Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 3)

   - И вы хотите уверить нас, что после пяти месяцев тоски и желаний вы не воспользовались столь блестящей возможностью и просто заснули?
   - Нет, не воспользовался. Но я уже сказал вам: я не надеюсь, что мне поверят.
   - И не удивительно!
   Долго-долго тягучий сочный голос задавал вопросы, и долго-долго Динни не могла отвести глаз от этого измученного лица, пока наконец не впала в какое-то оцепенение.
   Она опомнилась от слов:
   - Я считаю, сэр, что все ваши показания с начала и до конца вызваны желанием сделать все возможное, чтобы выгородить эту даму, совершенно независимо от того, какие из них вы сами считаете правдой. Ваше поведение на суде - это не что иное, как ложно понятое рыцарство.
   - Нет.
   - Хорошо. Больше вопросов не имею.
   Затем последовал повторный допрос, и судья объявил перерыв.
   Динни и Клер встали, вышли вместе с отцом в коридор и поспешили на воздух.
   - Инстон все испортил, зачем он заговорил об этом эпизоде, неизвестно... - проговорил генерал.
   Клер не ответила.
   - А я рада, - сказала Динни, - ты наконец получишь развод.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Речи сторон были окончены, и судья резюмировал все показания. Динни и ее отец заняли теперь места на последних скамьях, ей был виден Джерри Корвен, все еще сидевший впереди своих защитников, и "юный" Роджер, сидевший один. Клер отсутствовала, Крум тоже.
   Судья говорил очень медленно, словно с трудом цедил слова сквозь зубы. Динни была поражена тем, как точно он запомнил чуть ли не все показания, он почти не заглядывал в свои записи; не нашла она также в его словах ничего хоть сколько-нибудь искажавшего эти показания. Глаза его были обращены в сторону присяжных, хотя время от времени они закрывались, но голос лился непрерывно. Иногда судья вытягивал шею и тогда вдруг напоминал не то священника, не то черепаху; затем снова втягивал ее и продолжал говорить, словно обращаясь к самому себе:
   - Так как улики не имеют той безусловной убедительности, которая нужна данному суду ("Явного нарушения супружеской верности" не было", - подумала Динни), то защитник истца в своей талантливой речи подчеркнул, и совершенно правильно, особое значение общей правдивости показаний. Он обратил ваше внимание на то, что ответчица отрицала факт возобновления супружеской близости между нею и истцом в тот день, когда он был у нее на квартире. Защитник высказал предположение, что ее могло побудить к такому отрицанию желание пощадить чувства соответчика. Но вы обдумайте и то, может ли женщина, утверждающая, что она в соответчика не влюблена, не поощряла его ухаживаний и не допускала никаких интимностей, - может ли она пойти на клятвопреступление только ради того, чтобы не задеть его чувства? Ведь, согласно ее версии, с самого начала их знакомства между ними была только дружба, и больше ничего. С другой стороны, если вы в этом пункте верите истцу, - а у него едва ли могли быть Причины настолько веские, чтобы дать ложную присягу, - то отсюда следует, что вы не верите ответчице, опровергнувшей показание, которое могло скорее послужить ей на пользу. Трудно допустить, чтобы она сделала это, не питая к соответчику более теплых чувств, чем простая дружба. Это действительно очень важный пункт, и ваше решение относительно того, где правда - в утверждении мужа или в отрицании жены, - представляется мне основным фактором в вопросе о правдивости всех прочих показаний ответчицы. У вас имеются только так называемые косвенные улики, а в подобных делах правдивость сторон - момент чрезвычайно важный. Если вы убедитесь, что та или другая сторона не говорит правды в одном пункте, то тем самым теряют убедительность и все остальные показания этой стороны. Что касается соответчика, то хотя он и кажется искренним, все же нельзя забывать следующего обстоятельства: в нашей стране (хорошо это или плохо) существует традиционный обычай, что если мужчина ухаживает за замужней женщиной, то он ни в коем случае не должен, выражаясь вульгарно, "выдавать" ее. Поставьте перед собой вопрос, может ли этот молодой человек, совершенно очевидно и по его же признанию пылко влюбленный, давать показания свободно и правдиво.
   Однако, оставив в стороне вопрос о правдивости, вы не должны поддаваться и внешним впечатлениям. В наше время отношения между молодежью обоих полов очень простые и свободные, и то, что могло бы казаться решающим в дни моей юности, теперь ничего не доказывает. Что касается ночи, проведенной в автомобиле, то обратите особое внимание на слова ответчицы, когда я спросил: "Почему, когда фары погасли, вы не остановили какую-нибудь машину и не просили проводить вас до Хенли?" Она сказала: "Мы не подумали об этом, милорд. Я предложила мистеру Круму ехать следом за какой-нибудь машиной, но они мчались слишком быстро..." Обдумайте в свете этих слов, действительно ли ответчица искала простейший выход из создавшегося положения, состоявший в том, чтобы следовать за какой-нибудь машиной в Хенли, где фары, безусловно, могли быть исправлены и откуда ответчица, во всяком случае, могла бы вернуться в Лондон поездом. Ее защитник пояснил, что приезд в Хенли в столь поздний час и на неисправной машине мог показаться подозрительным. Но она, по ее утверждению, не замечала, чтобы за ней следили. А если так, то почему она опасалась вызвать подозрения?..
   Динни перестала смотреть на судью и устремила взгляд на присяжных. И пока она пыталась проникнуть в эти невыразительные лица, в ее уме утвердилась одна основная мысль: не поверить - легче, чем поверить. Ведь если изгладится временное впечатление от лиц и голосов допрашиваемых, то разве для присяжных не окажется наиболее убедительной "пикантная" версия всей этой истории? До нее донеслось слово "убытки", и она опять посмотрела на судью.
   - ...так как, - продолжал он, - если вы решите в пользу истца, то встанет и вопрос о возмещении убытков. И в связи с этим я должен обратить ваше внимание на некоторые чрезвычайно сложные обстоятельства: нельзя сказать, чтобы денежные иски в бракоразводных процессах были особенно в ходу в наши дни или чтобы суд относился к ним сочувственно. Теперь уже не принято связывать мысль о женщине с мыслью о деньгах. Лет сто тому назад бывали такие случаи, когда муж продавал свою жену, - хотя это и тогда считалось противозаконным. Но эти времена, слава богу, давно миновали. Правда, можно и теперь требовать через суд возмещения убытков, но это не должно делаться из мести, и притом следует разумно сообразоваться с материальными возможностями соответчика. В данном случае истец заявил, что деньги будут положены им на имя ответчицы. В наши дни так обычно и делается при возмещении убытков. Относительно же средств соответчика, примите во внимание, если вам придется обсуждать вопрос о размерах взыскания, - что, по словам его защитника, который берется это доказать, у соответчика средств нет. Юристы никогда не заявляют таких вещей без вполне достаточных оснований, и я думаю, вы можете в этом отношении вполне верить соответчику, когда он говорит, что у него есть только его... гм... "служба, которая дает ему четыреста фунтов в год". Таковы те данные, с которыми вам следует считаться в случае обсуждения размеров суммы, имеющей быть взысканной с соответчика. А теперь, господа присяжные, призываю вас, к выполнению вашей обязанности. Исход процесса будет иметь огромное значение для будущего заинтересованных лиц, и я уверен, что вы отнесетесь к этому со всем должным вниманием. А сейчас, если вам угодно, вы можете удалиться.
   Динни была поражена тем, как он почти мгновенно погрузился в изучение какого-то документа, который взял со своего стола.
   "Он действительно славный старик", - решила Динни и опять стала смотреть на присяжных, встававших со своих мест. Сейчас, когда муки Клер и Тони Крума кончились, ничто ее здесь больше не интересовало. Даже зал был сегодня почти пуст.
   "Люди приходили сюда только за тем, чтобы насладиться чужими страданиями", - с горечью подумала она.
   Чей-то голос около нее сказал:
   - Если вы хотите видеть Клер, она еще в Адмиралти-корт. - Дорнфорд в мантии и парике сел рядом с ней. - Какое резюме сделал судья?
   - Очень справедливое.
   - Он и сам справедливый.
   - Но на воротниках адвокатов следовало бы написать крупными буквами: "Справедливость - добродетель, и некоторый излишек ее вам бы не повредил".
   - Вы можете с таким же успехом написать это на ошейниках ищеек. Но даже и этот суд лучше, чем он был раньше.
   - Очень рада.
   Дорнфорд сидел молча и смотрел на нее. А она думала: "Парик к нему идет".
   Генерал, наклонившись к ним, спросил:
   - Какой срок они дают для уплаты судебных издержек, Дорнфорд?
   - Обычно - двухнедельный, но он может быть продлен.
   - Приговор нужно считать предрешенным, - сказал генерал, нахмурившись. - Что ж, зато она освободится.
   - А где Тони Крум? - спросила Динни.
   - Я видел его, когда входил. Он тут, в коридоре у окна, совсем рядом. Вы сразу найдете его... Хотите, я пойду, скажу ему, чтобы он подождал?
   - Если можно.
   - А потом, когда все кончится, я очень прошу вас всех к себе.
   Они кивнули Дорнфорду в знак согласия, он вышел и больше не возвращался.
   Динни и отец продолжали сидеть на своих местах. Появился судебный пристав, передал судье записку, судья что-то написал на ней, и пристав унес ее обратно к присяжным. Почти сейчас же они вошли.
   Широкое приятное лицо женщины, похожей на экономку, выражало обиду, словно ее принудили, и Динни сразу же угадала приговор.
   - Господа присяжные, вы пришли к единодушному решению?
   Старшина встал.
   - К единодушному.
   - Считаете ли вы ответчицу виновной в совершении прелюбодеяния с соответчиком?
   - Да.
   - Считаете ли соответчика виновным в совершении прелюбодеяния с ответчицей?
   "Разве это не одно и то же?" - мелькнуло в голове у Динни.
   - Да.
   - Какие убытки следует возложить на соответчика?
   - Мы считаем, что он должен оплатить все судебные издержки.
   "Чем больше человек любит, тем больше он должен платить", - подумала Динни. Почти не вслушиваясь в слова судьи, она что-то шепнула отцу и выскользнула из зала.
   Крум стоял у окна, прислонившись к стене; вся его фигура выражала глубокое отчаяние.
   - Ну как, Динни?
   - Проиграно. Убытков не взыскивают, только все судебные издержки. Выйдем, мне нужно с вами поговорить.
   Они молча вышли.
   - Посидим на набережной.
   Вдруг Крум засмеялся.
   - На набережной? Замечательно!
   Больше они не обменялись ни словом, пока не уселись под платаном, листья на нем еще не совсем распустились, весна была холодная.
   - До чего гадко на душе! - сказала Динни.
   - Я вел себя как болван, и вот чем все кончилось.
   - Вы ели что-нибудь за эти два дня?
   - Вероятно. Пил я, во всяком случае, много.
   - Что вы думаете теперь делать, дружище?
   - Повидаюсь с Джеком Маскемом и попытаюсь найти себе работу за пределами Англии.
   Динни поняла, что ничего не может поделать. Она могла бы помочь, только если бы знала чувства Клер.
   - Советов обычно не слушают, - начала она, - но все-таки могли бы вы с месяц ничего не предпринимать?
   - Не знаю, Динни.
   - Кобылы доставлены?
   - Нет еще.
   - Неужели вы бросите это дело, даже не начав его?
   - У меня сейчас, по-моему, только одно дело - где-нибудь и как-нибудь просуществовать.
   - Вы думаете, я этого не переживала? Но только не делайте ничего сгоряча! Обещайте мне! До свидания, дорогой мой, я должна бежать.
   Она встала и крепко пожала ему руку.
   Когда она явилась к Дорнфорду, Клер и генерал были уже там, и с ними "юный" Роджер. Глядя на Клер, можно было подумать, что все случившееся произошло с кем-то другим.
   Генерал в эту минуту спрашивал Роджера:
   - Во что обойдутся все издержки, мистер Форсайт? - Я думаю, около тысячи.
   - Тысяча фунтов за то, что люди сказали правду! Пусть Крум внесет только свою долю. Мы не можем допустить, чтобы он заплатил все. У него же нет ни гроша.
   Роджер взял понюшку табаку.
   - Ну, надо пойти успокоить жену, - сказал генерал. - Мы возвращаемся в Кондафорд сегодня во второй половине дня. Ты с нами, Динни?
   Динни кивнула.
   - Хорошо. Огромное спасибо, мистер Форсайт. Значит, постановление суда мы получим в начале ноября? До свидания!
   После его ухода Динни спросила вполголоса:
   - Теперь, когда все кончено, скажите откровенно, что вы об этом думаете?
   - То же, что и раньше. Если бы на месте Клер были вы, мы бы выиграли.
   - Я хочу знать, - холодно ответила Динни, - верите вы им или нет?
   - В целом - да.
   - Неужели пойти дальше этого юрист не в состоянии?
   "Юный" Роджер улыбнулся.
   - Всякий, говорящий правду, о чем-нибудь да умолчит.
   "Это очень верно", - подумала Динни.
   - Не взять ли такси? Сидя в машине, Клер сказала:
   - Могу я попросить тебя кое о чем, Динни? Привези мои вещи на Мьюз.
   - Ну, конечно.
   - Мне не хочется в Кондафорд. Ты видела Тони?
   - Видела.
   - Как он?
   - Очень плохо.
   - Очень плохо... - горестно повторила Клер. - А что я могла сделать? Я ведь солгала ради него...
   Динни, глядя перед собой в пространство, спросила:
   - Когда ты сможешь, скажи мне, как ты к нему относишься.
   - Когда буду знать сама, тогда скажу,
   - Тебе надо поесть, детка.
   - Да, я голодна. Я сойду здесь, на Оксфорд-стрит. Привезешь мне вещи, и я буду приводить все в порядок. Мне кажется, я могла бы проспать целые сутки, а, наверно, и глаз не сомкну. Если будешь разводиться, Динни, никогда не защищайся. Я все время придумываю более удачные ответы.
   Динни сжала ее локоть и поехала дальше на Саут-сквер.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Когда бой окончен, настроение бывает еще тягостней, чем во время боя. Человек продолжает "придумывать более удачные ответы", и ему уже не хочется жить. Основной закон жизни доведен до своего логического конца, и, выиграли вы или проиграли, конец этот вас не удовлетворяет, у вас нет сил, вы увяли, вы опустошены. В таком состоянии находилась Динни, хотя была только зрителем боя. Решив, что она, в сущности, ничем помочь не может, она опять вернулась к своим свиньям и провела в обычных домашних занятиях целую неделю, в конце которой получила письмо:
   "Кингсон, Кэткот и Форсайт.
   Олд-Джюри,
   Мая 17-го 1932.
   Дорогая мисс Черрел,
   Удалось устроить так, что ни мистеру Круму, ни вашей сестре не придется платить судебные издержки, о чем рад вас известить.
   Я был бы вам очень признателен, если бы вы сообщили об этом вашему отцу и им обоим и успокоили бы их на этот счет.
   Искренне преданный вам, дорогая мисс Черрел,
   Роджер Форсайт".
   Это письмо Динни получила в первое по-настоящему теплое утро; до нее доносился шум сенокосилки и запах травы; она сказала бы, что письмо весьма "заинтриговало" ее, если бы не чувствовала отвращения к этому слову. Она обернулась к отцу и сказала:
   - Папа, юристы говорят, что нам больше нечего беспокоиться об издержках, им там удалось что-то устроить.
   - Каким образом?
   - Этого они не сообщают, только просят передать, чтобы ты больше не волновался.
   - Не понимаю я этих юристов, - пожал плечами генерал, - но если они считают, что все в порядке, я очень рад. Я действительно тревожился.
   - Конечно, дорогой. Налить кофе?
   Однако она продолжала недоумевать по поводу загадочного письма: может быть, у самого Джерри Корвена рыльце в пушку и он счел за благо пойти на это "соглашение"? А потом, кажется, еще существует "королевский проктор", который может наложить запрет на иск? Или тут сыграло роль что-то другое?
   Сначала она решила поехать к Тони Круму, но, желая избежать его расспросов, ограничилась тем, что написала ему и Клер. Чем больше она размышляла над письмом Роджера, тем больше приходила к убеждению, что с ним необходимо повидаться. Какое-то бессознательное чувство не давало ей покоя. Поэтому она условилась встретиться с Роджером в кафе возле Британского музея, на его пути домой из Сити, и прямо с вокзала проехала туда. Кафе было "стильное", ему постарались придать сходство - насколько это было возможно в доме, построенном при регентстве, - с "Кофейней", которую посещали Босуэл и Джонсон. Пол, правда, не был посыпан песком, но имел такой вид, как будто это нужно было сделать. Глиняные трубки отсутствовали, зато имелись длинные мундштуки из папье-маше. Мебель была деревянная, свет тусклый. Осталось невыясненным, как одевался в то время обслуживающий персонал, поэтому его одели в ливреи цвета морской воды. На стенах с панелями из магазина на Тотенхем-роуд были развешаны гравюры с изображениями старых постоялых дворов. Несколько посетителей пили чай и курили сигареты. Ни один из них не пользовался длинным мундштуком. Появился "юный" Роджер. Он слегка прихрамывал и выглядел, как всегда, - будто он не совсем тот, за кого его принимают. Роджер обнажил свою желтовато-рыжую голову, и над его выступающим подбородком появилась улыбка.
   - Китайский или индийский? - спросила Динни.
   - Что хотите.
   - Тогда, пожалуйста, две чашки кофе со сдобными булками.
   - Булочки! Вот прелесть! Посмотрите, мисс Черрел, как хороши эти старинные медные грелки! Интересно, продаются ли они?
   - Вы занимаетесь коллекционированием?
   - Кое-что собираю. Какой смысл иметь дом эпохи королевы Анны, если его нельзя соответствующим образом обставить?
   - А ваша жена сочувствует этому?
   - Нет. Она признает только модные вещи, бридж, гольф и современность. А я не могу равнодушно видеть старое серебро.
   - А мне приходится, - пробормотала Динни. - Ваше письмо нас очень обрадовало. Никому из нас в самом деле не придется платить?
   - Нет.
   Она замолчала, обдумывая следующий вопрос и рассматривая "юного" Роджера сквозь ресницы. Невзирая на свои эстетические вкусы, он казался необычайно практичным человеком.
   - Скажите мне по секрету, мистер Форсайт, как это вы ухитрились добиться такого соглашения? Уж не зять ли мой тут причиной?
   "Юный" Форсайт приложил руку к сердцу.
   - "Язык Форсайта не выдает тайн" (смотри "Мармион" {"Мармион" - поэма Вальтера Скотта.}). Но вам тревожиться нечего.
   - Не могу, пока не узнаю, в чем дело.
   - Если это вас тревожит, то успокойтесь: Корвен здесь ни при чем.
   Динни молча съела булочку, потом заговорила о старинном серебре. Роджер показал себя блестящим знатоком различных марок серебра и заявил, что, если она как-нибудь приедет к ним на воскресенье, он ее полностью просветит.
   Они расстались очень сердечно, и Динни отправилась к дяде Адриану. Однако где-то в глубине ее души осталось неприятное чувство. Наконец наступило тепло, и за последние несколько дней деревья пышно распустились. На площади, где жил Адриан, было тихо и зелено, словно там обитали не люди, а духи.
   Никого не оказалось дома.
   - Мистер Черрел обещал вернуться к шести, - сказала горничная.
   Динни стала ждать в небольшой комнате с панелями, полной книг, трубок, фотографий Дианы и ее детей. На полу дремал старый колли, а в открытое окно вливался далекий шум лондонских улиц.
   Она трепала собаку за уши, когда вошел Адриан.
   - Итак, Динни, все кончилось. Надеюсь, ты теперь себя чувствуешь лучше?
   Динни протянула ему письмо.
   - Я знаю, что с Корвеном это никак не связано. Но ты ведь знаком с Дорнфордом, дядя. И я очень прошу тебя как-нибудь осторожно выпытать у него, не он ли взял на себя издержки.
   Адриан подергал бородку.
   - Едва ли он мне скажет.
   - Но ведь кто-то уплатил... И это мог сделать только он. Идти к нему сама я не хочу.
   Адриан внимательно посмотрел на нее. Вид у Динни был задумчивый и сосредоточенный.
   - Нелегко это, но попытаюсь. А что же будет с этими несчастными?
   - Не знаю. И они не знают. Никто не знает.
   - Как на это смотрят твои родители?
   - Страшно рады, что процесс окончен, и теперь им, пожалуй, все равно. Но ты поскорее извести меня, дядя милый, хорошо?
   - Непременно, дорогая, но вероятнее всего я ничего не узнаю.
   Динни отправилась на Мелтон-Мьюз и в дверях встретилась с Клер. Щеки Клер пылали, в ее фигуре и во всех движениях чувствовалась какая-то необычная оживленность.
   - Я пригласила сегодня вечером Тони Крума к себе, - сказала она, когда Динни прощалась, чтобы ехать на вокзал. - Свои долги нужно платить.
   - О-о... - только и пробормотала Динни.
   Слова Клер преследовали ее и в пэддингтонском автобусе, и в буфете на вокзале, где она съела сандвич, и в поезде, увозившем ее домой. Платить свои долги! Первое правило, если хочешь уважать себя! А что, если это Дорнфорд уплатил судебные издержки? Неужели она ему настолько дорога? Уилфрид взял от нее все, что могли дать ему ее сердце, ее надежды, ее желания. Если Дорнфорд хочет получить то, что осталось, - почему бы и нет? Затем она опять начала думать о Клер. Уплатила ли она уже свой долг? Ведь нарушителям закона остается только нарушать его! И все-таки - как много надежд губят иногда в несколько минут!
   Она сидела неподвижно. А поезд с грохотом несся сквозь угасавшие сумерки.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Всю эту неделю, проведенную в своем заново отделанном домике в Беблок-Хайте, Тони Крум чувствовал себя глубоко несчастным. Последнее показание, данное Корвеном на суде при вторичном допросе, словно обожгло его, и отрицание Клер ничуть не смягчило боли. Молодого человека терзало весьма старомодное чувство ревности. Известно, что долг жены не уклоняться от объятий мужа, но, при данных обстоятельствах и чувствах Клер, это казалось ему чем-то невозможным, почти чудовищным, и необходимость давать показания сейчас же, вслед за таким жестоким ударом, еще более растравила его рану. В вопросах пола человек крайне непоследователен; сознание того, что он не имеет никакого права на ревность, ничуть не облегчало страданий Тонн. И теперь, через неделю после окончания процесса, получив от нее записку с приглашением, он хотел было совсем не отвечать, или ответить очень резко, или ответить, "как джентльмен", хотя чувствовал, что, несмотря на все колебания, конечно, поедет.
   Когда он через час после ухода Динни явился на Мьюз, в голове его царила путаница, а в сердце ныла незажившая рана. Клер впустила его, и они постояли молча, глядя друг на друга. Наконец она сказала со смешком:
   - Что ж, Тони, нелепая история, правда?
   - Необыкновенно смешная.
   - У вас больной вид.
   - А у вас прекрасный.
   И она действительно была красива - в красном платье с открытой шеей и без рукавов.
   - К сожалению, я не одет, Клер. Я не знал, что вы собираетесь куда-то пойти.
   - Нет, не собираюсь. Мы поужинаем у меня. Вы можете оставить машину у подъезда и пробыть сколько захотите. Теперь ведь все равно. Правда, здорово?
   - Клер!
   - Положите шляпу, и пойдем наверх. Я приготовила новый коктейль.
   - Хочу сказать вам, что я ужасно виноват...
   - Не будьте идиотом, Тони.
   Она стала подниматься по винтовой лестнице и, дойдя до верха, обернулась:
   - Ну идите же!
   Бросив на стул шляпу и шоферские перчатки, он последовал за ней. Ему, расстроенному и страдающему, почудилось, будто комната имеет сегодня особенный вид, словно все в ней приготовлено для какой-то церемонии - или, может быть, для жертвоприношения? Столик был элегантно сервирован: на нем стояли цветы, бутылка с узким горлышком, зеленые бокалы; кушетка была покрыта какой-то нефритово-зеленой тканью и завалена грудой ярких подушек. Из-за жары окна были открыты, но занавески почти совсем задернуты и свет включен. Охваченный глубоким смятением, Крум сразу подошел к окну.
   - Несмотря на благословение закона, давайте поплотнее задернем занавески, - предложила Клер. - Хотите умыться?
   Он покачал головой, задернул занавески и сел на подоконник.
   Клер опустилась на кушетку.
   - Я просто не могла смотреть на вас во время суда, Тони. Я перед вами в неоплатном долгу.
   - В долгу? Вы - нет, вот я...
   - Нет. Я - ваша должница.
   Эти обнаженные руки, скрещенные на затылке, изящный изгиб стана, обращенное к нему лицо - вот то, о чем он мечтал, чего жаждал долгие месяцы! И вот она перед ним, бесконечно желанная, словно бы говорящая: "Я здесь, возьми меня!" Он сидел, не сводя с нее глаз. Это мгновение, которого он ждал, ждал так страстно, - теперь он не мог им воспользоваться.
   - Почему так далеко, Тони?
   Он встал. Его губы дрожали, дрожало все тело. Он дошел до стола и остановился, схватившись за спинку стула и пристально глядя ей в глаза. Казалось, он пытается проникнуть к ней в душу... Что таится в этих темных глазах, смотрящих на него? Нет, не любовь! Готовность исполнить свой долг? Заплатить по счету? Дружеское одолжение? Желание поскорее отделаться? Но только не любовь, с ее нежным сиянием. И вдруг перед его умственным взором возникла картина: она и Корвен - здесь! Он закрыл лицо рукой, сбежал по винтовой лестнице, схватил шляпу и перчатки, выскочил на улицу и бросился в свою машину. Он опомнился, только когда был уже на Аксбридж-роуд; как он проехал весь этот путь без аварии - просто непостижимо! Он вел себя как безумец! Нет, так и надо было поступить. Как она была поражена! Обойтись с ним, как с кредитором! Пожелать заплатить! Ему! Там! На той кушетке! Нет! И он опять понесся с каким-то бешенством, но его задержал грузовик. Ночь только наступала, лунная и теплая. Крум завел машину в какую-то подворотню и вылез. Прислонившись к воротам, он насыпал в трубку табаку и закурил. Куда он едет? Домой? Зачем? Зачем вообще ехать куда бы то ни было? Вдруг его сознание прояснилось. Поехать к Джеку Маскему, отказаться от места и - в Кению. Денег хватит. А там работа найдется. Оставаться здесь? Нет! Какое счастье, что кобылы еще в пути! Тони перелез через ворота и сел на траву. Он закинул голову и взглянул на небо. Сколько звезд! Много ли у него денег? Пятьдесят - шестьдесят фунтов, долгов - никаких! Пароход, идущий в Восточную Африку, третий класс. Куда угодно, что угодно, только прочь отсюда! Белые ромашки на пригорке медленно светлели в лучах луны, поднимавшейся все выше, воздух был напоен ароматом цветущей травы. Если бы у нее в глазах хоть раз мелькнула любовь! Он опять опустил голову. Не ее вина, что она его не любит! Это его несчастье! Домой! Собрать свой скарб, запереть дверь и прямо к Маскему! Это займет целую ночь! Повидаться с юристом, с Динни, если удастся. А с Клер? Нет!