Страница:
- Это не меняет твои планы?
- Бог с тобой! Конечно, нет!
- Дорнфорд был сегодня на Маунт-стрит. Мы решили, что самое лучшее
рассказать ему, как трудно тебе сейчас приходится.
Клер кивнула:
- Скажи, тебе все это кажется очень смешным?
- Нет, трагичным.
Клер пожала плечами, затем поднялась и прижала к себе сестру. После
молчаливого объятия Динни вышла в переулок, темный и пустынный в этот час.
На углу, поворачивая к площади, она чуть не налетела на молодого человека.
- Мистер Крум?
- Мисс Черрел? Вы были у леди Корвен?
- Да.
- Там все в порядке?
Лицо у него было измученное, голос встревоженный. Прежде чем ответить,
Динни глотнула воздух.
- Разумеется. Почему вы спрашиваете?
- Вчера вечером она сказала, что этот человек приехал сюда. Я страшно
тревожусь.
"Что, если бы он встретил этого человека!" - мелькнуло в голове у
Динни, но она невозмутимо предложила:
- Проводите меня до Маунт-стрит.
- Не стану от вас скрывать, - заговорил Крум. - Я с ума схожу по Клер.
Да и кто бы не сошел? Мисс Черрел, по-моему, ей нельзя жить одной в этом
доме. Она рассказывала, что он приходил вчера, когда вы были у нее.
- Да. Я увела его, как увожу вас. Я считаю, что мою сестру нужно вообще
оставить в покое.
Крум весь словно съежился.
- Вы были когда-нибудь влюблены?
- Была.
- Тогда вы понимаете, что это такое!
Да, она понимала.
- Не быть рядом, не знать, что с ней все в порядке, - настоящая пытка!
Она смотрит на вещи легко, но я не могу.
Легко смотрит на вещи! Ох, какое лицо было у Клер! И Динни не ответила.
- Пусть люди думают и говорят, что угодно, - внешне непоследовательно
продолжал молодой человек. - Чувствуй они то же, что я, они бы просто не
выдержали. Я не собираюсь быть навязчивым, честное слово, но мысль, что этот
человек смеет ей угрожать, невыносима для меня.
Динни сделала над собой усилие и спокойно возразила:
- По-моему, Клер ничто не угрожает. Но может угрожать, если станет
известно, что вы...
Он выдержал ее взгляд.
- Я рад, что вы рядом с ней. Ради бога, оберегайте ее, мисс Черрел!
Они дошли до угла Маунт-стрит. Девушка подала ему руку:
- Можете не сомневаться: я буду с Клер, что бы ни случилось. Спокойной
ночи. И не унывайте.
Он стиснул ей руку и бросился прочь, словно дьявол гнался за ним по
пятам. Динни вошла в холл и осторожно закрыла дверь на засов.
Какой тонкий лед под ногами! Девушка еле нашла в себе силы подняться по
лестнице и, опустошенная, рухнула на постель.
На другой день к вечеру, входя в Бэртон-клуб, сэр Лоренс Монт испытывал
чувство, хорошо знакомое каждому, кто берет на себя заботу об устройстве
чужих дел, - смесь неловкости; сознания своей значительности и желания
удрать подальше от того, что предстоит. Баронет не знал, что он скажет
Корвену, черт бы его побрал, и зачем он должен ему это говорить, если, по
его, сэра Лоренса, мнению, самый разумный выход для Клер - еще раз
попробовать начать семейную жизнь. Узнав от швейцара, что сэр Джералд в
клубе, он осторожно заглянул в несколько комнат и в четвертой по счету,
такой маленькой, что у нее могло быть только одно назначение служить для
писания писем, обнаружил зверя, за которым охотился. Корвен сидел в углу,
спиной к входу. Сэр Лоренс занял место за столиком, поближе к двери, чтобы
разыграть удивление, когда Корвен будет выходить и наткнется на него. Нет,
этот тип сидит непозволительно долго! Сэр Лоренс увидел на столе "Справочник
британского государственного деятеля" и от нечего делать перелистал раздел
об английском импорте. Наткнулся на картофель: потребление - шестьдесят
шесть с половиной миллионов тонн, производство - восемь миллионов восемьсот
семьдесят четыре тысячи тонн. Где-то на днях он читал, что мы ежегодно
ввозим свинины на сорок миллионов фунтов стерлингов. Сэр Лоренс взял листок
бумаги и набросал:
"Ограничение ввоза и покровительственные пошлины на те продукты,
которые можно производить самим. Годичный ввоз: свинины - на сорок миллионов
фунтов, птицы, скажем, - на двенадцать, картофеля - бог его знает на
сколько. Всю свинину, все яйца и добрых пятьдесят процентов картофеля
производить у себя. Почему бы не составить пятилетний план? Уменьшать с
помощью покровительственных пошлин ввоз свинины и яиц на одну пятую, ввоз
картофеля - на одну десятую в год, постепенно заменяя привозную продукцию
отечественной. К концу пятилетия перейти на свою свинину и яйца и наполовину
на свой, английский картофель. Сэкономить, таким образом, восемьдесят
миллионов на импорте и практически сбалансировать внешнюю торговлю".
Он взял второй лист бумаги и начал писать:
"Редактору "Тайме".
План грех "К".
Сэр,
Нижеследующий простой план сбалансирования нашей торговли заслуживает,
по нашему мнению, внимания всех, кто предпочитает идти к цели кратчайшим
путем. Есть три продукта питания, ввоз которых обходится нам в... фунтов
ежегодно, но которые мы можем производить сами, причем, смею утверждать, это
не повлечет за собой повышения стоимости жизни, если, конечно, мы примем
элементарную меру предосторожности, повесив первого же, кто начнет ими
спекулировать. Эти продукты суть картофель, яйца, свинина, для краткости
именуемые нами тремя "К" (картофель, курица, кабан). Наш план не обременит
бюджет, так как для осуществления его нужно только..."
Но в этот момент сэр Лоренс заметил, что Корвен направился к двери, и
окликнул его:
- Хэлло!
Корвен обернулся и подошел.
Сэр Лоренс встал, уповая на то, что обнаруживает так же мало признаков
замешательства, как и муж его племянницы.
- Жаль, что вы не застали меня, когда заходили к нам. Долго пробудете в
отпуске?
- Осталась всего неделя, а потом, видимо, придется лететь через
Средиземное море.
- Ноябрь - нелетный месяц. Что вы думаете о нашем пассивном торговом
балансе?
Джерри Корвен пожал плечами:
- Надо же людям чем-то заниматься. Наши никогда не видят дальше
собственного носа.
- Tiens! Une montagne? [5] Помните карикатуру Каран д'Аша на Буллера
под Ледисмитом? Нет, конечно, не помните: с тех пор прошло тридцать два
года. Но национальный характер так быстро не меняется, верно? А как Цейлон?
В Индию, надеюсь, не влюблен?
- В нас во всяком случае нет, но мы не огорчаемся.
- Клер, видимо, противопоказан тамошний климат.
Настороженное лицо Корвена по-прежнему слегка улыбалось.
- Жара - да, но сезон ее уже прошел.
- Увозите Клер с собой?
- Конечно,
- Разумно ли это?
- Оставлять ее здесь еще неразумнее. Люди либо женаты, либо нет.
Сэр Лоренс перехватил взгляд собеседника и решил: "Не стану продолжать.
Безнадежное дело. К тому же он бесспорно прав. Но держу пари..."
- Прошу прощения, - извинился Корвен. - Я должен отправить письма.
Он повернулся и вышел, подтянутый, уверенный в себе. "Гм! Нельзя
сказать, чтобы наше объяснение прошло плодотворно", - подумал сэр Лоренс и
опять сел за письмо в "Тайме".
- Надо раздобыть точные цифры. Поручу-ка я это Майклу... - пробормотал
он, и мысли его вернулись к Корвену. В таких случаях всегда неясно, кто же
действительно виноват. В конце концов неудачный брак - это неудачный брак, и
тут уж ничто не поможет - ни похвальные намерения, ни мудрые советы. "Почему
я не судья? - посетовал сэр Лоренс. - Тогда я мог бы высказать свои взгляды.
Судья Монт в своей речи заявил: "Пора предостеречь народ нашей страны от
вступления в брак. Этот союз, вполне уместный во времена Виктории, следует
заключать в наши дни лишь при условии явного отсутствия у обеих сторон
сколько-нибудь выраженной индивидуальности..." Пойду-ка я домой к Эм".
Баронет промокнул давно уже сухое письмо в "Тайме" и вышел на темнеющую
и тихую в этот час Пэл-Мэл. По дороге остановился на СентДжеймс-стрит,
заглянул в витрину своего виноторговца и стал соображать, как покрыть
добавочные десять процентов налога, когда услышал возглас:
- Добрый вечер, сэр Лоренс.
Это был молодой человек по фамилии Крум.
Они вместе перешли через улицу.
- Хочу поблагодарить вас, сэр, за то, что вы поговорили насчет меня с
мистером Масхемом. Сегодня я встретился с ним.
- Он вам понравился?
- Да. Он очень любезен. Разумеется, влить арабскую кровь в наших
скаковых лошадей - это у него просто навязчивая идея.
- Он заметил, что вы так считаете?
Крум улыбнулся:
- Вряд ли. Но ведь наша лошадь много крупней арабской.
- А все-таки затея Джека не лишена смысла. Его ошибка в другом - он
надеется на быстрые результаты. В коннозаводстве все равно как в политике:
люди не желают думать о будущем. Если начинание не приносит плодов к исходу
пяти лет, от него отказываются. Джек сказал, что берет вас?
- Пока на испытательный срок. Я отправлюсь к нему на неделю, и он
посмотрит, как я управляюсь с лошадьми. Сами матки прибудут не в Ройстон. Он
нашел для них местечко в окрестностях Оксфорда, около Беблок-хайт. Там я и
поселюсь около них, если окажется, что я ему подхожу. Но это уже весной.
- Джек - педант, - предупредил сэр Лоренс, когда они входили в
"Кофейню". - Вам нужно это учесть.
Крум улыбнулся:
- Я уже догадался. У него на заводе образцовый порядок. На мое счастье,
я действительно разбираюсь в лошадях и нашел, что сказать мистеру Масхему.
Было бы замечательно снова оказаться при деле, а уж лучше такого я и желать
не могу.
Сэр Лоренс улыбнулся: энтузиазм всегда был ему приятен.
- Вам следует познакомиться с моим сыном, - сказал он. - Тот тоже
энтузиаст, несмотря на свои тридцать семь. Вы, наверно, будете жить в его
избирательном округе. Хотя нет, не в нем, а где-то поблизости. Вероятно, в
округе Дорнфорда. Между прочим, известно вам, что моя племянница - его
секретарь?
Крум кивнул.
- Может быть, теперь, в связи с приездом Корвена, она бросит работу, -
заметил сэр Лоренс и пристально посмотрел молодому человеку в лицо.
Оно явственно помрачнело.
- Нет, не бросит. На Цейлон она не вернется.
Фраза была произнесена так отрывисто и мрачно, что сэр Лоренс объявил:
- Здесь я обычно взвешиваюсь.
Крум проследовал за ним к весам, как будто у него не хватало духу
расстаться с собеседником. Он был пунцово-красен.
- Откуда у вас такая уверенность? - спросил сэр Лоренс, воссев на
исторический стул.
Молодой человек стал еще краснее.
- Люди уезжают не для того, чтобы сейчас же возвратиться.
- Бывает, что и возвращаются. Жизнь - не скаковая лошадь, которая
никуда не сворачивает от старта до финиша.
- Я случайно узнал, что леди Корвен решила не возвращаться, сэр.
Сэру Лоренсу стало ясно, что разговор дошел до такой точки, за которой
чувство может возобладать над сдержанностью. Этот молодой человек
влюблен-таки в Клер! Воспользоваться случаем и предостеречь его? Или
человечнее не обратить внимания?
- Ровно одиннадцать стонов, - объявил баронет. - А вы прибавляете или
убавляете, мистер Крум?
- Я держусь примерно на десяти стонах двенадцати фунтах.
Сэр Лоренс окинул глазами его худощавую фигуру:
- Да, сложены вы удачно. Просто удивительно, как брюшко омрачает жизнь!
Вам, впрочем, можно до пятидесяти не беспокоиться.
- По-моему, сэр, у вас тоже для этого нет оснований.
- Серьезных - нет. Но я знавал многих, у кого они были. А теперь мне
пора идти. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, сэр. Честное слово, я вам страшно благодарен.
- Не за что. Мой кузен Джек не прогадает, вы, если прислушаетесь к
моему совету, - тоже.
- Я-то уж, конечно, нет! - искренне согласился Крум.
Они обменялись рукопожатием, и сэр Лоренс вышел на Сент-Джеймсстрит.
"Не понимаю, - рассуждал он про себя, - почему этот молодой человек
производит на меня благоприятное впечатление? Он еще доставит нам немало
хлопот. Я должен был бы ему сказать: "Не желай жены ближнего твоего". Но бог
так устроил мир, что мы никогда не говорим того, что должны сказать".
Интересно наблюдать за молодежью! Считается, что она непочтительна к
старикам и вообще, но, право, он, сэр Лоренс, этого не замечал. Современные
молодые люди воспитаны ничуть не хуже, чем он сам был в их годы, а
разговаривать с ними даже легче. Разумеется, никогда не угадаешь, что у них
на уме, но так оно, наверно, и должно быть. Рано или поздно смиряешься с
мыслью, - и сэр Лоренс поморщился, споткнувшись о камни, окаймлявшие тротуар
на Пикадилли, - что старики годятся лишь на то, чтобы с них снимали мерку
для гроба. Tempora mutantur et nos mutamur in illis. [6] Впрочем, так ли уж
это верно? Его поколение отличается от нынешнего не больше, чем манера
произносить латинские слова в дни его юности от того, как их произносят
теперь. Молодежь - всегда молодежь, а старики - это старики; между ними
всегда останутся расхождения и недоверие; старики всегда будут испытывать
горячее, но нелепое желание думать и чувствовать, как молодежь, сетовать на
то, что не могут так думать и чувствовать, а в глубине души сознавать, что,
будь у них возможность начать жить сначала, они бы не воспользовались ею. И
это милосердно по отношению к человеку! Когда он износился, жизнь исподволь
и мягко приучает его к летаргии. На каждом этапе существования ему отпущено
ровно столько воли к жизни, сколько требуется, чтобы дотянуть до конца.
Чудак Гете обрел бессмертие под мелодии Гуно благодаря тому, что раздул
потухающую искру в яркое пламя. "Чушь! - подумал сэр Лоренс. - Типично
немецкая чушь! Да неужели бы я, если бы даже мог, поменялся судьбой с этим
мальчиком, чтобы вздыхать, рыдать, украдкой предаваться восторгам и чахнуть
от тоски? Ни за что! А поэтому хватит со стариков их старости. Когда же
наконец полисмен остановит эти проклятые машины? Нет, практически ничто не
изменилось. Шоферы ведут машины, повинуясь тому же ритму, в каком кучера
омнибусов и кэбов погоняли своих спотыкающихся, скользящих по мостовой,
гремевших копытами кляч. Молодые люди и девушки испытывают то же законное
или незаконное влечение друг к другу.
Конечно, мостовые стали иными, и жаргон, которым выражаются эти
юношеские желания, тоже иной, но, видит бог, правила движения по жизни
остались неизменными: люди скользят друг мимо друга, сталкиваются, чудом не
ломают себе шею, торжествуют и терпят поражение независимо от того, хорошие
они или плохие. Нет, - думал сэр Лоренс, - пусть полиция издает циркуляры,
священники пишут в газеты, судьи произносят речи, - человеческая природа
идет своим путем, как шла в дни, когда у меня прорезался зуб мудрости".
Полисмен поменял местами свои белые рукава, сэр Лоренс перешел через
улицу и направился к Беркли-сквер. А вот здесь изрядные перемены!
Аристократические особняки быстро исчезают. Лондон перестраивается - по
частям, исподволь, как-то стыдливо, - словом, чисто по-английски. Эпоха
монархов со всеми ее атрибутами, с феодализмом, с церковью ушла в прошлое.
Теперь даже войны ведутся только из-за рынков и только самими народами. Это
уже кое-что. "А ведь мы все больше уподобляемся насекомым, - думал сэр
Лоренс. - Забавно все-таки: религия почти мертва, потому что практически
больше никто не верит в загробную жизнь, но для нее уже нашелся заменитель -
идеал служения, социального служения, символ веры муравьев и пчел! До сих
пор социальное служение было уделом старинных семей, которые каким-то
образом ухитрились понять, что они должны приносить какую-то пользу и тем
самым оправдывать свое привилегированное положение. Выживет ли идеал
социального служения теперь, когда они вымирают? Сумеет ли народ подхватить
его? Что ж, кондуктор автобуса; приказчик в магазине, который лезет из кожи,
подбирая вам носки нужной расцветки; женщина, которая присматривает за
ребенком соседки или собирает на беспризорных; автомобилист, который
останавливает свою машину и терпеливо ждет, пока вы не наладите вашу;
почтальон, который благодарит вас за чаевые, и тот, безымянный, кто
вытаскивает вас из воды, если видит, что вы в самом деле тонете, - все они в
конце концов существуют, как и прежде. Требуется только одно - расклеить в
автобусах лозунг: "Дышите свежим воздухом и упражняйте ваши лучшие
наклонности!" - заменив им призывы вроде "Пушки позорное преступление!" или
"Тотализатор - тщетная трата тысяч!" Последний, кстати, напоминает мне, что
нужно расспросить Динни об отношениях Клер с ее молодым человеком".
С этой мыслью он подошел к дверям своего дома и вставил ключ в замок.
Хотя сэр Джералд Корвен держался по-прежнему уверенно, положение его,
как и всякого мужа, вознамерившегося вновь сойтись с женой, было отнюдь не
из легких, тем более что для осуществления этого замысла у него оставалась
всего неделя. После его второго визита Клер держалась настороже. Назавтра
же, в субботу, она с половины дня ушла из Темпла и поехала в Кондафорд, где
постаралась не подать виду, что ищет там убежища. В воскресенье утром она
долго лежала в постели и через распахнутые окна смотрела на небо,
раскинувшееся за высокими обнаженными вязами. Солнце светило ей в лицо, в
мягком воздухе звучали голоса пробуждающегося утра щебетали птицы, мычала
корова, изредка раздавался хриплый крик грача, непрестанно ворковали голуби.
Клер была лишена поэтической жилки, но покой и возможность беззаботно
вытянуться в постели на миг приобщили к мировой симфонии даже ее. Сплетение
нагих ветвей и одиноких листьев на подвижном фоне неяркого светло-золотого
неба; грач, покачивающийся на суку; зеленя и пары на склонах холмов, и линия
рощ вдалеке, и звуки, и чистый, светлый, ласкающий лицо воздух; щебечущая
тишина, полная отъединенность каждого существа от остальных и беспредельная
безмятежность пейзажа - все это отрешило ее от самой себя и растворило в
мгновенном, как вспышка, слиянии со вселенной.
Но видение скоро исчезло, и она стала думать о вечере, проведенном в
четверг с Тони Крумом, о грязном мальчугане у ресторанчика в Сохо, который
так проникновенно убеждал: "Не забудьте бедного парня, леди! Не забудьте
бедного парня!" Если бы Тони видел ее вечером в пятницу! Как мало общего
между чувствами и обстоятельствами, как мало мы знаем о других, даже самых
близких людях! У Клер вырвался короткий горький смешок. Поистине, неведение
- благо!
В деревне на колокольне заблаговестили. Забавно, ее родители до сих пор
ходят по воскресеньям в церковь, надеясь, видимо, на лучшее будущее. А может
быть, просто хотят подать пример фермерам, - иначе церковь придет в
запустение и ее переименуют в простую часовню. Как хорошо лежать в своей
старой комнате, где тепло и безопасно, где в ногах у тебя свернулась собака
и можно побездельничать! До следующей субботы ей, как лисице, которую
травят, придется прятаться за каждым прикрытием. Клер стиснула зубы, как
лисица, заметившая гончих. Он сказал, что должен уехать с ней или без нее.
Что ж, пусть едет без нее!
Однако около четырех часов дня чувство безопасности разом покинуло ее:
возвращаясь после прогулки с собаками, она увидела стоявшую около дома
машину, а в холле ее встретила мать.
- Джерри в кабинете у отца.
- О!
- Пойдем ко мне, дорогая.
Комната леди Черрел, расположенная во втором этаже и примыкающая к
спальне, носила на себе гораздо более явственный отпечаток ее личности, чем
остальные помещения старого, словно вросшего в землю дома с его закоулками,
полными реликвий и воспоминаний о былом. У этой серо-голубой гостиной, где
пахло вербеной, было свое, хотя и поблекшее изящество. Она была выдержана в
определенном стиле, тогда как все остальное здание представляло собой
пустыню, усеянную обломками прошлого, которые лишь изредка чередовались с
маленькими оазисами современности.
Стоя перед камином, где тлели поленья, Клер вертела в руках одну из
фарфоровых безделушек матери. Приезда Джерри она не предвидела. Теперь
против нее все: традиции, условности, соображения комфорта; у нее лишь одно
оружие для защиты, но обнажать его ей мерзко. Он выждала, пока мать не
заговорит первая.
- Дорогая, ты ведь нам ничего не объяснила. Абсолютно ничего.
А как объяснить такие вещи той, кто смотрит такими глазами и говорит
таким голосом? Клер вспыхнула, потом побледнела и выдавила:
- Могу сказать одно: в нем сидит животное. Он этого не показывает, но
я-то знаю, мама.
Леди Черрел тоже покраснела, что было несколько странно для женщины,
которой за пятьдесят.
- Мы с отцом сделаем все, чтобы помочь тебе, дорогая. Только помни, что
сейчас очень важно не сделать ошибки.
- А так как я уже сделала одну, то от меня ждут и второй? Поверь, мама,
я просто не в состоянии говорить об этом. Я не вернусь к нему, и конец.
Леди Черрел села, над ее серо-голубыми устремленными в пространство
глазами обозначилась морщина. Затем она перевела их на дочь и нерешительно
спросила:
- Ты уверена, что это не то животное, которое сидит почти в каждом
мужчине?
Клер рассмеялась.
- Нет, не то. Я ведь не робкого десятка.
Леди Черрел вздохнула;
- Не расстраивайся, мамочка. Все образуется, лишь бы покончить с этим.
В наше время таким вещам не придают значения.
- Говорят. Но мы придаем. Что поделаешь - застарелая привычка.
Клер уловила в голосе матери иронию и быстро добавила:
- Важно одно - не потерять уважения к себе. А с Джерри я его потеряю.
- Значит, говорить больше не о чем. Отец, наверно, позовет тебя. Пойди
пока сними пальто.
Клер поцеловала мать и вышла. Внизу все было тихо, и она поднялась в
свою комнату. Она чувствовала, что решимость ее окрепла. Времена, когда
мужья распоряжались женами, как собственностью, давно миновали, и, что бы
отец и Джерри ни придумали, она не отступит! И когда ее позвали, она сошла
вниз, твердая, как камень, и острая, как клинок.
Мужчины стояли в похожем на канцелярию кабинете отца, и Клер сразу
увидела, что они уже обо всем договорились. Кивнув мужу, она подошла к отцу:
- Слушаю.
Первым заговорил Корвен:
- Прошу вас, скажите вы, сэр.
Морщинистое лицо генерала выразило огорчение и досаду, но он тут же
взял себя в руки.
- Мы все обсудили, Клер. Джерри согласен, что ты во многом права, но
дает мне слово больше тебя не оскорблять. Прошу тебя, попробуй понять его
точку зрения. Он говорит, - и, по-моему, резонно, - что это даже не столько
в его интересах, сколько в твоих. Может быть, теперь не те взгляды на брак,
что в наше время, но вы в конце концов дали обет... и не говоря уже о нем...
- Я слушаю, - вставила Клер.
Генерал одной рукой пощипал усики, другую засунул в карман:
- Подумай, какая у вас обоих будет жизнь. Разводиться вам нельзя: тут и
твое имя, и его положение, и... всего через полтора года. Что же остается?
Раздельное жительство? Это нехорошо ни для тебя, ни для него.
- И все-таки для обоих это лучше, чем жить вместе.
Генерал взглянул на ее ожесточившееся лицо:
- Так ты говоришь сейчас, но у нас с ним опыта больше, чем у тебя.
- Я ждала, что рано или поздно ты мне это скажешь. Словом, ты хочешь,
чтобы я уехала с ним?
Вид у генерала стал совсем несчастный.
- Ты знаешь, дорогая, что я хочу тебе только хорошего.
- А Джерри убедил тебя, что самое лучшее для меня - уехать с ним. Так
вот - это самое худшее. Я с ним не поеду, и давай закончим разговор.
Генерал посмотрел сначала на нее, потом на зятя, пожал плечами и
принялся набивать трубку.
Зрачки Джерри сузились, взгляд, перебегавший от отца к дочери,
остановился на лице Клер. Они долго смотрели друг на друга: никто не хотел
опустить глаза первым.
- Отлично, - процедил он наконец. - Я приму другие меры. До свиданья,
генерал. До свиданья, Клер.
Он повернулся кругом и вышел.
В наступившей тишине раздалось отчетливое шуршание - автомобиль уехал.
Генерал мрачно курил и смотрел в сторону. Клер подошла к окну. На дворе
темнело; теперь, миновав критическую точку, она ощущала полный упадок сил.
- Господи, да неужели я так ничего и не пойму в этой истории! -
раздался голос ее отца.
Клер, по-прежнему стоя у окна, спросила:
- Он не рассказал, как попробовал на мне мой же хлыст для верховой
езды?
- Что? - задохнулся генерал.
Клер круто обернулась:
- Да.
- На тебе?
- Да. Я ушла, конечно, по другим причинам, но это было последней
каплей. Прости, что огорчаю тебя, папа.
- Боже!
Внезапно Клер осенило. Конкретный факт! Вот что нужно мужчине!
- Негодяй! - вспыхнул генерал. - Негодяй! Он уверял меня, что на днях
провел у тебя целый вечер. Это правда?
Краска медленно залила щеки Клер.
- Он попросту вломился ко мне.
- Негодяй! - еще раз повторил генерал.
Когда Клер снова осталась одна, на душе у нее стало горько. Как
неожиданно изменился ее отец, узнав об этой подробности с хлыстом! Он
воспринял его как личную обиду, как оскорбление, нанесенное его собственной
плоти и крови. Клер подозревала, что, если бы это случилось с дочерью
другого человека, он остался бы невозмутим; она вспомнила, что он даже
одобрял порку, которой Хьюберт подверг погонщика мулов и которая позже
принесла им всем столько тревог. Как бесконечно много предвзятого и личного
в людях! Они все воспринимают и оценивают, исходя из собственных
предрассудков! Ну, полно. Самое худшее позади: теперь родители на ее
стороне, а она уж постарается, чтобы Джерри больше не остался наедине с нею.
Каким долгим взглядом он на нее посмотрел! Он из тех, кто умеет примиряться
с проигрышем, потому что никогда не считает игру законченной. Его увлекает
бытие в целом, а не отдельные его эпизоды. Он вскакивает жизни на спину, она
выбрасывает его из седла, он поднимается и снова вскакивает на нее; если
встречает препятствие, берет его и едет дальше, а на полученные царапины
- Бог с тобой! Конечно, нет!
- Дорнфорд был сегодня на Маунт-стрит. Мы решили, что самое лучшее
рассказать ему, как трудно тебе сейчас приходится.
Клер кивнула:
- Скажи, тебе все это кажется очень смешным?
- Нет, трагичным.
Клер пожала плечами, затем поднялась и прижала к себе сестру. После
молчаливого объятия Динни вышла в переулок, темный и пустынный в этот час.
На углу, поворачивая к площади, она чуть не налетела на молодого человека.
- Мистер Крум?
- Мисс Черрел? Вы были у леди Корвен?
- Да.
- Там все в порядке?
Лицо у него было измученное, голос встревоженный. Прежде чем ответить,
Динни глотнула воздух.
- Разумеется. Почему вы спрашиваете?
- Вчера вечером она сказала, что этот человек приехал сюда. Я страшно
тревожусь.
"Что, если бы он встретил этого человека!" - мелькнуло в голове у
Динни, но она невозмутимо предложила:
- Проводите меня до Маунт-стрит.
- Не стану от вас скрывать, - заговорил Крум. - Я с ума схожу по Клер.
Да и кто бы не сошел? Мисс Черрел, по-моему, ей нельзя жить одной в этом
доме. Она рассказывала, что он приходил вчера, когда вы были у нее.
- Да. Я увела его, как увожу вас. Я считаю, что мою сестру нужно вообще
оставить в покое.
Крум весь словно съежился.
- Вы были когда-нибудь влюблены?
- Была.
- Тогда вы понимаете, что это такое!
Да, она понимала.
- Не быть рядом, не знать, что с ней все в порядке, - настоящая пытка!
Она смотрит на вещи легко, но я не могу.
Легко смотрит на вещи! Ох, какое лицо было у Клер! И Динни не ответила.
- Пусть люди думают и говорят, что угодно, - внешне непоследовательно
продолжал молодой человек. - Чувствуй они то же, что я, они бы просто не
выдержали. Я не собираюсь быть навязчивым, честное слово, но мысль, что этот
человек смеет ей угрожать, невыносима для меня.
Динни сделала над собой усилие и спокойно возразила:
- По-моему, Клер ничто не угрожает. Но может угрожать, если станет
известно, что вы...
Он выдержал ее взгляд.
- Я рад, что вы рядом с ней. Ради бога, оберегайте ее, мисс Черрел!
Они дошли до угла Маунт-стрит. Девушка подала ему руку:
- Можете не сомневаться: я буду с Клер, что бы ни случилось. Спокойной
ночи. И не унывайте.
Он стиснул ей руку и бросился прочь, словно дьявол гнался за ним по
пятам. Динни вошла в холл и осторожно закрыла дверь на засов.
Какой тонкий лед под ногами! Девушка еле нашла в себе силы подняться по
лестнице и, опустошенная, рухнула на постель.
На другой день к вечеру, входя в Бэртон-клуб, сэр Лоренс Монт испытывал
чувство, хорошо знакомое каждому, кто берет на себя заботу об устройстве
чужих дел, - смесь неловкости; сознания своей значительности и желания
удрать подальше от того, что предстоит. Баронет не знал, что он скажет
Корвену, черт бы его побрал, и зачем он должен ему это говорить, если, по
его, сэра Лоренса, мнению, самый разумный выход для Клер - еще раз
попробовать начать семейную жизнь. Узнав от швейцара, что сэр Джералд в
клубе, он осторожно заглянул в несколько комнат и в четвертой по счету,
такой маленькой, что у нее могло быть только одно назначение служить для
писания писем, обнаружил зверя, за которым охотился. Корвен сидел в углу,
спиной к входу. Сэр Лоренс занял место за столиком, поближе к двери, чтобы
разыграть удивление, когда Корвен будет выходить и наткнется на него. Нет,
этот тип сидит непозволительно долго! Сэр Лоренс увидел на столе "Справочник
британского государственного деятеля" и от нечего делать перелистал раздел
об английском импорте. Наткнулся на картофель: потребление - шестьдесят
шесть с половиной миллионов тонн, производство - восемь миллионов восемьсот
семьдесят четыре тысячи тонн. Где-то на днях он читал, что мы ежегодно
ввозим свинины на сорок миллионов фунтов стерлингов. Сэр Лоренс взял листок
бумаги и набросал:
"Ограничение ввоза и покровительственные пошлины на те продукты,
которые можно производить самим. Годичный ввоз: свинины - на сорок миллионов
фунтов, птицы, скажем, - на двенадцать, картофеля - бог его знает на
сколько. Всю свинину, все яйца и добрых пятьдесят процентов картофеля
производить у себя. Почему бы не составить пятилетний план? Уменьшать с
помощью покровительственных пошлин ввоз свинины и яиц на одну пятую, ввоз
картофеля - на одну десятую в год, постепенно заменяя привозную продукцию
отечественной. К концу пятилетия перейти на свою свинину и яйца и наполовину
на свой, английский картофель. Сэкономить, таким образом, восемьдесят
миллионов на импорте и практически сбалансировать внешнюю торговлю".
Он взял второй лист бумаги и начал писать:
"Редактору "Тайме".
План грех "К".
Сэр,
Нижеследующий простой план сбалансирования нашей торговли заслуживает,
по нашему мнению, внимания всех, кто предпочитает идти к цели кратчайшим
путем. Есть три продукта питания, ввоз которых обходится нам в... фунтов
ежегодно, но которые мы можем производить сами, причем, смею утверждать, это
не повлечет за собой повышения стоимости жизни, если, конечно, мы примем
элементарную меру предосторожности, повесив первого же, кто начнет ими
спекулировать. Эти продукты суть картофель, яйца, свинина, для краткости
именуемые нами тремя "К" (картофель, курица, кабан). Наш план не обременит
бюджет, так как для осуществления его нужно только..."
Но в этот момент сэр Лоренс заметил, что Корвен направился к двери, и
окликнул его:
- Хэлло!
Корвен обернулся и подошел.
Сэр Лоренс встал, уповая на то, что обнаруживает так же мало признаков
замешательства, как и муж его племянницы.
- Жаль, что вы не застали меня, когда заходили к нам. Долго пробудете в
отпуске?
- Осталась всего неделя, а потом, видимо, придется лететь через
Средиземное море.
- Ноябрь - нелетный месяц. Что вы думаете о нашем пассивном торговом
балансе?
Джерри Корвен пожал плечами:
- Надо же людям чем-то заниматься. Наши никогда не видят дальше
собственного носа.
- Tiens! Une montagne? [5] Помните карикатуру Каран д'Аша на Буллера
под Ледисмитом? Нет, конечно, не помните: с тех пор прошло тридцать два
года. Но национальный характер так быстро не меняется, верно? А как Цейлон?
В Индию, надеюсь, не влюблен?
- В нас во всяком случае нет, но мы не огорчаемся.
- Клер, видимо, противопоказан тамошний климат.
Настороженное лицо Корвена по-прежнему слегка улыбалось.
- Жара - да, но сезон ее уже прошел.
- Увозите Клер с собой?
- Конечно,
- Разумно ли это?
- Оставлять ее здесь еще неразумнее. Люди либо женаты, либо нет.
Сэр Лоренс перехватил взгляд собеседника и решил: "Не стану продолжать.
Безнадежное дело. К тому же он бесспорно прав. Но держу пари..."
- Прошу прощения, - извинился Корвен. - Я должен отправить письма.
Он повернулся и вышел, подтянутый, уверенный в себе. "Гм! Нельзя
сказать, чтобы наше объяснение прошло плодотворно", - подумал сэр Лоренс и
опять сел за письмо в "Тайме".
- Надо раздобыть точные цифры. Поручу-ка я это Майклу... - пробормотал
он, и мысли его вернулись к Корвену. В таких случаях всегда неясно, кто же
действительно виноват. В конце концов неудачный брак - это неудачный брак, и
тут уж ничто не поможет - ни похвальные намерения, ни мудрые советы. "Почему
я не судья? - посетовал сэр Лоренс. - Тогда я мог бы высказать свои взгляды.
Судья Монт в своей речи заявил: "Пора предостеречь народ нашей страны от
вступления в брак. Этот союз, вполне уместный во времена Виктории, следует
заключать в наши дни лишь при условии явного отсутствия у обеих сторон
сколько-нибудь выраженной индивидуальности..." Пойду-ка я домой к Эм".
Баронет промокнул давно уже сухое письмо в "Тайме" и вышел на темнеющую
и тихую в этот час Пэл-Мэл. По дороге остановился на СентДжеймс-стрит,
заглянул в витрину своего виноторговца и стал соображать, как покрыть
добавочные десять процентов налога, когда услышал возглас:
- Добрый вечер, сэр Лоренс.
Это был молодой человек по фамилии Крум.
Они вместе перешли через улицу.
- Хочу поблагодарить вас, сэр, за то, что вы поговорили насчет меня с
мистером Масхемом. Сегодня я встретился с ним.
- Он вам понравился?
- Да. Он очень любезен. Разумеется, влить арабскую кровь в наших
скаковых лошадей - это у него просто навязчивая идея.
- Он заметил, что вы так считаете?
Крум улыбнулся:
- Вряд ли. Но ведь наша лошадь много крупней арабской.
- А все-таки затея Джека не лишена смысла. Его ошибка в другом - он
надеется на быстрые результаты. В коннозаводстве все равно как в политике:
люди не желают думать о будущем. Если начинание не приносит плодов к исходу
пяти лет, от него отказываются. Джек сказал, что берет вас?
- Пока на испытательный срок. Я отправлюсь к нему на неделю, и он
посмотрит, как я управляюсь с лошадьми. Сами матки прибудут не в Ройстон. Он
нашел для них местечко в окрестностях Оксфорда, около Беблок-хайт. Там я и
поселюсь около них, если окажется, что я ему подхожу. Но это уже весной.
- Джек - педант, - предупредил сэр Лоренс, когда они входили в
"Кофейню". - Вам нужно это учесть.
Крум улыбнулся:
- Я уже догадался. У него на заводе образцовый порядок. На мое счастье,
я действительно разбираюсь в лошадях и нашел, что сказать мистеру Масхему.
Было бы замечательно снова оказаться при деле, а уж лучше такого я и желать
не могу.
Сэр Лоренс улыбнулся: энтузиазм всегда был ему приятен.
- Вам следует познакомиться с моим сыном, - сказал он. - Тот тоже
энтузиаст, несмотря на свои тридцать семь. Вы, наверно, будете жить в его
избирательном округе. Хотя нет, не в нем, а где-то поблизости. Вероятно, в
округе Дорнфорда. Между прочим, известно вам, что моя племянница - его
секретарь?
Крум кивнул.
- Может быть, теперь, в связи с приездом Корвена, она бросит работу, -
заметил сэр Лоренс и пристально посмотрел молодому человеку в лицо.
Оно явственно помрачнело.
- Нет, не бросит. На Цейлон она не вернется.
Фраза была произнесена так отрывисто и мрачно, что сэр Лоренс объявил:
- Здесь я обычно взвешиваюсь.
Крум проследовал за ним к весам, как будто у него не хватало духу
расстаться с собеседником. Он был пунцово-красен.
- Откуда у вас такая уверенность? - спросил сэр Лоренс, воссев на
исторический стул.
Молодой человек стал еще краснее.
- Люди уезжают не для того, чтобы сейчас же возвратиться.
- Бывает, что и возвращаются. Жизнь - не скаковая лошадь, которая
никуда не сворачивает от старта до финиша.
- Я случайно узнал, что леди Корвен решила не возвращаться, сэр.
Сэру Лоренсу стало ясно, что разговор дошел до такой точки, за которой
чувство может возобладать над сдержанностью. Этот молодой человек
влюблен-таки в Клер! Воспользоваться случаем и предостеречь его? Или
человечнее не обратить внимания?
- Ровно одиннадцать стонов, - объявил баронет. - А вы прибавляете или
убавляете, мистер Крум?
- Я держусь примерно на десяти стонах двенадцати фунтах.
Сэр Лоренс окинул глазами его худощавую фигуру:
- Да, сложены вы удачно. Просто удивительно, как брюшко омрачает жизнь!
Вам, впрочем, можно до пятидесяти не беспокоиться.
- По-моему, сэр, у вас тоже для этого нет оснований.
- Серьезных - нет. Но я знавал многих, у кого они были. А теперь мне
пора идти. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, сэр. Честное слово, я вам страшно благодарен.
- Не за что. Мой кузен Джек не прогадает, вы, если прислушаетесь к
моему совету, - тоже.
- Я-то уж, конечно, нет! - искренне согласился Крум.
Они обменялись рукопожатием, и сэр Лоренс вышел на Сент-Джеймсстрит.
"Не понимаю, - рассуждал он про себя, - почему этот молодой человек
производит на меня благоприятное впечатление? Он еще доставит нам немало
хлопот. Я должен был бы ему сказать: "Не желай жены ближнего твоего". Но бог
так устроил мир, что мы никогда не говорим того, что должны сказать".
Интересно наблюдать за молодежью! Считается, что она непочтительна к
старикам и вообще, но, право, он, сэр Лоренс, этого не замечал. Современные
молодые люди воспитаны ничуть не хуже, чем он сам был в их годы, а
разговаривать с ними даже легче. Разумеется, никогда не угадаешь, что у них
на уме, но так оно, наверно, и должно быть. Рано или поздно смиряешься с
мыслью, - и сэр Лоренс поморщился, споткнувшись о камни, окаймлявшие тротуар
на Пикадилли, - что старики годятся лишь на то, чтобы с них снимали мерку
для гроба. Tempora mutantur et nos mutamur in illis. [6] Впрочем, так ли уж
это верно? Его поколение отличается от нынешнего не больше, чем манера
произносить латинские слова в дни его юности от того, как их произносят
теперь. Молодежь - всегда молодежь, а старики - это старики; между ними
всегда останутся расхождения и недоверие; старики всегда будут испытывать
горячее, но нелепое желание думать и чувствовать, как молодежь, сетовать на
то, что не могут так думать и чувствовать, а в глубине души сознавать, что,
будь у них возможность начать жить сначала, они бы не воспользовались ею. И
это милосердно по отношению к человеку! Когда он износился, жизнь исподволь
и мягко приучает его к летаргии. На каждом этапе существования ему отпущено
ровно столько воли к жизни, сколько требуется, чтобы дотянуть до конца.
Чудак Гете обрел бессмертие под мелодии Гуно благодаря тому, что раздул
потухающую искру в яркое пламя. "Чушь! - подумал сэр Лоренс. - Типично
немецкая чушь! Да неужели бы я, если бы даже мог, поменялся судьбой с этим
мальчиком, чтобы вздыхать, рыдать, украдкой предаваться восторгам и чахнуть
от тоски? Ни за что! А поэтому хватит со стариков их старости. Когда же
наконец полисмен остановит эти проклятые машины? Нет, практически ничто не
изменилось. Шоферы ведут машины, повинуясь тому же ритму, в каком кучера
омнибусов и кэбов погоняли своих спотыкающихся, скользящих по мостовой,
гремевших копытами кляч. Молодые люди и девушки испытывают то же законное
или незаконное влечение друг к другу.
Конечно, мостовые стали иными, и жаргон, которым выражаются эти
юношеские желания, тоже иной, но, видит бог, правила движения по жизни
остались неизменными: люди скользят друг мимо друга, сталкиваются, чудом не
ломают себе шею, торжествуют и терпят поражение независимо от того, хорошие
они или плохие. Нет, - думал сэр Лоренс, - пусть полиция издает циркуляры,
священники пишут в газеты, судьи произносят речи, - человеческая природа
идет своим путем, как шла в дни, когда у меня прорезался зуб мудрости".
Полисмен поменял местами свои белые рукава, сэр Лоренс перешел через
улицу и направился к Беркли-сквер. А вот здесь изрядные перемены!
Аристократические особняки быстро исчезают. Лондон перестраивается - по
частям, исподволь, как-то стыдливо, - словом, чисто по-английски. Эпоха
монархов со всеми ее атрибутами, с феодализмом, с церковью ушла в прошлое.
Теперь даже войны ведутся только из-за рынков и только самими народами. Это
уже кое-что. "А ведь мы все больше уподобляемся насекомым, - думал сэр
Лоренс. - Забавно все-таки: религия почти мертва, потому что практически
больше никто не верит в загробную жизнь, но для нее уже нашелся заменитель -
идеал служения, социального служения, символ веры муравьев и пчел! До сих
пор социальное служение было уделом старинных семей, которые каким-то
образом ухитрились понять, что они должны приносить какую-то пользу и тем
самым оправдывать свое привилегированное положение. Выживет ли идеал
социального служения теперь, когда они вымирают? Сумеет ли народ подхватить
его? Что ж, кондуктор автобуса; приказчик в магазине, который лезет из кожи,
подбирая вам носки нужной расцветки; женщина, которая присматривает за
ребенком соседки или собирает на беспризорных; автомобилист, который
останавливает свою машину и терпеливо ждет, пока вы не наладите вашу;
почтальон, который благодарит вас за чаевые, и тот, безымянный, кто
вытаскивает вас из воды, если видит, что вы в самом деле тонете, - все они в
конце концов существуют, как и прежде. Требуется только одно - расклеить в
автобусах лозунг: "Дышите свежим воздухом и упражняйте ваши лучшие
наклонности!" - заменив им призывы вроде "Пушки позорное преступление!" или
"Тотализатор - тщетная трата тысяч!" Последний, кстати, напоминает мне, что
нужно расспросить Динни об отношениях Клер с ее молодым человеком".
С этой мыслью он подошел к дверям своего дома и вставил ключ в замок.
Хотя сэр Джералд Корвен держался по-прежнему уверенно, положение его,
как и всякого мужа, вознамерившегося вновь сойтись с женой, было отнюдь не
из легких, тем более что для осуществления этого замысла у него оставалась
всего неделя. После его второго визита Клер держалась настороже. Назавтра
же, в субботу, она с половины дня ушла из Темпла и поехала в Кондафорд, где
постаралась не подать виду, что ищет там убежища. В воскресенье утром она
долго лежала в постели и через распахнутые окна смотрела на небо,
раскинувшееся за высокими обнаженными вязами. Солнце светило ей в лицо, в
мягком воздухе звучали голоса пробуждающегося утра щебетали птицы, мычала
корова, изредка раздавался хриплый крик грача, непрестанно ворковали голуби.
Клер была лишена поэтической жилки, но покой и возможность беззаботно
вытянуться в постели на миг приобщили к мировой симфонии даже ее. Сплетение
нагих ветвей и одиноких листьев на подвижном фоне неяркого светло-золотого
неба; грач, покачивающийся на суку; зеленя и пары на склонах холмов, и линия
рощ вдалеке, и звуки, и чистый, светлый, ласкающий лицо воздух; щебечущая
тишина, полная отъединенность каждого существа от остальных и беспредельная
безмятежность пейзажа - все это отрешило ее от самой себя и растворило в
мгновенном, как вспышка, слиянии со вселенной.
Но видение скоро исчезло, и она стала думать о вечере, проведенном в
четверг с Тони Крумом, о грязном мальчугане у ресторанчика в Сохо, который
так проникновенно убеждал: "Не забудьте бедного парня, леди! Не забудьте
бедного парня!" Если бы Тони видел ее вечером в пятницу! Как мало общего
между чувствами и обстоятельствами, как мало мы знаем о других, даже самых
близких людях! У Клер вырвался короткий горький смешок. Поистине, неведение
- благо!
В деревне на колокольне заблаговестили. Забавно, ее родители до сих пор
ходят по воскресеньям в церковь, надеясь, видимо, на лучшее будущее. А может
быть, просто хотят подать пример фермерам, - иначе церковь придет в
запустение и ее переименуют в простую часовню. Как хорошо лежать в своей
старой комнате, где тепло и безопасно, где в ногах у тебя свернулась собака
и можно побездельничать! До следующей субботы ей, как лисице, которую
травят, придется прятаться за каждым прикрытием. Клер стиснула зубы, как
лисица, заметившая гончих. Он сказал, что должен уехать с ней или без нее.
Что ж, пусть едет без нее!
Однако около четырех часов дня чувство безопасности разом покинуло ее:
возвращаясь после прогулки с собаками, она увидела стоявшую около дома
машину, а в холле ее встретила мать.
- Джерри в кабинете у отца.
- О!
- Пойдем ко мне, дорогая.
Комната леди Черрел, расположенная во втором этаже и примыкающая к
спальне, носила на себе гораздо более явственный отпечаток ее личности, чем
остальные помещения старого, словно вросшего в землю дома с его закоулками,
полными реликвий и воспоминаний о былом. У этой серо-голубой гостиной, где
пахло вербеной, было свое, хотя и поблекшее изящество. Она была выдержана в
определенном стиле, тогда как все остальное здание представляло собой
пустыню, усеянную обломками прошлого, которые лишь изредка чередовались с
маленькими оазисами современности.
Стоя перед камином, где тлели поленья, Клер вертела в руках одну из
фарфоровых безделушек матери. Приезда Джерри она не предвидела. Теперь
против нее все: традиции, условности, соображения комфорта; у нее лишь одно
оружие для защиты, но обнажать его ей мерзко. Он выждала, пока мать не
заговорит первая.
- Дорогая, ты ведь нам ничего не объяснила. Абсолютно ничего.
А как объяснить такие вещи той, кто смотрит такими глазами и говорит
таким голосом? Клер вспыхнула, потом побледнела и выдавила:
- Могу сказать одно: в нем сидит животное. Он этого не показывает, но
я-то знаю, мама.
Леди Черрел тоже покраснела, что было несколько странно для женщины,
которой за пятьдесят.
- Мы с отцом сделаем все, чтобы помочь тебе, дорогая. Только помни, что
сейчас очень важно не сделать ошибки.
- А так как я уже сделала одну, то от меня ждут и второй? Поверь, мама,
я просто не в состоянии говорить об этом. Я не вернусь к нему, и конец.
Леди Черрел села, над ее серо-голубыми устремленными в пространство
глазами обозначилась морщина. Затем она перевела их на дочь и нерешительно
спросила:
- Ты уверена, что это не то животное, которое сидит почти в каждом
мужчине?
Клер рассмеялась.
- Нет, не то. Я ведь не робкого десятка.
Леди Черрел вздохнула;
- Не расстраивайся, мамочка. Все образуется, лишь бы покончить с этим.
В наше время таким вещам не придают значения.
- Говорят. Но мы придаем. Что поделаешь - застарелая привычка.
Клер уловила в голосе матери иронию и быстро добавила:
- Важно одно - не потерять уважения к себе. А с Джерри я его потеряю.
- Значит, говорить больше не о чем. Отец, наверно, позовет тебя. Пойди
пока сними пальто.
Клер поцеловала мать и вышла. Внизу все было тихо, и она поднялась в
свою комнату. Она чувствовала, что решимость ее окрепла. Времена, когда
мужья распоряжались женами, как собственностью, давно миновали, и, что бы
отец и Джерри ни придумали, она не отступит! И когда ее позвали, она сошла
вниз, твердая, как камень, и острая, как клинок.
Мужчины стояли в похожем на канцелярию кабинете отца, и Клер сразу
увидела, что они уже обо всем договорились. Кивнув мужу, она подошла к отцу:
- Слушаю.
Первым заговорил Корвен:
- Прошу вас, скажите вы, сэр.
Морщинистое лицо генерала выразило огорчение и досаду, но он тут же
взял себя в руки.
- Мы все обсудили, Клер. Джерри согласен, что ты во многом права, но
дает мне слово больше тебя не оскорблять. Прошу тебя, попробуй понять его
точку зрения. Он говорит, - и, по-моему, резонно, - что это даже не столько
в его интересах, сколько в твоих. Может быть, теперь не те взгляды на брак,
что в наше время, но вы в конце концов дали обет... и не говоря уже о нем...
- Я слушаю, - вставила Клер.
Генерал одной рукой пощипал усики, другую засунул в карман:
- Подумай, какая у вас обоих будет жизнь. Разводиться вам нельзя: тут и
твое имя, и его положение, и... всего через полтора года. Что же остается?
Раздельное жительство? Это нехорошо ни для тебя, ни для него.
- И все-таки для обоих это лучше, чем жить вместе.
Генерал взглянул на ее ожесточившееся лицо:
- Так ты говоришь сейчас, но у нас с ним опыта больше, чем у тебя.
- Я ждала, что рано или поздно ты мне это скажешь. Словом, ты хочешь,
чтобы я уехала с ним?
Вид у генерала стал совсем несчастный.
- Ты знаешь, дорогая, что я хочу тебе только хорошего.
- А Джерри убедил тебя, что самое лучшее для меня - уехать с ним. Так
вот - это самое худшее. Я с ним не поеду, и давай закончим разговор.
Генерал посмотрел сначала на нее, потом на зятя, пожал плечами и
принялся набивать трубку.
Зрачки Джерри сузились, взгляд, перебегавший от отца к дочери,
остановился на лице Клер. Они долго смотрели друг на друга: никто не хотел
опустить глаза первым.
- Отлично, - процедил он наконец. - Я приму другие меры. До свиданья,
генерал. До свиданья, Клер.
Он повернулся кругом и вышел.
В наступившей тишине раздалось отчетливое шуршание - автомобиль уехал.
Генерал мрачно курил и смотрел в сторону. Клер подошла к окну. На дворе
темнело; теперь, миновав критическую точку, она ощущала полный упадок сил.
- Господи, да неужели я так ничего и не пойму в этой истории! -
раздался голос ее отца.
Клер, по-прежнему стоя у окна, спросила:
- Он не рассказал, как попробовал на мне мой же хлыст для верховой
езды?
- Что? - задохнулся генерал.
Клер круто обернулась:
- Да.
- На тебе?
- Да. Я ушла, конечно, по другим причинам, но это было последней
каплей. Прости, что огорчаю тебя, папа.
- Боже!
Внезапно Клер осенило. Конкретный факт! Вот что нужно мужчине!
- Негодяй! - вспыхнул генерал. - Негодяй! Он уверял меня, что на днях
провел у тебя целый вечер. Это правда?
Краска медленно залила щеки Клер.
- Он попросту вломился ко мне.
- Негодяй! - еще раз повторил генерал.
Когда Клер снова осталась одна, на душе у нее стало горько. Как
неожиданно изменился ее отец, узнав об этой подробности с хлыстом! Он
воспринял его как личную обиду, как оскорбление, нанесенное его собственной
плоти и крови. Клер подозревала, что, если бы это случилось с дочерью
другого человека, он остался бы невозмутим; она вспомнила, что он даже
одобрял порку, которой Хьюберт подверг погонщика мулов и которая позже
принесла им всем столько тревог. Как бесконечно много предвзятого и личного
в людях! Они все воспринимают и оценивают, исходя из собственных
предрассудков! Ну, полно. Самое худшее позади: теперь родители на ее
стороне, а она уж постарается, чтобы Джерри больше не остался наедине с нею.
Каким долгим взглядом он на нее посмотрел! Он из тех, кто умеет примиряться
с проигрышем, потому что никогда не считает игру законченной. Его увлекает
бытие в целом, а не отдельные его эпизоды. Он вскакивает жизни на спину, она
выбрасывает его из седла, он поднимается и снова вскакивает на нее; если
встречает препятствие, берет его и едет дальше, а на полученные царапины