Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 3)

   - Надеюсь, вы ей это скажете?
   - Я просмотрю с ней все ее показания и устрою ей пробный перекрестный допрос, но кто знает, какую линию изберет Броу.
   - А вы сами будете на суде?
   - Если смогу. Но, вероятнее всего, я буду занят.
   - Как вы думаете, суд продлится долго? - Боюсь, что не один день.
   Динни вздохнула.
   - Бедный папа! А у Клер хороший защитник?
   - Да, Инстон, но ему очень мешает ее отказ говорить о своей жизни на Цейлоне.
   - Это решено. Она говорить не будет.
   - Уважаю ее за такое решение, но оно может все погубить.
   - Будь что будет, - сказала Динни. - Лишь бы она освободилась. Больше всего мне жаль Тони Крума.
   - Почему?
   - Он единственный из всех трех действующих лиц, который любит.
   - Понимаю, - сказал Дорнфорд и замолчал.
   Динни стало его жалко.
   - Хотите погулять?
   - С радостью.
   - Мы пойдем в лес, и я покажу вам то место, где когда-то Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Камфор, - это наша геральдическая легенда. А у вас в Шропшире есть какие-нибудь семейные легенды?
   - Да, но ведь поместье уже не наше. Его продали, когда умер отец, - нас было шестеро, и ни гроша.
   - Да... - отозвалась Динни, - ужасно, когда семья лишается родного гнезда.
   Дорнфорд улыбнулся.
   - Лучше быть живым ослом, чем мертвым львом. Они шли через рощи, и он рассказывал о своем новом доме, осторожно выпытывая ее вкусы.
   Наконец они достигли заросшей колеи, которая вела на холм, поросший боярышником.
   - Вот то самое место. Здесь тогда был, конечно, девственный лес. В детстве мы часто устраивали тут пикники.
   Дорнфорд глубоко вздохнул.
   - Настоящий английский пейзаж: ничего броского, но бесконечно прекрасный.
   - Прелестный.
   - Вот именно.
   Он расстелил свой дождевик.
   - Садитесь, и давайте покурим. Динни села.
   - Вы тоже садитесь на краешек, земля еще довольно сырая.
   Он сел рядом с ней и, обхватив руками колени, молча курил трубку, а она думала: "Самый сдержанный человек из всех, кого я знаю, и самый деликатный, если не считать дяди Адриана".
   - Вот если бы сейчас появился вепрь, - сказал он, - было бы совсем чудесно!
   - Член парламента убивает вепря на уступе Чилтернского холма, пробормотала Динни, но не прибавила: "и покоряет сердце дамы".
   - Как ветер шумит в кустах! Еще недели три - и все здесь зазеленеет. Я никак не могу решить, что лучше - ранняя весна или бабье лето. А как по-вашему, Динни?
   - Когда все цветет.
   - Гм. А потом - время жатвы. Здесь это, наверное, великолепное зрелище - бескрайние пшеничные поля.
   - Пшеница только что созрела, когда началась война. За два дня до этого у нас был здесь пикник, и мы остались посмотреть восход луны. Как по-вашему, мистер Дорнфорд, в бою люди много думали о родине?
   - О ней думали всегда. Каждый сражался за тот или иной уголок своей земли, многие - просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я, в частности, сражался, как мне кажется, за Шрюсбери и Оксфорд. Кстати, мое имя - Юстэс.
   - Я запомню. А теперь, пожалуй, пойдемте, а то мы опоздаем к чаю.
   Всю дорогу домой они говорили о птицах и растениях.
   - Спасибо за прогулку, - сказал он.
   - Мне она тоже доставила большое удовольствие.
   Эта прогулка подействовала на Динни удивительно успокаивающе. Оказывается, с ним можно разговаривать и не касаясь любовных тем.
   Понедельник на пасху был дождливым, но теплым. Дорнфорд провел целый час с Клер, обсуждая ее показания, затем поехал с ней кататься верхом, хотя шел дождь, а Динни все утро готовила дом к весенней уборке и обивке мебели, когда семья уедет в город. Отец и мать должны были поехать на Маунт-стрит, а она с сестрой - к Флер. После обеда она побродила с генералом вокруг новых свинарников, постройка которых подвигалась очень медленно; местный подрядчик старался, чтобы его рабочие были заняты как можно дольше, и поэтому не торопил их. Она осталась наедине с Дорнфордом только после чая.
   - Что ж, - сказал он, - думаю, ваша сестра справится, если только сумеет держать себя в руках.
   - Клер может иногда быть очень резкой.
   - Да, а юристы терпеть не могут, если их кто-нибудь срежет, да еще в присутствии посторонних. Судьи этого тоже не любят.
   - Им придется с ней повозиться.
   - Все равно они ее одолеют. Плетью обуха не перешибешь.
   - Ну что ж, - вздохнув, отозвалась Динни, - на все воля богов.
   - А боги весьма ненадежны... Мне очень хотелось бы иметь вашу фотографию. Лучше всего, когда вы были девочкой.
   - Посмотрю, что у нас есть... Боюсь, что только любительские снимки. Но, кажется, там есть один, где я не слишком курносая.
   Она подошла к секретеру, вытащила ящик и поставила его на бильярдный стол.
   - Семейная коллекция. Выбирайте!
   Он стоял рядом с ней, и они вместе рассматривали снимки.
   - Многие я сама снимала, поэтому там меня нет.
   - Это ваш брат?
   - Да. А вот он как раз перед войной. А это Клер за неделю до свадьбы. Вот моя карточка с распущенными волосами. Папа снял меня, когда он вернулся домой в первую весну после войны.
   - Вам было тринадцать лет?
   - Почти четырнадцать. Предполагается, что здесь я похожа на Жанну д'Арк, внимающую небесным голосам.
   - Прелестная карточка! Я отдам ее увеличить.
   Дорнфорд поднес карточку к свету. Стоя боком к зрителям и подняв глаза, девочка смотрела на ветку цветущего плодового дерева; снимок был очень удачен; лучи солнца падали на цветы и на распущенные волосы Динни, доходившие ей до пояса.
   - Обратите внимание на мое восхищенное лицо: вероятно, на дереве сидела кошка.
   Он положил карточку в карман и вернулся к столу.
   - А эту? - спросил он. - Можно взять и эту?
   Здесь она была немного старше, но все еще с длинными волосами и круглым личиком; руки были сжаты, голова слегка опущена, глаза подняты.
   - Нет, эту, к сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
   Такую же карточку она когда-то послала Уилфриду. Дорнфорд кивнул; и она вдруг поняла, что он угадал причину ее отказа. Ее охватило раскаяние.
   - Впрочем, нет, можете взять. Теперь это все равно. И она вложила карточку ему в руку.
   Во вторник утром, после отъезда Дорнфорда и Клер. Динни вооружилась картой, изучила ее и, сев в машину, отправилась в Беблок-Хайт. Ехать ей туда не хотелось, но не давала покоя мысль, что бедный Тони не сможет, как обычно, увидеть Клер в конце недели.
   Двадцать пять миль она ехала больше часа. В гостинице ей сказали, что он, наверно, у себя дома, и, оставив там машину, она пошла пешком. Крум в рубашке без пиджака красил деревянные стены своей гостиной. С порога она увидела, как движется трубка у него во рту.
   - Что-нибудь случилось с Клер? - сразу спросил он.
   - Решительно ничего. Мне просто захотелось посмотреть, как вы живете.
   - Страшно мило с вашей стороны! Видите - работаю.
   - Вижу.
   - Клер любит этот оттенок зеленого. Это лучшее, что я мог достать.
   - Чудесно гармонирует с цветом балок. Крум, глядя прямо перед собой, сказал:
   - Не могу поверить, что она когда-нибудь поселится тут, но не могу и отказаться от этой надежды, иначе я пропал.
   Динни ласково коснулась его локтя.
   - Вы своего места не потеряете. Я виделась с Джеком Маскемом.
   - Уже? Да вы прямо волшебница! Сейчас вымою руки, надену пиджак и все вам тут покажу...
   Динни ждала, стоя на пороге комнаты, в полосе солнечного света. На обоих коттеджах, соединенных в один, еще сохранились глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем тут будет очень красиво!
   - Ну вот, - начал Крум, - стойла уже закончены, а в загоны проведена вода. Недостает только лошадей, но они прибудут не раньше мая. Маскем не хочет рисковать. Да и мне хотелось бы, чтобы к тому времени закончился процесс... Вы прямо из Кондафорда?
   - Да. Клер уехала в город сегодня утром. Она послала бы вам привет, но не знала, что я поеду.
   - А почему вы приехали? - спросил Крум прямо.
   - Из солидарности.
   Он порывисто схватил ее под руку.
   - Да. Простите меня. А не находите ли вы, - добавил он вдруг, - что когда мы думаем о страдании других, это иногда помогает нам самим?
   - Не очень.
   - Если уж к кому-нибудь тянет, это все равно что зубная боль или боль в ухе. От нее никуда не уйдешь.
   Динни кивнула.
   - И время года такое, - добавил Крум, усмехнувшись. - А разница между словами "нравится" я "люблю"! Я прихожу в отчаяние, Динни! Я не верю, чтобы чувства Клер могли когда-нибудь измениться. Если бы она могла меня полюбить, то уже полюбила бы. А если она меня не полюбит, я здесь не выдержу... Уеду в Кению или еще куда-нибудь.
   Взглянув в глаза Крума, доверчиво устремленные на нее в ожидании ответа, Динни почувствовала, что выдержка покидает ее. Речь идет о ее сестре, но что она знает о ней, о том, что творится в глубине ее души?
   - Никогда нельзя ничего знать заранее. Я бы на вашем месте не отчаивалась.
   Крум сжал ее локоть.
   - Простите, что я опять говорю о себе, но я как одержимый. Когда томишься день и ночь...
   - Знаю.
   - Я собираюсь купить двух коз, - лошади ослов не любят. Как правило, они не слишком расположены и к козам, но мне хочется, чтобы здесь было уютно. Я достал для конюшни двух кошек. Что вы на это скажете?
   - Я знаю толк в собаках и, - только теоретически, - в свиньях.
   - Пойдемте пообедаем. В гостинице есть неплохая ветчина.
   Больше он о Клер не заговаривал; когда они поели неплохой ветчины, Крум проводил Динни к ее машине, усадил и провез первые пять миль, заявив, что ему хочется пройтись обратно пешком.
   - Огромное вам спасибо, что приехали, - сказал он, стискивая ее руку. Вы - ужасно хорошая! Передайте Клер мой привет.
   Он зашагал обратно и, сворачивая на полевую тропинку, помахал ей рукой.
   Всю остальную часть пути Динни была погружена в раздумье. День был переменчивый и дождливый: то светило солнце, то сыпался колкий град. Поставив машину в гараж, Динни позвала своего спаньеля Фоша и отправилась к новому свинарнику. Отец был там, очень подтянутый, немного чудаковатый; он внимательно осматривал новую стройку, как истый генерал-лейтенант - поле боя. Но появятся ли когда-нибудь в этом свинарнике свиньи? Динни взяла отца под руку.
   - Как идет битва за свиной городок?
   - Один из каменщиков за вчерашний день совсем умаялся, а плотник порезал себе большой палец. Я говорил со стариком Белоузом, но ведь он старается, чтобы у его людей как можно дольше была работа, и нельзя его за это упрекнуть. Я сочувствую человеку, который нанимает одних и тех же рабочих и не берет новых из союза. Он уверяет, что все будет готово к концу следующего месяца, но, конечно, готово не будет.
   - Конечно, нет, - отозвалась Динни, - он обещал уже два раза.
   - Где ты была?
   - Ездила к Тони Круму.
   - Что-нибудь новое?
   - Нет. Я только хотела ему сказать, что виделась с мистером Маскемом и Крум своего места не потеряет.
   - Очень рад за него. У этого парня есть характер. Напрасно он не пошел в армию!
   - Я его очень жалею, папа! Он действительно любит.
   - Ну, этим болеют многие, - сухо ответил генерал. - Ты видела, как они сбалансировали бюджет? Мы живем в какое-то истерическое время: каждое утро вам подают к завтраку очередной европейский кризис.
   - Виноваты наши газеты. Французские газеты, где шрифт в два раза мельче, волнуют гораздо меньше. Когда я их читала, я ничего не пугалась.
   - Газеты и радио. Все становится известным еще до того, как оно действительно произойдет. И потом - эти заголовки, вдвое крупнее самых событий. Судя по речам и передовицам, можно подумать, что мир никогда еще не переживал ничего подобного. Но мир всегда находится в состоянии кризиса, только в прежнее время люди не поднимали вокруг этого такой шум.
   - Но если бы не шум, разве бы они сбалансировали бюджет, папочка?
   - Нет, теперь дела только так и делаются. Но это не по-английски.
   - А разве мы знаем, что по-английски, а что - нет?
   Обветренное лицо генерала сморщилось, и по морщинам скользнула улыбка. Он указал на строящийся свинарник.
   - Вот это - английское. В конце концов делается все, что надо, но не раньше, чем дойдет до крайности.
   - А тебе это нравится?
   - Нет. Но мне еще меньше нравятся всякие судорожные попытки исправить положение. Словно и прежде в стране не бывало нехватки денег! Еще Эдуард Третий был должен решительно всей Европе. Стюарты вечно находились в состоянии банкротства. А после Наполеона было несколько таких лет, в сравнении с которыми наш кризис - пустяки; но это не подавалось людям каждое утро на завтрак.
   - И неведение было благом.
   - Не нравится мне вся эта смесь истерики и очковтирательства.
   - Ты бы упразднил радио, "вещающее о рае"?
   - Радио? "Одно поколение уходит, другое приходит, а земля пребывает вовеки", - процитировал генерал. - Я вспоминаю проповедь старого Батлера в Харроу на этот текст. Это была одна из его лучших проповедей. Не такой уж я, Динни, отсталый, по крайней мере - надеюсь, что нет. Но думаю, что люди говорят слишком много. Говорят столько, что уже ничего не чувствуют.
   - А я верю в нашу эпоху, папа; она сбросила все лишние одежды. Посмотри на старые снимки, которые печатает "Таймс". От них так и несет догмами и фланелевой нижней юбкой.
   - В дни моей молодости фланелевых юбок не носили, - возразил генерал.
   - Тебе виднее, папочка.
   - Знаешь, Динни, говоря по правде, по-настоящему революционным было мое поколение. Ты видела пьесу о Браунинге? Ну так вот, там все это показано, но все кончилось еще до того, как я отправился в Сандхерст {Военный колледж в Сандхерсте готовил офицеров для британской армии.}. Мы тогда рассуждали, как нам нравилось, и поступали соответственно своим взглядам, хоть и не говорили об этом. А теперь говорят, не успев подумать, а когда дело доходит до действий, люди действуют почти так же, как мы, если только они вообще действуют. Вся разница между жизнью пятьдесят лет назад и теперешней только в свободе высказывания; теперь высказываются настолько свободно, что это лишает всякую вещь ее смысла.
   - Очень глубокая мысль, папочка!
   - Но не новая, я читал это десятки раз.
   - "А вы не думаете, сэр, что война очень сильно повлияла на людей?" всегда спрашивают корреспонденты.
   - Война? Ее влияние, по-моему, почти кончилось. Кроме того, у людей моего поколения были уже вполне сложившиеся взгляды, а следующее поколение или искалечено, или совсем уничтожено...
   - Кроме женщин.
   - Да, они немножко побунтовали, но несерьезно. Для твоего поколения война - только слово.
   - Спасибо, папочка, - сказала Динни. - Все, что ты сказал, очень поучительно, но сейчас пойдет град. Домой, Фош!
   Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, порезавшему себе палец. Динни увидела, что отец рассматривает его повязку. Плотник улыбнулся, а отец похлопал его по плечу.
   "Наверно, солдаты любили его, - подумала она. - Может быть, он и старый ворчун, но хороший".
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   Если искусство долговечно, то еще более это применимо к судопроизводству. Дни шли, а объявление о процессе "Корвен versus {"Против" - латинское слово, употребляемое в судопроизводстве.} Корвен и Крум" все еще не появлялось на страницах "Таймса". Внимание судьи, мистера Ковелла, было занято большим числом неопротестованных исков. Дорнфорд пригласил Динни и Клер осмотреть помещение суда. Они вошли и простояли там минут пять, словно участники крикетной команды, явившиеся, чтобы ознакомиться с полем накануне состязания. Судья сидел так низко, что видно было только его лицо; ко Динни отметила, что над местом, где будет стоять Клер, имеется нечто вроде навеса, как бы для защиты от дождя.
   Когда они выходили из суда, Дорнфорд сказал:
   - Если вы будете держаться под навесом, Клер, ваше лицо останется в тени. Но вы должны говорить громким голосом, чтобы судья все время вас слышал. Он сердится, если не слышит.
   На другой день Динни получила записку, доставленную посыльным на Саут-сквер.
   "Клуб Бартон. 13/IV-32 г.
   Дорогая Динни,
   Мне очень хотелось бы повидать вас на несколько минут. Укажите сами время и место. Незачем вам объяснять, что это касается Клер.
   Искренне ваш
   Джералд Корвен".
   Майкла не было дома, и Динни решила посоветоваться с Флер.
   - Я бы на твоем месте, конечно, повидалась с ним, Динни. Может быть, он в последнюю минуту раскаялся. Пусть придет сюда, когда Клер не будет.
   - Вряд ли я рискну позвать его сюда. Лучше встретиться где-нибудь на улице.
   - Что ж, вы можете встретиться у памятника герцогу Веллингтону или около Раймы.
   - Около Раймы, - сказала Динни. - А потом мы можем пройтись.
   Она назначила Корвену встречу на другой день в три часа, все еще недоумевая, что ему нужно.
   Этот день оказался настоящим оазисом тепла - ведь апрель весь был холодный. Подойдя к статуе, она сразу увидела зятя. Он стоял, прислонившись спиной к решетке, курил сигарету в коротеньком пенковом мундштуке и имел совершенно такой же вид, как в последний раз, когда они встретились - и это почему-то потрясло ее.
   Он не протянул ей руки.
   - Вы очень любезны, Динни, что пришли. Хотите, побродим и поговорим на ходу?
   Они направились к Серпентайну.
   - Насчет этого процесса... - вдруг начал Корвен. - Мне, знаете ли, он не доставляет никакого удовольствия.
   Она украдкой взглянула на него.
   - Зачем же тогда вы его начали? Ведь вы знаете, что обвинение ложно.
   - Мне сообщили, что оно не ложно.
   - По видимости - может быть, но по сути - да.
   - Если я возьму свой иск назад, вернется ко мне Клер? Я согласен на любые условия.
   - Я спрошу ее, но не думаю. Я бы на ее месте не вернулась.
   - Какое неумолимое семейство!
   Динни не ответила.
   - Она влюблена в этого Крума?
   - Я не могу обсуждать их чувства, если они у них есть.
   - Почему бы нам не поговорить откровенно, Динни? Ведь никто нас не услышит, кроме вон тех уток.
   - Ваше требование о возмещении убытков не улучшило нашего отношения к вам.
   - Ах, это! Но я согласен взять все назад, даже если она и наделала глупостей, лишь бы она вернулась.
   - Другими словами, - сказала Динни, глядя прямо перед собой, - дело, которое вы состряпали, просто своего рода шантаж? Кажется, это так называется?
   Он посмотрел на нее, прищурившись.
   - Неплохо придумано! Мне и в голову не приходило. Нет, я знаю Клер лучше, чем всякие юристы и соглядатаи, и поэтому далеко не убежден, что имеющиеся улики что-либо доказывают.
   - Спасибо.
   - Да, но я уже сказал вам или Клер, - это одно и то же, - что не уеду отсюда, пока вопрос не решится так или иначе. Если она вернется ко мне, я забуду все, что было. Если нет - пусть дело идет своим естественным ходом. Это вовсе не так уж неразумно, и это не шантаж.
   - А если она выиграет, вы будете продолжать преследовать ее?
   - Нет.
   - Ведь вы могли бы в любое время освободить ее и себя...
   - Но не такой ценой. И потом, не кажется ли вам, что и вы мне предлагаете своего рода сделку, - тоже грубое слово?
   Динни остановилась.
   - Хорошо, я понимаю, чего вы хотите. Я спрошу Клер. А теперь прощайте. Продолжать этот разговор, по-моему, бесполезно.
   Он стоял, глядя на нее, и ее вдруг взволновало выражение его лица. Сквозь загорелую жесткую маску проступило страдание и замешательство.
   - Мне очень жаль, что все так сложилось, - сказала она, повинуясь неожиданному порыву.
   - Человеческая природа - чертовская штука, Динни, и освободиться от ее власти невозможно. Что ж, до свидания, и желаю успеха!
   Она протянула ему руку. Он сжал ее, повернулся и пошел прочь.
   Динни постояла, глубоко расстроенная, возле маленькой березки. Казалось, набухавшие почки деревца трепещут и тянутся навстречу солнцу. Как странно! Ей жаль и его, и Клер, и Крума, но она никому из них не может помочь!
   Динни повернула обратно и быстрым шагом направилась к Саут-сквер.
   Флер встретила ее словами:
   - Ну как?
   - Боюсь, что говорить об этом я могу только с Клер.
   - Вероятно, он предложил прекратить дело, если Клер к нему вернется? И она поступит разумно, если вернется.
   Динни решительно сжала губы.
   Она дождалась вечера и поднялась в комнату Клер. Сестра только что легла. Динни села у нее в ногах и сразу приступила к делу:
   - Джерри просил меня повидаться с ним. Мы встретились в Хайд-парке. Он обещает прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых условиях.
   Клер обхватила руками колени.
   - А что ты ответила?
   - Сказала, что спрошу тебя.
   - Как ты думаешь, почему он это предложил?
   - Отчасти потому, что он действительно хочет, чтобы ты вернулась, отчасти потому, что считает улики неубедительными.
   - Ага, - сказала Клер сухо. - Я тоже. Но я не вернусь.
   - Я и сказала ему, что ты, вероятно, не вернешься. Он заявил, что мы "неумолимое семейство".
   Клер коротко рассмеялась.
   - Нет, Динни, теперь я испытала, что значит такой процесс. И я стала как каменная, мне все равно, выиграю я или проиграю. Я бы даже, пожалуй, предпочла проиграть.
   Динни сжала прикрытую одеялом ногу сестры; она все еще не решила, стоит ли говорить о тех чувствах, которые вызвало в ней выражение лица зятя.
   Клер сказала простодушно:
   - Мне всегда становится смешно, когда людям кажется, будто они знают, какими должны быть отношения между мужем и женой. Флер рассказывала мне о своем отце и его первой жене; видимо, она считает, что эта женщина делала из мухи слона. Одно могу сказать: судить об отношениях других - самоуверенное идиотство. Никакие улики ничего не стоят, пока в спальнях не будут установлены кинокамеры. Можешь довести до его сведения, Динни, что ничего не выйдет.
   Динни встала.
   - Ладно. Уж скорей бы все это кончилось!
   - Да, - ответила Клер, тряхнув волосами, - скорей бы! Что это нам даст, не знаю, и все-таки - да здравствует суд!
   Динни каждый день повторяла это горькое восклицание сестры, пока тянулись те две недели, в течение которых рассматривались неопротестованные иски; ведь среди них могло бы быть и дело Клер, и все обошлось бы незаметно и бесшумно. В записке к Корвену она просто написала, что ее сестра сказала "нет". Ответа не последовало.
   По просьбе Дорнфорда она поехала вместе с Клер посмотреть его новый дом на Кемпден-Хилл. Мысль о том, что он снял этот дом для нее, если бы она согласилась стать его женой, сковывала Динни, и она сказала только, что все очень хорошо и что нужно еще поставить в саду вольеры. Дом был просторный, уединенный, комнаты высокие, сад расположен на южном склоне холма. Огорченная собственным равнодушием, Динни обрадовалась, когда осмотр кончился; но при прощании растерянное, страдальческое лицо Дорнфорда тронуло ее.
   Когда они возвращались домой в автобусе, Клер сказала:
   - Чем больше я наблюдаю Дорнфорда, тем больше убеждаюсь, что ты могла бы с ним ужиться. Он исключительно деликатен и ненавязчив. Действительно, ангел какой-то.
   - Я в этом уверена.
   И в сознании Динни, под ритм покачивающегося автобуса, зазвучали, повторяясь вновь и вновь, четыре строчки из стихотворения:
   И я и солнце, что нам светит.
   Мы все живем, чтоб стать ничем.
   На все вопросы бог ответит:
   "Покойтесь! Не скажу - зачем!"
   На ее лице появилось то особое замкнутое выражение, которое лучше всяких слов говорило Клер, - ни о чем не спрашивай.
   Ждать какого-либо события, даже если оно главным образом касается других, не слишком приятно. Для Динни ожидание имело то преимущество, что оно отвлекало ее от мыслей о собственной жизни и заставляло думать о родных. Впервые их имя в глазах общества будет замарано; и она чувствовала это острее всех. Хорошо, что Хьюберт далеко. Его бы это очень расстроило и потрясло. Правда, четыре года назад его собственное дело тоже грозило скандалом, но тогда угрожала катастрофа, а не позор. Сколько бы ни твердили, что в наши дни развод - пустяки, все же в стране, далеко не столь современной, как она сама считает, развод накладывает на семью позорное клеймо. Во всяком случае, Черрелы из Кондафорда имели и свою гордость и свои предрассудки; но больше всего их пугала гласность.
   Когда Динни явилась к обеду в приход святого Августина-в-Лугах, там царило какое-то странное настроение. Казалось, дядя и тетка решили: "Видимо, этот процесс неизбежен, - но мы не можем ни понять его, ни одобрить". Они не выказывали ни высокопарного осуждения, ни ханжества, ни оскорбленной добродетели, но всем своим видом они как бы говорили Динни, что в бракоразводном процессе нет ничего хорошего и что Клер могла бы найти себе более достойное занятие.
   Когда Динни отправилась с Хилери на вокзал Юстон провожать группу юношей, отправлявшихся в Канаду, она чувствовала себя очень неловко: она любила и уважала своего дядю, перегруженного работой и вовсе не похожего на священника. Из всех членов ее семьи, которых всегда отличало высокое чувство долга, в нем больше, чем в других, воплотился принцип неустанного служения людям, и хотя она думала, что те, для кого он трудится, может быть, счастливее его самого, все же он жил настоящей жизнью, а ведь в этом мире так мало "настоящего". Оставшись с ней наедине, Хилери высказался определеннее:
   - Во всей этой истории с Клер мне больше всего не нравится то, что в глазах людей она окажется просто одной из тех праздных молодых женщин, которые то и дело попадают во всякие романтические ситуации и только этим и занимаются. Право, я предпочел бы, чтобы она страстно кого-нибудь полюбила и даже натворила глупостей.
   - Ничего, дядя, - пробормотала Динни, - время покажет. Может быть, это еще и случится.
   Хилери улыбнулся.
   - Ладно, ладно! Но ты пойми мою мысль: общественное мнение - штука холодная, глупая, ограниченная, оно всегда видит худшее. Там, где есть истинная любовь, я готов многое простить. Но я не люблю разбираться в вопросах пола. Это очень противно.