Страница:
сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить
скворечню. Дом стоял на отшибе, в нем было просторно и много воздуху, сад
располагался на южном склоне холма. Огорченная своим безразличием, она
обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо
Дорнфорда искренне тронуло ее при расставании. В автобусе, по дороге домой,
Клер сказала:
- Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите
друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а
не человек.
- Не сомневаюсь.
И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и
без конца повторяясь, зазвучала строфа:
Как широка река, как берег крут!
Что ждет за нею - отдых иль скитанья?
Искать ли тучных пастбищ или тут,
На скудной почве, длить существованье?
Но лицо ее хранило то выражение отрешенности, маску которой, как знала
Клер, не стоило и пытаться приподнять.
Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет,
- занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то
преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и
сосредоточивало их на ее близких. В первый раз на памяти Динни над именем
Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро
ощущала, как реагирует на это ее клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в
Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно,
четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности,
но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни
уверяли, что развод в наши дни - сущая безделица, все равно в стране,
гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по
традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у
кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше
всего на свете ненавидели гласность.
Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход
святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно
натянутая атмосфера. Казалось, ее дядя и тетка объявили друг другу: "Мы
примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни
одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из
себя оскорбленных в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом
говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в
такие положения.
Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей,
уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила
и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на
священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного
служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся ее семья, и хотя девушка
порой думала, что люди, на чье благо он трудится, вероятно, счастливее, чем
он сам, она безотчетно верила, что он живет подлинно реальной жизнью в мире,
где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери
высказался более определенно:
- В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах
общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота
- копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочел бы, чтобы
она серьезно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.
- Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, - вполголоса бросила Динни.
- Дайте ей только время.
Хилери улыбнулся:
- Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества
холодные, слабые, близорукие: они всегда во всем видят самое худшее. За
настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в
вопросах пола. Это неопрятно.
- По-моему, вы несправедливы к Клер, - со вздохом возразила Динни. У
нее были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же
знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.
- Ну, - проницательно заметил Хилери, - я вижу, ты могла бы коечто
порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих
мальчиков поехать, а власти - дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой
хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за
завтраком.
Сказав это, он вошел с Динни в здание вокзала и проследовал к
ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них
уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали
друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма
товарищей и время от времени повторяя:
- Что? Мы приуныли? Ну, нет!
Они приветствовали Хилери возгласами:
- Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?
Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как
быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.
- Эх, что бы вам с нами поехать!
- Я не прочь бы, Джек.
- Расставайтесь-ка со старой Англией!
- С доброй старой Англией!
- Сэр!..
- Слушаю. Томми.
Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным
интересом, который проявляли к ней уезжающие.
- Динни!
Девушка приблизилась к вагону.
- Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.
Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам,
сдернувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.
Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых
голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери,
чувствуя, что у нее перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам,
высовывавшимся из окна.
- Вечером у них уже начнется морская болезнь, - заметил Хилери. - Это
хорошо. Она - лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.
Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему
неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины
замолчали. Затем судья спросил:
- Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до
начала этого неприятного дела?
- Никакой, дядя.
- Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не
являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мертвой точке
в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?
- Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не
соответствует истине.
Судья поморщился:
- Я рассуждаю с мужской точки зрения. Динни. Выиграет Клер или
проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым
человеком не станут защищаться, все пройдет почти незаметно. Эдриен уверяет,
что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно,
эта сторона вопроса тоже отпадает. В чем же тогда дело? Известны тебе ее
мотивы?
- Весьма относительно и притом под секретом.
- Жаль! - вздохнул судья. - Если бы люди знали законы так же, как я,
они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах.
- Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба.
- Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый
пережиток.
- По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток?
- Не совсем, - ответил судья с кривой усмешкой. - Но я никогда бы не
предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое
излишество. Посадить жену на скамью подсудимых - не очень красиво!
Эдриен обнял Динни за плечи:
- Динни переживает это острее нас всех.
- Догадываюсь, - пробормотал судья. - Корвен, конечно, положит эти
деньги на имя Клер.
- Клер их не возьмет. Но почему вы уверены, что она обязательно
проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать
справедливость, дядя Лайонел.
- Не люблю присяжных, - отрезал судья.
Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно
откровенен. Судья добавил:
- Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не
острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье.
С этими словами он еще раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и
ушел.
- Дядя Лайонел хороший судья?
- Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал,
но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя
порою бывает не в меру саркастичен. А все, что им сказано о деле Клер,
совершенно бесспорно, Динни.
- Я сама в этом убеждена. Все упирается в моего отца и в возмещение
ущерба.
- По-моему, Джерри теперь раскаивается, что потребовал денег. У него не
адвокаты, а скверные крючкотворы. Им бы лишь поудить рыбу в мутной воде!
- Разве это не призвание всех юристов?
Эдриен засмеялся.
- Вот чай! Утопим в нем наши горести и пойдем в кино. Говорят, сейчас
идет замечательная немецкая картина. Подумай только, Динни, - подлинное
великодушие на экране.
Шорох бумаг и шарканье ног, знаменующие смену одной человеческой драмы
другою, наконец прекратились, и "очень молодой" Роджер бросил:
- Мы входим в святая святых закона.
Динни села между сестрой и отцом; Джерри Корвена отделяли от них "очень
молодой" Роджер и его соперник.
- Чему же воздвигнут жертвенник в этом святая святых - правде или лжи?
- прошептала она.
Девушка не видела, что творится у нее за спиной, но слышала, больше
того, ощущала инстинктом, как наполняется зал. Безошибочное чутье
подсказывало публике, что здесь пахнет если уж не титулами, то во всяком
случае серьезной схваткой. Судья, видимо, тоже что-то унюхал, так как
полузакрыл лицо цветным носовым платком изрядных размеров. Динни подняла
глаза: внушительный зал, в нем есть что-то готическое. Над креслом судьи
высоко - выше человеческого роста - висят красные драпри. Девушка перевела
взгляд на присяжных, занимавших места на обеих скамьях своей ложи. Ее
внимание сразу же приковал к себе старшина: яйцеобразная голова, почти голый
череп, малиновые щеки, бесцветные глаза и лицо, в котором было одновременно
что-то от барана и трески, а в целом нечто, не поддающееся определению. Его
черты напомнили девушке одного из джентльменов с Саут-Молтон-сквер, и она
решила, что он, наверно, ювелир. На передней скамье с краю сидели три
женщины, ни одна из которых не провела бы, конечно, ночь в машине. Первая
была осанистая женщина, с добрым, простоватым лицом экономки. Вторая,
некрупная и довольно тощая брюнетка, походила на писательницу. Внешность
третьей наводила на мысль о простуженной птице. Остальные восемь членов
коллегии, мужчины, утомляли глаз своим не укладывающимся ни в какую
классификацию разнообразием. Чей-то голос объявил:
- Корвен против Корвен и Крума - по иску супруга.
Динни судорожно стиснула локоть Клер.
- С соизволения вашей милости...
Девушка уголком глаза увидела приятную физиономию с короткими бачками,
которая под париком казалась чуть не темно-красной.
Лицо судьи, замкнутое и отрешенное, как облик священника или головка
черепахи, неожиданно высунулось вперед. Его безличный проницательный взгляд
словно обволок девушку, и она почувствовала себя до странности маленькой.
Затем, так же неожиданно, он втянул голову обратно.
За спиной Динни неторопливый низкий голос огласил имена сторон, их
общественное положение, место вступления в брак и жительства; потом сделал
паузу и продолжал:
- В середине ноября минувшего года, в то время как истец находился в
отъезде по служебным делам, ответчица безо всякого предупреждения покинула
дом и вернулась в Англию. Соответчик ехал на том же пароходе. Насколько мне
известно, защита утверждает, что до этого они не встречались. Я же
утверждаю, что они встречались или во всяком случае имели к тому
возможность.
Динни увидела, что плечи сестры презрительно приподнялись.
- Как бы то ни было, - раздавался неторопливый низкий голос, - не
подлежит сомнению, что на пароходе они были все время вместе, и я докажу,
что перед концом рейса соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.
Голос долго разглагольствовал в том же роде и наконец заключил:
- Господа присяжные, я не касаюсь результатов наблюдения,
установленного за ответчицей и соответчиком: они будут изложены вам
компетентными и достойными доверия свидетелями. Сэр Джералд Корвен!
Не успела Динни поднять глаза, как Джерри уже стоял в ложе. Его черты
показались ей еще жестче, чем она ожидала. Она видела, как лицо ее отца
выразило негодование, как судья взялся за перо, как Клер стиснула лежащие на
коленях руки, как прищурился "очень молодой" Роджер, как старшина приоткрыл
рот, как третья женщина-присяжная еле удержалась, чтобы не чихнуть: она
видела каждую мелочь - даже тот липкий бурый налет, который лежал на всем,
что находилось в зале, и словно пачкал все краски человеческой жизни -
розовую, голубую, серебряную, золотую и даже зеленую.
Неторопливый голос перестал задавать вопросы так же внезапно, как и
начал их задавать; обладатель его замолчал, словно опустил черные крылья.
Сзади Динни раздался другой голос:
- Вы считали, сэр, что начать процесс вас обязывает долг?
- Да.
- У вас не было никаких привходящих мотивов?
- Никаких.
- Но требование возмещения ущерба - довольно редкий случай среди
порядочных людей.
- Деньги будут положены на имя моей жены.
- Дала ли вам ваша жена понять в той или иной форме, что ожидает от вас
материальной поддержки?
- Нет.
- Удивит ли вас, если она откажется принять от вас хотя бы пенс
независимо от того, чьи это деньги - соответчика или другого лица?
Динни увидела, как под усиками Корвена заиграла кошачья усмешка.
- Меня ничто не удивит.
- Вас не удивило даже ее бегство?
Динни перевела взгляд на адвоката, ведущего допрос. Так это и есть
Инстон, про которого Дорнфорд говорил, что он любому даст очко вперед!
"Человека с лицом, украшенным таким носом, действительно никому не заткнуть
за пояс!" - подумала она.
- Да, оно меня удивило.
- Почему? Не опишите ли вы нам словами, сэр, ваше тогдашнее состояние?
- Жены, как правило, не уходят от мужей без объяснения причин.
- Да, кроме тех случаев, когда ввиду их очевидности нужда в объяснениях
отпадает. У вас именно так и получилось?
- Нет.
- В чем же, по-вашему, заключалась причина? Кому, как не вам, знать об
этом?
- Нет, не мне.
- А кому же?
- Моей жене.
- Но у вас же должны быть какие-то предположения. Не изложите ли их
нам?
- Изложил бы, если бы они у меня были.
- Напоминаю, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не случалось ли вам
дурно обращаться с женой?
- Признаю, что был один прискорбный инцидент, но я за него извинился.
- Какой инцидент?
Динни, которая сидела между сестрой и отцом выпрямившись и всем
существом чувствуя, что их и ее гордость натянута как струна, услышала за
своей спиной неторопливый низкий голос:
- Я полагаю, милорд, что мой коллега не уполномочен задавать подобный
вопрос.
- Милорд...
- Я вынужден остановить вас, мистер Инстон.
- Подчиняюсь, милорд... Вы вспыльчивый человек, сэр?
- Нет.
- И вы обычно более или менее обдумываете ваши поступки?
- Смею надеяться.
- Даже когда это поступки не слишком, так сказать, доброжелательные?
- Да.
- Понимаю. Присяжные, несомненно, тоже понимают. Теперь, сэр, с вашего
позволения перейдем к другому пункту. Утверждаете ли вы, что ваша жена и
мистер Крум встречались на Цейлоне?
- Понятия не имею, встречались они или нет.
- Известно ли вам лично, что они были там знакомы?
- Нет.
- Мой коллега уверил нас, что докажет факт их встреч.
- Возможность их встреч, - поправил неторопливый низкий голос.
- Пусть так. Были у вас, сэр, основания предполагать, что они
воспользовались такой возможностью?
- Не было.
- Встречали вы мистера Крума на Цейлоне или хоть слышали о нем?
- Нет.
- Когда вам впервые стало известно о существовании этого джентльмена?
- В ноябре прошлого года здесь, в Лондоне, я видел, как он выходил из
дома, где остановилась моя жена, и я спросил у нее, как его зовут.
- Она пыталась это скрыть?
- Нет.
- И больше вы с этим джентльменом не встречались?
- Нет.
- Почему вы сочли его именно тем человеком, который может послужить вам
предлогом для развода?
- Я возражаю против такой постановки вопроса.
- Что ж, тогда поставим его по-другому: почему именно этот джентльмен
привлек к себе ваше внимание как возможный соответчик?
- Потому что я кое-что слышал о нем на пароходе, с которым возвращался
в ноябре из Порт-Саида на Цейлон. Это было то же самое судно, на котором моя
жена и соответчик плыли в Англию.
- Что же вы слышали?
- Что они проводили все время вместе.
- Довольно частое явление в плавании, не так ли?
- В пределах благоразумия - да.
- Вам это известно по собственному опыту?
- Насколько помнится, нет.
- Что еще побудило вас возыметь подозрения?
- Стюардесса сказала мне, что видела, как он выходил из каюты моей
жены.
- В какое время? Днем или ночью?
- Перед самым обедом.
- Вам по долгу службы, наверно, не раз приходилось совершать поездки
морем?
- Да, много раз.
- И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в
каюты?
- Замечал.
- Это всегда наводило вас на подозрение?
- Нет.
- Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких
случаях никогда не возникало подозрений?
- Нет, не вправе.
- Вы по природе человек подозрительный?
- Не нахожу.
- Или, что называется, ревнивый?
- Не сказал бы.
- Намного вы старше вашей жены?
- На семнадцать лет.
- Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринужденно и
почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и
женщины наших дней?
- Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один.
- То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению?
- Я воевал.
- Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны
подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое?
- Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто.
- Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь
вашу жену до того, как она покинула вас?
Динни подняла глаза.
- Не случалось.
- И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что
соответчик вышел из ее каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за
ней наблюдение?
- Да. Кроме того, они все время на пароходе проводили вместе, и я
своими глазами видел, как он выходил в Лондоне из дома, где она
остановилась.
- Говорили вы ей, будучи в Лондоне, что, если она не вернется к вам,
все последствия лягут на нее?
- Едва ли я мог употребить подобные выражения.
- А какие же вы употребили?
- Я сказал ей, что она имеет несчастье быть моей женой и поэтому не
может вечно оставаться соломенной вдовою.
- Тоже не слишком изящный оборот, правда?
- Допускаю.
- Итак, вы стремились воспользоваться любым предлогом и любым ее
знакомством, чтобы освободиться от нее?
- Нет, я стремился вернуть ее.
- Невзирая на ваши подозрения?
- В Лондоне у меня еще не было подозрений.
- Остается предположить, что вы дурно обращались с ней и намеревались
освободиться от брачного союза, унижавшего вашу гордость.
Неторопливый низкий голос вставил:
- Протестую, милорд.
- Милорд, поскольку истец признал...
- Согласен, мистер Инстон, но кто из мужей не совершает поступков, за
которые потом хочется извиниться?
- Как угодно вашей милости... Во всяком случае, вы распорядились
установить наблюдение за вашей женой. Когда именно?
- Как только вернулся на Цейлон.
- Сразу же?
- Почти.
- Это не свидетельствует о горячем желании вернуть ее. Не правда ли?
- После того что мне рассказали на пароходе, мои намерения решительно
изменились.
- Ах, на пароходе. А ведь выслушивать сплетни о своей жене не очень
красиво. Вы не находите?
- Нахожу. Но она отказалась вернуться, и я должен был внести ясность в
положение вещей.
- Всего спустя два месяца после ее ухода от вас!
- Прошло уже больше двух месяцев.
- Но меньше трех. Мне кажется, вы просто вынудили ее покинуть вас, а
затем использовали первую же возможность застраховать себя от ее
возвращения.
- Неправда.
- Хорошо, допускаю. Скажите, вы обратились в сыскное агентство до
отъезда из Англии на Цейлон?
- Нет.
- Вы можете подтвердить это под присягой?
- Да.
- Как же вы вошли с ним в контакт?
- Я поручил сделать это моим поверенным.
- О, так, значит, до отъезда вы беседовали с вашими поверенными?
- Да.
- Невзирая на то, что у вас еще не было подозрений?
- Когда человек уезжает так далеко, он должен побеседовать со своими
поверенными. Это естественно.
- Вы беседовали с ними о вашей жене?
- И о ней и о других делах.
- Что же вы сказали им о вашей жене?
Динни опять подняла глаза. Ей было все омерзительнее видеть, как травят
человека, пусть даже ее противника.
- По-моему, я сказал только, что она остается здесь у своих родителей.
- И это все?
- Возможно, я прибавил, что наши отношения усложнились.
- И это все?
- Помнится, я сказал еще: "Пока что не представляю себе, чем все это
кончится".
- Готовы ли вы подтвердить под присягой, что не сказали: "Я, может
быть, поручу вам установить за ней наблюдение".
- Готов.
- Готовы ли вы присягнуть, что не сказали вашим поверенным ничего,
наводящего их на мысль о желательности для вас развода?
- Не могу отвечать за мысли, на которые навели их мои слова.
- Попрошу не отклоняться в сторону, сэр. Упомянули вы о разводе или
нет?
- Не помню.
- Не помните? Сложилось или не сложилось у них мнение, что вы намерены
начать дело?
- Не знаю. Я сказал им только, что наши отношения усложнились.
- Мы это уже слышали, и это не ответ на мой вопрос.
Динни увидела, как судья высунул голову.
- Мистер Инстон, истец показал, что не знает, какое мнение сложилось у
его поверенных. Что еще вы хотите услышать?
- Милорд, существо порученного мне дела, - я рад возможности кратко
резюмировать его, - сводится к тому, что, как только истец так или иначе
вынудил свою жену покинуть его, он решил развестись с ней и был готов
схватиться за любой предлог, могущий послужить основанием для развода.
- Что ж, вам предоставлено право вызвать его поверенного.
- Ваша милость!..
Этот краткий возглас прозвучал так, словно адвокат собрался пожать
плечами, но передумал и переложил этот жест на слова.
- Хорошо, продолжайте.
Динни со вздохом облегчения уловила заключительные нотки в голосе
Инстона "не-заткнешь-за пояс".
- Итак, хотя вы начали дело, основываясь только на сплетнях, и
осложнили его, потребовав возмещения ущерба от человека, с которым не
сказали и двух слов, вы пытаетесь внушить присяжным, что вы терпимый и
благоразумный супруг, чье единственное желание - вернуть жену обратно?
Динни в последний раз подняла глаза на лицо Корвена, скрытое под еще
более непроницаемой, чем обычно, маской.
- Я вовсе не намерен что-либо внушать присяжным.
- Очень хорошо!
За спиной девушки зашуршал шелк мантии.
- Милорд, - произнес неторопливый звучный голос, - поскольку мой
коллега придает этому такое значение, я вызову поверенного истца.
"Очень молодой" Роджер, перегнувшись к Динни, шепнул:
- Дорнфорд приглашает вас всех позавтракать с ним...
Девушка почти ничего не ела: она испытывала нечто вроде тошноты. Такого
ощущения не вызывало у нее ни дело Хьюберта, ни расследование смерти Ферза,
хотя и то и другое стоили ей гораздо больших страхов и волнений. Она впервые
столкнулась с той безмерной злобой, которая сопровождает тяжбу между
частными лицами. Упорное стремление уличить противника в низости,
злонамеренности, лживости, проявлявшееся в каждой реплике перекрестного
допроса, тяжело сказывалось на ее нервах.
Когда они возвращались в суд, Дорнфорд заметил:
- Я знаю, каково вам сейчас. Но не забудьте, что процесс - своего рода
игра: обе стороны подчиняются одинаковым правилам, а судья присматривает,
чтобы они их не нарушали. Я много раз прикидывал, нельзя ли устроить все это
по-другому, но так ничего и не придумал.
- Посидев на таком процессе, перестаешь верить, что в мире есть
что-нибудь до конца чистое.
- А я вообще в этом сомневаюсь.
- Здесь даже Чеширский кот разучится улыбаться, - отозвалась Динни.
- Здесь не улыбаются, Динни. Эти слова следовало бы высечь над входом в
суд.
То ли благодаря этому краткому разговору, то ли потому, что она уже
притерпелась, Динни легче перенесла дневное заседание, целиком ушедшее на
простой и перекрестный допрос стюардессы и агентов частного сыска. К четырем
часам допрос истца и свидетелей обвинения закончился, и "очень молодой"
Роджер подмигнул Динни с таким видом, словно хотел сказать: "Сейчас суд
удалится и я позволю себе взять понюшку".
Возвращаясь в такси на Саут-сквер, Клер долго молчала и, лишь когда
машина поравнялась с Большим Бэном, вдруг заговорила:
- Подумать только, Динни! Он заглянул в автомобиль, когда мы спали! А
может быть, он просто приврал?
- Будь это так, его показания были бы еще убедительнее.
- Разумеется, я положила голову на плечо Тони. Как же иначе? Пусть
попробуют сами поспать в двухместной машине.
- Удивляюсь, как он не разбудил вас своим фонарем.
- Вероятно, все-таки будил. Я припоминаю, что несколько раз просыпалась
как от толчка. Нет, глупей всего я вела себя в тот вечер, после кино и
обеда, когда пригласила Тони зайти ко мне и чего-нибудь выпить. Мы были до
скворечню. Дом стоял на отшибе, в нем было просторно и много воздуху, сад
располагался на южном склоне холма. Огорченная своим безразличием, она
обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо
Дорнфорда искренне тронуло ее при расставании. В автобусе, по дороге домой,
Клер сказала:
- Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите
друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а
не человек.
- Не сомневаюсь.
И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и
без конца повторяясь, зазвучала строфа:
Как широка река, как берег крут!
Что ждет за нею - отдых иль скитанья?
Искать ли тучных пастбищ или тут,
На скудной почве, длить существованье?
Но лицо ее хранило то выражение отрешенности, маску которой, как знала
Клер, не стоило и пытаться приподнять.
Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет,
- занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то
преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и
сосредоточивало их на ее близких. В первый раз на памяти Динни над именем
Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро
ощущала, как реагирует на это ее клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в
Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно,
четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности,
но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни
уверяли, что развод в наши дни - сущая безделица, все равно в стране,
гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по
традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у
кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше
всего на свете ненавидели гласность.
Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход
святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно
натянутая атмосфера. Казалось, ее дядя и тетка объявили друг другу: "Мы
примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни
одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из
себя оскорбленных в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом
говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в
такие положения.
Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей,
уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила
и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на
священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного
служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся ее семья, и хотя девушка
порой думала, что люди, на чье благо он трудится, вероятно, счастливее, чем
он сам, она безотчетно верила, что он живет подлинно реальной жизнью в мире,
где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери
высказался более определенно:
- В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах
общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота
- копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочел бы, чтобы
она серьезно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.
- Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, - вполголоса бросила Динни.
- Дайте ей только время.
Хилери улыбнулся:
- Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества
холодные, слабые, близорукие: они всегда во всем видят самое худшее. За
настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в
вопросах пола. Это неопрятно.
- По-моему, вы несправедливы к Клер, - со вздохом возразила Динни. У
нее были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же
знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.
- Ну, - проницательно заметил Хилери, - я вижу, ты могла бы коечто
порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих
мальчиков поехать, а власти - дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой
хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за
завтраком.
Сказав это, он вошел с Динни в здание вокзала и проследовал к
ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них
уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали
друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма
товарищей и время от времени повторяя:
- Что? Мы приуныли? Ну, нет!
Они приветствовали Хилери возгласами:
- Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?
Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как
быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.
- Эх, что бы вам с нами поехать!
- Я не прочь бы, Джек.
- Расставайтесь-ка со старой Англией!
- С доброй старой Англией!
- Сэр!..
- Слушаю. Томми.
Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным
интересом, который проявляли к ней уезжающие.
- Динни!
Девушка приблизилась к вагону.
- Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.
Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам,
сдернувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.
Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых
голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери,
чувствуя, что у нее перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам,
высовывавшимся из окна.
- Вечером у них уже начнется морская болезнь, - заметил Хилери. - Это
хорошо. Она - лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.
Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему
неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины
замолчали. Затем судья спросил:
- Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до
начала этого неприятного дела?
- Никакой, дядя.
- Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не
являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мертвой точке
в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?
- Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не
соответствует истине.
Судья поморщился:
- Я рассуждаю с мужской точки зрения. Динни. Выиграет Клер или
проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым
человеком не станут защищаться, все пройдет почти незаметно. Эдриен уверяет,
что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно,
эта сторона вопроса тоже отпадает. В чем же тогда дело? Известны тебе ее
мотивы?
- Весьма относительно и притом под секретом.
- Жаль! - вздохнул судья. - Если бы люди знали законы так же, как я,
они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах.
- Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба.
- Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый
пережиток.
- По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток?
- Не совсем, - ответил судья с кривой усмешкой. - Но я никогда бы не
предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое
излишество. Посадить жену на скамью подсудимых - не очень красиво!
Эдриен обнял Динни за плечи:
- Динни переживает это острее нас всех.
- Догадываюсь, - пробормотал судья. - Корвен, конечно, положит эти
деньги на имя Клер.
- Клер их не возьмет. Но почему вы уверены, что она обязательно
проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать
справедливость, дядя Лайонел.
- Не люблю присяжных, - отрезал судья.
Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно
откровенен. Судья добавил:
- Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не
острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье.
С этими словами он еще раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и
ушел.
- Дядя Лайонел хороший судья?
- Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал,
но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя
порою бывает не в меру саркастичен. А все, что им сказано о деле Клер,
совершенно бесспорно, Динни.
- Я сама в этом убеждена. Все упирается в моего отца и в возмещение
ущерба.
- По-моему, Джерри теперь раскаивается, что потребовал денег. У него не
адвокаты, а скверные крючкотворы. Им бы лишь поудить рыбу в мутной воде!
- Разве это не призвание всех юристов?
Эдриен засмеялся.
- Вот чай! Утопим в нем наши горести и пойдем в кино. Говорят, сейчас
идет замечательная немецкая картина. Подумай только, Динни, - подлинное
великодушие на экране.
Шорох бумаг и шарканье ног, знаменующие смену одной человеческой драмы
другою, наконец прекратились, и "очень молодой" Роджер бросил:
- Мы входим в святая святых закона.
Динни села между сестрой и отцом; Джерри Корвена отделяли от них "очень
молодой" Роджер и его соперник.
- Чему же воздвигнут жертвенник в этом святая святых - правде или лжи?
- прошептала она.
Девушка не видела, что творится у нее за спиной, но слышала, больше
того, ощущала инстинктом, как наполняется зал. Безошибочное чутье
подсказывало публике, что здесь пахнет если уж не титулами, то во всяком
случае серьезной схваткой. Судья, видимо, тоже что-то унюхал, так как
полузакрыл лицо цветным носовым платком изрядных размеров. Динни подняла
глаза: внушительный зал, в нем есть что-то готическое. Над креслом судьи
высоко - выше человеческого роста - висят красные драпри. Девушка перевела
взгляд на присяжных, занимавших места на обеих скамьях своей ложи. Ее
внимание сразу же приковал к себе старшина: яйцеобразная голова, почти голый
череп, малиновые щеки, бесцветные глаза и лицо, в котором было одновременно
что-то от барана и трески, а в целом нечто, не поддающееся определению. Его
черты напомнили девушке одного из джентльменов с Саут-Молтон-сквер, и она
решила, что он, наверно, ювелир. На передней скамье с краю сидели три
женщины, ни одна из которых не провела бы, конечно, ночь в машине. Первая
была осанистая женщина, с добрым, простоватым лицом экономки. Вторая,
некрупная и довольно тощая брюнетка, походила на писательницу. Внешность
третьей наводила на мысль о простуженной птице. Остальные восемь членов
коллегии, мужчины, утомляли глаз своим не укладывающимся ни в какую
классификацию разнообразием. Чей-то голос объявил:
- Корвен против Корвен и Крума - по иску супруга.
Динни судорожно стиснула локоть Клер.
- С соизволения вашей милости...
Девушка уголком глаза увидела приятную физиономию с короткими бачками,
которая под париком казалась чуть не темно-красной.
Лицо судьи, замкнутое и отрешенное, как облик священника или головка
черепахи, неожиданно высунулось вперед. Его безличный проницательный взгляд
словно обволок девушку, и она почувствовала себя до странности маленькой.
Затем, так же неожиданно, он втянул голову обратно.
За спиной Динни неторопливый низкий голос огласил имена сторон, их
общественное положение, место вступления в брак и жительства; потом сделал
паузу и продолжал:
- В середине ноября минувшего года, в то время как истец находился в
отъезде по служебным делам, ответчица безо всякого предупреждения покинула
дом и вернулась в Англию. Соответчик ехал на том же пароходе. Насколько мне
известно, защита утверждает, что до этого они не встречались. Я же
утверждаю, что они встречались или во всяком случае имели к тому
возможность.
Динни увидела, что плечи сестры презрительно приподнялись.
- Как бы то ни было, - раздавался неторопливый низкий голос, - не
подлежит сомнению, что на пароходе они были все время вместе, и я докажу,
что перед концом рейса соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.
Голос долго разглагольствовал в том же роде и наконец заключил:
- Господа присяжные, я не касаюсь результатов наблюдения,
установленного за ответчицей и соответчиком: они будут изложены вам
компетентными и достойными доверия свидетелями. Сэр Джералд Корвен!
Не успела Динни поднять глаза, как Джерри уже стоял в ложе. Его черты
показались ей еще жестче, чем она ожидала. Она видела, как лицо ее отца
выразило негодование, как судья взялся за перо, как Клер стиснула лежащие на
коленях руки, как прищурился "очень молодой" Роджер, как старшина приоткрыл
рот, как третья женщина-присяжная еле удержалась, чтобы не чихнуть: она
видела каждую мелочь - даже тот липкий бурый налет, который лежал на всем,
что находилось в зале, и словно пачкал все краски человеческой жизни -
розовую, голубую, серебряную, золотую и даже зеленую.
Неторопливый голос перестал задавать вопросы так же внезапно, как и
начал их задавать; обладатель его замолчал, словно опустил черные крылья.
Сзади Динни раздался другой голос:
- Вы считали, сэр, что начать процесс вас обязывает долг?
- Да.
- У вас не было никаких привходящих мотивов?
- Никаких.
- Но требование возмещения ущерба - довольно редкий случай среди
порядочных людей.
- Деньги будут положены на имя моей жены.
- Дала ли вам ваша жена понять в той или иной форме, что ожидает от вас
материальной поддержки?
- Нет.
- Удивит ли вас, если она откажется принять от вас хотя бы пенс
независимо от того, чьи это деньги - соответчика или другого лица?
Динни увидела, как под усиками Корвена заиграла кошачья усмешка.
- Меня ничто не удивит.
- Вас не удивило даже ее бегство?
Динни перевела взгляд на адвоката, ведущего допрос. Так это и есть
Инстон, про которого Дорнфорд говорил, что он любому даст очко вперед!
"Человека с лицом, украшенным таким носом, действительно никому не заткнуть
за пояс!" - подумала она.
- Да, оно меня удивило.
- Почему? Не опишите ли вы нам словами, сэр, ваше тогдашнее состояние?
- Жены, как правило, не уходят от мужей без объяснения причин.
- Да, кроме тех случаев, когда ввиду их очевидности нужда в объяснениях
отпадает. У вас именно так и получилось?
- Нет.
- В чем же, по-вашему, заключалась причина? Кому, как не вам, знать об
этом?
- Нет, не мне.
- А кому же?
- Моей жене.
- Но у вас же должны быть какие-то предположения. Не изложите ли их
нам?
- Изложил бы, если бы они у меня были.
- Напоминаю, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не случалось ли вам
дурно обращаться с женой?
- Признаю, что был один прискорбный инцидент, но я за него извинился.
- Какой инцидент?
Динни, которая сидела между сестрой и отцом выпрямившись и всем
существом чувствуя, что их и ее гордость натянута как струна, услышала за
своей спиной неторопливый низкий голос:
- Я полагаю, милорд, что мой коллега не уполномочен задавать подобный
вопрос.
- Милорд...
- Я вынужден остановить вас, мистер Инстон.
- Подчиняюсь, милорд... Вы вспыльчивый человек, сэр?
- Нет.
- И вы обычно более или менее обдумываете ваши поступки?
- Смею надеяться.
- Даже когда это поступки не слишком, так сказать, доброжелательные?
- Да.
- Понимаю. Присяжные, несомненно, тоже понимают. Теперь, сэр, с вашего
позволения перейдем к другому пункту. Утверждаете ли вы, что ваша жена и
мистер Крум встречались на Цейлоне?
- Понятия не имею, встречались они или нет.
- Известно ли вам лично, что они были там знакомы?
- Нет.
- Мой коллега уверил нас, что докажет факт их встреч.
- Возможность их встреч, - поправил неторопливый низкий голос.
- Пусть так. Были у вас, сэр, основания предполагать, что они
воспользовались такой возможностью?
- Не было.
- Встречали вы мистера Крума на Цейлоне или хоть слышали о нем?
- Нет.
- Когда вам впервые стало известно о существовании этого джентльмена?
- В ноябре прошлого года здесь, в Лондоне, я видел, как он выходил из
дома, где остановилась моя жена, и я спросил у нее, как его зовут.
- Она пыталась это скрыть?
- Нет.
- И больше вы с этим джентльменом не встречались?
- Нет.
- Почему вы сочли его именно тем человеком, который может послужить вам
предлогом для развода?
- Я возражаю против такой постановки вопроса.
- Что ж, тогда поставим его по-другому: почему именно этот джентльмен
привлек к себе ваше внимание как возможный соответчик?
- Потому что я кое-что слышал о нем на пароходе, с которым возвращался
в ноябре из Порт-Саида на Цейлон. Это было то же самое судно, на котором моя
жена и соответчик плыли в Англию.
- Что же вы слышали?
- Что они проводили все время вместе.
- Довольно частое явление в плавании, не так ли?
- В пределах благоразумия - да.
- Вам это известно по собственному опыту?
- Насколько помнится, нет.
- Что еще побудило вас возыметь подозрения?
- Стюардесса сказала мне, что видела, как он выходил из каюты моей
жены.
- В какое время? Днем или ночью?
- Перед самым обедом.
- Вам по долгу службы, наверно, не раз приходилось совершать поездки
морем?
- Да, много раз.
- И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в
каюты?
- Замечал.
- Это всегда наводило вас на подозрение?
- Нет.
- Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких
случаях никогда не возникало подозрений?
- Нет, не вправе.
- Вы по природе человек подозрительный?
- Не нахожу.
- Или, что называется, ревнивый?
- Не сказал бы.
- Намного вы старше вашей жены?
- На семнадцать лет.
- Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринужденно и
почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и
женщины наших дней?
- Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один.
- То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению?
- Я воевал.
- Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны
подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое?
- Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто.
- Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь
вашу жену до того, как она покинула вас?
Динни подняла глаза.
- Не случалось.
- И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что
соответчик вышел из ее каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за
ней наблюдение?
- Да. Кроме того, они все время на пароходе проводили вместе, и я
своими глазами видел, как он выходил в Лондоне из дома, где она
остановилась.
- Говорили вы ей, будучи в Лондоне, что, если она не вернется к вам,
все последствия лягут на нее?
- Едва ли я мог употребить подобные выражения.
- А какие же вы употребили?
- Я сказал ей, что она имеет несчастье быть моей женой и поэтому не
может вечно оставаться соломенной вдовою.
- Тоже не слишком изящный оборот, правда?
- Допускаю.
- Итак, вы стремились воспользоваться любым предлогом и любым ее
знакомством, чтобы освободиться от нее?
- Нет, я стремился вернуть ее.
- Невзирая на ваши подозрения?
- В Лондоне у меня еще не было подозрений.
- Остается предположить, что вы дурно обращались с ней и намеревались
освободиться от брачного союза, унижавшего вашу гордость.
Неторопливый низкий голос вставил:
- Протестую, милорд.
- Милорд, поскольку истец признал...
- Согласен, мистер Инстон, но кто из мужей не совершает поступков, за
которые потом хочется извиниться?
- Как угодно вашей милости... Во всяком случае, вы распорядились
установить наблюдение за вашей женой. Когда именно?
- Как только вернулся на Цейлон.
- Сразу же?
- Почти.
- Это не свидетельствует о горячем желании вернуть ее. Не правда ли?
- После того что мне рассказали на пароходе, мои намерения решительно
изменились.
- Ах, на пароходе. А ведь выслушивать сплетни о своей жене не очень
красиво. Вы не находите?
- Нахожу. Но она отказалась вернуться, и я должен был внести ясность в
положение вещей.
- Всего спустя два месяца после ее ухода от вас!
- Прошло уже больше двух месяцев.
- Но меньше трех. Мне кажется, вы просто вынудили ее покинуть вас, а
затем использовали первую же возможность застраховать себя от ее
возвращения.
- Неправда.
- Хорошо, допускаю. Скажите, вы обратились в сыскное агентство до
отъезда из Англии на Цейлон?
- Нет.
- Вы можете подтвердить это под присягой?
- Да.
- Как же вы вошли с ним в контакт?
- Я поручил сделать это моим поверенным.
- О, так, значит, до отъезда вы беседовали с вашими поверенными?
- Да.
- Невзирая на то, что у вас еще не было подозрений?
- Когда человек уезжает так далеко, он должен побеседовать со своими
поверенными. Это естественно.
- Вы беседовали с ними о вашей жене?
- И о ней и о других делах.
- Что же вы сказали им о вашей жене?
Динни опять подняла глаза. Ей было все омерзительнее видеть, как травят
человека, пусть даже ее противника.
- По-моему, я сказал только, что она остается здесь у своих родителей.
- И это все?
- Возможно, я прибавил, что наши отношения усложнились.
- И это все?
- Помнится, я сказал еще: "Пока что не представляю себе, чем все это
кончится".
- Готовы ли вы подтвердить под присягой, что не сказали: "Я, может
быть, поручу вам установить за ней наблюдение".
- Готов.
- Готовы ли вы присягнуть, что не сказали вашим поверенным ничего,
наводящего их на мысль о желательности для вас развода?
- Не могу отвечать за мысли, на которые навели их мои слова.
- Попрошу не отклоняться в сторону, сэр. Упомянули вы о разводе или
нет?
- Не помню.
- Не помните? Сложилось или не сложилось у них мнение, что вы намерены
начать дело?
- Не знаю. Я сказал им только, что наши отношения усложнились.
- Мы это уже слышали, и это не ответ на мой вопрос.
Динни увидела, как судья высунул голову.
- Мистер Инстон, истец показал, что не знает, какое мнение сложилось у
его поверенных. Что еще вы хотите услышать?
- Милорд, существо порученного мне дела, - я рад возможности кратко
резюмировать его, - сводится к тому, что, как только истец так или иначе
вынудил свою жену покинуть его, он решил развестись с ней и был готов
схватиться за любой предлог, могущий послужить основанием для развода.
- Что ж, вам предоставлено право вызвать его поверенного.
- Ваша милость!..
Этот краткий возглас прозвучал так, словно адвокат собрался пожать
плечами, но передумал и переложил этот жест на слова.
- Хорошо, продолжайте.
Динни со вздохом облегчения уловила заключительные нотки в голосе
Инстона "не-заткнешь-за пояс".
- Итак, хотя вы начали дело, основываясь только на сплетнях, и
осложнили его, потребовав возмещения ущерба от человека, с которым не
сказали и двух слов, вы пытаетесь внушить присяжным, что вы терпимый и
благоразумный супруг, чье единственное желание - вернуть жену обратно?
Динни в последний раз подняла глаза на лицо Корвена, скрытое под еще
более непроницаемой, чем обычно, маской.
- Я вовсе не намерен что-либо внушать присяжным.
- Очень хорошо!
За спиной девушки зашуршал шелк мантии.
- Милорд, - произнес неторопливый звучный голос, - поскольку мой
коллега придает этому такое значение, я вызову поверенного истца.
"Очень молодой" Роджер, перегнувшись к Динни, шепнул:
- Дорнфорд приглашает вас всех позавтракать с ним...
Девушка почти ничего не ела: она испытывала нечто вроде тошноты. Такого
ощущения не вызывало у нее ни дело Хьюберта, ни расследование смерти Ферза,
хотя и то и другое стоили ей гораздо больших страхов и волнений. Она впервые
столкнулась с той безмерной злобой, которая сопровождает тяжбу между
частными лицами. Упорное стремление уличить противника в низости,
злонамеренности, лживости, проявлявшееся в каждой реплике перекрестного
допроса, тяжело сказывалось на ее нервах.
Когда они возвращались в суд, Дорнфорд заметил:
- Я знаю, каково вам сейчас. Но не забудьте, что процесс - своего рода
игра: обе стороны подчиняются одинаковым правилам, а судья присматривает,
чтобы они их не нарушали. Я много раз прикидывал, нельзя ли устроить все это
по-другому, но так ничего и не придумал.
- Посидев на таком процессе, перестаешь верить, что в мире есть
что-нибудь до конца чистое.
- А я вообще в этом сомневаюсь.
- Здесь даже Чеширский кот разучится улыбаться, - отозвалась Динни.
- Здесь не улыбаются, Динни. Эти слова следовало бы высечь над входом в
суд.
То ли благодаря этому краткому разговору, то ли потому, что она уже
притерпелась, Динни легче перенесла дневное заседание, целиком ушедшее на
простой и перекрестный допрос стюардессы и агентов частного сыска. К четырем
часам допрос истца и свидетелей обвинения закончился, и "очень молодой"
Роджер подмигнул Динни с таким видом, словно хотел сказать: "Сейчас суд
удалится и я позволю себе взять понюшку".
Возвращаясь в такси на Саут-сквер, Клер долго молчала и, лишь когда
машина поравнялась с Большим Бэном, вдруг заговорила:
- Подумать только, Динни! Он заглянул в автомобиль, когда мы спали! А
может быть, он просто приврал?
- Будь это так, его показания были бы еще убедительнее.
- Разумеется, я положила голову на плечо Тони. Как же иначе? Пусть
попробуют сами поспать в двухместной машине.
- Удивляюсь, как он не разбудил вас своим фонарем.
- Вероятно, все-таки будил. Я припоминаю, что несколько раз просыпалась
как от толчка. Нет, глупей всего я вела себя в тот вечер, после кино и
обеда, когда пригласила Тони зайти ко мне и чего-нибудь выпить. Мы были до