Страница:
смотрит, как на неизбежное следствие повседневных усилий. Он околдовал Клер,
растоптав на ходу ее душу и тело; теперь чары рассеялись, и она даже не
знает, была ли околдована на самом деле. Что он собирается предпринять? Ясно
одно: он отыграется любой ценой.
При взгляде на ровный зеленый дерн Темпла, на его стройные деревья,
каменные здания и зобастых голубей, вы приходите в восторг, который, однако,
быстро остывает, как только вы представите себе однообразные кипы бумаг,
перехваченные красной тесьмой, бесчисленных клерков, томящихся в тесных
комнатушках и посасывающих свой большой палец в ожидании стряпчих, тома в
переплетах из телячьей кожи, содержащие такие подробные отчеты о делах, что,
взглянув на них, легкомысленный человек начинает вздыхать и думать о кафе
"Ройяль". Кто дерзнет отрицать, что Темпл представляет приют in exselsis [7]
человеческому духу и в креслах - человеческой плоти; кто станет оспаривать,
что, попадая в Темпл, люди отрешаются от человечности и оставляют ее у
входа, как башмаки у врат мечети? Сюда ее не допускают даже во время
торжественных приемов, поскольку мышление юриста должно быть свободно от
всякой сентиментальности; поэтому на пригласительных билетах в порядке
предосторожности указывается: "Просят быть при регалиях". Конечно, осенью,
редкими солнечными утрами, обитатель Темпла, вероятно, чувствует то же
замирание сердца, которые испытываешь, стоя на вершине горы, или слушая
симфонию Брамса, или увидев первые весенние нарциссы; но, даже если это так,
он быстро вспоминает, где находится, и берется за дело "Коллистер против
Девердея, посредник Попдик".
Как ни странно, однако Юстейс Дорнфорд, человек, уже подходивший к
середине своего земного пути, и в солнечную и в пасмурную погоду испытывал
чувство, которое бывает, когда сидишь на низкой ограде, нежась в первых
весенних лучах, и видишь, как из сада, полного апельсиновых деревьев и
ранних цветов, к тебе выходит сама жизнь в образе женщины с картины
Боттичелли. Говоря без лишних слов, он был влюблен в Динни. Каждое утро с
появлением Клер он изнывал от желания бросить диктовать ей на парламентские
темы и перевести разговор на ее сестру. Но, умея владеть собой и обладая к
тому же чувством юмора, он не выходил из круга своих профессиональных
обязанностей и только однажды осведомился у Клер, не пообедает ли она и ее
сестра с ним в субботу здесь или в кафе "Ройяль".
- Здесь, пожалуй, будет оригинальнее.
- Пригласите, пожалуйста, четвертым кого-нибудь из знакомых мужчин.
- А почему вы сами не хотите, мистер Дорнфорд?
- У вас могут быть определенные планы на этот счет.
- Хорошо, позовем Тони Крума. Я ехала вместе с ним на пароходе. Он
славный мальчик.
- Отлично. Итак, в субботу. Сестру тоже пригласите сами.
Клер не сказала ему: "Да она, наверно, за дверью", - потому что Динни
действительно ждала сестру на лестнице. Всю неделю она заходила за Клер в
половине седьмого вечера и провожала ее до Мелтон-Мьюз: различнее
случайности были еще не исключены, и сестры не хотели рисковать.
Выслушав приглашение, Динни призналась:
- Когда я вышла от тебя в тот вечер, я наткнулась на Тони Крума, и он
проводил меня до Маунт-стрит.
- Ты не сказала ему, что у меня был Джерри?
- Разумеется, нет.
- Ему и без того тяжело. Он в самом деле славный, Динни.
- Я это сразу увидела. Поэтому мне хочется, чтобы он уехал из Лондона.
Клер улыбнулась:
- Он тут не засидится: мистер Масхем решил поручить ему своих арабских
маток в Беблок-хайт.
- Как? Ведь Джек Масхем живет в Ройстоне.
- Для маток требуется отдельная конюшня и местность, где более мягкий
климат.
Динни, с трудом отогнав воспоминания, спросила:
- Ну, дорогая, будем толкаться в подземке или возьмем для шика такси?
- Мне хочется подышать воздухом. Прогуляемся пешком?
- Конечно. Пойдем по набережной, а затем через парки.
Было холодно, и сестры шли быстро. Под звездным пологом тьмы эта
обширная, залитая электрическим светом часть города казалась незабываемо
прекрасной; даже на зданиях, контуры которых расплылись во мгле, лежал
отпечаток величия.
- Ночной Лондон прекрасен, - вполголоса заметила Динни.
- Да. Но ложишься спать с красавицей, а встаешь с трактирщицей. Город -
сплошной сгусток энергии, он - как муравейник, а чего ради люди суетятся!
- Это так тя'остно, как сказала бы тетя Эм.
- А все-таки, Динни, почему же люди суетятся?
- Потому что жизнь - мастерская, пытающаяся выпускать совершенные
изделия: одно удается, миллион идет в брак.
- Есть ли смысл надрываться?
- Почему нет?
- А во что верить?
- В характер.
- Что ты понимаешь под этим словом?
- Характер - способ, каким мы выражаем наше стремление к совершенству и
культивируем то лучшее, что живет в нас.
- Гм! - недоверчиво усмехнулась Клер. - А кто же решит, что во мне
худшее и что лучшее?
- Хотя бы я, дорогая.
- Нет, я до всего этого еще не доросла.
Динни взяла сестру под руку:
- Ты старше меня, Клер.
- Нет, хотя, вероятно, опытнее. Но я еще не успокоилась и не познала
себя. А покамест я нутром чувствую, что Джерри бродит около МелтонМьюз.
- Зайдем на Маунт-стрит, а потом отправимся в кино.
В холле Блор вручил Динни письмо:
- Заходил сэр Джералд Корвен, мисс, и велел вам это передать.
Динни вскрыла конверт.
"Дорогая Динни,
Я покидаю Англию не в субботу, а завтра. Если Клер передумала, буду
счастлив взять ее с собой. Если нет, пусть не надеется на мое долготерпение.
Я оставил такую же записку у нее на квартире, но, не зная, где она, пишу для
верности и вам. Она или ее письмо застанут меня завтра, в четверг, до трех
часов в "Бристоле". После этого срока - a la guerre comme a la guerre. [8]
Глубоко сожалею, что все сложилось так нелепо, и желаю вам всего
хорошего.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Динни прикусила губу.
- На, прочти!
Клер прочла письмо.
- Не пойду, и пусть делает, что хочет.
Когда сестры приводили себя в порядок в комнате Динни, туда вплыла леди
Монт.
- А! Теперь и у меня есть новости, - объявила она. - Ваш дядя вторично
виделся с Джерри Корвеном. Что ты решила насчет не'о, Клер?
Клер повернулась спиной к зеркалу; свет упал ей на щеки и губы, которые
она еще не успела подкрасить.
- Я никогда не вернусь к нему, тетя Эм.
- Можно присесть на твою кровать, Динни? Нико'да - дол'ий срок а тут
еще этот... как е'о... мистер Крейвен. Я не сомневаюсь, Клер, что у тебя
есть принципы, но ты слишком хорошенькая.
Клер перестала подводить губы:
- Вы очень добры, тетя Эм, но, честное слово, я знаю, что делаю.
- Очень успокоительно! Стоит мне это сказать себе, как я уже знаю, что
наделаю глупостей.
- Если Клер обещает, она держит слово, тетя.
Леди Монт вздохнула.
- Я обещала моему отцу еще год не выходить замуж, а через семь месяцев
подвернулся ваш дядя. Все'да кто-нибудь подвертывается.
Клер поправила волосы на затылке:
- Обещаю не выкидывать никаких фокусов в течение года. За это время я
разберусь в себе и приму решение, а если нет, значит, никогда не приму.
Леди Монт погладила рукой одеяло:
- Перекрести себе сердце.
- Лучше не надо, - торопливо вмешалась Динни.
Клер приложила пальцы к груди:
- Я перекрещу то место, где ему полагается быть.
Леди Монт поднялась:
- Динни, ты не находишь, что ей следует переночевать у нас?
- Нахожу, тетя.
- То'да я распоряжусь. Цвет морской воды - действительно твой цвет,
Динни. А у меня вот нет определенно'о. Так уверяет Лоренс.
- Нет, тетя, есть - черный с белым.
- Как у сорок или у герцо'а Портлендско'о. Я не была на Эскотских
скачках с тех пор, как мы отдали Майкла в Уинчестер, - из экономии. К обеду
будут Хилери и Мэй. Они без вечерних туалетов.
- Да, тетя, - неожиданно перебила ее Клер. - Дядя Хилери знает обо мне?
- Он вольнодумец, - изрекла леди Монт. - А я, как ты понимаешь, не могу
не о'орчаться.
Клер встала:
- Поверьте, тетя Эм, Джерри скоро утешится: такие подолгу не
переживают.
- Померьтесь-ка спинами. Так и думала - Динни на дюйм выше.
- Во мне пять футов пять дюймов, - сказала Клер. - Без туфель.
- Вот и хорошо. Ко'да будете готовы, идите вниз.
С этими словами леди Монт поплыла к двери, рассуждая вслух: "Соломонова
печать - напомнить Босуэлу", - и вышла.
Динни снова подошла к камину и уставилась на пламя.
Голос Клер зазвенел у нее за спиной:
- Мне хочется петь от радости, Динни. Целый год полного отдыха от
всего. Я довольна, что тетя Эм вырвала у меня обещание. Но какая она
смешная!
- Нисколько. Она - самый мудрый член нашей семьи. Если принимать жизнь
всерьез, из нее ничего не получается. Тетя Эм не принимает. Допускаю, что
хочет, но просто не может.
- Но у нее ведь и нет настоящих забот.
- Кроме мужа, троих детей, кучи внучат, жизни на два дома, трех собак,
пары одинаково бестолковых садовников, безденежья и двух страстей всех
женить и вышивать по канве, - действительно никаких. К тому же она вечно
боится потолстеть.
- Ну, в этом смысле у нее все в порядке. Динни, что мне делать с этими
вихрами? Вот наказание! Подстричь их опять?
- Пускай себе растут. Кто его знает, может быть, локоны снова войдут в
моду.
- Скажи, зачем женщины так заботятся о внешности? Чтобы нравиться
мужчинам?
- Конечно, нет.
- Значит, просто назло и зависть друг другу?
- Больше всего в угоду моде. Женщины - сущие овцы в отношении своей
внешности.
- А в вопросах морали?
- Да разве она у нас есть? А если и есть, так создана мужчинами. От
природы нам даны только чувства.
- У меня их нет.
- Так ли?
Клер рассмеялась.
- По крайней мере, сейчас.
Она надела платье, и Динни заняла ее место у зеркала.
Викарий трущобного прихода обедает не для того, чтобы изучать
человеческую природу. Он ест. Хилери Черрел, который убил большую часть дня,
включая и время еды, на выслушивание жалоб своей паствы, не делавшей запасов
на завтра, потому что ей не хватало их на сегодня, поглощал предложенную ему
вкусную пищу с нескрываемым удовольствием. Если даже он знал, что молодая
женщина, обвенчанная им с Джерри Корвеном, разорвала узы брака, то ничем
этого не выдавал. Хотя Клер сидела с ним рядом, он ни разу не намекнул на ее
семейные дела и распространялся исключительно о выборах, французском
искусстве, лесных волках в Уипснейдском зоопарке и школьных зданиях нового
типа с крышами, которыми в зависимости от погоды можно пользоваться, а можно
и не пользоваться. Иногда по его длинному, морщинистому, решительному и
проницательнодобродушному лицу пробегала улыбка, словно он что-то обдумывал,
но догадываться о предмете его размышлений позволяли только взгляды, которые
он изредка бросал на Динни с таким видом, как будто хотел сказать: "Вот мы
сейчас с тобой потолкуем".
Однако потолковать им не пришлось, потому что не успел он допить свой
портвейн, как его вызвали по телефону к умирающему. Миссис Хилери ушла
вместе с ним.
Сестры вместе с дядей и теткой сели за бридж и в одиннадцать удалились
к себе наверх.
- Ты не забыла, что сегодня годовщина перемирия? - спросила
Клер, расхаживая по комнате.
- Нет.
- В одиннадцать утра я ехала в автобусе и заметила, что у многих
какие-то странные лица. Вот уж не думала, что буду переживать это так остро.
Мне ведь было всего десять, когда кончилась война.
- Я помню перемирие, потому что мама плакала, - отозвалась Динни. Тогда
у нас в Кондафорде гостил дядя Хилери. Он сказал проповедь на стих: "И те
служат, кто стоит и ждет".
- Люди служат лишь тогда, когда надеются что-то получить за службу.
- Многие всю жизнь трудятся тяжело, а получают мало.
- Да, ты права.
- А почему они так поступают?
- Динни, мне порой кажется, что ты в конце концов станешь богомолкой,
если, конечно, не выйдешь замуж.
- "Иди в монастырь - и поскорее".
- Серьезно, дорогая, мне хочется, чтобы в тебе было побольше от Евы.
По-моему, тебе пора уже быть матерью.
- С удовольствием, если врачи найдут способ становиться ею без всего,
что этому предшествует.
- Ты зря убиваешь годы, дорогая. Стоит тебе пальцем шевельнуть, и
старина Дорнфорд у твоих ног. Неужели он тебе не нравится?
- Он самый приятный мужчина из всех, виденных мною за последнее время.
- "Бесстрастно молвила она и повернулась к двери". Поцелуй меня.
- Дорогая, - сказала Динни, - я уверена, что все образуется. Молиться я
за тебя не стану, хотя ты и подозреваешь меня в склонности к такому занятию,
но буду надеяться, что и твой корабль придет в гавань.
Второй экскурс Крума в историю Англии был первым для трех остальных
участников устроенного Дорнфордом обеда, причем по странному стечению
обстоятельств, которому он, видимо, и сам способствовал, молодой человек
достал такие билеты в Друри Лейн, что сидеть пришлось по двое: Тони с Клер -
в середине десятого ряда, Дорнфорду с Динни - в ложе против третьего.
- О чем вы задумались, мисс Черрел?
- О том, насколько изменились лица англичан по сравнению с тысяча
девятисотым годом.
- Все дело в прическе. Лица на картинах, которым лет сто - полтораста,
куда больше похожи на наши.
- Конечно, свисающие усы и шиньоны маскируют выражение лица.
Но разве лица людей начала века что-нибудь выражали?
- Вы, надеюсь, не думаете, что во времена Виктории в людях было меньше
характерного, чем теперь?
- Возможно, даже больше, но они его прятали. У них даже в одежде было
столько лишнего: фраки, рубашки со стоячими воротничками, не галстуки, а
целые шейные платки, турнюры, ботинки на пуговках.
- Ноги у них были невыразительные, зато шеи - очень.
- Согласна, но только насчет женских. А посмотрите на их меблировку:
кисти, бахрома, салфеточки, канделябры, колоссальные буфеты. Они играли в
прятки со своим "я", мистер Дорнфорд.
- Но оно все-таки то и дело выглядывало, как маленький принц
Эдуард из-под стола матери, когда он разделся под ним за обедом в
Уиндзоре.
- Это был самый примечательный его поступок за всю жизнь.
- Не скажите. Его царствование - вторая Реставрация, только в более
умеренной форме. При нем словно открылись шлюзы...
- Он уехал наконец. Клер?
- Да, благополучно уехал. Посмотрите на Дорнфорда. Он окончательно
влюбился в Динни. Мне хочется, чтобы она ответила ему взаимностью.
- А почему бы ей не ответить?
- Милый юноша, у Динни было большое горе. Оно до сих пор не забылось.
- Вот из кого получится замечательная свояченица!
- А вы хотите, чтобы она стала ею для вас?
- Господи, конечно! Еще бы не хотеть!
- Нравится вам Дорнфорд?
- Очень приятный человек и совсем не сухарь.
- Будь он врачом, он, наверно, замечательно ухаживал бы за больными.
Кстати, он католик.
- Это не повредило ему на выборах?
- Могло бы повредить, не окажись его конкурент атеистом, так что вышло
одно на одно.
- Политика - страшно глупое занятие.
- А все-таки интересное.
- Раз Дорнфорд сумел шаг за шагом пробиться в адвокатуру, значит, он
человек с головой.
- И с какой еще! Уверяю вас, он любую трудность встретит так же
спокойно, как держится сегодня. Ужасно люблю его.
- Вот как!
- Тони, у меня и в мыслях не было вас дразнить.
- Мы с вами все равно что на пароходе: сидим бок о бок, а ближе все
равно не становимся. Пойдемте курить.
- Публика возвращается. Приготовьтесь объяснить мне, в чем мораль
второго акта. В первом я не усмотрела никакой.
- Подождите!
- Как это жутко! - глубоко вздохнула Динни. - Я еще не забыла гибель
"Титаника". Ужасно, что мир устроен так расточительно!
- Вы правы.
- Расточается все: и людские жизни, и любовь.
- Вы против такой расточительности?
- Да.
- А вам не очень неприятно об этом говорить?
- Нет.
- Не думаю, что ваша сестра расточит себя напрасно. Она слишком любит
жизнь.
- Да, но она взята в клещи.
- Она из них выскользнет.
- Мне нестерпимо думать, что ее жизнь может пойти прахом. Нет ли в
законе какой-нибудь лазейки, мистер Дорнфорд? Я хочу сказать - нельзя ли
развестись без огласки?
- Если муж даст повод, ее почти не будет.
- Не даст. Он человек мстительный.
- Понятно. Боюсь, что тогда остается одно - ждать. Такие конфликты со
временем разрешаются сами по себе. Конечно, предполагается, что мы,
католики, отрицаем развод. Но когда чувствуешь, что для него есть
основания...
- Клер только двадцать четыре. Она не может всю жизнь оставаться одна.
- А вы намерены оставаться?
- Я - другое дело.
- Да, вы не похожи на сестру, но если и вы расточите свою жизнь, будет
еще хуже. Настолько же хуже, насколько обидней терять погожий день зимой,
чем летом.
- Занавес поднимается...
- Странно! - призналась Клер. - Глядя на них, я все время думала, что
их любви хватило бы ненадолго. Они жгли ее с двух концов, как свечку.
- Боже мой, будь мы с вами на этом пароходе...
- Вы очень молоды. Тони.
- Я старше вас на два года.
- И все равно моложе на десять.
- Клер, вы вправду не верите, что можно любить долго?
- Если вы имеете в виду страсть, - не верю. Вслед за ней, как правило,
сразу же наступает конец. Конечно, для парочки с "Титаника" он наступил
рановато. И какой - холодная бездна! Бр-р!
- Я подам пальто.
- Не скажу, чтобы я была в таком уж восторге от пьесы, Тони. Она
выворачивает человека наизнанку, а я не испытываю ни малейшего желания
выворачиваться.
- Мне тоже пьеса куда больше понравилась в первый раз.
- Весьма признательна!
- Она и задевает тебя и проходит мимо. Самое лучшее в ней то, что
относится к войне.
- После этого спектакля мне что-то расхотелось жить.
- Он слишком сатиричен.
- Герои словно издеваются над собой. Удручающее зрелище, - слишком
похоже на нас самих.
- Зря мы не пошли в кино. Там я хоть подержал бы вас за руку.
- Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а он
хочет сделать из нее мадонну прошлого.
- Верно.
- Лицо у него в самом деле приятное. Интересно, понравилась ли ему та
часть пьесы, которая посвящена войне? Внимание, занавес! Началось.
Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках горячую влагу.
- Никогда бы она так не сделала, - хрипло сказала она. - Не стала бы ни
размахивать флагом, ни кричать ура. Никогда в жизни! С толпой, может быть,
смешалась бы, но так - никогда.
- Конечно, нет. Это просто сценический эффект. Жаль, потому что в целом
акт превосходный. Очень удался.
- А эти несчастные нарумяненные девчонки с их песенкой! Вы заметили чем
они несчастней, тем больше нарумянены. А как солдаты насвистывают
"Типпеоери"! Страшная, должно быть, вещь война!
- Человек на ней как бы пребывает в исступлении.
- И подолгу?
- В известном смысле - всегда. Вы находите это отвратительным?
- Не берусь судить о чужих переживаниях. Впрочем, брат тоже рассказывал
мне кое-что похожее.
- То, что мы испытывали, не похоже на боевой пыл. Можете мне поверить -
я ведь по характеру совсем не солдат. Но что там ни говори, война самое
большое событие в жизни человека. Это давно уже стало прописной истиной.
- Вы и теперь в нее верите?
- До сих пор верил. Но... Я должен вам сказать, пока есть возможность.
Я люблю вас, Динни. Мы ничего не знаем друг о друге, но это неважно. Я
полюбил вас, как только встретил, и люблю все сильнее. Я не жду ответа, я
только прошу вас помнить об этом и...
Клер пожала плечами:
- Неужели люди на самом деле вели себя так в день перемирия? Тони,
неужели они...
- Что?
- Действительно так себя вели?
- Не знаю.
- Где вы были тогда?
- В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне.
- Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни
говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.
- Моя, наверно, тоже.
- Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом
пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдемте, я хочу курить. Нет, лучше
останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.
- Черт бы их побрал!
- Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас
сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо
огорчаться. Мы будем часто видеться...
- "Величие, достоинство, мир!" - повторила Динни, вставая. - Помоему,
достоинство - это самое важное.
- Во всяком случае, самое труднодостижимое.
- Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо - все в рекламах! Я
страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний
спектакль.
- А то, что я вам сказал?
- Вы очень добры, но алоэ цветет лишь один раз в столетие.
- Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.
- А где же наши?
- Наверно, ждут нас в вестибюле.
- Как по-вашему, были когда-нибудь величие, достоинство и мир уделом
Англии?
- Нет.
- Но ведь "высится где-то зеленый холм вдали от стены городской"!..
Благодарю вас... Я ношу это пальто уже три года.
- Оно прелестно.
- По-видимому, теперь почти вся публика отправится в ночные клубы.
- Процентов пять, не больше.
- Сейчас мне хочется одного - подышать родным воздухом и долгодолго
смотреть на звезды.
Клер отвернула голову:
- Нельзя, Тони.
- Ну, почему?
- Вы и так провели со мной целый вечер.
- Разрешите хоть проводить вас.
- Нельзя, дорогой. Пожмите мне мизинец и возьмите себя в руки.
- Клер!
- Смотрите, вон они, как раз перед нами. А теперь исчезайте. Пойдите
В клуб, выпейте глоток чего-нибудь, и пусть вам ночью снятся лошади.
Ну, довольно! И так уж чересчур крепко. Спокойной ночи, милый Тони.
- О господи! Спокойной ночи!
Время принято сравнивать с рекой, но оно отличается от нее, - через его
мутный, неиссякаемый и бесконечный, как вселенная, поток нельзя перебраться
ни вброд, ни по мосту, и, хотя философы уверяют, что он может течь и вперед
и вспять, календарь упорно регистрирует лишь одно направление.
Поэтому ноябрь сменился декабрем, но на смену декабрю не пришел ноябрь.
За исключением нескольких кратких похолодании погода стояла мягкая.
Безработица сократилась, пассив торгового баланса возрос; люди гнались сразу
за десятью зайцами, но ловили в лучшем случае одного; газеты трепетали от
бурь в стаканах воды; большая часть подоходного налога была выплачена, но
еще большая - нет; все по-прежнему ломали Себе голову над вопросом, почему
пришел конец процветанию; фунт то поднимался, то падал. Короче говоря, время
текло, а загадка бытия оставалась неразрешенной.
В Кондафорде забыли о проекте пекарни. Каждое пенни, которое удавалось
отложить, вкладывалось в кур, кабанов и картофель. Сэр Лоренс И Майкл так
увлеклись планом трех "К", что их вера в него заразила и Динни. Она с
генералом целыми днями готовилась к встрече золотого века, который
воспоследует, как только план трех "К" будет принят. Юстейс Дорнфорд обещал
поддержать его в палате. Были подобраны цифры, имевшие целью доказать, что
через десять лет Британия сможет экономить на импорте до ста миллионов
ежегодно за счет постепенного сокращения ввоза трех вышеупомянутых
пищепродуктов, причем это не повлечет за собой удорожания жизни. При условии
принятия кое-каких организационных мер, отказа британцев от некоторых
привычек и увеличения производства отрубей успех не вызывает сомнений. А
пока что генерал призанял денег под свой страховой полис и уплатил налоги.
Новый член парламента, который объезжал свой избирательный округ,
встретил рождество в Кондафорде и говорил там исключительно о свиноводстве,
так как инстинкт подсказывал ему, что это сейчас вернейший путь к сердцу
Динни. Клер также провела рождество дома. Никто не спрашивал ее, на что она
тратит время, свободное от секретарских обязанностей. Об этом можно было
только догадываться. Джерри Корвен писем не слал, но из газет было известно,
что он вернулся на Цейлон. В дни, отделяющие рождество от Нового года, жилая
часть старого дома переполнилась до отказа: приехали Хилери с женой и
дочерью Моникой, Эдриен и Диана с Шейлой и Роналдом, которые оправились
после кори. Семейство Черрелов давно уже не собиралось в таком полном
составе. В канун Нового года к завтраку прибыли даже сэр Лайонел и леди
Элисон. Все были убеждены, что при таком подавляющем консервативном
большинстве 1932 год станет важной вехой в истории страны.
Динни сбилась с ног. Теперь она была меньше поглощена воспоминаниями о
прошлом, хотя ничем не обнаруживала этого. Она в такой мере являлась душой и
жизненным центром собравшегося общества, что никто не додумался задать себе
вопрос, есть ли у нее своя собственная жизнь. Дорнфорд внимательно
присматривался к ней. Что скрывается за этим неустанным и радостным
самопожертвованием? Его любопытство зашло так далеко, что он решился
расспросить Эдриена, которого, как представлялось Дорнфорду, она любила
больше остальных родственников.
- На вашей племяннице держится весь дом, мистер Черрел.
- Вы правы. Динни - чудо.
- Она думает когда-нибудь о себе?
Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Темные волосы, симпатичное
лицо - немного смуглое, худощавое, кареглазое, пожалуй, слишком чуткое для
юриста и политика. Однако едва лишь речь заходила о Динни, Эдриен
настораживался, как овчарка; поэтому и сейчас он ответил сдержанно:
- По-моему, да, но лишь столько, сколько нужно, - немного.
- Иногда мне кажется, будто она пережила что-то очень тяжелое.
Эдриен пожал плечами:
- Ей двадцать семь.
- Вы необычайно меня обяжете, рассказав - что. Поверьте, это не
праздное любопытство. Я... я люблю Динни и страшно боюсь причинить ей боль,
разбередив по неведению ее рану.
Эдриен сделал такую глубокую затяжку, что в трубке засипело.
- Если ваши намерения серьезны...
- Безусловно.
растоптав на ходу ее душу и тело; теперь чары рассеялись, и она даже не
знает, была ли околдована на самом деле. Что он собирается предпринять? Ясно
одно: он отыграется любой ценой.
При взгляде на ровный зеленый дерн Темпла, на его стройные деревья,
каменные здания и зобастых голубей, вы приходите в восторг, который, однако,
быстро остывает, как только вы представите себе однообразные кипы бумаг,
перехваченные красной тесьмой, бесчисленных клерков, томящихся в тесных
комнатушках и посасывающих свой большой палец в ожидании стряпчих, тома в
переплетах из телячьей кожи, содержащие такие подробные отчеты о делах, что,
взглянув на них, легкомысленный человек начинает вздыхать и думать о кафе
"Ройяль". Кто дерзнет отрицать, что Темпл представляет приют in exselsis [7]
человеческому духу и в креслах - человеческой плоти; кто станет оспаривать,
что, попадая в Темпл, люди отрешаются от человечности и оставляют ее у
входа, как башмаки у врат мечети? Сюда ее не допускают даже во время
торжественных приемов, поскольку мышление юриста должно быть свободно от
всякой сентиментальности; поэтому на пригласительных билетах в порядке
предосторожности указывается: "Просят быть при регалиях". Конечно, осенью,
редкими солнечными утрами, обитатель Темпла, вероятно, чувствует то же
замирание сердца, которые испытываешь, стоя на вершине горы, или слушая
симфонию Брамса, или увидев первые весенние нарциссы; но, даже если это так,
он быстро вспоминает, где находится, и берется за дело "Коллистер против
Девердея, посредник Попдик".
Как ни странно, однако Юстейс Дорнфорд, человек, уже подходивший к
середине своего земного пути, и в солнечную и в пасмурную погоду испытывал
чувство, которое бывает, когда сидишь на низкой ограде, нежась в первых
весенних лучах, и видишь, как из сада, полного апельсиновых деревьев и
ранних цветов, к тебе выходит сама жизнь в образе женщины с картины
Боттичелли. Говоря без лишних слов, он был влюблен в Динни. Каждое утро с
появлением Клер он изнывал от желания бросить диктовать ей на парламентские
темы и перевести разговор на ее сестру. Но, умея владеть собой и обладая к
тому же чувством юмора, он не выходил из круга своих профессиональных
обязанностей и только однажды осведомился у Клер, не пообедает ли она и ее
сестра с ним в субботу здесь или в кафе "Ройяль".
- Здесь, пожалуй, будет оригинальнее.
- Пригласите, пожалуйста, четвертым кого-нибудь из знакомых мужчин.
- А почему вы сами не хотите, мистер Дорнфорд?
- У вас могут быть определенные планы на этот счет.
- Хорошо, позовем Тони Крума. Я ехала вместе с ним на пароходе. Он
славный мальчик.
- Отлично. Итак, в субботу. Сестру тоже пригласите сами.
Клер не сказала ему: "Да она, наверно, за дверью", - потому что Динни
действительно ждала сестру на лестнице. Всю неделю она заходила за Клер в
половине седьмого вечера и провожала ее до Мелтон-Мьюз: различнее
случайности были еще не исключены, и сестры не хотели рисковать.
Выслушав приглашение, Динни призналась:
- Когда я вышла от тебя в тот вечер, я наткнулась на Тони Крума, и он
проводил меня до Маунт-стрит.
- Ты не сказала ему, что у меня был Джерри?
- Разумеется, нет.
- Ему и без того тяжело. Он в самом деле славный, Динни.
- Я это сразу увидела. Поэтому мне хочется, чтобы он уехал из Лондона.
Клер улыбнулась:
- Он тут не засидится: мистер Масхем решил поручить ему своих арабских
маток в Беблок-хайт.
- Как? Ведь Джек Масхем живет в Ройстоне.
- Для маток требуется отдельная конюшня и местность, где более мягкий
климат.
Динни, с трудом отогнав воспоминания, спросила:
- Ну, дорогая, будем толкаться в подземке или возьмем для шика такси?
- Мне хочется подышать воздухом. Прогуляемся пешком?
- Конечно. Пойдем по набережной, а затем через парки.
Было холодно, и сестры шли быстро. Под звездным пологом тьмы эта
обширная, залитая электрическим светом часть города казалась незабываемо
прекрасной; даже на зданиях, контуры которых расплылись во мгле, лежал
отпечаток величия.
- Ночной Лондон прекрасен, - вполголоса заметила Динни.
- Да. Но ложишься спать с красавицей, а встаешь с трактирщицей. Город -
сплошной сгусток энергии, он - как муравейник, а чего ради люди суетятся!
- Это так тя'остно, как сказала бы тетя Эм.
- А все-таки, Динни, почему же люди суетятся?
- Потому что жизнь - мастерская, пытающаяся выпускать совершенные
изделия: одно удается, миллион идет в брак.
- Есть ли смысл надрываться?
- Почему нет?
- А во что верить?
- В характер.
- Что ты понимаешь под этим словом?
- Характер - способ, каким мы выражаем наше стремление к совершенству и
культивируем то лучшее, что живет в нас.
- Гм! - недоверчиво усмехнулась Клер. - А кто же решит, что во мне
худшее и что лучшее?
- Хотя бы я, дорогая.
- Нет, я до всего этого еще не доросла.
Динни взяла сестру под руку:
- Ты старше меня, Клер.
- Нет, хотя, вероятно, опытнее. Но я еще не успокоилась и не познала
себя. А покамест я нутром чувствую, что Джерри бродит около МелтонМьюз.
- Зайдем на Маунт-стрит, а потом отправимся в кино.
В холле Блор вручил Динни письмо:
- Заходил сэр Джералд Корвен, мисс, и велел вам это передать.
Динни вскрыла конверт.
"Дорогая Динни,
Я покидаю Англию не в субботу, а завтра. Если Клер передумала, буду
счастлив взять ее с собой. Если нет, пусть не надеется на мое долготерпение.
Я оставил такую же записку у нее на квартире, но, не зная, где она, пишу для
верности и вам. Она или ее письмо застанут меня завтра, в четверг, до трех
часов в "Бристоле". После этого срока - a la guerre comme a la guerre. [8]
Глубоко сожалею, что все сложилось так нелепо, и желаю вам всего
хорошего.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Динни прикусила губу.
- На, прочти!
Клер прочла письмо.
- Не пойду, и пусть делает, что хочет.
Когда сестры приводили себя в порядок в комнате Динни, туда вплыла леди
Монт.
- А! Теперь и у меня есть новости, - объявила она. - Ваш дядя вторично
виделся с Джерри Корвеном. Что ты решила насчет не'о, Клер?
Клер повернулась спиной к зеркалу; свет упал ей на щеки и губы, которые
она еще не успела подкрасить.
- Я никогда не вернусь к нему, тетя Эм.
- Можно присесть на твою кровать, Динни? Нико'да - дол'ий срок а тут
еще этот... как е'о... мистер Крейвен. Я не сомневаюсь, Клер, что у тебя
есть принципы, но ты слишком хорошенькая.
Клер перестала подводить губы:
- Вы очень добры, тетя Эм, но, честное слово, я знаю, что делаю.
- Очень успокоительно! Стоит мне это сказать себе, как я уже знаю, что
наделаю глупостей.
- Если Клер обещает, она держит слово, тетя.
Леди Монт вздохнула.
- Я обещала моему отцу еще год не выходить замуж, а через семь месяцев
подвернулся ваш дядя. Все'да кто-нибудь подвертывается.
Клер поправила волосы на затылке:
- Обещаю не выкидывать никаких фокусов в течение года. За это время я
разберусь в себе и приму решение, а если нет, значит, никогда не приму.
Леди Монт погладила рукой одеяло:
- Перекрести себе сердце.
- Лучше не надо, - торопливо вмешалась Динни.
Клер приложила пальцы к груди:
- Я перекрещу то место, где ему полагается быть.
Леди Монт поднялась:
- Динни, ты не находишь, что ей следует переночевать у нас?
- Нахожу, тетя.
- То'да я распоряжусь. Цвет морской воды - действительно твой цвет,
Динни. А у меня вот нет определенно'о. Так уверяет Лоренс.
- Нет, тетя, есть - черный с белым.
- Как у сорок или у герцо'а Портлендско'о. Я не была на Эскотских
скачках с тех пор, как мы отдали Майкла в Уинчестер, - из экономии. К обеду
будут Хилери и Мэй. Они без вечерних туалетов.
- Да, тетя, - неожиданно перебила ее Клер. - Дядя Хилери знает обо мне?
- Он вольнодумец, - изрекла леди Монт. - А я, как ты понимаешь, не могу
не о'орчаться.
Клер встала:
- Поверьте, тетя Эм, Джерри скоро утешится: такие подолгу не
переживают.
- Померьтесь-ка спинами. Так и думала - Динни на дюйм выше.
- Во мне пять футов пять дюймов, - сказала Клер. - Без туфель.
- Вот и хорошо. Ко'да будете готовы, идите вниз.
С этими словами леди Монт поплыла к двери, рассуждая вслух: "Соломонова
печать - напомнить Босуэлу", - и вышла.
Динни снова подошла к камину и уставилась на пламя.
Голос Клер зазвенел у нее за спиной:
- Мне хочется петь от радости, Динни. Целый год полного отдыха от
всего. Я довольна, что тетя Эм вырвала у меня обещание. Но какая она
смешная!
- Нисколько. Она - самый мудрый член нашей семьи. Если принимать жизнь
всерьез, из нее ничего не получается. Тетя Эм не принимает. Допускаю, что
хочет, но просто не может.
- Но у нее ведь и нет настоящих забот.
- Кроме мужа, троих детей, кучи внучат, жизни на два дома, трех собак,
пары одинаково бестолковых садовников, безденежья и двух страстей всех
женить и вышивать по канве, - действительно никаких. К тому же она вечно
боится потолстеть.
- Ну, в этом смысле у нее все в порядке. Динни, что мне делать с этими
вихрами? Вот наказание! Подстричь их опять?
- Пускай себе растут. Кто его знает, может быть, локоны снова войдут в
моду.
- Скажи, зачем женщины так заботятся о внешности? Чтобы нравиться
мужчинам?
- Конечно, нет.
- Значит, просто назло и зависть друг другу?
- Больше всего в угоду моде. Женщины - сущие овцы в отношении своей
внешности.
- А в вопросах морали?
- Да разве она у нас есть? А если и есть, так создана мужчинами. От
природы нам даны только чувства.
- У меня их нет.
- Так ли?
Клер рассмеялась.
- По крайней мере, сейчас.
Она надела платье, и Динни заняла ее место у зеркала.
Викарий трущобного прихода обедает не для того, чтобы изучать
человеческую природу. Он ест. Хилери Черрел, который убил большую часть дня,
включая и время еды, на выслушивание жалоб своей паствы, не делавшей запасов
на завтра, потому что ей не хватало их на сегодня, поглощал предложенную ему
вкусную пищу с нескрываемым удовольствием. Если даже он знал, что молодая
женщина, обвенчанная им с Джерри Корвеном, разорвала узы брака, то ничем
этого не выдавал. Хотя Клер сидела с ним рядом, он ни разу не намекнул на ее
семейные дела и распространялся исключительно о выборах, французском
искусстве, лесных волках в Уипснейдском зоопарке и школьных зданиях нового
типа с крышами, которыми в зависимости от погоды можно пользоваться, а можно
и не пользоваться. Иногда по его длинному, морщинистому, решительному и
проницательнодобродушному лицу пробегала улыбка, словно он что-то обдумывал,
но догадываться о предмете его размышлений позволяли только взгляды, которые
он изредка бросал на Динни с таким видом, как будто хотел сказать: "Вот мы
сейчас с тобой потолкуем".
Однако потолковать им не пришлось, потому что не успел он допить свой
портвейн, как его вызвали по телефону к умирающему. Миссис Хилери ушла
вместе с ним.
Сестры вместе с дядей и теткой сели за бридж и в одиннадцать удалились
к себе наверх.
- Ты не забыла, что сегодня годовщина перемирия? - спросила
Клер, расхаживая по комнате.
- Нет.
- В одиннадцать утра я ехала в автобусе и заметила, что у многих
какие-то странные лица. Вот уж не думала, что буду переживать это так остро.
Мне ведь было всего десять, когда кончилась война.
- Я помню перемирие, потому что мама плакала, - отозвалась Динни. Тогда
у нас в Кондафорде гостил дядя Хилери. Он сказал проповедь на стих: "И те
служат, кто стоит и ждет".
- Люди служат лишь тогда, когда надеются что-то получить за службу.
- Многие всю жизнь трудятся тяжело, а получают мало.
- Да, ты права.
- А почему они так поступают?
- Динни, мне порой кажется, что ты в конце концов станешь богомолкой,
если, конечно, не выйдешь замуж.
- "Иди в монастырь - и поскорее".
- Серьезно, дорогая, мне хочется, чтобы в тебе было побольше от Евы.
По-моему, тебе пора уже быть матерью.
- С удовольствием, если врачи найдут способ становиться ею без всего,
что этому предшествует.
- Ты зря убиваешь годы, дорогая. Стоит тебе пальцем шевельнуть, и
старина Дорнфорд у твоих ног. Неужели он тебе не нравится?
- Он самый приятный мужчина из всех, виденных мною за последнее время.
- "Бесстрастно молвила она и повернулась к двери". Поцелуй меня.
- Дорогая, - сказала Динни, - я уверена, что все образуется. Молиться я
за тебя не стану, хотя ты и подозреваешь меня в склонности к такому занятию,
но буду надеяться, что и твой корабль придет в гавань.
Второй экскурс Крума в историю Англии был первым для трех остальных
участников устроенного Дорнфордом обеда, причем по странному стечению
обстоятельств, которому он, видимо, и сам способствовал, молодой человек
достал такие билеты в Друри Лейн, что сидеть пришлось по двое: Тони с Клер -
в середине десятого ряда, Дорнфорду с Динни - в ложе против третьего.
- О чем вы задумались, мисс Черрел?
- О том, насколько изменились лица англичан по сравнению с тысяча
девятисотым годом.
- Все дело в прическе. Лица на картинах, которым лет сто - полтораста,
куда больше похожи на наши.
- Конечно, свисающие усы и шиньоны маскируют выражение лица.
Но разве лица людей начала века что-нибудь выражали?
- Вы, надеюсь, не думаете, что во времена Виктории в людях было меньше
характерного, чем теперь?
- Возможно, даже больше, но они его прятали. У них даже в одежде было
столько лишнего: фраки, рубашки со стоячими воротничками, не галстуки, а
целые шейные платки, турнюры, ботинки на пуговках.
- Ноги у них были невыразительные, зато шеи - очень.
- Согласна, но только насчет женских. А посмотрите на их меблировку:
кисти, бахрома, салфеточки, канделябры, колоссальные буфеты. Они играли в
прятки со своим "я", мистер Дорнфорд.
- Но оно все-таки то и дело выглядывало, как маленький принц
Эдуард из-под стола матери, когда он разделся под ним за обедом в
Уиндзоре.
- Это был самый примечательный его поступок за всю жизнь.
- Не скажите. Его царствование - вторая Реставрация, только в более
умеренной форме. При нем словно открылись шлюзы...
- Он уехал наконец. Клер?
- Да, благополучно уехал. Посмотрите на Дорнфорда. Он окончательно
влюбился в Динни. Мне хочется, чтобы она ответила ему взаимностью.
- А почему бы ей не ответить?
- Милый юноша, у Динни было большое горе. Оно до сих пор не забылось.
- Вот из кого получится замечательная свояченица!
- А вы хотите, чтобы она стала ею для вас?
- Господи, конечно! Еще бы не хотеть!
- Нравится вам Дорнфорд?
- Очень приятный человек и совсем не сухарь.
- Будь он врачом, он, наверно, замечательно ухаживал бы за больными.
Кстати, он католик.
- Это не повредило ему на выборах?
- Могло бы повредить, не окажись его конкурент атеистом, так что вышло
одно на одно.
- Политика - страшно глупое занятие.
- А все-таки интересное.
- Раз Дорнфорд сумел шаг за шагом пробиться в адвокатуру, значит, он
человек с головой.
- И с какой еще! Уверяю вас, он любую трудность встретит так же
спокойно, как держится сегодня. Ужасно люблю его.
- Вот как!
- Тони, у меня и в мыслях не было вас дразнить.
- Мы с вами все равно что на пароходе: сидим бок о бок, а ближе все
равно не становимся. Пойдемте курить.
- Публика возвращается. Приготовьтесь объяснить мне, в чем мораль
второго акта. В первом я не усмотрела никакой.
- Подождите!
- Как это жутко! - глубоко вздохнула Динни. - Я еще не забыла гибель
"Титаника". Ужасно, что мир устроен так расточительно!
- Вы правы.
- Расточается все: и людские жизни, и любовь.
- Вы против такой расточительности?
- Да.
- А вам не очень неприятно об этом говорить?
- Нет.
- Не думаю, что ваша сестра расточит себя напрасно. Она слишком любит
жизнь.
- Да, но она взята в клещи.
- Она из них выскользнет.
- Мне нестерпимо думать, что ее жизнь может пойти прахом. Нет ли в
законе какой-нибудь лазейки, мистер Дорнфорд? Я хочу сказать - нельзя ли
развестись без огласки?
- Если муж даст повод, ее почти не будет.
- Не даст. Он человек мстительный.
- Понятно. Боюсь, что тогда остается одно - ждать. Такие конфликты со
временем разрешаются сами по себе. Конечно, предполагается, что мы,
католики, отрицаем развод. Но когда чувствуешь, что для него есть
основания...
- Клер только двадцать четыре. Она не может всю жизнь оставаться одна.
- А вы намерены оставаться?
- Я - другое дело.
- Да, вы не похожи на сестру, но если и вы расточите свою жизнь, будет
еще хуже. Настолько же хуже, насколько обидней терять погожий день зимой,
чем летом.
- Занавес поднимается...
- Странно! - призналась Клер. - Глядя на них, я все время думала, что
их любви хватило бы ненадолго. Они жгли ее с двух концов, как свечку.
- Боже мой, будь мы с вами на этом пароходе...
- Вы очень молоды. Тони.
- Я старше вас на два года.
- И все равно моложе на десять.
- Клер, вы вправду не верите, что можно любить долго?
- Если вы имеете в виду страсть, - не верю. Вслед за ней, как правило,
сразу же наступает конец. Конечно, для парочки с "Титаника" он наступил
рановато. И какой - холодная бездна! Бр-р!
- Я подам пальто.
- Не скажу, чтобы я была в таком уж восторге от пьесы, Тони. Она
выворачивает человека наизнанку, а я не испытываю ни малейшего желания
выворачиваться.
- Мне тоже пьеса куда больше понравилась в первый раз.
- Весьма признательна!
- Она и задевает тебя и проходит мимо. Самое лучшее в ней то, что
относится к войне.
- После этого спектакля мне что-то расхотелось жить.
- Он слишком сатиричен.
- Герои словно издеваются над собой. Удручающее зрелище, - слишком
похоже на нас самих.
- Зря мы не пошли в кино. Там я хоть подержал бы вас за руку.
- Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а он
хочет сделать из нее мадонну прошлого.
- Верно.
- Лицо у него в самом деле приятное. Интересно, понравилась ли ему та
часть пьесы, которая посвящена войне? Внимание, занавес! Началось.
Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках горячую влагу.
- Никогда бы она так не сделала, - хрипло сказала она. - Не стала бы ни
размахивать флагом, ни кричать ура. Никогда в жизни! С толпой, может быть,
смешалась бы, но так - никогда.
- Конечно, нет. Это просто сценический эффект. Жаль, потому что в целом
акт превосходный. Очень удался.
- А эти несчастные нарумяненные девчонки с их песенкой! Вы заметили чем
они несчастней, тем больше нарумянены. А как солдаты насвистывают
"Типпеоери"! Страшная, должно быть, вещь война!
- Человек на ней как бы пребывает в исступлении.
- И подолгу?
- В известном смысле - всегда. Вы находите это отвратительным?
- Не берусь судить о чужих переживаниях. Впрочем, брат тоже рассказывал
мне кое-что похожее.
- То, что мы испытывали, не похоже на боевой пыл. Можете мне поверить -
я ведь по характеру совсем не солдат. Но что там ни говори, война самое
большое событие в жизни человека. Это давно уже стало прописной истиной.
- Вы и теперь в нее верите?
- До сих пор верил. Но... Я должен вам сказать, пока есть возможность.
Я люблю вас, Динни. Мы ничего не знаем друг о друге, но это неважно. Я
полюбил вас, как только встретил, и люблю все сильнее. Я не жду ответа, я
только прошу вас помнить об этом и...
Клер пожала плечами:
- Неужели люди на самом деле вели себя так в день перемирия? Тони,
неужели они...
- Что?
- Действительно так себя вели?
- Не знаю.
- Где вы были тогда?
- В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне.
- Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни
говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.
- Моя, наверно, тоже.
- Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом
пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдемте, я хочу курить. Нет, лучше
останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.
- Черт бы их побрал!
- Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас
сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо
огорчаться. Мы будем часто видеться...
- "Величие, достоинство, мир!" - повторила Динни, вставая. - Помоему,
достоинство - это самое важное.
- Во всяком случае, самое труднодостижимое.
- Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо - все в рекламах! Я
страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний
спектакль.
- А то, что я вам сказал?
- Вы очень добры, но алоэ цветет лишь один раз в столетие.
- Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.
- А где же наши?
- Наверно, ждут нас в вестибюле.
- Как по-вашему, были когда-нибудь величие, достоинство и мир уделом
Англии?
- Нет.
- Но ведь "высится где-то зеленый холм вдали от стены городской"!..
Благодарю вас... Я ношу это пальто уже три года.
- Оно прелестно.
- По-видимому, теперь почти вся публика отправится в ночные клубы.
- Процентов пять, не больше.
- Сейчас мне хочется одного - подышать родным воздухом и долгодолго
смотреть на звезды.
Клер отвернула голову:
- Нельзя, Тони.
- Ну, почему?
- Вы и так провели со мной целый вечер.
- Разрешите хоть проводить вас.
- Нельзя, дорогой. Пожмите мне мизинец и возьмите себя в руки.
- Клер!
- Смотрите, вон они, как раз перед нами. А теперь исчезайте. Пойдите
В клуб, выпейте глоток чего-нибудь, и пусть вам ночью снятся лошади.
Ну, довольно! И так уж чересчур крепко. Спокойной ночи, милый Тони.
- О господи! Спокойной ночи!
Время принято сравнивать с рекой, но оно отличается от нее, - через его
мутный, неиссякаемый и бесконечный, как вселенная, поток нельзя перебраться
ни вброд, ни по мосту, и, хотя философы уверяют, что он может течь и вперед
и вспять, календарь упорно регистрирует лишь одно направление.
Поэтому ноябрь сменился декабрем, но на смену декабрю не пришел ноябрь.
За исключением нескольких кратких похолодании погода стояла мягкая.
Безработица сократилась, пассив торгового баланса возрос; люди гнались сразу
за десятью зайцами, но ловили в лучшем случае одного; газеты трепетали от
бурь в стаканах воды; большая часть подоходного налога была выплачена, но
еще большая - нет; все по-прежнему ломали Себе голову над вопросом, почему
пришел конец процветанию; фунт то поднимался, то падал. Короче говоря, время
текло, а загадка бытия оставалась неразрешенной.
В Кондафорде забыли о проекте пекарни. Каждое пенни, которое удавалось
отложить, вкладывалось в кур, кабанов и картофель. Сэр Лоренс И Майкл так
увлеклись планом трех "К", что их вера в него заразила и Динни. Она с
генералом целыми днями готовилась к встрече золотого века, который
воспоследует, как только план трех "К" будет принят. Юстейс Дорнфорд обещал
поддержать его в палате. Были подобраны цифры, имевшие целью доказать, что
через десять лет Британия сможет экономить на импорте до ста миллионов
ежегодно за счет постепенного сокращения ввоза трех вышеупомянутых
пищепродуктов, причем это не повлечет за собой удорожания жизни. При условии
принятия кое-каких организационных мер, отказа британцев от некоторых
привычек и увеличения производства отрубей успех не вызывает сомнений. А
пока что генерал призанял денег под свой страховой полис и уплатил налоги.
Новый член парламента, который объезжал свой избирательный округ,
встретил рождество в Кондафорде и говорил там исключительно о свиноводстве,
так как инстинкт подсказывал ему, что это сейчас вернейший путь к сердцу
Динни. Клер также провела рождество дома. Никто не спрашивал ее, на что она
тратит время, свободное от секретарских обязанностей. Об этом можно было
только догадываться. Джерри Корвен писем не слал, но из газет было известно,
что он вернулся на Цейлон. В дни, отделяющие рождество от Нового года, жилая
часть старого дома переполнилась до отказа: приехали Хилери с женой и
дочерью Моникой, Эдриен и Диана с Шейлой и Роналдом, которые оправились
после кори. Семейство Черрелов давно уже не собиралось в таком полном
составе. В канун Нового года к завтраку прибыли даже сэр Лайонел и леди
Элисон. Все были убеждены, что при таком подавляющем консервативном
большинстве 1932 год станет важной вехой в истории страны.
Динни сбилась с ног. Теперь она была меньше поглощена воспоминаниями о
прошлом, хотя ничем не обнаруживала этого. Она в такой мере являлась душой и
жизненным центром собравшегося общества, что никто не додумался задать себе
вопрос, есть ли у нее своя собственная жизнь. Дорнфорд внимательно
присматривался к ней. Что скрывается за этим неустанным и радостным
самопожертвованием? Его любопытство зашло так далеко, что он решился
расспросить Эдриена, которого, как представлялось Дорнфорду, она любила
больше остальных родственников.
- На вашей племяннице держится весь дом, мистер Черрел.
- Вы правы. Динни - чудо.
- Она думает когда-нибудь о себе?
Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Темные волосы, симпатичное
лицо - немного смуглое, худощавое, кареглазое, пожалуй, слишком чуткое для
юриста и политика. Однако едва лишь речь заходила о Динни, Эдриен
настораживался, как овчарка; поэтому и сейчас он ответил сдержанно:
- По-моему, да, но лишь столько, сколько нужно, - немного.
- Иногда мне кажется, будто она пережила что-то очень тяжелое.
Эдриен пожал плечами:
- Ей двадцать семь.
- Вы необычайно меня обяжете, рассказав - что. Поверьте, это не
праздное любопытство. Я... я люблю Динни и страшно боюсь причинить ей боль,
разбередив по неведению ее рану.
Эдриен сделал такую глубокую затяжку, что в трубке засипело.
- Если ваши намерения серьезны...
- Безусловно.