Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 3)

   - Мне кажется, ты несправедлив к Клер, - сказала Динни, вздохнув. - У нее были очень серьезные причины для разрыва с мужем. И тебе, дядя, следовало бы знать, что за красивыми молодыми женщинами всегда ухаживают.
   - Ну, - лукаво отозвался Хилери, - ты что-то скрываешь. Вот мы и дошли. Если бы ты знала, каких трудов мне стоило уговорить этих юношей поехать и убедить власти отпустить их, ты поняла бы, почему я иногда завидую судьбе гриба, - он вырос за одну ночь, а утром за завтраком его уже съели.
   Они вошли в здание вокзала и отыскали ливерпульский поезд. Здесь они увидели семерых юношей: одни уже расположились в вагоне третьего класса, другие еще стояли на платформе. Они поддерживали в себе бодрость чисто английским способом, подтрунивая над внешним видом друг друга и время от времени повторяя:
   - Да разве мы грустим? Ну уж нет!
   Юноши приветствовали Хилери словами:
   - Хелло, падре!.. Пора! Идем в атаку! Хотите сигарету, сэр?
   Хилери взял сигарету. Динни, стоявшая в сторонке, с восхищением заметила, что ее дядя сразу же как бы слился с этой маленькой группой.
   - Эх, если бы и вы поехали с нами, сэр!
   - Очень хотел бы, Джек!
   - Бросили бы старую Англию навсегда!
   - Добрую старую Англию...
   - Сэр!
   - Да, Томми?
   Динни не расслышала последних слов, слегка смущенная явным интересом, который вызвала в этих юношах.
   - Динни!
   Она подошла к вагону.
   - Познакомься с молодыми людьми.... Моя племянница.
   Юноши вдруг смолкли, семь рук протянулись к ней, семь голов обнажились, и она семь раз пожелала счастливого пути.
   Затем все ринулись в вагон, последовал взрыв восклицаний, нестройное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла возле Хилери, чувствуя, как легкая спазма сжимает ей горло, и продолжала махать рукой вслед глядевшим из окон юношам.
   - Сегодня вечером все они будут страдать от морской болезни, пробормотал Хилери, - и это очень хорошо. Ничто так не отвлекает от размышлений о будущем и о прошлом.
   Расставшись с Хилери, Диини отправилась к Адриану и огорчилась, встретив там дядю Лайонела. Они о чем-то спорили, но при ее появлении сразу смолкли. Потом судья спросил:
   - Может быть, ты нам скажешь, Динни, есть какаянибудь надежда помирить их до начала этого неприятного процесса?
   - Никакой, дядя.
   - В таком случае, насколько я знаю законы, Клер лучше бы совсем не являться на суд, и пусть рассматривают дело без защиты. Если нет никакой надежды, что они опять сойдутся, какой же смысл все это тянуть?
   - Я тоже так думаю, дядя Лайонел. Но ведь ты, конечно, знаешь, что обвинение ложно.
   Судья поморщился.
   - Понимаешь, Динни, я рассуждаю, как мужчина. Огласка все равно для Клер нежелательна, выиграет она или проиграет; если же она и этот молодой человек решат не защищаться, огласки будет очень мало. Адриан говорит, что Клер не примет от Корвена никакой денежной помощи, так что этот вопрос отпадает. В чем у них там дело? Ты, конечно, знаешь?
   - Весьма приблизительно, да и то по секрету.
   - Очень жаль, - отозвался судья. - Насколько мне известно по опыту, в таких случаях защищаться не следует.
   - Но ведь есть еще требование о возмещении убытков!
   - Да, Адриан мне рассказывал. Ну, это уже пахнет средневековьем!
   - А месть - это тоже средневековье, дядя Лайонел?
   - Не совсем, - отвечал судья со своей сухой улыбкой. - Но я никогда бы не подумал, что человек, занимающий такое положение, как Корвен, может позволить себе такую роскошь. Посадить жену на скамью подсудимых! Очень неприятно!
   Адриан обнял Динни за плечи.
   - Никто не переживает этого так глубоко, как Динни.
   - Вероятно, - пробормотал судья, - Корвен хотя бы положит эти деньги на имя Клер?
   - Клер их не примет. Но почему ты не допускаешь мысли, что она выиграет процесс? Разве закон существует не для того, чтобы творить правосудие?
   - Не люблю присяжных, - резко ответил судья.
   Динни взглянула на него с любопытством. Удивительная откровенность.
   - Скажи Клер, чтобы она говорила громко и отвечала кратко. И пусть она не острит: острить в суде имеет право только судья.
   Он снова сухо улыбнулся, пожал ей руку и удалился.
   - Дядя Лайонел хороший судья?
   - Говорят, он беспристрастен и корректен. Никогда не слышал его в суде, но, насколько я знаю его как брат, он очень добросовестен и щепетилен, хотя иногда берет несколько насмешливый тон. А относительно Клер он совершенно прав, Динни.
   - Я и сама все время это чувствую. Дело в папе и в этом денежном иске.
   - Думаю, Корвен теперь жалеет о нем. Его адвокаты, наверное, сутяги. Ничем не брезгуют!
   - Разве не для этого существуют юристы? Адриан рассмеялся.
   - А вот и чай! Давай потопим в нем свои горести и пойдем в кино. Говорят, идет прекраснодушный немецкий фильм. Подумай, подлинное прекраснодушие на экране!
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
   Скрип стульев и шорох бумаг, знаменующий переход от одной человеческой драмы к другой, затих, и "юный" Роджер сказал:
   - Мы опускаемся в глубины правосудия.
   Динни села рядом с сестрой и отцом. Ее заслоняли от Джерри Корвена Роджер и его противник.
   - Это и есть те самые глубины, где лежит ложь или истина? - прошептала она.
   Динни сидела спиной к залу суда, но слышала и ощущала, как он наполняется людьми. Публика безошибочно угадывала, что здесь пахнет если не титулами, то серьезным боем. Судья, видимо, тоже что-то почувствовал, так как укрылся за огромным цветным носовым платком. Динни подняла глаза к потолку: внушительная высота, что-то готическое. Над местом судьи неестественно высоко висели красные драпировки. Затем ее взгляд упал на присяжных - они рассаживались двумя рядами в своей "ложе". Ее сразу поразил старшина: яйцевидное лицо, почти полное отсутствие волос, багровые щеки, бесцветные глаза, а в выражении лица что-то и от барана и от трески сразу, не поймешь, чего больше. Его лицо напомнило ей одного из двух джентльменов с Саут-Молтон-стрит, и она решила, что он, наверно, ювелир. В конце первого ряда сидели три женщины; ни одна из них, безусловно, не провела бы ночь в автомобиле. Первая была полная особа с приветливым простоватым лицом солидной экономки. Вторая - тонкая, темная, худая, могла быть и писательницей. Третья - с птичьим носом, выглядела явно простуженной. Остальные восемь присяжных были мужчины - и до того разнообразны, что классифицировать их было трудно и утомительно.
   Чей-то голос произнес:
   - Корвен versus Кореей и Крум - иск мужа.
   Динни судорожно стиснула локоть сестры.
   - Если ваша милость соблаговолит...
   Уголком глаза она увидела красивое лицо с небольшими бакенбардами, казавшееся под белым париком совсем багровым.
   У судьи было лицо не то жреца, не то черепахи, все в складках, взгляд, ушедший в себя; судья внезапно вытянул шею, и глаза его, умные и бесстрастные, словно проникли в душу Динни; она показалась себе до смешного маленькой. И так же внезапно он втянул голову обратно.
   Тягучий сочный голос огласил имена и общественное положение сторон, место их брака и жительства; затем голос смолк на минуту и продолжал:
   - В середине сентября истекшего года, пока истец был в отъезде по делам службы, ответчица, не предупредив его ни словом, покинула свой дом и уехала в Англию. На пароходе находился также и соответчик. Защита утверждает, что они раньше никогда не встречались. Я же полагаю, что они встречались или, во всяком случае, имели полную к тому возможность.
   Динни увидела, что Клер презрительно передернула плечами.
   - Как бы там ни было, - продолжал тягучий голос, - бесспорен тот факт, что на пароходе они были неразлучны, и я докажу, что перед концом путешествия соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.
   Голос продолжал гудеть и закончил словами:
   - Господа присяжные, я не буду касаться подробностей того наблюдения, которое было установлено за действиями ответчицы и соответчика, - вы услышите о них от свидетелей, людей многоопытных и почтенных. Сэр Джералд Корвен!
   Когда Динни подняла глаза, Корвен уже занял свое место, и его лицо казалось высеченным из еще более крепкого дерева, чем обычно. Она увидела негодование на лице отца, увидела, как судья взялся за перо, а Клер стиснула руки, лежавшие на коленях; как "юный" Роджер прищурил глаза, старшина присяжных слегка приоткрыл рот, а третья женщина на скамье присяжных сделала усилие, чтобы не чихнуть; увидела грязно-бурый налет, лежавший на всем в этом зале, казалось, для того, чтобы загрязнить все, что есть розового, голубого, серебряного, золотого и даже зеленого в человеческой жизни.
   Тягучий голос начал задавать вопросы, потом перестал задавать их; его владелец умолк, словно сложил черные крылья, и позади нее заговорил другой голос:
   - Вы считали своим долгом, сэр, начать это дело?
   - Да.
   - Не было ли здесь предубеждения?
   - Никакого.
   - Ваше требование возмещения убытков - не правда ли, в наши дни это практикуется довольно редко среди уважаемых людей?
   - Деньги будут положены на имя моей жены.
   - Ваша жена дала вам как-нибудь понять, что желает вашей поддержки?
   - Нет.
   - Вы удивились бы, узнав, что она не примет от вас ни одного пенни, будь это деньги соответчика или иные?
   Динни увидела, как подстриженные усы Корвена шевельнула кошачья усмешка.
   - Я ничему не удивляюсь.
   - Вы даже не удивились тому, что она ушла от вас?
   Динни оглянулась на вопрошавшего. Так вот он, Инстон, о котором Дорнфорд сказал, что ему очень мешает отказ Клер говорить о своей жизни с мужем, - человеку с таким профилем и таким носом ничто не может помешать.
   - Нет, это меня удивило.
   - Но почему?.. Может быть, вы объясните нам, сэр, почему именно вы удивились?
   - Разве жены обычно бросают мужей без объяснения причин?
   - Это бывает, когда причина настолько очевидна, что объяснения излишни. Ваш случай был именно таков?
   - Нет.
   - Что же, по-вашему, явилось причиной ее ухода? Вы больше, чем кто-либо, можете иметь в данном случае определенное суждение.
   - Не думаю.
   - А тогда кто же?
   - Моя жена.
   - Все-таки вы должны что-то предполагать? Может быть, вы объясните нам, в чем дело?
   - Нет.
   - Напомню вам, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не обращались ли вы плохо с вашей женой, в каком бы то ни было смысле?
   - Я признаю, что был один случай, о котором я сожалею и за который просил извинения.
   - Что это за случай?
   Динни, сидевшая выпрямившись между отцом и сестрой, почувствовала, как мучительно задета и их гордость и ее; она вздрогнула, когда позади нее раздался сочный тягучий голос:
   - Милорд, я полагаю, что мой коллега не уполномочен задавать подобный вопрос.
   - Милорд...
   - Должен остановить вас, мистер Инсток.
   - Подчиняюсь вашей воле. Мистер Корвен, вы человек горячий?
   - Нет.
   - И ваши поступки всегда более или менее обдуманны?
   - Надеюсь,
   - Даже когда эти поступки не совсем... благожелательны?
   - Да.
   - Понимаю. Уверен, что присяжные тоже понимают. А теперь, сэр, разрешите перейти к другому пункту. Вы утверждаете, что ваша жена встречалась с мистером Крумом на Цейлоне?
   - Понятия не имею, встречались они или нет.
   - Есть ли у вас лично сведения о том, что они встречались?
   - Нет.
   - Мой коллега сказал нам, что он представит доказательства, подтверждающие факт встреч...
   Тягучий сочный голос прервал его:
   - ...подтверждающие возможность встреч.
   - Пусть так. У вас есть основания считать, что они воспользовались этой возможностью, сэр?
   - Нет.
   - Живя на Цейлоне, вы видели когда-нибудь мистера Крума или слышали о нем?
   - Нет.
   - Когда вы впервые узнали о существовании мистера Крума?
   - Я увидел его в ноябре прошлого года в Лондоне, когда он выходил из дома, где жила моя жена, и я спросил у нее, кто это.
   - Она старалась скрыть его имя?
   - Нет.
   - Это был единственный раз, когда вы видели мистера Крума?
   - Да.
   - Почему вы решили, что именно этот человек поможет вам развестись с женой?
   - Я возражаю против такой постановки вопроса.
   - Хорошо. Что побудило вас заподозрить в этом человеке возможного соответчика?
   - Сведения, которые я получил на пароходе, возвращаясь в ноябре из Порт-Саида на Цейлон: это был тот же пароход, на котором моя жена и соответчик плыли в Англию.
   - Что же именно вы узнали?
   - Что они были все время вместе.
   - Довольно обычное явление на пароходах, не правда ли?
   - В благоразумных пределах - да.
   - Вы знаете это по опыту?
   - Пожалуй, нет.
   - Что еще натолкнуло вас на подозрение?
   - Стюардесса видела, как он выходил из каюты моей жены.
   - В какое время дня или ночи?
   - Незадолго до обеда.
   - Я полагаю, что по делам службы вам неоднократно приходилось путешествовать морем?
   - Да, неоднократно.
   - А вам не приходилось замечать, что пассажиры нередко бывают друг у друга в каютах?
   - Да, сплошь и рядом.
   - И это всегда пробуждает в вас подозрения?
   - Нет.
   - Разрешите мне пойти дальше и подчеркнуть, что раньше это никогда не пробуждало в вас подозрений?
   - Нет, не разрешаю.
   - Вы по природе человек подозрительный?
   - Не сказал бы.
   - Или может быть, ревнивый?
   - По-моему, нет.
   - Ваша жена намного моложе вас?
   - На семнадцать лет.
   - Однако вы не так стары и, конечно, понимаете, что в наше время молодые мужчины и женщины обращаются друг с другом с большой простотой, почти не считаясь с различием полов?
   - Если вы хотите знать мой возраст, то мне сорок один год.
   - Следовательно, вы человек послевоенного времени.
   - Я участвовал в войне.
   - Тогда вы, наверное, знаете, что многое, считавшееся до войны подозрительным, теперь совершенно утратило этот оттенок.
   - Я знаю, что сейчас на все смотрят очень легко и просто.
   - Благодарю вас. Вы имели основания в чем-нибудь подозревать вашу жену до того, как она ушла от вас?
   Динни подняла глаза.
   - Никогда.
   - И вместе с тем такой пустяк, как то, что соответчик вышел из ее каюты, показался вам достаточным, чтобы установить за ней наблюдение?
   - И это, и, кроме того, они были на пароходе неразлучны, и я видел его в Лондоне выходящим из дома, где она живет.
   - Когда вы были в Лондоне, вы сказали ей, что она должна вернуться к вам или нести все последствия своего отказа?
   - Не думаю, чтобы я употребил именно эти выражения.
   - А какие же?
   - По-моему, я сказал, что она имеет несчастье быть моей женой и не может вечно быть соломенной вдовой.
   - Не очень изысканно сказано, не правда ли?
   - Может быть.
   - Следовательно, вы стремились использовать любой предлог, лишь бы от нее освободиться?
   - Нет, я стремился к тому, чтобы она вернулась ко мне.
   - Несмотря на ваши подозрения?
   - В Лондоне у меня подозрений еще не было.
   - Я предполагаю, что вы с ней дурно обращались и хотели освободиться от брака, унижавшего вашу гордость.
   Тягучий сочный голос проговорил:
   - Милорд, я протестую.
   - Милорд, поскольку истец признал...
   - Да, но очень многие мужья, мистер Инстон, совершают поступки, за которые они охотно извиняются.
   - Как будет угодно вашей милости... Во всяком случае, вы организовали слежку за вашей женой. Когда именно вы распорядились начать эту слежку?
   - Как только вернулся на Цейлон.
   - Немедленно?
   - Почти.
   - Но это не свидетельствует о сильном стремлении вернуть к себе жену, не так ли?
   - После того, что я узнал на пароходе, моя точка зрения резко изменилась.
   - Ага, на пароходе. А вы не думаете, что с вашей стороны было не очень красиво выслушивать сплетни о вашей жене?
   - Да, но она отказалась вернуться, и я должен был принять какое-нибудь решение.
   - Ведь прошло всего два месяца с тех пор, как она ушла от вас?
   - Более двух месяцев.
   - Но меньше трех. Я думаю, вы и сами знаете, что фактически вынудили ее уйти от вас и затем воспользовались первым поводом, чтобы оградить себя от ее возвращения.
   - Это не так.
   - Должен верить вам на слово. Хорошо. А скажите, вы виделись с нанятыми вами сыщиками перед отъездом из Англии на Цейлон?
   - Нет.
   - Вы можете в этом присягнуть?
   - Да.
   - Как же вы их нашли?
   - Я поручил это моим поверенным.
   - О... значит, перед отъездом вы виделись с вашими поверенными?
   - Да.
   - Хотя в то время у вас не было никаких подозрений?
   - Вполне естественно, что человек, уезжающий так далеко, видится перед отъездом со своими поверенными.
   - Вы виделись с ними из-за вашей жены?
   - Не только.
   - А что именно вы говорили им о вашей жене?
   Динни снова подняла глаза. В ней росло отвращение к этой травле, пусть даже это была травля противника.
   - Я, кажется, сказал только, что она остается здесь у родителей...
   - И больше ничего?
   - Возможно, сказал также, что наши отношения осложнились.
   - И больше ничего?
   - Помню, я сказал: "Не знаю еще, чем все это кончится".
   - Готовы ли вы присягнуть, что не сказали: "Может быть, придется за ней следить"?
   - Готов.
   - Присягнете ли вы в том, что ничем не навели их на мысль о вашем намерении с ней развестись?
   - Не знаю, на какие мысли я их навел.
   - Без уверток, сэр. Слово "развод" было сказано?
   - Не помню.
   - Не помните? Создалось или не создалось у них впечатление, что вы собираетесь подать в суд?
   - Не знаю. Я сказал им, что наши отношения осложнились.
   - Вы это уже говорили, но на мой вопрос так и не ответили.
   Динни увидела, как судья высунул голову.
   - Истец ответил, мистер Инстон, что он не знает, какое впечатление создалось у его поверенных. Чего вы добиваетесь?
   - Суть этого дела, милорд, - и я рад, что могу сформулировать ее двумя словами, - состоит в том, что с того времени, как истец, тем или иным способом, заставил свою жену уйти от него, он решил с ней развестись и был готов использовать любой предлог, лишь бы добиться развода.
   - Что ж, вы можете вызвать его поверенного.
   - Милорд! - недоуменно воскликнул Инстон.
   - Продолжайте.
   Динни наконец уловила в голосе Инстона какие-то заключительные интонации и с облегчением вздохнула.
   - Несмотря на то, что вы решили подать в суд на вашу жену на основании первой и единственной сплетни и что вы вдобавок предъявили иск к человеку, с которым даже слова никогда не сказали, вы хотите уверить присяжных, будто, несмотря на все это, вы терпеливый и благоразумный супруг, у которого только одно желание - чтобы жена к нему вернулась?
   Динни снова взглянула в лицо Корвена, еще более непроницаемое, чем всегда.
   - Я ни в чем не собираюсь уверять присяжных.
   - Отлично.
   Позади нее зашелестел шелк мантии.
   - Милорд, - заявил сочный, тягучий голос, - раз мой коллега придает этому пункту такое значение, я вызову поверенного истца.
   Перегнувшись к Динни, "юный" Роджер сказал:
   - Дорнфорд приглашает вас всех пообедать с ним...
   Динни почти ничего не ела, она ощущала какую-то странную тошноту. Хотя она испытывала гораздо большую тревогу и волнение во время процесса Хьюберта и расследования о смерти Ферза, теперь на душе у нее было еще тяжелее. Ей впервые открылось то злое начало, которое кроется в тяжбах между частными лицами. Постоянное стремление доказать, что противник - человек низкий, коварный и лживый, лежавшее в основе всех этих перекрестных допросов, совсем расстроило ее.
   На обратном пути в суд Дорнфорд сказал:
   - Я знаю, что вы чувствуете. Но не забудьте, здесь ведь идет своего рода игра: обе стороны играют по одним и тем же правилам, а судья следит, чтобы их не нарушали. Я иногда пытаюсь себе представить, как это организовать иначе, но ничего не могу придумать.
   - Начинает казаться, что на свете нет ничего чистого.
   - А я не уверен, есть ли.
   - "Улыбка Чеширского кота наконец исчезла" {Цитата из книги Л. Кэррола "Алиса в стране чудес", где фигурирует Чеширский кот, улыбка которого оставалась даже тогда, когда сам кот уже исчезал.}, - пробормотала Динни.
   - В судах она никогда не исчезает, Динни. Следовало бы изобразить ее над входом.
   В результате ли этого короткого разговора с Дорнфордом или потому, что она стала привыкать, но во время дневного заседания, посвященного допросу и перекрестному допросу стюардессы и частных сыщиков, она уже не чувствовала себя так отвратительно. В четыре часа допрос истца и его свидетелей был закончен, и "юный" Роджер подмигнул ей, как бы говоря: "Сейчас суд удалится, и я нюхну табачку".
   ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
   Сидя в такси на обратном пути в Саут-сквер, Клер хранила молчание, и только когда они поравнялись с Большим Беном, она вдруг сказала:
   - Подумать только, Динни, он сунул голову в машину и смотрел на нас, когда мы спали! Или он это просто выдумал?
   - Если бы он это выдумал, его рассказ звучал бы еще убедительнее.
   - Ну, конечно, моя голова лежала у Тони на плече. А почему бы и нет? Попробуй-ка поспи в двухместной машине!
   - Удивительно, как это свет его фонаря не разбудил вас.
   - Вероятно, все-таки разбудил. Я помню, что много раз просыпалась, оттого что затекали ноги. Нет, самое глупое, Динни, что я в тот вечер после кино и ужина еще пригласила к себе Тони выпить чего-нибудь. Ужасно глупо было с нашей стороны даже не подумать о том, что за нами могут следить... Очень много публики было на суде?
   - Да, а завтра, наверное, будет еще больше.
   - Ты видела Тони?
   - Только мельком.
   - Зря я не послушалась твоего совета и не предоставила события их естественному течению. Если бы только я действительно его любила!
   Динни ничего не ответила.
   В гостиной Флер сидела тетя Эм. Она поднялась навстречу Клер, хотела что-то сказать, но, видимо, спохватилась, внимательно посмотрела на племянницу и вдруг заявила:
   - Не так уж хорошо. Терпеть не могу это выражение; у кого это я научилась? Расскажи про судью, Динни. У него длинный нос?
   - Нет, но судья сидит очень низко и как-то вдруг высовывает голову.
   - Почему?
   - Я не спрашивала его, дорогая.
   Леди Монт повернулась к Флер.
   - Можно подать Клер ужин в постель? А ты, детка, посиди подольше в ванне, потом ляг и не вставай до завтрашнего утра. Тогда завтра в суде ты будешь молодцом. Флер, ты тоже пойди с ней, мне нужно поговорить с Динни.
   Когда обе ушли, она подошла к камину, в котором пылали дрова.
   - Динни, успокой меня. Почему у нас в семье происходят такие истории? Это так на нас не похоже... разве только твой прадедушка. А он с самого рождения был старше королевы Виктории.
   - Ты хочешь сказать, что он был беспутным от природы?
   - Да, играл, любил развлекаться и развлекать других. Его жена всю жизнь была мученицей. Шотландка. Как странно!
   - Вероятно, потому мы такие добродетельные, - пробормотала Динни.
   - То есть как - "потому"?
   - Такое получилось сочетание.
   - Нет, тут скорее дело в деньгах, - заметила леди Монт, - он их все растранжирил.
   - А было много?
   - Да, все, что получали за хлеб.
   - Грязные деньги.
   - Его отец не виноват, что воевали с Наполеоном. У них было тогда шесть тысяч акров, а твой прадед оставил семье только тысячу сто.
   - Главным образом леса.
   - Там стреляли вальдшнепов... О процессе уже будет напечатано в вечерних газетах?
   - Должно быть. Ведь Джерри - человек известный.
   - Напишут не об ее платье, надеюсь? Тебе понравились присяжные?
   Динни пожала плечами,
   - Я не умею угадывать, что люди думают на самом деле.
   - Как у собаки: пощупаешь нос - кажется, что он горячий, а она здорова. А что молодой человек?
   - Он - единственный, кого мне по-настоящему жаль.
   - Да, - отозвалась леди Монт, - каждый мужчина прелюбодействует, но в сердце своем, а не в автомобилях.
   - Важна не истина, а видимость, тетя Эм.
   - Лоренс говорит - косвенные улики доказывают, что они совершили то, чего не совершали. Он считает, что это надежнее, а иначе, если они этого не делали, можно доказать, что делали. Разве это хорошо, Динни?
   - Нет, дорогая.
   - Ну, мне пора домой, к твоей матери. Она ничего не ест - сидит, читает и очень бледна. А Кон и близко не подходит к своему клубу. Флер хочет, чтобы мы с ними поехали в их машине в Монте-Карло, когда все кончится. Она уверяет, что мы будем там в своей стихии и что Риггс может держаться правой стороны, когда он об этом вспомнят.
   Динни покачала головой.
   - Нет ничего лучше собственной норы, тетечка,
   - Я не люблю ползать, - отозвалась леди Монт. - Поцелуй меня. И поскорее выходи замуж.
   Она выплыла из комнаты, а Динни подошла к окну и стала смотреть на сквер.
   До чего все одержимы одной мыслью! Тетя Эм, дядя Адриан, отец и мать, Флер, даже Клер - все только одного и желают, чтобы она вышла за Дорнфорда и с этим вопросом было покончено.
   "И зачем это им? Откуда берется инстинктивное желание непременно толкать людей друг другу в объятия? Если я и так приношу людям пользу, разве брак что-нибудь прибавит? "Дабы род твой умножился", - оттого что жизнь человеческого рода должна продолжаться. А зачем ей продолжаться? Никто сейчас иначе не называет жизнь, как "проклятой". Одна надежда - на "грядущий новый мир". Или на католическую церковь, - продолжала размышлять Динни. - Но я ни в то, ни в другое не верю".
   Она открыла окно и облокотилась на подоконник. Рядом зажужжала муха; Динни отогнала ее, но муха сейчас же возвратилась. Мухи! Они тоже существуют ради какой-то цели. Но ради какой? Пока они живы - они живы, а когда мертвы - мертвы, но не "живы наполовину". Она еще раз отогнала муху, и та больше не вернулась.
   Сзади нее голос Флер произнес:
   - Тебе тут не слишком свежо, дорогая? Видела ты когда-нибудь такую весну? Впрочем, я говорю это каждый май. Пойдем выпьем чаю. Клер сидит в ванне, и такая хорошенькая с чашкой в одной руке и сигаретой - в другой. Надеюсь, завтра все кончится?