Страница:
она или нет выйти замуж? Если да, то почему не за Юстейса Дорнфорда? Он ей
нравится, она им восхищается, с ним есть о чем поговорить. А ее... прошлое?
Можно ли всерьез отнести к ней это слово? Да. Ее прошлое, задушенное при
рождении, - это самое глубокое из того, что ей суждено пережить! "Пора уже и
тебе снова выйти на поле боя". Неприятно выглядеть дезертиром в глазах
собственной матери! Но это не дезертирство. На щеках Динни выступили алые
пятна. Она испытывала нечто никому не понятное - боязнь изменить тому, кому
отдалась всей душой, не успев отдаться телом; боязнь изменить полному
отречению от самой себя, которое, - она знала это, - никогда не повторится.
"Я не люблю Юстейса, - думала она. - Он знает это, знает, что я не
способна притворяться. Если он согласен взять меня на таких условиях, то как
я должна поступить? Как я могу поступить?" Она вышла в старый защищенный
тисами цветник, где распускались первые розы, и долго ходила взад и вперед,
нюхая то одну, то другую, а за нею недовольно брел спаниель Фош, не питавший
к цветам особой склонности.
"Что бы я ни решила, - подумала Динни, - решать надо немедленно. Я не
имею права мучить его неизвестностью".
Она постояла у солнечных часов, где тень отставала на час от верного
времени, и взглянула на солнце, взиравшее с высоты на фруктовые деревья и
тисовую изгородь. Если она выйдет за Дорнфорда, появятся дети, - без них
брак немыслим. Она ясно представляла себе (или думала, что представляет)
роль половой близости в супружестве. Ее беспокоило другое: как это отразится
на ее и его духовной жизни. Девушка беспокойно переходила от куста к кусту,
изредка раздавливая тлю обтянутыми перчаткой пальцами. А в сторонке сидел
спаниель Фош и с тоской поедал траву.
В тот же вечер Динни написала Дорнфорду. Ее мать будет счастлива, если
он проведет у них конец недели. Отец вполне разделяет его точку зрения на
сельское хозяйство, но сомневается, разделяет ли ее кто-нибудь еще, кроме
Майкла, который однажды вечером в Лондоне, внимательно выслушав генерала,
сказал "Да. Требуется одно - руководство, а откуда оно возьмется?" Сама она
надеется, что к моменту приезда в Кондафорд Дорнфорд уже сможет сообщить ей,
кто уплатил издержки. Смотреть "Кавалькаду" вторично было, наверно, страшно
интересно. Знаком ли ему цветок, который, если она правильно запомнила,
называется "меконопсис", исключительно красивая разновидность мака? Родина
его Гималаи, поэтому он приживется на Кемпден-хилл, где климат, кажется,
такой же, как там. Если бы Дорнфорд убедил Клер приехать с ним, он вселил бы
ликование в сердце местных жителей. На этот раз она подписала письмо "Всегда
ваша..." и оттенок оказался настолько тонким, что она сама не уловила его.
Предупредив мать о приезде Дорнфорда, девушка прибавила:
- Постараюсь залучить сюда Клер. Как ты считаешь, мама, не пригласить
ли нам и Майкла с Флер? Мы же так долго пользовались их гостеприимством.
Леди Черрел вздохнула.
- У каждого свой образ жизни. Но, разумеется, пригласи, дорогая.
- Они будут разговаривать о теннисе, а это и приятно и полезно.
Леди Черрел взглянула на дочь, голос которой чем-то напомнил ей прежнюю
Динни.
Затем, узнав, что приедут и Клер и Майкл с Флер, девушка стала
подумывать, не пригласить ли ей также Тони Крума. В конце концов она
оставила эту мысль, но с огорчением, потому что питала к нему товарищеские
чувства человека, побывавшего в одинаковой передряге.
Она растроганно наблюдала за тем, как ее родители пытаются
замаскировать свое волнение. Дорнфорд приезжает в свой избирательный округ?
Давно пора! Жаль, что у него нет здесь своего собственного пристанища:
депутат должен постоянно поддерживать контакт с избирателями.
Видимо, он прибудет на машине и захватит с собой Клер; если нет, за ней
заедут Флер и Майкл. Но в каждой из этих фраз Динни угадывала тревогу о Клер
и о ней самой.
Первый автомобиль подкатил к дому как раз в тот момент, когда она
расставила последние цветы в последней спальне. Динни спустилась в холл и
встретила там Дорнфорда.
- У вашего дома есть душа, Динни. То ли она живет в голубях на
черепичной кровле, то ли сказывается во всем его местоположении, только ее
чувствуешь сразу же.
Она обменялась с ним рукопожатием более долгим, чем собиралась.
- Он ведь уже врос в землю. Да и пахнет тут совсем особенно - старым
сеном, цветущей вербеной и, наверно, подгнившими оконными рамами.
- Вы превосходно выглядите, Динни.
- Кажется, да, благодарю вас. В Уимблдоне вы, конечно, побывать не
успели?
- Нет. Но Клер хотела поехать посмотреть. Оттуда она явится прямо сюда
вместе с Монтами.
- Что вы хотели сказать, написав, что она нервничает?
- Насколько я знаю Клер, она любит быть в самой гуще событий, а сейчас
она не у дел.
Динни кивнула.
- Вы ничего не слышали от нее насчет Тони Крума?
- Слышал. Она рассмеялась и сказала, что он выронил ее, как горячую
картофелину.
Динни приняла у Дорнфорда шляпу и повесила ее.
- А насчет уплаты издержек? - спросила она, не оборачиваясь.
- Я специально ездил к Форсайту, но так ничего и не выпытал.
- Вот как?.. Вы сначала вымоетесь или прямо подниметесь к себе? Обед в
четверть девятого. Сейчас половина восьмого.
- С вашего разрешения, пройду прямо наверх.
- Теперь у вас будет другая комната. Я вас провожу.
Она дошла с ним до маленькой лестницы, ведущей в "комнату священника":
- Вот здесь ваша ванная. А теперь прямо наверх.
- "Комната священника"?
- Да. Но привидений в ней нет.
Она встала у окна:
- Вон тут, видите, ему по ночам спускали с крыши еду. Вид красивый,
правда? А весной, когда все цветет, еще лучше.
- Замечательный!
Он стоял рядом с ней у окна, и Динни видела, как его побелевшие от
напряжения пальцы сжимают каменный подоконник. Волна горечи захлестнула ее.
Сколько раз она мечтала о том, как будет стоять здесь бок о бок с Уилфридом!
Она прислонилась к оконной нише и закрыла глаза. Когда, она их открыла,
Дорнфорд, не отрываясь, смотрел на нее. Губы его дрожали, руки, заложенные
за спину, были стиснуты. Девушка направилась к двери:
- Я велю принести и распаковать ваши вещи. Кстати, ответьте мне: вы
сами уплатили издержки?
Он вздрогнул и отрывисто рассмеялся, словно его внезапно перенесли из
трагедии в комедию.
- Я? Нет. Мне и в голову не пришло.
- Вот как? - опять повторила девушка. - Обед еще не скоро, вы успеете.
И она сошла вниз по маленькой лестнице.
Верить ему или нет? А какая разница? Она должна была задать вопрос, он
должен был ответить. "Еще одну реку, переплывем еще одну реку!.." Раздался
шум второго автомобиля, и девушка побежала в холл.
В эту странную субботу, когда всем, кроме Майкла и Флер, было не по
себе, Динни, прогуливаясь с Флер по саду, неожиданно получила ключ к
разгадке тайны.
- Эм говорит, - начала Флер, - что ваши ломают себе голову, кто уплатил
издержки. По ее словам, вы лично подозреваете Дорнфорда и вам тяжело
чувствовать себя обязанной ему.
- Ничего удивительного. Это все равно как сознавать, что ты задолжала
портнихе.
- Дорогая моя, - сказала Флер, - строго по секрету признаюсь вам:
заплатила я. Роджер пришел к нам обедать и стал сокрушаться, как неприятно
направлять счет людям, у которых нет лишнего пенса. Я посоветовалась с
Майклом и послала Роджеру чек. Мой отец составил себе состояние адвокатурой,
так что все получилось тем более кстати.
Динни вытаращила глаза.
- Видите ли, - продолжала Флер, беря Динни под руку, - после того как
правительство конвертировало заем, мои облигации вскочили на десять пунктов,
так что, даже уплатив девятьсот с лишним, я все равно уже на пятнадцать
тысяч богаче, чем была, а курс все повышается. Я рассказала вам только
потому, что боялась, как бы это не помешало вам выйти за Дорнфорда. Скажите
откровенно, помешало бы?
- Не знаю, - помрачнела Динни. Она в самом деле не знала.
- Майкл говорит, что давно не встречал такого настоящего человека, как
Дорнфорд, а у Майкла острое чутье на людей. Знаете, - Флер остановилась и
выпустила руку девушки, - я удивляюсь вам, Динни. Вы рождены быть женой и
матерью, - это слепому видно. Конечно, я помню, что вы пережили, но ведь
прошлое мертво и не встанет из могилы. Я-то знаю, - я ведь пережила то же
самое. Нужно думать о настоящем и будущем, то есть о нас самих и наших
детях. Особенно это нужно вам, потому что вы - воплощение традиции,
преемственности и всякого такого. Не позволяйте воспоминаниям портить вам
жизнь. Простите меня, дорогая, но ваш случай абсолютно ясен: либо сейчас,
либо никогда. А слово "никогда" применительно к вам - слишком грустная
перспектива. Я, конечно, почти лишена морального чувства, заключила Флер,
нюхая розу, - но зато у меня много здравого смысла, и я терпеть не могу,
когда чтонибудь пропадает даром.
Динни, растроганная взглядом этих карих глаз с необыкновенно яркими
белками, долго молчала, прежде чем ответить.
- Будь я католичкой, как он, я не колебалась бы.
- Монастырь? - иронически подхватила Флер. - О нет! Моя мать католичка,
и все-таки - нет. А вы к тому же и не католичка. Нет, дорогая, единственное
решение - семейный очаг. Другое было бы ошибкой. А совместить оба нельзя.
Динни улыбнулась:
- Мне остается лишь просить прощения за то, что я доставляю людям
столько хлопот. Как вы находите эту Анжель Перне?
За весь субботний вечер Динни не пришлось больше поговорить с
Дорнфордом: он агитировал соседних фермеров. Но после обеда, когда она вела
счет за четырех игроков, заложивших русскую пульку, он подошел и встал рядом
с ней.
- В доме ликование, - бросила она, приписывая Флер девять очков. Как
фермеры?
- Самонадеянны.
- Неужели?
- Это еще больше осложняет дело.
- Такая уж у них манера держаться.
- Чем вы занимались сегодня, Динни?
- Собирала цветы, гуляла с Флер, играла с Катом, возилась со
свиньями... Пять на тебя, Майкл, и семь на них. Вот уж подлинно христианская
игра: делай партнеру то, что хочешь получить от него.
- Русская пулька! - задумчиво протянул Дорнфорд. - Странно слышать
такое название от людей, еще отравленных религией.
- Кстати, если вы собираетесь завтра к мессе, то до Оксфорда рукой
подать.
- А вы со мной поедете?
- О да! Я люблю Оксфорд и только раз слышала мессу. Езды туда минут
сорок пять.
Он посмотрел на нее таким же взглядом, каким спаниель Фош встречал ее
после долгого отсутствия:
- Значит, в четверть десятого на моей машине...
На другой день, когда она уселась с ним рядом в автомобиле, он спросил:
- Опустить верх?
- Пожалуйста.
- Динни, это прямо как сон!
- Хотела бы я, чтобы мои сны были такими же легкими, как ход у вашей
машины.
- Вы часто их видите?
- Да.
- Приятные или дурные?
- Обыкновенные - всего понемногу.
- А бывают повторяющиеся?
- Один. Река, которую я не могу переплыть.
- А, знаю. Другие видят экзамен, который никак не выдержать. Сны
безжалостны: они нас выдают. Были бы вы счастливы, если бы смогли во сне
переплыть реку?
- Не знаю.
Они помолчали, затем он сказал:
- Эта машина новой марки: скорости переключаются совсем подругому. Но
вы, наверно, не интересуетесь автомобилями?
- Я просто ничего в них не понимаю.
- А ведь вы несовременны, Динни.
- Да. У меня все получается хуже, чем у других.
- Кое-что у вас получается лучше, чем у любого другого.
- Вы имеете в виду мое умение подбирать букеты?
- И понимать шутку, и быть такой милой...
Динни, убежденная, что за последние два года она была чем угодно,
только не милой, не ответила и сама задала вопрос:
- В каком колледже вы были, когда учились в Оксфорде?
- В Ориеле.
И разговор опять иссяк.
Сено было уже частично сметано в стога, но кое-где оно еще лежало на
земле, наполняя летний воздух благоуханием,
- Боюсь, - неожиданно признался Дорнфорд, - что мне расхотелось идти к
мессе. Мне так редко удается побыть с вами, Динни. Поедем лучше в Клифтон и
возьмем лодку.
- Да, погода такая, что грех сидеть в помещении.
Они взяли влево, миновали Дорчестер и возле Клифтона выехали к склону
извилистой реки. Вышли из машины, наняли плоскодонку, немного проплыли и
пристали к берегу.
- Отличный пример того, как осуществляются благие намерения, -
усмехнулась Динни. - Намечаем одно, а получается совсем другое, правда?
- Конечно. Но иногда так даже лучше.
- Жаль, что мы не прихватили с собой Фоша. Он готов ездить в чем
угодно, только бы ему сидеть у кого-нибудь в ногах и чтобы его посильнее
трясло.
Ни здесь на реке, где они провели около часа, ни потом они почти не
разговаривали. Дорнфорд словно понимал (хотя на самом деле не понимал), что
в этой дремотной летней тишине, на воде, то залитой солнцем, то затененной
деревьями, он становится девушке гораздо ближе, чем раньше. Динни
действительно черпала успокоение и бодрость в долгой лени этих минут, когда
слова были не нужны, а тело каждой порой вбирало в себя лето - его
благоухание, гул и неспешный ритм, его беспечно и беспечально парящую
зеленую душу, чуть слышное колыхание камышей, хлюпанье воды и дальние зовы
лесных голубей, доносящиеся из прибрежных рощ. Теперь она понимала,
насколько права была Клер: с Дорнфордом в самом деле можно молчать.
Когда они вернулись в поместье, Динни почувствовала, что ей не часто
выпадали на долю такие же молчаливые и отрадные утра, как это. Но она видела
по глазам Дорнфорда, что между его словами: "Благодарю, Динни, я
замечательно провел время", - и его подлинными переживаниями - огромная
дистанция. Его умение держать себя в узде казалось ей прямотаки
сверхъестественным. И, как всегда бывает с женщинами, сочувствие скоро
сменилось у нее раздражением. Все, что угодно, - только не эта вечная
принужденность, идеальная почтительность, терпение и бесконечное ожидание!
Если все утро она провела с ним вместе, то всю вторую половину дня старалась
избегать его. Глаза Дорнфорда, смотревшие на нее с грустью и некоторой
укоризной, только усиливали раздражение Динни, и она изо всех сил
притворялась, что ничего не замечает. "Экая вредная!" - сказала бы ее старая
няня шотландка.
Пожелав ему спокойной ночи у лестницы, она с искренней радостью
заметила, какое растерянное у него лицо, и с не меньшей искренностью
обозвала себя скотиной. Она ушла к себе в странном смятении, злясь на себя,
на него, на весь мир.
- А, черт! - пробормотала она, нащупывая выключатель.
Тихий смех заставил ее вздрогнуть. Клер в пижаме курила, забравшись с
ногами на подоконник.
- Не зажигай, Динни. Иди сюда и посиди со мной. Давай подымим в окно.
Три настежь распахнутые рамы смотрели в ночь, простертую под синим
ворсом неба, на котором трепетали звезды. Динни выглянула в окно и спросила:
- Где ты пропадала с самого завтрака? Я даже не заметила, как ты
вернулась.
- Хочешь сигаретку? Ты что-то нервничаешь.
Динни выдохнула клуб дыма.
- Да. Я сама себе противна.
- То же было и со мной, - тихо отозвалась Клер, - но теперь стало
легче.
- Что ты для этого сделала?
Клер снова рассмеялась, и смех прозвучал так, что Динни немедленно
задала вопрос:
- Ездила к Тони Круму?
Клер откинула голову, обнажив белую шею:
- Да, дорогая, я побывала у него вместе с нашим фордом. Мы подтвердили
правоту закона, Динни. Тони больше не похож на обиженного сиротку.
- О! - сказала Динни и снова повторила: - О!
Голос у сестры был такой теплый, томный, довольный, что щеки девушки
вспыхнули и дыхание участилось.
- Да, как любовник он лучше, чем как друг. До чего же всеведущ закон, -
он знал, чем мы должны стать. А в коттедже у Тони после ремонта очень мило.
Только надо переделать камин на втором этаже.
- Значит, вы теперь поженитесь?
- Как можно, дорогая! Нет, сперва поживем в грехе. Потом посмотрим, а
пока что приятно проведем время и все хорошенько обдумаем. Тони будет
приезжать в город в середине, а я к нему - в конце недели. Словом, все как
по закону.
Динни рассмеялась. Клер внезапно выпрямилась и обхватила руками колени:
- Я давно уже не была так счастлива. Нехорошо мучить людей. Женщина
должна быть любимой, - она в этом нуждается. Да и мужчина тоже.
Динни высунулась в окно, и ночь постепенно охладила ей щеки.
Прекрасная, глубокая, темная ночь! Она задумчиво простерлась над землей,
смягчая все контуры. Из звенящей тишины донеслось далекое жужжание, стало
властным гулом бегущего мимо автомобиля. Дини увидела, как фары его на
мгновение сверкнули за деревьями и снова исчезли во мраке. Жужжание начало
замирать, и вскоре опять наступила тишина. Пролетел мотылек; с кровли,
кувыркаясь в неподвижном воздухе, плавно спустилось белое голубиное перышко.
Клер обвила рукой талию сестры:
- Спокойной ночи, старушка. Потремся носами.
Оторвавшись от созерцания ночи, Динни обняла стройное тело в пижаме;
щеки сестер соприкоснулись и взволновали обеих теплотой своей кожи: для Клер
она была благословением, для Динни - заразой, которая словно обожгла ее
томительным жаром бесчисленных поцелуев.
Когда Клер ушла, девушка беспокойно заходила по неосвещенной комнате:
"Нехорошо мучить людей!.. Женщина должна быть любимой... Мужчина тоже".
Стиль как у малых пророков! Озарение низошло на Динни, как на Павла, когда
тот шел назначенным путем. Она ходила взад и вперед, пока не устала; потом
зажгла свет, сбросила платье, надела халат и села причесаться на ночь.
Причесываясь, взглянула на свое отражение в зеркале и долго не могла от него
оторваться, словно давно не видела себя. Ее щеки, глаза, волосы еще дышали
лихорадкой, передавшейся ей от Клер, и девушка казалась самой себе
неестественно оживленной. А может быть, в этом виновато солнце, которое
влило зной в ее жилы, пока она сидела с Дорнфордом в плоскодонке? Динни
расчесала волосы, откинула их назад и легла. Окна она оставила распахнутыми,
шторы не опустила, и звездная ночь беспрепятственно заглядывала ей в лицо
сквозь мрак тесной комнатки. Часы в холле негромко пробили двенадцать - часа
через три уже начнет светать. Девушка подумала о Клер: сестра спит за стеной
и видит прекрасные сны. Она подумала о Тони Круме, пьяном от счастья в своем
только что перестроенном коттедже, и память подсказала ей избитую фразу из
"Оперы нищих": "Ее поцелуи блаженство дарят, приносят покой и отраду". А
она? Динни не спалось. Как когда-то в детстве, ей хотелось побродить,
проникнуть в тайны мертвенно тихой ночи, посидеть на лестнице, обойти
комнаты, свернуться клубочком в кресле. Она встала, надела пеньюар, туфли,
выскользнула из комнаты и села на лестнице, обхватив руками колени и
прислушиваясь. В старом темном доме ни звука, лишь где-то тихонько скребется
мышь. Динни встала, ощупью нашла перила и спустилась вниз. Навстречу ей из
холла потянуло затхлостью, - его приходится оставлять на ночь открытым: там
слишком много старого дерева и мебели. Динни, вытянув руки, добралась до
дверей гостиной и вошла в нее. Воздух здесь был тоже тяжелый: пахло цветами,
табаком и ароматической смесью, купленной еще в прошлом году. Девушка
подошла к балконной двери, отдернула портьеры, открыла ее и с минуту
постояла, жадно вдыхая воздух. Было темно, тихо, тепло. При свете звезд она
видела, как поблескивают листья магнолий. Она оставила дверь открытой,
добралась до своего любимого кресла и прикорнула в нем, поджав под себя
ноги. Потом обхватила плечи руками и опять попыталась вообразить себя
маленькой девочкой. Ночной воздух вливался в дверь, часы тикали, и, следуя
их ритму, остывал зной, разлитый по жилам девушки. Вскоре она закрыла глаза
и, как всегда в этом старом кресле, почувствовала себя так уютно, словно
была прикрыта и защищена со всех сторон; но заснуть ей все-таки не
удавалось. Ей чудилось, что за ее спиной кто-то есть: это всходила луна и в
гостиную через дверь проникал ее неуловимый призрачный свет, сообщавший свою
таинственность каждому знакомому предмету. Комната словно оживала, чтобы
разделить с Динни ее одиночество, и у девушки возникло не раз уже испытанное
ощущение того, что старый дом живет своей особой жизнью, что он чувствует,
видит, что он то засыпает, то бодрствует. Вдруг с террасы донеслись шаги;
Динни вздрогнула и села.
Чей-то голос спросил:
- Кто это? Есть тут кто-нибудь?
В дверях выросла фигура; девушка по голосу узнала Дорнфорда и
отозвалась:
- Только я.
- Только вы!
Она увидела, как он вошел и встал подле кресла, глядя на нее. Он все
еще был в вечернем костюме и стоял спиной к свету, так что девушка лишь с
трудом могла разглядеть его лицо.
- Что-нибудь случилось, Динни?
- Нет, просто не спится. А вы?
- Сидел в библиотеке, кончал работу. Потом вышел на террасу подышать и
смотрю - дверь открыта.
- Кто же из нас скажет: "Как чудесно"?
Однако никто ничего не сказал. Динни разжала руки и спустила ноги на
пол. Вдруг Дорнфорд схватился за голову и отвернулся.
- Простите, что я в таком виде, - растерялась девушка. - Я, право, не
ожидала...
Он опять обернулся к ней и упал на колени:
- Динни, это конец, если...
Она провела руками по его волосам и тихо ответила:
- Нет, это начало.
Эдриен сидел и писал жене:
"Кондафорд, 10 августа.
Родная моя,
Посылаю, как обещал, точный и подробный отчет об отъезде Динни.
Посмотри "Лэнтерн" - там есть снимок, изображающий "жениха и невесту при
выходе из церкви". К счастью, репортер этой газеты снял их прежде, чем они
двинулись: фотоаппараты, за исключением кинокамеры, не могут передавать
движение, и на карточках всегда получается так, что одна нога задрана чуть
ли не до глаз, закрывает колено другой ноги и обезображивает стрелку на
брюках. Дорнфорд выглядел очень авантажно; Динни, да хранит ее господь, не
улыбалась "улыбкой новобрачной", и вид у нее был такой, словно все
происходящее только шутка. С самой их помолвки я без устали раздумывал,
какие же у нее на самом деле чувства к нему. Это, конечно, не такая любовь,
какую она питала к Дезерту, но мне кажется, что физически Дорнфорд ей не
противен. Вчера я спросил ее: "От всего сердца?" и она ответила: "Во всяком
случае не от половины". Мы-то с тобой знаем, на что она готова ради других.
Но в брак она вступила и ради самой себя. Ей нужно жить, ей нужны дети и
определенное положение. Это в порядке вещей, и, по-моему, она сама тоже так
думает. Она, говоря языком нашей многообещающей молодежи, не сходит с ума по
Дорнфорду, но ценит его, восхищается им - вполне, впрочем, заслуженно. Кроме
того, он знает от меня, а вероятно, и от нее самой, что она может ему дать,
и не станет просить большего, пока не получит его без всяких просьб. Погода
стояла прекрасная; церковь, где, кстати сказать, воспринял крещение ваш
специальный корреспондент, выглядела на редкость празднично. Правда,
собрались в ней преимущественно обломки старой Англии, но мне почему-то
кажется, что таких людей в Уолуорте сколько угодно.
На передних скамьях в наиблагочестивейших позах разместились члены
нашего клана, а также все, кто представляет графство или претендует на это.
Чем дольше я смотрел на последних, тем горячей благодарил бога, который,
правда, обрек Черрелов нашего поколения на жизнь в условиях современности,
но все-таки не превратил их в провинциалов. Даже в Коне и Лиз, живущих здесь
безвыездно, очень мало провинциального. Конечно, в наши дни странно слышать
такое слово, как "провинция", но оно, видимо, будет существовать до тех пор,
пока люди будут стрелять и охотиться. Помню, что в детстве на этих охотах,
если только мне удавалось выпросить лошадь в нашей или чьей-нибудь чужой
конюшне, я всегда старался удрать подальше от охотников, чтобы уклониться от
участия в разговорах, - так они были скучны. Быть просто человеком - гораздо
лучше, чем представлять графство или претендовать на это. Должен сказать,
что Клер, несмотря на недавние судебные мытарства, держалась изумительно, да
и вообще, насколько я мог судить, никто не выказывал чувств, которые в этот
час дня вряд ли мог испытывать. Позади, с несколько менее благочестивым
видом, сидели обитатели деревни, - Динни их любимица, - настоящая выставка
старожилов. Среди них было несколько интересных типов, например, старик
Даунер в кресле на колесиках - сплошные уайтчепелские бакенбарды и борода;
лишь кое-где резко выделяющиеся пятна смуглой кожи. Он отлично помнит, как
мы с Хилери грохнулись с воза сена, забираться на который нам отнюдь не
полагалось. Затем миссис Тибуайт, этакая симпатичная старая колдунья, - она
всегда разрешала мне забираться к ней в малинник. Для школьников тоже
устроили праздник. Лиз говорит, что среди них не найдется и одного на
двадцать, кто бывал в Лондоне или уезжал дальше чем на десять миль от
деревни. В наши-то дни! Зато парни и девушки - уже совсем другое дело. У
девушек стройные ноги, шелковые чулки, со вкусом сшитые платья; у парней
хорошие фланелевые костюмы, воротнички, галстуки, - к этому их приучили
мотоцикл и кино. В церкви было много цветов, колокольного звона и
оглушительных звуков органа. Хилери совершил венчальный обряд со
свойственной ему быстротой, и старый приходский священник, помогавший при
церемонии, только сокрушенно вздыхал, видя, в каком темпе тот служит и
сколько всего пропускает. Тебя, конечно, интересуют туалеты. Так вот, стоя у
алтаря, невеста и подружки напоминали мне дельфиниумы. Динни даже в белом
выглядела точь-в-точь как этот цветок, а подружки - уж не знаю, нарочно или
нет - были ей под стать. Рядом с ней Моника, Джоан и две молоденькие
нравится, она им восхищается, с ним есть о чем поговорить. А ее... прошлое?
Можно ли всерьез отнести к ней это слово? Да. Ее прошлое, задушенное при
рождении, - это самое глубокое из того, что ей суждено пережить! "Пора уже и
тебе снова выйти на поле боя". Неприятно выглядеть дезертиром в глазах
собственной матери! Но это не дезертирство. На щеках Динни выступили алые
пятна. Она испытывала нечто никому не понятное - боязнь изменить тому, кому
отдалась всей душой, не успев отдаться телом; боязнь изменить полному
отречению от самой себя, которое, - она знала это, - никогда не повторится.
"Я не люблю Юстейса, - думала она. - Он знает это, знает, что я не
способна притворяться. Если он согласен взять меня на таких условиях, то как
я должна поступить? Как я могу поступить?" Она вышла в старый защищенный
тисами цветник, где распускались первые розы, и долго ходила взад и вперед,
нюхая то одну, то другую, а за нею недовольно брел спаниель Фош, не питавший
к цветам особой склонности.
"Что бы я ни решила, - подумала Динни, - решать надо немедленно. Я не
имею права мучить его неизвестностью".
Она постояла у солнечных часов, где тень отставала на час от верного
времени, и взглянула на солнце, взиравшее с высоты на фруктовые деревья и
тисовую изгородь. Если она выйдет за Дорнфорда, появятся дети, - без них
брак немыслим. Она ясно представляла себе (или думала, что представляет)
роль половой близости в супружестве. Ее беспокоило другое: как это отразится
на ее и его духовной жизни. Девушка беспокойно переходила от куста к кусту,
изредка раздавливая тлю обтянутыми перчаткой пальцами. А в сторонке сидел
спаниель Фош и с тоской поедал траву.
В тот же вечер Динни написала Дорнфорду. Ее мать будет счастлива, если
он проведет у них конец недели. Отец вполне разделяет его точку зрения на
сельское хозяйство, но сомневается, разделяет ли ее кто-нибудь еще, кроме
Майкла, который однажды вечером в Лондоне, внимательно выслушав генерала,
сказал "Да. Требуется одно - руководство, а откуда оно возьмется?" Сама она
надеется, что к моменту приезда в Кондафорд Дорнфорд уже сможет сообщить ей,
кто уплатил издержки. Смотреть "Кавалькаду" вторично было, наверно, страшно
интересно. Знаком ли ему цветок, который, если она правильно запомнила,
называется "меконопсис", исключительно красивая разновидность мака? Родина
его Гималаи, поэтому он приживется на Кемпден-хилл, где климат, кажется,
такой же, как там. Если бы Дорнфорд убедил Клер приехать с ним, он вселил бы
ликование в сердце местных жителей. На этот раз она подписала письмо "Всегда
ваша..." и оттенок оказался настолько тонким, что она сама не уловила его.
Предупредив мать о приезде Дорнфорда, девушка прибавила:
- Постараюсь залучить сюда Клер. Как ты считаешь, мама, не пригласить
ли нам и Майкла с Флер? Мы же так долго пользовались их гостеприимством.
Леди Черрел вздохнула.
- У каждого свой образ жизни. Но, разумеется, пригласи, дорогая.
- Они будут разговаривать о теннисе, а это и приятно и полезно.
Леди Черрел взглянула на дочь, голос которой чем-то напомнил ей прежнюю
Динни.
Затем, узнав, что приедут и Клер и Майкл с Флер, девушка стала
подумывать, не пригласить ли ей также Тони Крума. В конце концов она
оставила эту мысль, но с огорчением, потому что питала к нему товарищеские
чувства человека, побывавшего в одинаковой передряге.
Она растроганно наблюдала за тем, как ее родители пытаются
замаскировать свое волнение. Дорнфорд приезжает в свой избирательный округ?
Давно пора! Жаль, что у него нет здесь своего собственного пристанища:
депутат должен постоянно поддерживать контакт с избирателями.
Видимо, он прибудет на машине и захватит с собой Клер; если нет, за ней
заедут Флер и Майкл. Но в каждой из этих фраз Динни угадывала тревогу о Клер
и о ней самой.
Первый автомобиль подкатил к дому как раз в тот момент, когда она
расставила последние цветы в последней спальне. Динни спустилась в холл и
встретила там Дорнфорда.
- У вашего дома есть душа, Динни. То ли она живет в голубях на
черепичной кровле, то ли сказывается во всем его местоположении, только ее
чувствуешь сразу же.
Она обменялась с ним рукопожатием более долгим, чем собиралась.
- Он ведь уже врос в землю. Да и пахнет тут совсем особенно - старым
сеном, цветущей вербеной и, наверно, подгнившими оконными рамами.
- Вы превосходно выглядите, Динни.
- Кажется, да, благодарю вас. В Уимблдоне вы, конечно, побывать не
успели?
- Нет. Но Клер хотела поехать посмотреть. Оттуда она явится прямо сюда
вместе с Монтами.
- Что вы хотели сказать, написав, что она нервничает?
- Насколько я знаю Клер, она любит быть в самой гуще событий, а сейчас
она не у дел.
Динни кивнула.
- Вы ничего не слышали от нее насчет Тони Крума?
- Слышал. Она рассмеялась и сказала, что он выронил ее, как горячую
картофелину.
Динни приняла у Дорнфорда шляпу и повесила ее.
- А насчет уплаты издержек? - спросила она, не оборачиваясь.
- Я специально ездил к Форсайту, но так ничего и не выпытал.
- Вот как?.. Вы сначала вымоетесь или прямо подниметесь к себе? Обед в
четверть девятого. Сейчас половина восьмого.
- С вашего разрешения, пройду прямо наверх.
- Теперь у вас будет другая комната. Я вас провожу.
Она дошла с ним до маленькой лестницы, ведущей в "комнату священника":
- Вот здесь ваша ванная. А теперь прямо наверх.
- "Комната священника"?
- Да. Но привидений в ней нет.
Она встала у окна:
- Вон тут, видите, ему по ночам спускали с крыши еду. Вид красивый,
правда? А весной, когда все цветет, еще лучше.
- Замечательный!
Он стоял рядом с ней у окна, и Динни видела, как его побелевшие от
напряжения пальцы сжимают каменный подоконник. Волна горечи захлестнула ее.
Сколько раз она мечтала о том, как будет стоять здесь бок о бок с Уилфридом!
Она прислонилась к оконной нише и закрыла глаза. Когда, она их открыла,
Дорнфорд, не отрываясь, смотрел на нее. Губы его дрожали, руки, заложенные
за спину, были стиснуты. Девушка направилась к двери:
- Я велю принести и распаковать ваши вещи. Кстати, ответьте мне: вы
сами уплатили издержки?
Он вздрогнул и отрывисто рассмеялся, словно его внезапно перенесли из
трагедии в комедию.
- Я? Нет. Мне и в голову не пришло.
- Вот как? - опять повторила девушка. - Обед еще не скоро, вы успеете.
И она сошла вниз по маленькой лестнице.
Верить ему или нет? А какая разница? Она должна была задать вопрос, он
должен был ответить. "Еще одну реку, переплывем еще одну реку!.." Раздался
шум второго автомобиля, и девушка побежала в холл.
В эту странную субботу, когда всем, кроме Майкла и Флер, было не по
себе, Динни, прогуливаясь с Флер по саду, неожиданно получила ключ к
разгадке тайны.
- Эм говорит, - начала Флер, - что ваши ломают себе голову, кто уплатил
издержки. По ее словам, вы лично подозреваете Дорнфорда и вам тяжело
чувствовать себя обязанной ему.
- Ничего удивительного. Это все равно как сознавать, что ты задолжала
портнихе.
- Дорогая моя, - сказала Флер, - строго по секрету признаюсь вам:
заплатила я. Роджер пришел к нам обедать и стал сокрушаться, как неприятно
направлять счет людям, у которых нет лишнего пенса. Я посоветовалась с
Майклом и послала Роджеру чек. Мой отец составил себе состояние адвокатурой,
так что все получилось тем более кстати.
Динни вытаращила глаза.
- Видите ли, - продолжала Флер, беря Динни под руку, - после того как
правительство конвертировало заем, мои облигации вскочили на десять пунктов,
так что, даже уплатив девятьсот с лишним, я все равно уже на пятнадцать
тысяч богаче, чем была, а курс все повышается. Я рассказала вам только
потому, что боялась, как бы это не помешало вам выйти за Дорнфорда. Скажите
откровенно, помешало бы?
- Не знаю, - помрачнела Динни. Она в самом деле не знала.
- Майкл говорит, что давно не встречал такого настоящего человека, как
Дорнфорд, а у Майкла острое чутье на людей. Знаете, - Флер остановилась и
выпустила руку девушки, - я удивляюсь вам, Динни. Вы рождены быть женой и
матерью, - это слепому видно. Конечно, я помню, что вы пережили, но ведь
прошлое мертво и не встанет из могилы. Я-то знаю, - я ведь пережила то же
самое. Нужно думать о настоящем и будущем, то есть о нас самих и наших
детях. Особенно это нужно вам, потому что вы - воплощение традиции,
преемственности и всякого такого. Не позволяйте воспоминаниям портить вам
жизнь. Простите меня, дорогая, но ваш случай абсолютно ясен: либо сейчас,
либо никогда. А слово "никогда" применительно к вам - слишком грустная
перспектива. Я, конечно, почти лишена морального чувства, заключила Флер,
нюхая розу, - но зато у меня много здравого смысла, и я терпеть не могу,
когда чтонибудь пропадает даром.
Динни, растроганная взглядом этих карих глаз с необыкновенно яркими
белками, долго молчала, прежде чем ответить.
- Будь я католичкой, как он, я не колебалась бы.
- Монастырь? - иронически подхватила Флер. - О нет! Моя мать католичка,
и все-таки - нет. А вы к тому же и не католичка. Нет, дорогая, единственное
решение - семейный очаг. Другое было бы ошибкой. А совместить оба нельзя.
Динни улыбнулась:
- Мне остается лишь просить прощения за то, что я доставляю людям
столько хлопот. Как вы находите эту Анжель Перне?
За весь субботний вечер Динни не пришлось больше поговорить с
Дорнфордом: он агитировал соседних фермеров. Но после обеда, когда она вела
счет за четырех игроков, заложивших русскую пульку, он подошел и встал рядом
с ней.
- В доме ликование, - бросила она, приписывая Флер девять очков. Как
фермеры?
- Самонадеянны.
- Неужели?
- Это еще больше осложняет дело.
- Такая уж у них манера держаться.
- Чем вы занимались сегодня, Динни?
- Собирала цветы, гуляла с Флер, играла с Катом, возилась со
свиньями... Пять на тебя, Майкл, и семь на них. Вот уж подлинно христианская
игра: делай партнеру то, что хочешь получить от него.
- Русская пулька! - задумчиво протянул Дорнфорд. - Странно слышать
такое название от людей, еще отравленных религией.
- Кстати, если вы собираетесь завтра к мессе, то до Оксфорда рукой
подать.
- А вы со мной поедете?
- О да! Я люблю Оксфорд и только раз слышала мессу. Езды туда минут
сорок пять.
Он посмотрел на нее таким же взглядом, каким спаниель Фош встречал ее
после долгого отсутствия:
- Значит, в четверть десятого на моей машине...
На другой день, когда она уселась с ним рядом в автомобиле, он спросил:
- Опустить верх?
- Пожалуйста.
- Динни, это прямо как сон!
- Хотела бы я, чтобы мои сны были такими же легкими, как ход у вашей
машины.
- Вы часто их видите?
- Да.
- Приятные или дурные?
- Обыкновенные - всего понемногу.
- А бывают повторяющиеся?
- Один. Река, которую я не могу переплыть.
- А, знаю. Другие видят экзамен, который никак не выдержать. Сны
безжалостны: они нас выдают. Были бы вы счастливы, если бы смогли во сне
переплыть реку?
- Не знаю.
Они помолчали, затем он сказал:
- Эта машина новой марки: скорости переключаются совсем подругому. Но
вы, наверно, не интересуетесь автомобилями?
- Я просто ничего в них не понимаю.
- А ведь вы несовременны, Динни.
- Да. У меня все получается хуже, чем у других.
- Кое-что у вас получается лучше, чем у любого другого.
- Вы имеете в виду мое умение подбирать букеты?
- И понимать шутку, и быть такой милой...
Динни, убежденная, что за последние два года она была чем угодно,
только не милой, не ответила и сама задала вопрос:
- В каком колледже вы были, когда учились в Оксфорде?
- В Ориеле.
И разговор опять иссяк.
Сено было уже частично сметано в стога, но кое-где оно еще лежало на
земле, наполняя летний воздух благоуханием,
- Боюсь, - неожиданно признался Дорнфорд, - что мне расхотелось идти к
мессе. Мне так редко удается побыть с вами, Динни. Поедем лучше в Клифтон и
возьмем лодку.
- Да, погода такая, что грех сидеть в помещении.
Они взяли влево, миновали Дорчестер и возле Клифтона выехали к склону
извилистой реки. Вышли из машины, наняли плоскодонку, немного проплыли и
пристали к берегу.
- Отличный пример того, как осуществляются благие намерения, -
усмехнулась Динни. - Намечаем одно, а получается совсем другое, правда?
- Конечно. Но иногда так даже лучше.
- Жаль, что мы не прихватили с собой Фоша. Он готов ездить в чем
угодно, только бы ему сидеть у кого-нибудь в ногах и чтобы его посильнее
трясло.
Ни здесь на реке, где они провели около часа, ни потом они почти не
разговаривали. Дорнфорд словно понимал (хотя на самом деле не понимал), что
в этой дремотной летней тишине, на воде, то залитой солнцем, то затененной
деревьями, он становится девушке гораздо ближе, чем раньше. Динни
действительно черпала успокоение и бодрость в долгой лени этих минут, когда
слова были не нужны, а тело каждой порой вбирало в себя лето - его
благоухание, гул и неспешный ритм, его беспечно и беспечально парящую
зеленую душу, чуть слышное колыхание камышей, хлюпанье воды и дальние зовы
лесных голубей, доносящиеся из прибрежных рощ. Теперь она понимала,
насколько права была Клер: с Дорнфордом в самом деле можно молчать.
Когда они вернулись в поместье, Динни почувствовала, что ей не часто
выпадали на долю такие же молчаливые и отрадные утра, как это. Но она видела
по глазам Дорнфорда, что между его словами: "Благодарю, Динни, я
замечательно провел время", - и его подлинными переживаниями - огромная
дистанция. Его умение держать себя в узде казалось ей прямотаки
сверхъестественным. И, как всегда бывает с женщинами, сочувствие скоро
сменилось у нее раздражением. Все, что угодно, - только не эта вечная
принужденность, идеальная почтительность, терпение и бесконечное ожидание!
Если все утро она провела с ним вместе, то всю вторую половину дня старалась
избегать его. Глаза Дорнфорда, смотревшие на нее с грустью и некоторой
укоризной, только усиливали раздражение Динни, и она изо всех сил
притворялась, что ничего не замечает. "Экая вредная!" - сказала бы ее старая
няня шотландка.
Пожелав ему спокойной ночи у лестницы, она с искренней радостью
заметила, какое растерянное у него лицо, и с не меньшей искренностью
обозвала себя скотиной. Она ушла к себе в странном смятении, злясь на себя,
на него, на весь мир.
- А, черт! - пробормотала она, нащупывая выключатель.
Тихий смех заставил ее вздрогнуть. Клер в пижаме курила, забравшись с
ногами на подоконник.
- Не зажигай, Динни. Иди сюда и посиди со мной. Давай подымим в окно.
Три настежь распахнутые рамы смотрели в ночь, простертую под синим
ворсом неба, на котором трепетали звезды. Динни выглянула в окно и спросила:
- Где ты пропадала с самого завтрака? Я даже не заметила, как ты
вернулась.
- Хочешь сигаретку? Ты что-то нервничаешь.
Динни выдохнула клуб дыма.
- Да. Я сама себе противна.
- То же было и со мной, - тихо отозвалась Клер, - но теперь стало
легче.
- Что ты для этого сделала?
Клер снова рассмеялась, и смех прозвучал так, что Динни немедленно
задала вопрос:
- Ездила к Тони Круму?
Клер откинула голову, обнажив белую шею:
- Да, дорогая, я побывала у него вместе с нашим фордом. Мы подтвердили
правоту закона, Динни. Тони больше не похож на обиженного сиротку.
- О! - сказала Динни и снова повторила: - О!
Голос у сестры был такой теплый, томный, довольный, что щеки девушки
вспыхнули и дыхание участилось.
- Да, как любовник он лучше, чем как друг. До чего же всеведущ закон, -
он знал, чем мы должны стать. А в коттедже у Тони после ремонта очень мило.
Только надо переделать камин на втором этаже.
- Значит, вы теперь поженитесь?
- Как можно, дорогая! Нет, сперва поживем в грехе. Потом посмотрим, а
пока что приятно проведем время и все хорошенько обдумаем. Тони будет
приезжать в город в середине, а я к нему - в конце недели. Словом, все как
по закону.
Динни рассмеялась. Клер внезапно выпрямилась и обхватила руками колени:
- Я давно уже не была так счастлива. Нехорошо мучить людей. Женщина
должна быть любимой, - она в этом нуждается. Да и мужчина тоже.
Динни высунулась в окно, и ночь постепенно охладила ей щеки.
Прекрасная, глубокая, темная ночь! Она задумчиво простерлась над землей,
смягчая все контуры. Из звенящей тишины донеслось далекое жужжание, стало
властным гулом бегущего мимо автомобиля. Дини увидела, как фары его на
мгновение сверкнули за деревьями и снова исчезли во мраке. Жужжание начало
замирать, и вскоре опять наступила тишина. Пролетел мотылек; с кровли,
кувыркаясь в неподвижном воздухе, плавно спустилось белое голубиное перышко.
Клер обвила рукой талию сестры:
- Спокойной ночи, старушка. Потремся носами.
Оторвавшись от созерцания ночи, Динни обняла стройное тело в пижаме;
щеки сестер соприкоснулись и взволновали обеих теплотой своей кожи: для Клер
она была благословением, для Динни - заразой, которая словно обожгла ее
томительным жаром бесчисленных поцелуев.
Когда Клер ушла, девушка беспокойно заходила по неосвещенной комнате:
"Нехорошо мучить людей!.. Женщина должна быть любимой... Мужчина тоже".
Стиль как у малых пророков! Озарение низошло на Динни, как на Павла, когда
тот шел назначенным путем. Она ходила взад и вперед, пока не устала; потом
зажгла свет, сбросила платье, надела халат и села причесаться на ночь.
Причесываясь, взглянула на свое отражение в зеркале и долго не могла от него
оторваться, словно давно не видела себя. Ее щеки, глаза, волосы еще дышали
лихорадкой, передавшейся ей от Клер, и девушка казалась самой себе
неестественно оживленной. А может быть, в этом виновато солнце, которое
влило зной в ее жилы, пока она сидела с Дорнфордом в плоскодонке? Динни
расчесала волосы, откинула их назад и легла. Окна она оставила распахнутыми,
шторы не опустила, и звездная ночь беспрепятственно заглядывала ей в лицо
сквозь мрак тесной комнатки. Часы в холле негромко пробили двенадцать - часа
через три уже начнет светать. Девушка подумала о Клер: сестра спит за стеной
и видит прекрасные сны. Она подумала о Тони Круме, пьяном от счастья в своем
только что перестроенном коттедже, и память подсказала ей избитую фразу из
"Оперы нищих": "Ее поцелуи блаженство дарят, приносят покой и отраду". А
она? Динни не спалось. Как когда-то в детстве, ей хотелось побродить,
проникнуть в тайны мертвенно тихой ночи, посидеть на лестнице, обойти
комнаты, свернуться клубочком в кресле. Она встала, надела пеньюар, туфли,
выскользнула из комнаты и села на лестнице, обхватив руками колени и
прислушиваясь. В старом темном доме ни звука, лишь где-то тихонько скребется
мышь. Динни встала, ощупью нашла перила и спустилась вниз. Навстречу ей из
холла потянуло затхлостью, - его приходится оставлять на ночь открытым: там
слишком много старого дерева и мебели. Динни, вытянув руки, добралась до
дверей гостиной и вошла в нее. Воздух здесь был тоже тяжелый: пахло цветами,
табаком и ароматической смесью, купленной еще в прошлом году. Девушка
подошла к балконной двери, отдернула портьеры, открыла ее и с минуту
постояла, жадно вдыхая воздух. Было темно, тихо, тепло. При свете звезд она
видела, как поблескивают листья магнолий. Она оставила дверь открытой,
добралась до своего любимого кресла и прикорнула в нем, поджав под себя
ноги. Потом обхватила плечи руками и опять попыталась вообразить себя
маленькой девочкой. Ночной воздух вливался в дверь, часы тикали, и, следуя
их ритму, остывал зной, разлитый по жилам девушки. Вскоре она закрыла глаза
и, как всегда в этом старом кресле, почувствовала себя так уютно, словно
была прикрыта и защищена со всех сторон; но заснуть ей все-таки не
удавалось. Ей чудилось, что за ее спиной кто-то есть: это всходила луна и в
гостиную через дверь проникал ее неуловимый призрачный свет, сообщавший свою
таинственность каждому знакомому предмету. Комната словно оживала, чтобы
разделить с Динни ее одиночество, и у девушки возникло не раз уже испытанное
ощущение того, что старый дом живет своей особой жизнью, что он чувствует,
видит, что он то засыпает, то бодрствует. Вдруг с террасы донеслись шаги;
Динни вздрогнула и села.
Чей-то голос спросил:
- Кто это? Есть тут кто-нибудь?
В дверях выросла фигура; девушка по голосу узнала Дорнфорда и
отозвалась:
- Только я.
- Только вы!
Она увидела, как он вошел и встал подле кресла, глядя на нее. Он все
еще был в вечернем костюме и стоял спиной к свету, так что девушка лишь с
трудом могла разглядеть его лицо.
- Что-нибудь случилось, Динни?
- Нет, просто не спится. А вы?
- Сидел в библиотеке, кончал работу. Потом вышел на террасу подышать и
смотрю - дверь открыта.
- Кто же из нас скажет: "Как чудесно"?
Однако никто ничего не сказал. Динни разжала руки и спустила ноги на
пол. Вдруг Дорнфорд схватился за голову и отвернулся.
- Простите, что я в таком виде, - растерялась девушка. - Я, право, не
ожидала...
Он опять обернулся к ней и упал на колени:
- Динни, это конец, если...
Она провела руками по его волосам и тихо ответила:
- Нет, это начало.
Эдриен сидел и писал жене:
"Кондафорд, 10 августа.
Родная моя,
Посылаю, как обещал, точный и подробный отчет об отъезде Динни.
Посмотри "Лэнтерн" - там есть снимок, изображающий "жениха и невесту при
выходе из церкви". К счастью, репортер этой газеты снял их прежде, чем они
двинулись: фотоаппараты, за исключением кинокамеры, не могут передавать
движение, и на карточках всегда получается так, что одна нога задрана чуть
ли не до глаз, закрывает колено другой ноги и обезображивает стрелку на
брюках. Дорнфорд выглядел очень авантажно; Динни, да хранит ее господь, не
улыбалась "улыбкой новобрачной", и вид у нее был такой, словно все
происходящее только шутка. С самой их помолвки я без устали раздумывал,
какие же у нее на самом деле чувства к нему. Это, конечно, не такая любовь,
какую она питала к Дезерту, но мне кажется, что физически Дорнфорд ей не
противен. Вчера я спросил ее: "От всего сердца?" и она ответила: "Во всяком
случае не от половины". Мы-то с тобой знаем, на что она готова ради других.
Но в брак она вступила и ради самой себя. Ей нужно жить, ей нужны дети и
определенное положение. Это в порядке вещей, и, по-моему, она сама тоже так
думает. Она, говоря языком нашей многообещающей молодежи, не сходит с ума по
Дорнфорду, но ценит его, восхищается им - вполне, впрочем, заслуженно. Кроме
того, он знает от меня, а вероятно, и от нее самой, что она может ему дать,
и не станет просить большего, пока не получит его без всяких просьб. Погода
стояла прекрасная; церковь, где, кстати сказать, воспринял крещение ваш
специальный корреспондент, выглядела на редкость празднично. Правда,
собрались в ней преимущественно обломки старой Англии, но мне почему-то
кажется, что таких людей в Уолуорте сколько угодно.
На передних скамьях в наиблагочестивейших позах разместились члены
нашего клана, а также все, кто представляет графство или претендует на это.
Чем дольше я смотрел на последних, тем горячей благодарил бога, который,
правда, обрек Черрелов нашего поколения на жизнь в условиях современности,
но все-таки не превратил их в провинциалов. Даже в Коне и Лиз, живущих здесь
безвыездно, очень мало провинциального. Конечно, в наши дни странно слышать
такое слово, как "провинция", но оно, видимо, будет существовать до тех пор,
пока люди будут стрелять и охотиться. Помню, что в детстве на этих охотах,
если только мне удавалось выпросить лошадь в нашей или чьей-нибудь чужой
конюшне, я всегда старался удрать подальше от охотников, чтобы уклониться от
участия в разговорах, - так они были скучны. Быть просто человеком - гораздо
лучше, чем представлять графство или претендовать на это. Должен сказать,
что Клер, несмотря на недавние судебные мытарства, держалась изумительно, да
и вообще, насколько я мог судить, никто не выказывал чувств, которые в этот
час дня вряд ли мог испытывать. Позади, с несколько менее благочестивым
видом, сидели обитатели деревни, - Динни их любимица, - настоящая выставка
старожилов. Среди них было несколько интересных типов, например, старик
Даунер в кресле на колесиках - сплошные уайтчепелские бакенбарды и борода;
лишь кое-где резко выделяющиеся пятна смуглой кожи. Он отлично помнит, как
мы с Хилери грохнулись с воза сена, забираться на который нам отнюдь не
полагалось. Затем миссис Тибуайт, этакая симпатичная старая колдунья, - она
всегда разрешала мне забираться к ней в малинник. Для школьников тоже
устроили праздник. Лиз говорит, что среди них не найдется и одного на
двадцать, кто бывал в Лондоне или уезжал дальше чем на десять миль от
деревни. В наши-то дни! Зато парни и девушки - уже совсем другое дело. У
девушек стройные ноги, шелковые чулки, со вкусом сшитые платья; у парней
хорошие фланелевые костюмы, воротнички, галстуки, - к этому их приучили
мотоцикл и кино. В церкви было много цветов, колокольного звона и
оглушительных звуков органа. Хилери совершил венчальный обряд со
свойственной ему быстротой, и старый приходский священник, помогавший при
церемонии, только сокрушенно вздыхал, видя, в каком темпе тот служит и
сколько всего пропускает. Тебя, конечно, интересуют туалеты. Так вот, стоя у
алтаря, невеста и подружки напоминали мне дельфиниумы. Динни даже в белом
выглядела точь-в-точь как этот цветок, а подружки - уж не знаю, нарочно или
нет - были ей под стать. Рядом с ней Моника, Джоан и две молоденькие