - шепнул он перед "Мальчиком с мыльными
пузырями". - Что такое этот молодой человек? Змея в траве, червяк в бутоне
или...
- Просто очень милый мальчик.
- Как его зовут?
- Тони Крум.
- А, юный знакомец с парохода! Клер часто с ним встречается?
- Я не спрашивала, дядя. На год она застрахована от глупостей, -
ответила Динни и, увидев, как приподнялась бровь Эдриена, добавила: - Она
дала обещание тете Эм.
- А через год?
- Не знаю. Она тоже не знает. До чего хороши вещи Мане!
Они неторопливо пересекли зал и вошли в последний.
- Подумать только, что в тысяча девятьсот десятом Гоген казался мне
верхом эксцентричности! - удивился Эдриен. - Лишнее доказательство того, как
все изменчиво. В тот день я приехал на выставку постимпрессионистов прямо из
зала китайской живописи в Британском музее. Сезанн, Матисс, Гоген, Ван Гог
были тогда последней новинкой, а теперь они почтенные классики. Гоген,
конечно, великолепный колорист. А все-таки я предпочитаю китайцев. Боюсь,
что я неисправимо старомоден, Динни.
- Я понимаю, что все эти картины хороши, - вернее, почти все: но жить
среди них я не могла бы.
- У французов много хорошего; ни в одной стране смена школ в живописи
не происходила с такой четкостью, как у них. Каждый этап - от примитивов до
Клуэ, от Клуэ до Пуссена и Клода Лоррена, от них до Ватто и его учеников, а
затем к Буше и Грезу, к Энгру и Делакруа, к барбизонцам, к импрессионистам,
к постимпрессионистам - отмечен какой-нибудь вершиной вроде Шардена,
Леписье, Фрагонара, Мане, Дега, Моне, Сезанна, означает разрыв с предыдущей
стадией и переход к последующей.
- А бывали раньше такие резкие скачки, как теперь?
- Нет, раньше не бывало ни таких резких скачков в мировоззрении вообще,
ни такой безысходной путаницы во взглядах художников на их назначение.
- В чем оно, дядя?
- В том, чтобы доставлять наслаждение или раскрывать истину, или в том
и другом одновременно.
- Не представляю себе, чтобы мне доставило наслаждение то, чем
наслаждаются они, а истина... Что есть истина?
Эдриен покорно махнул рукой:
- Динни, я устал, как собака. Давай удерем отсюда.
В эту минуту Динни опять увидела сестру и Тони Крума, которые уже
углубились под арку. Она не знала, заметила Клер ее и Эдриена или нет, но не
сомневалась, что Крум никого, кроме Клер, не замечает. Она шла за Эдриеном и
в свою очередь восхищалась его деликатностью. Разумеется, ни он, ни она сама
никого никогда не поставят в неудобное положение. Кто с кем встречается -
это в наши дни сугубо личное дело.
Они уже добрались до Бэрлингтон-Аркад, когда Эдриену в глаза бросилась
бледность Динни.
- Динни, что случилось? Ты похожа на привидение!
- Если не возражаете, дядя, я зашла бы выпить чашку кофе.
- Тут есть одно заведение на Бонд-стрит. Идем.
Бескровные, хоть и улыбающиеся губы девушки так встревожили Эдриена,
что он крепко прижал к себе ее руку и отпустил лишь тогда, когда они уселись
за угловой столик.
- Две чашки кофе, и покрепче, - распорядился Эдриен и с инстинктивной
бережностью, так располагавшей к нему женщин и детей, даже не попытался
вызвать племянницу на откровенность.
- Смотреть картины - самое утомительное занятие. Прости, если я
уподоблюсь Эм, но я тоже подозреваю, что ты слишком мало ешь. Нельзя же
считать едой ту птичью порцию, какую мы проглотили, отправляясь сюда.
Но губы Динни уже приобрели свой обычный цвет.
- Я понимаю, что напрасно упрямлюсь, дядя, но еда - ужасно скучная
вещь.
- Нам с тобой нужно прокатиться во Францию. Картины французов, может
быть, и не трогают душу, но зато их стол возбуждает чувства.
- Вы тоже это испытали?
- Да, особенно когда сравнил его с тем, как едят итальянцы. У французов
все всегда превосходно продумано. Они создают картины так же расчетливо, как
делают часы. Они предельно сознательны в творчестве и всегда превосходные
мастера. Требовать от них большего - нелепо; но все-таки они насквозь
непоэтичны. Надеюсь, Клер избежит бракоразводного процесса? Суд - самое
непоэтичное место на свете.
Динни покачала головой:
- А по-моему, пусть она лучше пройдет через это. Я даже считаю, что ей
не надо было давать обещание. С Джерри они ни при каких обстоятельствах не
помирятся, а сейчас она все равно что птица с подбитым крылом. Кроме того, в
наши дни никто не придает значения разводу.
Эдриен поежился:
- Мне даже подумать противно, что эти прожженные судейские крючки будут
играть судьбой моих близких. Если бы они все были такие, как Дорнфорд!.. Но,
увы, они не такие. Виделась ты с ним после Нового года?
- Он на днях обедал у нас перед выступлением.
Эдриен отметил про себя, что, заговорив о Дорнфорде, она и "ухом не
повела", как выражается современная молодежь. Вскоре они расстались, и Динни
на прощание уверила дядю, что снова чувствует себя прекрасно.
Эдриен ошибся, сказав, что Динни похожа на привидение: вернее было бы
сказать, что она похожа на человека, увидевшего привидение. Когда она
выходила на Корк-стрит из-под аркад, все ее прошлое, связанное с этой
улицей, метнулось к ней, как одинокая птица, коснулось крылами ее лица и тут
же улетело. Поэтому, простившись с дядей, девушка повернула назад.
Решительно вошла в знакомый подъезд, поднялась по лестнице до квартиры
Уилфрида и позвонила. Потом прислонилась к подоконнику на площадке и стала
ждать, стиснув руки и думая: "Жаль, что у меня нет муфты!" Руки у нее совсем
застыли. На картинах прошлого века женщин всегда изображают вот так - на
лице вуаль, руки в муфте; но прошлый век миновал, и муфты у нее нет. Она уже
решила уйти, как вдруг дверь отворилась. Стэк! В домашних туфлях! Вдумчивый,
как всегда, взгляд его черных глаз упал на туфли, и Стэк смутился:
- Прошу прощения, мисс, я как раз переобувался.
Динни подала ему руку, которую он пожал точь-в-точь как раньше, - с
таким видом, словно исповедовал гостью.
- Я шла мимо, и мне захотелось узнать, как вы живете.
- Прекрасно, мисс, благодарю вас. Надеюсь, вы здоровы? И собака тоже?
- С нами обоими все в порядке. Фошу нравится в деревне.
- Еще бы! Мистер Дезерт всегда говорил, что это деревенская собака.
- У вас есть известия о нем?
- Только косвенные. Я слышал, в банке говорили, что он в Сиаме. Его
письма банк пересылает на свое отделение в Бангкоке. Недавно здесь
останавливался их светлость. Как я понял из разговора, мистер Дезерт
поднимается сейчас к верховьям какой-то реки.
- Реки?
- Да. Вот только название забыл. Что-то вроде "И и" и еще как будто
"Сонг". Там, кажется, здорово жарко. С вашего позволения, мисс, вы малость
бледны, хоть и живете в деревне. А я вот ездил на рождество домой в
Барнстепль и сильно поправился.
Динни опять протянула руку:
- Очень рада была повидать вас, Стэк.
- Зайдите, мисс. В квартире все осталось как при нем, - вот увидите.
Динни подошла к дверям гостиной:
- Совершенно как при нем, Стэк, словно он и не уезжал.
- Приятно слышать, мисс.
- Впрочем, может быть, он и здесь, - сказала Динни. - Говорят же, что
душа отделяется порой от тела. Благодарю вас, Стэк.
Она коснулась руки слуги, прошла мимо него, спустилась по лестнице.
Лицо ее передернулось, застыло, и она быстро зашагала прочь.
Река! Ее сон! "Еще одну реку!"
На Бонд-стрит кто-то окликнул ее:
- Динни!
Девушка обернулась и увидела Флер.
- Куда вы, дорогая! Мы с вами не виделись целую вечность. Я прямо с
французской выставки. Божественно, правда? Я столкнулась там с Клер и
каким-то молодым человеком. Кто он?
- Тони Крум, попутчик по пароходу.
- Только попутчик?
Динни пожала плечами и, взглянув на элегантную собеседницу, мысленно
посетовала: "Почему Флер всегда такая прямолинейная!"
- Деньги у него есть?
- Нет. Правда, он нашел место, но незавидное. Будет присматривать за
арабскими матками мистера Масхема.
- Только-то? Триста, от силы пятьсот в год. Это не бог весть что.
Знаете, Клер в самом деле совершает большую ошибку. Джерри Корвен пойдет
далеко.
- Во всяком случае дальше Клер, - сухо отозвалась Динни.
- Вы полагаете, что разрыв окончательный?
Динни кивнула. Она никогда еще не испытывала к Флер такого граничащего
с антипатией чувства, как сегодня.
- Зря. Клер - это не то что вы. Она - человек нового века с его
порядком или беспорядком, - как хотите. Вот потому я и говорю, что она
совершает ошибку. Ей было бы легче жить, оставаясь с Джерри, пусть даже
формально. Не представляю себе Клер в нужде.
- Деньги ее не привлекают, - холодно вставила Динни.
- Ах, вздор! Только деньги дают возможность делать то, что хочется. А
это не может не привлекать Клер.
Динни, знавшая, что Флер права, произнесла еще холоднее:
- Не стоит тратить время на объяснения.
- Дорогая, тут и объяснять нечего. Он чем-то ее оскорбил, - это на него
похоже. Но из этого еще не следует, что нужно устраивать историю. Вы же
видели сегодня картину Ренуара - мужчина и дама в ложе. Великолепная вещь!
Каждый из них живет особой жизнью, и все-таки они вместе. Почему бы Клер не
пойти на это?
- А вы бы пошли?
Безупречные плечи Флер чуть заметно дрогнули:
- Но вы же знаете, какой Майкл милый. Кроме того, у меня дети.
И плечи Флер опять слегка дрогнули.
Динни оттаяла.
- Вы обманщица, Флер. Вы не делаете того, что проповедуете.
- Дорогая, у меня же исключительный случай.
- Он у каждого исключительный.
- Ладно, не будем спорить. Майкл говорит, что ваш новый депутат
Дорнфорд пришелся ему по душе. Теперь они трудятся вместе над планом трех
"К". Дело замечательное, да и взялись они за него с нужного конца.
- Мы в Кондафорде тоже занялись свиньями. Дядя Лоренс предпринимает
что-нибудь на этот счет в Липпингхолле?
- Нет. Он придумал самый план и считает, что свое сделал. Ну, ничего,
придет время, Майкл еще заставит его потрудиться. Послушали бы вы, как об
этом плане рассуждает Эм! Умора! Нравится вам Дорнфорд?
Динни, с которой второй раз за утро заговаривали о Дорнфорде,
посмотрела родственнице прямо в лицо:
- По-моему, он настоящее совершенство.
Флер неожиданно взяла ее под руку:
- Динни, дорогая, я хочу, чтобы вы за него вышли. Конечно, за
совершенство не выходят, но ведь и его можно ввести в грех.
Теперь в свою очередь дрогнули плечи Динни, и она устремила взгляд в
пространство.
Третьего февраля день выдался на редкость теплый и до того напоминавший
весну, чти кровь в жилах людей потекла быстрее, пробуждая в них тягу к
приключениям.
Поэтому Тони Крум рано утром дал телеграмму Клер, а в полдень уже
выехал из Беблок-хайт на старом автомобиле Стейплтона - своем новом
приобретении. Конечно, он мечтал не о такой машине, но даже из этой при
желании можно было выжать миль пятьдесят в час. Он перебрался через реку по
ближайшему мосту, проскочил Эбингдон и поехал через Бенсон на Хенли. Там он
остановился, наскоро проглотил сандвич, заправил бак и с минуту постоял на
мосту, глядя на залитую солнцем обнаженную реку, медленно катившуюся меж
нагих рощ. Оттуда он поехал уже сообразуясь с часами, так как к двум должен
был поспеть на Мелтон-Мьюз.
Клер только что вернулась и была еще не готова. Тони уселся в нижней
комнате, обставленной теперь тремя стульями, оригинальным старинным
столиком, который удалось купить по дешевке, - кризис задел и антикваров, и
резным аметистового цвета кувшином с терновой настойкой. Крум прождал без
малого полчаса, прежде чем по винтовой лесенке спустилась Клер в
светло-коричневом твиде и шляпке; через руку у нее было перекинуто кожаное
пальто на меху.
- Вот и я, дорогой мой. Простите, что заставила ждать. Куда поедем?
- Я подумал, не захочется ли вам взглянуть на Беблок-хайт. На обратном
пути завернем в Оксфорд, выпьем чаю, посмотрим колледжи и будем здесь часам
к одиннадцати. Идет?
- Отлично. А где вы переночуете?
- Я? Да просто вернусь обратно. Поспею домой еще до часа ночи.
- Бедный Тони! Нелегкий же у вас день!
- Ну что вы! Всего двести пятьдесят миль. Пальто вам ни к чему: на наше
несчастье, машина закрытая.
Они выехали через западный конец переулка, чуть не сбили мотоциклиста,
и помчались по направлению к парку.
- Тони, а ведь у машины легкий ход!
- Да, она славная старушка, только у меня такое чувство, что она того и
гляди рассыплется. Стейплтон безжалостно гонял ее. И потом - я не люблю
светлых машин.
Клер откинулась на спинку сиденья; судя по улыбке, не сходившей с ее
губ, она была довольна.
Их первая долгая экскурсия почти не сопровождалась разговорами. Оба еще
не избавились от юношеской любви к быстрой езде, и там, где позволяло
движение, Крум старался выжать из машины все, что та могла дать. Меньше чем
за два часа они уже добрались до последней переправы через реку.
- Вон гостиница, где я живу, - показал рукой Тони. - Не выпить ли нам
чаю?
- Это было бы неосторожно, мой дорогой. Нет, я взгляну на конюшни и
загоны, а потом поедем куда-нибудь, где вас не знают.
- Сперва я вам обязательно покажу реку.
За прибрежными ивами и тополями посверкивали светлые воды реки, чуть
позолоченной закатом. Молодые люди вышли из машины, чтобы полюбоваться
видом.
Сережки орешника уже набухли. Клер обломила ветку:
- Весна-обманка. Настоящей еще ждать и ждать.
С реки потянуло холодком; на противоположном берегу над лугами пополз
туман.
- Здесь только перевоз, Тони? Моста нет?
- Нет. По той стороне дорога идет прямо на Оксфорд - миль пять, не
больше. Я несколько раз ходил туда пешком. Красивые места.
- А как чудесно здесь будет, когда зацветут рощи и луга! Ну, едем.
Покажите мне, где загоны, и в Оксфорд.
Они вернулись к машине.
- Зайдете в конюшни?
- Клер покачала головой:
- Подожду, пока привезут маток. Одно дело, когда вы привозите меня
осматривать пустые стойла, другое - когда я приезжаю взглянуть на кобыл. Они
в самом деле из Неджда?
- Масхем божится, что да. Но я сперва погляжу, что за конюхи с ними
приедут, а уж потом поверю.
- Какой масти?
- Две гнедых, одна караковая.
Загоны, - их было три, - полого спускались к реке и были защищены от
ветра вытянутой в длину рощицей.
- Сток здесь идеальный, место солнечное. Конюшни вон там, сразу за
краем рощи. В них еще многое нужно доделывать; сейчас мы монтируем там
отопление.
- Как здесь тихо!
- На дороге - практически никакого движения, разве что мотоцикл
проедет. Вот как, например, этот.
Мимо с фырканьем пролетел мотоцикл, затормозил, развернулся и, фыркая,
помчался назад.
- Мотоцикл - ужасно горластая скотина! - проворчал Крум. - Впрочем,
пока матки сюда доберутся, они уже попривыкнут к грохоту.
- Бедняжки! Их ждет резкая перемена.
- У них у всех в кличках золото: Золотая пыль, Золотая гурия, Золотая
лань.
- Вот уж не думала, что Джек Масхем поэт!
- Только в том, что касается лошадей.
- Здесь действительно сказочная тишина, Тони!
- Шестой час. Рабочие уходят из моего коттеджа. Они его перестраивают.
- Сколько там будет комнат?
- Четыре: спальня, гостиная, кухня, ванная. Но можно пристроить и еще.
Тони впился в Клер глазами, но та смотрела в сторону.
- Ну, по местам! - отрывисто скомандовал он. - Нужно поспеть в Оксфорд
дотемна.
Оксфорд, утопающий в огнях, как и все города в этот наихудший для них
час, казалось, предупреждал: "Не ждите от меня ничего, - я обезличен
виллами, автомобилями и современностью".
Он действительно не пробудил сначала в молодых людях никакого интереса:
оба были голодны, а Крума к тому же личные воспоминания связывали с
Кембриджем. Но стоило им очутиться в гостинице "Митра" и приняться за
сандвичи с анчоусами, яйца вкрутую, гренки, сдобные булочки, оладьи, варенье
и содержимое огромного чайника, как с каждым глотком романтика Оксфорда
стала раскрываться им все полнее. Посидев в этой старой гостинице, куда,
кроме них, еще никто не завернул, где горел камин и окна были задернуты
красными занавесками, молодые люди неожиданно насладились уютом и тишиной и
теперь неизбежно должны были найти город восхитительным. Мотоциклист в
кожаном комбинезоне заглянул в зал и снова исчез. Три студента последнего
курса постояли в дверях, посовещались в предвидении обеда, заказали столик и
скрылись. Время от времени появлялась официантка, приносила свежие гренки,
прибирала соседние столики и уходила. Упоенные одиночеством. Клер и Тони
поднялись из-за стола только в половине седьмого.
- Пойдем пошатаемся, - предложила Клер. - Времени у нас много.
Оксфорд обедал, и улицы были пустынны. Молодые люди брели наугад,
выбирая самые узкие переулки, то и дело натыкаясь на здания колледжей или
длинную старую городскую стену. Теперь им уже казалось, что здесь нет ничего
современного. Прошлое оживало перед ними на каждом шагу. Перезвон колоколов,
темные башни, древние, плохо освещенные каменные громады, извилистые,
крытые, еле заметные в сумерках переходы; просторные квадраты дворов,
обозначенные тусклыми фонарями и внезапно возникающие из мрака, - весь этот
темный старинный безлюдный город, который скрытно бурлит новой жизнью,
привел их в безмолвное восхищение, а так как они к тому же попали в него
впервые, то скоро заблудились.
Крум взял Клер под руку и пошел в ногу с ней. Хотя ни тот, ни другая не
были склонны к романтике, оба чувствовали себя так, словно затерялись в
лабиринте истории.
- Жаль, что я не выросла здесь или в Кембридже, - посетовала Клер.
- В Кембридже прошлое не ощущается так остро. Колледжи там вытянуты в
одну линию. Оксфорд же в темноте кажется еще более средневековым, чем днем.
Конечно, в Кембридже на всем лежит отпечаток старины, но здесь он выражен
гораздо более отчетливо.
- А мне, наверно, понравилось бы жить в старину. Верховые лошади и
кожаные колеты! Вы, Тони, божественно выглядели бы в колете и шапочке с
длинным зеленым пером.
- С меня довольно и современности, пока вы рядом. Мы никогда еще не
были так долго вместе.
- Пожалуйста, без сантиментов. Помните, мы приехали сюда осматривать
Оксфорд. Куда пойдем теперь?
- Куда хотите, - удрученно ответил Тони.
- Обиделся? Смотрите, какой большой колледж! Зайдем внутрь?
- Нельзя: скоро выйдут студенты - уже девятый час. Лучше побродим по
улицам.
Через Корнмаркет они вышли на Брод, постояли на правой стороне перед
статуями, затем свернули на темную площадь с круглым зданием в середине,
колледжами по сторонам и церковью на дальнем конце.
- Это, видимо, центр, - объявила Клер'. - У Оксфорда тоже должна быть
своя точка опоры. Пусть окраины перестраиваются, как угодно, - обезобразить
сердце города никому не удастся:
Оксфорд ожил с таинственной внезапностью. На улицах появились молодые