Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 3)

   - Нет, дорогая.
   - Жаль! Когда мы были на Цейлоне, там все обзаводились ребятами. А слонята - какая прелесть!.. - В этой комнате мы всегда играли в "кормление католического священника" из корзинки, которую спускали с крыши. Твой отец залезал на крышу, а я была священником, но обычно в корзинке не оказывалось никакой вкусноты. А твоя тетя Уилмет сидела на дереве и, когда появлялись протестанты, кричала: "Куи!" {Этим восклицанием туземцы Австралии предупреждают об опасности.}.
   - Она кричала "Куи!" несколько преждевременно, тетя Эм. При Елизавете Первой Австралия еще не была открыта.
   - Да. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были просто дьяволами. И католики тоже! И магометане!
   Динни наморщила лоб, чтобы не рассмеяться, и закрыла лицо корсетом.
   - Куда положить белье?
   - Пока положи куда-нибудь. Не наклоняйся так низко. Все они были тогда дьяволами. С животными обращались ужасно. Клер понравилось на Цейлоне?
   Динни выпрямилась, держа в руках целую охапку белья.
   - Не особенно.
   - Почему? Печень?
   - Тетечка, ты никому не скажешь, кроме дяди Лоренса и Майкла? Они разошлись.
   Леди Монт прижала к носу вербеновое саше.
   - О, - отозвалась она, - я это сразу поняла, глядя на его мать. Ты веришь в пословицу: "Яблоко от яблони недалеко падает"?
   - Не очень.
   - Я всегда считала, что семнадцать лет - слишком большая разница. Лоренс говорит, люди всегда сначала говорят: "Ах, Джерри Корвен!" - а потом ничего не говорят. Ну так что же у них произошло?
   Динни склонилась над ящиком комода и стала перекладывать в нем белье.
   - Я не знаю подробностей, но, видимо, он просто какое-то животное.
   Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:
   - Бедняжка Клер...
   - Так вот, тетечка, пусть все думают, что она приехала домой, "чтобы поправить здоровье".
   Леди Монт уткнулась носом в букет цветов, стоявший в вазе.
   - Босуэл и Джонсон называют эти цветы "год - ищи" {Неправильное произношение названия цветка "годиция".}. Они не пахнут. Какая же болезнь может быть у Клер - нервы?
   - Влияние климата, тетечка.
   - А ведь сколько индо-англичан возвращается, Динни!
   - Знаю. Но пока пусть будет хоть эта причина. Долго так продолжаться не может. Итак, пожалуйста, не говори даже Флер.
   - Флер все равно узнает, скажу я ей или нет. Уж она такая. У Клер кто-нибудь есть?
   - Никого! - Динни вынула коричневый халат и при этом вспомнила лицо молодого человека, когда он прощался.
   - А на пароходе?.. - недоверчиво пробормотала тетка.
   Динни перевела разговор на другое.
   - Дядя Лоренс сейчас много занимается политикой?
   - Да, такая тоска! Когда долго говорят о чем-нибудь, это всегда тоска... Что ваш кандидат - надежный, как Майкл?
   - Он человек новый, но думаю, что пройдет.
   - Женат?
   - Нет.
   Леди Монт склонила голову набок и внимательно посмотрела на племянницу из-под полуопущенных век.
   Динни вынула из чемодана последнюю вещь. Это был пузырек с жаропонижающим.
   - Англичане не возят с собой таких лекарств, тетечка.
   - Оно для груди. Делия всегда мне его кладет. Я много лет вожу его с собой. Ты уже говорила со своим кандидатом?
   - Да.
   - Сколько же ему лет?
   - Около сорока, мне кажется.
   - А чем еще он занимается?
   - Он К. А. {Королевский адвокат.}.
   - Как его фамилия?
   - Дорнфорд.
   - Когда я была девушкой, я слышала про каких-то Дорнфордов. Но где? Ах да, в Алхесирасе. Он был полковником в Гибралтаре.
   - Вероятно, его отец. - Значит, у него ничего нет.
   - Только то, что он зарабатывает в суде.
   - Те, кому еще нет сорока, ничего там не зарабатывают.
   - Ему, кажется, удается.
   - Энергичный?
   - Очень.
   - Блондин?
   - Нет, темный. Он своим трудом пробился в люди. Скажи, тетечка, у тебя затопить сейчас или потом, когда ты будешь одеваться к обеду?
   - Потом. Я хочу поглядеть на малыша.
   - Отлично. Он, наверно, только что вернулся с прогулки. Твоя ванная внизу около лестницы. Я подожду тебя в детской.
   Детская, с окном из мелких стекол и низким потолком, была та самая, в которой и Динни и даже тетя Эм получили свои первые впечатления от головоломной загадки, называемой жизнью; теперь в этой детской малыш учился ходить. На кого он будет похож, когда вырастет, на Черрелов или на Тасборо, пока еще трудно было сказать. Няня, тетка и двоюродная бабушка образовали вокруг него восторженный треугольник и вытянули руки, чтобы он мог падать по очереди в их распростертые объятия.
   - Он не гукает, - заметила Динни.
   - Он гукает по утрам, мисс.
   - Он падает! - сказала леди Монт,
   - Не плачь, милый!
   - Он никогда не плачет, мисс.
   - Он - в Джин. Клер и я до семи лет ужасно много плакали.
   - Я ревела до пятнадцати, - сообщила леди Монт, - и начала опять после сорока пяти. А вы плакали, няня?
   - У нас слишком большая семья, миледи; негде было.
   - У няни чудесная мать и пять сестер. Чистое золото!
   Румяные щеки няни стали еще румянее; она потупилась, улыбаясь застенчиво, как девочка.
   - Смотрите, чтобы у него ножки не стали кривыми, - заметила леди Монт, - довольно уж ему ковылять.
   Няня забрала сопротивлявшегося младенца и посадила его в кроватку; важно нахмурясь, он уставился на Динни.
   - Мама его обожает, - сказала Динни. - Она уверяет, что он будет похож на Хьюберта.
   Леди Монт пощелкала языком, - по ее мнению, этот звук должен привлекать внимание детей.
   - Когда вернется Джин?
   - Не раньше, чем Хьюберт снова получит продолжительный отпуск.
   Взгляд леди Монт остановился на племяннице.
   - Священник говорит, что Алану придется провести в Китае еще год.
   Динни помахивала бусами перед лицом ребенка. Она не обратила на слова тетки никакого внимания. С того летнего вечера, когда Динни в прошлом году вернулась домой после бегства Уилфрида, она и сама не говорила о своих чувствах и не допускала никаких напоминаний о них. Никто, может быть, даже она сама не знала, зажили раны ее сердца или нет. Динни его просто не чувствовала. Она так долго, так упорно боролась с болью, что сердце ее как бы ушло в сокровенные глубины ее существа, и она едва ощущала его биение.
   - Что ты теперь собираешься делать, тетечка? Ему пора спать.
   - Пройдемся по саду.
   Они спустились вниз и вышли на террасу.
   - О-о... - сказала Динни огорченно. - Гловер сбил все листья с тутового деревца. Они так чудесно трепетали на ветках и ложились кольцом на траву! Право, садовники лишены чувства красоты.
   - Они не любят подметать. А где кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?
   Обогнув угол старой стены, они подошли к кедру; это было раскидистое дерево лет шестидесяти, с плоскими ветвями, позолоченными заходящим солнцем.
   - Знаешь, Динни, хорошо бы меня похоронить под ним. Но только они не захотят. Ведь от меня останется какая-то гниль.
   - А я хочу, чтобы меня сожгли и пепел развеяли по ветру... Посмотри, вот там на поле пашут. Ужасно люблю смотреть, как лошади медленно движутся на фоне далеких деревьев.
   - Мычащие стада... - ни с того ни с сего добавила леди Монт.
   С востока, из овечьего стада, донесся слабый перезвон колокольчиков. Слышишь, тетечка?
   Леди Монт взяла племянницу под руку.
   - Мне очень часто хотелось быть козой, - сказала она.
   - Только не в Англии, - отозвалась Динни, - тут коз привязывают к столбу, и они пасутся на крошечном клочке земли.
   - Нет, с колокольчиком на шее, в горах. Лучше, я думаю, козлом, чтобы тебя не доили.
   - Пойдем, я покажу тебе нашу новую клумбу, тетечка. На ней, конечно, сейчас почти ничего уже не осталось, только гортензии, георгины, хризантемы, маргаритки да несколько пентстемонов и космей!
   - Динни, - начала леди Монт, выглядывая из-за георгинов, - а что Клер... Говорят, теперь развод получить очень легко...
   - Да, пока не начнешь его добиваться...,
   - А если человека бросают?
   - Но ведь нужно, чтобы его действительно бросили.
   - Ты же говорила, он вынудил ее уйти от него?
   - Это не одно и то же, тетечка.
   - Юристы так носятся со своими законами... Помнишь этого длинноносого судью в деле Хьюберта?
   - Но он оказался очень человечным.
   - В чем?
   - Он же заявил министру внутренних дел, что Хьюберт говорит правду.
   - Ужасная история, - пробормотала леди Монт, - но вспоминать приятно.
   - Потому что все кончилось хорошо, - поспешно отозвалась Динни.
   Леди Монт стояла перед ней, печально глядя на нее. И Динни, не поднимая головы, вдруг сказала:
   - Тетя Эм, нужно, чтобы и для Клер все кончилось хорошо.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Предвыборная агитация, с ее странным обычаем уговаривать избирателей, была в самом разгаре. Одни внушали каждому местному жителю, что он поступит правильно лишь в том случае, если отдаст свой голос Дорнфорду, другие - что он поступит правильно, только голосуя за Стринджера. В общественных местах население многословно уговаривали дамы, не вылезавшие из автомобилей, и дамы, вылезавшие из них, а дома уговаривали голоса, вещавшие из репродукторов. Газеты и листовки всячески заверяли людей, что только они могут спасти страну. Избирателей просили голосовать поскорее и только не просили голосовать по нескольку раз. Им всячески внушали потрясающую мысль, что от того, кому они отдадут свои голоса, зависит спасение родины. Их убеждали люди, знавшие, кажется, решительно все на свете, кроме одного, каким способом можно спасти родину. Ни кандидаты, ни дамы, ни чьи-то таинственные голоса, звучавшие из громкоговорителей, ни еще более таинственные голоса в газетных статьях - никто не сделал ни малейшей попытки разъяснить им это. Так было лучше. Во-первых, никто этого и не знал; во-вторых, зачем говорить о частностях, когда достаточно и общего? Зачем привлекать внимание даже к тому факту, что общее состоит из частностей, или к тому, что в сфере политики дать обещание - еще не значит его выполнить? Лучше, гораздо лучше провозглашать широковещательные лозунги, оскорблять противников и называть избирателей самыми здравыми и разумными людьми в мире.
   Динни не занималась вербовкой голосов. Для этого она, по ее собственному выражению, "не годилась"; и, может быть, втайне она понимала всю нелепость такого обычая. Но Клер, даже если она и относилась к нему иронически, слишком стремилась к деятельности, чтобы сидеть сложа руки. И ей очень помогло отношение к этому других. Ведь людей всегда вербовали и всегда будут вербовать. Агитация - довольно безобидное развлечение, скорее напоминающее жужжание мух, которые не кусают. Что до подачи голосов, то тут люди будут руководствоваться совершенно иными мотивами: тем, что их отцы голосовали за то-то и то-то, и тем, какое они занимают положение; они будут голосовать, сообразуясь с мнением своего домовладельца, со своим вероисповеданием, своим профессиональным союзом; будут голосовать потому, что они жаждут перемен, хотя ничего существенного от них не ждут; а многие будут просто следовать собственному здравому смыслу.
   Клер, опасаясь вопросов, старалась ораторствовать как можно меньше и быстро сводила разговор к детям или состоянию здоровья избирателя. Обычно она кончала тем, что спрашивала, когда ему будет всего удобнее голосовать; отметив час в своей записной книжке, она уходила, так и не выяснив, последует ли он ее совету.
   Она была Черрел, а не "чужая", и они относились к ее появлению как к чему-то само собой разумеющемуся, и хотя не знали ее лично, как знали Динни, но она тоже казалась им частью незыблемого порядка вещей; никто не мог представить себе Кондафорд без Черрелов.
   В последнюю субботу перед выборами, около четырех часов дня, Клер, закончив свой объезд, возвращалась домой. Подъезжая к имению, она услышала чей-то голос, звавший ее по имени. Двухместная машина обогнала ее, и она увидела Тони Крума.
   - Как вы сюда попали, Тони?
   - Не выдержал, хотел хоть разок взглянуть на вас.
   - Но, милый мальчик, ваш приезд сюда слишком бросится в глаза.
   - Знаю, зато я видел вас.
   - Надеюсь, вы не собирались заехать к нам?
   - Если бы мы не встретились, пришлось бы. Клер, как вы прелестны!
   - Пусть так, но это еще не причина, чтобы компрометировать меня перед домашними.
   - Меньше всего я хотел бы этого. Но мне необходимо изредка видеть вас, иначе я совсем пропаду.
   Его лицо было настолько серьезно и голос полон такого волнения, что Клер, видимо, ощутила в первый раз так называемый сердечный трепет.
   - Нехорошо, - сказала она. - Я должна стать на ноги и не могу допускать никаких осложнений.
   - Позвольте мне хоть раз поцеловать вас. Тогда я уеду счастливый.
   Клер, еще более взволнованная, подставила ему щеку.
   - Только быстрее!
   Он прижался губами к ее щеке, но когда стал искать ее губ, она отстранилась.
   - Нет, теперь уезжайте. Если вы хотите повидаться со мной, это возможно только в городе. Но какой смысл? Мы станем еще несчастнее.
   - Спасибо вам за это "мы".
   Клер улыбалась карими глазами. Они были цвета малаги, если смотреть сквозь вино на свет.
   - Вы нашли работу?
   - Работы нет вообще.
   - После выборов будет легче. Я лично подумываю о месте в шляпной мастерской.
   - Вы?!
   - Должна же я работать! Моим родителям приходится так же туго, как и всем остальным. Ну, Тони, вы ведь хотели уехать.....
   - Обещайте, что дадите мне знать, когда соберетесь в город!
   Она кивнула и включила мотор. Автомобиль мягко скользнул вперед. Клер повернула голову и еще раз улыбнулась Тони. А он продолжал стоять на месте, сжимая голову руками, пока машина Клер не скрылась за поворотом.
   Въезжая во двор, она подумала: "Бедный мальчик!" - и ей стало приятно. Каково бы ни было ее положение перед лицом закона и морали, но молодой красивой женщине все же становится легче жить, когда ей курят фимиам. Она может быть преисполнена самых благих намерений, однако это не мешает ей принимать поклонение как должное и страдать, когда его нет. Поэтому Клер в тот вечер казалась еще красивее и чувствовала себя более счастливой. Ночь была светлая; почти полная луна взошла против ее окон и не давала заснуть. Клер поднялась и раздвинула занавески. Кутаясь в шубку, она остановилась у окна. Очевидно, подморозило, и туман стлался над полями, словно легкое руно. Причудливые очертания высоких вязов медленно плыли поверх белой мглы. Та страна, там, за окном, казалась ей неведомой, точно упавшей с луны. Клер зябко повела плечами. Все это, может быть, и очень красиво, но какое холодное и неуютное, ледяное великолепие! Она вспомнила о ночах в Индийском океане, когда приходилось сбрасывать с себя простыни и даже луна казалась раскаленной. На пароходе пассажиры сплетничали о ней и Тони, - она была в этом уверена, но ее это не трогало. Да и чего ради? Он за все это время ни разу даже не поцеловал ее. Даже в тот вечер, когда он пришел к ней в каюту, она показывала ему фотографии и они разговаривали. Хороший мальчик, скромный, настоящий джентльмен! А если он влюбился, - что ж, она тут ни при чем, она его не завлекала. Что касается дальнейшего, жизнь всегда повернет по-своему, как ни старайся! Будь что будет. Предрешать что-нибудь, строить планы, придерживаться определенной "линии поведения" - совершенно бесполезное занятие, она убедилась в этом, живя с Джерри. Клер вздрогнула, потом рассмеялась, потом ею овладела какая-то яростная решимость! Нет! Если Тони надеется, что она бросится в его объятия, он жестоко ошибается. Чувственная любовь? Она сыта ею по горло, хватит! Спасибо! Теперь она холодна, как лунный свет! Но говорить об этом невозможно даже с матерью, как бы они с папой ни относились к ее уходу от мужа.
   Динни, наверное, им что-нибудь сказала, уж очень они бережны. Но даже Динни не знает всего, и никто никогда не узнает. И все-таки это не важно, лишь бы хоть что-нибудь зарабатывать. Конечно, "разбитая жизнь" и тому подобное - просто старомодный вздор. От самого человека зависит сделать свою жизнь интересной. Она вовсе не собирается забиться в угол и хныкать. Отнюдь нет! Но деньги как-то добывать надо... Ее зазнобило даже под мехом. Казалось, холодный лунный свет пробирает до костей. В этих старых домах нет даже центрального отопления и нет денег, чтобы его провести.
   Как только кончатся выборы, она поедет в Лондон и будет искать работу. Может быть, Флер ей что-нибудь подскажет. Если нельзя заняться шляпами, то не удастся ли получить место личного секретаря у какого-нибудь политического деятеля? Она печатает на машинке, хорошо знает французский язык, у нее разборчивый почерк. Она умеет водить машину и выезжать лошадей. Она отлично знает жизнь в поместьях, ее нравы и обычаи, знает все особенности подобного хозяйства. Наверно, многие члены парламента хотели бы иметь такого человека, который мог бы подсказать им, когда и как надо одеться, как, никого не обидев, отклонить то или иное предложение, и помогал бы им выпутываться из всяких затруднений. У нее есть большой опыт по части собак, и она немного разбирается в цветах, умеет красиво расставлять их в вазах и кувшинах. А если надо будет ориентироваться в вопросах политики, она скоро научится и этому! Стоя в призрачном и холодном лунном свете, Клер продолжала размышлять: да, она сможет быть полезна людям. Она отлично проживет на жалованье и на свои двести фунтов в год. Луна, светившая сквозь один из вязов, теперь, казалось, уже не изливала какое-то губительное безразличие; наоборот, у луны появилось выражение лукавой загадочности, и она выглядывала из-за ветвей с еще густой листвой, словно заговорщик. Клер обхватила себя руками за плечи, протанцевала несколько па, чтобы согреть ноги, и юркнула в постель...
   А Крум в машине, взятой у приятеля, возвращался в Лондон, делая по крайней мере шестьдесят миль в час. Этот первый поцелуй, которым он коснулся холодной и все же пылающей щеки Клер, поверг его в какое-то исступление. Поцелуй означал огромный шаг вперед. Тони не был порочным юношей и отнюдь не считал преимуществом, что Клер - замужняя женщина. Но оказались ли бы его чувства столь же пламенными, будь она не замужем, - этого вопроса он перед собой не ставил. Неуловимое очарование, присущее женщине, познавшей чувственную любовь, и особая острота, которую знание этого придает ощущениям мужчины, - все это представляет интерес для психолога, а не для наивного юноши, полюбившего в первый раз в жизни. Тони хотел бы, чтобы она стала его женой, если это возможно; если же нет, то все равно как, лишь бы заполучить ее. Три года он прожил на Цейлоне, работал как вол, белых женщин видел мало, и ни одна его не увлекла. Единственной его страстью была игра в подо, а когда он встретился с Клер, он только что лишился и поло и работы. Клер заполнила образовавшуюся пустоту.
   С деньгами у Тони дело обстояло еще хуже, чем у Клер. У него имелись сбережения - около двухсот фунтов, и на них надо было жить, пока он не найдет место. Поставив машину обратно в гараж, он стал соображать, где бы пообедать подешевле, и решил пойти в свой клуб. Он фактически там и жил, а в своей комнате на Райдер-стрит только ночевал, и утром завтракал вареными яйцами и чашкой чаю. Комната была неуютная, в первом этаже, полупустая всего лишь кровать и платяной шкаф; окна выходили на высокую стену соседнего дома. В такой же комнате в девяностых годах останавливался, ночевал и завтракал его отец, когда приезжал в город. Только теперь она стоила вдвое дороже.
   Под воскресенье в клубе не было никого, кроме нескольких завсегдатаев, привыкших проводить субботний вечер на Сент-Джеймс-стрит. Молодой человек заказал себе обед из трех блюд и уничтожил его до последней крошки. Затем выпил пива и отправился в курительную выкурить трубку. Собираясь опуститься в кресло, он заметил стоявшего перед камином высокого худого человека с темными изогнутыми бровями и седыми усиками, который рассматривал его через монокль в черепаховой оправе. Повинуясь импульсу влюбленного, жаждущего любым способом приблизиться к даме своего сердца, Тони обратился к нему:
   - Простите, сэр, вы не сэр Лоренс Монт?
   - Всю жизнь был в этом уверен. Молодой человек улыбнулся.
   - В таком случае, сэр, я познакомился с вашей племянницей, леди Корвен, когда она возвращалась с Цейлона. Она говорила мне, что вы состоите членом этого клуба. Моя фамилия Крум.
   - А... - отозвался сэр Лоренс, роняя монокль. - Я, видимо, знал вашего отца, я постоянно видел его здесь перед войной.
   - Да, он записал и меня, с самого рождения. Должно быть, я самый молодой член клуба...
   Сэр Лоренс кивнул.
   - Так вы познакомились с Клер? Ну, как она перенесла поездку?
   - Мне кажется, очень хорошо, сэр.
   - Давайте сядем и поговорим о Цейлоне. Хотите сигару?
   - Спасибо, сэр, у меня трубка.
   - Может быть, кофе? Официант, две чашки кофе. Моя жена сейчас в Кондафорде, у родителей Клер... Прелестная молодая женщина.
   Заметив, как пристально смотрят на него темные глаза старика, молодой человек пожалел о своем порыве. Он покраснел, но храбро ответил:
   - Да, сэр, она прелестна.
   - А вы знаете Корвена?
   - Нет, - коротко ответил Крум.
   - Очень неглуп. Понравилось вам на Цейлоне?
   - О да! Но пришлось уехать.
   - Возвращаться не собираетесь?
   - Боюсь, что нет.
   - Я был на Цейлоне очень давно. Индия, в общем, поработила его. В Индии бывали?
   - Нет, сэр.
   - Трудно понять, действительно ли индийцы стремятся к независимости. Ведь там семьдесят процентов населения - крестьяне! А крестьяне хотят устойчивости и спокойной жизни. Я помню, в Египте перед войной началось сильное националистическое движение. Но феллахи были все за Китченера {Китченер (1850-1916) - английский реакционный политический деятель; принимал участие в подавлении народных восстаний в Судане и Египте; в свое время предлагал в демагогических целях некоторые реформы, касавшиеся интересов египетских крестьян - феллахов.} и за твердые английские законы. Во время войны мы убрали Китченера и лишили их устойчивости; тогда они впали в другую крайность. Что вы делали на Цейлоне?
   - Управлял чайной плантацией. Но потом владельцы стали наводить экономию, объединили три плантации, и я оказался не у дел. Как вы думаете, сэр, намечается какой-нибудь сдвиг? Я ничего не понимаю в экономике.
   - Никто не понимает. Теперешнее положение вещей вызвано десятками причин, а люди вечно стараются все свалить на одну. Возьмите Англию: тут и отказ от торговли с Россией, и относительная независимость европейских стран, и резкое сокращение торговли с Индией и Китаем, и рост потребностей населения в послевоенные годы, и увеличение расходов по государственному бюджету, примерно с двухсот миллионов до восьмисот, - значит, на оплату труда мы вынуждены расходовать в год почти на шестьсот миллионов меньше. Когда твердят о перепроизводстве, это, конечно, к нам неприменимо: так мало мы давно не производили. Тут и демпинг, и никуда не годная организация, и неумелый сбыт даже того ничтожного количества продуктов питания, которые мы производим. Прибавьте к этому нашу привычку надеяться, что "завтра все наладится", и наши повадки балованного ребенка. Все это - причины специфические для Англии. Причем две из них - слишком высокие потребности и повадки балованного ребенка присущи также Америке.
   - А какие в Америке еще причины, сэр?
   - Америка, конечно, и перепроизвела и переспекулировала. И уровень потребностей там так высок, что страна прозакладывала все свое будущее: система продажи в кредит и так далее. Она сидит на золоте, но из золота ничего не высидишь. А ведь деньги, данные Европе в долг за время войны, были, по существу, деньгами, которые Америка заработала на войне, хотя американцы этого не понимают. Согласившись на всеобщее аннулирование долгов, они тем самым согласились бы и на всеобщее оздоровление экономики, включая и их собственную.
   - Но разве они когда-нибудь согласятся?
   - Никогда нельзя предвидеть, что сделает Америка: она гораздо менее консервативна, чем страны Старого света. Она способна на большие дела, даже когда действует в собственных интересах. Вам нужно найти работу?
   - Очень нужно.
   - Где вы учились?
   - Я пробыл два года в Уэллингтоне и в Кембридже. А когда подвернулись эти плантации, я сейчас же ринулся туда.
   - Сколько вам лет?
   - Двадцать шесть.
   - А чем бы вы хотели заняться: Молодой человек наклонился к собеседнику.
   - Право, сэр, я бы взялся за что угодно. Но я хорошо знаю лошадей и надеялся, что, может быть, удастся устроиться на конный завод или при манеже для верховой езды.
   - Это идея. Странно, между прочим, обстоит дело с лошадьми: они входят в моду по мере того, как вымирают. Я поговорю с моим кузеном Маскемом - у него конный завод. И он помешан на том, чтобы снова влить арабскую кровь в английских чистокровок. Он выписал несколько арабских кобыл из Египта. Возможно, ему кто-нибудь понадобится.
   Крум вспыхнул и улыбнулся.
   - Вы ужасно добры, сэр. Это было бы идеально. Я имел дело с арабскими пони для поло.
   - Видите ли, - задумчиво пробормотал сэр Лоренс, - больше всего на свете вызывает мое сочувствие человек, который действительно нуждается в работе и не может найти ее. Но придется переждать, пока пройдут выборы. Если социалистов не погонят, владельцам конных заводов останется только пустить свой молодняк на жаркое. Представьте себе, что на вашем куске хлеба с маслом лежит ломтик победителя на Дерби - вот уж поистине "радость джентльмена"!
   Сэр Лоренс поднялся.
   - А теперь - спокойной ночи. Моей сигары мне как раз хватит до дому.
   Молодой человек встал и не садился до тех пор, пока худая и подвижная фигура сэра Лоренса не скрылась из виду.
   "Ужасно славный старик!" - размышлял он. Погрузившись в глубокое кресло, он решил не отчаиваться и предался созерцанию лица Клер, которое как бы рисовал перед ним дым его трубки.